Русские богатыри

Василий Буслаевич

Жил-был в Великом славном Нове-городе посадский человек, Буслай. Жил он тихо, смирно, с новгородскими людьми ссор не заводил, на сходах никому не перечил, ни со Псковом, ни с Москвою не вздорил. За это его все любили, и нажил он себе богатство-имение великое. Всем бы хорошо жилось Буслаю, да одно горе: детей у него не было; много всякого добра да казны у него с женой, а поделить не с кем, оставить некому: в могилу с собой не потащишь, а того и гляди смерть за плечами появится.

Закручинился как-то Буслай, сидит на горючем камне и думает всё одну думу, как они, старики, будут бездетными век коротать. Вдруг видит, стоит перед ним женщина старая-престарая и говорит ему:

— Не кручинься, Буслай, будет у тебя сын, сильный богатырь, ступай себе домой…

Пошёл Буслай домой, тоску как рукой сняло.

Родился у него сын, и назвали его Василием. Вырос Василий сильный да здоровый, в семь лет такая в нём проявилась силушка, что любому богатырю впору. Посадили его мать с отцом грамоте учиться, научили его и пенью церковному. Всё ученье Василию впрок пошло, а особенно пенье церковное: как запоёт в церкви на клиросе, как затянет, поведёт голосом, век бы его не наслушался, и не знают люди, на земле ли они, в храме Божием, или на небе.

Буслаю тем временем уже девяносто лет минуло, состарился он и умер. Осталось его вдове с сыном всё имущество, а мать-то у Василия была женщина разумная, ею весь дом держался, удалый богатырь молодой Васильюшка только её одной и слушался. Стали Василья обучать делу ратному, наукам воинским, и почуял он в себе тогда силу превеликую, такую силу, что мог бы с целым десятком богатырей справиться.

Некуда девать Василью силушки, одолела молодца удаль богатырская, в жилах кровь молодецкая ключом кипит, в глазах свет застилает, руки чешутся, ноги с места несут, стоять не дают.

Стал детинушка по улицам похаживать, немалые шуточки пошучивать.

Да и не только по улицам молодец похаживает, забирался он не раз на княженецкий двор, посчитывал детей боярских, княжеских: от того счёту молодецкого, кто стоймя стоял, тот сидмя сидит; кто сидмя сидел, тот лежмя лежит.

Призадумались тут люди новгородские.

— Как распустить нам, — говорят, — Буслаева, так от него не будет житья на улицах.

Говорят ему старые люди почтенные:

— Эй, Василий, не сносить тебе головы своей, не малые шутки ты пошучиваешь, быть тебе за эти шутки в Волхове-реке!..

Не унимается детина, не слушает.

Пошли тогда к его матушке:

— Уйми ты, честная вдова, своё детище, нехорошие он шуточки пошучивает, наших молодцев, ребятушек увечит, быть ему за эти шутки без буйной без головушки!..

Стала вдова унимать сына:

— Ты уймись, Василий, образумься, свет; уж в твои-то годы батюшка набрал себе дружинушку, а ты стоишь сам один на один; как накинутся на тебя за твои шутки неразумные, так тебе с ними со всеми и не справиться, а за тебя и постоять будет некому.

Послушался Василий матери, попритих, сидит, пишет записки скоро-наскоро, привязывает записочки к стрелам калёным и расстреливает стрелы по улицам.

Идут люди от обедни, поднимают стрелочки, прочитывают:

Собирается народу тьма-тьмущая, идут старые, идут малые, идут холостые, идут женатые, всем сладко поесть, попить хочется.

А Василий поставил середи двора огромный чан зелена вина, в него спустил чашу в полтора ведра, сам стоит с толстым вязом в руке, гостей потчует:

— Ну-тка, гости мои дорогие, любезные, подходите к вину, попробуйте: кто сможет выпить мою чару в полтора ведра, не поморщится, кто отведает моего вяза, не тряхнётся, будет тот мне братом крестовым, названым, приму его в свою дружину храбрую, стану поить-кормить досыта.

Смотрят гости, попятились, друг за дружку попрятались; кто отведал вязу, тот вон побежал, по гостям ходить закаялся.

Вдруг идёт к Василию Костя Новоторжанин, подошёл к чану, зачерпнул вина, выпил за один дух всю чашу, не поморщился.

Как хватил его Василий своим вязом по спине, думал, что и дух из него вышибет, а Костя стоит себе, как нипочём, не шелохнётся.

Взял его Василий за белые руки, целовал, называл братцем крестовым, повёл в гридню.

Только что ушёл Костя Новоторжанин, а за ним уж ковыляет Потанюшка хроменький, припадает на правую ногу, волочит левую, подходит к чану, выпивает чашу, не морщится. И его попотчевал Василий своей палицей вязовой: не тряхнул молодец кудрями, с места не тронулся.

— Ну, Потанюшка, будь же и ты моею дружинушкою храброю, — сказал ему Василий и отвёл его тоже в свою гридню столовую.

За Потанюшкой пришёл ещё и Фомушка Горбатенький, выпил чару за один дух, стоит, посмеивается.

Не стал уж его Василий и вязом испытывать, а прямо повёл в свою гридню столовую:

— Будьте вы, молодцы, моей дружиною храброю, теперь нам некого бояться в Нове-городе!

Прослышали люди новгородские про дружину Васильеву, стали они его побаиваться.

Затеяли в Нове-городе братчину [11] Никольщину, много народу пришло на праздник, каждый давал свою часть церковному старосте, а тот уж и распоряжался по-своему.

Не позвали на пир Василия, а Василий со своими дружинниками, и незваный и непрошеный, тут как тут, говорит:

— Сколько с брата приходится?

Поглядели на него искоса, отвечают:

— Званому-то гостю хлеб да соль, а незваному и места нет.

Бросил им Василий денежки.

— Вот вам, — говорит, — за дружинника по пяти рублей, а за мою головушку и все пятьдесят; званому-то гостю много простору надобно, а незваному — как Бог пошлёт.

Как стал он с дружинушкою гостей поталкивать, поприжал всех в большой угол, а из большого угла в угол за печкою, а оттуда и к окну вытеснил, а там уж кто и в дверь вылетел… Началась свалка, драка великая, а Василий кричит новгородцам:

— Вы послушайте меня, люди честные! Буду я биться с вами об великий заклад: если я одолею, вы мне заплатите дань по три тысячи в год, если вы меня побьёте, буду я вам платить такую же дань до самой смерти.

Отвечают новгородцы:

— Задал ты нам загадку, так тебе её и разгадывать, только биться с тобою мы будем уж всем народом на Волховском мосту, и в заклад ты нам прозакладываешь свою буйную головушку. Мы поставим на мосту три заставы, если свалим тебя на заставах, так тебе голову срубить, если пройдёшь все три заставы — будем дань тебе платить.

Сделали запись об этом закладе великом, на утро назначили драться на мосту.

Пошёл Василий домой, залёг спать, а мать его, Авдотья Васильевна, и проведала про его ссору с людьми новгородскими. Заметалась вдова, засуетилась: что делать? Знала она буйный нрав Васильюшки, натворит он бед, погибнет ни за что…

Заперла она тогда его сонного в погребе, припрятала его оружие, насыпала чашу золота, да чашу серебра, да ещё чашу скатного жемчуга и пошла на поклон к новгородскому князю:

— Прости ты, князь, моему сыну неразумному его вины великие, не вели новгородцам биться с ним завтра на Волховском мосту.

Не мог князь ничего сделать для честной вдовы.

— Написаны, — говорит, — записи за печатями; я тогда его прощу, когда голову срублю.

Пошла старуха домой, заплакала, с великой печали рассыпа́ла свои дары, золото да серебро с жемчугом по полю чистому, приговаривала:

— Не дорого мне ни золото, ни серебро, дорога мне головушка буйная Васильюшкина!

Спит Василий, высыпается, похрапывает, а наутро раным-рано поднялись новгородцы, на мост собирались с палицами, с ножами, с дрекольем.

Начинали они драку с дружиною Васильевою. Бились час, бились другой и третий — оттеснили их, поранили, искалечили, у кого голова проломана, у кого нога кушаком обмотана, у кого рука платком повязана. Стали молодцы уставать, отступать; видят, у реки Васильева служанка, девушка Чернавушка, бельё полощет, воду носит.

— Ох ты, девушка Чернавушка! Ты не дай нам погибнуть, умереть смертью напрасною, ты сходи-ка к Василию, дай ему весточку…

Услыхала девица, подхватила свои вёдра дубовые на кленовое коромыслице и пошла было домой, а новгородцы-то ей дорогу загораживают, не пускают.

Оставила Чернавушка вёдра, схватила коромысло и пошла коромыслом помахивать; прочистила себе путь, прибила мужиков до пятисот и добежала до дому.

Спит Васильюшко, похрапывает, не чует над собою невзгоды, не ведает.

Отшибла Чернава замок у двери, соскочила в погреб и будит Василья:

— Ты чего спишь, прохлаждаешься? Стоит твоя дружина по колена в крови, руки-ноги изувечены, головы проломаны!..

Вскочил Буслаевич на ноги, выбежал на двор, схватил в руки сорокапудовую ось тележную, бросился на мост, закричал во весь голос:

— Эй вы, дружина моя храбрая! Вы-то уж позавтракали, дайте и мне пообедать!

Как стал он осью помахивать, потряхивать, повалился народ целыми тысячами. Видят новгородцы, что дело плохо, расходились у Василья руки богатырские, разгорелось сердце молодецкое, несдобровать им и всем, если он вовремя не уходится. Пришли тогда воевода со старшиною к Авдотье Васильевне, говорят ей с поклоном:

— Честная вдова Авдотья Васильевна, уйми ты своё дитятко Васильюшку, укроти его сердце богатырское, изобьёт он весь народ без жалости.

Отвечает им вдова:

— Ой вы гой еси, честные бояре! Не посетуйте на меня, старую: провинилась я перед своим детищем, заперла его в погребе, убрала его оружие; несдобровать теперь и мне, если поведу к нему! А есть у него крёстный батюшка, Старчище Пилигримище; живёт честный старец в Кирилловом монастыре. Сходите к нему, поклонитесь, не уймёт ли он своего крестника?..

Пошли посадник с тысяцким к Пилигримищу; принесли ему дары, мисы с золотом, серебром да жемчугом, поклонились. Снарядился Пилигримище, надел шапку-колокол в девяносто пуд, идёт, языком колокольным, как клюкою, подпирается.

Встретил он Василия на мосту, закричал ему:

— Гей ты, молодец, не попархивай, гей, Василий, не полётывай! Из Волхова воды всей не выпить, всех людей новгородских не побить! Мы молодцы и почище тебя, да не хвалимся!

Осерчал Василий и на отца крёстного:

— Ты зачем, батюшка, мне под руку попадаешься? Мы тут шутки шутим не малые, идёт спор о буйной головушке.

Как хватит осью по колоколу, рассёк его на части и убил Пилигримища до смерти.

Видят новгородцы, несдобровать им, бегут опять к Авдотье Васильевне, несут ей дары великие, упрашивают:

— Уйми, честная вдова, своё детище; будем мы платить вам дани в год по три тысячи, с хлебников по хлебу, с калачников по калачику, никогда с вами не будем больше ссориться!..

Надела тогда вдова платье чёрное, накинула на плечи шубу соболью, повязала голову платком и пошла на мост.

Не посмела она зайти к сыну спереди, а зашла сзади и положила ему руки на плечи богатырские:

— Дитятко моё милое, любимое! Уйми ты своё сердце горячее, не проливай больше крови напрасно! Повинились тебе новгородцы: и дань обещают платить, и дары принесли…

Опустились у Василия руки белые, выпала ось тележная, опомнился он, сказал матери:

— Умно ты сделала, матушка, что зашла ко мне сзади, не спереди. Зайди ты спереди — несдобровать бы и тебе, как крёстному батюшке, — сгоряча и тебя бы не пожалел, убил бы до смерти! А теперь уж твоей воли родительской грех ослушаться!

Повела его мать домой, а навстречу им посадник с тысяцким Василию низко кланяются:

— Прикажи, Буслаевич, обобрать убитых да раненых, вся Волхов-река мёртвыми телами запружена, вода с кровью смешалась, закраснелась…

Приказал Василий убирать тела убитые, сам собрал свою дружину, вернулся домой с матерью.

Мало ли, много ли прошло времени, пораздумался, порастужился Василий.

«Много, — думает, — я душ христианских погубил на своём веку, надо мне подумать, как душу свою спасти».

Созвал он свою дружину храбрую, стали они думать, как бы им поехать во Святой Иерусалим-град, поклониться гробу Господню, отмолить грехи свои тяжкие.

Пришёл Василий к матери своей и говорит ей:

— Родимая матушка! Разгорелось моё сердце богатырское, сплю я и вижу, как бы побывать мне в Иерусалиме-граде; замолить грехи мои тяжкие. Благослови меня в далёкий путь, поедем мы с дружиною, постранствуем.

Не поверила ему Авдотья Васильевна, думала, что он хочет обманом выманить у неё благословение.

— Уж ты, дитятко, не худое ли на уме держишь? Ты не думаешь ли в разбой идти? Ты попомни мой завет родительский: коли вправду хочешь грехи свои замаливать, так даю тебе своё материнское благословение, а коли на уме у тебя разбой да грабёж, не носи тогда тебя мать сырая земля!

Снарядила она его, дала ему припасов на дорогу, отворяла погреба глубокие, вынимала оружие долгомерное.

— Ой, детище ты моё милое! Побереги ты свою буйную головушку, — сказала она ему, благословила и проводила в дальний путь в чужую дальнюю сторонушку.

— Ты смотри, Василий, — наказывала она ему ещё при расставании, — как будешь купаться в Иордань-реке, не купайся ты нагим телом, не снимай с себя тонкой холщовой рубахи, сам Иисус Христос купался нагим телом; не послушаешь моего наказа родительского, быть с тобою худу.

Снарядил Василий корабли белопарусные и поехал по озеру Ильменю, по Волге-матушке… Их не сдерживают ветры буйные, против ветру они плывут, как по ветру…

Едут день, другой, видят: вдали что-то чернеется. Выплывают им навстречу кораблики, едут гости, купцы-корабельщики с товарами.

Поравнялись с ним корабельщики, окликнули:

— Гей вы, молодцы удалые! Вы куда едете? Куда путь держите? Или просто по морю гуляете?

— Наше гулянье неохочее, — отвечает им Василий, — смолоду мы много загубили христианских душ, много грабили добра-имущества, так теперь надо нам грехи свои замаливать… Покажите-ка нам прямой путь ко святым местам, хотим мы гробу Господню поклониться.

Отвечают корабельщики:

— Есть прямая дорожка, короткая, ехать по ней всего семь недель, а кругом-то надо ехать полтора года, да стоит на этой дороге застава неминучая: целый стан разбойничий с атаманами…

Распрощались корабельщики, а дружина Василья спрашивает:

— По какой же дороге прикажешь путь держать?

— А пойдёмте по прямому пути, не люблю я путей окольных, верю крепко в свою силу богатырскую, не обидят нас станишники-разбойники…

Доехали молодцы до моря Каспийского, до острова разбойничьего, и увидели их разбойники. Как завидели Василия, испугались, засуетились:

— Вот-то беда пришла на нас неминучая! Тридцать лет стоим тут на острове, а не было на нас такого страху великого, ведь это идёт на нас сам Буслаевич, это его поступка молодецкая, полётка соколиная!

Собрались они в круг, с хлебом-солью встречают Василия, низко кланяются.

— Не обессудь, — говорят, — добрый молодец, нашего хлеба-соли откушать, нашей браги попробовать!

Принял Василий хлеб-соль, сел с ними за стол пировать. Как поднесли ему чару зелена вина в полтора ведра, да как хватил он её сразу, за один дух, станишники и рты разинули: так у них и самый набольший атаман не пивал!

На прощанье поднесли Василию дары великие: мисы золота, да серебра, да жемчуга; Василий их на том поблагодарил и просил дать ему провожатого до Иерусалима.

Не отказали ему атаманы, дали и провожатого.

Поехали они по морю Каспийскому, подъехали к Фавор-горе и пристали к берегу. На пути к Фавор-горе лежал в поле человеческий череп.

Толкнул Василий череп ногой, сказал:

— Чья ты, кость, тут на дороге валяешься? Разбойника-придорожника, татарина-бусурманина, или ты кость христианская?

Как подбросил череп чоботом, улетел он за облака, а потом упал опять на своё место старое.

Заходили челюсти у черепа, стал череп говорить глухим гробовым голосом:

— Не разбойник я при жизни был, не татарин, а был я такой же христианин-молодец, как и ты; где мой череп лежит у Фавор-горы, там лежать и твоей буйной головушке!

Как услышал Василий, что ему кость провещала, напророчила, отошёл от неё прочь, говорит:

— Это, видно, лукавый меня смущает!

Поехали молодцы с Фавор-горы в Иерусалим; отслужил Василий там обедню за здравие Авдотьи Васильевны, своей родимой матушки, отслужил обедню с панихидою по своём усопшем батюшке и по всему своему роду.

На другой день стали молодцы свои грехи замаливать: отслужили они обедню с молебном о том, что загубили души христианские, не позабыли и разбойников-станишников, и об их грехах служили обедню с молебном в особину.

Стали потом молодцы купаться в Иордань-реке. Не послушался Василий наказа своей матери, все купаются в рубашках, а он нагим телом.

— Я, — говорит, — не верую ни в сон, ни в чох…

Как выкупался, стал обсыхать на Фавор-горе, стосковалось у Василия его сердце ретивое, разболелось… твердит он одно, что «не верую я ни в сон, ни в чох», а сам только о голове и думает.

Подошли они к камню горючему, написано на камне, что кто его перескочит вдоль, тому здесь и положить буйную голову.

Стала дружина Васильева перескакивать камень поперёк, а Василий говорит:

— Не верую я и в эту надпись на камне: перескочу камень вдоль, не задумаюсь!

Скочил вдоль, глядь — каблук подвернулся, зацепился… Упал Василий навзничь на горючий камень и расшиб, пробил свою буйную голову.

Говорит он дружине, братьям названым:

— Ой вы, братцы мои названые! Вы идите к моей родной матушке, вы скажите ей, что сосватался её любимый сын на Фавор-горе, женился на белом горючем камешке!

Умер Василий, схоронила его дружинушка под горючим камешком и воротилась в Новгород.

Старая Авдотья Васильевна ещё издали молодцев завидела, выбежала к ним, смотрит, высматривает:

— А где же мой ясный сокол, Васильюшко?

— Сосватался твой сын Василий Буслаевич в чистом поле на Фавор-горе, женился он на белом горючем камешке.

Заплакала тут вдова, закручинилась:

— Ох, горе мне, не видать мне больше ясного сокола, и не нужно мне ни золотой казны моей, ни именья-богатства…

Раздала она всё своё имение по Божьим церквам, а казною наделила дружину Васильеву.

Поклонились ей молодцы, распрощались:

— Спасибо тебе, матушка Авдотья Васильевна, что поила-кормила, обувала-одевала нас.

Звала честная вдова девушку Чернавушку, наливала Чернавушка каждому молодцу по чаре зелена вина, подносила с поклоном, с почестию.

Выпили молодцы, поклонились и разошлись в разные стороны, куда глаза глядят.