Приняв 13 декабря 1825 г. царский трон, Николай I на следующий день был вынужден защищать самодержавную власть от восставших офицеров-декабристов. Ринувшись на Сенатскую площадь, где происходили беспорядки, он под шум, крики и выстрелы собирал верные ему войска и лихорадочно думал над планом дальнейших действий. В это время к нему подошел представитель дипломатического корпуса и выразил готовность поддержать царя присутствием в его свите иностранных послов. Николай I ответил: «То, что тут происходит,— это наше семейное дело, и в нем Европе делать нечего».
Офицеры-декабристы поторопились с восстанием и, потерпев неудачу, стойко встречали удары царского правосудия.
Подполковник М. Лунин, служивший в Варшаве у великого князя Константина Павловича, тоже был членом тайного общества. Томясь в ожидании указа царя об аресте, он отпросился у великого князя съездить поохотиться и ускакал в сторону силезской границы. Царский курьер, прибывший из Петербурга, громко досадовал, что Лунин сбежал, но Константин остановил его: «Помолчи, не таков человек этот Лунин, чтобы бегать» . Через день Лунин вернулся с охоты и спокойно принял весть об аресте. «А я бы не вернулся»,— сказал по этому поводу дежурный офицер Зайчиков. Константин вздохнул и тихо вымолвил: «В том-то и беда России, что Луниных мало, а Зайчиковых много».
При объявлении в суде приговора декабристам один из них — морской офицер лейтенант Бодиско — очень расстроился и даже заплакал. Узнав об этом, царь Николай I был доволен и, проникнувшись сочувствием к Бодиско, послал к нему генерал-адъютанта Чернышева выяснить, почему моряк плакал и о чем просил. Чернышев вскоре вернулся и, смущаясь, сказал царю: «Злодей он, ваше величество, и плакал только от того, что приговор свой счел мягким в сравнении с наказанием других злодеев».
Поэт Александр Полежаев, разгневавший в 1826 г. Николая I своей сатирической поэмой «Сашка», был вызван к нему, где узнал о решении царя отправить его «для очищения» на военную службу. Когда под ночь Полежаева привели к начальнику Главного штаба генералу И. Дибичу, тот уже спал. Пробужденный ото сна, Дибич прочитал препроводительную бумагу и, зевая, снисходительно ободрил поэта: «Ну что ж, это доброе дело, послужите на военной. Я вот все в военной службе; видите — дослужился, и вы, может быть, будете генералом ».
На одной из гауптвахт Петербурга оказались под арестом два офицера — гвардейский и морской. По заступлении на службу караула, которым начальствовал друг гвардейца, последний был отпущен на несколько часов домой. Моряку это не понравилось, и он донес о случае коменданту. Друзей-гвардейцев предали военному суду, который разжаловал их в солдаты, но вмешался царь Николай I, который положил следующую резолюцию:
— Гвардейских офицеров перевести из гвардии в армию, а моряку за донос дать в награду дополнительное жалованье с записью в формуляре, за что именно он эту награду получил.
На маневрах в Красном Селе Николай I, окруженный свитой и дипломатическим корпусом, громким голосом подал команду войскам, но правый фланг почему-то замешкался и не выполнил ее. Царь изменился в лице и вызвал к себе генерала, управлявшего флангом: «Что у вас случилось, генерал?» Тот, побледнев, объяснил, что недослышал команды. Николай смягчился и сказал спокойно, но твердо: «Стыдно, генерал. Тогда как мой голос слышит вся Европа, его не слышит мой собственный правый фланг». Отпустив генерала, Николай снова подал команду, и на этот раз ее исполнили все.
При Николае I в гвардии служил бравый офицер и большой повеса К. Я. Булгаков. Из анекдотов о нем дошел такой. Великий князь Михаил Павлович, будучи шефом гвардейского корпуса, позаботился о единообразии военной формы и отдал приказ, определявший длину офицерского сюртука. При этом рост из внимания был упущен. Низкорослый Булгаков, сшив у портного сюртук с полами, достигающими икр, вышел в нем на Невский и, поджидая Михаила Павловича, стал прогуливаться под смех и недоумение прохожих. Наконец появился великий князь, который вначале остолбенел от удивления, а затем велел Булгакову отправляться на гауптвахту. «Ваше высочество, вы неправы»,— возразил довольный Булгаков и предъявил великому князю пресловутый приказ. Рассудив, в чем вышла ошибка, Михаил Павлович крякнул и отправил Булгакова к командиру корпуса с тем, чтобы тот сделал необходимое уточнение в приказе.
Генерал X. Бенкендорф (отец знаменитого шефа жандармов) отличался большой рассеянностью. Проезжая через какой-то город, он зашел на почту спросить, нет ли корреспонденции на его имя. Но вопрос почтмейстера, как его фамилия, застал Бенкендорфа врасплох, и, отчаявшись вспомнить ее, он ушел, обещав зайти позже. На улице генерала приветствовал знакомый: «Мое почтение, господин Бенкендорф». «Да, да, именно Бенкендорф»,— обрадовался генерал и побежал обратно на почту.
Продолжателем традиций князя Цицианова на Кавказе был генерал А. П. Ермолов. Много сил он положил, чтобы сделать горцев союзниками России, найти с ними общий язык. Угрожал и уговаривал, карал и прощал, действовал как искусный дипломат. Его ближайший сподвижник генерал Мадатов как-то спросил главнокомандующего:
— Алексей Петрович, что означает выражение «яшка», которое вы любите употреблять?
— По-нашему, это плут, хитрец.
— А, понятно,— подхватил Мадатов,— это то, что у горцев называется «Алексей Петрович».
Видный военный и государственный деятель эпохи Александра I и Николая I. Участник войн с Наполеоном 1805—1807 гг. В Отечественную войну 1812 г.— начальник штаба 1-й армии, в 1813—1814 гг.— командир дивизии и корпуса. С 1816 г.— командир Кавказского корпуса и главнокомандующий в Грузии, руководил русскими войсками в начале Кавказской войны 1817—1864 гг., обустраивал присоединенные земли. За сочувствие декабристам в 1827 г. уволен в отставку.
Будучи главнокомандующим русскими войсками на Кавказе, Ермолов проявлял себя требовательным отцом-командиром. Один полковой старшина не любил ночью проверять свои караулы, предпочитая спать. Узнав об этом, Ермолов сделал ему предупреждение, но тот ночью по привычке завалился спать. Генерал прошелся к его палатке, нащупал в темноте лентяя и отстегал плеткой, после чего вернулся к себе. Через пять минут напуганный до смерти старшина был уже на постах. Утром Ермолов встретил его и добродушно сказал: «А у тебя, брат, денщик-то шалит. Я думал тебя застать ночью в палатке, а он на твоей постели устроился. Ты за ним смотри, не давай баловать!»
Генерал В. Мадатов прославился на Кавказе своей суровой требовательностью, гибким умом, знанием нравов и обычаев горских народов. В 1820—1825 гг. он так умело вел дела в порученных ему для управления ханствах, что сложилась пословица: «Женщина в Карабахе может ходить безопасно с блюдом золота на голове».
Как боевой генерал Мадатов особенно отличился в русско-персидскую войну 1826—1828 гг. Имя этого доблестного генерала воодушевляло русских солдат и страшило их врагов. Когда персы направляли на него огонь, ему говорили: «Вас видят, в вас метят», он отвечал: «Тем лучше, что меня видят, скорее убегут».
В 1820-х гг. Оренбургским генерал-губернатором и командиром Оренбургского корпуса был князь Волконский, человек преклонного возраста. Когда он получил пенсию и готовился уезжать в Петербург, то собрал свое башкиро-мещерякское войско и обратился к нему со словами:
— Прощайте, ребята. Я послужил с вами России довольно. Теперь уезжаю, царь требует меня к себе.
— Ну, прощай, бачка, ваше сиятельство,— добродушно отвечали башкиры,— что же, пора, пора. Стара стала, глупа стала, ум кончал.
Неожиданно для многих великий князь Константин Павлович, наместник в Польше, неодобрительно отнесся к началу русско-турецкой войны 1828— 1829 гг. Он считал, что Россию в эту войну втянули Англия и Франция (которые, по его мнению, вредили ему и в Польше), и писал из Варшавы своему брату, царю Николаю: «Эта война лишь дело либерализма. По моему разумению, не с Востока можем мы ожидать зла, но с Запада, из этого очага всяких возмутительных мыслей».
В 1831 г. стало неспокойно и в Польше: там вспыхнуло восстание.
В начале русско-турецкой войны 1828—1829 гг. главнокомандующим русской армией был фельдмаршал П. Витгенштейн («спаситель Петербурга» в 1812 году). Николай I не жаловал фельдмаршала и унизил Витгенштейна, приставив к нему для контроля начальника Главного штаба его императорского величества генерала И. И. Дибича. Николай писал Дибичу, однажды заболевшему: «Вообще глупость и беспечность фельдмаршала проглядывают во всем, и ваша болезнь, любезный друг, открыла ему совершенный простор для полного обнаружения своей неспособности».
Вскоре растерявшегося от недоверия царя Витгенштейна на посту главнокомандующего сменил Дибич.
Николай I очень тревожился за исход русско-турецкой войны 1828—1829 гг. Когда армия И. Дибича (Забалканского) стала одерживать долгожданные победы и, наконец, разгромила турецкую армию, он ликовал и в восторге писал Дибичу: «Я не могу начать мое послание, как, возблагодарив Бога, сказать вам: bravo, bravo, bravo! Положение ваше достойно главнокомандующего русской армии, стоящей у ворот Константинополя. В военном отношении оно баснословно. После этого остается только сказать: велик Бог русский и спасибо Забалканскому!»
Генерал И. Дибич горел каким-то внутренним огнем, побуждавшим его к беспрерывной деятельности и проявлениям импульсивной вспыльчивости. При этом он был маленького роста, плотный, с короткой шеей и высокими плечами. Из-за этих особенностей ему дали шутливое прозвище — «Самовар-паша». Кипучая энергия «Самовар-паши» в войне с Турцией на Балканах принесла ему звание фельдмаршала и почетную добавку к фамилии — Забалканский.
Фельдмаршалу Дибичу, находившемуся в 1830 г. с войсками в Бургасе, сообщили, что в Петербурге умерла его жена. Как рассказывали очевидцы, фельдмаршал успокаивал себя следующими словами: «Итак, отныне я весь буду принадлежать России!»
Генерал И. Паскевич, сменивший Ермолова на посту главнокомандующего на Кавказе, отличился своими победами над персами в 1826—1828 гг. Узнав, что Персия вновь хочет начать войну, он направил наследнику персидского престола Аббасу-Мирзе письмо с предупреждением о ждущих Персию бедах. Использовал он и такой довод: «Англичане вас не защитят. В Азии мы можем завоевать государство, и никто ни слова не скажет; это не в Европе, где за каждую сажень земли может возгореться кровопролитная война».
В русско-турецкой войне 1828—1829 гг. генерал Паскевич действовал быстро, смело и решительно. Осадив в июне 1828 г. Каре, он послал записку коменданту этой крепости: «Пощада невинным, смерть непокорным, час времени на размышление», и турецкий гарнизон сложил оружие.
После усмирения польского восстания 1831 г. фельдмаршал И. Паскевич пребывал наместником в Варшаве. Однажды в его отъезд из Варшавы там умер один из генералов. Узнав о похоронах и недовольный распоряжениями о погребении, сделанными варшавским генерал-губернатором, Паскевич объявил тому выговор. Ставший осторожным, генерал-губернатор как-то пишет фельдмаршалу, вновь отъехавшему из Варшавы: «Долгом считаю испросить разрешения вашей светлости, как на случай смерти Жабоклицкого (одного из чинов Польского двора) прикажете вы хоронить его?» Жабоклицкий в то время вовсе не был болен, а только стар.
Во время польской кампании 1831 г. соблюдение порядка при переправе войск через реку Hyp было поручено генералу И. Мартынову, который пропускал офицерские фургоны и телеги по чинам владельцев. Когда один фургон, запряженный четверкой лошадей, смело пошел вперед, Мартынов остановил его: «Чей фургон?» — «Графа Шереметева»,— уверенно отвечал кучер. «Не надо графа. Чин? чин?» — потребовал Мартынов. «Корнет, ваше превосходительство».— «Чин сгубил! Назад!» — скомандовал Мартынов.
В 1837 г. Николай I, отправившись в поездку по России, присутствовал в Вознесенске на военных маневрах. Внимание Николая привлекли действия генерал-адъютанта Витта, начальника кавалерии, который вдруг начал отступать. «Что бы это значило? — спросил государь у стоявшего рядом генерала А. П. Ермолова.— Ведь никакой видимой причины для отступления нет». «Наверное, ваше величество, граф Витт принял учения за настоящую войну»,— ответил Ермолов.
Объезжая в 1837 г. Россию, Николай I посетил и Дон. В Новочеркасске он устроил смотр казачьих войск, которым он остался не очень доволен. Вечером царь был приглашен атаманом Власовым на бал, после которого записал такой вывод в своем дневнике: «Устройство и роскошь праздника еще более меня убедили, что казаки переменяли прежнюю суровость своих нравов на утонченные наслаждения образованности. К несчастью, для восстановления прославленной их удали нужна бы продолжительная война».
В 1840 г. в Италии происходили события, в которых видную роль играл папа Пий IX. В России в высшем обществе о папе много говорили, причем обыкновенно называли его «Пий-нёф». («нёф» по-французски — девятый). Однажды на одном из вечеров обсуждались последние новости из Италии и беспрестанно звучало «Пий-нёф». Находившийся в числе гостей известный фронтовик, командир пехотного корпуса генерал от инфантерии Чаадаев заметил: «Только и слышу о Пинёве, куролесит да и только; эта шельма, должно быть, русский — по фамилии слышу. Что государь его не востребует? Отдал бы его мне, а я бы его продернул! Сразу бы угомонился!»
Генерал-майор Д. Бутурлин имел репутацию заслуженного военного историка, а также человека с консервативными политическими убеждениями. В 1848 г. Николай I дал ему поручение контролировать деятельность цензурного комитета, и Бутурлин охотно его выполнял, иногда доходя до крайностей. Так, однажды он потребовал вырезать «крамолу» из акафиста Покрову Богородицы, и священнослужители с трудом убедили его, что он не прав. «Вы и в Евангелии найдете антиправительственные выражения?» — спрашивали у него. «Что ж,— отвечал Бутурлин,— если бы Евангелие не было такой известной книгой, то, конечно, надобно бы было направить к цензуре и его».
В 1849 г. по делу политического кружка Петрашевского был арестован офицер лейб-гвардии Егерского полка П. Львов. Когда выяснилась его невиновность, офицер, тяжело переживавший случившееся, был отпущен на свободу. Вскоре при большом стечении народа на Царицыном лугу проходил парад войск, в котором участвовал и полк Львова. При движении торжественным маршем полк вдруг получил от Николая I команду остановиться. В наступившей тишине раздался голос царя: «Капитан Львов! Вы ошибочно были заподозрены в преступлении. Перед всем войском и перед народом я прошу у вас прощения».
При построении постоянного моста через Неву требовалось много людей и времени для забивки свай. Военный инженер генерал Кербец сконструировал машину, значительно ускорявшую дело, и представил чертежи графу П. Клейнмихелю. Тот, забыв поблагодарить генерала, учинил ему строгий выговор за то, что он не придумал этой машины раньше и тем нанес казне лишний ущерб.
Генерала графа Клейнмихеля называли «Аракчеевым в более позднем и несколько исправленном издании».
Генерал граф П. Клейнмихель, отправившись в поездку по России для осмотра путей сообщения, вверенных его министерству, в каждом городе назначал время для заслушивания докладов своих подчиненных. По приезду в Москву он был удивлен, что в назначенный им час чиновники не собрались, и потребовал объяснений. Ему отвечали, что в Москве время не такое, как в Петербурге, так как у них разные меридианы. В Нижнем Новгороде повторилась та же история, но на этот раз строгий генерал рассвирепел: «Что это? Всякий городишко хочет иметь свой меридиан? Ну, положим, Москва — первопрестольная столица — может, а то и у Нижнего Новгорода свой меридиан!»
Главный командир Черноморского флота адмирал М. П. Лазарев отличался прямодушным и твердым морским характером. В 1851 г. он был в Петербурге на приеме у Николая I. После обсуждения дел царь предложил заслуженному адмиралу остаться пообедать с ним. «Не могу, государь,— ответил Лазарев,— я дал слово обедать сегодня у адмирала Г.» (который был в немилости при дворе). Вытащив толстый хронометр, Лазарев сказал: «Опаздываю», попрощался и быстро вышел. Зашедшему минутой позже А. Ф. Орлову царь, почесывая лоб, сообщил: «Представь себе: в России есть человек, который не захотел со мной отобедать!»
У знаменитого мореплавателя адмирала Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена было два брата: Иван Иванович, генерал, и Федор Федорович, действительный статский советник. Помимо того что у родных братьев были разные отчества, их отца звали Карлом. Этот необычный случай объяснялся тем, что в молодости братья плохо знали русский язык; когда при оформлении документов в кадетский корпус у них спрашивали имя и отчество, они, не разобравшись, вместо отчества опять назвали каждый свое имя. Современники с любовью говорили о Беллинсгаузенах, что их отчества прочнее всего скреплены новой общей отчизной — Россией.
Командир лейб-гвардии Егерского полка генерал Мартынов как-то слушал хор военных музыкантов и заметил, что большею частью играл один музыкант, а остальные его подхватывали. «Отчего это все играет один?» — спросил он капельмейстера.— «Это соло, ваше превосходительство», — ответил тот.— «Играйте все соло»,— сказал музыкантам Мартынов.
Генерал князь А. Ф. Орлов, долго помогавший Николаю I в разных государственных делах, к старости стал сдавать, слабеть памятью. Как-то его посетил в Петербурге варшавский обер-полицеймейстер генерал Абрамович. Радушно встретив гостя, Орлов осведомился, как поживает в Варшаве его давний приятель фельдмаршал Паскевич. «Ваше сиятельство,— изумился Абрамович, — фельдмаршал умер 5 лет назад!» Орлов выразил сожаление, и беседа продолжилась. К удивлению гостя, Орлов в течение разговора еще несколько раз интересовался у него здоровьем Паскевича. Когда в очередной раз Орлов задал вопрос, что делает в Варшаве его приятель Паскевич, Абрамович не выдержал: «Ваше сиятельство, он вас ожидает». За сим гость быстро откланялся.
В 1827 г. А. С. Меншиков, правнук знаменитого сподвижника Петра I, возглавил Главный морской штаб. В это время там преобладали лица преклонного возраста, старики, получившие должности в память прежних заслуг. Поэтому в штабе была высокая смертность. При встрече с Меншиковым Николай I спросил его, в чем тут дело, назвав фамилии нескольких лиц, умерших в последнее время. «Они уже давно умерли, ваше величество,— вздохнул Меншиков,— а в это время их только хоронили».
В Главном морском штабе у Меншикова числился генерал, дослужившийся до этого звания, не имея никакого ордена. Когда в один из годовых праздников помощники Меншикова обратили его внимание на этого генерала, чтобы дать тому орден, Александр Сергеевич ответил: «Поберегите эту редкость».
Был правнуком сподвижника Петра I А. Д. Меншикова. Образование получил за границей. С 1816 г. — в свите его императорского величества, с 1827 г.— начальник Главного морского штаба, первый помощник Николая I в морских делах. В 1853—1855 гг.— главнокомандующий в Крымской войне, пытался организовать защиту Крыма и Севастополя, за неудачные действия отстранен от командования.
Адмирал Меншиков и военный губернатор Москвы А. Закревский находились в неприязненных отношениях. Когда Закревский получил ленту ордена Андрея Первозванного, не имея ни ордена Александра Невского, ни Аннинской звезды, Меншиков иронизировал: «Что удивляться, как акробатка Лежар скачет через ленту, когда Закревский перескочил сразу через две».
В 1850 г. царь вместе с Меншиковым был в Москве. Рассуждая о храмах и других древностях Москвы, Николай I заметил, что русские справедливо называют ее святою. «Москва действительно святая,— согласился Меншиков, — а с тех пор как ею управляет граф Закревский, она и великомученица».
Бравируя своим остроумием, адмирал Меншиков постоянно подшучивал над членами правительства и другими сановниками.
Когда под руководством министра путей сообщения Клейнмихеля в одно и то же время было начато строительство Исаакиевского собора, моста через Неву и Московской железной дороги, Меншиков высказался так: «Достроенный собор мы не увидим, но увидят наши дети; мост мы увидим, но дети наши не увидят, а железной дороги ни мы, ни наши дети не увидят».
Когда во время болезни министра финансов Егора Канкрина Меншикова спросили: «Какие вести о здоровье министра?», он отвечал: «Очень худые, ему гораздо лучше».
Субъектом остроумия адмирала Меншикова был и военный министр генерал А. И. Чернышев. На вопрос жены Чернышева: «Не помните ли вы, как называется город, который взял Александр?» — Меншиков быстро ответил: «Вавилон», претворяясь, будто он думает, что его спрашивают не об Александре Чернышеве, а об Александре Македонском, хотя знал отлично, что жена Чернышева желала, чтобы вспомнили о городе Касселе, куда Чернышев вошел в условиях полнейшей безопасности в 1813 г., во время заграничного похода русской армии.
В период Крымской войны 1853—1856 гг. Меншиков как главнокомандующий сухопутными и морскими силами в Крыму проявил себя бесславно, проиграв ряд сражений и поставив в трудное положение Севастополь. Но остроумия своего и здесь не оставил, порою злого. На вопрос вице-адмирала Корнилова, что делать с флотом, стоявшим на севастопольском рейде, Меншиков ответил: «Положите его себе в карман».
Среди солдат и матросов Меншикова именовали «Изменщиковым».
О военном министре периода Крымской войны В. Долгорукове Меншиков говорил, что тот «имеет тройное отношение к пороху: он пороху не нюхал, пороху не выдумал и пороху не посылает в Севастополь».
Во время Крымской войны главнокомандующий Меншиков был очень недоволен деятельностью интендантского управления, плохо обеспечивавшего войска продовольствием, фуражом, хозяйственным имуществом. Когда у него спросили, есть ли какая возможность победить неприятеля, он ответил: «Есть. Для быстрого истребления неприятельских войск было бы достаточным заменить их интендантское управление нашим».
Однажды адмиралу Меншикову пожаловался пленный французский офицер, высказавший свою обиду на казака, неучтиво с ним обращавшегося при задержании. Меншиков при офицере вызвал казака и сделал тому строгое внушение, произнося его на французском языке, которого казак не знал и только молчал. Казак был выслан за дверь, и француз рассыпался перед Меншиковым в благодарностях. Когда француза увели, главнокомандующий вновь вызвал казака и, похвалив его уже за поимку врага, наградил медалью.
С началом осадного положения Севастополя развернулись работы по укреплению оборонительных сооружений, войска были выведены на боевые позиции. Начальник обороны вице-адмирал В. Корнилов, получивший указания от царя, знал, что все ждут от него напутственного обращения, но он сказал: «Пусть прежде поведают войскам слово Божье, а потом я передам им слово царское». И вокруг города был совершен крестный ход с хоругвями, иконами, песнопениями и молебнами. Лишь после этого прозвучал знаменитый корниловский призыв: «Позади нас море, впереди неприятель, помни: не верь отступлению!»
Когда в Крымской войне 1853—1856 гг. П. С. Нахимов после гибели вице-адмирала Корнилова возглавил оборону Севастополя, он делал все возможное и невозможное, чтобы мобилизовать город и войска на борьбу с врагом. Нахимов шутил, что всякий день он готовит материал для предания его после войны суду за разные отступления от формальных предписаний и превышение власти.
Флотоводец, герой Крымской войны 1853—1856 гг., защиты Севастополя. Окончил Морской кадетский корпус (1818). В 1822—1825 гг. совершил кругосветное плавание. Участник Наваринского морского сражения 1827 г. С 1834 г. — на Черноморском флоте. С началом Крымской войны командовал эскадрой, разгромившей турецкий флот в Синопском морском сражении. С февраля 1855 г. фактически руководил обороной Севастополя. Был смертельно ранен на Малаховом кургане.
Крупная неудача англо-франко-турецких войск в атаке на Севастополь весной 1855 г. покрыла новой славой имя адмирала П. Нахимова. Зная, как бедно и скудно живет адмирал, жертвующий весь свой оклад в пользу защитников города, царь пожаловал ему денежную аренду. «Да на что мне аренда? — досадовал Нахимов.— Лучше бы они мне бомб прислали».
Генерал Данеберг, которому главнокомандующий Меншиков перепоручил подготовку Инкерманского сражения, был не готов к этой роли. Он не знал ни Сапун-горы, ни Чоргуна, ни всей местности, где предполагалось сражение. Посетив адмирала Нахимова, он засвидетельствовал тому свое почтение: «Извините, что я еще не был у вас с визитом». «Помилуйте, ваше превосходительство,— ответил Нахимов,— вы бы лучше сделали визит Сапун-горе».
Благодаря героизму защитников Севастополя город долго сопротивлялся натиску англо-франко-турецких войск. Сказывались и многие ошибки, допущенные главнокомандующим английскими войсками Рагланом и французским главнокомандующим Канробером. «Первая моя просьба к государю по окончанию войны,— говорил Нахимов,— это отпуск за границу: так вот, поеду и назову публично ослами Раглана и Канробера». Это шутливое намерение не имело продолжения: Нахимов погиб в Севастополе.
Адмирал Нахимов считал, что у морского офицера нет и не может быть еще какого-нибудь интереса, кроме службы. «Например,— рассуждал адмирал,— зачем мичману жалованье? Разве только затем, чтобы лучше выкрасить и отделать вверенную ему шлюпку или при удачной шлюпочной гонке дать гребцам по чарке водки,— иначе офицер от праздности или будет пьянствовать, или станет картежником, или будет развратничать».
В боях за Севастополь прославился матрос Петр Кошка, чьи вылазки в стан врага часто сопровождались различными проделками. Однажды он пробрался к неприятельской траншее и увидел там нескольких англичан, варивших в котле говядину. Открытым нападением с ними было не справиться, и тогда Кошка из-за камня закричал: «Ребята, в штыки, ура!» Испуганные англичане выскочили из траншеи и бросились в тыл, оставив ружья, говядину, бутылку с ромом и галеты. Кошка взял ружья, ром и галеты, а говядину выбросил и воротился к своим.
В 1855 г. Меншикова на посту главнокомандующего войсками в Крыму сменил М. Горчаков, имевший репутацию добросовестного и самоотверженного генерала. Но последовали новые неудачи (поражение на Черной речке, оставление Севастополя), и Крымская война была проиграна.
Люди, любившие Горчакова, оправдывали его тем, что личность командующего, «первого лица», была в нем подавлена 30-ю годами пребывания на вторых ролях — начальником штаба корпуса, армии, в том числе он 22 года состоял начальником штаба у властолюбивого фельдмаршала Паскевича. Удел начальника штаба — постоянная зависимость от «первого лица» и привычка к педантизму, и это-то, по мнению друзей Горчакова, и погубило в нем талант главнокомандующего .
У всегда беспокойного и озабоченного своими обязанностями и делами генерала Горчакова было характерно всякое отсутствие чувства самосохранения и страха. Так, однажды в 1854 г. при осаде Силистрии он беспрерывно ходил по траншеям, отдавая указания, и много раз высовывался в сложенные из земляных мешков бойницы, чтобы взглянуть на неприятеля. На просьбы сопровождавших его лиц не привлекать к себе неприятельские пули и не высовываться он отвечал любимой фразой: «Что за вздор!» Наконец один из офицеров сказал Горчакову, что высовываться между мешков строго запрещено солдатам, и они могут взять дурной пример с командующего. «Хорошо,— отвечал Горчаков,— больше не буду, тем более что я по своей близорукости все равно ничего не вижу».
Бесстрашно вел себя главнокомандующий Горчаков и в осажденном Севастополе. Там было жарко и от вражеского огня, и от летнего южного зноя. Оберегая свои глаза от солнца, Горчаков носил фуражку с широким донышком и очень длинным козырьком. Солдаты, видя его ходящим бесстрашно под сильным огнем, шутили, что ему неприятельские снаряды не опасны, потому что фуражка ему служит блиндажом.
За много лет штабной работы у генерала Горчакова выработалась привычка к постоянному размышлению, подсчетам, непрерывной деятельности мысли, что было причиной его рассеянности. При слабом здоровье он, садясь за обеденный стол и продолжая усиленно размышлять над делами, порою съедал все, что ему ни поставят. Зная свою рассеянность, Горчаков запрещал денщику ставить на стол вино, говоря, что он может его выпить как воду.
Генерал от инфантерии Н. Муравьев, получив в 1854 г. назначение наместником на Кавказ, задумал уволить лишних чиновников, прикомандированных к канцелярии наместника в Тифлисе. При общем представлении ему служащих, когда была названа фамилия графа В. Соллогуба, известного писателя, Муравьев спросил: «Вы автор „Тарантаса"?» — «Точно так, ваше превосходительство»,— отвечал польщенный вниманием писатель.— «Ну так можете сесть в ваш тарантас и уехать».