Русь от нашествия до «ига». 30–40 гг. XIII в.

§ 1. Русские земли к началу 30-х гг. XIII в

К XIII в. на Руси было известно до 13 крупных территориальных образований — земель, фактически представлявших собой суверенные государства[3]. Девять из них закрепились за определенными ветвями княжеского рода Рюриковичей: старейший представитель династической линии держал главный город, а остальная «братия» наделялась волостями внутри подконтрольной территории[4]. В четырех землях (Киев, Новгород, Псков, Переяславль Южный), где своей династии не сложилось, на главном столе чередовались князья различных ветвей Рюриковичей, отчего эти владения иногда обозначают как «общерусские» держания. К разряду общерусских могли попасть и земли, где династическая линия пресеклась (Галич); тогда претендовать на стол мог любой властитель — как русского, так и иноземного происхождения. Наследственное право и право старейшинства в этом случае практически никогда не соблюдались, а окончательное решение зависело как от военной мощи претендента, его харизмы, так и от воли жителей земли, то есть прежде всего главного города.

Основным стержнем политической жизни Руси второго-третьего десятилетий XIII в. была борьба за контроль над «общерусскими» столами между четырьмя сильнейшими династическими ветвями: черниговскими Ольговичами, волынскими Изяславичами, смоленскими Ростиславичами и суздальскими Юрьевичами. Фактически к середине 1230-х гг. Русь распалась на четыре группы политических образований, находящихся в той или иной степени зависимости (порою вассальной) от одного из сильнейших территориально-династических центров. Подобные объединения возникали в истории Руси не раз, и их рыхлый внутренний характер, а также борьба с другими объединениями неизменно приводили к развалу и дезинтеграции. Однако считается, что сложившиеся накануне монгольского нашествия группы земель могли стать к концу XIII в. прообразами трех-четырех независимых государств, поделивших между собой всю территорию Руси. Нашествие Батыя существенно изменило намечавшиеся перспективы оформления новых государственных образований, статус земель и их политические возможности.

Попытка разобраться в степени и характере этих изменений потребует подробного всматривания в события политической истории накануне Батыева нашествия. Для этого постараемся кратко представить тот «политический багаж», с которым пришла каждая русская земля-княжение к отмеченному рубежу.

В рассматриваемое нами время процесс обособления русских княжеств имел уже более чем двухвековую историю. Полоцк первым приобрел собственную династию из рода Рюриковичей. В начале XI в. Владимир Святой передал эту землю своему сыну Изяславу, за потомками которого утвердилось наследственное владение этой областью. Уже в начале XII в. ливы, курши, земгалы и латгалы были данниками Полоцка[5]. Однако контроль над племенами Латгалии и Подвинья русские князья на рубеже XII–XIII вв. практически мирным путем уступили Ливонскому ордену и Рижскому архиепископу[6]. Давление Литвы периодически ставило Полоцкое княжество на грань выживания. К XIII в. княжество пришло сильно раздробленным и лишенным политического веса. В 1223 г. в результате короткого похода смоленские войска утвердили свой протекторат над полоцкими землями[7]. Судя по всему, за местной династией сохранились лишь мелкие, зависимые от Смоленска (и Литвы) держания внутри полоцкой земли: Минское, Витебское, Друцкое, Изяславское, Городецкое и Логожское княжества[8].

В конце XI в. беспокойные внуки Владимира — старшего сына Ярослава Мудрого — Володарь и Василько Ростиславичи закрепили за своими потомками Перемышльское и Теребовльское княжения. Их объединил Владимир Володарьевич (1124–1153 гг.), который, кроме того, присоединил некоторые соседние земли. Эти области стали костяком обширного политического образования, столицей которого в начале 40-х гг. XII в. был признан Галич[9]. Пика своего могущества Галицкое княжество достигло при Ярославе Осмомысле (1153–1187 гг.), который «отворял Киеву врата» и фактически контролировал старейший русский стол. Красочный некролог этому правителю содержал летописный источник, воспроизведенный В. Н. Татищевым: «Сей князь был честен и славен во всех землях… Со всеми князи жил в любви и совете, паче прилежал о устроении земли, и тако всем соседем был страшен. Никто не смел на него нападать, зане воеводы, непрестанно греком, венгром и чехом помогая, искусны в воинстве и храбры в битве были. Земля же его во всем изобиловала, процветала и множилася в людех, зане ученые хитрецы и ремесленники от всех стран к нему приходили и грады населяли, которыми обогасчалась земля Галицкая во всем…»[10]. Однако уже при сыне Ярослава, Владимире, стабильность в регионе была нарушена политической активностью галицких горожан и бояр, а также претензиями соседней Венгрии.

Борьба особенно обострилась после смерти Владимира (ум. ок. 1199 г.), с которой пресеклась династия, идущая от Ростислава Владимировича. Можно сказать, что Галич стал «общерусским» столом, и в борьбу за него в начале XIII в. включились все четыре сильнейшие ветви Рюриковичей, а также венгерские короли и польские князья. Практически два десятилетия для Галицкой земли были наполнены внутренними усобицами и внешними вторжениями, истощавшими силы и изматывавшими волю жителей этой богатейшей страны. Период относительного спокойствия наступил, когда в 1221–1227 гг. галицкий стол захватил блистательный Мстислав Мстиславич Удатный (Удалой). Однако практически сразу после его смерти (ум. 1228 г.) борьба началась снова и не прекращалась вплоть до монгольского нашествия. Сильному дроблению княжество подверглось только во второй половине XIII в., а в начале столетия можно говорить лишь о нескольких частично обособленных областях, как то: Звенигород, Перемышль, Теребовль, Белз, Понизье[11]. В условиях непрекращающихся внешних вторжений и междоусобной борьбы о монолитной государственной территории говорить сложно, но определенное единство земли все же сохранялось и поддерживалось. Иногда даже удавалось достигать высокой степени централизации в управлении землей. К сожалению, эти периоды длились недолго, в отличие от Ростово-Суздальской земли, где властвовала могучая династия Юрьевичей.

Северо-восточные земли Руси после длительного правления Юрия Долгорукого (конец XI в. — 1157 г.) сохранились за его детьми. Андрей Юрьевич Боголюбский бросил свои владения на юге Руси и ушел на «милый его сердцу» Север уже в 1155 г. С этого времени можно говорить об окончательном выделении Ростово-Суздальского (позднее — Владимиро-Суздальского) княжества в отдельное государственное образование. Даже захватив в 1169 г. Киев, Андрей Боголюбский не захотел сесть в нем, а, оставив князем своего ставленника, вернулся во Владимир Залесский. Позднее северо-восточные князья редко принимали участие в усобицах на юге страны, предпочитая роль стороннего наблюдателя и позицию сильного «выжидателя», который, как известно, часто побеждает. Другой сын Юрия Долгорукого, Всеволод Большое Гнездо — в период своего княжения (1176–1212 гг.) не раз демонстрировал свои самодержавные претензии, диктовал свои требования соседним княжествам (Киев, Смоленск, Новгород, Рязань) и добивался их исполнения. Восхищенный отзыв о могуществе Всеволода содержит «Слово о полку Игореве»: «Великий княже Всеволоде!. Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти». После смерти Всеволода монопольное господство Владимирского князя в северной части Руси было подорвано, а в самой Ростово-Суздальской земле разгорелась междоусобная война среди его наследников. В 1212 г. спор старшего Всеволодовича, Константина, с отцом привел к ссоре, результатом которой стало то, что верховную власть в своих землях Всеволод завещал второму сыну — Юрию. Константин сохранил за собой Ростов, но сложившимся положением доволен не был. Ряд вооруженных столкновений, в которых на одной стороне выступал Константин, а затем и Мстислав Мстиславич Удатный с союзниками, а на другой — братья Юрий и Ярослав, завершился крупным поражением последних в Липецкой битве (апрель 1216 г.). Константин вступил во Владимир и был признан великим князем Северо-Восточной Руси, верховным сюзереном земли[12]. Юрий получил Городец-Радилов на Волге (в 1217 г. был переведен в Суздаль), а Ярослав вернулся в Переяславль Залесский, которым владел еще при жизни отца. После внезапной смерти Константина (2 февраля 1218 г.) Юрий занял великокняжеский стол и сохранял его вплоть до своей гибели в битве с монголами на Сити (1238 г.). Дети Константина поделили между собой области на северо-западе и северо-востоке Владимирского княжества: Василько получил Ростов, Всеволод — Ярославль, а Владимир — Угличе Поле (Углич)[13]. Братья Юрия сохранили прежние владения: Ярослав — Переяславль Залесский, Святослав — Юрьев-Польский, а Владимир (ум. в 1227 г.) — Стародуб Суздальский[14]. После 1216 г. и до монгольского нашествия Владимиро-Суздальское княжество практически избежало сколько-либо значительных междоусобных столкновений внутри земли (единственное обострение в 1229 г. разрешилось мирным путем) и подошло к 1237 г. сплоченным и сильным государственным образованием.

Этого нельзя сказать о Чернигове. Годом окончательного обособления этого стола считают 1127-й. В этом году потомки Святослава Ярославича поделили Черниговское княжество на владения сыновей Давыда и Олега Святославичей (с 1167 г. наследовали только Ольговичи, так как род Давыдовичей пресекся)[15]: собственно Черниговская земля и Муромо-Рязанское княжество, где закрепился Ярослав Святославич[16]. Потомки последнего чуть позже разделили единое владение: наследникам Святослава Ярославича достался Муром, а наследникам его брата Ростислава — Рязань[17]. Представители династии Ольговичей не раз утверждали свое старейшинство в Русской земле, и длительное время владели Киевом Всеволод Ольгович (1139–1146 гг.), Святослав Всеволодович (1176–1194 гг.). В начале XIII в. активно боролся за Киев Всеволод Святославич Чермный (черниговский князь примерно с 1204 г.). Он несколько раз овладевал древнерусской столицей, но так и не закрепился в ней. Всеволод Чермный умер в Чернигове (1215 г.), где ему наследовал брат Мстислав, участник битвы на Калке (1223 г.), погибший там[18]. Вскоре (1225 г.) в Чернигове утвердился старший представитель следующего поколения Ольговичей — сын Всеволода Чермного Михаил, который и сохранял этот титул вплоть до своей смерти в Орде в 1246 г. [19] Михаил оказался князем активным и амбициозным. В 1220-е гг. он вел ожесточенную борьбу с Ярославом Всеволодовичем (Юрьевичем) за контроль над Новгородом, а после поражения переключился на географически более близкий регион — Южную Русь. В 1235 г. он захватил Галич, откуда накануне монгольского вторжения перешел в Киев, став великим князем и старейшим в земле. Непрерывные конфликты с претендентами на подконтрольные Михаилу столы истощили силы не только галичан и киевлян, вынужденных в той или иной мере участвовать в вооруженных столкновениях, но также силы «отчинных» владений Михаила, Черниговской земли. Последняя встретила монгольские войска утомленной, лишенной лидера и боеспособных частей. Кроме того, в конце XII — начале XIII в. активно шел процесс дробления Черниговского княжества. Начинали отчетливо выделяться Сновское, Козельское, Трубчевское, Рыльское, Путивльское, Новгород Северское, Курское, Стародубское, Елецкое, Вщижское и собственно Черниговское княжения, признающие пока верховный сюзеренитет Черниговского великого князя, но уже способные на самостоятельные действия и инициативу.

Аналогичные процессы наблюдались и в Рязанской земле, которая уже в начале XIII в. подверглась наиболее значительному размежеванию: простой подсчет показывает, что область была разделена более чем на десять (!) наделов, хотя достоверные сведения сохранились только об отдельных княжениях в Пронске и Белгороде[20]. Подобная плотность и чересполосица существенным образом сказались на политической жизни региона. Более жесткой и кровопролитной междоусобной борьбы, чем среди рязанских князей, древнерусская история не знает. Так, в 1217 г. князья Глеб и Константин Владимировичи пригласили на пир в село Исады (6 км от Старой Рязани) пятерых своих двоюродных братьев и одного родного (Изяслава). Только братья начали «пити и веселитися», как были перебиты дружинниками Глеба и Константина, которые после этой резни бежали к половцам и еще не раз[21]. После событий в Исадах Рязанским великим князем стал Ингварь Игоревич, чудом уклонившийся от приглашения на пир, как отмечено летописью: «не бе бо приспело время его»[22]. По сообщению, сохранившемуся у В. Н. Татищева, умер он в 1235 г. [23] Ему наследовал сын Роман, смененный вскоре (по необъяснимым причинам) братом Юрием, который оставался верховным рязанским властителем вплоть до монгольского нашествия[24]. В общерусской политической жизни рязанские князья в начале XIII в. склонялись то к Владимиро-Суздальскому, то к Черниговскому княжеству, но после походов Всеволода Большое Гнездо зависимость от северного соседа возобладала полностью[25].

О междоусобной борьбе и системе дробления Муромской земли мы известий не имеем. Значение и объем этого окруженного лесами владения были невелики, и стабильность там, вероятно, удавалось поддерживать без труда. Около 1205 г. князем здесь стал Давыд Юрьевич, а в 1228 г. ему наследовал сын Юрий, встретивший монгольские войска вместе с рязанскими князьями в 1237 г. [26] В этот период в летописи зафиксирована полная зависимость муромских князей от Владимиро-Суздальского властелина, для которого они исполняют роль руководителей вспомогательного войска, то есть вассальную службу[27].

Влияние Юрьевичей сказывалось и за западной границей их владений, в Смоленске. Этот город и область после смерти Владимира Мономаха (1125 г.) были переданы деятельному сыну Мстислава Великого Ростиславу, активность которого привела к закреплению стола за его потомками. В 1154 г. Ростислав после смерти брата Изяслава получил Киев, но был выбит оттуда черниговскими войсками Изяслава Давыдовича. Вторично завладев древнерусской столицей в 1159 г., Ростислав владел ею до своей смерти в 1167 г. [28] В Смоленске ему наследовали сыновья: Роман, а затем Давыд[29]. Их брат Рюрик, имевший держания как в Киевской, так и в Смоленской земле, неоднократно владел Киевом в период с 1173 по 1211 г. После смерти в 1230 г. Мстислава Давыдовича, старшего из второго поколения Ростиславичей, смоленский стол более двух лет оставался вакантным[30]. Вероятно, смоляне не хотели впускать в город естественного наследника — Святослава Мстиславича, владевшего после 1223 г. Полоцком[31]. Несмотря на сопротивление горожан, в 1232 г. Святослав подошел с полочанами к Смоленску и взял город «на щитъ»[32]. Судя по всему, этот князь удерживал за собой землю вплоть до 1238–1239 гг., когда летопись представляет нам уже Ярослава Всеволодовича (Переяславль-Залесского Юрьевича) распоряжающимся смоленским столом[33].

В течение всей первой половины XIII в. политическое значение Смоленска неуклонно снижалось. Сначала жизненные силы общины истощили сами Ростиславичи, разросшийся клан которых постоянно имел своего представителя среди участников той или иной междоусобной войны. Далее следовали участившиеся грабежи иноземцев, литовцев, которые вскоре перестали воспринимать смоленскую область как некое препятствие в своих набегах на богатые новгородские города (Русса, Торжок). Литовское влияние в регионе неуклонно возрастало, не встречая какого-либо существенного противодействия со стороны русских княжеств[34]. Позднее вслед за Полоцком эти земли окончательно подпадут под власть Литвы, усиление которой во второй половине XIII в. станет основным внешнеполитическим фактором как для Смоленска, так и для других западнорусских земель, прежде всего Волыни. Последняя, однако, оказалась не такой легкой добычей.

Волынскими князьями — после того как в 1156 г. сын Изяслава Мстиславича Мстислав изгнал из Владимира Волынского своего дядю Владимира — стали Изяславичи[35]. В начале XIII в. волынский князь Роман Мстиславич подчинил своей власти Галич, а затем и Киев. Лишь его внезапная смерть в 1205 г. во время похода на Польшу прервала стремительный процесс формирования могущественнейшего государства Европы[36]. После 1205 г. Владимир Волынский несколько раз переходил из рук в руки, пока в нем в 1214 г. не закрепился сын Романа Даниил, приступивший вскоре к возрождению империи отца. Галич в это время захватили венгры, попытки выбить которых продолжались вплоть до утверждения в 1219 г. в этом городе Мстислава Мстиславича Удалого, который, в свою очередь, вынужден был в 1221–1222 гг. заключить мир с венграми на условиях наследования галицкого стола после его смерти венгерским королевичем Андреем[37]. Мстислав умер в 1228 г., и с этого года берет начало, длившаяся вплоть до монгольского нашествия, затяжная жестокая битва за Галицию, в которой неизменно участвовал и волынский князь.

В западных областях Руси в XIII в. сохранялись также малозначимые в политическом отношении Турово-Пинское княжество, где со второй половины XII в. сидели потомки Святополка Изяславича[38], и так называемая «Болоховская земля» в верховьях Южного Буга, Случи и Тетерева, где владетелями были «Болоховские князья», этническая принадлежность которых остается предметом дискуссии[39].

Кроме перечисленных земель существовали еще четыре, которые, как отмечалось ранее, не создали своих княжеских династий и оставались «общерусскими». Это прежде всего Киев, сохранявший в начале 30-х гг. XIII в. статус «старейшего» города и столицы Руси. Вплоть до 1234 г. город и область[40] контролировали Ростиславичи: в 1212–1223 гг. Мстислав Романович Старый, погибший в битве на Калке, а с 1223 по 1236 г. с коротким перерывом — его двоюродный брат Владимир Рюрикович[41]. Последний в результате конфликта с князем Черниговским Михаилом Всеволодовичем в итоге утратил киевский стол, на котором вплоть до монгольского нашествия происходила настоящая «княжеская чехарда».

Не стал «отчинным» владением какой-либо ветви и Переяславль Южный, которым владели различные представители потомков Владимира Мономаха[42]. В начале XIII в. это были потомки Всеволода Большое Гнездо, который сначала направил туда сына Владимира, но тот вскоре вернулся на Северо-Восток. В 1227 г. в Переяславле был посажен Всеволод Константинович, но в 1228 г. он был заменен дядей Святославом Всеволодовичем, который, однако, уже к 1230 г. вернулся на Северо-Восток[43]. Снижение военной активности кочевников, форпостом против которых являлся Переяславль, а также существенное изменение направлений торговых путей привели к упадку этой волости как в экономическом, так и в политическом отношении. Судя по всему, к моменту нашествия Батыя в Переяславле Южном даже не было собственного князя, хотя номинально он контролировался, скорее всего, владимиро-суздальскими Всеволодовичами[44].

Новгород

К «общерусским» столам относился и Новгород, где влияние купеческой верхушки и горожан на выбор князя длительное время не позволяли закрепиться той или иной династии[45]. В начале XIII в. новгородцы то приглашали представителя династии Юрьевичей — Ярослава Всеволодовича Переяславского, то обращались к Ростиславичам — Мстиславу Мстиславичу Удалому (Удатному), а то признавали Ольговичей — Михаила Всеволодовича Черниговского. С четвертой попытки в Новгороде утвердился Ярослав Всеволодович, который 30 декабря 1230 г. «целова святую Богородицю на всех грамотах Ярославлих и на всей воли новгородчьскои»[46]. С этого момента в городе княжат только его наследники. А в 1236 г., отправляясь на княжение в Киев, Ярослав без каких-либо опасений передал новгородский стол своему сыну Александру (в будущем — Невскому).

Аналогичная ситуация в отношениях с князьями складывалась и в Пскове, который вплоть до 1137 г. был новгородским пригородом. Обретя самостоятельность, город сохранял некоторые «элементы зависимости» от северорусской столицы, которая покровительствовала ему и нередко оказывала военную помощь[47]. В начале XIII в. Псков контролировали по преимуществу Ростиславичи: в 1216 г. — Владимир Мстиславич, а под 1232 г. упоминается его племянник Юрий[48].

Таким образом, к началу 1230-х гг. сложилось четыре устойчивых династических объединения, охвативших своим влиянием все территории Руси. Это прежде всего Всеволодовичи (Юрьевичи) с Владимиро-Суздальским княжеством и тянущимися к нему Рязанью и Муромом. Верховной властью здесь обладал Юрий Всеволодович, брат которого, Ярослав, сохраняя за собой Переяславль Залесский, утвердился и в Новгороде. Последний, таким образом, имея номинальную самостоятельность, попал в орбиту влияния Суздальской династии. Другим центром была столица Ольговичей Чернигов с энергичным князем Михаилом Всеволодовичем, который часто и не без успеха демонстрировал свои претензии на «общерусские» столы. Так в 1220-е гг. он несколько раз владел Новгородом, а позднее подчинял своей власти и Галич и Киев. Возмужавший Даниил Романович с братом Васильком (Изяславичи — Романовичи) к 1230-м гг. уже прочно держали Волынь, пресекая любые попытки внешнего давления (Польша, Венгрия, Литва) и выказывая явные претензии на Галич. Ряд княжений в эти годы сохраняла династия Ростиславичей. Так, Владимир Рюрикович сидел в Киеве, а другие его родственники занимали столы в Смоленске, Полоцке и Пскове. Географически эти владения заполняли водораздел между зонами влияния Юрьевичей-Ольговичей и Изяславичей (Романовичей), а также зоны контактов с особенно агрессивными нерусскими соседями (Прибалтика, Литва, половцы). Подобное положение вынуждало Ростиславичей искать союзнических отношений с соседями, участвовать в частых военных предприятиях и находиться в центре практически всех конфликтов своего времени, которых, как мы увидим ниже, было немало.

Таким в самых общих чертах представляется внутриполитическое положение Русских земель к началу 1230-х годов, завершившихся трагедией монгольского вторжения.

§ 2. Междоусобная война в русских княжествах в 30-е гг. XIII в

Можно сказать, что после острых столкновений начала века к середине 1220-х гг. наступило временное затишье. Обострение наступило лишь после того, как в 1227 г. ушел из Галича, а в следующем году умер (в Торческе), непоседливый князь Мстислав Мстиславич Удатный (Удалой)[50]. Галицию он передал сыну венгерского короля Андрею, который оказался не только не плохим дипломатом, но и вполне способным администратором. За весь период княжения (почти 7 лет) Андрея не зафиксировано ни одного случая выступления против него внутри города или земли. Королевич умудрялся всегда находить общий язык с представителями городского патрициата и торговой верхушки.

Возмутителем спокойствия в регионе стал волынский князь Даниил Романович, для которого смерть тестя Мстислава послужила сигналом к возрождению претензий на галицкий стол[51]. К этому времени Даниил со своим братом Васильком уже контролировали большую часть «отчинных» Волынских земель и могли приступить к активным внешнеполитическим предприятиям. В конце 1229 г. им представился удачный момент для нападения на Галич. Даниил находился в Угровске, когда получил весть, что галицкие войска, возглавляемые боярином Судиславом, отправились для подавления волнений в Понизье, «а королевичь в Галичи осталъ»[52]. Ожидая, что удастся быстро захватить беззащитный город, волынский князь бросил свои основные силы на предупреждение действий Соудислава, а сам «в мало дружине» помчался к Галичу. Однако горожане отказались его впустить и «затворились». Вскоре к ним «прибежал», побитый волынцами, Судислав. Даниил стал готовиться к длительной осаде, для чего сконцентрировал под городом все наличные свои войска: «все силы Волыни», дружину союзного князя Владимира Ингваревича, а также «собра землю Галичскую от Боброкы доже и до рекы ушице и Прута»[53]. Согласно летописному описанию, на стороне Даниила выступала вся Галицкая земля, исключая собственно сам Галич. Подобная ситуация будет наблюдаться и позднее, когда волынский князь будет обнаруживать поддержку в Галицких пригородах (Звенигород, Понизье)[54], но не в самом Галиче, где неизменно будут предпочитать венгерских ставленников. В начале 1230 г. Даниил обложил Галич «в силе тяжьце» и принудил его сдаться[55]. Пытаясь сохранить добрые отношения с венгерским королем Андреем (Эндре) II («помянувшю любовь короля Андрея»), Даниил отпустил его младшего сына «королевича Андрея» в Венгрию с миром и непримиримым боярином Судиславом. Однако спокойствия на границах это не принесло. Лишь прибыв в Венгрию, Андрей обратился за помощью к своему брату Беле (соправитель отца с 1214 г., король Бела IV с 1235 г.). «Аще не поидеши, укрепяться на ны», то есть если ты не пойдешь на них, они подготовятся и пойдут на нас, увещевал Андрей. Бела «изыде» вскоре «в силе тяжьце» и попытался восстановить справедливость. Однако до Галича он не дошел и, измотанный в локальных стычках, вынужден был отступить[56]. Несмотря на очевидный успех и то, что «Данилъ же Божьею волею одерьжа градъ свои Галичь», внутреннего мира в княжестве не наступило. Статью 6737 (1229–1230) г. придворный летописец Даниил заключил тревожной фразой: «По семь, скажемъ, многии мятежь, великия льсти [и] бесщисленыя рати»[57].

Весь следующий год прошел для князя в противостоянии с местным галицким боярством, которое составляло бесчисленные заговоры, организовывало покушения и противилось всем начинаниям новой власти. Лишенного какой-либо поддержки внутри Галича, едва избежавшего насильственной смерти, Даниила вынуждают покинуть город. В верности князю отказали и некоторые галицкие пригороды (Перемышль, Ярослав), открывшие ворота венграм, которые организовали уже в следующем, 1231 г. новый поход на Западную Русь[58].

Попытавшийся оказать сопротивление иноземцам у местечка Голые Горы, Даниил накануне решающего столкновения был предан лидерами галицкого ополчения, переметнувшимися к венграм[59]. Оказавшись без решительного перевеса в военной силе, Даниил отступил на Волынь, куда за ним последовала и венгерская армия короля Андрея, лично возглавлявшего поход. Оставив неприступный Владимир Волынский на попечение воеводы Мирослава, сам князь направился в западную часть своих владений, рассчитывая, видимо, на содействие со стороны Польши. Однако организовать какой-либо серьезный альянс он не успел: осажденный во Владимире Мирослав, без ведома Даниила, заключил с венграми мир, по которому в Галич возвращался Андрей, а города Белз и Червен отходили союзному венграм князю Александру Всеволодовичу[60]. Разгневанный Даниил успел только пожечь окрестности Белза, но потом смирился со сложившимся положением и отвлекся на события вокруг Киева. Королевич Андрей снова вступил в Галич, где был с радостью встречен горожанами и утвержден на столе, после чего венгерские войска покинули Русь.

В начале 1230-х гг. Михаил Всеволодович Черниговский, недавно потерпевший поражение в борьбе за новгородское княжение[61], выступил новым претендентом на «старейший» киевский стол и стал собирать силы для осуществления своих планов. Узнав о его приготовлениях, киевский князь Владимир Рюрикович обратился за помощью к Даниилу Романовичу (вероятно в 1231 г.). Волынский князь немедленно отозвался. Дело в том, что еще в 1228 г. Владимир выступал как союзник Михаила и венгров в борьбе за Галич[62]. Внезапное обострение киево-черниговских отношений было особенно выгодно Даниилу, для которого коалиция с Киевом был естественным противовесом Венгрии, союзником которой неизменно оказывался Чернигов[63].

Причины внезапной ссоры Михаила Всеволодовича и Владимира Рюриковича исследователи указать затрудняются[64]. Вероятно, Михаил не ожидал, что Владимир обратится за помощью к Даниилу и тот ее окажет: отец последнего, Роман Мстиславич, в свое время изгнал из Киева и постриг в монахи Рюрика Ростиславича, отца Владимира. Однако киевский князь сумел преодолеть фамильную неприязнь и тем самым поставил Михаила в очень сложное положение. Чернигов еще не был готов к столкновению со столь значительной коалицией, и после прибытия Даниила в Киев Михаил согласился примириться. Волынский князь за услуги по примирению получил часть киевской земли (г. Торческ): «…из Рускои земля взя собе часть Торцький»[65].

Эта ситуация заставила проявить неожиданную и, вероятно, не согласованную с Михаилом активность королевича Андрея, уверенного в неизменной и безоговорочной поддержке галичан. «По тех же летехъ движе рать Андреи королевичь на Данила», — сообщает Галицко-Волынская летопись под 1231 г., хотя события эти, скорее всего, относятся уже к началу 1233 г. [66] Поддержка галицкой общины убедила венгерского королевича в его способности организовать экспансию против волынского князя и соответственно против союзного ему киевского. Направление похода и его масштаб говорят о том, что Андрей стремился не только обезопасить свои границы и упредить возможные нападения Даниила, но и попытаться расширить область зависимых от него земель. На Киев[67] двинулась большая многонациональная армия, в которую кроме галицкого ополчения входили дружины Александра Белзского, Болоховских князей и венгерские войска («Угоръ множество»). Несмотря на столь грозный состав, уже после первого столкновения у реки Случ с волынским сторожевым отрядом воеводы Владислава королевич Андрей предпочел отказаться от продолжения кампании и отступил.

Извещенные о неожиданной удаче, Даниил с братом Васильком бросились за отходившим к Галичу противником и догнали его около Шумска (весна 1233 г.). Андрей, укрепившийся на берегу реки Вельи, вовсе не намерен был оставлять свои позиции и ввязываться в бой с Романовичами. Даниил вынужден был пойти на хитрость и изобразить ложный отход своих войск на Торческ. Это заставило королевича активизироваться в надежде на успех при внезапном ударе по построенным в походном порядке полкам противника. Так галицко-венгерские войска оказались в заведомо невыгодном положении. Андрей двинул их на Даниила, когда тот начал переход через высокий холм, расположенный рядом. Романовичи быстро развернули войска и ударили на едва успевшие выстроиться королевские полки: «Андреи королевичь, исполчивъ полыкы свое, иде противу ему, сиречь на сечю, идущу ему по ровни, Данилови же и Василькови съехати бе со высокихъ горъ»[68]. Красочное и подробное описание сражения растягивается в летописи сразу на две летописные статьи 6739 и 6740 гг. Правым флангом волынских войск, действовавшим против венгерских наемников, командовал Василько, левым руководил тысяцкий Демьян, а в центре располагался «великий полк» Даниила. Судя по летописному рассказу, волынцам удалось без труда прорвать противника в центре. Полк Даниила «устроенъ бо бе храбрыми людми и светлымъ оружьемь», отчего те, против кого он выступал, не желали сражаться с ним, но отклонялись супротив более слабых соседей: «…онемь же видящимъ не хотяхуть сразитися с нимъ, но клоняхуться на Дьмьяна и на иные полкы»[69]. Вероятно, наиболее боеспособные части Андрея были сконцентрированы на флангах. Скорее всего, именно такое, неожиданное для Романовичей, расположение войск позволило королевичу избежать полного разгрома. Пройдя центр, полк Даниила оказался в тылу противника, но последний внезапно сомкнул фланги и рассек волынцев на три отдельных фронта[70]. В случае если бы галицко-венгерским войскам удалось смять слабые фланги Даниила до того, как волынцы успели сориентироваться в обстановке, исход битвы мог бы быть иным. Однако полки Василька и Демьяна оказались стойкими, а действия Даниила решительными. Сначала князь повернул в тыл галичан, действовавших против Демьяна. В этот момент храбрый тысяцкий уже вступил в единоборство с одним из виднейших деятелей венгерской партии в Галиче боярином Судиславом. Классическое сражение того времени распадалось на отдельные рыцарские сшибки и противостояния отдельных героев, а не масс ополченцев. Исход сражения такие столкновения, конечно, не решали, но создавали в нем ряд важных смысловых узлов. Летопись тщательно фиксирует подобные моменты в сражении. Если в действиях Даниила описывается чуть ли не каждый удар меча, то о его окружении информации гораздо меньше. Демьян является исключением. В тот момент, когда князь начал теснить галичан с тыла, тысяцкий уже слишком далеко врубился во вражеские полки. Встретив двигавшийся ему навстречу княжеский полк, Демьян решил, что, пока он был увлечен поединком с Судиславом, его воины уже прошли сквозь противника и теперь идут в обратном порядке. Тысяцкий развернулся и возглавил передовых воинов Даниилова полка. Сам князь, оставив основные свои подразделения на этом фланге, с малой дружиной направился на помощь теснимому венграми Васильку[71]. Его появление с этой стороны поля, судя по всему, носило скорее демонстративный и знаковый характер. Он лишь оттянул на себя часть сил противника и своим стягом создал иллюзию превосходства. Это посеяло панику среди венгров и заставило их отступить, то есть побежать, после чего «Васильковъ полкъ гнаше Угры до становъ и стягъ королевичъ подътяли беаху»[72].

Сражение продолжалось до самой ночи и, судя по всему, предполагалось к возобновлению утром, но бегство основной части венгров («инеи же Угре бежаша, оли в Галичи становишася») и большие потери («зане бе уразъ великъ в полкахъ его») вынудили Андрея отступить[73]. В преследовании принимал участие только Василько, основные части Даниила остались у поля сражения. Судя по летописи, потери волынцев были менее значительными, чем у противника: «…техъ во падшихъ много Угоръ, а Даниловыхъ мало бояръ»[74]. Однако факт того, что наступление не было развито Даниилом немедленно, говорит скорее об обратном. Несмотря на полную победу, урон в частях все же был ощутимым и не позволял рассчитывать на немедленный захват Галича.

Доблесть Даниила неизменно превозносится и в подробностях описывается летописью. Князь сам прорубается к стягу Василька и потом «понужающу» «угров». Сочетание военной хитрости и личной храбрости, описываемые летописью в превосходной степени, вынуждают нас признать Даниила Романовича основным виновником победы, хотя это ничуть не умаляет успехов других участников битвы под Шумском. Для современников это были «великая брань»[75] и великая победа. Разгром войск королевича Андрея не только ослабил позиции провенгерской партии в Галиче и сделал неизбежной смену власти в этом регионе — он фактически завершил целую эпоху венгерского военного присутствия на русских землях. Только через 12 лет венгры предпримут попытку вернуть себе положение распорядителей Галиции, но будут снова разгромлены под Ярославом (1245 г.) тем же князем Даниилом. Можно сказать, что после битвы под Шумском закончился период реального присутствия венгров в Галиче и начался период их претензий на условное главенство в регионе. Для венгров желаемое с действительным более никогда не встречались в Галиции.

Успех под Шумском решительно изменил расстановку сил на западе Руси. На сторону победителей встал князь Александр Белзский, а затем и некоторые галицкие городские общины (Плеснеск и др.)[76]. Галич, однако, оставался пока под контролем Андрея, который пытался подтянуть к нему военную помощь из Венгрии. Отец отослал к нему знаменитого венгерского воеводу Дионисия (Дианиша), прославившегося еще во время похода на Галич и Волынь королевских войск в 1231 г. [77] Даниил также готовился к новому столкновению. Отправляясь в поход на Галич, он сначала собрал ополчение на Волыни, а затем присоединил к своим войскам половцев хана Котяна, дружины Владимира Рюриковича и князя Изяслава Мстиславича «Смоленского»[78]. Последний, однако, союзником оказался ненадежным и вскоре откололся от коалиции. Возможно, именно известие об отступничестве Изяслава побудило королевича Андрея и Дионисия с венгерским войском выступить первыми. Летом 1233 г. [79] они вошли в волынские земли и подступили к г. Перемылю, около которого расположились Романовичи с союзниками. Возле моста через реку Стырь произошло решающее сражение, в котором венгры снова потерпели полное поражение и бежали: «бишася о мостъ со Володимеромъ и Даниломъ и отбивъшися имъ, Угре же воротишася к Галичю и порокы пометаша»[80].

Второй разгром войск Андрея позволил Даниилу предположить, что жители Галича более не будут столь рьяны в своих венгерских симпатиях. Распустив войска своих союзников, которые могли восприниматься местными жителями как интервенты, князь двинулся прямо на Галич. Однако легкой победы не получилось. Горожане отказались открыть ворота Романовичам и более девяти недель держали упорную («изнемогаху гладомь») оборону, умудряясь даже проводить эпизодические вылазки на осаждавших. Лишь внезапная смерть королевича Андрея вынудила их сдаться и признать власть Даниила[81].

Контроль над Галичем был установлен, но снова лишь временно. Судя по всему, князь это понимал и не стал бесполезно тратить силы на разрешение внутренних противоречий, а полностью сконцентрировался на внешней политике. Военные победы, ставшие за последние годы регулярными, могли внушить Даниилу уверенность в успехе его начинаний в других землях, а также способствовать укреплению его авторитета у галичан. Так, уже в начале 1235 г. обострилась ситуация вокруг Киева, куда вновь двинул свои войска черниговский князь Михаил в союзе с Изяславом Мстиславичем «Смоленским». Владимир Рюрикович немедленно послал к Даниилу: «Помози ми, брате!» Галицкий князь энергично принялся за исполнение союзнических обязательств и, «велъею любовью, скоро собравъ полкы поиде»[82]. Михаил, не выдержав («не стерпевъ») противодействия коалиции, отступил в свои земли, а Изяслав бежал к половцам. Полагая, что противник сломлен, Даниил и Владимир двинулись прямо на Чернигов. По пути к победоносным союзникам «приде» один из черниговских князей Мстислав Глебович. Судя по всему, он пытался выступить в роли независимого примирителя, представлявшего якобы интересы собственно черниговцев, а не князя Михаила, который покинул свою столицу с основными силами[83]. Мстиславу удалось отговорить Владимира и Даниила от захвата Чернигова. Они направились в поисках Михаила далее, «пленячи землю, поимаша грады многы по Десне, ту же взяша и Хороборъ, и Сосницю, и Сновескь, иныи грады многии»[84]. Однако вскоре выяснилось, что Мстислав, действовавший в сговоре с Михаилом, лукавил, направляя союзников по ложному пути[85]. Черниговский план предполагал, что без генерального сражения киевские и галицкие войска должны были измотаться в мелких стычках и осадах небольших крепостей. Кроме того, Михаил через Мстислава пытался расколоть противостоявшую ему коалицию, подкупить галицких бояр и советников Даниила, склонив его к сепаратному соглашению. Похоже, что и эта, по выражению летописца, «прелесть» Ольговичам в какой-то мере удалась.

Осознав провокационные действия Мстислава, Владимир и Даниил вернулись к Чернигову, и здесь, судя по всему, их союз подвергся серьезному испытанию. Летописный рассказ об этом весьма невразумителен и запутан. В изложении НПЛ он выглядит так: «…и много пустошивь около Чернигова, поиде опять [к городу Чернигову]; и Михаилъ створивъ прелесть на Даниле и много би галицанъ и бещисла, Данила же едва уиде; а Володимиръ пришедши опять, седе въ Киеве»[86]. О «лютом» бое под стенами Чернигова на завершающей стадии похода говорится и в Галицко-Волынской летописи. Однако в ней результатом боев выступает мирный договор между Владимиром и Даниилом, с одной стороны, и Мстиславом и черниговцами — с другой. Михаил среди участников событий в такой интерпретации не значится. Вероятно, с помощью хитрости и лживых переговоров черниговскому князю удалось либо расколоть коалицию князей, либо развести во времени маршруты движения союзных войск и напасть отдельно на Даниила. Как бы то ни было, но истрепанные в боях галицко-волынские и киевские полки вынуждены были отступить[87]. Причем, как оказалось, на этом военные действия для них не прекратились. На подходе к Киеву выяснилось, что в окрестностях города объявились половцы, призванные союзным Михаилу князем Изяславом Мстиславичем. В утомленных войсках Даниила начались волнения, галицкие ополченцы отказались принимать участие в новых боевых действиях, и князь, похоже, поначалу с пониманием отнесся к их мнению: «Данилъ во и вои его бе иструдилася, попленилъ бо бе все Черниговьскые страны, воевалъ бо бе от Крещениа до Вознесения»[88]. Согласно Галицко-Волынской летописи, Даниил «бо бе изнемоглъся» и «хотяше изиити домови лесною страною», то есть отступить в свои земли по лесным тропам, где можно было избежать столкновения с кочевниками. Владимир Рюрикович и волынский воевода Мирослав потратили немало сил для того, чтобы переубедить князя и организовать новый поход: «Не подобить изиити труднымъ воемь противу целымъ», возражал он[89]. Угроза того, что половецкие нападения могут распространиться и на собственные владения Романовичей (перемещение половцев было зафиксировано у Звенигорода), заставила Даниила в итоге согласиться с уговорами и повернуть свои полки в степь.

Основные силы противника союзники встретили у Торческа, и, как говорит летопись, «бысь сеча люта»[90]. Войска Владимира и Даниила были смяты и рассеяны превосходящими силами половцев. Это был действительно полный разгром со значительными людскими потерями[91]. Причем оказалось, что Даниил не зря сомневался в надежности руководителей галицких полков. Как отмечает Галицко-Волынская летопись, именно совет «безбожьнаго Григоря Василевича и Молибоговичевь» (галицких бояр) позволил половцам захватить в плен около Торческа Владимира Рюриковича Киевского и волынского воеводу Мирослава[92].

Даниил, осознав, что сражение проиграно, бежал в Галич[93]. Здесь его ожидали брат Василько «с полкомъ» и новые провокации галицких бояр. Последние прислали ложное донесение о том, что окрыленные победой половцы двигаются к Владимиру Волынскому. Даниил немедленно отослал брата с войсками для предупреждения кочевников, «стерези Володимера»[94]. В результате князь оказался во враждебном городе практически в одиночестве, без какой-либо серьезной военной силы под рукой и в ненадежном окружении. Вскоре после отхода Василька «с полкомъ» бояре просто предложили Даниилу оставить Галич, и князь предпочел не искушать судьбу («не погуби себе»). Он покинул недружелюбный город и отправился искать поддержку в Венгрии, где после смерти короля-крестоносца Андрея II можно было ожидать смены внешнеполитического курса.

Таким образом, к лету 1235 г. оба союзника, галицкий и киевский князья, утратили свои столы. Плененный половцами Владимир Рюрикович был увезен в степь, где кочевники ожидали за него выкуп. Изяслав Мстиславич «Смоленский», сын Мстислава Романовича Старого, сел в Киеве[95]. А в Галич после ухода Даниила, горожане пригласили Михаила Черниговского[96], который превратился теперь в самого влиятельного государя Юга Руси, возродившего под своей рукой старый галицко-черниговский союз.

Очевидно, галичане были более заинтересованы в союзе с восточными соседями, чем с северными. Причин этому, вероятно, было несколько. Во-первых — военные поражения Даниила, оказавшегося неспособным силой удержать свою власть. Во-вторых — явный приоритет коммерческих связей Галича по линии восток-запад, нежели север-юг. Горизонтальные (широтные) торговые пути, на которых развился и усилился этот город, оставались наиболее предпочтительными в период всего средневековья. Союзнические отношения с властителями на пути Чернигов — Киев — Галич — Венгрия (или Малая Польша) представлялись в это время более выгодными, чем альянс с северной Волынью, которая могла добавить к этому маршруту лишь бедную Мазовию и Литву. Вступать под власть Волынского князя Галич соглашался только под давлением военной силы, а также при условии обеспечения торговых путей на запад и восток (союз с Киевом, мир с Черниговом и Венгрией). Отсутствие одного из этих компонентов приводило к сопротивлению, недовольству и «крамолам» галичан, стремившихся к наиболее благоприятным коммерческим условиям.

После разгрома своих основных войск и утраты главного союзника (Владимира Рюриковича) Даниил оказался перед выбором: либо отказываться от покорения своей «отчины», либо активизировать поиски сторонней помощи. В поисках последней он направился в Венгрию, а своего брата, после того как выяснилось, что никаких половцев на Волыни нет, попросил съездить в Польшу. Предполагалось, что переговоры с венгерским королем должны как минимум предотвратить содействие противникам Романовичей с этой стороны, а как максимум — обеспечить военную поддержку. В этом году (21 сентября 1235) в Венгрии умер король Андрей II, и в октябре на престол должен был вступить давний противник Даниила Бела IV[97]. Волынский князь приложил много усилий для того, чтобы склонить нового короля на свою сторону. Он даже участвовал в коронационной процессии Белы 14 октября 1235 г. в Секешфехерваре, в роли и на месте вассала — вел под уздцы королевского коня[98]. Но и выражение предельной покорности не помогло Даниилу составить с венграми альянс против Чернигова. Новый король, который, по сообщению В. Н. Татищева, еще в 1233 г. отрекся от претензий на Галич[99], только подтвердил мирные отношения с Даниилом, но ввязываться в войну с Михаилом Всеволодовичем, союзным ему Изяславом и половцами отказался.

Зыбкий нейтралитет не устраивал Волынского князя и подвигнул его на поиски средств по предупреждению возможного венгерского вмешательства в русские дела. Еще находясь в Венгрии, Даниил сумел завязать дружеские контакты с австрийским герцогом Фридрихом II Бабенбергом, враждовавшим как с Западной империей, так и с Венгрией[100]. С дипломатической точки зрения это был очевидный успех. Позднее именно этот альянс позволил князю сохранять уверенную позицию на переговорах с Белой IV и даже оказывать на него давление. Примечательно, что есть указания на то, что в 1235 г. и Михаил Черниговский вел активную дипломатическую деятельность в поисках новых союзников. Так, В. Т. Пашуто указывает на переписку императора Фридриха II, который отмечал, что посольство к нему от «князя Руси» (ducem Rossiae) было перехвачено и ограблено австрийским герцогом, союзником Даниила Волынского[101]. Современные исследователи считают, что это посольство было направлено к императору от черниговского князя[102], который, в условиях нейтралитета Венгрии, был вынужден искать содействия вдалеке от своих границ.

Обеспечив дипломатическое прикрытие с Запада, но не обретя новых воинских контингентов, Даниил вернулся на Волынь, где его ожидал брат, миссия которого в Польшу имела совершенно противоположный результат. Василько привел с собой отряд каких-то «ляхов», но кого они представляли, остается неясным. Считавшийся основным союзником Романовичей в Польше Конрад Мазовецкий помощи им не оказал[103]. Более того, уже в следующем году этот князь оказался в союзе с Михаилом Черниговским и даже начал военные действия против Волыни. Возможно, Василько привел дружину наемников, независимых от Конрада или представлявших кого-то из других польских князей, враждебных Конраду[104]. В любом случае дипломатического успеха посольством достигнуто не было, а привлеченные военные силы оказались незначительными.

В конце 1235 г. Даниил и Василько, стремясь не упустить время и воспользоваться скудной польской помощью, предпринимают беспомощный поход на Галич. «И воиваша, не дошедше Галича, воротися домовь», — печально заключает Галицко-Волынский летописец[105]. Можно сказать, что с этим походом для Романовичей завершился период активных наступательных действий по обретению-удержанию Галича, с потерей которого приходилось смириться. Начиная со следующего года волынские князья вступают в период оборонительных столкновений и упреждающих боев. Уже весной 1236 г. Михаил Черниговский вместе с новыми подданными (галичанами) совершает поход на Волынь. Мероприятие носило демонстрационный характер и далее Каменца галицкие войска с союзными Болоховскими князьями не пошли.

В эти годы обе конфликтующие стороны подошли к порогу истощения своих военных ресурсов. Теперь успех зависел прежде всего от количества и верности привлеченных иноземных войск, далеких союзников и внутренней сплоченности (обороноспособности) земли-княжения. Даниил опасался сам выступить против галичан, которые «повоеваша по Хомору и поидоша ко Каменцю, вземши полонъ великъ, поидоша [домой]»[106]. Князь послал за помощью к Владимиру Рюриковичу, который, выкупившись из половецкого плена зимой 1235–1236 гг., уже изгнал из Киева Изяслава Мстиславича[107]. Владимир неожиданно отозвался и направил в помощь Даниилу торков, верных союзников киевских князей, к которым был присоединен полк «Данила Нажировича» (киевского, вероятно, воеводы)[108]. Эти войска нагнали отходивших от Каменца галичан, разгромили их («и побежени быша невернии Галичане»), а полон, который включал всех Болоховских князей («вси князи Болоховьсции»), привели к Даниилу во Владимир Волынский[109].

Неожиданное возвращение Владимира Рюриковича к военным действиям должно было взволновать черниговского князя, для которого плоды побед прошлого года начинали ускользать. Союз Волыни с Киевом раскалывал его владения на две области, отрезанные друг от друга сотнями километров враждебных территорий. Теперь любая форма сообщения между Галичем и Черниговом неизбежно требовала пересечения недружелюбных земель, что не только подрывало коммерческие связи в регионе, но и оставляло восточную часть владений незащищенной, как анклав. Все это грозило утратой доверия к князю в городских общинах. Долго терпеть подобное положение вещей Михаил Всеволодович не мог.

Уже летом 1236 г. Михаил с бежавшим к нему Изяславом Мстиславичем подготовили новый поход на Волынь, в котором, наряду с галичанами, должны были участвовать Конрад Мазовецкий и половцы. Формальной причиной нового похода стало требование освободить заточенных во Владимире Волынском Болоховских князей. Согласиться с таким ультиматумом, сохранив лицо и репутацию, Даниил не мог, но и к вооруженному противостоянию он был явно не готов. Значительных воинских контингентов на Волыни не осталось, киевские войска и торки уже отошли домой, а географический размах военных действий ожидался весьма обширным (от польской границы до степей киевщины) и предполагал участие массы подвижных боевых подразделений. Князю оставалось только рассчитывать на стойкость своих крепостей и верность гарнизонов, уповая на скорую и внушительную помощь киевского союзника, а также на обыкновенное чудо. Последнее, согласно Галицко-Волынской летописи, волынский князь и упоминал в своих молитвах[110].

И спасло положение действительно чудо, подготовленное, судя по всему, Владимиром Рюриковичем и неожиданное как для Михаила Всеволодовича, так и для Даниила Романовича. В то время, когда черниговский князь уже выступил к волынской границе и ожидал подхода к себе других участников, пришла весть об измене половцев. Привлекая кочевников, союзники полагались на возможности Изяслава Мстиславича, которого степняки неизменно поддерживали и которому помогали. Однако ситуация переменилась. Владимир Рюрикович, находясь у половцев в качестве пленника, сумел не только обеспечить свое возвращение в Киев, но и каким-то образом склонить кочевников к союзу[111]. Примечательно, что даже Изяслав не подозревал о подобном повороте событий, чем немало подвел всю польско-галицко-черниговскую коалицию: «Половци же придоша в землю Галичькую не восхотеша ити на Данила, вземшю всю землю Галичьскую, возвратишася»[112]. Действия степняков произвели эффект разорвавшейся бомбы. Те силы, которые Михаил считал своим решающим аргументом против Даниила, внезапно повернулись против него самого. Все галицкие войска немедленно вернулись в свою столицу и заперлись в ней. Конрад Мазовецкий, брошенный один на один с Романовичами, был повергнут в шок осознанием того, какую внешнеполитическую ошибку он совершил, ввязавшись в союз с Черниговом-Галичем. Из всех союзников поляки единственные, кто в эту кампанию уже успели повоевать волынские земли (около Червена). Получив известие о предательстве половцев, Михаила, галичан и Изяслава, Конрад не просто стал отходить к границам Мазовии, но, сняв свой лагерь около Холма («кде ныне градъ Холмь стоить») ночью, побежал («побеже до Ляховъ чересъ нощь»), причем, отступая, умудрился потопить часть своего войска при переправе через реку Вепрь («и топился бяшеть от вои его во Вепрю множество»)[113]. Летопись не сообщает, предпринял ли Даниил или кто-либо другой из волынской администрации какие-нибудь действия для выдворения Мазовецкой армии.

События этого похода заставили его участников решительно пересмотреть свои политические ориентиры. Для Изяслава Мстиславича это была политическая смерть: дискредитированный, он перестал быть фигурантом общественной жизни Руси. После этих событий он совершенно исчезает со страниц русских летописей[114].

Для Конрада союз с Михаилом был крупной и неоправданной ошибкой, первый и последний раз он открыто выступил против Даниила[115]. Последующие несколько лет мазовецкий князь потратил на то, чтобы найти какое-либо достойное разрешение создавшейся ситуации без ущерба для себя. Мира с Даниилом он еще не заключил, но военных действий более не вел.

Несмотря на тактический успех, Романовичи оказываются неспособными в одиночку захватить Галич, к которому Михаил успел подтянуть срочно вызванных венгерских наемников. Поход волынских князей на Галич весной 1237 г. оказался безуспешным: «возвративъшися, воеваста около Звенигорода»[116]. Следует признать, что результатом этого этапа волынско-черниговского противостояния было положение, близкое к пату. Ни та ни другая стороны не обладали решительным перевесом в силах и не способны были на активные наступательные операции. Основным средством воздействия стала дипломатия. И в таких условиях Даниилу удалось переиграть галицко-черниговского соперника. Романовичи совместно, вероятно, с Владимиром Рюриковичем придумали совершенно неожиданный ход, нехарактерный для междоусобной войны. Они предложили новгородскому (и переяславль-залесскому) князю Ярославу Всеволодовичу занять киевский стол, до сих пор сохранявший в сознании Рюриковичей (особенно — северо-восточных) статус «старейшего»[117]. Таким образом в столкновения на юге Руси втягивалась самая могущественная княжеская династия Юрьевичей, то есть Всеволодовичей, а это могло существенным образом подорвать позиции Михаила Черниговского.

Северо-Восточная Русь, как отмечалось выше, практически избежала каких-либо междоусобных столкновений за последние 10–20 лет. Единственным возмутителем спокойствия оставался Ярослав Всеволодович, который, однако, большей частью выплескивал свою энергию за пределами отчинных владений. Единственный случай внутреннего конфликта относится к 1229 г., когда Ярослав «отлучи» от Юрия Константиновичей и поднял на брата смуту, но вскоре примирился[118]. Исследователи видят причину конфликта в поддержке великим князем Михаила Всеволодовича, захватившего в этом году новгородский стол, принадлежавший прежде Ярославу[119]. Дело в том, что Юрий, женатый на сестре черниговского князя[120], и прежде выступал в роли союзника Михаила, а в 1225 г. сам посадил его в Новгород[121]. Он неизменно укреплял и родственные связи с Ольговичами, с которыми при его содействии породнились все три сына Константина Всеволодовича (в 1216, 1227 и 1228 гг.)[122]. Как отмечал Дж. Феннел, нам не известно ни одного случая конфликта между Юрием Суздальским и Михаилом Черниговским[123]. Ради справедливости можно отметить, что Юрий вообще имел миролюбивый характер и редко доводил дело до открытого конфликта, но в таких конфликтах неизменно побеждал, отчего даже молчаливая поддержка с его стороны была ценной и важной. Жесткость Юрия проявлялась, прежде всего, во внешних операциях против иноплеменников, по преимуществу на востоке (болгары, мордва). С другими ветвями династии Рюриковичей он поддерживал ровные отношения.

Ярослав был человеком иного склада. В наследство от отца он получил небольшое, но густонаселенное княжество со столицей в Переяславле Залесском[124]. Этот город возник только в 1150-х гг. и именно в начале XIII в. вступил в период политической самостоятельности и экономической зрелости. Основные коммерческие интересы его жителей располагались по линии отношений северо-восточных русских земель с Новгородом и отчасти Смоленском. Скорее всего, именно это и предопределило направление внешней политики Ярослава, который руководствовался не только личными амбициями, но и практической выгодой своей вотчины. Переяславцев, видимо, политика их князя устраивала, и они неизменно оказывали ему военную и любую иную поддержку.

Три раза новгородцы приглашали Ярослава к себе на княжение, и каждый раз ему не удавалось продержаться там более одного-двух лет. В 1230 г. его пригласили в четвертый раз, и на этот раз оказалось, что навсегда. Перед ним на княжении здесь был Михаил Черниговский, чье правление не принесло счастья новгородцам. Весь период его управления в городе свирепствовали голод и дороговизна, побежденные лишь с открытием навигации в 1231 г. [125], то есть в первый год правления Ярослава.

Удачное стечение обстоятельств содействовали Ярославу и позднее. Так, он убедил новгородцев в необходимости их участия в карательном походе против Михаила Черниговского уже летом того же 1231 г. В этом походе принимали участие полки из всех «властей» Ярослава. Результатом его было сожжение Серенска и опустошение северных областей Черниговщины («истрати обилья много»)[126]. Открытого столкновения с Михаилом так и не произошло. Вероятно, основные силы князя находились где-то на южных рубежах его владений, так как именно в этом году, как отмечалось выше, готовился поход на Киев, упрежденный Даниилом Романовичем и соответственно Ярославом Всеволодовичем. Нет прямых указаний на то, что в данном случае речь идет о согласованных действиях волынского и новгородского князей, но их тесные родственные связи (их жены были родными сестрами — дочерями Мстислава Мстиславича Удалого, князя торопецкого, затем новгородского, а затем и галицкого[127]) позволяют предположить зарождение союзнических отношений. Причем предметом этого политического альянса была именно борьба с Михаилом Всеволодовичем. После этого похода черниговский князь более не предпринимал попыток утвердиться в Новгороде. В следующем году он отослал укрывавшихся у него новгородских оппозиционеров, которых в Новгороде не приняли и вынудили бежать сначала в Псков, а затем в Чудь (Эстонию)[128]. Возможно, это знаменовало временное замирение Михаила с Ярославом. Новгородско-переяславский князь начиная с 1233 г. был плотно вовлечен в противостояние с «немцами» Прибалтики и не проявлял интереса к делам на юге Руси. Лишь новое усиление Михаила после 1235 г. могло взволновать его и породить новые честолюбивые планы.

Под 6744 мартовским (март 1236 — февраль 1237) г. Новгородская первая летопись сообщает: «Поиде князь Ярославъ из Новаграда къ Киеву на столъ, понявши съ собою новгородцовъ болших муж <…>, а новоторжець 100 муж; а в Новеграде посади сына своего Александра; и пришедши, седе в Киеве на столе; и державъ новгородцовъ и новоторжанъ одину неделю и, одаривъ, отпусти прочь; и приидоша вси здрави»[129]. Эти события, если сопоставлять их с известиями Галицко-Волынской летописи, относятся уже к началу 1237 г., то есть приблизительно к тому времени, когда Романовичи, подойдя к Галичу, не решились его осаждать и отступили. Согласно летописи, Даниил позднее демонстрирует полную отрешенность от угрозы нападения черниговского князя. Он идет на ятвягов, затем на добжиньских крестоносцев, а потом вообще начинает собираться в Австрию — помогать своему союзнику герцогу Фридриху. Судя по всему, подобную беспечность волынский князь мог себе позволить только при условии, что не опасался более Михаила, которому был противопоставлен Ярослав, занявший Киев.

Стабилизация на юге была достигнута ценой отказа Владимира Рюриковича от обладания Киевом. Источники не содержат указания на конкретные причины, подвигнувшие князя на такой шаг. Существуют предположения о том, что он в последний момент был вытеснен из города Изяславом Мстиславичем, которого, в свою очередь, изгнал новгородский князь. Однако более вероятным представляется направление рассуждений А. А. Горского, согласно которому в это время в Киевской земле утвердилась некая форма дуумвирата, при которой и Владимир, и Ярослав разделили власть над областью: например, Ярослав владел Киевом, а Владимир — другим региональным центром[130].

Как бы то ни было, но дипломатическая комбинация Романовичей удалась. Михаил был решительно отрезан от своей черниговской вотчины, которую, к тому же, согласно сообщению В. Н. Татищева, направлявшийся к Киеву Ярослав разорил и обложил данью: «К Киеву идучи, область Черниговскую, где не было кому оборонять, разорил и, тяжкие окупы с городов взяв, пришел к Киеву»[131].

Дальнейшими действиями Даниила Михаил был лишен и других своих союзников, источников пополнения войск и перспектив. Той же весной 1237 г. [132] Конрад Мазовецкий, опасавшийся прямого столкновения с Волынью, попытался создать буфер на границе с Русью и передал (8 марта 1237 г.) добжиньским рыцарям-крестоносцам замок Дорогичин на восточном берегу Западного Буга[133]. Судя по всему, Конрад «даровал» крестоносцам то, что никогда ему не принадлежало. Даниил, направившийся в это время в поход на ятвягов, но остановленный весенней распутицей и половодьем, узнал о провокации польского князя и повернул войска на Дорогичин: «не лепо есть держати нашее отчины крижевникомь Тепличемъ, рекомымь Соломоничемь»[134]. Волынский князь штурмом взял город (март 1237 г.)[135] и захватил в плен орденского магистра Бруно с другими рыцарями, которых направили в заточение во Владимир Волынский. Конрад Мазовецкий, понесший уже второе поражение от Даниила, так и не вступив с ним в бой, был деморализован и более не проявлял своей враждебности. Для того чтобы добить противника, в начале 1238 г. Даниил подговорил литовского князя Миндовга и новогрудского князя Изяслава совершить поход в Мазовию[136]. Этот натиск окончательно склонил Польшу к мирным и союзническим отношениям с Волынью и Романовичами[137].

Чтобы упредить возможную поддержку Михаила со стороны Венгрии, Даниил использовал свой основной козырь — дружеские отношения с австрийским герцогом. В начале 1237 г. (с февраля) император Фридрих II организовал большой поход против беспокойной Австрии. Волынские князья немедленно вызвались предоставить военную помощь своему дальнему союзнику. Только вмешательство венгерского короля Белы IV заставило их прекратить приготовления к походу («королеви же возбранившу»)[138]. Отказ от вмешательства в австрийские дела Даниил обменял на надежный мир со стороны Венгрии, скрепленный в конце апреля 1237 г. при личной встрече князя с королем Белой[139].

Таким образом, галицко-черниговский князь не только был отрезан от своей «отчины» (Чернигова), но и лишился всех своих союзников (Изяслав, Конрад, Бела). В таких условиях ему не оставалось ничего иного, как просить у Даниила Романовича мира. Несмотря на очевидные успехи на дипломатическом фронте, волынский князь не имел возможности использовать их в наступательных целях. Перевеса в военных силах у него не было, к тому же Михаил, судя по всему, сохранял поддержку среди галичан, отчего рассчитывать на легкую победу не приходилось. Стороны вынуждены были искать компромисса:

«Данилови же в томъ же лете пошедъшу на Михаила на Галичь, онем же мира просящимъ даша ему Перемышль»[140].

Оценить объем усилий, на которые пошел чернигово-галицкий князь для заключения соглашения, можно только взглянув на географическую карту. Ради сохранения галицкого стола Михаил передал Даниилу Перемышльскую область, расположенную на путях из Галича в Венгрию и Польшу. Волынский князь приобрел возможность контролировать практически все сообщение галичан с западными странами. Можно сказать, что к лету 1237 г. Михаил Всеволодович стал обладателем двух анклавов (Галич, Чернигов), окруженных землями враждебных властителей. Причем любая попытка их объединить должна была натолкнуться на фактически общерусскую коалицию князей: от Романовичей и Ростиславичей до Юрьевичей (Ярослав), — то есть Волынь, Киев, Смоленск, Новгород, Переяславль Залесский и примкнувшие к ним.

Ярослав Всеволодович был на юге человеком новым. Решение об участии в конфликте с Михаилом на стороне Романовичей было для него неожиданным и свидетельствовало об авантюрном складе характера. Конечно, пример тестя, Мстислава Удалого, оставившего, несмотря на уговоры, Новгородское княжение и отправившегося на покорение далекого Галича («поискате Галица»), порабощенного иноземцами и иноверцами, был заразителен. В ту рыцарскую эпоху романтические предприятия вызывали только похвалу и восхищение. К тому же Ярослав поступил гораздо предусмотрительнее и весьма прагматично. Во-первых, оставил в Новгороде своего сына, Александра (в будущем «Невского»). Во-вторых, отправился покорять не далекий и незнакомый Галич, а «сердце земли Русской», старейший град Киев. При этом, естественно, все предприятие было организовано как военный поход. С Ярославом к Киеву двинулись крупные силы новгородцев и новоторжцев, которые при проходе через Черниговскую область, «где не было кому оборонять», местность «разоряли» и «тяжкие окупы с городов» брали[141]. В Киев они вступили без боя, а уже через неделю все войско было отпущено по домам: «…и державъ новгородцовъ и новоторжанъ одину неделю и, одаривъ, отпусти прочь: и приидоша вси здрави»[142]. Подобную беспечность Ярослав мог допустить, только осознав полную свою безопасность с любой из сторон. Князь не видел угрозы себе ни от близких своих соседей, ни от далеких. И именно такая позиция служит примером, действительно характеризующим положение в южнорусских землях весной-летом 1237 г., накануне великих свершений и потрясений для всей Руси.