Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки).

I. Древние известия о торговле Новгорода с Западом — Готланд. — Любек. — Иноземные дворы в Новгороде

Древнейшие намеки на торговлю на севере России сохраняются в некоторых известиях скандинавских саг и средневековых летописей. В саге Олафа святого говорится о каком-то Гудлейке, который отправлялся in regnum Gardoum, по поручению короля Олафа, для покупки шелковых одежд, дорогих мехов и столовой утвари.

В этом известии рисуется и тогдашний образ ведения торговли, которая была подвержена множеству затруднений и опасностей на пути. Едучи в Гарды, этот купец был задержан на Готланде, а когда он возвращался назад, напал на него Тор-гет, неприятель Олафа, вступил с ним в бой и убил его со всей свитой, отняв его сокровища. В свою очередь явился иной молодец, Эйванд, убил Торгета, отнял сокровища Гудлейковы и потом уступил их королю Олафу, на деньги которого они были куплены. Другое северное известие говорит, что Гаральд Гаар-фагер, живший в Х-м веке, посылал своего доверенного Гаука-Габрока в Русь покупать товары; он прибыл туда во время ярмарки и накупил там золотошвейных тканей для одежд, каких в Норвегии и не видывали. В Геймскрингле рассказывается об одном купце, по имени Лодине, ездившем в Эстонию для обмена товаров. Саксон Грамматик повествует, что датские купцы во времена Гальфданга, отца Гаральда Гильдетана, плавали в Русь и приводит имя какого-то купца Симунда, из торгового города Сиктуны; рассказывает также о сыне какого-то шведского короля, который на двух кораблях совершал торговые операции с Русью или Грецией. Россию смешивали с Грецией (по мнению Расмуссена, ob nomiun similitudinem), как по географическому положению в отношении Скандинавии, так и потому, что Россия исповедывала греческую веру. В царствование Свента Естрит-сена процветала торговля Раскильдии, и там стояло в гавани много кораблей, ходивших в Россию. Эти известия темны, но указывают на древнее торговое значение севернорусского края, через который производились сношения севера с югом и востоком. По замечанию Бермана, в Померании находят арабские монеты и точно такие же монеты были находимы около Новгорода. Это указывает на древнее торговое значение последнего. Во время цветущего состояния славянского города Юлина, а также Сигдуна и Гатеби на Шлезвиге, без сомнения, уже были сношения с Новгородом. Шлезвиг вел торговлю с Русью. При описании разорения Шлезвига упоминается, между прочим, о русских товарах. Адам бременский (XI-го века) говорит о плавании из Юлина в Острогард русский. По известию этого писателя, на островах Борнгольме и Готланде в его время были порты, куда сходились корабли, ходившие в Русь. Хотя трудно определить с совершенной точностью, что разумелось под русским Остроградом, но то несомненно, что торговля из славянских городов южного балтийского побережья направлялась по Балтийскому морю в северо-восточную Россию. Должен был существовать с древнего времени торговый пункт в тех местах, где впоследствии является торговая деятельность Новгорода. Древние славянские прибалтийские города, бесспорно, вели с Россией торговлю, и немецкие города, возникшие на южном побережье Балтийского моря после падения славянских, преемственно получили от них эту торговлю.

О торговле со Скандинавией во время Ярослава видно из того, что когда был убит друг его Олаф, то князь русский воспретил торговлю с Норвегией. По мнению Бермана, через Россию скандинавские земли получали произведения Востока, например, драгоценные камни, азиатские ткани, арабские и персидские ковры. На привоз драгоценных камней указывает то, что в Скандинавии гробы королей украшались драгоценными камнями. Кроме того, Скандинавия получала через Россию греческие произведения. После того как немецкие города возникли и стали населяться, в ХII-м веке, императоры немецкие и датские короли спорили за право владеть этими городами, один перед другим старались привлечь на свою сторону жителей и давали им привилегии, обеспечивавшие и покровительствовавшие их торговому значению. Так Фридрих 1-й дал привилегию Любеку в 1189 году; Вольдемар датский — тому же городу в 1202 году и Бремену в 1220. Эти привилегии освобождали города от налогов, гарантировали им свободное судопроизводство внутри и неприкосновенность собственности. В то же время другие иноземные государи, по отношению к своим землям, давали привилегии германским прибалтийским городам, например, английские короли Ричард и Иоанн Безземельный. Центром торговой деятельности в XII веке на всем балтийском бассейне стал на острове Готланде город Висби. В значительном количестве переселялись туда немецкие промышленники и вступали в одну корпорацию с туземцами, готами. Не обходилось без кровавых недоразумений между немцами и туземцами, как это показывает примирительный между ними акт, заключенный в 1163 году при посредстве герцога Генриха Льва. Несмотря на такие столкновения, взаимные выгоды были столь важны, что на Висби составился правительственный Совет Управления из тридцати шести заседателей от обоих народов и два фогта — один из готов, другой из немцев: они заведывали правильным ходом торговли. Впрочем, в торговом отношении немцы и готландцы составляли особые компании. Взаимная корысть сближала немцев и готов: товарищество готландское возрастало быстро и богато; важнейший источник его обогащения в ХП-м веке была торговля с восточной Европой, которой туземным центром за пределами германского мира был Новгород.

Важность и обширность значения этой торговли доказываются тем преуспением, какое Готланд получил с тех пор, как вступил в деятельную и постоянную торговлю с Новгородом. В XII веке новгородцы посещали Готланд и проживали там для торговых операций; и готландцы жили в Новгороде. О многочисленности тех и других можно судить потому, что на Готланде существовала русская церковь, а в Новгороде была варяжская. Готландцы имели в Новгороде свою факторию, называвшуюся готским двором. Торговые сношения в XII веке не ограничивались у Новгорода Готландом и велись также с южно-балтийскими немецкими городами; новгородцы посещали эти города и проживали там: например в Любеке, как это видно из грамоты императора Фридриха, где между иноземными торговцами, проживавшими в Любеке, упоминаются и русские. Немцы, вступившие в готландскую корпорацию, мало-помалу стали брать первенство над туземцами и, наконец, совершенно их вытеснили. Разом с этим и прибалтийская торговля Новгорода перешла в руки немцев. Уже в ХП-м веке рядом с готским двором в Новгороде возник другой — немецкий; его основали, вероятно, немецкие торговцы Готланда, и он был сначала только как бы отделением готского, но состоял с ним под одним главным управлением. Оба двора зависели от немецко-готской купеческой компании в Висби.

Но в исходе ХII-го века в системе торговых отношений совершился переворот: в XIII веке беспорядки в Германии, вредные для торговли, побудили города для своей безопасности соединиться в союзы. Так образовалась Немецкая Ганза. Город Любек быстро возвысился и стал во главе союза. Привилегии английских королей, фландрийских владетелей и скандинавских государей помогали развитию этого союза. Вместе с этим и немецкий торговый двор подчинился Любеку. До того времени союзные купцы всех немецких городов имели равное право пребывать на новгородском немецком дворе, и немецкий двор составлял как бы маленькую независимую колонию; но в это время купцы всех городов обязались, что новгородский немецкий двор будет о делах своих относиться в Любек. Причина гегемонии Любека состояла в выгодах, которые купцы получали, подчиняясь этому городу. Любек получил в разное время от скандинавских владетелей привилегии, обеспечивавшие свободное плавание и торговлю по Балтийскому морю, даже и в военное время; например, в 1268 — 1285 г. он получал привилегии от короля Магнуса, от эстонской Агнесы на торговлю с Эстлян-дией, от Эрика в 1287 году, Вольдемара герцога ютландского, Эрика и Вольдемара в 1312. Впрочем, вековые привычки еще долго обращали новгородскую торговлю на Готланд, и Любек должен был выдержать соперничество с Висби и на время делать уступки. Таким образом, управление новгородской факторией зависело равномерно от Любека и Висби вместе, а начальник фактории назначался попеременно — раз от Любека, другой после того от Висби. Но Готланд год от году упадал; Любек год от году возрастал в своем значении; — под его первенством поднимались другие города, и в XIV-м веке союз Ганзы совершенно образовался. Составился стевен — сейм союзных городов. Тогда новгородская фактория внутри получила более самостоятельности, а в важнейших случаях стала зависеть от сейма. Ему принадлежало верховное разбирательство спорных дел, назначение пошлин, постановления о способах ведения торговли. Тогда и посольства, и сношения с Новгородом делались от имени Сейма или всего Союза. Участь готлапдекого (или готского) двора в ХШ-м веке неизвестна; вероятно, он боролся и соперничал с немецким, пока наконец должен был уступить. В XIV-м веке готский двор уже находится в подчинении у немецкого. В 1351 г. было издано постановление, воспрещавшее продажу пива на готском дворе, — доказательство, что готский двор находился уже в полной зависимости от Ганзы. В 1402 г. готский двор был отдан в пользование немецкому купцу по распоряжению уполномоченного в Висби, сроком на десять лет. Таким образом, готский или готландский двор был уже не особое торговое учреждение, а только здание, принадлежавшее немецкому двору.

II. Договоры с Ганзой и права немецких торговцев в Новгороде

Отношения немецкого двора и вообще торгующих иностранцев к Новгороду определялись в договорах, заключаемых Новгородом с Ганзой. Существует пять древних таких актов[126] из которых пространнее других излагают правила два; — первый, однако, некоторые ученые считают только одним проектом, не утвержденным формально [127]. Ризеикампф справедливо замечает, что если этот договор действительно не более как проект, то все-таки в нем сохраняются обычаи, наблюдавшиеся в древности и составлявшие обычное право сношений Новгорода с варягами. Через столетие, именно в 1371 году, мы видим действительно примеры, что немецкие послы сами написали проект для подписи новгородцев, но последние не согласились на него. Таким образом видно, что встарину было в обычае у немцев составлять договоры как будто от лица Новгорода и потом уже предлагать. Второй документ относится к 1268 — 1270 годам, заключен князем Ярославом, которого новгородцы принудили не нарушать прав немецких купцов. Время, указываемое для этого документа, подтверждается тем, что ливонский ланд-мейстер Отто фон-Роденштейн извещает любечан о счастливом исходе дела, совершенного послами их, Генрихом Вуллентуном, Людольфом и Иаковом, а эти самые имена встречаются в договоре.

Немцы старались держаться в Новгороде особой колонией и составлять отдельную корпорацию, которая управлялась собственными правилами. Внутренние дела немецкого двора ни в каком случае не подлежали рассмотрению и вмешательству новгородского правительства. Немцы могли свободно приезжать в Новгород и проживать в своем немецком дворе на известных для них условиях: Новгороду до этого не было дела. Из многих ганзейских контор, находившихся в разных городах Европы, ни одна не была настолько изолирована от местного общества, как новгородская. Тогда как в Лондоне и Брюгге встречались случаи, когда торгущие члены Союза могли обращаться к посредству местной управы по своим делам, в новгородской конторе таких случаев не представлялось. Новгородский подвойский и бирич не смели войти в немецкий двор. Если новгородец имел дело до немца, он должен был обращаться к начальству немецкого двора, выборному альдерману, и только тогда, когда был недоволен судом его, обращался к своему правительству, но не иначе, как к высшим правителям, посаднику и тысячскому: второстепенные судьи и правители не могли решать тяжбу новгородца с немцем. В таком случае суд производился обыкновенно при посаднике или тысячском и при выборных купцах, имевших значение судных мужей, на дворе церкви святого Ивана-на-Опо-ках; но установлены были правила, клонившиеся к предотвращению невыгодного положения немецкой стороны. Таким образом, по первому документу, в тяжебном деле свидетелей должно быть непременно два: один новгородец, другой немец, и когда их показания бывали сходны между собой, тогда они считались юридическими доказательствами. В случае разногласия, бросали жребий: чье свидетельство следует принять за истинное. По второму, следует представить обоим одного и того же свидетеля, и если не будет такого, то дело решалось жребием: в чью пользу жребий выпадет, того свидетеля показание принималось за истинное.

Насилия и обиды по новгородскому праву наказывались пеней: за убийство посла, священника и альдермана 20 гривен, за простого купца — десять гривен серебра. Новгородцы тем же правом пользовались за границей. За рану платилось полторы гривны, а за рану рабу по первому документу гривна, за удар или пощечину по первому документу полгривны, по второму три фердинга. По первому документу, тот, кто вламывался в немецкий двор и производил в нем буйство, платил тоже двадцать гривен, хотя бы и не сделал убийства, и десять гривен тогда, когда пустил во двор камень или стрелу. Во втором документе за такие поступки глухо определено — судить по обычаю (пошлине). Ни новгородец за границей, ни немецкий торговец в Новгороде не могут быть арестованы за долги. Арест на имущество иноземного торговца мог быть наложен только тогда, когда суд о долге в продолжение трех лет не мог дать решения. С другой стороны, для того, чтобы долг иноземному торговцу был скорее выплачиваем, постановлено было, что с задолжавшего разным лицам новгородца прежде всего взыскивался долг иноземцу. Торговля была меновая или же должна была производиться на металлы, которых достоинство оценивалось и гарантировалось правительственными лицами и утверждалось штемпелем. Новгород обязывался принимать под свою ответственность иноземных купцов, коль скоро они достигали острова Котлина, составлявшего границу Новгородской Земли. Доплывши до Котлина, иноземцы посылали передовых до устья Невы и давали о себе знать; тогда Великий Новгород высылал пристава и отряжал купцов для принятия гостей, — они провожали их до самого Новгорода. Иноземцы имели право брать новгородских лоцманов для провода судов от устья Невы до Ладоги. От Ладоги по Волхову нанимали других лоцманов, которые исключительно занимались проводом судов через волховские пороги (Vorsch). Так как здесь уже морские суда не годились, то иноземцам давали особые приспособленные к тому суда; они перекладывали на них свои товары и плыли на них по Волхову. Новгород ручался за безопасность гостей, но избавлялся от всякой ответственности, если они не дали о себе знать и не просили содействия новгородского правительства. Иноземцам на пути по Неве предоставлялось право рубить деревья для снастей. В случае какой-нибудь покражи, вор судился в Ладоге, если покража сделалась на Неве; а если она сделалась во время пути по Волхову, то — в Новгороде; в первом документе значится, что в такомслучае вор отплачивался двумя гривнами, если он украл на полгривны кун; но должен быть наказан розгами и клеймен на щеке или заплатить десять гривен тогда, когда цена украденной вещи не выше полгривны; за важнейшее воровство казнили смертью.

Достигая Гостинополья, гости подвергались осмотру и облагались легкой пошлиной, но без платежа ее. От Гостинополья гости плыли в Новгород и приставали к берегу в городе, и только здесь платили положенную в Гостинополье пошлину, более как благодарность за содействие к благополучному прибытию судна. Пошлина эта была по гривне с ладьи; а с судов, нагруженных льном, мукой, пшеницей, платили полгривны; суда, нагруженные одним съестным, ничего не платили. С берега извозчики брали иноземные товары на возы и провозили на немецкий или готский двор. Чтобы избегнуть с одной стороны конкуренции рабочих, с другой — недоразумений и жалоб, установлена была однажды навсегда плата рабочим, необходимым при провозе и выгрузке товаров; — постановлено было, что лоцманы, проводившие суда по Неве, получали по пяти марок кун или один окорок, а от Ладоги до Новгорода и обратно по три марки кун или пол-окорока. Извозчики, возившие товары с суден до дворов, брали за провоз до немецкого двора по 15-ти кун, а до готского десять кун с каждого судна, а с отходящих по полгривне кун. При отъезде за границу гости давали одну гривну церкви, называвшейся Fridach, это — церковь св. Пятницы, построенная компанией, новгородских купцов, торговавших с иноземцами. Сверх того, при продаже весовых товаров иноземцы платили весовую пошлину (по две куны от капи) [128].Все эти привилегии давались новгородцами как немцам, так равно и готландцам. Свободная торговля предоставлялась не только в городе, но и по всей Новгородской Земле; позволялось торговать и с инородцами в Ижо-ре и Кореле; но Великий Новгород не принимал на себя ответственности, если бы что-нибудь дурное случилось в путешествии с иноземным торговцем. Так как Новгород часто бывал тревожим войнами и внутренними волнениями, то иноземцы старались оградить себя на этот случай. С кем бы ни находился Новгород в войне, проживавшие в нем иноземцы пользовались полным нейтральным положением. Гости беспрепятственно могли ездить, как летом, так и зимой. В самом городе, чтоб иноземцы случайно не сделались жертвой смут, постановлено было, что близ немецкого и готландского дворов не должны собираться молодцы играть на палках — обычная новгородская игра, которая в немецком документе называется (вероятно, испорченным словом) "велень"; сверх того, чтоб на восемь шагов кругом, около иноземных дворов оставлено было незастроенное место. Если двор почему-нибудь оставался пуст, то он поверялся владыке и юрьевскому архимандриту. Впрочем, правила, обеспечивавшие иноземцев, не всегда соблюдались и не могли соблюдаться строго, особенно, когда Новгород находился в неприязненных отношениях с соседями и особенно с Орденом. Кроме главного водного пути, существовали еще другие, и именно через Псков: суда достигали Пернова или же Нарвы; товары шли по Нарове, или перевозились по сухопутью до Эмбаха; ладьи везли по этим рекам товары до озера, а потом до Пскова. В случае небезопасности водного пути, главные товары везли сухопутьем через Вирланд. Кроме указанных путей, запрещалось возить товары другими путями; и всякий другой самовольно избранный путь наказывался как контрабанда.

III. Устройство немецкого торгового двора

Внутренний быт и управление немецкого двора определялись правилами, утвержденными от Ганзейского Союза. Эти правила назывались "Скры" и были прибиты в немецком дворе для всеобщего и постоянного сведения [129].

Дух корпорации, общий в то время в торговом мире, как по трудности действовать единично, так и по причине путевых опасностей, требовавших взаимного содействия к их преодолению, составлял главную черту немецкой фактории в Новгороде. Иноземцы прибывали в Новгород артелями или "адмиралтействами**, которые имели до некоторой степени свою самостоятельность и все вместе по отношению ко двору или фактории составляли целое. Общее разделение иноземных купцов, принадлежавших ко двору, было на летних и зимних, или на водопутных и сухопутных. Сначала эти разделения.: имели различные права, так что водопутные пользовались преимуществами. Сухопутные или зимние были в большинстве ли-вонцы, а к ним присоединялись также купцы из Пруссии. Ливонские города составляли отдельные от Ганзы корпорации, впоследствии же они соединились с Ганзой, и в XIV-м веке разделение купцов на водопутных и сухопутных исчезает. Вообще Ганзейский Союз не благоволил к сухопутным поездкам и даже формально запрещал их. Такое запрещение последовало в 1344 году. Отличительный характер новгородской конторы от других, между прочим, состоял в том, что в ней не было постоянных торговцев-жильцев, как, например, в Лондоне, Бергене и других европейских городах. Новгородский двор только посещали. Это было причиной, что его устройство носило подобие дорожной компании, и должностные лица выбирались каждый раз путешественниками, приезжавшими на время в Новгород. Время пребывания их было ограничено: летние жили до последней навигации, зимние — до последнего зимнего пути. Кроме разделения на водопутных и сухопутных, те и другие делились на коллегии или отделы (Ausshusse) по местам их жительств, откуда они приходили. Но в Новгороде коллегии эти означали только местность, откуда пришли купцы, а не части союза. Купцы собственно составляли отделения только для удобства помещения; в конце XV-ro века появились разделения на трети, а потом на чети уже по частям союза; разделение это существовало уже прежде в других конторах, а в новгородской ввелось позже; когда именно — определить трудно: в половине XIV-го века (1363 г.) являются трети по поводу допущения рижан и вообще ливонцев в немецкий двор; тогда состоялось постановление, представлявшее новодопущенным третью часть двора (tertiam partem). Разделение на чети является уже в конце XV в., но нельзя признавать его возникшим только тогда: вероятно, это был уже прежде того существовавший обычай.

Все, проживавшие в немецком дворе, имели сословное деление на мейстеров, кнехтов и учеников. Мейстеры были хозяева; прибывавшие на их счет кнехты — их приказчики или подручники. Было постановлено, чтобы кнехты не оставляли мейстеров, а мейстеры не прогоняли кнехтов без особых причин; но мейстер обязан был своего кнехта отправить назад в отечество, где его нанял. Мейстеры составляли совет (сте-вен) то в большей, то в меньшей зависимости от власти Ганзейского Союза. Сначала он действовал независимо. После усиления Любека он подчинился ему. Потом Любек разделял свою власть над ним с Висби — новгородская контора зависела разом от двух городов, а когда Ганзейский Союз совершенно сформировался — от целого собрания. В древние времена стевен выбирал главного чиновника, альдермана двора. Впоследствии, в конце XIII-го века, стевен потерял это право и альдерман назначался от Любека и Висби, так что тот и другой город попеременно посылал альдермана в Новгород одного за другим, а с половины XIV-го века альдерман назначался целым союзом, и не обращалось внимания, из какого города он происходил. Альдерман двора имел право суда и даже право казнить смертью; был блюститель порядка, вел сношения с начальством Ганзейского Союза и с русскими; отпускал купцов, позволял и запрещал ввоз и покупку товаров. Он совмещал в себе все управление; власть его была почти деспотическая, так что остальные должностные лица были в сущности его подручники. Он выбирал себе по желанию из мейстеров четырех ратманов, называемых мудрыми. Они были его помощники в делах. За альдермаиом следовали двое должностных лиц, называемых альдерманы св. Петра, по имени церкви немецкого двора. Прежде они выбирались стевеном, потом, во время зависимости конторы от Любека и Висби, должности эти давались попеременно лицам того и другого города; по сложении с себя должности, они отдавали отчет о доходах и расходах стевену. Так постановляется в 1373 году; позже они назначались альдерманом двора. На них лежала экономическая часть и отчасти полицейская, потому что они смотрели за соблюдением правил. Впоследствии, в XV-м веке, должность альдермана двора упразднилась, альдерманы св. Петра сделались главными лицами и были выбираемы по четям. Каждая четь отряжала трех избирателей; все двенадцать выбирали из среды себя двух альдерманов. Тогда же сделалось изменение и в ратманах: вместо четырех, альдерманы назначали двух и одного писца. Никто не мог отказываться от возлагаемой на него должности под пеней десяти марок серебра, а второй раз под пеней 50 марок и потерей прав. Кроме этих чиновников, к должностным лицам принадлежал священник: подобно альдерманам, он не был постоянным жильцом немецкого двора, а приезжал и уезжал с летней или зимней компанией, и во время его пребывания во дворе другой священник не имел права там находиться. Содержать его должны были гости, которые с ним приезжали. Во время двойного господства над конторой Любека и Висби, священник выбирался на целый год попеременно от того и другого города. По малограмотности немецких купцов, священник исправлял должность секретаря. Ему представлялось особое жилье, но, впрочем, в этом жилье висели весы для взвеса денег и драгоценных вещей.

Все купечество разделялось на коллегии или артели. Каждая артель помещалась в особом отделении: они назывались дортсы. Дортсы эти были внутри двора двухэтажные дома, на подклетях. Артель выбирала себе фогта, хозяина, заведывавnicro всем механизмом обыденной жизни; он избирал себе двух помощников-исполнителей, одного из хозяев, другого из кнехтов и поверял сверх того и другим лицам надзор за посудой и чистотой помещения. В подклетях помещалась столовая. В одном из зданий была так называемая большая комната, где имел почетное право помещаться альдерман. У зимних гостей она служила обыкновенно местом провождения времени, обеда и вечерних бесед. Пиво служило обыкновенным развлечением и оно никогда не переводилось, а приготовлялось для двора особым пивоваром. Ризенкампф отличает от этой комнаты, служившей для беседы, — гридницу. Значение последней комнаты не ясно, но, может быть, она была местопребыванием служителей. Товары лежали в клетях, которых было четыре. Это было деревянное здание, где помещались лавки. Купцу позволялось положить в клеть только часть своего товара, потому что громоздкие товары лежали в магазине. Верхняя часть этих клетей занята была преимущественно суконными товарами. Клети служили также и для спален. Кроме этих зданий, в немецком дворе была больница для ограниченного числа больных, пивоварня, баня (в позднейшее время), мельница и церковь, которая служила вместе и кладовой. Она была сделана на подвале, — там хранились товары; но некоторые, по тесноте, были в самой церкви, так что рядом с алтарем стояли бочки вина; здесь же висели весы; по стенам вешали тюки с товаром; только на алтарь не позволено было, под пеней марки серебра, класть товаров. То, чего нельзя было поместить ни в церкви, ни в ее подвале, хранилось в магазине, так называемом моркевеговом покое, названном так, вероятно, по имени первого строителя. Каждый тюк или бочка должны были носить на себе значок хозяина, чтоб не перемешать товаров по их принадлежности; и тот, кто нарушал это правило, подвергался пени.

Таким образом, немецкий двор составлял кучу отдельных строений, обнесенных толстым забором. Ворота вечером наглухо запирались и тогда спускались по двору большие цепные собаки. Русский мог посещать немецкий двор только днем. Караульные ходили день и ночь, сменяясь в установленное время, и должны были по очереди являться впору, под опасением наказания пеней. Попеременно два мейстера должны были вместе караулить церковь, которая составляла предмет особой заботливости, потому что лучшие и драгоценнейшие товары сохранялись там. Этой обязанности подвергались не только те, которые помещались во дворе, но и те, которые, за недостатком помещения в нем, жили на квартирах. Немецкий и готландский дворы составляли собственность общины, вместе с тем местом, на котором они были построены. Сверх того, были под городом пожни, которые им принадлежали. Доходы немецкого двора состояли в умеренной пошлине, которой облагалась каждая ввозная статья, в наемной плате за клети для товаров и за дортсы для помещения, в конфискованных за нарушение правил товарах, в пенях и судейских пошлинах.Ввозной пошлины платили зимние гости по одному фердингу со ста марок серебра, что составляло V4 процента, а летние — половину этой суммы. В этом различии видно, что летние гости пользовались преимуществами, как первоначальные строители и настоящие хозяева двора. Кто выезжал со двора путешествовать с торговой целью продажи товаров по новгородской волости, тот подвергался, при возвращении во двор, той же ввозной пошлине, как и тогда, когда в первый раз являлся во двор с товаром. В основание оценки принималось клятвенное уверение хозяина, под надзором альдерманов св. Петра. Утаенный товар конфисковался. Кроме ввозной пошлины, существовала еще так называемая королевская: — это была пошлина, которую в старину давали немцы Новгороду, но впоследствии она обратилась в пользу двора; вероятно, Новгород уступил ее за годичную плату. С каждой пени бралось в пользу двора часть с суммы трех марок серебра, а как только сумма доходила до десяти марок, то две марки. Несмотря на эти доходы, контора беспрестанно нуждалась в деньгах, затруднялась иногда в издержках на отправку посольств и делала займы у ливонских городов, возвышала пошлины, или предлагала городам наложить у себя в пользу русской торговли весовую пошлину; но города не так легко соглашались на введение у себя новых налогов, и самый сбор их был не велик, потому что купцы удачно обходили его, провозя товары контрабандным путем. Немецкая контора в Новгороде была главным правительственным местом всей ганзейской торговли с русским миром; другие конторы в Пскове и Полоцке зависели от нее; всякие распоряжения, касающеся как внутреннего устройства дворов, так и отношений к туземцам, указывались новгородкой конторой. Только о смоленской конторе не упоминается, когда говорится о новгородской и других разом; она, казалось, не входила в круг непосредственной подчиненности новгородской конторе; но тем не менее, и она, вероятно, до некоторой степени была с ней связана, потому что, как видно из договора Мстислава, исключительно относящегося к Риге, была основана этим городом; торговля же ливонских городов зависела впоследствии от новгородской конторы.

IV. Предметы, способы и характер торговли с немцами

Со всякими льготами и привилегиями и вообще с гостеприимством Новгорода к иноземцам, вековое торговое знакомство не произвело нравственного единения между туземцами и гостями. Дух корпорации, свойственный средневековой торговле, побуждал вести торговлю, имея в виду исключительно выгоды своего общества. Контора запрещала отдельным членам своей общины вступать с русскими в торговое общество и давать им в кредит товары и даже деньги. Деятельность каждого лица была связана и ограничена. Торговля должна была происходить с ведома начальства конторы. Сближение с русскими дозволялось настолько, насколько это могло быть полезно для общества. Таким образом, контора сознавала необходимость знания русского языка, и держала у себя переводчиков; для этой цели их с детства отдавали учиться к русским людям, но запрещалось учиться по-русски совершеннолетним, достигшим двадцатилетнего возраста, — чтоб не допустить личных сношений, независимых от конторы. Удаляя всякую конкуренцию, община располагала ценами товаров, как продаваемых, так и покупаемых, по своему желанию и потому продавала немецкие товары как можно дороже, русские — как можно дешевле. Чтоб удерживать постоянно дорогие цены на свои товары, запрещалось в разные времена торговцам привозить отдельно товаров более, чем сколько нужно, чтобы таким образом не было большого изобилия, которое повлекло бы за собой понижение цен; с другой стороны, для того, чтобы русские товары постоянно оставались на низшей цене в сравнении с немецкими, — запрещалось купцу для покупки их привозить более 1000 марок, под опасением конфискации лишнего.

Немцы составляли в разные времена правила, какие товары следует ввозить, каких не следует; так, наприм., в 1373-м году постановлено не ввозить в Новгород обрезанных сукон и красного цвета тканей (scarlaten), чтоб довольствовались зелеными (grenen). Кто поступал против этого правила, тот подвергался потере товара, делавшегося достоянием св. Петра, и еще пене 10-ти марок серебра. В 1414 году Орден Ливонский поручал не продавать новгородцам и псковичам лошадей и принуждал к этому города. Корпоративной силе способствовало то, что контора вела только оптовую торговлю, а розничная торговля иностранными товарами предоставлялась русским. Покупки сырых товаров также производились оптом. Тут, очевидно, выигрыш всегда должен был переходить на сторону немцев. У последних была община; члены ее покупали по тем ценам, какие назначила община; следовательно, покупщик был как бы один, а продавцов много. Между немцами не было конкуренции, между русскими она оставалась. Немцы назначали цены русским товарам сами; из русских всегда были такие, которые не могли упрямиться и выжидать, а должны были продавать по том, по чем им дают, и таким образом низкие цены утверждались. Те, которые хотя бы и не хотели продавать своих товаров по таким ценам, рано или поздно были к этому принуждены; продать было некому, кроме немецкого двора. А как сырые продукты доставлялись купцам от сельского и рабочего народа, мелких торговцев, то богатые купцы должны были давать производителям и первоначальным покупателям дешево; таким образом, производительность края вознаграждалась слишком скупо, а покупка чужих товаров обходилась, в сравнении со своими средствами, слишком дорого. Новгородская торговля была более выгодна для немцев, чем для благоденствия туземного края.

Итак, несмотря на продолжительную торговлю богатство края не увеличивалось. Новгородская волость служила предметом эксплуатации для немцев. Немцы запрещали своим членам показывать русским какую-нибудь технику, чтоб они не переняли чего-нибудь и не пустились сами на фабричное производство: через это ослабилось бы влияние иноземцев и перевес иноземных гостей перед туземцами. В торговых сделках господствовало недоверие: немцы обвиняли русских в недобросовестности и обманах. Так, в 1414 г. жаловался купец из Брюгге, что новгородец, продав ему воск, наложил туда кирпичей для увеличения веса. Когда продавали русским товары или покупали у них, то сделки происходили при свидетелях; русских непременно заставляли при себе пересчитать, перемерять и поверить, и немец платил русским не иначе, как с большой осторожностью. Удалый дух новгородцев постоянно побуждал немцев бояться со стороны их нарушения прав гостеприимства и насилий. Были примеры, что немцы постановляли не покупать у русских никаких товаров, и русские жаловались на них за нарушение торгового мира; так в 1375-м году жаловались на постановление не покупать у новгородцев мехов, которые означены в актах немецких под именем Trogenitzen und Poppelen, а в 1376-м году толковали о том, как покупать у новгородцев меха, называемые Hardink (?). Дерптский Совет, в котором шло об этом дело, заметил, чтоб меха эти не были испорчены и худого достоинства. Со своей стороны, и новгородцы жаловались, что немцы доставляют им

дурные товары. Действительно, немецкие купцы, смотря свысока и с пренебрежением на русских, не считали предосудительным сбывать в Новгороде всякую дрянь. Так, наприм., около 1300 года возникло недоразумение по поводу привоза полотен; сам альдерман немецкого двора признал их дурными, и новгородцы объявили, что если немцы будут привозить подобное, то их товары будут конфискованы, а самих продавцов вышлют. В начале XV-ro века сами немецкие торговцы в Новгороде роптали на немецкие города, что оттуда доставляют им плохие и короткие сукна, а новгородцы за то им дают плохой воск. Из этих черт видно, что, несмотря на наружное дружественное отношение, новгородцы и иноземцы смотрели одни на других с подозрением и недоброжелательством. Действительно, несмотря на привилегии, какие давались иноземным торговцам, их дворы не раз терпели от новгородской удали, и доброе согласие нарушалось, торговые сношения прекращались. В 1168-м году задержали варягов в Новгородской Земле; в 1291-м году ограбили немецкий двор, и никак нельзя было найти виновных, хотя сам князь хлопотал о вознаграждении немцам, и в заключение должен был сказать, что немцам остается заплатить Новгороду тем же самым.

С тех пор, как епископ Альберт призвал в Ливонию рыцарей и началось покорение Остзейского края, Новгород, владевший этим краем и бравший с него дань, вступил во враждебное отношение с Орденом и через него с германским населением. В 1229 г. папа Григорий IX-й запрещал торговлю с русскими, как с врагами всего римско-католического христианства, указывая на то, что они препятствовали в Финляндии распространению веры, выставлял это дело оскорблением всего католичества и поручал рижскому епископу действовать убеждениями и своей церковной властью на купцов. Это нарушало мирное течение торговых оборотов. Во время борьбы против немцев Александра Невского торговля прекратилась неизвестно на сколько времени, но, вероятно, надолго, потому что в 1257 — 1259 годах составлен договор Александра Невского, где говорится: что ся учинило тяжи межи Новгородци и межи Немцы и Готи и с всем Латинским языком, то все отложихом. С тех пор несколько раз нарушалось согласие, после чего была потребность новых грамот и договоров. Это нарушение последовало и перед 1269 — 1270 годами, когда дана грамота Ярославом. В 1278 г., по просьбе архиепископа рижского и гермейстера Эрнста, прекращено было сношение немецких торговцев с Новгородом. Оно было снова восстановлено, но взаимное недоверие и зависть выступили и в 1291 году.

Неприязненные отношения к Ордену, часто возобновлявшиеся, действовали невыгодно на мирный ход торговли и неоднократно прекращали деятельность новгородской конторы, хотя вообще Великий Новгород старался выгородить торговлю. Так, в 1308 году новгородцы заключили договор с Михаилом Ярос-лавичем обороняться против рыцарей, но с тем, чтобы торговцы немецких городов были изъяты от неприязненных действий. Долгая вражда со шведами, в конце ХШ-го и в начале XIV-ro веков, не оставалась без вредных последствий для торговли, хотя шведский король и ограждал свободу плавания привилегиями. Только по заключении мира в 1323 году в следующий год была дана грамота, дозволявшая безусловно свободную торговлю по Неве с правом входа и выхода, но тогда Выборг владел уже путем невским. В 1338 году, по случаю возникших неудовольствий с Орденом за убийство русского посла в Дерпте, ганзейские уполномоченные действовали заодно с новгородскими послами и старались об удовлетворении Новгорода; тогда по их посредничеству постановили, чтобы, в случае убийства, вообще отвечали одни виновные лично. Со Псковом распри у Ордена были беспрерывны, и вместе с тем прерывалась торговля с этим городом. Поэтому постановлено, чтоб в случае если бы возгорелась война между Новгородом и соседями — кем бы то ни было: шведами, датцанами, Орденом или рижским, дерптским и эзельским епископствами, — купцы должны иметь свободную торговлю. Во время войн со шведами король шведский Биргер не загорожал, однако, пути европейским торговцам. Таким образом, в 1303 г. дана была привилегия плавать по Неве с товарами, с условием не возить в Новгород оружия и вообще железа, и в 1,313 даже без включения этого ограничения, хотя между шведами и Новгородом не было мира. Новгородцы старались во что бы то ни стало сохранять мир с соседями ради своей торговли, но навлекали на себя жалобы от псковичей в том, что не оказывают им помощи.

Были, однако, случаи, когда миролюбивая политика Новгорода уступала требованиям союзных обязательств со Псковом. Новгород вступал в открытую войну с Орденом и тогда неприязнь распространялась и на ганзейских торговцев по причине союзной связи, в какой находились с Ганзой ливонские города. Так, в 1362 году арест псковских послов в Дерпте произвел войну, и хотя на следующий, 1363 год, выборные от концов Великого Новгорода бояре заключили в Юрьеве мир с немцами и обе стороны дали свободу задержанным купцам, но недоразумения между Псковом и Ливонией возобновились и опять втянули Новгород во вражду с немцами.

В 1366 году Любский совет запретил всем ганзейским городам торговать с русскими и возить к ним соль и мелкую соленую рыбу [130]; однако, Ревелю дано исключение: товары, доставляемые в Ревель, могли отправляться в Россию, и если комен-датор и консулы дозволяли, то и в Ревеле можно было продавать товары русским.

Понятно, что эти торговые сношения раздражали новгородцев, и они заступились за Псков, который, по обыкновению, умолял их о помощи, когда на него нападали непримиримые враги. Тогда контора была закрыта до заключения мира в 1370 году. Весь обиход немецкого двора был перенесен в Дерпт, а ганзейские послы, прибывшие для заключения мира в Новгород, нашли контору пустой. Несмотря на мир, утвержденный с обеих сторон, оставалось долго недоверие, и в 1371 году опять произошла размолвка. Послы Ганзы Иоганн Шепенштеде и Даниэль фан-дер-Гейде в Дерпте извещали ревельский магистрат и другие места, чтоб не допускали никаких русских товаров, по поводу какого-то имущества, задержанного в Пернове. В том же году послы ездили в Новгород, но не заключили мира. Новгородцы отказались, неизвестно почему, подписать проект договора, представленный послами. Заключено было только перемирие до Иванова дня следующего года. В 1373 году было еще посольство, чтобы уладить недоразумения. В 1375 году опять сделалось недоразумение: какого-то новгородского купца, называемого немцами Оваке, верно, Абакума, задержали в Дерпте. Новгородцы жаловались, что и других их братьев немцы задержали и томят в оковах. В отмщение за то, они приставшего на ладье к Новгороду немецкого купца Иоганна фон-Брунслаке с товарищами арестовали и отвели во двор Абакумов. Немцы просили ходатайства у владыки. Владыка послал приставов к посаднику, и посадник обещал собрать бояр (de Herren), а потом дал ответ, что немцы освободятся тогда, когда из Дерпта выпустят Абакума. Из письма Дерптского Совета к Ревельско-му видн<-, что тогда в Дерпте было задержано четыре русских купца. Из актов того времени видно, что поводом к тому был спор этого Абакума с немцем Вробердрункеном об имуществе; спор их уладили, наконец, так, что русский, по приговору, заплатил 250 монет и отпущен, а новгородские послы при этом дали обязательство, что ни Абакум, ни другие не будут мстить на купцах немецких, живущих в Новгороде.

В 1377 году опять возникло столкновение. Новгородцы были ограблены на Эмбахе и вслед затем задержаны купцы немецкие в Новгороде. Рсвельский совет писал в Новгород, что удивляется, как новгородцы, умные люди, взыскивают на невинных и представлял, что имущества ограбленных найдены и сохранены. Когда, не зная этого, новые купцы прибыли в Новгород, то уже не новгородцы, а немецкая контора присудила их к пени, и Ре-вельский Совет должен был ходатайствовать за них перед Советом Любека и Висби, доказывая, что последние торговцы поехали в Новгород еще прежде объяснения новгородских послов. Но в 1386 году опять сделался разрыв с Орденом; Ганзейский Союз поставлен был вы такое недоумение, что помышлял перевесть всю русскую торговлю в Ливонию. Споры длились до 1391 года. В эти пять лет хотя не доходило до явной неприязни, но не было, — как говорит летописец, — и крепкого мира. Наконец, мир был заключен в Изборске между новгородцами и псковичами с одной стороны [131], и Орденом и городами Союза с другой [132].

Течение торговли опять пошло стройно. Но столкновения не прекратились. В следующем году прибыло в Новгород немецкое посольство [133] и жаловалось, что новгородцы отняли у купцов дерптских их имущества. Оказалось, что немецкий двор был новгородцами сожжен и церковь повреждена. Новгородцы оправдывались тем, что в Нарве ограбили их купцов, и они за это удовлетворили семерых братьев, потерявших там свое достояние. После споров заключили мир: русские приписывали сожжение двора ворам и обещались отыскать их и наказать, но не брали на себя ответственности, если не отыщут преступников. Так же точно и немецкие послы обещались отыскивать и судить разбойников, ограбивших и убивших на Неве купца Моисея с его сыновьями и компанией, а если не отыщут, то не отвечают. Постановили, что если Новгород попадет в спор с Орденом или со Швецией, или с епископами, или с морскими разбойниками, — немецкие купцы не должны терпеть от этого, — им предоставлен свободный путь по воде и по суху через Новгородскую Землю и сюда, и назад; равным образом, и новгородцы могли свободно ездить в Готланд и в Дерптское епископство. С обеих сторон мир и союз укрепили крестным целованием. В 1400 году опять возникло какое-то неудовольствие, которое имело вредное влияниен на торговлю. Спор произошел, как кажется, со псковичами и дерптского и ревельского епископов. В этот спор вмешался, с одной стороны, Новгород, с другой — Орден. Последовало от Совета епископов и от городов запрещение торговать с русскими и возить в русские города товары, плавать по Неве, а также пропускать в свою землю русские товары, под страхом потери имущества и самой жизни. В Новгороде были свои причины недоразумений по поводу иска одной торговой складчины со внуками бывшего ревельского бургомистра и товарищами его за 400 рублей. Суд по этому вопросу происходил в Новгороде перед новгородскими судьями, при послах немецких, и суд признал выигрыш за русскими; однако исполнение приговора не последовало, и Новгород извещал, что если присужденные не отдадут иска, то Новгород возьмет четыреста рублей на немецких купцах. Немецкие конторы извещали друг друга, что новгородцы намерены сделать нападение на земли ливонские.

Войны однако не было. Недоразумения как-то приостановились в 1401-м году. Новгородские послы Кирилло Андрианов, Захар Микулин и псковские Роман Сидоров, Димитрий (которому немцы дают, вероятно, испорченную фамилию Sasseteke) и Гаврило Сухлов (Suchloww) жаловались Ганзе, что немцы привозят им очень короткие сукна (laken), мед в самых малых бочках, сладкое вино в малых сосудах и дурного качества, и соль в малых мешках; не принимают от них воск иначе как с тугой набивкой, и вообще русские товары подвергают осмотру и налогам (men beschote). Эти просьбы переданы были сейму ливонских городов, так как торговля этими товарами касалась преимущественно ливонцев. В феврале 1402 года на дерптском сейме союзных ливонских городов (Риги, Ревеля, Дерпта, Пер-нова), по три депутата от каждого, постановили, что о том, чтоб товары доставлялись в Новгород в надлежащем виде, они сделают распоряжение, заметив однако при этом о вине, что оно не производится в их землях, и бочки не делаются у них; а на требование новгородцев и псковичей относительно досмотра русских товаров сейм отвечал, что это не мешает русским, если их товары хороши, и что, вообще, так издавна велось. Взаимное нерасположение проглядывает в последующих торговых отношениях ливонских городов и Новгорода. В том же 1402-м году, в ноябре, ревельский магистрат повторил существовавшее прежде запрещение торговать с русскими на кредит на три года, исключая тех, которые торговали с русскими на сухом пути, потому что долги этих были необязательны для городов; напротив, те, которые вели свою торговлю по воде, состояли под поручительством городов. В 1417-м году опять было клонилось к разрыву [134]; новгородцы готовы были принять сторону псковичей в их беспрерывных распрях с Орденом, но дело обошлось без последствий: скоро уладились недоразумения. Через несколько времени опять возникли взаимные неудовольствия с Орденом; в 1420-м году съехались с обеих сторон, и распря была улажена миром в Нарве. Через два года опять сделалась размолвка. В Новгороде задержали иноземцев, а ганзейцы начали захватывать русские суда. Вслед затем заключен был мир, и Ганза отдала Новгороду захваченные суда, но потом, в 1442-м году, возникло неудовольствие с Орденом и вместе с тем распространилось и на иноземных купцов новгородской фактории. Задержали купцов в Новегороде, снова контора была закрыта, и Ганза поневоле должна была, по требованию Ордена, прекратить торговые сношения с Новгородом. Так было до 1448 года, когда снова заключили мир. Это была последняя вражда Новгорода с Орденом, в которую невольно впутывались интересы Ганзы.

После падения независимости Новгорода и переселения его жителей новгородская торговля упала, контора закрылась. Война, возникшая у Ордена с Московией, принявшей сторону Пскова, продолжалась до 1483 года. По сказанию ливонского историка Руссова, Иван II 1-й придрался к тому, что в Ревеле казнили двух русских: они были уличены — один в делании фальшивой монеты, другой в содомском грехе; — последнего сожгли живого. Ганза получила прежние права; но через одиннадцать лет наступил роковой удар вековому учреждению немецкой конторы в Новгороде. В 1494-м году сорок девять купцов—членов немецкого двора в Новгороде — были препровождены насильно в Москву; товары, суммой на 96.500 гривен, конфискованы; церковные утвари и весь дворцовый обиход взят на государя. Уничтожились древние привилегии Ганзы, и затворились двери двора немецкого [135].

Как ни старалась немецкая новгородская контора вытеснить всякое совместничество других иностранцев в Новгороде, но не могла достичь этого вполне. Так, в Новгород приезжали флан-др.ийцы и ломбардцы; последние продавали новгородцам произведения, получаемые с Востока. Число их вообще было невелико, потому что контора старалась убить всякую конкуренцию. Были иноземцы, проживавшие в Новгороде, вероятно, по торговым делам, но не зависели от конторы. Под 1270-м годом новгородцы жаловались на князя за то, что он прогоняет живущих среди них иноземцев [136]. Здесь едва ли можно понимать контору, потому что члены конторы посещали Новгород временно; скорее надобно предполагать, что здесь разумеются иноземцы, проживавшие в городе добровольно.

Поездки за границу новгородцев по торговым делам совершались постоянно, но в ранние времена более, чем в последующие; потому что с тех пор, как образовался Ганзейский Союз, и контора подчинена была строжайшей корпорации, все меры были предприняты, чтобы торговля в Новгороде была исключительно в руках конторы. В XI 1-м веке встречаются известия о поездке новгородцев за границу; так, например, в 1188-м году, когда произошла вражда с немцами — новгородцы не пустили своих за море [137]. Уже прежде сказано, что в грамоте императора Фридриха, данной Любеку в XI 1-м веке, в числе посещавших этот город иноземных торговцев упоминаются русские. Из договоров XI 1-го и XII 1-го столетий видно, что новгородцы посещали Любек, Готланд и разные прибалтийские города довольно часто, потому что предупреждаются разные случайные столкновения, которые могут возникнуть только при достаточном знакомстве со страной, например, оскорбление женщин, ссора, сопровождаемая разодранием платья[138]. Указание на то, какой суд должен соблюдаться над новгородцами в чужой земле, показывает, что новгородцы не только на короткое время посещали те края, но и проживали там ради своих дел. То же видим в договоре Невского (1257 — 1259 г.), где упоминается о становище новгородском на готском берегу [139]. Эти поездки были не без опасностей; так в 1130-м году семь ладей новгородских с товарами погибли от бури, а торговцы возвратились домой, хоть здоровые, да голые. Несмотря на взаимное обеспечение прав торговцев, возникли недоразумения и оскорбления торговцам: в 1188 году прибалтийские горожане (варяги) посадили в тюрьму (рубоша) новгородцев. В XIV-м и XV-м веках о поездках новгородцев упоминается реже, и, должно думать, что контора, стараясь покупать все на месте и привозить в Новгород все нужное, предупреждала эти поездки, имея в виду эгоистическую цель — не допустить новгородцев до знакомства с Европой, Чтобы их держать в зависимости. Но поездки эти совсем не прекращались. Таким образом, как выше сказано, в 1422-м году Захвачено было Ганзой несколько новгородских судов.

О торговле с Данией, Швецией и Норвегией сохранились очень скудные известия; но ясно, что с этими странами были непосредственные торговые сношения; так в 1134-м году новгородцев задержали в Дании. На торговлю с Данией указывает договор, заключенный в 1302 году; о торговле со Швецией и Норвегией мы знаем из договоров, заключенных в XIV-м веке: тогда новгородцы посещали Швецию и Норвегию, а норвежцы торговали на Заволочье. Так как Заволочье играло важную роль в этих договорах, то, видно, древние разбойнические нападения скандинавов на северные края нынешней России впоследствии получили торговый характер.

V. Торговля Новгорода с русскими землями. — Предметы торговли

Уступая перевес немцам в торговле с Западом, Новгород держал в своих руках торговлю с остальной Россией. Везде и во всякое время можно было встретить новгородских гостей: одни направляли свою торговую деятельность на север в Корелу, на Онегу, и назывались обонежскими купцами. Другие ездили на Двину и в Пермь, третьи торговали в Суздале и Владимире. В суздальской стране проживали всегда новгородские гости, как это видно из того, что великие князья Суздальской Земли во время распрей с Новгородом задерживали новгородских гостей с их товарами. Расширяя круг торговых занятий на восток, новгородцы плавали по Волге и составляли компанию под именем низовских гостей. В этом названии следует различать новгородских купцов, торговавших на Низу, и тамошних купцов, приезжавших на Север. После падения Хазарской державы Поволжье наполняли бродячие орды; но монголы завели там города. Богатства, приобретенные грабительством во время опустошительного Батыева похода, возбудили в них потребность цивилизации. Новгородские купцы нашли исход своей деятельности, — вели торговлю с бесерменскими, хивинскими и персидскими купцами. Новгород, таким образом, вошел в соприкосновение с восточным миром и возобновил ту древнюю связь, от которой не осталось никаких памятиников, кроме редких арабских монет в Новгородской Земле. Новгородцы получали восточные изделия и передавали на Запад. Нельзя положительно сказать, в какой степени могли служить новгородцы для передачи западных произведений на Восток и я Орду, но, кажется, едва ли они могли выдержать соперничество с итальянскими торговцами, привозившими в Орду европейские товары через Черное море.

Торговля с Южной Русью производилась издавна и постоянно, до опустения края. Это видно из того, что новгородцы проживали в Киеве, в Черниговской области, на Волыни. В XI 1-м веке в Киеве была у них своя особая церковь святого Михаила. Когда, в 1225 году, князь черниговский Михаил уходил из Новгорода, то говорил: "Не хочу у вас княжити, иду к Чернигову; — гостей ко мне пускайте". О пребывании новгородцев на Волыни упоминается под 1288 годом. По образовании Великого Литовского Княжества новгородцы и псковичи ездили с торговой целью по его владениям, как это видно из того, что Ольгерд, поссорившись с Новгородом, задерживал его купцов.

Из привозимых немецкими купцами товаров, более всего в расходе были сукна разных сортов, в том числе капеляки, которое употреблялось на одежды священников, разные фландрийские и английские сукна, нидерландские и вестфальские полотна. Но, чтоб поддержать монополию германской промышленности, впоследствии положили не возить в Новгород фландрийских и нидерландских изделий, а сбывать преимущественно немецкие. Из лучших сортов сукон считались красные, особенно любимые русскими. Соль, несмотря на обилие этого продукта в России, привозилась иногда из-за границы; так в 1402 году новгородцы жаловались, что привозимая немцами соль была не надлежащего веса и качества. В большом количестве привозили вина и пиво, которое продавали оптом, бочками. Вино было одним из главных предметов и между прочим сладкое вино, тем более, что Новгород снабжал им весь русский мир для церковных служб. Привозили металлические вещи, например, немецкие иголки, и металлы в кусках: олово из Англии, медь из Швеции, из Богемии железо, свинец из Испании, шелк, получаемый через Фландрию, обделанную кожу, пергамент, которого расходилось очень большое количество, впоследствии писчую бумагу, стекло, копченое мясо, сушеную рыбу и хлеб, в случае голода в Новгороде или войн с Восточной Русью, когда нельзя было получать хлеба из плодородных русских стран. Привоз металлов вообще подвергался стеснениям со стороны соседей. Серебро и золото ввозить не дозволялось, потому что благородные металлы считались преимущественно признаками богатства; желание Ганзы было таково, чтобы Новгород держать победнее и принуждать новгородцев брать за свои товары не деньгами, а немецкими товарами. Новгород этого не понимал и продавал иностранцам серебро, получаемое из-за Камы. Железо и сталь подвергались иногда стеснению; так Биргер в 1303 году, находясь во вражде с Новгородом, дозволял свободное плавание по Неве к Новгороду, но с условием — не возить оружия новгородцам.

Из товаров, которые Новгород получал изнутри материка, первое место занимают меха и шкуры, и этот предмет составлял главнейшее богатство Новгорода [140]. В средние века меха повсеместно составляли щегольство нарядов, и Новгород был таким образом поставщиком этого товара на целую Европу. Это-то более всего послужило новгородской промышленной предприимчивости и направляло новгородцев к занятию северо-восточных стран нынешней России. Это же было поводом к движению новгородской колонизации в суровые страны поблизости к Ледовитому морю. Меха собольи, лисьи, бобровые, куньи получались из Заволочья, Печоры, Югры и Перми, двумя способами: посредством государственной дани и покупок. Даньщики отправлялись туда от правительства, сбирали с подвластных народцев меха и доставляли их в новгородскую казну. Определенная часть дани принадлежала князю, но князь обыкновенно продавал свою дань, — причем Новгород обязывал его продавать не иначе, как только новгородцу. Вероятно, и те дани, которые собирались для казны Великого Новгорода, также продавались или давались на откуп частным людям, по общепринятому издавна обычаю в России. Кроме мехов, с севера получали новгородцы китовое и моржевое сало, морских птиц, а на берегах Ваги производили деготь и поташ, как это видно из грамоты князя Андрея. Из Перми и Югры новгородцы получали серебро, которое, вероятно, доставалось с сибирских рудников, обрабатываемых издавна на берегах Енисея, по изысканиям Палласа. Большие выгоды от добычи мехов должны были побуждать торговцев поселяться поблизости к северо-восточным странам, и таким способом образовалось свое местное купечество на Двине в Заволочье.

Кроме этих товаров, вывозными статьями служили кожи, лен, конопля и воск. Новгородцы и псковичи посылали не только сырые кожи, но и и обделанные: юфть, сколько известно, единственный фабричный товар, выпускаемый из русского мира. Лен и конопля составляли важнейший сбыт Псковской Земли; новгородцы же отчасти получали их из своих владений, особенно из Вологды, а также покупали в Восточной России. Воск и мед получались из стран приволжских, где финские народы занимались пчеловодством. Воск в большом количестве отпускался за границу; католическая набожность делала этот материал предметом первой необходимости. Но в начале XV века встречаются примеры, когда мед получали новгородцы от ливонских немцев, может быть, по поводу какого-нибудь неблагоприятного действия на пчелиный промысел в других местах, а может быть, находили выгодным перепродавать его ганзейским немцам.

Из предметов торговли, потребляемых собственно внутри России, первое место занимали хлеб и рыба. Новгородская Земля не могла производить хлеба достаточно для внутреннего потребления и получала его из более плодородных краев России. Это-то и было причиной, что Новгород должен был подчиняться требованиям великих князей, потому что не мог выдержать долгое время прекращения торговых связей с остальной Русью. В XI, XII и отчасти XIII-м веках хлеб получали с юга, вероятно Днепром, с Днепра шел он волоком до Ловати и, наконец, по Ильменю. Когда, вследствие внутреннего разложения, и потом, после Батыева разорения, Русь южная опустела, Новгород получал хлеб из Владимирской области и из Поволжья. Эта торговля должна была в короткое время обогащать многих во время неурожаев, когда цены подымались вдруг иногда до чрезвычайности; но зато хлебные торговцы легко могли навлечь на себя ожесточение народной толпы и в один день потерять собранное годами состояние. Как хлебная торговля могла обогащать торговцев, можно видеть из многих примеров быстрого увеличения цен, например, удвоения в один год: в 1187 г. осьмина стоила полгривны, а на другой год уже гривну. Такое возвышение цен составляло бедствие простого народа и открывало дорогу другого рода торговле: отцы и матери сажали в ладью дитя свое и продавали гостям за хлеб.

Рыбная торговля была значительной ветвью в Новгороде. Обычай хранить посты поддерживал эту торговлю: купцы нанимали рыболовов, доставлявших им рыбу, и возили ее на продажу в города. Памятью о значительности рыбной торговли служат песни о Садке, богатом госте, который свое баснословное богатство приобрел рыбными промыслами.

Главным пунктом хлебной торговли был Новый Торг, город, стоявший на границе Новгородской Земли со страной, откуда привозился хлеб: и потому-то он сделался между другими пригородами значительным торговым местом. Новгородские торговцы селились в нем и вскоре образовали там свои местные интересы, иногда противные собственно новгородским. Торговая деятельность понуждала новгородцев селиться и в других пригородах и основывать отдельное торговое общество. Таким образом, в Русе и в Ладоге существовало особое купечество. Уже в XII-м веке, в грамоте Всеволода, встречаются деревские и бежецкие купцы. Были свои купцы на Онеге, в Кореле, в Вологде и в Перми, и во всех краях образовалось торговое сословие. В каждом крае какой товар производился или удобнее получался, там заводились и купцы, добывавшие этот товар. Купцы, поселявшиеся в пригородах, в самом Новгороде по своей торговле имели уже второстепенные права, чем настоящие новгородские, но с преимуществами против купцов других земель. По грамоте Всеволода Гавриила, новоторжане платили пошлин более, чем новгородцы, но менее, чем полочане или смольняне.

VI. Новгородское купечество. — Товарищества. — Опасности, их вызывавшие

Купцы новгородские, в торговом отношении, составляли компании или артели, сообразно или направлению своей торговли, напр.; купцы заморские, купцы низовские, или же по предметам торговли, например, купцы-прасолы, то есть торгующие съестным товаром, купцы-суконники, торгующие сукнами, рыбные, хлебные и пр. Соединяясь между собой в торговое товарищество, они принимали покровительство какой-нибудь церкви и святого патрона. Это видно из Всеволодовой Грамоты, где указывается до некоторой степени состав такого товарищества, называвшегося Ивановским, под покровительством св. Иоанна-на-Опоках. Каждый член компании, вступая в нее, обязан был давать вклад в пользу всего товарищества (пятьдесят гривен серебра) и сверх того жертвовать на церковь св. Иоанна 29 V2 гривен серебра. Это делалось один раз и называлось "вложенье" в купечество. Купец, сделавшись таким образом членом товарищества, назывался, по отношению к этому товариществу, "пошлый купец" и оставался им до смерти; — дети его уже сами собой, без собственного личного вклада, были, как родители, членами товарищества. Они выбирали из среды себя двух старост для управления делами торговыми и для торгового суда. Сверх того, выбирались трое старост от житых людей и тысячекий от черных (неизвестно, был ли он общий тысячскнй или особый для товарищества). Эта компания имела особое значение торговли воском и освобождалась от власти посадника. Впоследствии торговое значение ее расширилось. При церкви св. Ивана-на-Опоках производился вес, и не только воск, мед, но и другие товары входили в круг торговли ивановского купечества: олово, свинец,_железо, ладан, квасцы и даже скот, который для продажи в городе пригоняли к Ивану-на-Опоках и там брали за него пошлины. Так было еще в XII-м веке. Во всей Европе в средние века были такие товарищества, и самый немецкий двор представлял такую компанию под покровительством святого Петра. Из актов, относящихся до сношений Новгорода и Пскова с немцами, видно, что новгородские купцы торговали компаниями с Ганзой и ли-вонцами, которые также составляли компании. В делах, возникавших между ними, сношения делались от целой компании, и все члены, называвшиеся складчики, считались ответственными по делам своего товарищества; напр., в акте, относящемся до первых годов XV-ro века, жалуются сыновья нескольких отцов, предъявляя требование на внуков колыванского посадника в 400 рублях[141].

Не может быть, чтоб ивановское купечество составляло единственный, Исключительный факт в новгородской торговле; есть больше вероятия думать, что, кроме ивановской, существовали и другие артели. Всеобщность этого способа торговли была слишком развита в те времена и истекала не из прихоти какого-нибудь князя, а из духа времени. Под церковью св. Ивана-на-Опоках хранились товары ивановской компании; но известно, что и под многими другими церквами хранились товары, например, в Успенской, Пятницкой, Дмитревской; те купцы, которые таким образом поверяли свои товары одному месту, непременно должны были иметь между собой общую связь и признавать покровительство той церкви, где сохранялось их достояние. Притом же есть указание, что одну церковь, именно Пятницкую, строили купцы заморские, следовательно, и эта церковь имела одно значение для кружка купцов, посвятивших себя одной ветви торговли. От этого-то иноземные торговцы и обязаны были давать дар этой церкви: она была покровительной церковью той компании, которая вела с ними преимущественно торговлю, покупала у них товары. Так же точно в Русе построили церковь Бориса и Глеба купцы-прасолы. Так как эта церковь имела значение для прасолов, то, без сомнения, и прасолы имели между собой связь, составляли товарищество. Церкви в новгородском мире вообще имели торговое значение: в церковных подвалах хранились товары; в самых церквах держались лари, где лежали книги, куда записывались торговые сделки, так что как скоро делалось что-нибудь письменное, то один экземпляр оставался в церкви и в случае спора служил доказательством справедливости. Эти товарищества и были причиной того, что в Новгороде почти все старые церкви делались с подвалами, приспособленными к хранению товаров.

Артельное устройство, соединявшее купцов, было также у промышленников и ремесленников. По известию новгородской скры, лоцманы, проводившие иноземные суда, составляли артели и имели старосту, которого немцы называют альдерманом. Одна такая артель занималась проводом судов по Неве, другая по Ладожскому озеру, третья по Волхову. Рыболовы составляли также товарищества, и это древнее обыкновение до сих пор соблюдается у ильменьских рыболовов. Без сомнения, поводом к образованию товариществ более всего располагали опасности, которым подвергалась торговля повсюду. Выше было сказано, как часто нарушались дружелюные отношения с иноземными торговцами. Как только вспышка с Орденом, — Ганза становится в неприязненное отношение к Новгороду: немцы задерживают новгородских купцов, новгородцы то же делают у себя с немцами. Самая форма товариществ в торговле, предохраняя от опасностей, служила им и поводом; напр., новгородцы по делу частному за оскорбление купцов своих взыскивали на всех вообще немецких гостях. Дожидаясь, напр., послов с Готланда, которые должны были уладить возникшие споры, новгородцы задерживали купцов на немецком дворе. Так же точно по какому-нибудь недоразумению со стороны новгородцев или псковичей немцы арестовали и конфисковали товары русских людей, неприглашенных вовсе к делу и непричастных вовсе к недоразумениям.

Плавание по Балтийскому морю не было безопасно от разбойников. Иногда шайки их, под предводительством знатных дворян, были до того сильны, что государства обращались с ними, как бы с законной силой; так, в 1382 году Ганза заключила перемирие на положенный срок с морскими разбойниками. В 1386 году королева датская Маргарита заключила с ними четырехлетний мир; для поддержки на море безопасности кораблей от разбойников приморские города собирали налоги и содержали на море оборонительную стражу из судов: в 1393 году употребили для этого сбор с новгородских пошлин. Потеря от разбоев на Неве, понесенная новгородскими торговцами и убийства их разбойниками, были поводом притязаний к немецким торговцам, и города старались оградить своих купцов от таких притязаний. В 1395 году ограблены были, какими-то братьями Виталиями, новгородские купцы (Ермил Карпин, Василий Юрьев, Павел Тимофеев, Иван Константинов, Трифон Нестеров, Кузьма какой-то, называемый в немецких актах Marckemin?). Некто Якоб Абрагамсон отнял у разбойников ограбленное, и их самих предал суду на смертную казнь, а русских, взятых разбойниками, привел в Ревель.

Во Пскове торговля подвергалась еще чаще таким внезапным разорениям [142].

Северные государства давали привилегии на неприкосновенность торговцев во время войн только ганзейцам: это не простиралось на новгородцев, когда Швеция находилась во вражде с Новгородом. Даже ганзейцам давались привилегии с ограничениями: так, например, из уважения к торговле, шведский король обещал не трогать немецких купцов, отправляющихся из Германии в Новгород и обратно, и даже распространил это право на проводников из русских, сопровождавших немецких купцов; но это право предохраняло их только от умышленных нападений, а не от войска, если оно в своем движении их встречало. Новгородские купцы не были ограждены ни в каком случае, и действительно, по поводу несогласий Новгорода со шведами подвергались разграблению и убийству. В 1317 году обонежские купцы побиты немецкими и шведскими разными людьми, вошедши в Ладожское озеро. В 1338 году в Ладоге погибли новгородские купцы от немцев. В самое мирное время купцы могли подавать повод к взаимным ссорам и убийствам. Случаи, предупреждаемые в договорных грамотах с иноземцами, уже через то самое показывают, что они были явлениями не исключительными; например, предупреждается, сколько брать вознаграждения, если купец оскорбит чужую жену или дочь, или собьет с головы у женщины убор; из этого видно, как дерзки могли быть торговцы в чужой стране. Разумеется, договор о том, сколько следует платить в таком случае, не исполнялся, потому что нельзя было обязать законом мужа или отца довольствоваться пеней, и, конечно, были такие, что вместо того, чтоб взять по суду сорок гривен кунами, да другие сорок в пользу оскорбленного лица женского пола, предпочитали лучше самому убить оскорбителя и заплатить десять гривен серебра, как в том же договоре показано. Как всегда бывает в обществе, где прочное сознание обоюдных выгод не заставляет одного человека уважать другого, торговец смотрел на чужого торговца как на своего врага, которого надобно обмануть. В том же договоре с Ганзой говорится о том, как поступать тогда, когда варяг должен русскому или русский варягу и станут запираться. Конечно, были случаи, что по поводу взаимных несправедливостей по торговле купцы разведывались сами собой, вместо того, чтоб судиться. Мы уже из предыдущего обзора видели, что вся история торговых отношений Новгорода и Пскова к немцам есть ряд беспрерывных взаимных недоразумений, в силу которых опасность, постигшая одного купца, переходила на всех.

Кроме всех этих опасностей, сопровождавших новгородца в торговле иноземной, его встречали еще опасности от природы; плавание было мало ограждено от воздушных перемен; искусство было мало развито, и если торговый плаватель избегал опасностей от людей, то мог погибнуть от бурь.

В русских странах новгородский торговец не был изъят от повсеместных опасностей. При распрях, возникавших у Новгорода с русскими князьями, за изгнание их родственников из Новгорода часто терпели купцы, захваченные врасплох в земле, недовольной на новгородского князя. Так в 1215 году князь Ярослав Всеволодович задержал гостей новгородских и ограбил их. В 1273 году новгородскую волость воевал Святослав с тве-ричами и тогда у "гостинников по Низовской Земле товары отымаша". В 1323 году, во время несогласия Новгорода с Устюгом, устюжане ограбили новгородцев, ходивших в Югру, конечно, с промышленной целью. В 1372 году во время войны Новгорода с Михаилом тверским с обеих сторон пострадали торговцы. Новгородцы поймали, ограбили и некоторых перебили из тверских торговцев, захваченных в Торжке; а Михаил, взяв Торжок, ограбил всех купцов новгородских и новоторж-ских. Независимо от того, что торговцы попадали в ратное время к неприятелю, они делались жертвой и разбойников; в особенности в XIV веке заметен в Русской Земле вкус к разбоям. Так, в договоре второй половины XIV века новгородцы жалуются, что их купцы ограблены перед Невой немецкими разбойниками; из новгородцев самих были такие же молодцы: охота ушкуйничать тогда была обычна. Когда одни ездили торговать, другие гнались за торговцами и грабили их. Все это заставляло купцов держать оружие и отправляться в торговый путь, как в военный поход. Купец новгородский был вместе и воин, и мы видим купцов вместе с боярами на сражении.

Опасности не миновали купца и в городе. Новгород и другие торговые города севера часто опустошались пожарами. Предохранением служили каменные церкви, но и туда достигал огонь, особенно к тем товарам, которые лежали в самой церкви, а не в подвале. Так, в 1299 году сгорела церковь Иакова в Неревском конце и тогда погорело много товаров и в других церквах. Часто во время всеобщей суматохи, произведенной пожаром, в церкви врывались молодцы и расхищали достояние торговцев. Иногда же и без огня молодцы в Новгороде составляли шайки и нападали на торговцев.

Среди такого государственного склада, где личная свобода мало обуздывалась установившимся сознанием святости определенных форм, богатый и знатный человек, возвысившись над другими, легко мог подвергнуться внезапной опасности и потерять все зараз: так и купцы новгородские терпели во время народных бедствий, когда масса злобствовала вообще на всех, кто не разделял с ней ее страданий; так, например, во время голода бедные грабили зажиточных; тогда-то доставалось богатым торговцам.

VII. Приемы и характер местной торговли

Артельное устройство торговли, вероятно, имело влияние на то, что в Новгороде торговый механизм носил особый отпечаток, отличный от московского; в Новгороде не было рядов в том смысле, как в Москве. Во Пскове в конце XV-гo и в начале XVI-ro века встречается слово ряды, но это, кажется, означает купеческие товарищества или артели, потому что ряды имели своих старост; купцы были поделены на ряды под начальством старост. В Новгороде в первый раз в 1507 году московский государь велел завести торговый ряд по-московски. Не упоминается и о лавках, кроме немецкого двора. Герберштейн говорит, что в его время волховский мост был застроен лавками, и неизвестно: древний ли это обычай, или он возник уже после падения независимости. Впрочем, из некоторых неясных известий видно, что в древности в обычае было в удобные для торговли места в городе ставить строения и собираться в них с товарами. Так в 1371 году немецкие послы, предлагая новгородцам мирный трактат, требовали, чтоб новгородские купцы не стояли на мосту (по рву) по обеим сторонам немецкого двора, не вколачивали шестов в забор (верно, для вывески товаров) и не ставили строений на земле, принадлежащей немцам по праву. Дворы были как местом жительства приезжих, так и местом торговли; кроме немецкого и готского дворов существовал еще плесковский, а в XVI-м веке упоминается тверской. Так как нам известно, что дворы в Новгороде существовали принадлежавшие какому-нибудь одному краю, то, вероятно, тверской двор не был московским изобретением, а существовал еще и прежде. Должно думать, находились в Новгороде также дворы и для торговцев других земель. Для псковичей и тверичей приезжавших были свои дворы; но в Новгород приезжали и полочане и смольняне, как это видно еще в XII-м веке из грамот Всеволода; быть может, и они имели свои торговые помещения.

В дворах были лавки и амбары, как показывает устройство гостиного двора в XVI-м веке. Хотя при московском владычестве изменилось устройство торговых мест, но в то же время оставалось еще много особенностей, по которым можно несколько угадывать старину. Дворы не были новым московским учреждением, потому и устройство их внутри могло оставаться по старине. Это тем более вероятно, что описание новгородского двора в XVI-м веке представляет сходные черты с древним устройством немецкого.

На основании этих данных можно представить себе, что такое были гостиные дворы. Это длинные здания с отделениями внутри, называемыми амбарами и лавками. Амбары были отделения просторные; там помещалось несколько приезжих торговцев со своими товарами; лавки были маленькие отделения для одного или двух: товары лежали в коробьях и висели на жердях. Другие амбары, обыкновенно внизу под описанными выше, назначались для громоздких товаров: там кучами лежали соль, сухая рыба, яблоки, шерсть в рогозинах и пошевах и прочая. Товары городских купцов хранились в церковных подвалах, в пристройках около церквей, и даже в самых церквах; на это указывают разные ниши и закоулки, до сих пор существующие в новгородских церквах. В старину хозяева приобретали в дом необходимое в больших запасах на продолжительное время; не было таких каждодневных потребностей, как теперь; не было нужды устраивать и мелочных лавок; торговля не дробилась так, как теперь. Если кому нужно сделать покупку, он отправлялся прямо к купцу в дом; купец доставал ему товар или из своей домашней клети, или шел в церковь и оттуда брал его. Нужды были не сложны, а роскошь обращалась к немногим предметам, например, посуде, платью; потребности комфорта не изменялись быстро и часто: то, что годилось отцу, годилось и сыну. Поэтому покупки большей частью были оптовые. Хозяин скорее мог обойтись без некоторых потребностей, чем удовлетворять их мелочными покупками. Оттого-то, быть может, и не видно существования мелочных лавок. Понятно, что гостиные дворы были необходимы в торговом городе; приезжий находил там и пристанище своим товарам, и себе квартиру; а хозяин, живший своим домом, мог и торговать у себя в доме, и лавка была у него скорее для хранения товара, чем для продажи. Съестные припасы и разные мелкие хозяйственные статьи вседневного обихода продавались на торгу обыкновенно с возов и саней, на которых приезжали поселяне в известные недельные дни; городские прасолы выставляли свои снадобья на стольцах, скамьях и носильцах. Хлебы продавали хлебники и калачники перед своими пекарнями. Лётом с обеих сторон Волхова пригоняли в город к большому мосту плоты с разными сельскими изведениями: тут были разного рода зерновой хлеб, толокно, сухая рыба, хмель, орехи, воск, мед, соль, ягоды (особенно клюква и брусника), зола, солод. Торг происходил на берегу; богатые купцы и хозяева закупали у поселян оптом и свозили себе по дворам; иногда же выгружали товары на берег, сваливали их у церквей и там происходила раскупка. В XVI-м веке, когда вводились московские обычаи, было запрещено следовать этому старому обыкновению. В ряду пригоняемых по Волхову на продажу предметов важное место занимал древесный товар. От больших и частых пожаров эта торговля была развита в Новгороде. Приплавляли во множестве строевой лес, доски, брусья, тес, дрова, лучину, уголья, мох для конопаченья стен и, наконец, готовые срубы для хором,повалуш, горниц и клетей.

В Новгородской Земле обычным временем торговли были ярмарки; их было множество по пригородам и погостам, как это видно из актов XVI-ro века, когда хотели ограничить их число, существовавшее исстари. Ярмарки отправлялись по поводу праздников и продолжались по неделям и больше, смотря по важности торгового пункта, так что купцу можно было целый круглый год разъезжать по ярмаркам из одной жилой местности в другую; и это было в обычае у купцов. Близ самого Новгорода были ярмарки в окрестных посадах: в Липне, в Понедельске, на Взводе; в новгородской волости значительные торжища были: в Русе, Ладоге, Торжке, Яме, Орешке, Кореле, в Бронницах, в Бежицах и в Порхове. На всех этих торгах толпились купцы не только новгородские, и новгородских пригородов и волостей, новоторжцы, ржевичи, бежичане, шелонцы, вожане, деревцы, но и других земель: псковичи, москвичи, рязанцы, тверичане, бе-лозерцы, торопчане, смольняне и литвины. Торжища собирались близ разных монастырей на их храмовые праздники; поездки туда совершали вместе и для торговли, и на богомолье. Все эти торжки были в те времена сборным местом сношений: туда приезжали не только закупщики товаров и продавцы, но и хозяева для закупки домашнего обихода. Эти торжки были и местом развлечения: тут заводились корчмы с пьяными напитками и веселыми женщинами; там скоморохи потешали народ зрелищами. Поэтому, кроме тех, которые являлись туда наживаться, были и такие, которые приезжали туда проматывать состояние: одни Богу молиться, другие беса тешить. Сообщения происходили по рекам, и потому торжки заводились в таких местах, которые прилегали к водному пути. В этом отношении новгородская волость представляла большие удобства, потому что из Новгорода во все стороны разветвлялся водяной путь. Переезжали с Торжка на Торжок на учанах, ладьях, стругах; гребцы стекались толпами на работу к пристаням: этот промысел питал значительную часть черного народа. Другие держали сухопутные подводы на волоках между реками. Таким образом, торговля имела странствующий характер, и купец вел подвижную жизнь, как воин.

VIII. Меры, вес, монета

Меры и весы в Новгородской Земле были своеобразны, и даже после падения независимости долго оставались особенности, отличные от обычаев других земель. Старые новгородские единицы мер и веса приблизительно видны из позднейших известий по их отличию от московских. Сыпучие тела измерялись коробьями, которые подразделялись на зоб-ни: каждый короб имел три зобня, зобень — два ползобня. Другие, более массивные меры сыпучих тел были пуз и пошев. Это были глазомерные единицы. Более определенная мера была окова, делившаяся на четыре четверти, а каждая четверть была более московской и весила до 8 V2 пудов, тогда как московская весила от 5 до 6 У4 п. Впрочем, и на Севере были разные четверти; так, например, во Пскове была своя, больше новгородской; на Двине была иная, еще больше псковской. Каждая четверть делилась на две осьмины. Соль продавалась пошевами.

Для жидких тел употреблялись бочки и ведра. Ведро делилось на носатки. Для меры сукон и материй существовыали локти, но эти товары чаще продавались кусками, носившими название материи; величина была разная. Вес в Новгороде для тяжелых товаров был кап — 8 пудов ливонских, а каждый пуд ливонский равнялся нашим 1 V2 пудам. Другой, меньший вес был пуд. Еще меньший — гривна, или фунт. Гривна новгородская была более гривен других земель русских, потому что и впоследствии новгородская гривна равнялась 92-м золотникам 92-м долям московской гривны. Весы назывались скалвы. Для предотвращения недоразумений в Новгороде существовали скалвы, утвержденные правительством при церкви Иоанна-на-Опоках. Была также и правительственная мера — локоть и находилась при той же церкви. В торговле с немцами в употреблении был немецкий вес, который принимали псковичи у себя, но новгородцы неохотно принимали его, и если случалось им продавать на него свои товары в ливонских городах, то оставались в потере. Так в 1396 году возникли по этому поводу недоразумения, и новгородцы присылали своих послов; вообще, торгуя с немцами, новгородцы охотнее продавали и покупали неопределенными единицами, сообразными разным товарам, например, материи штуками (stucke) и терлинками (terlink), на которые разделялись штуки, питья — бочками, сукна — кусками (laken); но здесь уже по самой неопределенности нельзя было избегнуть недоразумений. Новгородцы жаловались иногда, что немцы привозят к ним бочки маленькие или "лакены" короткие, и, уменьшая массу или размер товара, брали за него ту же цену, как прежде.

Меры и весы вообще существовали собственно только для предотвращения споров. Обыкновенно торговля в Новгороде редко происходила на вес и меру, а чаще всего на единицы, имевшие неопределенное значение, в роде пуза, пошева, короба, зобня, веника — для сена и соломы. Когда один покупал у другого, то размышлял, какой объем известного товара может удовлетворить его потребностям на известное время и поэтому делал покупку. Так, например, соль продавалась пошевами. Хозяин знал, насколько ему, примерно, пойдет пошев и покупал таким образом. Весу и меры для него не нужно было. Точно так же и покупая тягучие тела, например, сукно, покупщик смотрел на кусок и соображал, что из него можно сделать.

О монете в древние времена нашей истории есть достоверные сведения. После открытия нежинского клада, после разработки этого вопроса нашими учеными, нет возможности в настоящее время признавать старую гипотезу о том, что у нас в старину звонкой монеты не было, а заменяли ее кожаные лоскутки. В Новгороде приготовление звонкой монеты было тем возможнее, что новгородцы издавна получали слитки закамского серебра от Перми и Югры. Но несомненно то, что до XV-ro века в общественном понятии представление ценности соединялось неразрывно не с выражением ее посредством монетных знаков, а с предметами, составлявшими действительно драгоценную потребность жизни. Такими предметами преимущественно перед другими были меха. Поэтому единица, выражавшая ценность, была куна, куница, т.е. понятие о ценности известной вещи слагалось так, что за эту вещь можно приобрести столько-то куньих мехов. Почему именно куница, а не другой мех получил это значение, указывает то, что куний мех был из всех мехов среднего достоинства — не слишком низкий, не слишком высокий. Для означения более низких ценностей служили белки или векши; то есть, применяя это название, выражали ценность вещи тем, что за нее можно приобрести беличий мех. Но меха ценились разно, по сорту, и оттого возникли ценности более частные* как ногата и мордка, то есть такие единицы, на которые можно приобрести мех из ног или морд животного. Меха не составляли исключительного представления ценности; оно соединялось также со скотом; скот означал вообще казну, сокровищницу, потому что в древнейшие времена скот составлял домашнее богатство хозяина. В скрах немецкого двора есть выражение ценности го-ведо, вероятно штука скота или кусок мяса. Еще выражением ценности служили хлеб и мед. Постановляли, что по такому-то поводу надобно заплатить столько-то хлебом и медом. Потребности были так немногосложны, что при покупках сейчас же приходило в голову количество, потребное для обычного домашнего обихода, предметов, усвоенных в жизни, так. что количество монет прежде всего в воображении представляло количество общеупотребительных материалов. Теперь количество рублей не может живо напомнить нам всего, что на эти рубли.можно приобрести, ибо наши потребности разнообразны, а в юношеские времена общества это было возможно и удобно. Впрочем, все эти предметы ценности уступали мехам, так что последние принимались для названий ценности. Но название мехов для названия денег удерживалось даже и в века большого разнообразия житейских потребностей, хотя уже утрачивало свое буквальное значение, так как и у нас до сих пор существуют рубли, хотя это уже не рубленые куски, каковы были те, с которыми первоначально соединялось значение этого слова.

В Новгороде не видно ни ногат, ни резаней, — единиц, употребительных в других землях. Наибольшая монетная единица была гривна, — слово, первоначально означавшее определенное металлическое шейное украшение, кольцо, потом вес и, наконец, монету по отношению к весу. Гривной, в монетном смысле, назывался отрубок металла в гривну весом[143]. Но гривна была двоякая: большая и малая — фунт и полфунта, потому и отрубки были двоякого рода — гривна в фунт (образчик найден в .Новгороде в Прусской улице) и гривна в полфунта. Но фунт был двоякий: византийский в 72 золотника и западный в 96 золотников; поэтому встречаются отрубки, соразмерные цельному и половинному весу или немного больше и меньше целого фунта и половины его по византийскому и по западному приему: одни около 73 — 96 золотников, другие около 36 — 38 золотников. Эти половинные куски разрубались еще на половиныи потому находили куски в 22 и 21 золотник и более. Эти гривны, выражая вес, и поверялись весом; для этого существовали при церкви св. Иоаниа-на-Опоках городские денежные весы: гривенка рублевая, для взвеса отрубков, называемых, по причине их рассечения на части, "рублями". Как отрубки были разные, то за отрубками большей величины удержалось название рублей, а половины их называли полтинами. Но так как для удобства обращения нужны были мелкие кусочки, то эти последние, находясь в обращении, подводились, по своей ценности, под ценность гривен и оттого-то гривна значила не только вес, но и количество мелких монет, удерживая, однако, и прежнее свое значение веса. Это образовалось тем удобнее, что и в отношении веса слово гривна употреблялось в различных значениях. Так составилось понятие о гривне кун, то есть ценности известного количества мелких монетных единиц. Сколько именно кун заключала в себе гривна кун, трудно проследить; да и в этом отношении она была в разное время неравномерна и в разных русских землях. Так необходимо значение гривны постепенно переходило от значения веса к значению количества. Из многих попыток уловить это ближе к истине предположение Карамзина, полагавшего, что в XII-м веке в гривне было около двадцати пяти кун. Действительно, в "Вопросах Кирика", памятнике ХП-го века, определено служить панихиды на гривну пятью, а на шесть кун единой. По этому расчету в гривне 'Должно выходить 30 кун; но Карамзин справедливо заметил, что если бы в гривне было тридцать кун, тогда бы не встречалось выражение "шестьдесят кун , а писали бы вместо того — две гривны. Он полагает, что в расчете за панихиды.сделана уступка для большого количества, и таким образом выйдет, что гривна кун содержала около 25-ти приблизительно. Должно быть, количество кун в гривне вертелось около этого числа и хотя видоизменялось в разные времена, но не давлеко удалялось от этой нормы. Так в XV-м веке куны были заменены шведскими ортугами, а в Швеции марка (равнявшаяся нашей гривне по весу) ортугов заключала в себе их двадцать четыре экземпляра. Так, впоследствии денег, заменивших куны, было в гривне 20, но во Пскове в 1407 году в рубле, заменившем гривну, было 30 кун. Но так как количественное значение слова "гривна" не изгнало совершенно весового значения и весовой счет на гривны серебра оставался при больших отрубках, то при сравнении гривны кун с гривной серебра, т.е. количественной гривны с весовой, происходило разноречие: надобно было несколько гривен кун, чтоб составить гривну серебра. Есть известие, что в Новгороде семь гривен кун равнялись одной гривне серебра. Если положить гривну в 25 кун, то, значит, в гривне серебра было приблизительно 175, следовательно, в гривне кун от 5 1/7 до 6 3/7 золотников, а в каждой куне около 13 граммов; — такие монеты действительно и попадаются. Мелкой монеты отдаленной древности не найдено; но есть мелкие монеты новгородские уже XIV и XV в. Они величиной в гривенник, на одной стороне изображение князя, сидящего с мечом в руке, а перед ним стоящий человек подает ему свиток; на иных между ними крест; на некоторых встречаются еще прибавления, например, буква С или три точки над головой князя, или два обручика за подающим свиток. По всей окраине кругом — точки. На другой стороне надпись: Великого Новагорода. Можно догадываться, что человек, подающий князю свиток, есть символическое изображение Новгорода, подающего князю договорную грамоту.

Что касается до кожаных денег, то существование их в Новгороде, несмотря на большое сомнение, возбуждаемое представлением о трудности обращения таких знаков, подтверждается современными свидетельствами — известием Рубруквиса из XIII века о всей России вообще, известиями Ляннуа в XV веке и Герберштейна XVI века специально о Новгороде. В XIV столетии мы встречаем указание на какие-то знаки в торговле, которых не хотели принимать немцы в 1373 году. Действительно, при существовании монеты меха не переставали иногда служить представителями платежа даже и в более позднее время, например, в XVI веке, когда из царской казны выдавались на жалованье и деньги, и меха. Во многих актах встречаются случаи уплаты, когда при деньгах даются на придачу меха, например, "заложил полсела в 10 рублях, да в трех сороках белки". Употрбеление же значков кожаных, дающих право на меха, вещь возможная и подтверждается несколькими примерами из истории других краев; например, в Ливонии, — по свидетельству одной ливонской летописи, — ходили беличьи ушки с серебряными гвоздиками. То же было в XIII веке в Италии, где император Фридрих пустил в монетный оборот кожаные лоскутки с серебряными гвоздиками и с изображением государя. При редкости и малочисленности звонкой монеты в то время, сообразно всеобщему обычаю, ходили и в Новгороде такие лоскутки и давали право на получение из новгородской казны мехов. Они-то, вероятно, и назывались мордцами.

IX. Народное воззрение на личность купца. — Садко богатый гость

Купец в народном воззрении принимал образ эпического богатыря. Таким является он в поэтическом типе, созданном народной фантазией, в песне о Садке, богатом госте. То же удалое побуждение, та же решимость, та же борьба индивидуальной силы, поддерживаемой кружком приверженцев против массы; те же эпические преувеличения этой силы до области невозможного, как и в богатырской песне, но еще более фантастической обстановки. Старинный языческий антропоморфизм явлений природы долго и после усиления христианства был душой поэтических образов, слагавшихся у народа в последующие времена, он переплетался в его творческой фантазии с христианскими верованиями. Немного, однако, осталось народных созданий, где бы он являлся с такой яркостью и очертанностью, как в песнях о Садке. Христианское начало входит сюда слабо и притом так, что языческая подкладка ясно видна из-под новой одежды. Миф о Садке вероятно один из самых общих. Его варианты различны и несогласны между собой не только в частностях, но и в существенных приемах; они имеют одно общее настроение — представить силу купеческого богатства, доведенную до чудесности, так точно, как в Ваське Буслаеве изображается, в гиперболических образах, сила боярская. Историческая действительность проглядывает сквозь самую затейливую пестроту вымысла.

"Садко, иначе Садке, был бедный гусляр; играть на почест-ных пирах, тешить музыкой и песнью веселую беседу богатых людей — то его хлеб и его утешение. Однажды перестают его звать на пиры. Проходит три дня. Пошел Садко к Ильмень-озеру, сел на бел-горюч камень и заиграл в свои гусельки. Вдруг вода заколебалась в озере. Садко изумился, перестал играть, ворочается в город. Идет день за днем и прошло три дня. Садка не зовут на пир. Садко с тоски пошел к озеру; и опять стал наигрывать на своих гусельках, и опять видит — вода заколебалась в озере. Садко опять изумляется, перестает играть и ворочается в Новгород. День прошел, другой прошел. Садко в унынии идет к озеру и опять играет на гусельцах. По-прежнему вода заколебалась: но либо горе было уже так велико у Садка, что он не испугался, либо явление последовало сейчас за колебанием воды, так что Садко не успел отойти от озера: только — выходит из озера молодец. В одном варианте называется он царь морской; из другого видно, что это сам Ильмень-озеро, божество озера. Молодцу Ильменю-озеру пришлась в утеху игра Садкова. Он хочет наградить его: он посылает его в Новгород — предложить богатым купцам новгородским удариться об заклад, что в Ильмень-озере есть рыба с золотыми перьями. Купцы никогда не видывали такого дива и будут утверждать, что нет такой рыбы. Но на дне озера есть много диковин; ник-о их не видит; их откроем божество водное тому, кому само пожелает открыть Садко возвращается в Новгород, и вдруг его зовут на почестный пир; он гостей утешает; они его угощают вином. Когда Садко подгулял, стал он тогда говорить: "Я знаю чудо-чудное — золотоперую рыбу в Ильмень-озере". Купцы говорят ему: "Нет, и быть не может такого чуда в Ильмень-озере". Садко предложил заклад. Сам он бедный гусляр — нечего ему ставить на заклад, кроме буйной головы: он ее и ставит на заклад. "Вы, купцы, люди богатые — говорит Садко — поставьте три лавки краснаго товара". Купцы так уверены, что золотоперой рыбки нет в озере, что согласились. Тогда Садко поехал с ними на озеро; закинули невод — золотоперая рыбка; другой раз закинули — другая золотоперая рыбка; закинули третий раз — тоже. Купцы отдали ему три лавки с красным товаром. С тех пор Садко стал торговать-расторговываться, получать барыши; и стал Садко из беднаго гусляра богатый гость новгородский.

В атом фантастическом построении представляется древний тип гусляров. Гусляр был необходимость для пира и веселья. Гусляры не были старцы и слепцы, ни на какую положительную работу неспособные, как было уже после; в старину то были люди смолоду себя народно и исключительно посвящавшие этому искусству. Сами бедные, они питались от своего искусства, но вместе пользовались уважением. В общем понятии народа их дар и уменье приближали их к таинственному миру чудесного; древние божества откликались к ним; гусляры даром песни вызывали животворные силы, скрытые в недрах природы и добывали себе от них значение и могущество. С другой стороны, богатство вообще часто приобретается неспроста. Садко один из множества богачей, которые наживаются чудесным образом: такие типы последнего времени обыкновенно богатеют при помощи чернокнижия или отдают душу чорту. В более отдаленные времена, когда язычество чище отражалось в преданиях, таким богачам помогают существа более добрые и приобретение благ мира сего не влекло за собой вечной погибели. Язычник и у нас, как везде, жил на земле, и только земным образом мерял счастье.

Другая песня о Садке может считаться продолжением его истории, хотя, с другой стороны, может быть, она сложена теми, которые вовсе не знали и не слышали о похождениях Садка в звании гусляра. Садко уже богатый купец. Он не в Новгороде, а на Волге, где действительно новгородские купцы находили себе поприще и откуда возвращались домой с нажитыми богатствами. Садко гулял по Волге уже двенадцать лет и не видал над собой никакой притки. Ему покровительствует другой водяной дух, дух реки Волги — изображаемый в женском образе матушки-Волги. После многолетнего плавания по Волге захотел Садко в Новгород. Вот он прощается с Волгой и в знак признательности отрезывает кусок хлеба, посыпает его солью и бросает в волны. Хлеб-соль — символ радушия, любви: Садко понимает, что Волге не надобно хлеба и соли, да честь и спасибо ей дорого:

Таким образом, водные божества передают Садка покровительству друг друга. Когда он благополучно прибыл к Новгороду, стал над озером Ильменем и передал ему челобитье от Волги-матушки, Ильменевой сестры. Из озера вышел удал-добрый молодец, — то был Ильмень-озеро, знакомый прежнему гусляру. "Почем ты знаешь сестру мою?" он спросил его. "Я, — отвечал Садко — гулял по ней двенадцать лет; знаю ее с вершины до устья". — Вот новый повод покровительствовать Садку. Ильмень-озеро сулит ему богатства:

Это, между прочим, указывает, что рыбная торговля считалась вообще промыслом выгодным, приносившим скорое обогащение купцу. Как приказал Садку Ильмень-озеро, так и сделал Садко. Первый раз закинули нанятые работники невода, — вытащили много рыбы мелкой; второй раз закинули — вытащили много рыбы красной; третий раз закинули — вытащили рыбу белую. Сложил Садко свою рыбку в погребе на гостином дворе; через три дня он вошел в погреб. Где была рыба мелкая — деньги дробные; где рыба красная, там червонцы; где белая рыба, там серебряные монеты. Садко, и прежде богатый, теперь уже стал несметно: в другой раз облагодетельствовал его добрый дух озера. Но мало быть богатым: — одним богатством в Новгороде обойтись недостаточно. Нужно еще и уменье жить, обращаться с новгородцами: народ своевольный, капризный; богатство ему нипочем; — только пусть богатый зазнается: и богатство его прахом пойдет, с ним богач головы не снесет. И вот Садко идет опять к Ильмень-озеру просить, чтоб научило его благодетельное существо, как жить ему в Новгороде с людьми новгородскими.

Садко сделал пир. Этого мало. Надобно еще богатому человеку побрататься с простыми небогатыми; иначе подумают, что он считает себя выше других, угощает других свысока, хочет, чтоб они ему были за хлеб-соль благодарны, а сам в ровню с ними себя не ставит. Вот он приходит в братчину-никольщину, покланяется, бьет челом новгородским мужикам, просит, чтоб его приняли в братчину. Так — в одном варианте песни; в другом — дело происходит не в братчине, а в почестном пиру, который задал новгородцам Садко: на пиру этом сидели и двое начальствующих лиц, называемых в песне настоятельми новгородскими; один Фома Назарьевич, другой Лука Зиновьев; должно думать, что в древнейших вариантах нашей песни это были посадник и тысячский. По русскому нраву (в Новгороде, вероятно, сильнее, чем где-нибудь) был обычай: как на пиру в голову молодцам войдет хмель, так молодцы начинают хвалитьсля, хвастаться, величаться. Вот как эта похвальба выражается в песне:

Садко вел себя скромно. Но хмель взял свое. Когда настоятели новгородские стали ему замечать, отчего он ничем не похвалится, не похвастает, Садко, в упоении высокого мнения о своем богатстве, вызывается выкупить все товары в Новегороде, и худые и добрые. Настоятели новгородские ударились об заклад на 30.000 денег. После пира Садко собирает свою дружину: у богатого купца, точно так же, как и у боярина-удальца — своя дружина, подобранная из охотников:, она служит ему, он содержит ее и управляет ею. Садко распускает свою дружину по всему городу, по торговым улицам — скупать товары. Сам он идет в гостиный ряд. Садко с дружиной скупают все товары новгородские. Каждый день они опустошают таким образом новгородскую торговлю; ничего не остается в Новгороде; а на другой день привозят новые товары, и Садку приходится покупать снова. В двух вариантах этой песни разница и противоречие: по одному, Садко в три дня выкупил все товары в Новгороде, и на четвертый день зашел в темный ряд, где стоят "черепаны, гнилые горшки". Садко покупает этот последний товар и говорит с насмешкой:

Но в другом варианте, записанном Рыбниковым в Олонецкой губернии, победа остается за Великим Новгородом: событие представляется естественнее. После каждого дня скупки товаров привозили их вдвое больше, и вот —

По нашему мнению, оба окончания песни имеют свой важный исторический смысл. Колебание между личной свободой, доходившей до владычества произвола, и между строгим могуществом общины составляет отличительную черту новгородской общественной жизни. В первом варианте берет перевес первое, во втором другое. Немудрено, что поэтический народный гений новгородский дал такие различные исходы подвигам своего героя.

Но вот другая песня о том же Садке, уже совершенно фантастическая, с затейливыми признаками языческого мира. Садко отправляется за море продавать новгородские товары.

Далекий и неведомый путь, исполненный опасностей и чудес! Садку везет счастье; он под покровительством могучих существ, управляющих водами; Садко продавал новгородские товары в чужих краях, получал великие барыши; при обычном в песнях способе преувеличений доход его изображается в виде сороковок бочек злата и серебра. Но придет и ему роковой час. Своенравные подводные существа потребуют с него неприятного расчета за помощь, какую оказывали. Ему покровительствовали Ильмень-озеро и Волга-матушка; но есть над ними в пучинах синего моря водяной царь: следовало и ему угодить. Садко плавал счастливо; а на возвратном пути вдруг вздумал пошутить с ним водяной царь. Поднимается непогода; волны бьют в корабль, разрывает ветер паруса; корабль кружится по возмущенной пучине. Садко догадался, говорит дружине своей храброй: "Много мы по морю ездили, а царю морскому дани не плачивали: видно, царь морской от вас дани требует . Велел он спустить другую — не успокаивается море. Знать, морской царь требует иной дани: — живой головы! Садко велит делать жеребья; всякий должен подписать свое имя на жеребье; чей жеребий на дно пойдет, тому идти в синее море. Сперва сделали жеребьи волжен (из тавологи). Садков жеребий хмелево перо; жеребьи всех плывут; Садков идет ко дну. Тогда положили, что жеребьи тех, которым нужно оставаться на свете, пусть потонут, а кого хочет взять к себе морской царь, того жеребий пусть плывет по воде. Сделали жеребьи ветляны: Садков жеребий булатный. Ветля-г.ые пошли ко дну; а Садков булатный плавает по волнам. Садко понял, что водяной владыка требует не другого кого, а именно его, Садка, себе в жертву. "Знаю я теперь за что это, — сказал Садко: — много лет я бегал кораблем по морю, а морскому царю не давал дани: не опускал хлеба с солью на дно морское... За это вот на меня и смерть пришла!" Он пишет духовную: завещает одну часть имения Божиим церквам, другую — нищей братии, третью — молодой жене, четвертую — дружине своей. Это старинный способ распоряжаться имуществом у богатых и влиятельных людей, поддерживавших себя дружиной молодцов, привыкнувших к ним — будь это в военном, будь это в торговом и промышленном быту. Купец богатый, Садко, все еще гусляр; гусли ему богатство дали; гусли ему в жизни были утешение; и теперь, готовясь расстаться с жизнью, он обращается к своим гуслям.

Садко любил роскошь, веселость, забавы. Любил он хорошо одеваться, любил игрывать в тавлеи (шахматы). Вот он и умирать собирается с признаками своего веселого житья-бытья. Он надевает на себя дорогую соболиную шубу, приказывает спустить на воду доску, кладет шахматницу с золотыми тавлеями, сам садится на нее, берет в руки гусли... понеслись корабли по волнам, как черные вороны; — Садко один остался посреди морской пустыни... нет ни горы, ни берега... По одному варианту, ветер понес Садка, и принес к какому-то далекому крутому берегу, где в избе жил морской царь; по другому, он лишается чувств (засыпает) от великого страха, и проваливается в морскую глубину. Там

В эту палату входит Садко. Там живет водяной царь: голова у него что куча сенная. "А, Садко, богатый гость! — говорит он ему: — долго ты разгуливал по синю-морю, а мне дани не плачивал. Теперь сам пришле ко мне в подарочках. Говорят, мастер ты играть в гусельки; поиграй-ка мне, Садко, в гусельки яровчаты!

Садко как заиграл — так не утерпел царь морской, — стал плясать. От этой пляски поднялась ужасная буря на море; вода всколебалась, с желтым песком смутилась... разбивались корабли; много погибло купеческих сокровищ; много потонуло невинных душ. А царь морской все пуще и пуще веселится/дает Садку питья веселого; Садко пьет, и приходит в большой восторг; и так тешил он царя, пока сам от упоения не упал и не заснул. Тут является к нему старец седовласый — песня называет его Николой Можайским; ему тогда взмолились несчастные пловцы... Но этот старец, вероятно (судя по общеязыческому колориту), переделался народным вымыслом в Николая Чудотворца из какого-нибудь нашего языческого древнего благодетельного существа. "Полно тебе играть, Садко, — говорит он, — рви свои струны золотыя, бросай гусли звончатыя: царь у тебя сильно расплясался; море всколебалось; реки быстрыя разливаются; бусы и корабли тонут; много народа православнаго погибает. Садко послушался, проснулся, изорвал свои струны. Тогда старец говорит ему: "Смотри же, Садко: царь морской захочет тебя женить, и приведет тебе тридцать (по другому варианту триста) девиц. Ты не бери хорошей, белой, румяной; а возьми девушку поваренную, что лицом похуже всех; да как положит тебя царь морской с новобрачной, не обнимай и не целуй ея; а то быть тебе в синем море, и не быть тебе никогда в Новегороде". Как сказал старец, так и сделалось. Царь прежде всего хотел, чтобы Садко ему опять заиграл; а Садко отговаривался, что у него струны порвались и шпенечки повыломались, а в запасе у него нет ни того, ни другого. Тогда царь спрашивает: не хочешь ли жениться на душечке, на красной девушке? "У меня воля не своя в синем море", — отвечал Садко. Царь ведет к ему девиц,; Садко замечает позади всех девушку чернавушку, девушку поваренную, лицом хуже всех: ту и взял он. Положил его царь на брачное ложе. Садко помнит наставление благодетеля; крепится Садко, рученьки к своему сердцу прижал... но после полуночи, в просонье, невзначай, накинул он левую ногу на ногу жены своей — и вдруг —

Между тем, плакала по нем жена в Новгороде; запоздал ее милый друг: не бывать, видно, ему с синего моря! А дружина считает его погибшим, поминает Садка плывя на его судах к Новугороду. А стоит Садко над Волховом, на крутом берегу, встречает дружину свою, и ведет в свои палаты в Новгороде. Обрадовалась жена, за руки берет, целует Садка. Выгружает дружина товары заморские, бессчетную казну денежную, а Сад--ко в память своего избавления строит в Новгороде церковь Николы Можайского. С тех пор уже