Русские на Индигирке

Природа и экономика

Хозяйство индигирщиков имело, как уже сказано, две основные отрасли: рыболовство и пушной промысел при полном отсутствии земледелия и скотоводства. Дополнительными промыслами были заготовка мамонтовой кости, добыча нерпы и ленных гусей, забой оленей во время летних переправ, сбор яиц. Все это служило основой жизни и носило натуральный характер. Лишь продукция пушного промысла и мамонтовая кость являлись средством обмена, связывающим промышленников с рынком. Дополнительный доход индигирщики иногда получали от продажи собак устьянским и колымским охотникам.

Пушнина обменивалась непосредственно на товар, причем обмен зачастую был неэквивалентным. Для сравнения можно привести цепы на отдельные товары, существовавшие в 1911 году. (Данные взяты из книги В. М. Зензинова «Очерки торговли на севере Якутской области», вышедшей в Москве в 1916 году.)

            Товар — Цена в Якутске — Цена в Русском-Устье
          

Мука ржаная (1 пуд) — 1 руб. 60 коп. — 7 руб.

Мука пшеничная (1 пуд) — 2 руб. 70 коп. — 10 руб.

Сухари из крупчатки (1 пуд) — 25 коп. — 1 руб.

Чай (1 кирпич) — 70 коп. — 1 руб. 50 коп.

Сахар (1 фунт) — 20 коп. — 50 коп.

Ситец (1 аршин) — 16 коп. — 30 коп.

Сукно (1 аршин) — 1 руб. 20 коп. — 1 руб. 70 коп.

Песец белый (1 шкурка) — 30 руб. — 8 руб.

Торговые операции совершались купцами путем беззастенчивого обмана. «Я приведу только один пример такого грабительства, в котором в 1810 году лично и официально удостоверился. Индигирский мещанин просил якутского торгаша заказать ему серебряную ризу с позолотою на образ святого Николая Чудотворца. Риза была привезена и стоила 70 рублей. Мещанин доплатил тогда 56 песцов, или по меньшей мере 56 рублей, и остался должен 14 песцов. По прошествии семи лет, в продолжение коих мещанин в разное время заплатил еще 86 песцов, торгаш взял у него обратно ризу и сверх того вексель на 1200 рублей за то, что он в первый раз не доплатил ему 14 песцов» [Геденштром, 1830, с. 101].

Северяне платили государству различные подати и несли ряд повинностей. Возможность же эксплуатации охотничьих и рыболовных мест у большинства хозяйств была крайне ограничена и зависела от средств передвижения и орудий охотничьего и рыболовного промысла. Например, успешная охота на песца зависела в первую очередь от количества ловушек (пастей), расставленных на огромной территории вдоль побережья Ледовитого океана. Сделать это мог лишь тот, кто имел много собак. Построивший пасти приобретал как бы монопольное право на лов песца на освоенном участке. Другие же охотники должны были ставить свои пасти не ближе 5—10 километров от ранее построенного пастника (то есть линии ловушек) или же только перпендикулярно к нему. Пасти переходили от отца к сыну, что в конечном счете порождало наследственное владение определенными участками земли.

Бедняки, имевшие мало собак, орудий рыболовства и охоты, были не в состоянии осваивать далекие и более продуктивные участки. Зато состоятельные хозяйства приобретали как бы исключительное право пользования богатыми охотничьими и рыболовными угодьями.

Одному хозяйству из четырех человек, имеющему упряжку в 10 собак, на зиму требовалось примерно 9 —10 тысяч ряпушек и 1000–1200 круппых рыб (примерно 3,5–4 тонны). Для заготовки такого количества рыбы необходимо минимум 15–20 сетей и один невод. Из 64 хозяйств мещанского общества в 1901 году таким минимумом орудий лова располагало только 31 хозяйство [ЦГА ЯАССР, ф. 25, on. 1, д. 258]. Поэтому основная масса хозяйств была неустойчивой, чувствительной к любым изменениям условий — как природных, так и экономических; передки были голодные годы. В 60-е годы XIX века мещанское общество было не в состоянии даже вносить за себя подати; они, видимо, не без выгоды вносились якутским купцом Ф. Соловьевым.

Проникновение торгового капитала в Восточную Сибирь вело к усилению эксплуатации местного населения. В важнейших пунктах торговли на Севере — Булуне, Казачьем и Среднеколымске — сосредоточивались отделения крупных товарных фирм: «Наследники А. И. Громовой», «Наследники А. И. Кушнарева», «Рыков и Лесников» и других. Они постепенно захватили в свои руки скупку пушнины на Севере, вытесняя мелких торговцев и скупщиков или делая их своими контрагентами [Шелихова, 1972, с. 34].

Тяжелый пушной промысел с дальними рискованными объездами, нерентабельный собачий транспорт отнимали массу времени и сил. А торговые операции велись так умело и хитро, что простодушные и доверчивые индигирские промышленники всегда оказывались должниками купца. Поэтому они были вынуждены отдавать пушнину только «своему» купцу, у которого в обмен по ростовщическим ценам могли покупать пряжу для сетей, боеприпасы, а также часть продуктов питания и материал для пошива одежды и обуви. В то же время характер хозяйственной деятельности находил отражение в социальном развитии населения.

Слабое развитие производительных сил, суровые климатические условия сдерживали процессы имущественного расслоения, поэтому мещанское общество по своему составу, в общем-то, было однородным, за исключением двух-трех семей.

Охотничий промысел

Освоение русскими людьми нового места для жительства шло одновременно с развитием рыболовного и охотничьего промысла. Говоря о значении высокой промысловой культуры, которую принесли в Сибирь русские, В. II. Скалой писал: «Они осуществили колоссальное по своему размаху и трудоемкости строительство пастника, покрывающего полосу тундры от Урала до Тихого океана» [Скалон, 1960, с. 321].

Основной вид добываемой здесь пушнины — белый песец — постоянный мигрант: осенью с островов Ледовитого океана он выходит на берег и в поисках кормов движется в сторону лесотундры, откуда в марте снова мигрирует в сторону моря. Гоп у песцов начинается в конце февраля. Самки щенятся через 50–55 дней. Для устройства поры (капища) песец выбирает сухое возвышенное место — холмы, бугры. Нора имеет большое количество входов и глухих отнорков.

Старинная охотничья избушка — «поварня» («ночлег»).

(Фото Б. В. Дмитриева.)

Основой пасти — ловушки для песца — является трехстенный короб, длина которого 1 м, ширина 25 см и такая же высота. Над коробом сверху располагается массивное бревно — «гнеток», длина его около 4 м, диаметр 20 см. Одним своим концом он свободно укрепляется на козлах («озаднике»), поперек другого конца прикреплена крестовина («коромысло»); одно, более длинное, плечо коромысла клалось на кол («коромысленный кол»), другое — оставалось свободным.

Сторожевой механизм считается ответственной частью орудия, от его точности зависит безотказное действие пасти. Он состоит из сторожка и симки. Сторожок — плоская планка длиной примерно 12 см, шириной 2,5 см и толщиной 1 см. В нижней части сторожок имеет отверстие, куда вставляется симка, верхний конец сторожка привязывается к прыгальцу — прочной планке длиной 1 м. Симка — плоская планка толщиной 1 см, длиной 4 см, шириной 1,5 см. В нижней части симка имеет выступ, при помощи которого и вставляется в отверстие сторожка. К верхнему концу ее прикрепляется конский волос, другой конец которого закрепляется на противоположной боковине пасти. Снизу симка при помощи веревочки прикреплена к боковине.

Настораживается пасть следующим образом: гнеток с коромыслом поднимают, а под свободный конец подводят конец прыгальца, под прыгальце подставляют колышек («подымальник»), а другой конец прыгальца при помощи сторожка соединяют с симкой. Затем конский волос, идущий от симки, закрепляют на противоположной боковине. Наживу кладут под волос, иногда даже привязывают к нему.

Песец, почуяв запах пищи, залезает в пасть и задевает волос, отчего симка выскакивает из сторожка и гнеток падает. Для того чтобы гнеток был тяжелее, на него иногда кладут дополнительный груз. Чтобы пасти не заносило снегом, их, как правило, устанавливали устьем против господствующего в данной местности ветра.

Каждый охотник имел около 150–200 пастей. Расстояние между ловушками около 1 километра. Таким образом, чтобы осмотреть все ловушки и вернуться домой, охотнику необходимо было проехать расстояние по безлюдной тундре в 200–300 километров.

Для того чтобы остановить песца в районе своих угодий, охотники применяли искусственную подкормку. Для этого около пастей закапывали в яму рыбу, потроха оленей и птицы. Ранней осенью (в октябре) над ямой пробивали маленькое отверстие, чтобы шел «кислый дух», который должен привлечь песца. Или же к боковине пасти прикрепляли специально высушенную ряпушку («бульдырок») или более крупную рыбу («юхалу»).

Пасти и охотничьи избушки требуют почти ежегодного ремонта. Поэтому летом, в июле — августе, промышленники отправлялись верхом на лошадях в тундру или по речкам спускались на ветках «ладить пасти и ночлеги», попутно занимаясь ловом рыбы, отстрелом гусей и оленей для корма собак и приманки песцов.

Многие промышленники держали по одной-две лошади, но пользовались ими только летом для ремонта пастей. Из конского волоса плели сети. Сено для лошадей не заготавливали, косить никто не умел. На зиму лошадей отпускали на волю, они сами себе добывали корм из-под снега.

Осенью по глубокому и рыхлому снегу песца травили собаками. Для подобной охоты пригодна была не всякая собака, обычно выбирались лучшие самки, которые всегда легче на бегу, чем кобели. Эти «промышленные» собаки высоко ценились среди тундрового населения и пользовались гораздо большим вниманием со стороны хозяина, чем остальные. Правда, срок службы песцовой собаки всего два — четыре года.

Применялся также метод отлова песца путем разрушения нор (капищ). Рано осенью, когда песец еще окончательно не покинул капище, охотник, заранее зная, что тут должен быть песцовый выводок, приезжал на капище. Песцы, почуяв охотника, скрывались в норах. Выходы из них закладывали дерном, оставляли один-два. Наклоняясь низко к норе, охотник издавал звук «ух-ух», песец «отвечал» на это негромким лаем. Охотник раскапывал нору и при помощи длинного багра («макуна») вытаскивал песца из норы. Это называлось «рубить капища». У отловленных из капищ песцов, как правило, был недозревший мех. Поэтому после отлова их держали в клетках. Из-за небрежности отлова, плохого кормления во время держания в неволе, отсутствия специально подготовленных клеток (типа звероводческих шедов) большого эффекта не было, и такая пушнина зачастую шла низким сортом. Разрушение ясе песцовых пор являлось злостным видом браконьерства, поэтому от такого метода лова песцов пришлось отказаться.

Песцовый промысел был известен русскому населению северных областей задолго до выхода в Сибирь, П. Н. Павлов считает, что песца издавна промышляли на Европейском Севере [Павлов, 1972, с. 81].

«Судя по терминам охотничьего промысла, некоторым обычаям и религиозным представлениям, русские на Индигирке, освоив новые места для жительства, сами самостоятельно стали заниматься пушным промыслом. Есть данные, что народности Севера — юкагиры, эвены и северные якуты — научились промышлять пастями песцов от русских. На это отчасти указывает употребляемое у якутов и эвенов слово «паас» — от русского «пасть» [Алексеев, 1948, с. 65].

О давнем промысле песца свидетельствуют и единые для всего Севера русские термины, обозначающие возраст зверька: норник, крестовник, чаяшник, недопесок и т. п. «Название — песец, то есть маленький пес, данное ему русскими, вполне к нему подходит; его острая мордочка напоминает полярного пса, а гавкает он точно так я?е, как щенок» [Иохельсон, 1898, с. 69].

Пушной промысел составлял главный источник существования охотников, так как, только продав шкурку песца, можно было купить какие-либо товары. Однако даже при удачном промысле охотник едва мог обеспечить себе жалкое существование. По сведениям И. А. Худякова, в 1867–1884 годы шкурка песца стоила 80–90 копеек. Надо отметить, что мех несортового песца широко использовался в быту: из него шили одеяла, шапки, шубы, рукавицы.

«Костер» дров, заготовленных на зиму.

(Фото В, В. Дмитриева.)

Весной, после окончания охотничьего сезона (после запуска пастей), охотники выезжали на собаках в море и переключались на добычу нерпы. Для этого надо было иметь «нерпичью собаку» — индигирскую лайку, обладающую высокими промысловыми качествами, специально натасканную на розыск нерпичьих лежбищ и лунок во льдах, у которых дышат нерпы. Собака, почуяв запах нерпы, разыскивает лунку и лаем дает знать хозяину.

Лунка, через которую выходит нерпа, обычно скрыта под толстым слоем снега. Снег раскапывают и лунку расширяют. Для добычи нерпы применялась сеть из толстого шпагата с ячеей в 30 см. Сеть крепится к раме, получается подобие мешка. Рама готовится из палок толщиной 3–4 см. Размер рамы 132 × 132 см. Сеть-мешок устанавливается подо льдом напротив лунки. Нерпа подплывает к лунке и выходит на лед, чтобы подышать воздухом. Затем она вертикально погружается в воду и попадает в сеть. Мясо и сало нерпы использовались на корм собакам, а шкура — на изготовление непромокаемой одежды и обуви.

Промышляли оленей во время их переправы через Индигирку. Спасаясь от жары и гнуса, стада диких оленей из лесотундры в июне уходили к Ледовитому океану, в конце августа возвращались обратно. Зная места их переправ через Индигирку, охотники устанавливали круглосуточное дежурство. Охота велась коллективно, ружьями не пользовались. Окружали оленей на ветках и кололи копьями. Каждый охотник имел, как правило, два копья. Одно длиной 3–4 м, другое — короткое — 1 м. Среди оленей попадались так называемые дракуны, которые при виде подъезжающего охотника ложились на бок и задними копытами били по ветке. В этих случаях применялось короткое копье: не доезжая до оленя нескольких метров, охотник кидал его в бок оленю. В такой охоте требовалось большое искусство и хладнокровие: находясь в неустойчивой ветке, необходимо было поразить оленя с одного удара. Следует напомнить, что никто из охотников не умел плавать, и иногда охота заканчивалась трагически.

Если оленей было больше десяти голов, считалось недопустимым перебить все стадо (табун), не оставив ни одного оленя, иначе «осердится Сендуха» и не будет удачи. Так что совершенно неправильно утверждение Н. М. Алексеева о том. что якобы у русскоустьинцев не было традиции охранять зверей. Иногда применялся и такой способ: часть охотников оставалась дежурить на реке, остальные два-три человека брали собак и старались загнать оленей в реку — это означало «ходить в Сендуху загоном».

Распределение добычи начинали с выделения одной туши хозяйству, не имеющему трудоспособных мужчин. Остальную часть делили поровну между охотниками.

В марте-апреле охотились на оленей на собаках. Запрягали в нарту 8 —10 собак, садились в нее по двое и ехали в тундру «оленей гонять». Завидя в тундре пасущихся оленей, старались незаметно к ним подъехать с противоветренной стороны, иначе «дух упадет на оленей» и они убегут. Подобравшись незаметно к оленям на 1–1,5 километра, направляли упряжку на оленей и начиналась погоня, которая продолжалась 30–40 минут, после чего олени «давали круг», то есть разворачивались на 180 градусов, и пробегали мимо охотников на расстоянии 100–200 метров. В этот момент один охотник останавливал упряжку, а второй стрелял. Все зависело от меткости охотника, а также от своевременной и прочной остановки упряжки. Хорошие стрелки в «одном кругу» убивали по пять-шесть оленей.

Летом тоже охотились на оленей с ружьями. Завидев в тундре оленей, подбирались к ним ползком и стреляли. Если не было ружей, пользовались луком.

Охотник, убивший оленей или гусей, половину всегда отдавал встретившемуся в тундре товарищу. Это называлось «давать нимат».

Была у русскоустьинцев попытка заняться оленеводством. В 1938 году пришло указание, обязывающее русскоустьинскпй колхоз завести оленей. Долго думали мужики, как выполнить эту директиву. Никто из них не знал, с какого боку подойти к оленю. Наконец придумали. Купили 50 оленей у юкагиров. Их же, во главе с Петром Едукиным по прозвищу Кобахчан, наняли пастухами.

Наступило лето. Однажды в Петров день вдруг примчался из тундры большой табун оленей и прямо у деревни кинулся в Индигирку. Мужики быстро вооружились копьями, пешнями, ружьями, закололи больше 20 животных, остальные спаслись бегством. Разделили мясо, развезли по заимкам. Это был праздник.

Примерно через неделю явился Кобахчан и заявил, что потерял колхозных оленей. Все стадо. Ему грозил по тем временам строгий суд, о чем официально было объявлено. Попик головой Кобахчан. Не пьет, не ест, ни с кем не разговаривает. Молча ходит по «сметищам» (свалкам) и что-то ищет. Думали, тронулся человек с горя… Шло заседание сессии сельсовета. Вдруг резко открывается дверь, входит Кобахчан и молча кладет на стол президиума большой олений рог с отпиленными верхушками. Затем гордо обводит взглядом присутствующих и так же молча уходит. В зале — немая тишина. Оказывается, мои земляки в охотничьем азарте перебили собственное стадо, приняв его за дикое. С тех пор русскоустьинцы и слышать не хотят об оленеводстве…

Зато они издавна в массовом количестве промышляли гусей во время линьки. Промысел ленной птицы, гусевание, практиковалось вплоть до середины 50-х годов. Автору этих строк приходилось дважды принимать участие в гусевании, в последний раз — в 1952 году на лайде Немкиной. Охотникам на 10 лодках удалось «упромыслить» 1270 гусей.

Следует подчеркнуть, что охота велась лишь на «холостых», то есть молодых, гусей и никогда объектом промысла не был «детник» — гуси с выводками. На них можно было охотиться лишь после первого Спаса — 15 августа (по новому стилю), когда птицы будут на взлете.

В июле в период линьки гуси большими массами собирались на сточных озерах («лайдах») и на речках. Точной датой начала охоты на ленных гусей считалось 20 июля (по новому стилю) — Прокопьев день. Собирались артелями по 10–15 человек и отправлялись к морю на ветках. Уезжали за 150–200 километров на Моготоевскую лопатку. Этот путь был крайне опасен и труден: приходилось на утлых ветках переезжать двадцатикилометровой ширины морской залив Характерно, что поблизости были места, на которых можно было бы успешно промышлять гусей, по приверженность к старине, к традициям предков брала свое. «Вера у нас такая, деды наши на Моготоевскую и Крестовскую лопатки ходили и нам велели», — любили говорить индигирцы.

Добравшись до места промысла, разбивали лагерь и ждали ясного безветренного дня. Дождавшись его, выезжали на поиски гусей. Гуси днем обычно плавали стадом посередине большого озера. Завидев охотников, они старались выйти на берег и перебежать на другое озеро. Тут вперед отправлялись два-три лучших гребца, задача которых — быстро выехать на противоположный берег и выгнать гусей на середину лайды. Все участники гребут в быстром темпе и окружают «стадо», иногда грести вокруг лайды приходилось четыре-пять километров без передышки. Это называлось «огребать лайду», что требовало выносливости («пертужины») и быстроты езды на ветках. Постепенно гуси оказывались окруженными. Охотники держались в некотором отдалении от гусей и дрейфовали на ветках. В эти моменты запрещалось громко кричать и шуметь. Лишь иногда раздается команда старшего: «Лодка, близко не загребай! Попугивай, попугивай!» пли «Лодка, держи нос на каргу! Подтабанивай!» Так продолжалось четыре-пять часов, постепенно кольцо вокруг гусей сжималось, они сбивались в плотную кучу и, гогоча, устремлялись к берегу. В этот момент два человека на берегу ставили невод: вытянутым полукругом устанавливали полутарометровые вешки, на которые натягивали нитяную сеть. Нижнюю часть невода прикрепляли к земле спицами, крылья невода выводили в воду. Таким образом, получался своеобразный загон длиной 15–20, шириной 3–4 и высотой полтора метра. Гусей постепенно подводили к берегу, ветки становились впритык друг к другу, нос одной ветки соприкасался с кормой другой. Иначе в образовавшуюся щель гуси могли уйти. Некоторые охотники, раздевшись, отважно спускались в ледяную воду и двигали ветки руками. Наконец гусей загоняли в невод и закрывали ворота. Два-три охотника заходили в загон, свертывали гусям шеи и выкидывали их через невод. Бить гусей палками или стрелять из луков и ружей категорически запрещалось, в противном случае гуси могли порушить невод и разбежаться.

При удачной охоте в один загон промышляли одну-две тысячи гусей. Этот метод охоты требовал исключительной внимательности и дисциплины. Поэтому выбирался старший, распоряжения которого беспрекословно выполнялись. Провинившихся на охоте наказывали оригинальным способом: снимали с него штаны и сажали на пять — десять минут в лужу.

Добытых гусей делили следующим образом: на невод выделялся один пай, который, в свою очередь, распределяли между теми, кому он принадлежал (обычно двум-трем совладельцам). Каждый взрослый охотник получал равный пай. Присутствующие дети (мальчики) тоже получали свою долю. Ребенок до семи лет получал 1/8 пая, от семи до 12 — 1/4, от 12 до 16 — 1/2 пая и старше 16 лет — полный пай.

По окончании в загоне оставляли одного гуся, которого выпускали на волю со словами: «Вот мы тебя живого оставляем и на Сендуху выпускаем, ты нам за это на будущий год приведи сюда побольше своих товарищей» [Зензинов, 19166, с. 78].

Из добытых гусей дополнительно выделялись два пая. Один покупал кто-нибудь из охотников, и на вырученные средства в церкви заказывали молебен в честь Николая Чудотворца — главного покровителя охотников и рыбаков. Второй пай шел на призы («веса») победителям соревнований на ветках, которые устраивались сразу же после завершения промысла на расстояние 8—10 километров. Устанавливали обычно три приза, каждый — определенное количество гусей, к которым какой-нибудь состоятельный хозяин добавлял от себя осьмушку чая или пару листов табака. Победителя называли «гребцом». Следует указать, что в Русском Устье гребцами назывались не просто люди, умеющие плавать на ветке, а хорошо и быстро плавать. Причем гребцы были двух видов: «пертужие» гребцы, которые не боялись встречного ветра и могли за день свободно проплыть против течения 70–80 километров, и «хлесткие» — гребцы на короткие дистанции. Рассказывают, что будто бы в старину были такие молодцы, которые на расстоянии двух-трех километров не отставали от летящей чайки.

Добытых гусей ощипывали и складывали в ледовые ямы, птица в этом естественном холодильнике сохранялись довольно хорошо. Зимой яму вскрывали и смерзшихся гусей привозили домой. Неощипанные гуси сохранялись хуже.

Бывали случаи, что из добытых гусей зимой охотник не находил ни одного: их «съедала пакость», то есть уничтожали песцы. Часть гусей везли домой. Возвращаться против течения и встречных ветров приходилось четыре-пять дней. Чтобы гуси не испортились. из них делали «балбахи»: у неощипанного гуся особым образом удаляли внутренности и кости. В образовавшийся своеобразный мешок можно поместить мясо двух-трех гусей.

Куропаток осенью и весной ловили силками («шил-лями»). Этим промыслом вблизи селений занимались чаще всего дети и женщины. В основе промысла куропатки — две подмеченные особенности ее поведения: первая — она двигается в основном вдоль берегов речек и по опушке тальниковых рощиц; вторая, — встретив препятствие, птица не перелетает через неги, а обходит.

Учитывая это, поперек предполагаемого пути куропаток сооружается небольшой заборчик из тальника и снега («огород») с пятью-семью воротцами, где насыпалась приманка (ягоды и почки тальника) и укреплялась петля из ниток или конского волоса. Одним концом петля привязывалась к палке («кунелге»). Куропатка, привлеченная рассыпанной приманкой, входила в воротца и попадалась в петлю.

Бывало, в марте — апреле, утром рано, еще до занятий в школе, мать будит: «Сынок, сегодня хороший утренник. Крупашечки кричат. Сбегай-ка, проведай свой огородик». Накинув пальтишко, резво бежишь по утреннему морозцу. В случае удачи, переполненный счастьем, сознанием, что ты кормилец, не спеша, с мужской солидностью возвращаешься домой.

Иногда по берегам речек на высоких шестах растягивали сети, в которых также запутывались куропатки. Силками ловили и уток на гнездах. Когда находили утиное гнездо, в нем оставляли только одно яйцо. Над гнездом строили из травы и мха небольшой двухстенный шалашик и устанавливали петлю.

На медведей охотились в берлоге копьями и ружьями. Если медведь встречался зимой в тундре, то поступали следующим образом: спаривали две нарты собак и гнались за медведем. Сначала отпускали двух собак, которые должны были «облаять» и остановить медведя. Когда его догоняли, то хозяин правой упряжки командовал своим собакам бежать направо, а хозяин левой — налево. Медведь оказывался в окружении собак и садился на баран нарты. В это время его закалывали копьями.

Рыболовный промысел

Рыболовство было основным занятием русских старожилов. Именно оно поставляло главный продукт питания для людей и корм для собак. Слова «рыба» и «еда» здесь были идентичны, часто можно было услышать выражения: «Еда появилась», «Еду хорошо промышляли», «Без еды сидят» и т. п. — все это о рыбе.

Основные виды рыбы, которую промышляли в Индигирке, — омуль, муксун, ряпушка, чир, нельма.

Все рыболовные участки традиционно были закреплены за отдельными хозяйствами. Причем участок переходил от отца к сыну, от сына к внуку.

Рыбаки испытывали острую нужду в конском волосе, конопле, пряже — в самом необходимом для изготовления рыбачьих снастей. Старики рассказывали, что были даже случаи, когда женщины косы обрезали и плели из них сети.

В апреле 1901 года русскоустьинцы обратились с ходатайством в Якутское областное управление о выделении им ссуды в сумме 916 рублей 50 копеек для приобретения рыболовных снастей. Ответ они получили через два года: «Общее присутствие не признало приговора верхоянских мещан о выдаче им в ссуду 916 рублей 50 копеек сроком на 5 лет заслуживающимуважения[2] (разрядка моя. — А. Ч.), а потому журналом от 29 ноября 1903 года за № 546 определило: означенное ходатайство оставить без удовлетворения, о чем и объявить мещанам через верхоянского исправника [ЦГА ЯАССР, ф. 8, on. 1, д. 258]. Лишенные какой-либо материальной поддержки со стороны государства, люди продолжали упорную борьбу за свое существование.

Лов рыбы неводом начинался с Федосьина дня то есть с 29 мая (здесь и далее даты даются по старому стилю), и продолжался до 14 сентября (Воздвиженьев день). После этого невода «вешали», так как рыба после нереста «поворачивала» к морю.

В результате длительной и тяжелой трудовой деятельности по освоению края у индигирщиков выработался довольно четкий промыслово-хозяйственный календарь. Например:

Егорьев день (23.04) — прилет гусей.

Весенний Никола (9.05) — солнце не заходит за горизонт.

Федосьин день (29.05) — добыча «свежины», то есть начало лова рыбы по открытой воде. Существовала поговорка: «Егорий с травой, Микола с водой, Федосья с едой».

Прокопьев день (8.07) — начало гусевания и массовый ход чира.

Успенье (15.08) — начало массового хода ряпушки («сельдятки»).

Ильин день (20.07) — солнце первый раз заходит за горизонт.

Михайлов день (8.09) — начало полярной ночи.

Покров (01.10) — начало езды на собаках.

Дмитриев день (26.10) — насторожка пастей.

Крещение (06.01) — выход солнца, конец полярной ночи.

Евдокии день (1.03) — запрещается пользоваться освещением.

Алексеев день (17.03) — выезд на лов нерпы и т. п.

Неводом рыбачили в основном женщины и дети. На более богатых промысловых участках собиралось несколько семей. Избирался староста участка. Неводной лов назывался «неводьбой», а отдельное притонение — «метанием тони».

Время между окончанием одного притонения и началом другого — «нажидание тони» — устанавливалось по солнцу и отдельным ориентирам и не должно было превышать примерно одного часа (хотя часов ни у кого не было). Если кто-либо не придерживался этого времени, его «понужали», то есть велели поторопиться, что иногда вызывало недоразумение.

Наиболее удачными для промысла, особенно в августе и сентябре, считались утреннее (в период восхода солнца) и вечернее (в период захода) притонения. На утреннее притонение — «пристройку» — и на вечернее — «закатну» — устанавливалась очередность. Невод длиной 70–80 м состоит из двух крыльев, из которых одно, «бережное», делалось короче и ниже. Крылья эти связывались из отдельных сетей («мереж») от 10 до 15 м длиной и до 4 м высотой. Крылья невода пришивались к мотне, имеющей форму мешка. Нити мотни делались толще, ячеи меньших размеров — обычно в два пальца диаметром. Мотня вязалась отдельно.

Через ячейки верхнего и нижнего краев невода пропускалась тетива — веревка толщиной 1 см. К верхней тетиве через 25–30 сантиметров привязывались деревянные поплавки («плавки»), а к нижней — грузила («кибасья»). Поплавки длиной 20 см и шириной 10 см делались из сухого корня лиственницы овальной, несколько удлиненной формы, с отверстием на одном конце, сквозь которое пропускалась веревка для подвязывания к тетиве. Грузила неводные («кибасья») размером 8 X 5 см делались из мамонтовой кости или из оленьих рогов.

Выдаваясь на 2–4 см от концов невода, тетивы соединялись вместе треугольником и образовывали «уши», у которых нижняя сторона длиннее. К концам «ушей» привязывался деревянный поплавок («наплав») длиной около 50 см для того, чтобы «уши» невода плавали по верху, не опускаясь на дно. К «ушам» привязывались длинные веревки — «клячи» («речник» и «бережник»), посредством которых тянут невод. Над мотней на верхней тетиве привязывался большой поплавок («логда»), который представляет собой два полукруга диаметром 30 см, скрепленных между собой поперечиной под прямым углом. Один полукруг имеет посередине круглое отверстие, а второй — крестообразный вырез. Мотня имеет длину 3–5 м.

Закидывали невод, как правило, втроем: один шел по берегу («бережничал»), второй — сидел на веслах («выгребал»), а третий — выкидывал невод («выбрасывальщик»), Если не хватало третьего человека, то нанимали со стороны за 1/3 улова («работник из части»).

Во время массового хода рыбы, особенно в августе, устанавливалась круглосуточная неводьба.

Вспоминаются тяжелые военные годы: скудное питание, нехватка одежды, обуви. Ноги и руки в постоянной сырости. Иногда приходилось рыбачить босиком. Зачастую мы, дети, и не радовались хорошим уловам, потому что для нас это был тяжелый изнурительный труд. Ведь пойманную рыбу надо было отвезти на лодке за 5—10 километров и сдать на приемный пункт, все это делалось вручную. Чего греха таить, мы иногда в душе молились: «Хоть бы низовая погода упала да по плесу и дунула на три дня, вот бы отоспались!».

Небольшие речки, вытекающие из больших озер, по которым рыба шла на нерест или возвращалась обратно в море, коллективно перегораживали. Из крепкой неводной дели изготавливали ставной невод — «паек» — и устанавливали его на прочных жердях («тычках») поперек реки. В такой коллективной ловле активно участвовали женщины, но распределение добычи шло по количеству мужских душ в хозяйстве. Один пай выделялся владельцам «пайка».

Мужчины ловили рыбу сетями. Ее плели (вязали) из конского волоса. Высота сети 2 м (27–29 узлов), длина 18–20 м (300–350 ячей). Размер ячеи определяли при помощи пальцев (перстов). На омуля применялась сеть «пятирик» — пять перстов (что соответствовало 50 мм), на чира — «шестирик» (шесть перстов), на муксуна и нельму — «семирик» (семь перстов). Сети, предназначенные для лова ряпушки, назывались «сельдевиками», размер ячеи — три перста (30 мм). Каждая сеть, как и невод, имела верхнюю и нижнюю тетивы, к ним привязывались поплавки и грузила. Сетные поплавки были трех видов:

а) поплавки для крупноячейных сетей — «трупки». «Трупка» — деревянная пластинка длиной 10 см, шириной 3 см и толщиной 1 см прикреплялась к тетиве постоянно на весь срок службы сети;

б) поплавки для «сельдевой» — «плавки». Это деревянные круги диаметром 7–8 см с вырезом посередине для продевания веревок и связывания их вместе, когда сеть находится в сложенном виде;

в) временные поплавки — «наплавы». Это толстые круглые палки длиной 50–60 см, которые привязывались во время установки сети. Если сеть снимали, наплавы отвязывали и сушили на солнце. Иногда вместо наплавов привязывали небольшие чурочки («кирбены»).

Сетевые грузила («кибасья») делались из мелких камней, прикрепляемых корнями тальника к деревянному кольцу диаметром 10–14 см. Деревянные кольца изготавливались из наружного крепкого сухого слоя лиственницы — «крепя» — и пропаривались в горячей воде. Кольца хорошо предохраняли камни от запутывания в ячеях сети.

Для плетения неводов и нитяных сетей употреблялись:

а) костяная или деревянная игла — челнок, на которой наматываются нитки;

б) дощечка, служащая меркой ячеи (в зависимости от вида рыбы имела различную ширину).

Техника плетения волосяной сети такова: нить для плетения сучится на коленях и составляется из пяти-семи волосков. Полученные таким образом две нитки соединяются между собой на одном конце двойным узлом. От этого узла посредством костяной или деревянной мерки («садки»), имеющей по краям зарубки для различных ячей, откладывается необходимая для ячеи сети длина и делается второй узел. Таким образом, получается первая ячейка сети. И когда таких ячей накопится 50 штук («столбик»), их продевают на особую костяную (деревянную) пластинку, заключенную между двумя концами костяной (деревянной) дужки («сетной головки»). После этого, опять же измеряя меркой («садкой»), продолжают делать второй ряд ячей, соединяя одну нить первой пары с нитью второй пары. Когда нити близки к концу, снизу привязывают другие. Таким же образом делаются и другие ряды узлов. Когда будет завязан 29—31-й ряды узлов, готов один «столбик» сети. Для сети требуется шесть-семь таких «столбиков». Готовые «столбики» стоймя соединяются между собой при помощи волосяных ниток. Тетиву для сетей сучили тоже из конского волоса. Сучили на колене, для этого на него надевали «наколенник» — кусок замши, — время от времени посыпая его золой.

Изготовлением и ремонтом невода занимались женщины. Мужчины для него делали лишь поплавки и грузила. Ранней весной, во время половодья, сети ставили в лайдах, курьях и в небольших речках, летом в «уловах» на реке — заводях. Все улова были на учете и закреплялись за отдельными хозяйствами или заимками.

Осенью, в сентябре, в глубоких местах сети опускали на дно реки («спускали на яму»), где ловились, в основном, муксун и нельма. После ледостава ставили сети на реке и озерах. В декабре все рыбаки выезжали на устье Индигирки «метать сети», то есть ставить их на морского омуля.

Методика постановки сетей подо льдом такова. Пешней продалбливали прорубь, затем отмеряли расстояние но длине сети и продалбливали вторую лунку. Опускали под лед длинную тонкую жердь («норило»), за конец которой привязывали длинную веревку («прогон»), «Норила» на всю длину сети не хватало, поэтому посередине прорубали вспомогательную лунку, куда спускали палку с крючком на конце («крук»), при помощи которой ловили норило. Норило проталкивали к следующей лунке при помощи специальной рогулины («вилки»). Для выкидывания льда из проруби применялся «сак» — палка длиной 1,5 м с деревянным переплетенным обручем на конце. Каждый рыбак устанавливал в ряд поперек реки восемь — десять сетей («ярус»).

В декабре лед на Индигирке достигает полутарометровой толщины, в этих условиях установка сетей — дело исключительно трудоемкое, требующее физической закалки и уменья.

Рассказывают, что в старину были удалые люди («долбцы») — мастера подледного лова. Будто бы хороший долбец в декабрьский мороз за четыре часа мог один установить восемь сетей, на пяти-шестиметровой глубине со дна реки при помощи пешни и веревки мог достать упавший в воду нож или трубку. Наконец, под полутораметровым слоем льда сращивал два норила и т. п.

Осенью производился подледный лов налима переметами при помощи «уд». «Уда» — деревянная или костяная спица длиной 7–8 см, концы которой остро заточены. К середине спицы привязывалась крепкая нить длиной 20 см, другой конец нити прикреплялся к поводку. Нажива (обычно полрянушки) прикреплялась на одном конце уды.

Индигирщики, как и все русские старожилы Севера, были и остаются прекрасными рыболовами и охотниками. На основе векового опыта они выработали навыки бережного отношения к природе и рационального использования ее ресурсов. Особенно это относится к рыбе, которая была их основной пищей. У них имелись своеобразные заказники, в которых они или вовсе не рыбачили, или занимались промыслом только в определенное, строго ограниченное время.

Запрещалось, например, заниматься подледным ловом до Дмитриева дня, то есть до 26 декабря (по старому стилю) в следующих местах: ниже Степанова по Русско-Устьинской протоке, ниже Карбаса — по Новой, ниже Туркуна — по Средней и ниже Колесова — по Колымской протоке. Это были места зимнего нагула рыбы.

Ездовое собаководство

Собачий транспорт на северо-востоке Азии на протяжении столетий был одним из главных средств передвижения. Только благодаря ему можно было успешно вести пушной промысел, рыболовство, обеспечивать хозяйственные нужды населения, почту, административные и торговые перевозки. Благодаря ему географическими экспедициями исследовались огромные пространства, открывались новые земли, осваивался этот далекий край.

Содержание собачьей упряжки, как известно, обходится дорого, но этот вид транспорта необходим до сих пор. Лишь в последние годы в тундру пришла техника и потеснила его.

Следует указать, что по упряжному собаководству Сибири имеется значительная литература. Исследование методики езды на собаках мы находим в работах Б. О. Долгих, М. Г. Левина, Л. П. Лащук, А. П. Степанова, Н. М. Михеля, П. Третьякова и других.

В названиях отдельных деталей нарты и в системе ведения собаководства у русского населения Индигирки и Енисея имеется много общих черт. Однако у индигирщиков есть некоторые отличительные особенности.

Мастерство колымо-индигирских русских старожилов в воспитании и дрессировке собак высоко оценивалось известным полярным исследователем Р. Амундсеном. «Единственное средство передвижения у них — нарты и собаки. Зато они на редкость опытны в этой области, и сущее удовольствие смотреть, как они подкатывают к кораблю без шума, гама и понукания собак. Они даже не пускают в ход бича. Короткими возгласами они в совершенстве управляют своими собаками.

Животные так хорошо выдрессированы, что с величайшей легкостью и спокойствием передвигаются там, где мы с бранью, проклятиями и свистом бичей не можем заставить своих сдвинуться с места.

Впрочем, причина заключается не только в том, что они могут направлять своих животных куда хотят, но и в самом способе упряжки. Мы применяем гренладский способ — веерообразный, который требует чрезвычайно много места и как нельзя хуже использует тяговую силу животных. А здесь собаки привязаны к длинной веревке по две с каждой стороны, и таким образом тяговая сила их используется полностью.

Кроме того они обледеняют полозья нарт, так что последние скользят очень легко. Мы никогда не удосуживались это делать, и, вероятно, много от этого теряли. Другими словами — в езде на собаках эти русские и чукчи стоят выше всех, кого мне приходилось видеть» [Амундсен, 1936, с. 325].

Полозья индигирской нарты (длиной 3–3,2 м, шириной 8 —10 см и толщиной 2–3 см) изготовлялись из моченой березы или дуба, а в случае отсутствия этих пород дерева — из молодой лиственницы с сохранением лубяного слоя. (Последние называются «соковыми», они крайне непрочны и почти вышли из употребления.) Делались полозья также из наружного затвердевшего слоя старой сухой лиственницы. Наружный слой такой лиственницы называется «кренем», а полозья из него «креневыми». (Из креня, который обладает хорошей упругостью, делали также луки и кольца для сетяных грузил.)

Индигирская нарта. (Фото Б. В. Дмитриева.)

Обычно в сентябре полозья — как старые, так и новые — на две-три недели погружают в воду, в результате чего они получают гибкость и «хорошо держат лед» — то есть зимой, когда полоз покрывают тонким слоем льда, он дольше сохраняется.

У каждого хозяина имелось несколько пар полозьев, и в течение зимы в зависимости от состояния снежного покрова он несколько раз менял их. Осенью по рыхлому сырому снегу употреблялись креневые или дубовые, полозья, которые не «вайдают», то есть не покрывают льдом. В холодное время года ездили на березовых полозьях, а весной, по насту, вновь заменяли их дубовыми. Зачастую весной пользовались и стальными полозьями, которые прибивали к обычным. Весной и ранней осенью применяли также полозья из китовых ребер, которые назывались «костяными». Они подвязывались к обычным полозьям ремнями. Китовые полозья стоили дорого, поскольку привозились с Чукотки. К полозьям крепятся четыре пары копыльев на расстоянии примерно 35 сантиметров пара от пары. Каждый копыл имеет на конце конический шип («нянуг»), который вставлялся в гнездо на полозе. К полозу копыл прикрепляется при помощи специального крепкого ремня («кипары»). Для закрепления каждого копыла в полозе просверлено четыре отверстия, куда особым образом пропускается кипара.

Каждая пара копыльев соединена между собой при помощи крепкой поперечины («вязка»), концы которой имеют коническую форму; кроме того каждая пара копыльев ниже и выше вязка стянута «поясками». Между верхними поясками и вязками вдоль нарты пропускаются две тонкие и крепкие жерди — «вардины».

Пространство между доской и вардиной переплетается тонкими ремнями — «кутагами». Передняя часть полоза («головка») загнута при помощи специального шаблона («бала»). Перед тем как загибать головки, их распаривают в горячей воде. К головкам полозьев прикрепляется горизонтальная дуга («баран»). Чтобы полозья не разогнулись, концы барана натуго соединены ремнями («подъемами») с передней парой копыльев. Концы барана стянуты также поперечиной, на которую кладется передняя часть настила. Копылья на палозе установлены вертикально и несколько отклонены вовнутрь. По ширине нарта имеет три измерения: по полозьям, по вязкам и по вардинам. Наибольшая ее ширина всегда по полозьям (65 см), наименьшая — по вязкам (62 см), поэтому у нарты хорошая устойчивость. К передней паре копыльев прикрепляется вертикальная дуга, которая служит своеобразным рулем и опорой для возницы. В задней части нарты к вардинам также прикреплена небольшая горизонтальная дуга, пространство между ней и настилом переплетается ремнями, в образовавшийся небольшой кузовок укладываются необходимые дорожные вещи.

В задней части нарты есть специальное приспособление — четыре тонких столбика высотой около 1 м, прикрепленных к двум задним парам копыльев. По верху столбики с трех сторон соединены планками. Для прочности передние два столбика укреплены при помощи двух наклонных планок, идущих от их середины к верхней части средней пары копыльев. Пространство между горизонтальными планками к вардинам переплетено ремнями. Этот своеобразный кузов («кратка») — очень удобное приспособление при перевозке пассажиров (особенно женщин с детьми) и грузов. При необходимости вместо кратки делали другое приспособление — «кибитку».

Полужесткое крепление нарты делает ее гибкой и прочной. Кроме каюра на нарту кладут груз в 2–3 центнера в зависимости от количества собак и времени года, из расчета в среднем 25 кг на одну собаку. В отдельных случаях весной в марте — апреле, когда хорошее скольжение, 10–12 собак везут до 5 центнеров груза.

Нарта жителей Русского Устья отличается от всех других ее типов легкостью, хорошей проходимостью и долговечностью. Кто имел хорошие ремни и березу (ремни обычно из моржовой или из лосиной кожи, а их не просто было приобрести), тот имел хорошую, прочную нарту, он ездил дальше, больше перевозил грузов, следовательно, и больше зарабатывал.

Нарта, состоящая из четырех пар копыльев, называется четверкой, или дорожной нартой, она предназначена для дальних поездок. Для мелких хозяйственных нужд использовалась «домашняя», или «бабья», нарта, она состоит из трех копыльев и называется «тройка-нарта».

Копылья нарты, дуга и баран обычно окрашены. Хорошая прочная и удобная нарта говорит о деловитости ее владельца. Сделать нарту может не каждый. Изготовление ее — процесс трудоемкий. Копылья и полозья делали специальные мастера. Сборка же нарты из готовых деталей занимает 2–3 часа.

Для остановки упряжки использовался прикол — «прудило». Прудило — круглая березовая палка длиной 1,2 м, в верхней — «ручной» — части несколько утончена, на самом конце имеет некоторое расширение — «шляпку». Это сделано для того, чтобы его удобно было держать в руке. На другой — нижний — конец прудила одевалось железное кольцо — «обойма» и вбивался стальной шип. К верхнему концу прудила прикреплялось несколько колец, которые при быстрой езде бренчат и тем самым в какой-то мере разнообразят утомительно-однообразное движение. Прудило служило также и погонычем для нерадивых собак. Иногда каюр кидал прудило непослушной собаке на спину. Кольца не дают упавшему прудилу откатиться в сторону, и каюр, не вставая с нарты, мог на ходу подхватить его, нарта не останавливалась ни на секунду. При остановке нарты прудило продевали в петлю, привязанную к правому переднему копылу, и глубоко вбивали его в снег, упряжка оказывалась на надежном приколе. По длине нарты шился широкий мешок из прочной ткани — «чум». Чум клали на нарту, в него завертывали все то, что подлежит перевозке, и стягивали от вардины к вардине несколько раз прочным ремнем — «позором».

Способ расположения собак в запряжке индигирцев — парный. Собаки пристегиваются к поводку («потягу») попарно на расстоянии полутора метров пара от пары. Поводок изготавливали из моржовой или лосиной кожи. Для лучшей прочности и эластичности его смазывали рыбьим жиром и коптили. Общая длина поводка на упряжку из десяти собак — примерно восемь метров. Поводок одним концом привязывается к барану, к другому концу его пристегивается два передовика. Посредством свободного короткого тонкого ремешка вся упряжка во время остановок привязывается к какому-либо неподвижному предмету.

Собачья упряжь («алык») — кожаная петля с двумя, а иногда даже тремя перемычками посередине. Лямка проходит по бокам собаки, к ее концам через металлический «вертлюк» прикрепляется узкий и длинный ремень — «свара», при помощи которого собака пристегивается к поводку. Каждый алык имеет ремень, проходящий под брюхом собаки, — «подбрюшник». Алыки шились из нерпичьей или свиной кожи, снаружи зачастую обшивались сукном и орнаментировались. Иногда наиболее красивым и заслуженным собакам повязывали вышитый ошейник («галстук») и даже маленький колокольчик («шеркунец»).

Впереди запрягаются, как правило, две собаки: одна главная — передовик, вторая — наиболее «смышленая» молодая собака — будущий передовик. Щенков, впервые запряженных, «чтобы не бросались в сторону и научились тянуть», а также ленивых собак привязывали к поводку кроме алыка дополнительным ремнем — «нагорликом». Хорошо выученная передовая собака — главное богатство хозяина упряжки.

Ценность передовой собаки не только в том что она ведет упряжку и делает ее управляемой, а и в том, что в полярную ночь, в пургу не сбивается с маршрута, заданного хозяином, на далеком расстоянии чувствует жилье и «хорошо гонит дорогу», то есть различает давно занесенную снегом дорогу. Нередки случаи, Когда застигнутые пургой охотники ехали наугад, полагаясь на чутье собаки-передовика, и обычно она выводила упряжку к жилью.

Улучшению породности собак всегда уделялось большое внимание. Покупали на Яне хороших производителей. Осенью в период случки обменивались кобелями. Для содержания ощенившейся суки у каждого владельца имелось специальное помещение — «стая», в котором содержали щенков до двухмесячного возраста. Все кобели, предназначенные для упряжки, в первую же осень своей жизни (9 —10 месяцев от роду) кастрировались. Не кастрированный кобель плохо работает в упряжке, худеет.

Существовали неписаные правила собаководства. Например, если собака часто худела при нормальном питании, у нее отрубали кончик хвоста. После этого собака будто бы становилась плотнотелой. Бывают собаки, которые имеют привычку поедать упряжь (алык, поводок). У них разрезали среднюю часть языка и якобы «вытаскивали черву».

Осенью после долгого перерыва, езда начиналась с разминки собак, то есть с поездок на короткие расстояния в 2–3 километра. Постепенно поездки удлинялись, и через неделю начиналась обычная езда. В зимнее время при езде на собаках делали кратковременные остановки — «поберда» — на 5—10 минут через каждые 4–5 километров, весной «поберда» делали через 10–12 километров. С утра делали частые кратковременные остановки, а к вечеру дистанции между ними увеличивались, зато «поберда» становились более продолжительными.

Как уже говорилось, для лучшего скольжения полозья покрывали слоем льда толщиной примерно один сантиметр. Это делали следующим образом: нарту переворачивали вверх полозьями и кусочком шкуры, смоченным в воде, проводили по полозьям. Операция повторялась несколько раз, пока на полозьях не образовывался достаточно толстый и гладкий слой льда. Весной (в мае — апреле), чтобы лед с полозьев не выветривался на больших остановках, нарту закапывали в снег. В холодное время года (январь — февраль) при встречном ветре бывают частые случаи, когда собаки с короткой шерстью отмораживают пах, после чего они оказываются почти непригодными к упряжке. Поэтому каждый каюр имел с собой несколько «ошейников» — повязок, сшитых из песцовых или заячьих шкурок. Такие ошейники подвязывали к паху собаки. При нехватке собак вынужденно запрягали суку через неделю-две после щенения. Для того чтобы она не обморозила соски, шили для нее большую теплую меховую повязку — «нагрудник». Обморозить собаку считалось признаком крайней бесхозяйственности, и такой хозяин вызывал не только насмешки, но и презрение товарищей.

Индигирские ездовые собаки. (Фото Б. В. Дмитриева.)

Весной при длительной езде по насту или гололеду у собак образуются рапы на лапах. Во избежание этого шили из крепкой и толстой ткани специальные «сапожки», или «торбоски», которые надевали собакам на ноги. Пораненные собачьи лапы теперь смазывают йодом, а в старину в таз с горячей водой насыпали порох и в таком растворе промывали собакам раны.

Кормили собак один раз в день, обычно в обеденное время, если не предстояла поездка. Во время же езды собак кормили только после того, как был закончен дневной маршрут. Если же они только что накормлены, то никакие обстоятельства не заставят каюра ехать: езда на сытых собаках вызывает у них рвоту, собаки худеют и долгое время не могут поправиться. Кормили их рыбой, из расчета полтора килограмма рыбы в день на собаку в зимнее время, один — весной. Иногда рыбу варили с примесью муки. Весной давали собакам нерпичье сало: 100–200 граммов сала и 0,5 килограмма рыбы. Кормили собак в специальном деревянном корыте длиной 2,5–3 м. Одновременно в нем можно кормить 8 —10 собак.

Управлялись собаки командами: «подьпо!» — направо; «кур-р-р!» — налево; «потьца!» — вперед; «то-о-о!» — стой. У индигирских якутов команды были другие: направо — «тях-тях!», налево — «нарях! нарях!».

Управлять нартой далеко не просто. Каюр сидит с правой стороны. Левой рукой он держится за дугу, а в правой у него прудило, правая нога стоит на полозе. Особенно тяжело управлять нартой при быстрой езде по хорошо укатанной дороге с частыми спусками, подъемами и поворотами. Если каюр замечает, что нарта делает крутой правый поворот, то он становится на полоз и свешивается на правую сторону, если же левый поворот — он ложится поперек нарты и свешивается на левую сторону.

При быстрой езде каюру необходима быстрота реакции на всех спусках, поворотах и т. д. Зазевавшийся возница в одно мгновенье может оказаться под нартой и упустить упряжку. Много забот у каюра, когда едет несколько нарт, и особенно утром: надо внимательно следить, чтобы полоз не попал на испражнение — иначе прилипший к полозу и сейчас же замерзший кал будет большим тормозом; в таком случае нарту опрокидывали и ножом соскабливали наледь с полоза.

Чтобы управлять упряжкой, надо обладать не только сноровкой и опытом, но и в определенной степени мужеством и выносливостью. Можно только представить картину: глухая полярная ночь, безбрежная, однообразная снежная равнина. По этой снежной целине движется собачья упряжка, вокруг на десятки километров ни жилья, ни кустика, ни деревца.

Чем ориентируется каюр? В ясную погоду — по звездам да по ему одному известным приметам на голой тундре. Если нет звезд, каюр обычно свою правую ногу волочит по снегу. Он знает, какой ветер дул накануне и в каком направлении образовались снежные барханчики. Ногой он определяет угол их скоса и тем самым держит заданное направление. Ориентировались также по ветру, по наклону травы под снегом, по корягам на речных отмелях и т. п. Компасом русскоустьинцы не пользовались, целиком полагаясь на свой опыт и интуицию.

Случалось, что пурга вынуждала ночевать прямо в снегу. Единственное спасение в таком случае — собаки. Остановив нарту, каюр обкладывал себя собаками и, согреваясь их теплом, пережидал пургу.

Собачьи нарты имеют несколько ограниченное значение как грузовой транспорт, так как берут сравнительно мало полезного груза, особенно при поездках на большие расстояния, когда значительную часть его составляет корм для собак. Однако в освоении северо-востока Сибири собачий транспорт сыграл исключительно большую роль. Все северные экспедиции, начиная с экспедиции В. Беринга вплоть до наших дней, успешно пользовались этим транспортом.

С 1911 года начались ежегодные пароходные торговые рейсы из Владивостока к устью Колымы. Товары для колымо-индигирского края разгружались в порту Амбарчик, а оттуда развозились по тундре. Русско-устьинцы ездили в Амбарчик вплоть до 1935 года — до начала регулярных морских рейсов к устью Индигирки. Каждому хозяйству давалось твердое задание: за зиму из Амбарчика доставить для общественных нужд не менее 20 пудов грузов. С учетом того, что с собой надо было брать корм для собак, груз на одну нарту достигал 500–600 килограммов. И его надо было доставить за 700–750 килограммов.

Известны случаи, когда одна упряжка без смены проходила с Яны на Индигирку или с Индигирки на Колыму за трое суток, то есть — более 700 километров. При этом следует отметить одну из ценнейших особенностей собачьего транспорта, отличающих его от конного и оленьего. Собаки обычно идут до тех пор, пока у них есть силы, и в случае хорошего корма и относительно благоприятной погоды способны работать изо дня в день очень продолжительное время.

Индигирская лайка всегда была предметом купли на Яне и Колыме, и к умению езды на собаках индигирщики относились очень ревниво. Искусство езды на собаках подразделялось на три вида. Первое — это умение натренировать собак на скорость, второе — возможность перевозки наибольшего количества груза и на наибольшее расстояние. Третье, самое главное, — умение ориентироваться на местности при любой погоде. Ежегодно мещане отправлялись в Нижнеколымск пли в Усть-Янск. Каждый запрягал по 12–15 собак, половину из них он там продавал.

«Собачий вопрос» в жизни русскоустьинца, как и в жизни походчанина, занимал большое место. Собак называли скотом или скотинкой, а конуру — стаей, стайкой (очевидно, в память о домашнем животноводстве, которым занимались предки в «мудреной» Руси). При встречах, за чашкой чая зимними вечерами заводились бесконечные разговоры о собаках, об их повадках, о лучших ездоках и т. д. и т. п. Тут же совершалась купля-продажа или обмен собаками. Были некоторые заядлые собачники, которые знали «в лицо» чуть ли не каждую собаку на Нижней Индигирке.

Такой повышенный интерес местных жителей к собакам объясним, ибо от хорошего состояния собачьего транспорта зависело благополучие не только отдельных семей, но и большинства жителей тундры.

Все изложенное выше дает нам основание отнести индигирское упряжное собаководство к восточно-сибирскому типу, носителем которого является в основном русское старожильческое население. Русские еще в XVII веке сталкивались с юкагирами на Индигирке и Колыме, но «юкагиры ездили на собаках в санях своеобразной формы» [Шренк, 1883, с. 71]. И только с приходом русских на Индигирку этот тип упряжного собаководства получил широкое распространение, вытеснив в ряде районов другие, устаревшие типы, что является одним из свидетельств благотворного влияния передовой хозяйственной культуры русского народа на Сыт и культуры народностей Крайнего Севера.

Другие средства передвижения

Для передвижения летом старожилы использовали два типа лодок: «карбас» и «ветку». Карбас — большая двухвесельная лодка, предназначенная для неводного лова рыбы или перекочевок. Строилась она из лиственничных досок внахлестку. Доски между собой сшивались распаренными прутьями тальника, щели и пазы конопатились мхом. Длина карбаса достигала 4–4,25 м, грузоподъемность — до 500 кг [Биркенгоф, 1972, с. 131].

Ветка — лодка для постоянных разъездов: на охоту и рыбную ловлю на дальние расстояния, на ней осуществлялась в летнее время связь. На ветках ходили «но гуси», переплывая морские заливы шириной около 20 км, и преодолевали тяжелые волока с одной протоки на другую. Ветка изготовлялась из пяти досок: одна шла на изготовление днища, а четыре — бортов. Размеры досок выдерживались такие: для дна — длина 4,3 м, ширина 0,25 м, толщина 2,5 см. Нижние бортовые («набой») имели длину 4,5 м, ширину 18–20 см и толщину около 1 см; верхние бортовые доски («наводка») — такой же длины и толщины.

Доске, предназначенной для днища лодки, придавалась заостренная форма. К ней пришивались борта лодки. Но предварительно набой и наводка сшивались между собой тонким канатиком, скрученным из конского волоса (но не из оленьих жил, как ошибочно указывает А. Л. Биркенгоф).

После того как набой и наводка были сшиты между собой и пришиты к днищу, ветка при помощи распорок («пангилов») получала соответствующую форму. После этого лодка по швам шпаклюется («серится») лиственничной серой.

Серу добывали следующим способом. Весной выезжали в лес, где собирали натеки лиственничной смолы, обрубая их вместе с кусками коры. Набрав достаточное количество коры, ее клали в котел, закрывали плотно решеткой, заливали водой и разжигали костер. Когда вода в котле закипала, сера в виде красной пены всплывала над решеткой. Время от времени пену снимали деревянной ложкой, охлаждали и сминали в комок. Получившийся комок серы вновь опускали в кипящую воду. Сера становилась тягучей массой, в нее добавляли оленью или заячью шерсть. Сера, постепенно смешиваясь с шерстью, густела, тогда ее с помощью деревянных вилок вытаскивали, клали на стол, предварительно облитый холодной водой, и раскатывали в лист толщиной 0,5 см. Когда серный лист затвердевал, его разрезали ножом на отдельные ленты («прутья»).

Прут прикладывали к шву ветки, размягчали его при помощи тлеющей головешки и большим пальцем правой руки, смоченным слюной, плотно прижимали к швам. Всего при постройке ветки необходимо было 2,5–3 килограмма серы, а для того, чтобы получить такое количество, нужно было собрать и выварить 20–22 килограмма коры.

Управляли веткой, сидя в ней и вытянув ноги, поясницей упираясь в задний пангил и доставая носком левой ноги до переднего. Правая нога согнута. Гребли двухлопастным веслом, уперев его в колено правой ноги.

При летних перекочевках русскоустьинцы практиковали иногда буксировку карбаса упряжкой собак, ни парусом, ни другими типами лодок здесь не пользовались.

Жилые и хозяйственные постройки

Жили индигирщики в небольших селениях-заимках, которых к началу XX века насчитывалось около 30. Многие поселения исчезали, затем появлялись вновь, некоторые существуют и в наши дни.

Причины этих исчезновений и появлений вполне объяснимы. Так как все поселения находились по берегам Индигирки, а река часто меняет свое русло и размывает берега, то с течением времени одни заимки оказывались в стороне от основного русла, другие — смытыми водой. Но названия мест остались: Хубулино, Орехино, Липино, Марково и т. д.

Русский человек на Севере, не связанный с земледелием, довольно легко менял место жительства, стараясь построить жилище поближе к местам, богатым рыбой и зверем. Известно, что в Лобазном жили Чихачевы, в Федоровском — Шкулевы, в Осколково — Рожины, Киселевы, в Косухино — Голыженские, Плавшевские, в Косово — Портнягины, Черемкины, в Шанском — Струковы… Некоторых людей называли по месту их проживания. Так появились лица с двойными фамилиями: Косовский Петруша (Портнягин), Лундинский Тихон (Новгородов), Кузьмичевский Егор (Чикачев), Горлышкин Семен (Чикачев) и т. п. И это создавало даже некоторое удобство, так как было много однофамильцев.

Каждая семья жила в отдельной избе. Бедняки же, особенно зимой, часто жили по две семьи в избе, называя друг друга якутским словом «дюкак».

Административным и торговым центром мещанского общества было селение Русское Устье, где находились мещанская управа, церковь, школа, рыбная, мучная и соляная стойки.

«P.-Устье состоит из девяти жилых домов и довольно большого числа небольших амбаров. Все дома рубленые с плоскими крышами. Кроме того, в поселке есть несколько домов, построенных по якутскому типу, но они заброшены и пустуют. Одним из лучших домов является дом мещанской управы, где останавливались экспедиции. Он состоит из двух комнат с камельком» [Скворцов, 1910, с. 166].

Большинство индигирщиков жили в рубленых домах русского типа с плоской крышей. Зажиточные имели пятистенные дома — «горницу с прихожей», вдоль стен широкие лавки. Оконные рамы держались на задвижках из мамонтовой кости. В рамы вместо стекол вставлялась слюда, на зиму рамы снимались, и вместо них вставлялись льдины. Льдины изнутри покрывались толстым слоем инея, поэтому ежедневно по утрам иней счищали ножом («окошки частили»), а снаружи обметали веником («пахали окошки»).

Каждая заимка состояла из двух — семи дворов. Зачастую заимки были двух типов: зимние («зимны») и летние («летны»).

«Летны» располагались на островах или около песчаных кос, где происходил неводной лов рыбы, а также по мелким протокам Индигирки.

Зимние поселения находились недалеко от района охотничьего промысла, обычно на противоположном от летних — высоком — берегу реки. И «зимны», и «летны» зачастую носили одинаковое (всегда русское) название и принадлежали одним и тем же хозяйствам.

Любое жилое помещение русских индигирщиков (изба, балаган, ураса) устанавливалось всегда с запада на восток. Входные двери всегда находились с западной стороны, передняя степа на восточной, на которой располагалась полка с иконами. Передняя (восточная) и правая (южная) стены имели по два окна и считались лучшей, мужской, половиной дома, левая (северная) сторона имела одно окно.

Камелек («чувал») располагался налево от входа, в северо-западном углу. (У якутов же наоборот — вход в дом всегда с восточной стороны, а камелек — справа от входа, в северо-восточном углу [Ионова, 1952, с. 265].)

Основание для чувала делалось из шестиугольного набитого глиной ящика без дна. На это основание слегка наклонно устанавливалась деревянная труба из длинных и тонких жердей, заключенных вверху над крышей и внизу над телом камина в деревянную раму. Изнутри камелек обмазывался толстым слоем глины, перемешанной с оленьей шерстью. Во время топки глина обжигалась и постепенно становилась огнеупорной. Два-три раза в месяц камелек подновляли, покрывая тонким слоем глины. По состоянию камелька судили об опрятности и деловитости хозяйки дома и ее взрослых дочерей. Топили камелек четыре раза в день, дрова в нем укладывали стоймя, после каждой топки трубу закрывали специальной затычкой («трубочицей»), сшитой из оленьих шкур. Нередко люди угорали. Камин был хорошим вентилятором, но давал тепло только во время топки.

Жителям Русского Устья в условиях безлесья приходилось строго экономить топливо. «В Русском Устье уже не раз случалось добывать леса настолько мало, что нельзя было думать о том, чтобы топить помещения. В таких случаях в камине разводят огонь утром и вечером, при том столько времени, сколько необходимо, чтобы сварить пищу, а затем гасят и во время суровых холодов обходятся только шубами и одеялами» [Майдель, 1894, с. 298].

Устьем своим камелек был обращен в передний угол — к юго-востоку. Перед камельком на веревках подвешивалась небольшая деревянная решетка, на которую клали обувь для просушки, лучины, мясо и рыбу для оттаивания. Около чувала в стене имелось отверстие для проветривания помещения — «буйница». Левая сторона рядом с чувалом называлась «застойной», там размещались кухонный столик, шкаф для посуды. Рядом со шкафом к стене прикреплялась планка с небольшим зазором, куда стоймя втыкались ложки и вилки.

В домах русского типа вдоль стен стояли лавки или кровати, а в юртах-балаганах строились ороны («уруны»). Ороны были земляные, обвязанные с внешней стороны плахами — «переводинами». На правой и передней стороне избы было по две лавки, а на левой — одна. Каждый орон отделялся от соседнего невысокой перегородкой.

Кровать хозяев дома всегда находилась на правой стороне в юго-восточном углу. Семейные и женские кровати завешивались занавесками. В верхнюю часть занавески вставлялась топкая круглая рейка — «занавесный корбосок», к концам которой подвязывались шнурки (посредством их и подвешивалась занавеска).

Помещение освещалось «лейкой» — плошкой, куда наливали рыбий жир и опускали фитиль, скрученный из тряпок. Лейка устанавливалась на деревянной лопаточке, которая посредством черенка вставлялась в столбик на передней стене. Над лейкой подвешивался небольшой матерчатый абажур, который предохранял потолок от копоти.

Избы у русскоустьинцев были довольно просторны. Сначала шли рубленые сени, как правило, с двумя дверями — с южной и северной стороны. Это делалось на случай нередких заносов. К северной стороне сеней пристраивалось зимнее помещение для собак — «вывод», где в период сильных холодов и пург животных укрывали и кормили. В сенях неподвижно крепились полки («патри») для хранения хозяйственного инвентаря и продуктов, между бревен втыкались деревянные крючья для развешивания одежды. Двери в сенях и амбарах обязательно открывались вовнутрь. В случае заноса снегом их всегда можно открыть и выбраться наружу.

Сенные двери закрывались на деревянный засов, который легко можно было открыть снаружи. Это делалось для того, чтобы любой человек мог свободно зайти в помещение, не тревожа хозяев.

Снаружи по углам сеней устанавливались четыре жерди с перекладинами, на которых развешивали сети, одежду и шкуры для просушки. Одна из этих жердей была длинной, на верхнем конце ее прикреплялся деревянный флюгер («сорочка»). Сорочка представляла собой деревянную раму с вставленной в нее доской со сквозным вырезанным изображением креста или утки. Рама свободно вращалась на шесте.

По сведениям авторов, зимние помещения содержались в чистоте. Полы в избе мыли горячей водой с мылом, иногда скоблили. Не реже двух раз в год мыли стены и потолки.

Летом жили в «русских урасах». Русская ураса, как называли русскоустьинцы свое жилище, представляет якутскую «дулгу», то есть сооружение четырехгранной пирамидальной формы. Основные четыре жердины («козла»), к которым прислонены на перекладинах стены, далеко выступают над всей постройкой. Сверху устраивается потолок в виде настила из плах, покрытых дерном. В середине потолка устраивалось отверстие — труба. Внизу на полу напротив трубы устанавливался деревянный ящик, набитый и обмазанный глиной, — шесток.

В стенах прорубали окна, вместо стекол использовали налимью кожу, которую натягивали на раму. В урасе вдоль стен устраивались ороны. Двери в ура-се делали на деревянных петлях — «пятах». Ручками для открывания служили кожаные ремешки с узлом на конце. Открывались двери наружу и благодаря своему наклонному положению сами захлопывались.

В урасе под потолком вдоль трубы были укреплены две параллельные жерди («градки»), на них поперек клали другие жердочки с юколой, предназначенной для копчения. На градках же закреплялся деревянный крюк, за который подвешивали котел или чайник. Пол в урасе был земляной.

Зачастую вместо урасы строили маленькие избушки типа якутского балагана, называемые «юртушками».

Применение русскими таких жилищ, как балаган и ураса, в условиях Заполярья объясняется отсутствием леса. Примерно такие же типы жилищ были обнаружены М. И. Беловым при раскопках заполярного города Мангазеи.

Каждый хозяин имел и определенные хозяйственные постройки.

Амбаров обычно было не менее двух. Один амбар строился обычно на стойках («городках»), высотой 30–40 см, он предназначался для хранения одежды и различной домашней утвари. Другой был надстройкой над погребом и служил для хранения продуктов.

Некоторые состоятельные хозяева на зимней заимке имели «баньку» — небольшой амбар с деревянным полом. Посередине бани устраивался шесток, на который укладывались камни. Над очагом в потолке имелось отверстие — труба. Таких бань, по сведению старожилов, в конце XIX века насчитывалось около десяти.

Для хранения собачьего корма сооружали «коспох» (название, видимо, произошло от якутского слова «хоспох»), который представлял собой подсобное помещение типа шалаша, обложенного дерном.

Для хранения рыболовных принадлежностей и различного хозяйственного инвентаря служил «рубодел» — небольшой, в два дерева, сруб с полом, установленный на двух козлинах.

Обязательной хозяйственной постройкой на летних заимках был «сарай» — сооружение, представляющее собой две параллельные козлины длиной примерно по 4 м и высотой около 2 м, над которыми сооружался небольшой, покрытый дерном навес. Расстояние козлин друг от друга 2,5–3 метра. На них укладывались топкие гладкие жерди («корбосья») для вяления юколы. Во время дождя корбосья вместе с юколой заносили под навес. Зимой сарай служил для храпения собачьего корма и различного инвентаря.

Каждый хозяин на основном рыболовном участке имел один-два погреба и, кроме того, погреба на сезонных угодьях: на лайдах, на главных озерах и т. п. Погреба были невелики по размеру: глубина 2,5–3 м, площадь 6–8 кв. м. Температура в них в летнее время не превышала минус 2–3 градуса. Спускались в погреб по бревну с зарубками-ступенями.

Расположение строений на летней заимке было примерно таковым. Основное жилище находилось недалеко от воды (50–60 м), что было удобно для промысла. Полоса берега шириной 10–15 м оставалась незастроенной — здесь стояли лодки и располагались вешала для просушки невода. С южной стороны от урасы стоял сарай — вешала для юколы, с северной — амбары и погреба. Дальше располагалась длинная деревянная козлина, к которой привязывали собак. Рядом с ней стояло собачье корыто.

По всем маршрутам расположения пастей на расстоянии 15–20 километров друг от друга имелись промысловые избушки для остановок и отдыха — ночлеги, поварни. Там всегда можно было найти небольшой запас дров и продуктов. Все неуклонно соблюдали неписаный закон, согласно которому считалось тяжким грехом трогать, тем более брать чужие вещи. Каждый должен был заботиться о другом охотнике, который придет после него. Эти избушки представляют собой или маленькие якутские балаганы, или русские урасы.

Хозяйственные постройки и летние жилища индигирщиков имели большое сходство с постройками якутов. Но следует подчеркнуть, что индигирские якуты жили исключительно в балаганах и в урасах конического типа — «голомо». Основным же зимним жилищем старожилов была рубленая изба русского типа.

Из культовых сооружений до наших дней сохранилась маленькая деревянная часовня в местечке Стапчик, построенная в конце XVIII века. На первый взгляд она примитивна и малопримечательна, однако известный московский ученый, доктор архитектуры А. В. Ополовников посвятил ей следующие строки: «В ее незатейливых формах и простых пропорциях столько искренней задушевности и доброты чистого человеческого сердца! Неброско, ненавязчиво заставляет она нас вспомнить об извечном стремлении человека к прекрасному…

В естественной простоте форм и заключается секрет чарующего обаяния часовни. Ее спокойно-задумчивый вид, лишенный каких-либо внешних эффектов, напоминает мудрого, доброго странника, остановившегося после нелегких дорог в безлюдной тишине огромного пространства» [Ополовников, Ополовникова, 1983, с. 94].

В Русском Устье есть старое здание, перевезенное из местечка Полоусное и в 1931 году перестроенное из церкви в школу. Этому зданию не менее 120 лет, так как церковь построена была в Полоусном не позже 1866 года [ЦГА ЯАССР, ф. 144, оп. 1].

Эти постройки свидетельствуют о довольно высоком уровне плотницкого мастерства строителей.

Пища

Основными продуктами питания русскоустьинцев были рыба, мясо оленей и гусей. Главное место занимали рыбные блюда. Из-за нехватки и дороговизны очень мало было хлеба, крупы. Мучные продукты употребляли в основном зимой. Овощей вообще не знали, как и молочных продуктов: коров не держала ни одна семья. В малом количестве употребляли соль. Вся пища подразделялась на три основных вида: 1) «еда», пли «своя едишка», — рыба; 2) «молочное» — мясо; 3) «съестное», или «провиант», — мука, хлеб, сухари и т. п.

Часто в рационе присутствовала рыба с душком, или так называемая кислая рыба. Об использовании старожилами кислой рыбы в научной литературе высказывались противоречивые суждения. Но наиболее убедительной представляется точка зрения Д. К. Зеленина, который указал, что кислая рыба издавна входила наравне с другими квашеными продуктами в рацион питания русского населения Севера, и, учитывая, что закисание — брожение — предполагает деятельность бактерий, ее употребление было не только безопасно для людей и животных, но и полезно [Каменецкая, 1986, с. 341]. И это, видимо, действительно так. Ведь в традиционной кухне всех народов Севера всегда можно найти продукты, употребляемые в квашеном виде. Помню, дед мой, II. Г. Чихачев (Гаврилопок), говаривал: «Мы, Чихачевы, известные жироеды и кислоеды». Летом иногда он обращался к бабушке: «Дука, чего-то кисленького захотелось. Сквась-ка омулька, жарину доспей». Бабушка брала свежего омуля, заворачивала его в зеленую травку и клала в теплое место. На другой день рыба была с душком, из нее бабушка делала жаркое.

Способы приготовления мясной и рыбной пищи были аналогичны тем, которые использовали коренные жители этого края: якуты и юкагиры. Однако меню у русских старожилов отличалось довольно широким разнообразием, особенно по части рыбных блюд (пе менее 30 названий). Из рыбы готовились исконно русские блюда, такие как пироги, копченая рыба, фаршированная рыба, «тельное» и т. п., чего нет в якутской и юкагирской кухне.

Щерба — уха из рыбы. Подавалась, как правило, на ужин. Причем сначала ели рыбу, а потом «хлебали щербу». После ужина обязательно пили чай. Остаток вареной рыбы оставляли на утро и подавали как холодное блюдо. На уху шли чир, нельма, муксун. Омуля варили только за неимением другой рыбы.

Щерба была в жизни индигирщиков такой же универсальной пищей, как молоко в крестьянском хозяйстве Центральной России.

Роженицу, чтобы молоко появилось, необходимо поить щербой. Отощавшему человеку что дают в первую очередь? — Щербушку. Обмороженное или обожженное место на теле чем смазывают? — Жирной щербой. От простуды первое дело — горячая щерба. Горло заболело — попей горячей щербушки, обмякнет. Отняли ребенка от груди матери. Чем заменить материнское молоко? — Щербой. Обувь пересохла. Надо размягчить — смазывают щербой. Надо кольца (кибасья) для грузил гнуть. Сначала их распаривают в горячей щербе. Некоторые кузнецы даже ножи закаливали в щербе: говорили, что получается гибкое и прочное изделие. Какое самое простое, горячее и сытное блюдо в дороге, которое можно приготовить на скорую руку? — Щерба. Вскипятил воды в котелке, бросил несколько стружек строганины — вот тебе и щербушка! Похлебал — ив дорогу!

Строганина — мороженая рыба, настроганная тонкими стружками. Подавалась в обед и в полдник. Строганину ели каждый день и по нескольку раз, и на охоте и на рыбалке. На строганину шла только «живая» рыба, то есть не умершая в сети. Строганину делали изо всех пород рыбы, кроме частиковых.

Весной ели погребную строганину или рыбу с душком, ибо свежая рыба под воздействием весенних ветров становилась невкусной.

Юкола — вяленая и копченая рыба, приготовленная особым образом. На юколу шла только свежепойманная рыба. Ее очищали от чешуи. Вдоль спины делали два глубоких надреза, затем, ведя нож вдоль скелета, отделяли последний от мякоти. Скелет вместе с головой и внутренностями удаляли. В результате получались два одинаковых пласта без костей, соединенных между собой хвостовым плавником. После этого на мякоти делали частые, глубокие наклонные надрезы до кожи и коптили. Непрокопченная юкола называлась «ветросушкой», а копченая — «дымлянкой». Счет заготовленной на зиму юколы вели «беремами». Беремо — 50 юкол большой рыбы или 100 юкол из ряпушки. Юколу подавали к завтраку, обеду и полднику. Ели ее небольшими кусочками с солью, макая в рыбий жир. Русскоустьинские женщины славились искусством изготовления юколы. Как по почерку можно определить автора письма, так и по виду юколы — ее изготовителя. Каждая хозяйка имела свой «почерк». Юколу беремами, то есть связками, вывозили в конце XIX века на Анюйскую ярмарку.

Варна. Приготавливалась из юколы. Юколу толкли в ступе, в результате получалась волокнистая сухая каша. Затем ее заливали жиром. На зиму барчу заготавливали в бочонках, кадушках.

Варка — это толченая и вареная в жире рыба. Ее тоже заготавливали на зиму. Барча и варка — это высококалорийные продукты, своеобразный рыбный пеммикан (пеммикан — высококалорийный продукт из мяса и жиров, специально изготовляемый для полярных экспедиций). Достаточно съесть две-три ложки этого продукта, чтобы быть сытым на полдня.

Хороша юкола, приготовленная Ириной Иннокентьевной Портнягивой. (Фото Б. В. Дмитриева.)

Тельно — рыбу отделяли от костей и толкли в ступе, пока не получалась густая тягучая масса, добавляли туда немного муки и соли и жарили в виде больших лепешек. Зачастую тельно делали с начинкой. Начинку приготовляли из пережаренных и перемешанных кусочков кожи, рыбьих желудков и икры.

Кавардак рыбный — пережаренные кусочки кожи, икры, желудков и брюшных частей рыбы. В кавардак иногда добавляли «макаршу» — змеиный корень.

Чир фаршированный — у очищенной рыбы надрезают кожу у головных плавников. Затем под кожу вводят палец и отделяют ее от мякоти и сдирают чулком. Из мякоти приготавливают котлетную массу, добавляя лук и соль. Затем кожу чира заполняют фаршем, стараясь придать форму рыбы и поджаривают на сковородке.

Рыбьи кишки — рыбьи желудки — варят, очищают, охлаждают и заливают жиром.

Нелемная кишка — желудок от нельмы — выворачивают наизнанку, кладут в него кусочки жира, натягивают на веретело и стоймя поджаривают на костре.

Жареные пичанки — печень чира или омуля поджаривают на сковороде или на костре.

Рыбья колбаса — рыбий пузырь начиняют кровью, жиром, кусочками желудка, печенью, икрой. Затем варят и нарезают кружочками.

Жарина — рыба, поджаренная на сковороде.

Налимная макса — печень налима: макса жареная, макса вареная, макса мороженая. Максу слегка поджаривают, затем сильно замораживают и едят в мороженом виде.

Налимный хвост — хвостовую часть налима запекают в горячей золе.

Сырая рыба — рыбу очищают от чешуи, отделяют мякоть вместе с кожей. Лишнюю мякоть с кожи удаляют (толщина мякоти на коже должна быть не более 0,5 см), очень острым ножом нарезают маленькими кусочками и посыпают солью. Считается, чем мельче нарезана рыба, тем она вкуснее. На сырую рыбу идет только свежепойманный чир или муксун. Особенно хорошо это блюдо из небольшого осетра. В этих случаях его делают не из верхнего пласта, а из всей массы рыбьего тела. Зимой сырую рыбу не едят, так как в изобилии строганина.

Вешаные сельдятки. В конце сентября небольшие партии ряпушки подвешивают на вешалах и слегка подвяливают в несоленом виде. Зимой эту ряпушку пекут стоймя у печки или камелька.

Нелемная шагла — очищенные промытые жабры нельмы едят в сыром виде с солью.

Соленые пупки — у свежей рыбы вырезают брюшную часть и засаливают.

Копченая сельдятка — соленую ряпушку подвяливают и коптят.

Икряные блины (оладьи) — мороженую икру толкут в ступе или мнут руками при помощи волосяной сетки, затем пекут из нее блины и оладьи.

Перженники — пирожки с рыбой.

Летом наряду с рыбными продуктами в рационе питания большое место занимало мясо оленей и птиц, зимой же мясная пища употреблялась мало.

Вот некоторые мясные блюда.

Селянка — нарезанное кусочками оленье мясо, и залитое водой и тушеное.

Мясной кавардак — мясо гусей, уток и гагар, нарезанное кусочками и жаренное на собственном сале.

Костный жир из берцовых костей оленя и сухожилия считались особенно вкусными и употреблялись в сыром виде.

Гусиные мучильки — очищенные гусиные желудки, особенно чуть протухшие, ели в сыром виде.

Среди напитков — чай и пережар.

Пережар — это оригинальный дорожный напиток, по всей вероятности, и изобретенный русскими северянами. Приготавливался из пережаренной в рыбьем жире муки. Пережар клали в стакан и заливали крепким чаем, получалось подобие кофе.

Чай для северян был универсальным напитком. Они были необыкновенно пристрастны к нему. Каждый старался прежде всего запастись чаем. Это в какой-то мере объяснимо. Как известно, заваренный чай содержит эфирное масло, придающее напитку своеобразный аромат, дубильные вещества, способствующие накоплению в организме витамина «С», кофеин, который возбуждающе и тонизирующе действует на организм, что крайне необходимо в Суровых Климатических условиях. «Если позволят средства, здешний русский будет нить чай пять, шесть раз в день, и каждый раз с равным наслаждением» [Булычев, 1856, с. 212]. В чай иногда клали лавровый лист и гвоздику.

«Режим» питания был примерно таким.

Завтрак: чай с юколой или с холодной вареной рыбой, оладьи.

Обед: чай, жареная рыба, жареное мясо, оладьи, тельно.

Вечерний чай (в 17 часов): строганина, чай, юкола.

Ужин (в 22 часа): уха, чай.

По большим праздникам утром пили чай из самовара. Подавался хлеб или оладьи. Обед состоял из трех блюд: на первое подавали рыбный пирог, на второе — вареную рыбу или вареное мясо, на третье — уху или мясной бульон. В завершение выпивали по стакану чая.

Из дикорастущих ягод и растений впрок заготавливали морошку и голубику, а также змеиный корень, который ели с икрой. Грибы не собирали и не ели совсем. Кроме повседневного употребления в пищу, рыбу заготавливали на зиму: хранили в мороженом виде на сараях, потрошили и складывали в погреба и в ямы. на зиму заготавливали также рыбий жир. Летом рыбьи внутренности, мелкую рыбу клали в котел и, залив водой, варили длительное время. Ложкой снимали сверху жир и сливали в котелок. Остывший жир — в бочонки. Зимой на рыбьем жире жарили рыбу и оладьи, а также использовали его для освещения.

Несмотря на однообразную пищу, русскоустьинцы, по наблюдениям ученых и путешественников, производили впечатление крепких и здоровых людей, не болели цингой.

«Сии русские, подобно соседям их якутам, не употребляют хлеба, который им, к счастью, не по вкусу. Они едят рыбу, гусей, уток и всякое мясо. Охотно едят протухшее мясо и предпочитают его свежему. При сей пище они бодры и здоровы. Даже венерическая болезнь, к несчастью, здесь также повсеместная, не имеет тех ужасных последствий, которые известны в теплых странах, хотя жители лишены здесь всех врачебных пособий» [Геденштром, 1830, с. 102].

Ветеран труда Е. С. Чикачев.

Курили большинство мужчин и женщин. Курили в основном листовой табак. Его резали, затем перетирали деревянным пестиком в долбленых чашках — ступах. Нюхательный табак хранили в небольших деревянных табакерках, а курительный — в кисетах. Трубки («ганзы») делали из «креня» — корня березы и из мамонтовой кости. Края чубука трубки оправлялись медью или свинцом. У женских трубок к нижней части головки на небольшой цепочке прикреплялась заостренная металлическая пластинка, при помощи которой прочищали трубку.

Иногда в целях экономии табака пользовались разборной трубкой. Она представляла собой конус, состоящий из двух равных половин. Внутри конус был пустотелый, к нему прикреплялась головка трубки, и головка и обе половинки конуса скреплялись между собой путем замшевой обмотки. Поэтому иногда такую трубку называли «ганзой-завертушкой». В случае отсутствия табака обмотку разматывали, трубку разбирали и выскабливали из нее образовавшийся нагар. Этот нагар смешивали с остатками табака и древесной коры — получалось «повое» курево.

Водку пили очень редко и мало, поскольку доставка ее была затруднена. Употребляли ее только мужчины, женщины могли лишь пригубить при угощении. Никаких других алкогольных напитков не знали и не умели изготавливать.

Одежда

Изучение типов одежды дает возможность ярче показать те коренные изменения, которые произошли в быту, укладе жизни, во всей материальной культуре северного люда. Однако изучение одежды имеет не только исторический интерес, но и практическое значение для современных художников-модельеров, особенно для тех, кто решает проблему создания теплой, удобной и красивой одежды для жителей Крайнего Севера.

Основными видами материала, из которого шили свою одежду индигирские старожилы, были оленьи и песцовые шкуры, а также ткани — сукно, холст, ситец, покупаемые в Усть-Янске и Нижнеколымске. Для отделки использовались волчьи, лисьи и бобровые шкурки. Обувь иногда изготовлялась из нерпичьих и коровьих кож. Нитки для шитья одежды и обуви из шкур изготовлялись из оленьих сухожилий.

Обработка шкуры и шитье одежды было чисто женским занятием. Снятую шкуру, прикрепив к стене амбара мехом внутрь, сушили в течение трех-четырех дней. Обработка ее начиналась с выскабливания скребком верхнего слоя мездры. Скребок («скребалка») представлял собой деревянную палку длиной 60–70 см с вделанной в нее посередине острой металлической пластинкой. Затем мездру шкурки смазывали «мазанкой» — кашей, приготовленной из смеси вареной печени с ржаной мукой. Шкуру складывали мездрой внутрь и оставляли лежать двое-трое суток. Потом печень соскабливали, снова смазывали мазанкой. Операция повторялась несколько раз до тех пор, пока шкура не становилась мягкой.

После того как она была выделана, мездру для большей прочности красили краской, приготовленной из ольховой коры: кору клали в ведро, заливали кипятком и оставляли примерно на сутки, получался раствор желтоватого цвета. Высохшую после покраски шкуру разминали деревянным серпообразным скребком — «кидираном». Иногда шкуру красили обожженной глиной — «пичиной».

Изготовление замши производилось следующим образом. Шкуру в течение нескольких дней держали в воде, затем тупым ножом, чтобы не повредить мездру, легко удаляли шерсть. После этого замшу сушили, мазали мазанкой и разминали, потом растягивали, затем коптили. В результате получалась замша темножелтого цвета — «ровдуга», которая шла на изготовление летних штанов, перчаток, сапожек, рукавиц.

Одежда женщин. В будничные дни женщины носили обычное платье — капот — такой длины, чтобы прикрывались икры ног, с длинными рукавами и закрытым воротником. Платье застегивалось спереди. Поверх платья надевали сарафан — «передник», который застегивался на спине и имел два накладных кармана и надплечные крылья — буфы. Носили также длинную, до пят, широкую сборчатую юбку. На нее выпускалась кофта, с длинными рукавами и стоячим воротником. Полотняные или ровдужные штаны заправлялись в меховые, сафьяновые или замшевые сапожки, причем юбка или платье должны были быть такой длины, чтобы из-под них не было видно штанов.

Голову повязывали платком или шалью обычным русским способом, то есть углом на спину и узлом под подбородком. Замужние женщины носили «наколку»: плотно обтягивали голову платком, оставляя лоб и часть волос спереди открытыми, и связывали концы платка надо лбом. Пожилые женщины носили чепчики.

Зимой носили полотняный, слегка приталенный жакет, подбитый изнутри песцовым мехом и с меховым воротником; манжеты, карманы и полы обшивались мехом лисицы, росомахи или тарбагана. В дорогу надевали длинную меховую шубу, крытую бархатом, гарусом или сукном. На голову сначала повязывали тонкий платок, поверх него надевали меховую лисью или бобровую шапку — «ермолку» — низкий цилиндр с коническим верхом и матерчатыми наушниками, которые подвязывались под подбородком тесемками — «швесками». Поверх ермолки набрасывали большую шаль — «накидку»; сложив на груди крест на крест, ее связывали узлом на спине или застегивали спереди булавкой. Иногда в дорогу женщины надевали «парку» — глухую одежду из оленьих шкур мехом наружу длиной ниже колен, немного расширяющуюся к подолу. Парку опушали песцовым или лисьим мехом, украшали по подолу узкими полосками сукна. Этот вид одежды, по-видимому, заимствован русскими у соседей: юкагиров или чукчей.

Обувь женская. Торбоса — меховые сапоги, сшитые из оленьих камусов. К верхней части голенищ пришивали узкую полоску волчьего или лисьего меха и суконные «верха», обшитые по краям красной или голубой материей. Подошва торбосов изготовлялась из шкуры старого оленя, которая подвешивалась мехом вовнутрь. В торбоса и во всякую другую обувь клали стельки из травы. У щиколоток обувь подвязывалась «оборами» — длинными полосками из нерпичьей кожи, с которой предварительно была удалена шерсть. Под зимнюю обувь надевались меховые чулки — «чажи», сшитые из подстриженной шкуры молодого оленя.

Окляны — это сапожки с голенищами из ровдуги. Головки таких сапожек, не захватывающие всего подъема ноги, изготовлялись из черного сафьяна или хрома. От подъема к носку на окляны накладывался полуовал цветного шелка или сукна, вышитый мелким бисером, золотой илп шелковой нитью. Окляны также подвязывались оборами у щиколоток внизу и вверху под коленом.

Полусарки — сапожки с голенищами из сафьяна, снизу подвязывались оборами. Верхняя часть голенищ обшивалась черным сукном или бархатом, украшалась одной или двумя разноцветными полосками материи.

Обутки — сапожки из прокопченной шкуры молодого оленя, мехом внутрь. Снизу они также подвязывались оборами, а верх голенищ обшивался материей.

Одежда мужчин. Рубаха русского покроя со стоячим воротником, подвязывалась кушаком и напускалась на брюки. Поверх носили песцовый жилет, крытый материей. Меховое полупальто, крытое сукном или вельветом, с маленьким стоячим воротником из меха бобра или росомахи. Головным убором мужчин был малахай — капор из пыжика чукотского покроя. По переднему краю опушался бобром пли мехом росомахи и украшался разноцветными кожаными или суконными полосками. Изнутри подбивался песцовым мехом или пыжиком. К нижней части малахая пришивались тесемки — швески, с помощью которых он подвязывался под подбородком. Летом тоже носили малахай, подбитый изнутри мягким сукном или фланелью. Летом наушники малахая не опускались вниз, а, наоборот, поднимались и при помощи тесемок завязывались на темени, это называлось «носить малахай с бирками на подвороте». Зимой при сильных морозах сверх обычного надевали дорожный малахай, сшитый обычно из волчьей шкуры.

Дундук — меховая рубашка, сшитая из летних оленьих шкур мехом наружу, длиной до колен. Подол дундука обшивался волчьим мехом.

Паровой дундук — две меховые рубашки, надетые одна на другую, внутренняя рубашка носилась мехом внутрь, а наружная — наоборот. К нижнему дундуку пришивался большой отложной воротник из волчьего меха, который выпускался поверх верхнего дундука. Нижний дундук имел два накладных кармана и надевался прямо на рубаху. Поверх дундука для предохранения его от влаги надевали «камлейку» — широкую матерчатую рубаху с капюшоном.

Кухлянка — большая меховая длиной ниже колен рубаха, с капюшоном или без него, сшитая из оленьих шкур. Надевалась поверх пальто или дундука вне помещения.

Штаны мужчины носили полотняные, ровдужные и ватные. Зимой в дорогу надевали шаровары — штаны чукотского покроя, сшитые из оленьих лап — камусов, длиной до щиколотки. Шаровары по гашнику стягивались ремешком на вздержке. Нижняя часть штанин орнаментировалась. Шаровары носились навыпуск поверх меховых ботинок-плек и по низу стягивались ремешком на вздержке. В осеннее и весеннее время носили также шаровары из нерпичьих шкур. Повседневная обувь мужчин почти такая же, что и у женщин, но окляны мужчины не носили.

Хорош улов!.. (Фото Л. Т. Капицы.)

В дорогу под шаровары мужчины надевали «плеки» и «шаткары». Плеки — меховые ботинки, сшитые из оленьих лап. Подошва сделана из шкуры зимнего оленя мехом внутрь. Они надевались на меховые чулки — «чажи» и завязывались оборами. Шаткары отличались от плек только тем, что их подошва изготовлялись из оленьих щеток, подшивались мехом наружу и были более прочными.

Будунёнки — сапоги, сшитые из нерпичьей шкуры мехом наружу.

Летом мужчины и женщины во время рыбной ловли носили «бродки» — мягкие сапоги из ровдуги. Головки таких сапожек изготовлялись из нерпы. Бродки подвязывались у щиколотки и под коленом. Подошва — из шкуры молодого оленя, подшивалась подстриженным мехом внутрь. Носили также «сары» — непромокаемые сапоги из лошадиной шкуры. Их покупали у якутов.

На руках носили: летом — перчатки («персчанки»), сшитые из ровдуги и вышитые поверху елочкой, зимой — рукавицы из оленьих лап мехом наружу.

Спальные принадлежности состояли главным образом из пуховых перин и подушек. Одеяла шили из песцовых шкур. Поверх перины всегда стелили оленьи шкуры, простынями почти не пользовались. Дорожные спальные принадлежности мужчин состояли из шкуры зимнего оленя («постель»), небольшой подушки и мехового одеяла, крытого сукном.

Таким образом, можем утверждать, что большое влияние на русское население Индигирки оказали окружающие их малые народы, от них было воспринято в первую очередь то, что имело явное преимущество практичностью и удобством и было приспособлено к условиям полярной природы. Это относится прежде всего к меховой промысловой одежде, все элементы которой (дундук, плеки, шаровары, малахай и т. п.), на наш взгляд, содержат немало черт одежды чукотского типа.

Особенностью промысловой одежды русскоустьинцев является ее глухой покрой. Это распространено у народов Крайнего Северо-Востока (коряков, чукчей, эскимосов и ительменов).

Необходимо отметить, что русские, заимствовав меховую промысловую одежду, дали ей свои, чисто русские, названия: «шаровары», «дундук», «шаткары», «малахай», «бродки» и т. п.

В то же время русскоустыинцы, несмотря на огромную временную и территориальную оторванность, сохранили и целый ряд черт северно-русского костюма, таких как: форма повязки головного платка, сарафан с передником, шапка-ермолка, мужская рубаха с жилетом, меховой приталенный женский жакет и многое другое.

Самые близкие к индигирским русским соседи — эвены — переняли у них покрой рубахи и платья. Способ повязывания платка и шали у эвенов почти ничем не отличался от русского.