Русь от нашествия до «ига». 30–40 гг. XIII в.

Введение

Период монгольского вторжения на Русь (конец 1230-х — начало 1240-х гг.), по меткому выражению Р. Козелка, в исторической литературе называют «Время связующее эпохи» (Sattelzeit)[1]. И сколь бы ни были справедливы призывы не рассматривать эти события в качестве революционного преобразования общественно-политического строя Руси, надлом все же произошел. Не единовременный и не общерусский, но приведший в итоге к становлению крупного и могущественного многонационального государства — России.

Истоки большинства социальных, политических и экономических изменений в русском обществе в последующие за монгольским нападением два века мы вынуждены искать именно в этом периоде, выступающем в роли границы эпох: домонгольской и послемонгольской. В научной литературе именно такая периодизация признаётся наиболее осязаемой и доступной: исследователи очень часто используют эти годы в качестве ограничителя зоны своих интересов (или своего изложения). При этом не раз отмечалось, что не следует преувеличивать значение «Батыева нашествия», придавая ему значение решающего, так называемого «барьерного» события. Действительно, налет орды, пронесшейся смерчем по русским землям, нанес значительный (катастрофический) урон населению и экономике Руси, отразился во многих регионах на социальных и демографических процессах. Однако он не разрушил внутриполитической структуры, общественной системы русских княжеств. Тот самый путь к централизации, на который часто указывают авторы научно-популярных изданий, не был непосредственным результатом монгольского нашествия: Батый расколол русские земли, а процессы централизации начались столетие спустя, причем в большей степени благодаря внутреннему социальному развитию, и охватили прежде всего северо-восток страны. Известно, что и «иго», то есть система вассально-даннической зависимости, не было установлено сразу после нападения монголов, а стало результатом серии политических договоренностей русских князей с ханами Золотой Орды, причем распространялась эта система отнюдь не на все княжества.

Часто говорят о культурном и психологическом отставании от других стран, начавшемся на Руси после нашествия монголов. В отношении культуры заключения чаще всего строятся на основе археологического материала, который демонстрирует свертывание или сокращение масштаба ремесленной деятельности в русских землях, бедность находок второй половины XIII — начала XIV в., отсутствие большого числа построек и архитектурных излишеств. В социально-психологическом плане указывают на то, что именно начиная с этого времени (середина XIII в.) наблюдается свертывание демократических институтов на «подконтрольных» монголам землях, а также формирование в народном сознании элементов мировосприятия, свойственных жителям восточных деспотий. Расплывчатость и низкое качество разработки понятийного аппарата отмеченных проблем не позволяют делать однозначные заключения о психологическом портрете русского человека XII, XIII или XV в., а потому и привязывать к хронологической шкале те или иные сдвиги общественного (и личного) сознания. Не лишены противоречий и данные о состоянии культуры и ремесла на Руси после монгольского нашествия. Связывать сокращение производства и исчезновение ряда ремесленных центров исключительно с последствиями погрома 1237–1240 гг. не представляется возможным. Чаще всего исследователи для качественного и количественного сравнений используют находки, датированные началом или концом XIII в., то есть разделенные между собой целым столетием, в котором, кроме собственно вторжения Батыя, содержалось несметное количество других вооруженных столкновений, следствием которых было и исчезновение ремесленных центров, и уничтожение населения. Об архитектуре и строительстве также можно сказать, что с начала 1230-х гг. активности в этих областях не наблюдалось ни в одной из земель, а после вторжения нам известны, хотя и редкие, эпизодические постройки практически во всех регионах Руси. То есть можно сказать, что мы имеем дело с последствиями крупного (самого крупного) военного вторжения в русские земли, но не с влиянием новой, установившейся внезапно и революционным путем системы социально-экономических отношений, которую иногда называют «иго». До сих пор у нас нет возможности указать на точную дату утверждения описанной системы. Речь должна идти о процессе, который занял первые 10–15 лет после вторжения и вовсе не представлялся современникам столь безвариантным, каким его иногда видят историки.

В эти годы каждый русский властитель, да и каждый житель Руси был поставлен перед важнейшим выбором, выбором дальнейшего жизненного пути (как в бытовом отношении, так и в социально-психологическом). Фактически проблема заключалась в поиске того, что противопоставить подавляющей мощи монголов, силе их войск и администрации. Это мог быть компромисс, система договорных отношений, задабривания захватчиков и оттягивания времени. Это могла быть и другая сила: Западная Империя, папа Римский и/или государства, не охваченные вторжением (Литва, Швеция, Тевтонский орден, др.). Это могло быть бегство в географически отдаленные регионы и т. п. Каждый центр политической власти Руси решал эту задачу по-своему, используя комбинации из перечисленных вариантов и руководствуясь фантазией, обусловленной остротой момента. Результатом было размежевание, формально обозначаемое сейчас как «Восток-Запад». Можно сказать, что к середине 50-х гг. XIII в. оно предстало со всей очевидностью. Земли Галицко-Волынской Руси после короткого периода усиления и консолидации при Данииле Романовиче окончательно сориентировались на путь союза с западноевропейскими государствами и с усиливающейся Литвой — путь утраты титульной национальной и политической идентичности, растворения и смешения в инородной среде, результатом чего было создание новых национальных сообществ (белорусы, украинцы). Северо-Восток и Новгород предпочли путь замирения и сотрудничества с Ордой — путь рабской социально-политической зависимости, социально-психологической мутации под восточным влиянием, приведшей к формированию нации с «рабской психологией» и «имперским мышлением».

Такая общая картина, исключающая частные варианты и неожиданные рецидивы, предстает перед наблюдателем в качестве непосредственного результата нашествия хана Бату, его естественного следствия. При этом часто из поля зрения выпадают или берутся в скобки те примечательные и сложные социальные и политические процессы, которые шли в русских землях в течение первых 10–15 лет после появления монгольских войск на границе Рязанского княжества. А ведь именно в эти годы для большинства жителей и властителей Руси наступил тот «момент истины», когда они оказались на перекрестке магистральных путей своей дальнейшей судьбы, судьбы своих детей и внуков. Их выбор наиболее предпочтительного маршрута тогда предопределил многое в будущем. И именно коллизии указанных лет подводят нас к действительному «результату Батыева нашествия». Позднейшее развитие уже не было столь сложно проектируемым.

Это объясняет причины, по которым картина жизни русских земель в период после похода Бату-хана и до оформления в северо-восточных землях Руси «татаро-монгольского ига» очень важна при подготовке выверенного ответа на щепетильные и зачастую весьма насущные вопросы о возможных путях развития нашей страны как в предшествующие эпохи, так и в нынешнее время.