Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI—XVIII века)

1 <О поселянине и медведице>

Посол московский Димитрий, отличающийся веселым и остроумным характером, рассказывал при громком смехе всех присутствующих, что в недавнее время один поселянин, живший по соседству с ним, прыгнул сверху для отыскания меда в очень большое дуплистое дерево, и глубокая медовая пучина засосала его по грудь; два дня он питался одним только медом, так как голос мольбы о помощи не мог в этих уединенных лесах достигнуть ушей путников. Напоследок же, когда он отчаялся в спасении, он по удивительной случайности был извлечен и выбрался оттуда благодеянием огромной медведицы, так как этот зверь случайно, подобно человеку, спустился туда поесть меда. Именно поселянин схватился руками сзади за крестец медведицы, та перепугалась от этой неожиданности, а он заставил ее выпрыгнуть как тем, что потянул ее, так и тем, что громко закричал.

2 <Иван Грозный и лапотник>

Когда Иван ездил осматривать свое государство, многие простолюдины и дворяне подносили ему дары. Один честный лапотник, который плел лапотки (Lopkyes) и продавал по копейке пару, не знал, что поднести царю, и просил у жены совета. «Поднеси пару хороших лапотков», — сказала она. «Это не редкость! — отвечал он, — а есть у нас в саду огромная репа. Мы поднесем ему эту репу, а вместе и пару лаптей». Как сказано, так и сделано. Император очень милостиво принял подарок и, износив сам одну пару лаптей, заставил всех дворян покупать у крестьянина лапти по пяти шиллингов пару. Это составило крестьянину состояние, он начал торговать, и скоро так разбогател, что оставил после себя значительное имение. Потомки его получили дворянство и называются теперь Лапотскими (Lopotsky’s). Есть одно дерево, подле которого стоял прежде дом его и на которое проходящие по обычаю бросают свои старые лапти, в память этого лапотника.

Один дворянин, видя, что такая награда получена была за репу, хотел также получить (награду и еще значительнее) за хорошего коня. Но царь, угадав его намерения, подарил ему взамен ту большую репу, которую получил прежде, и таким образом заставил всех над ним смеяться.

3 <Иван Грозный и вор>

Иногда он переодетый приставал к шайке воров и советовал им однажды обокрасть казнохранителя. «Я, — говорил он, — покажу вам дорогу». Но один из воров занес кулак и сказал, ударив его по лицу во всю руку: «Негодяй! Как ты смеешь предлагать нам ограбить нашего государя, который до нас так милостив? Лучше ж мы обкрадем какого-нибудь богатого боярина, который сам расхищает казну царскую». Иван очень доволен был его поступком; расставаясь, обменялся с ним шапкой и велел следующим утром ожидать себя в дворцовых покоях, через которые он проходил. «Там, — сказал он, — я поднесу тебе добрую чарку водки и меду». Вор пришел в назначенное место, и царь, увидев его, подозвал к себе, советовал вперед не воровать, отличил его при дворе и употреблял впоследствии для открытия воровских шаек.

4 Сказка о Шибарше

Был Шибарша, и пошел тот Шибарша с отцом в поле, и в поле отец его говорит тому Шибарше: «Вот это нам хорошо пашню пахать». И оный Шибарша сказал: «Нет, батюшка, — это место не угодно!» И нашли при дороге буерак, и Шибарша тому отцу своему говорит: «Вот, батюшка, хорошо здесь с дубиною стоять». И отец ему сказал: «Дурно, это нехорошо делать!» И по дороге вел мужик быка, и оный Шибарша тому отцу своему говорит: «Постой, батюшка, вот я у мужика быка-то украду!» И отец его ему говорит: «Где тебе этого быка украсть!» И оный Шибарша забежал вперед к мужику, и, скинув у себя с ноги сапог, бросил на дорогу. И мужик, нашед тот сапог, поднял его, и оный Шибарша за тем мужиком пошел стороною. И мужик, несчи тот сапог, бросил, и говорит: «Еще-де от этого сапога будет мне худо, — скажут, что будто я кого потерял!» И Шибарша, подняв тот сапог, побежал вперед, и, забежав, тот сапог бросил вперед; и мужик, нашед на тот сапог, поднял, и, подняв тот сапог и привязавши быка к дереву, возвратился поднять другого сапога, который он бросил, и того сапога не нашел, а быка у него Шибарша увел и, отцу приветчи, тому быку отрубил голову, и тое голову в болоте воткнул на кол, а мясо отцу велел варить; а сам пошел у мужика одёжу красть. И мужик, увидев бычачью голову, раздевся, пошел в болото; и Шибарша у него одёжу и сапоги украл, и, обувся, пошел к отцу, и, пришед, говорит тому отцу: «Дай мне, батюшка, кожу, я понесу в лес и высушу, легче будет домой нести». И, набрав в лесу лык, сделал себе кнут, и по бычачьей коже хлопал, и говорил: «Государь-царь, помилуй, не я крал, батюшка крал!» И отец его, услыша то и испужавши и покиня мясо, ушел домой и, пришедши домой, сказал жене своей, чтобы она сына его Шибаршу в дом к себе не пускала. И Шибарша пришел домой и стал в дом к себе проситься, и отец и мать его в дом к себе не пустили и говорили ему: «Поди в Москву, там имеется брат мой родной, Барма, а твой дядя, поди с ним вместе, воруй где хочешь».

И Шибарша в Москву пришел ночью и увидел дядю своего, и дядя ему возрадовался, и пошли к дяде в дом, и тот дядя тому племяннику своему говорил: «Племянник, чему ты горазд?»... И племянник сказал ему, что он ничему не горазд, и говорил ему: «А ты, дядя, чему горазд?» И оный дядя его говорил: «Я умею воровать». И оный же племянник его говорил ему: «Пошли же вместе воровать». И дядя же говорил: «Куды идти воровать?» И племянник говорил же: «Ты в Москве живешь, ты больше знаешь, а я в деревне живу, так в деревне и в селах больше знаю». И дядя ж говорил тому племяннику своему: «Пошли ж в казенную кладовую палату красть». И сделали себе сумы большие, и, пришедчи к палате, стену проломали, и казну покрали, и принесли домой, и стали делить на четыре кучи. И Шибарша дяде своему говорил: «Первая куча мне, другая — тетке, а третья тебе, четвертая — тому, кто тебя учил воровать». И Шибарша дяде своему говорил: «Я сам горазд воровать, не ты меня учил». И говорил ему: «Отдай мне последнюю кучу». И оный дядя его не дал. И в том пошли судиться к царю Ивану Васильевичу, и царь Иван Васильевич приказал последнюю кучу взять тому, кто воровал. И на другую ночь пошли ж в ту палату по-прежнему воровать, и Шибарша стал на карауле, а дядя его полез в палату и попал в котел и в том котле сварился в смоле; и Шибарша ждал дяди своего и не дождался, пошел в ту палату сам, и насыпал теж сумы казны, и стал дядю своего в котле искать и, нашед, у того дяди своего голову отрезал ножом, и принес домой, и отдал тетке, и говорил: «Вот тебе казна и мужа твоего, а моего дяди, голова, поминай его, сварился он в котле, и я, нашед его, голову ему отрезал».

И поутру того мертвого тело нашли в котле караульные солдаты и привезли царю Ивану Васильевичу, и царь Иван Васильевич приказал то мертвое тело возить по Москве, и кто по нем вздохнет или потужит, того хватать: тот-де вор. И Шибарша, увидя то, пришел к тетке и говорил ей: «Хочешь ли ты, тетка, по дяде плакать?» И она говорила: «Как же плакать; видишь — не велят плакать». И оный племянник ее говорит ей: «Налей кувшин молока, и понеси продавать, и поди против него, и как тебя станут от него отбивать, и ты кувшин-ат урони и заплачь, будто о кувшине-то, а сама говори им, пойду на вас суда просить: за что-де вы у меня разбили кувшин молока?» И оная тетка его то и сделала, и караульные напужались, и дали ей денег десять рублев, чтобы она не ходила на них суда просить; и мертвое тело привезли в Москву по-прежнему, и сказали царю Ивану Васильевичу, что по том мертвом никто не плакал и не тужил, только одна старуха несла встречу кувшин молока, и мы стали на нее кричать, чтобы она не ходила, и она кувшин молока разбила и заплакала, будто о молоке, и сама говорила: пойду на вас суда просить, и мы испужались, дали ей денег десять рублев. И царь Иван Васильевич приказал то мертвое тело возить по селам и по деревням и, ежели кто по нем станет плакать и тужить, и вы того хватайте; и они то мертвое тело возили, и никто по нему не тужил и не плакал. И Шибарша, спознав, на который двор им взъехать и ночевать, купил вина бочонок, взъехал на тот двор прежде их ночевать. И как они приехали с мертвым телом и говорят: что-де над ним [телом] часы стоять, или так не замать, и из них некоторые говорили, что стоять часы, а другие говорили: что куды-де мертвому уйтить? И Шибарша, услыша то, лежа на полатях, закричал: «Он-де вор был, он еще у меня лошадь уведет». И оные солдаты на него закричали, не твое-де дело, и Шибарша уснул, и солдаты ж у того Шибарши осмотрели бочонок вина и то вино выпили, и все переуснули; и Шибарша, проснувши, лошадь свою в мертвое тело впряг, и, ворота растворя, тою лошадь с тем телом со двора спустил, а сам лег на полати по-прежнему, и караульные солдаты, проспавшись, хватились того мертвого тела, и говорили — мертвый-де мужик уехал и лошадь ту у мужика-то увел, и Шибарша проснулся и говорит: «И вот-де он вор был, вот-де я вам говорил, пойду-де на вас суда просить». И караульные солдаты испужались, и дали ему денег шесть рублев, чтобы он не ходил бить челом.

И Шибарша от них ушел, и нашед то мертвое тело, взял и привез в дом тетки своей и зарыл в яму на дворе, и, зарывши, говорил: «Ну, тетка, помяни моего дядю, теперь его схоронили». И караульные солдаты пришли в Москву и сказали царю Ивану Васильевичу, что мертвое тело потеряли, и царь Иван Васильевич приказал тем солдатам вора изыскивать, и велел козлу в рога втереть алмазные вещи, а того козла водить по Москве, и ежели кто на того козла поглядит или подивится, и того хватать, тот-де вор. И Шибарша, увидя того козла, нахватавши птиц, посадил в короб и повез против козла, и караульные ему кричали, чтобы ехать дал. И Шибарша говорит им: «Я-де сам к царю Ивану Васильевичу везу заморские птицы». И караульные ж, пришед к нему, говорили ему: «Покажи нам, какие заморские птицы». И он им не показал, и они, взявши у него короб, рубили, и из того короба птицы разлетелись, и он им закричал: «За что-де вы у меня птиц распустили». И они кинулись за теми птицами, и оный Шибарша того козла у них украл, и привел к тетке своей, и, убив его, велел того козла мясо той тетке сварить, и тем мясом до заутрень нищих накормить, и тетка его тех нищих и накормила. И одна-де старушка той Шибаршиной тетке говорила: «Что это — козлячье мясо?» И тетка сказала ей: «Козлячье». И старуха ж спросила у ней: «Нет ли-де у тебя рогов козлячьих». И Шибаршина тетка сказала, что есть, и те рога отдала той старухе, и та старуха с теми рогами ушла с двора, и Шибарша, проснувши, побежал, нагнал тое старуху и расшиб ее нарозно, и рога у нее отнял; и на другую ночь, взяв тое старуху и положа на плечо, и принес к палатам царя Ивана Васильевича и приморозил ее к снегу, и караульные солдаты, увидя тое старуху с рогами, донесли царю Ивану Васильевичу, что старуха-де рога принесла, и царь Иван Васильевич тое старуху и с рогами велел привесть к себе, и караульные сказали ему, что она мертвая, и царь Иван Васильевич велел по кабакам поставить пива и вина, и казны довольно насыпать, и караулы поставить, и приказал: «Кто будет наклоняться или пристально глядеть, того и хватать».

И Шибарша под сапоги насмолил смолы и пошел по кабакам, и тое казны к нему под сапоги много прилипало, а карульные, глядя на казну, говорили: «Кто-де такую казну берет, кажется-де, никто не наклоняется и рук не протягает, а казна пропадает». И Шибарша спился и пьяный лег спать, и караульные на сапогах у подошев те деньги осмотрели, и взял караульный сержант бритву, и обрил ему полголовы и полбороды; и Шибарша поутру проснулся, и выхватил бритву из кармана, и почал пьяных брить, также полголовы и полбороды, и как каруальные сержант и солдаты перепились, и им обрил полголовы и полбороды ж, и караульный сержант, проспався, пошел к царю Ивану Васильевичу объявлять, что он вора поймал, и царь Иван Васильевич спросил его: «Как-де ты вора поймал?» И он сказал ему: «Я-де ему обрил полголовы и полбороды». И царь Иван Васильевич говорил ему: «Ты-де сам вор, у тебя-де полголовы-то и полбороды обрито». И царь Иван Васильевич приказал такого обыскивать, и как стали обыскивать и таких обритых много сыскали, а вора не изыскали; и вечером царь Иван Васильевич пошел сам гулять, и встречу ему попался Шибарша, и окликал его: «Кто-де идет?» И царь Иван Васильевич сказал: «Я-де московский скосырь». И сам его окликал и Шибарша сказался: «Я-де деревенский Лабза». И Шибарша говорил: «Московский скосырь, куда идешь?» И царь Иван Васильевич сказал ему: «Гулять-де иду. А ты-де, деревенский Лабза, куда идешь?» И он сказал ему: «Я-де воровать иду». И царь Иван Васильевич спросил его: «Куды-де идешь воровать-то?» И он сказал ему: «Я-де в Москву иду». И московский скосырь деревенской Лабзе говорил: «Возьми-де с собою воровать-то». И деревенский Лабза говорил же: «Куды-де нам идти воровать-то?» И московский скосырь говорил же: «Пошли-де к царю Ивану Васильевичу воровать». И деревенский Лабза ударил его в щёку и говорил: «Не думай-де на нашего царя Ивана Васильевича лиха, он-де до нас милостив, поит нас, и кормит, и всех жалует, пошли-де к главному министру воровать».

И пошли вместе; и Шибарша, пришедши к главному министру на окошко, и слушал, и министр жене своей говорил: «Жена-де, сделай мне лютого зелья». И жена ж спросила его: «На что-де тебе?» И он сказал ей: «Утре-де ко мне государь будет кушать, я-де ему поднесу чарку лютого зелья, и он-де выпьет, и ему-де от этого смерть случится». И Шибарша, скоча с окна, московскому скосырю говорил: «Полно-де, брат, воровать». И пошли по домам, и московский же скосырь деревенскому Лабзе говорил: «Приди-де ты ко мне ко заутрене». И деревенский Лабза ко заутрене и пришел, и стали с московским скосырем вместе, и вышедший архиерей говорил: «Доселе-де царь Иван Васильевич воров выискивал, а нонче-де сам с ворами знается». И московский скосырь деревенскому говорил: «Надобно-де архиерею насмешку отсмеять». И деревенский Лабза говорил же: «Можно-де отсмеять». И деревенский Лабза, дождавши ночи, надел на себя архиерейское платье, и взял суму болшу, и пошел к архиерею на двор; и, пришедчи на двор, под окошком стукался, и говорил: «Архиерей-де божий, выгляни». И архиерей и выглянул, и спросил его: «Кто-де тут есть?» И деревенский Лабза сказался: «Я-де ангел божий; велено-де тебя на небеса к богу взять». И архиерей говорил же: «Разве-де я умолил?» И Лабза говорил: «Умолил-де, архиерей божий!» И архиерей же говорил: «Как же-де ты меня повезешь на небо-то?» И Лабза говорил же: «Садись-де в эвту суму-то». И как оный архиерей сел, и оный Лабза поднял его на плеча и понес на колокольню Ивана Великого, и архиерей спрашивал его: «Далеко ли-де, ангел божий, до неба?» И он сказал ему: «Недалеко». И взнес его на колокольню Ивана Великого, и с той колокольни в той суме пустил его по лестницам и сам говорил: «Крепись-де архиерей божий, первое тебе мытарство!» И как того архиерея по лестницам же на другую сторону перевернул, то говорил же: «Архиерей-де божий, крепись, второе мытарство!» И потом втретие то ж говорил, и как оный архиерей упал наземь, и оный же Лабза говорил: «На небе-де ты уж, архиерей божий». И, взявши его, положил к себе на плеча, и дошел к Спасским воротам, и на тех воротах в стену вбил железный гвоздь, и повесил того архиерея в той суме, и написал на той суме: «Деревенской Шибарша». И возле той сумы поставил дубину, и на той же суме написал же: «Кто-де в эвти ворота поедет и на той суме подпись увидит, да ежели трижды по суме не ударит, и тот буди проклят отныне и довеку!»

И поутру царь Иван Васильевич, поехавши к заутрене, увидел на той суме тое подпись, и взял дубину, и стал по суме бить, и говорил: «Я-де не хочу в проклятии быть». И которые за ним люди ни были, то также били; и царь Иван Васильевич, отслушавши заутреню, и поехал во дворец домой, и архиерей услышал, что царь Иван Васильевич едет и возмолится: «Батюшко-царь Иван Васильевич, помилуй!» И царь Иван Васильевич спросил: «Кто-де есть в суме?» И он сказал ему: «Я-де архиерей». И царь Иван Васильевич говорил же: «Зачем-де ты сюды зашел?» И он сказал ему: «Приходил-де ангел с неба и сказал-де то, что велено меня на небеса к богу взять, и я-де спросил его: умолил-де я что ли, и он-де мне сказал, что умолил, архиерей божий, и я-де его спросил: как-де ты меня понесешь на небеси, и он-де мне сказал: садись в эвту суму, и понес-де меня, я-де теперя не знаю где». И царь Иван Васильевич сказал ему: «Ты-де теперя в суме-та, на Спасских воротех висишь». И он возмолился ему: «Помилуй-де меня, батюшко царь Иван Васильевич!» И он его из сумы выпустил, и посадил в коляску, и послал его домой, и он домой приехал, и, пожив дома три дня, умре.

5 <Петр I и вор>

Был славный вор в Москве. И блаженной памяти государь император Петр Первый, услыша-де, что имеется славный вор, пошел по Москве ночным временем того вора искать, и нашел того вора на дороге, и стал спрашивать, что-де ты за человек, и оный вор ему, государю, сказал: «Я-де вор». И государь сказал же: «И я-де вор, и пойдем-де вместе с тобою воровать». И пошли они оба вместе к некоторому господину воровать, и у того господина выкрали платье и деньги, и во время-де той кражи государь также и вор услышали, что тот господин, будучи в своем доме с женою своею, говорили: «Надобно-де нам составить зелье, чтоб государя извести». И потом-де из того дому государь такожде и вор пошли вон, и то краденое платье и деньги разделили по себе, и государь, сняв с себя шляпу, и надел на того вора, а с того-де вора шляпу взял и надел на себя. И потом-де государь тому вору говорил: «Заутро-де выходи на то место, где я буду ехать». И тот вор на другой день на то место, где надлежит государю ехать, вышел. И тогда-де господа, которые ехали прежде государя, усмотрели того вора и говорили: «Где-де этот вор такую шляпу взял: он-де собою весь гол, а шляпа-де на нем царская». И потом-де вскоре и сам государь на то же место приехал и взял того вора с собою к обедне, и были у обедни вместе. И тот-де господин, у которого пожитки крали, стал государя звать к себе в гости, и государь-де к тому господину с тем вором и с господами поехал, и оный-де господин теми напитками стал прежде просить государя, чтобы он выпил, и государь-де тому господину говорил: «Выпей-де ты наперед сам». И тому-де господину и жене его нельзя стало, чтоб наперед тот напиток не выпить, — выпили тот напиток сами и в то-де время тот господин и жена его от того напитку умерли. И потом-де государь из того дому поехал с тем вором во дворец. И, едучи дорогою, государь тому вору говорил: «Как-де ты, славный вор, не умеешь ли-де ты такой насмешки сделать, что-де мне архиерей насмеялся». И тот-де вор государю говорил: «Мое-де это дело, я-де тому архиерею насмешку умею отсмеять». И потом-де оный вор отстал от государя и сделал себе из бумаги крылья, и прилетя к тому архиерею в белой рубахе и объявя о себе, якобы он ангел с небеси прилетел по его архиерейскую душу, и оный-де архиерей тому вору в том поверил и отдался ему в руки, и оный-де вор, взяв того архиерея, положил в мешок и понес на некоторое место, где случилось ехать государю. И как-де сперва поехали господа, и, усмотря тот мешок, дивились, и потом же вскоре на то место поехал государь, а велел тот мешок развязать. И как развязали, то государь, усмотря, что в том мешке лежит означенный архиерей, говорил тому архиерею: «Зачем-де ты тут в мешке лежишь, вот-де ты мне насмешку делал, а тебе-де в эвтом мешке каково сидеть».

6 Сказка о Грозном и старце

Царь Иван Васильевич пришел в Сергиев монастырь к бдению и слыша крылошанина гораздо пению; а он сам горазд был пению. И послал к нему боярина своего вопросить: откуда старец? И пришел боярин, сотвори молитву, а старец говорил: «Аминь». — «Царь-де Иван Васильевич велел тебя спросить: откуды старец?» И старец отвещал: «Аз-де отвсюды старец», — и на себя оком окинул. И пришел боярин, говорит: «Государь, я не смею говорить тебе; старец говорит: я-де отвсюду чернец, и сперади и созади». И в другой поем посылает того-же боярина спросить: где пострижен? И боярин спросил с молитвою, по чину, где пострижен; и старец поднял шапочку и рек: «В то пострижен», — и указал на главу.[146] И боярин сказал царю, и царь рек: «Впрямь-де он с главы пострижен». И как почалися[147] псалмы петь, и царь сам пошел к старцу и сотворил молитву, и старец аминя не дал, и царь прочь пошел. И царь опять пришел и сотворил молитву, и старец аминя не дал, царь и прочь пошел. И начали петь алилуія, и царь сотворил молитву, и старец рек: «Аминь с проволокою». И царь молвил: «Что-де ты давеча не отвещал?» — «Здесь-де одного подобает слушати». И царь взошел на крылос, и старцы все роздалися, а головщик не поступился, и царь стал под ним; и как приспело петь поілеилуй, и старец не почал петь, а царь пел; а старец говорит: «Только и умеешь».[148] И царь сошел с крылоса; и как приходит пролог чести, царь говорит архимандриту, чтобы положили исподнею доскою вверх, да обернуть главою вниз, а низом вверх; а чести велел архимандрит тому-же старцу. И старец пошел чести, и отворил книгу, и учал [в]здорное говорить, и, молвя слова два-три и «богу нашему слава», да, поотшед, молвил: «Чтоб-де чисто было в глазах у того, кто книгу положил». А положил книгу уставщик по архимандричью велению; и царь о том был светел. И после пения царь приказал архимандриту покоить головщика пивом и медом, чтобы упился и проспал заутрен[н]ю. И заутро праздник Ивана Богослова, и бысть бдение; и как отдали часы дневные, и царь пошел подслушивать. В келье они крылошены играют, все пьяны, масло колотят, и тот головщик; не чаяли они,[149] что тут играет[?]. И царь, идучи, без архимандричья благословения приказал благовестить; и пришел до звону царь, а головщик стоит на крылосе чинно. И царь пришел, сотворил молитву и говорит: «Чернец, бес ли ты или человек? Топеря тя сказали пьяна, а ты на крылосе стоишь!» И старец рек: «Бес-де не может от зла к добру, а человек преложен естеством и самопроизволен, может ся приложить от зла к добру и от добра ко злу». И на другой день государь после стола глядел сквозь оконницу, а тот головщик идет с погреба сам друг со старцем, а несут по кувшину пива, и как будут против окна, и учали драться, и, дрався, один от другого побежал, и он за ним бросил всем кувшином, и кувшин разбил, и пиво пролил. И царь был светел. И те старцы один другому говорил: «О чем дралися?» И другой говорит: «Не сведаю, о чем». И паки один возрев на церковь, и рек: «Пресвятая Троице, помилуй нас», — весь до конца.[150] И по сем прощение полное получися, и пошли. И царь пошел из монастыря и приказал беречь его архимандриту, и старца призывает к столу в Александрову слободу; а быть ему ни конем, ни пешу, ни в платье и ни нагу. И тот старец пошел с крылошаны; и как будут близ слободы и двора церковного, веле[в]ся оболочи всем старцем мережами, и друг друга несли за кукорки, переменяясь. А царь смотрел сверху; и дивился царь старцеву разуму, и велел за столом посадить, и, покоя гораздо, дати всем им ложки долгие стебли, что не можно самому себе в рот уноровить. И учали старцы есть, друг другу чрез стол в рот подавать. И царю сказали, и царь дивился разуму его. И после многого кушанья велел царь спросить, сыты ли; и они сказали, сыти-де. И велел государь принести к ним пирог свой царский, и они его весь съели. И царь приказал: «Как-де вы, старцы, лжете, сказав сыти, и пирог весь съили?» И головщик говорил: «Как-де бывает хоромина полна людей, а царь идет и молвит: всем тесна, а царю пространная дорога. И так-де и пирог царский». И царь его призвал к себе, и говорит: «Чернец, приказа-де тя архимандриту; чем жаловать?» И он приде: «Государь, немного старцу надобно, только в трое: тепло, мокро и мягко». И бояре дивились, что говорит нелепо пред царем; и государь говорил: «Впрямь-де он просит тепло — келья, и питья нескудного, и мягкого хлеба». И приказал его архимандриту жаловать наипаче всех братий. И опять пошли крылошеня в монастырь, а государь царь Иван Васильевич остался во Александровской слободе.

7 Сказка об Иване Белом

Бил себе царь да в его три дочки, а 1 син, и жили себе в пущах и такие у них доми хорошие, и приишло до іх в ночи под окно и рече: «Добри вечер тебе, царю!» и говорит под полатами: «Царю! Отдай за мене старшую свою дочар». Царь в полатах озвавшися и рече: «Коли добре, иди в хату». Старшая дочар ево отворила двере и виглянула: и воно ухватило и помчало. Царь же, схватившися ис хором, и ище велми усюди по пущам и не сискал. На другую ночь пришло под окошко и рече царю: «Отдай за мене подстаршую дочар». Царь в полатах озвавшися і рече: «Коли добре, иди в хату». Подстаршая дочар ево вискочила ис хати, и [воно] вхватило и помчало. Цар, схватившися с хором, и ище велми усюди и не сискал и скорбел велми дуже. И умре цар и цариця, и осталься син и меншая дочар, и приде через три дни у глухую ноч под окошко и рече: «Отдай, царевичу, меншую сестру». И царевич в полатах озвавшися: «Коли добре, иди в хату». І меншая сестра ево отсунула окошко и выглянула, и вхватило и помчало, бог знае хто и ведкул. И царевич велми тужил и плакал, искал и не сискал, и пошел искать, и шел 3 недели, и бьются три человека, и говорит им царевич: «За что ви бьетеся?» И вони, смотря на ево красоту, и говорят ему: «За баткевщину». И говорит царевич: «За какую баткувщину?» — «За шкарупелку, за шапку, за чоботи». И он говорит тим человекам: «А якая то шкарупелка, и шапка, и чоботи?» И тіи человеки говорят: «Шкарупелка такая, что куля не пробуе и утешная; а шапка як наложит на голову, то и человека не видно; а чоботи такие, як убуется да и скажет: несет мене, куди я исхочу, то они и понесут». Царевич им говорит: «Пойдете у тое лози и вережте по луку и по стрелце и стреляйте: да кто дале стрелит, тому и шкарупелка, а кто ближе, тому чоботи, а кто ище ближе, тому шапка». А они с радостию поишли у лози, а царевич, шапку на голову наложив, у чоботи убувся, у шкарупелку одевся и сказал: ......[151] Вдарил и говорит: «Знат у тебе бахури ест». Она и сказала: «Что ж? Мой брат приходил, да твоего духу спужался и не знаю, где девался». Он его искат. Как узял плакат и говорит: «Коли б я его наишол! ....» Жена ему говорит: «Что ж? Як ти его найдеш, ти его зальеш, ти его забьеш». И говорит: «Не буду». А он в [за]куте сидел и вишол. «Здоров, зятю!» И он говорит: «Здоров, шурину!» И поздоровкался, стали пит и гулят, и говорит шурин: «Зятю! навчи мене своего лицарства». И он говорит: «Навчу». И вишли ис полат и перекинулись громом и поднялис високо, стали стучет и гремет: учител хорошо, а ученик лутче. И прилетели и стали пит и гулят. И сказал: «Зятю! Прощайте». Они плачутся, не пущают ево; он и пошел за двор, и клонился и пошел и сказал на чоботи: «Несет мене до педстаршои сестры». И ишол он лесом 4 дни и пришол у такие пущи и нетры! И пойшел у тие пущи — и там город каменной, и пошел у той двор, и в том дворе хороми каменние, а его сестра подстаршая на горнице своему мужу сребром хусточки шіе. И вскочила из горницы до ево; он заговорив; до ево собаки сунулись, сестра ево обороняе, он и вскочил на горницу. И поздоровкались, и спрашивает ево сестра: «Зачим ти, брате, сюди заишол?» И говорит: «Ноги занесли». И спрашивает: «За ким ти, сестра моя любезная? Кто твой муж?» И она говорит: «Мой муж дощ. Ох! мой муж лих: как он прилетит, он тебе зальет, он тебе забьет! Где мене тебе и сховати?» Он говорит: «Не бойся, сестро!» Он и летит, вдарился в дворе, и перекинулся молодцом красним, и воишел у хоромы, и говорит: «Что руская кость воня?» А жена ему говорит: «Где бивал, где ти летал, там ти руской кости набрався и тут тобе воня». Он ее в щоку вдарил и говорит: «Знать у тебе бахуры ест?» Она и сказала: «Что ж? Мой брат приходил, да твоего духу спужался, не знаю, где девался». Он стал искат; как узял плакат и говорит, что «коли б я его наишол» .... Жена ему говорит: «Что ж? Як ти ево наидеш, ти его зальеш, ти его забьеш?» И говорит: «Не буду». А он за столом сидел и вишол: «Здорово, зятю!» — «Здорово, шурину!» И поздоровкалис, и стали пит и гулят, и говорит: «Зятю! Навчи мене свого лицарства». И он говорит: «Навчу». И вишли ис полат, и перекинулись дощем, и стали лит, топит села и города: учитель горазд, а ученик лутче. И прилетели, и стали пит и гулят. И сказал: «Зятю! Прощайте». Они плачутся, не пущают ево, он и пошел за двор и поклонился, и пошел и сказал на чоботи: «Несете мене до меншоі сестры». Шол он лесом 8 ден, и в лесу каменной город такой, что не можно перелезть, ни птице перелететь. И пошел у той город, и в том городе каменни полати и ево сестра на горнеци своему мужу хусточку шолком шие, а прикованніе на воротех олень ...... на голове то сем рогов; и скачил на горнецу, и поцеловался с своею сестрою, и спрашивает: «Сестра моя родная! Кто муж твой?» И говорит ему сестра: «Мой муж ветер; где ж мине тебя сховати? Мой муж строг, он тебе забье, он тебе разнесе». Он и летит, и вдарился молодцом и войшел у хороми и говорит: «Что руска кость воня?» Жена: «Где ти бивал, где ти летал, там ти руской кости набрався». Он ее в щеку ударил и говорит: «Цыт! У тебе бахуры есть». Она ему и сказала: «Что ж! Мой брат бил, да твоего духу спужался, не знаю, где девался». Он стал искат, узял плакат и говорил, что «коли б я его изнаишол» .... Жена ему говорит: «Что ж як ти ево найдеш, ти ево забьеш и ветра разнесет». И он говорит: «Не буду». И он сидел на комнатном порозе, и идет, и говорит: «Здоров, зятю!» — «Здоров, шурину!» И поздоровкались, и стали пит и гулят, и говорит: «Навчи мене зятю, своего лицарства». И говорит: «Навчу». И вишли из хором, и перекинулись, и пойшли дуть раздувать, и многіе царства раздувать, и хати перевертат: учител добре, а ученик лутче. И прилетели на двор, и вдарились, и стали молодцами, войшли у хату, и стали пит и гулят. И говорит шурин: «Прощай, зятю, и ты сестра!» И они его не пущают, и плачутся, и говорят: «Живи у нас». И он вишол за двор, и уклонился, и пошел и думае: «Куда ж теперь мене повернутся?» И говорила ему ево родная баба, что ест у ево брат Иван Белой, под белом наметом живет, и говорит чеботем: «Несете мене до брата». И они говорят, что «я ходил во всех царствах и во всех государствах, а того не знаю». И он их, чеботи, бросил под лесом, и воишел в такие пуще и нетре, и в тех натрях город каменной. И он пришол под ворота и стукнул палечкою, из того города вийшол старенкой дед. Он и говорит: «Здорово, деду!» И он говорит: «Здоров, синку! Чего ти сюди заишол?» И он и спрашивает: «Чи не знаешь ли ти, дедусю, мого брата Белого Ивана, под белим наметом?» И он думал и говорит: «Не знаю! Сколки я городов и царств знаю, а того не знаю: хиба мои слуги чи не знают?» И вишол за двор, и свиснул велми, и бежат гади всякія, и говорит им: «Не знаете ли, слуги мои, Белого Ивана, под белим наметом живет?» И оне все восклицаху: «Не знаем!» Говорит им: «Скажете, я вам голови поодтинаю». И говорит: «Не знают, сынку: они б и сказали, а то не знают; пойди, хиба, ест у мене старшой брат, того спроси: той чи не знает?» Он и пошел и шол лесом, йшел 3 неделе и войшел у пуще и в нетре, и в тих нетрих город каменной, и он подойшов под город, и стукнул палечкою у ворота, и вишол старой человек. Он ево и спрашивает: «Чего ти сюди заишол?» Царевич говорит: «Чи не знаеш, мой батку родной! Есть у мене брат родной Иван Белой, под белим наметом живет». И он думал[152] и сказал, что «не знаю, хиба мои слуги чи не знают?» И он вишол за город, и свиснул богатирским гласом, и сбеглися все звери, что есть на свете, и говорит: «Чи не знаете, слуги мои, Ивана Белого, под белим наметом живет?» И они ему отвещавши: «Не знаем». Он им говорит: «Скажите! Я вам голови поотрубаю». И они ему отвещавши, говорят: «Не знаем». И тот старик царевичу: «Они б сказали, та не знают; пойди, есть у мене старшой брат: тот знает». И он пошел лесом и шол 6 [недель?], и войшол в пущи и в нетры. И в тих нетрах каменной город, и в том городе под сребром палати. И стукнул у ворот и вишол старик такой старой, что не можно сказат, и говорит царевичу: «Что ти мене испрашуешь?» И он ему говорит: «Знаеш ле ти моего брата, Ивана Белого, под белим наметом живет?» И он думал три дни и говорит: «Сколки я ходил по государствам и всякого человека знаю, а того не знаю. Есть у мене слуги: чи не знают?» И вишол за ворота и свиснул, и так свиснул, что земля издвигнулась; и злетелись все птице, что есть на свете, и он их спрашивает: «Знаете ви, мои слуги верніи, того человека?» И они им говорят: «Якого?» — «Белого Ивана, под белим наметом живет?» И они ему отвещавши: «Не знаем». И все птице злетелис, толки одной не мает, толки той птице перо и такое перо, что она хоть-де будет, а як станет тое перо на догон палити, то тая птиця прилетит. И он стал палит тое перо, и она прилетела и говорит своему пану: «Что ти мене строго посмикаеш?» И он барзе рассердился. Она ему говорит: «Чего ти сердишся?» — «Знаеш ли ти того человека, от сого парубка брат старший, Иван Белий, под белим наметом живет?» Она ему говорит: «Як нам не знати? Толки ми от него и ......[153] и жыви. И он им говорит: «Смотрете ви, [мои] слуги, поставте от сого человека с ......[154] и они ему говорят: «Наготовь же 50 бочок [мя]са, набій дичини и 50 бочок меду, то ми его и поставимо». Он и наготовил. Они его и понесли, а он той птицы и кидает мясо, и они ему говорят: «Чи видно землю?» Он им говорит: «Не видно». Они его понесли еще више и говорят: «Чи видно?» Он ему говорит: «Не видно». Они его подняли так, что на голове волосья погорело, и говорят ему: «Глянь назад и наперед: чи видно землю?» Он и глянул и говорит им: «И с заду вода, и с переду вода». И они что закричат, то он им и кидае мясо и викидал усе. И они кричат, он урезал своей ноги и бросил им. Они его и пустили и говорят: «Чего ти нам кинул такого на останку солодкого?» Он боится, не каже. Они кажут: «Скажи! не бойся». Он и сказал: «А что ж я своего стегна урезал и вам[155] бросил». Они ему плюнули, а оно и загоилось, а он дивитця назад и наперед: и стоит на острове, а в его билкон, и хорт и сокол. И он себе и здумал: «Как мене зяте своего лицарства учили?» Он перекинулся ветром и охватил своего коня, понес високо и впустил на березе, и вбил, и стал плакать, и стал водою одливат, и одлил, и с[ел], и поехал, и приехал до своего брата Ивана. И он спит, а его богатирской конь жар ест, а хорт зайця, а сокол утку. Он, отогнавши его коня, и приставил сво[его], отогнал хорта и приставил своего, отогнал сокола и приставил своего, и лег у своего брата за плечима спат. И ево брат прокинулся, Иван Белой, и думает себе: «Что се? Чей это кон, и сокол, и хорт? Мой кон на стороне, а той жар іст; мой хорт на стороне, а той зайця іст; мой сокол на стороне, а той утку іст?» Глянул на свою постел: и лежит человек, и он из жалю и схватил свой меч-самосеч, и хотел ему голову отрубати, и раздумал себе: «Не так; каби он худ человек, так он би мне голову отрубал, а то, знать, добр человек». И возбудил: «Устан, человече! Чего ти ко мне зайшол?» Он и встал, и говорит: «Я твой брат меншой тебе, ти мой брат старшой, Белой Иван». Он говорит: «Я Иван Белой». И поздоровкались, и стали пить и гулять.

И пришло до Белого Ивана писмо: «Скрипливеи ворота, похилая шапка! Ступай на батал». И он говорит: «Зараз». И он пошел под мост и стал гострить свой меч-самосеч, и просит его брат, Ивана Белого: «Дай я, брате, пойду за тебя на батал». — «Брате! Ест тут и с трома головами змей: он те[бе] изрубае». И он говорит: «Уже ж пойду». [Го]ворит ему: «Всех рубай, толки т[и] не рубай, что с трома головами». И по[шел], и стал рубать, и порубал все веско; один зостался, думае себе, «что скольки я тисящ погубил?» и поляг на своего богатирского коня и той не втече, а той не нажене: раступилась гора, он у гору ушел, той и вернулся и пріехал до своего брата Ивана. И той питается: «А что, брате, порубал?» — «Порубал». Через 3 дни пришло писмо: «Скрипливеи ворота, похилая шапка! Ступай на батал» И он говорит: «Тотчас». И пошел гострит свой меч-самосеч, и просит его брат, Ивана Белого: «Дай я, брате, пойду за тебе на батал». «Брате! Есть тута и с трома[156] головами змей: он тебе изрубае». И он говорит: «Уже же пойду». И говорит ему: «Всех рубай, толки того не рубай, что и с шестяма головами». И пошел, и стал рубат, и порубал все войско, один зостался; и думае себе, что «скольки я тисящ порубал?» И поляг на своего богатирского коня, и той не втече, а той не дожене: раступилась гора, и он у гору ушел. Той и вернулся и пріехал до своего брата Ивана. И той питается: «А что, брате, порубал?» — «Порубал». Через три дня пришло писмо до Белого Ивана: «Скрипливеи ворота, похилая шапка! Ступай на батал». И он говорит: «Зараз». И взял свой меч-самосеч, и пошел под мост гострить, и гострил трое суток. И говорит: «Дай, брате, я за тебе пойду на батал». «Брате! Есть тута и с 12 головами змей: он тебе изрубае». И он говорит: «Уже ж пойду». И пошел, и винял свой меч-самосеч, и махнул на обе сторони, и так рубае тое войско и с переду, як песок, а и заду, як покоси. И вирубал, и зостался тот змей, что с 12 головами, и он себе подумал: «Что, боже мой милостивой! Сколки я тисящ всего порубал, а то вже мене сего не зрубати?» И поляг на своего богатирского коня и так за ним бежит, что под ним земля стугнет. И той не втече, а той не дожене, и прибегли до той гори болшой, и тая гора расступилась и той змей у гору ушел. И той царевич, своего богатырского[157] не вдержав, и вбег у тою гору, куди змей, и тая гора и сступилась.

Тиі все змеи в....кричали: «А тут ти, прокляти с[ыну], что хотел нас порубати!» И в тех горах горниця, и на той горнице тиех трех змеев родная сестра рубашки своим братам шие. И тіи змеи говорят: «Теперь ти нам попався, ми тебе убьем; лез до нашей сестри, спочивай». Он и полез, и там они себе поздоровкались, и она ему говорит: «Зачим ти сюди заехал?» И он говорит: «Мене сюда кон мой занес». И она ему говорит: «Чи возмиш мене за себе, то мои брати тебе не вбьют, а як не возмиш, то вбьют». И он говорит: «Возьму». И заприсяг, что возьму. Тута и кричит змей: «Лезь сюди битси». Он и полез. И он говорит, змей: «Дми тичок, будем молотити». И он говорит, он ему говорит: «Твой дом — твоя воля; дми ти». И он говорит: «Дми, вражій сыну; я тебе убью». Царевич дмухнул посребрив, а той дмухнул помедив, и стали биться, и он змея убил. Другій говорит: «Озбави ж ти, уражій сыну, нам брата; лезь и спочивай». Он и полез и спочивае. И говорит: «Лезь биться». И полез он. И говорит: «Дми тичок, будем молотити». И он говорит: «Дми ти». — «Дми, вражій сыну, я тебе убью». «Твой дом — твоя воля, дми ти, змею!» — «Дми, царевичу! Я тебе убью». Царевич дмухнув помедив, а змей дмухнув посребрыв, и стали биться. И тот змей як [дмухнул] у зеленой меды, так его неякими мерами не может убыти. Так ево сестра дала царевичеви два ножа булатних, и он змея ударил теми ножами под руки, и убил. И полез на горницу спочивати, и говорит змеивна: «А что убил?» И он говорит, что убил. Он и пошел по всех коморах; и она ему говорит: «Усюди ходи, толки не иди [в тую], что золотою печаткою запечатана». Он-таки не утерпил и думае, что «боже мой милостивой, как мене.....» И там висит еі батко родной за ребро железним крюком, и под ним горит огон великой, а на том огне казан смоли кипит. И он говорит: «Прими от тую смолу». Царевич говорит: «Не будешь бытси?» Он говорит: «Не буду». Царевич и приняв. Он ухватил и говорит: «[На] що ти моих сынов побив? тепер я тебе у смалу в тую укину». Царевич говорит: «Ходим». И пойшли. Змеивна ему говорит: «А що я тебе говорила, что не иди». Царевич говорит: «Як мне его убити?» Она говорит: «Его не можно никому убить, он увесь каменной». Она ему такого песку дала, что, аби одно зерно упало в око, то вискочит увесь вид. Старой змей кричит: «Иди биться». Он и пошел, и стали биться. Царевич ему песку у вечи кинул, он и умер.

И пошел до своего брата Белого Ивана, под белим наметом живет, и говорит: «Ей здоров, брате старшій!» И он говорит: «Здоров, брате!» И стали пити и гуляти. «Нумо ми брате..... женитися». И он говорит: «Нумо». И он меншій брат поихал, и оженився, и привез до старшего брата свою жинку, и пьют и гуляют. И меншой брат говорит: «На тобе, брате старшій, от сюю жинку». Он говорит: «А тобе?» Он говорит: «Я себе найду Семикрасу». Тот старшой брат узял за себя. А тот меншой брат поехал и взял тую змеівну Семикрасу, и пріехал, и стали пити и гуляти, отца и матер поминати, и говорят: «Богу нашему слава во веки веков, аминь».

8 Про дурня