Рядом с Жюлем Верном

I. Шотландия и Скандинавия

– Но вы все-таки путешествовали по морям? – спросила мисс Кэмпбелл.

– Да, сколько можно было, – ответил Оливер Синклер. – Я проплыл по Средиземному морю от Гибралтара до Леванта,[28] переплыл Атлантический океан до Северной Америки, побывал в морях Северной Европы, и я знаю все воды, которыми природа так щедро одарила Англию и Шотландию…

Оливер Синклер, герой романа «Зеленый луч», – образ во многом автобиографический. Именно такими были маршруты и самого Жюля Верна.

Впервые он смог утолить свою страсть к путешествиям летом 1859 года. Брат Иньяра, служивший агентом пароходной компании в Сен-Назере, предоставил им обоим бесплатный проезд в Шотландию – страну для Жюля Верна тем более притягательную, что, по семейным преданиям, дворянский род его матери Софи Верн (до замужества Аллот де ла Фюи) происходил от шотландского предка.

В 1462 году, сообщает Жан Жюль-Верн, шотландец Н. Аллот, служивший во Франции в отряде шотландских гвардейцев Людовика XI, оказал королю услуги, за которые был возведен в дворянское звание и получил «право Фюи», то есть право владеть голубятней. А это была королевская привилегия. Шотландский лучник обосновался неподалеку от Лудэна, построил себе замок и стал называться Аллот, сеньор де ла Фюи. Правда, к тому времени, когда адвокат Верн породнился с именитой семьей нантских моряков и арматоров, его тесть был директором счетной конторы, иначе говоря, главным бухгалтером. От былого величия сохранилось лишь дворянское звание, ничего не прибавлявшее к скромным доходам деда будущего писателя. Тем не менее шотландский пращур Аллот стоял перед глазами Жюля в образе средневекового лучника – в шлеме, кольчуге, с щитом и колчаном, в ореоле храброго воина, сопровождавшего во всех походах короля – объединителя французских земель. Отчасти, может быть, и по этой причине Жюль Верн так живо интересовался Шотландией и пользовался любой возможностью лишний раз побывать в милой его сердцу стране.

Первая заграничная поездка во многих отношениях примечательна. Он вернулся с тетрадью путевых заметок, озаглавленных «Путешествие в Шотландию», которые впоследствии пригодились ему при написании «шотландских» романов «Черная Индия» (1877) и «Зеленый луч» (1882).

Текстологический анализ показал Жану Жюль-Верну, что географические описания (прогулки по Эдинбургу и окрестностям, поездка в «страну озер» и затем на Гебридский архипелаг) перенесены почти дословно из этой неопубликованной рукописи.

Таким образом, мы можем восстановить не только маршрут, но и «неувядаемые светлые воспоминания» Жюля Верна о его путешествии в Шотландию, воспроизведенные в обоих романах.

Герои – шотландцы. Автор восхищается вместе с ними живописной природой, древней культурой, историческим прошлым Шотландии, поэмами Оссиана, песнями Роберта Бернса, романами Вальтера Скотта, которого он полюбил с детства и много раз перечитывал. Не случайно маршрут путешествия проходит по местам действия «Уэвер-ли», «Роб-Роя», «Эдинбургской темницы», «Легенды о Монтрозе», «Девы озера» и других произведений «последнего шотландского менестреля».

Путевые эпизоды непринужденно вплетаются в сюжетную ткань того и другого романа.

В первом речь идет об открытии и разработке новых угольных залежей в Аберфойле. Рудники освещены электричеством, оборудованы механическими приспособлениями, превосходящими возможности техники столетней давности. Жюль Верн изобразил идеальную с его точки зрения угольную шахту будущего. Несколько странное заглавие объясняется самим автором: «Известно, что англичане дали своим обширным угольным копям очень выразительное название «Черная Индия», и эта Индия, может быть, еще больше, чем настоящая, способствовала поразительному обогащению Соединенного Королевства».

В недрах отработанных шахт вырастает юная Нелль, никогда не видевшая света дня, ни солнца, ни луны, ни звезд. И вот с помощью неожиданно обретенных друзей эта фея угольных шахт впервые покидает свое подземное царство. Ее изумленным взорам открывается небосвод, она ощущает дыхание ветра, видит панораму города, поля и горы, реки, озера, заливы, море.

Роман в этих главах становится лирическим. Первое знакомство девушки с необъятным миром, с природой Шотландии сообщает путевым эпизодам поэтический колорит.

С вершины холма она любуется в предрассветном сумраке Эдинбургом: «Там и сям поднимались высокие строения, остроконечные колокольни, и контуры их рисовались все отчетливее. В воздухе разливался словно какой-то пепельный свет. Наконец, первый солнечный луч коснулся глаз девушки; это был тот самый зеленоватый луч, который поднимается утром или вечером из моря, когда горизонт совершенно чист».

Даже в открытом море этот любопытный феномен наблюдается не столь уж часто. Нелль посчастливилось невзначай. А Елене Кэмпбелл, пожелавшей во что бы то ни стало увидеть зеленый луч, пришлось совершить путешествие на Гебридский архипелаг. В отличие от «Черной Индии» второй шотландский роман от начала до конца выдержан в лирической тональности. По преданию, зеленый луч приносит счастье тому, кто сможет уловить его. В поисках абсолютно чистого горизонта мисс Кэмпбелл объезжает некоторые из Внутренних островов, знакомится в пути с молодым художником Синклером и… находит свое счастье, так и не заметив мелькнувшего зеленого луча.

А теперь о реальном путешествии.

Жюль Верн с Иньяром сначала заехали в Нант. Из родного города добрались катером до Сен-Назера, расположенного в месте впадения Луары в Бискайский залив, и взошли на борт «Принца Уэльского», делавшего очередной рейс в Эдинбург (пароход под таким названием фигурирует и в «Черной Индии»).

Пока огибали полуостров Бретань и через проливы Ла-Манш и Па-де-Кале достигли Лондона, Жюль Верн провел немало часов в машинном отделении в обществе судового механика и кочегаров, но больше всего любовался морем, испещряя заметками свою путевую тетрадь.

«Даже величайший художник не сможет запечатлеть на полотне все красоты моря. Ведь у него нет собственного цвета. Это зеркало неба, мутящееся от дыхания бурь. Синее оно? Синей краской его не изобразишь. Зеленое? Не изобразить и зеленой. Море легче запечатлеть в ярости, когда оно мрачно, злобно, белесо, когда кажется, небо смешало в нем все облака, которые над ним развесило.

Чем больше я смотрю на океан, тем все более величественным он мне представляется. Океан! Одним этим словом сказано все! Океан – это бесконечность, подобная небесному пространству, которое он отражает в своих водах!» («Зеленый луч», гл. 13).

…В Лондоне стояли два дня. Оба друга исколесили вдоль и поперек столицу Великобритании на империале омнибуса, а потом разошлись в разные стороны: Иньяр надеялся в нотной библиотеке Музыкального общества разыскать нужные ему партитуры, Жюль Верн побывал в Депфорте (порт на Темзе, в юго-западной части Лондона), где готовили к первому пробному плаванию громадный трансатлантический пароход «Грейт Истерн» – «восьмое чудо света», о котором он позднее поведает в романе «Плавающий город».

В заливе Ферт-оф-Форт не было никакого волнения. Клубился туман, моросил дождь. «Принц Уэльский» ошвартовался в Лите, торговом порту, который издавна служил шотландской столице морскими воротами.

Эдинбург, в эпоху независимости, – резиденция шотландских королей, не только обликом, но еще более своей культурой заслужил название «Северных Афин». В XIX веке он стал также и промышленным центром. Над городом висела дымовая завеса. Десятки фабрик и тысячи каминных труб до такой степени загрязняли воздух, что древняя столица Каледонии по справедливости заслуживала и второе, менее поэтическое название «Старой коптильни».

Брат Иньяра рекомендовал хорошо знакомый ему «Ламберт-отель» (кстати, там останавливались Нелль и ее спутники), расположенный неподалеку от Кэнонгейт, главной улицы старого Эдинбурга. Этот скромный и уютный отель привлек наших путешественников еще тем, что мистер Ламберт и его дочь Амалия свободно объяснялись по-французски.

Белокурая девушка с голубыми глазами «цвета шотландских озер в ясное весеннее утро», Амалия до мельчайших подробностей знала свой родной город и с готовностью согласилась быть гидом молодых парижан.

Прежде всего, разумеется, она вывела их на Кэнонгейт и показала мрачный феодальный замок с четырьмя толстыми зубчатыми башнями по углам, перед которыми стояли часовые в старинных шотландских костюмах: юбки из зеленой материи, клетчатые пледы и сумки из козьего меха, свисавшие чуть ли не до земли. Впрочем, замок был не очень большой и походил скорее на загородную резиденцию.

– Это и есть Холируд, дворец прежних властителей Шотландии, где совершилось столько печальных событий, – торжественным тоном пояснила мисс Ламберт. – Историк мог бы вызвать тут немало царственных теней, начиная с злосчастной католички Марии Стюарт и кончая старым французским королем Карлом Десятым.

Потом, по пути к памятнику Вальтеру Скотту, затейливой готической башне со стрельчатыми арками, у подножия которой установлена на высоком пьедестале мраморная статуя писателя, мисс Ламберт обратила внимание туристов на старинное неказистое здание – гостиницу, где останавливался Уэверли и куда портной принес ему знаменитый боевой наряд из тартана. Подробности из жизни героев Вальтера Скотта его фанатичной почитательнице казались не менее значительными, чем исторические реликвии Эдинбурга вроде асимметричного дома лидера шотландской Реформации Джона Нокса, которого, не преминула заметить мисс Ламберт, не соблазнили улыбки Марии Стюарт.

Экскурсии по городу, включая и осмотр замечательной Национальной галереи Шотландии, открытой для обозрения в 1859 году, незадолго до приезда Жюля Верна, заняли три полных дня. Самое же эффектное зрелище мисс Ламберт приберегла напоследок.

Она повела своих спутников в Королевский парк, мимо дворца и аббатства Холируд, над которыми вздымаются крутые холмы, увенчанные Троном Артура, огромной базальтовой скалой в семьсот пятьдесят футов, чья одинокая вершина господствует над окружающими возвышенностями. Поднимаясь по тропе, вьющейся по ее склону, молодые люди меньше чем за полчаса достигли вершины, похожей на львиную голову, если смотреть на нее с запада.

Они сели на камни и опустили глаза. У ног расстилалась панорама Эдинбурга. Вот как ее описывает Жюль Верн.

«Чистенькие, прямые кварталы нового города, нагромождение домов и причудливая сетка улиц Старой коптильни… От столицы лучами расходились прекрасные, обсаженные деревьями дороги. На севере залив Ферт-оф-Форт, подобно морскому рукаву, глубоко врезывался в берег, в котором открывался порт Лит. Выше, на третьем плане, развертывалось живописное побережье Файфского графства. Эти северные Афины соединялись с морем дорогой, прямой, как Пирей.[29] К западу расстилались чудесные песчаные пляжи Ньюхейвена и Портобелло, где песок окрашивал в желтый цвет первые волны прилива. Даль оживляли рыбачьи лодки и два-три парохода, поднимавших к небу султаны черного дыма. За всем этим зеленели необозримые поля» («Черная Индия», гл. 17).

Поезд Эдинбург – Глазго. В открытые окна вагона врывается живительный воздух. Зелень деревьев, изменчивые оттенки растений, небесная лазурь развертывают перед взорами пассажиров богатую гамму красок. С моста, переброшенного через Клайд, они любуются морскими судами, заходящими из одноименного залива в эту полноводную реку.

На ночь Жюль Верн с Иньяром остановились в «Королевском отеле», чтобы утром отправиться на вокзал. Между торговой столицей Шотландии, которую решено было осмотреть на обратном пути, и южной оконечностью озера Лох-Ломонд по железной дороге насчитывается не более двенадцати миль. В поезде нашим парижанам посчастливилось встретить французских туристов, которых сопровождал опытный гид, молодой розовощекий шотландец по имени Джеймс Старр.

Джеймс Старр – один из героев «Черной Индии». Описание экскурсии по стране озер мы заимствуем из главы восемнадцатой – «От Лох-Ломонд к Лох-Кэтрин».

– Итак, мы отправляемся на родину Роб-Роя и Фергуса Мак-Грегора, так поэтично воспетую Вальтером Скоттом! – воскликнул мистер Старр, когда прозвучал третий удар колокола. – Пока вы будете осматривать страну, я буду рассказывать вам ее историю.

Поезд остановился в Баллохе, возле деревянной эстакады, у самого берега озера. Туристов, совершающих экскурсии по озерам, ожидал пароход «Синклер». Мистер Старр быстро собрал деньги и купил билеты до Инверснайда, на северной оконечности озера.

Жюль Верн перебегал с борта на борт, без конца расспрашивая гида, который, впрочем, и без расспросов с энтузиазмом рассказывал о стране Роб-Роя по мере того, как она проходила перед глазами. Вскоре пароход очутился среди целого роя островков. «Синклер» описывал восьмерки, огибая их крутые берега, пробираясь между ними в узких проливах. Пейзаж беспрерывно менялся: то проступали одинокие долины, то хаотическое нагромождение скал, то дикие ущелья, ощетинившиеся отвесными утесами.

– У каждого из этих островов, – говорил Джеймс Старр, – есть своя легенда и, быть может, своя песня, как и у гор, окаймляющих озеро. Без особого преувеличения можно сказать, что история этой страны написана гигантскими буквами – островами и скалами…

Затем, после эффектной паузы, он обратился к Жюлю Верну, словно позабыв о других туристах:

– Взгляните на эти острова! Вот Меррей со своим старым фортом Леннокс, где жила престарелая герцогиня Олбени, когда потеряла отца, мужа и двоих сыновей, обезглавленных по приказанию Иакова Первого… Вот остров Клар, остров Кро, остров Topp… Природа здесь не поскупилась на выдумку. Рядом с дикими, скалистыми островами – округлые и зеленые, поросшие лиственницей и березой либо целыми полями пожелтевшего засохшего вереска…

«С приближением к маленькому порту Лесс ширина озера, достигавшая от трех до четырех миль, несколько уменьшилась. На мгновение мелькнула старая башня древнего замка. Потом «Синклер» снова взял курс на север, и взорам туристов открылась гора Бен-Ломонд, возвышающаяся почти на три тысячи футов над уровнем озера».

– Отсюда, с ее вершины, видны две трети нашей старой Каледонии, – продолжал свои пояснения мистер Старр. – Здесь, у восточного берега озера, издавна жил клан Мак-Грегора. Невдалеке отсюда пустынные ущелья не раз обагрялись кровью в стычках между якобитами и ганноверцами… Бен-Ломонд, последняя вершина Грампианской цепи, вполне заслуженно воспета нашим великим романистом…

Озеро постепенно сужалось, вытягиваясь к северу. Горы все теснее сжимали его с двух сторон. Пароход обогнул еще несколько островов и островков. Наконец, оба берега сошлись, и «Синклер» остановился у пристани Инверснайда.

После короткого привала туристы решили отправиться дальше на озеро Лох-Кэтрин, воспользовавшись экипажем с гербом семьи Бредалбейн – той самой, которая некогда снабжала водой и дровами изгнанника Роб-Роя. Теперь потомки этой почтенной семьи извлекали доходы от своей былой славы, занимаясь обслуживанием туристов.

Великолепный кучер в красной ливрее собрал в левой руке вожжи попарно запряженной четверки, щелкнул длинным бичом, и многоместный экипаж, нанятый мистером Старром, стал медленно подниматься по склону крутой горы вдоль русла извилистого потока. По мере подъема постепенно вырастала вся горная цепь и на ней вершины Аррохара, господствующие над долиной Инверюглеса. Узкие ущелья, зловещие известковые утесы, от времени и климата приобретшие твердость цемента, обветшалые овечьи загоны и жалкие хижины пастухов, похожие на звериные логовища, – вся эта местность между Лох-Ломонд и Лох-Кэтрин казалась бы совсем дикой, если бы на дорогу не выбегали белоголовые ребятишки, провожавшие изумленными взглядами блестящий экипаж, будто впервые его видели.

– Вот места, которые особенно заслуживают названия страны Роб-Роя, – сказал Джеймс Старр. – Здесь добродетельный олдермен Николь Джарви, достойный сын своего отца-декана, был схвачен людьми графа Леннокса. Вот на этом самом месте он повис, зацепившись штанами, которые, к счастью, были сшиты из добротного шотландского сукна, а не из легкого французского камлота!

– Не будем говорить о качестве тканей! – обиженно прервал гида пожилой толстяк, оказавшийся владельцем мануфактурной фабрики в Авиньоне. – Кстати, нельзя ли узнать, мистер Старр, почему вдоль дороги кое-где попадаются кучи камней, сложенных в форме пирамид?

– Я вполне могу понять ваши чувства, – невозмутимо ответил гид с чуть заметной улыбкой. – Что касается «пирамид», то это кэрны. В старину каждый прохожий должен был положить сюда камень, чтобы почтить героев, спящих в этих могилах. Ведь старинная гэльская поговорка гласила: «Горе тому, кто пройдет мимо кэрна, не положив на него камня вечного спасения!» Если бы сыновья сохранили веру отцов, то эти кучи камней давно бы превратились в холмы… Внимание, господа! – вдруг хлопнул в ладоши Джеймс Старр. – Мы углубляемся в типичную для Шотландии горную долину, поросшую вереском, потом будет новый подъем и дорога приведет нас к гостинице «Приют Бредалбейна» на берегу Лох-Кэтрин… Мы находимся недалеко от истоков Форта, впадающего, как вы знаете, в одноименный залив. В верховьях Форта лежит Аберфойл. Здесь, на территории графства Стерлинг, находится одно из самых обширных в Англии месторождений каменного угля…

Жюль Верн, конечно, не подозревал, что именно в этих местах будет развертываться действие в романе «Черная Индия», замысел которого возникнет значительно позже. И хотя ему очень хотелось побывать в каком-нибудь рудничном поселке и спуститься в угольную шахту, Иньяр не разрешил бы своему другу отклониться от намеченного маршрута.

…На берегу озера, у самого конца мостков, покачивался пароходик «Роб-Рой». Наскоро пообедав, туристы разместились на палубе. Джеймс Старр после короткой передышки снова приступил к выполнению своих обязанностей:

– Так вот, это и есть то самое озеро, которое справедливо сравнивают с длинным угрем! Лох-Кэтрин в длину имеет не более десяти миль при ширине не свыше двух. Напомню, что именно здесь происходили события, изображенные в «Деве озера», поэме нашего шотландского барда, создавшей ему громкое имя еще до того, как он выпустил свой первый роман «Уэверли». Когда я бываю здесь, у меня создается ощущение, что по водной поверхности скользит легкая тень прекрасной Елены Дуглас…

«В этот момент с кормы «Роб-Роя» раздались звонкие звуки волынки. Горец в национальном костюме играл на волынке с тремя трубками, из которых самая большая издавала ноту «соль», вторая ноту «си», а меньшая – октаву первой трубки. Что касается дудочки с восемью отверстиями, то она давала гамму соль-мажор с чистым «фа». Напев горца был прост, нежен и не лишен наивной прелести. Можно было подумать, что эти народные напевы не сочинены никем, что они естественное сочетание дуновения ветра, шепота волн и шелеста листьев».

Туристы прислушались к мелодии. Тем временем второй горец запел под аккомпанемент волынки песню на манер старинной баллады, прославляющую Вальтера Скотта и его знаменитых героев – Флору Мак-Айвор, отважного Уэверли, могучего Фергуса Мак-Грегора, сурового Пуританина и, разумеется, благородного Роб-Роя. И хотя трудно было отделаться от мысли, что и певец, и волынщик – служащие той же туристской фирмы Бредалбейна, что ту же мелодию и ту же песню они ежедневно «импровизируют» по обязанности, впечатление было чарующим, особенно на фоне величавых гор, посреди дивного голубого озера.

Отзвучала мелодия, умолк певец, но заключительная строфа и рефрен баллады, казалось, еще продолжали звенеть и долго не могли растаять в прозрачном воздухе:

Текст баллады, записанный мистером Старром по просьбе Жюля Верна в его путевой тетради, писатель впоследствии перевел на французский язык и включил в «Черную Индию».

Таким же способом, – извлекая путевые заметки из текста романа «Зеленый луч» и прибегая для соединения эпизодов к правдоподобному домыслу, – последуем за нашими путешественниками на Внутренние Гебридские острова.

Отправным пунктом этой части маршрута был курортный городок Обан, лежащий в сотне миль к северо-западу от Глазго. Героиня романа Елена Кэмпбелл, добирается туда водным путем – вниз по Клайду, затем морскими проливами и через залив Форт-оф-Лорн. Но Жюлю Верну с Иньяром проще было вернуться от Лох-Кэтрин к северной оконечности Лох-Ломонда, доехать в попутном экипаже до Далмалли и на почтовой станции пересесть в дилижанс.

«Отсюда дорога кружит по откосам гор, чаще всего на половине их высоты, поверх заливов и потоков, через первые отроги Грампианской цепи, среди долин, поросших вереском, соснами, дубами, лиственницами и березами; затем очарованный путник спускается к Обану, побережье которого не уступает по живописности самым знаменитым местам Атлантического берега».

Удобное положение Обана, защищенного от натиска западных ветров островом Керрерой, привлекает на морские купанья курортников и туристов, желающих осмотреть Гебриды, не только из Соединенного Королевства. Если в стране озер все должно было напоминать о Роб-Рое, то здесь с неменьшим успехом эксплуатировалась слава героев кельтского эпоса, воскрешенных к новой жизни Макферсоном.[31] К девяти утра к подъезду гостиницы «Фингал» подкатила открытая коляска с возницей, набившим руку в управлении «four in hand»,[32] и знающим свое дело гидом, которого, как и героя романа «Зеленый луч», звали Оливером Синклером. Уроженец здешних мест, он учился в Эдинбургском университете, а в летние месяцы подрабатывал на экскурсиях, опекая французских туристов. Открытое лицо этого юноши излучало симпатию. Умная, свободная речь, непринужденность манер, умение держаться с достоинством – все говорило в его пользу. Определенно, он был из тех, кто, по удачному гельскому[33] выражению, никогда не поворачивается спиной ни к другу, ни к недругу!»

Знакомство с Гебридским архипелагом начиналось с прогулки по берегу, вдоль узкого пролива, отделяющего от Шотландии вулканический остров Керреру, увенчанный на южном склоне развалинами датского замка. На протяжении четырех с половиной миль плавные очертания отчетливо проступали в голубой дали, а потом узкая, неровная дорога привела к искусственному перешейку, своего рода дамбе, соединяющей берег с близлежащим островом Сейль. Здесь экскурсанты, оставив экипаж на дне оврага, поднялись по крутому склону и уселись на гребне скал, откуда во всю ширь простирался западный горизонт с четкими силуэтами прибрежных островков и размытыми контурами острова Малл, одного из крупнейших в Гебридском архипелаге.

– Я не знаю ничего, что могло бы сравниться с красотою наших Гебрид! – воскликнул Оливер Синклер. – Затуманенные дали и дикие скалы придают им неизъяснимую прелесть. Если выбирать место, достойное Фингала и Оссиана, достойное богов и героев, выпорхнувших со страниц саг, то, конечно, это Гебридское море! И как истый шотландец, как сын Каледонии, я не променял бы наш Архипелаг с его двумя сотнями островов, с его небом, подернутым туманной дымкой, с его ревущими приливами, подогретыми Гольфстримом, на все архипелаги восточных морей!..

Французские туристы в полной мере смогли оценить патриотизм Оливера Синклера. И только несносный авиньонский фабрикант, который неожиданно очутился в той же гостинице и примкнул к вновь образовавшейся группе, не постеснялся сравнить красноречивого гида с торговым агентом, рекламирующим далеко не лучший товар, потому что Гебриды, а ведь это известно каждому, по всем статьям уступают Греческому архипелагу. Однако старому ворчуну пришлось умолкнуть, когда кто-то из присутствующих усомнился в добротности его текстильных изделий, несмотря на бойкую рекламу не выдерживающих конкуренции с шотландскими тканями даже в колониальных странах.

Назавтра была назначена основная экскурсия – на пароходе «Пионер», который огибает остров Малл, заходит на Айону, на Стаффу и в тот же день возвращается в Обан. Двенадцатичасовая морская прогулка обещала быть еще более увлекательной.

И действительно, ожидания оправдались. Море было тихим, как озеро, Гебридский архипелаг щедро одаривал красотами своих островов и проливов, Оливер Синклер снова оказался на высоте в качестве наилучшего гида. Как и было условлено, в семь тридцать утра он ждал своих подопечных на пристани. Ровно в восемь раздался третий свисток. «Пионер» вошел в Керрерский пролив, углубился в залив Ферт-оф-Лорн и проследовал вдоль южного берега Малла, растянувшегося среди моря наподобие громадного краба, чья нижняя клешня слегка изогнута в юго-западном направлении. Там, рядом с ее оконечностью, и лежит живописный остров Айона, или, как его называли в старину, остров Святого Колумбана.

Еще до полудня «Пионер» пристал к небольшому молу, сложенному из грубо отесанных камней, позеленевших от морской воды. За время двухчасовой стоянки можно было погулять по острову, осмотреть развалины старинного аббатства и древнего храма друидов.

Оливер Синклер подробно рассказал необычайную историю острова. Когда-то Айона была колыбелью религии друидов,[34] потом в VI веке здесь был основан первый в Шотландии христианский монастырь, и по имени его основателя святого Колумбана остров получил первоначальное название. Аббаты и епископы, вышедшие из стен монастыря, усердно насаждали новую религию в северных странах Европы. Позже аббатство стало цитаделью клюнийских монахов и существовало до времен Реформации. Здесь была богатейшая библиотека с множеством древних манускриптов, относящихся к римской истории, которую ученые монахи могли бы восстановить по первоисточникам, если бы задались этой целью. Но бесценные рукописи давно погибли, а от знаменитого некогда аббатства остались одни развалины.

Жюль Верн записал свои впечатления об Айоне, какой он застал ее в 1859 году:

«Айона – остров длиною всего в три мили, а шириною в одну, жителей на ней не более пятисот. Она принадлежит герцогу Арчайлу, который получает от нее всего лишь несколько сот фунтов стерлингов. Тут нет ни города, ни поселка, ни даже деревни. Кое-где разбросаны хижины, в большинстве жалкие лачуги, при всей своей живописности, вполне первобытные – чаще всего без окон, с освещением из дверного проема, без труб, которые заменяет зияющая в кровле дыра, со стенами из соломы, канатов и тростника, перевитых морскими водорослями…От древнего острова св. Колумбана остались нынешняя Айона с ее бедными поселянами, которые с превеликим трудом извлекают из песчаной почвы скудные урожаи ячменя, картофеля и пшеницы, да рыбаками, чьи ветхие барки бороздят обильные рыбой воды малых Гебрид».

С холма аббатства на северной оконечности Айоны глаз может охватить на востоке всю возвышенную часть острова Малла и на севере, в каких-нибудь двух милях, некое подобие громадного черепашьего панциря, выдающегося примерно на треть из морской глубины. Это и есть Стаффа – один из самых любопытных островков Гебридского архипелага. Стаффа – большая, овальной формы скала, длиной в милю и шириной в полмили, содержащая под своей каменной скорлупой удивительные базальтовые пещеры, привлекающие и геологов и туристов.

Рифы не позволяют кораблю приблизиться к самому острову. Туристы, прибывающие с Айоны, обычно отправляются к гротам с парохода на лодках. Оливер Синклер, пока всех остальных повезли любоваться «чудом земного шара» – Фингаловой пещерой, высадился с французами в маленькой бухточке на восточном берегу, у входа в менее знаменитую, но тоже достойную внимания, Клам-Шельскую пещеру.[35] В ней слышится постоянный шум, как в некоторых морских раковинах. Такой акустический эффект создает особая конфигурация сводов, сложенных из базальтовых призм, напоминающих ребра корабельного корпуса. Когда попадаешь в эту «шумящую раковину», возникает странное ощущение, будто над головой нависает перевернутый трюм.

Поручив матросу перегнать лодку на другой конец острова, Оливер Синклер' поднялся с французами на плоскую вершину и быстро повел их к юго-западному берегу, открытому ужасным бурям, которые бушуют на Стаффе девять месяцев в году, с сентябрьского по мартовское равноденствие.

В Фингалову пещеру можно проникнуть не только водой, но и по узкому уступу, ведущему вдоль внутренней стенки в самую глубину грота. Впаянные в базальт железные перильца ограждают от риска свалиться с отвесной кручи. Оливер Синклер избрал именно этот путь, позволяющий в полной мере насладиться восхитительным зрелищем.

По знаку гида посетители остановились у входа.

В таинственном преддверии полумрака, направо и налево, разделенные расстоянием около тридцати четырех футов, плотно прижатые друг к другу, высились базальтовые столбы, за которыми угадывались стены, как в некоторых церквах последнего периода готической архитектуры. На капители колонн опиралась громадная масса пологого свода, поднятого в середине на пятьдесят футов над уровнем воды.

С трудом оторвавшись от созерцания невиданной красоты, путники углубились в пещеру.

«Тут в совершенном порядке сгруппировались сотни призматических колонн разной величины, словно продукты какой-то гигантской кристаллизации; их ребра выдавались с такой резкостью, будто их обрезал и обровнял резец декоратора. Углы между соседними колоннами с геометрической точностью заполнялись выступающими ребрами стоящих рядом колонн; у иных выдавались по три грани, у других по четыре, пяти, шести и даже семи и восьми; в общем однообразии стиля такое различие создавало некоторое оживление – доказательство художественного вкуса природы…

Внутри пещеры царило какое-то звонкое безмолвие – если можно соединить эти два слова – та особенная тишина, которая свойственна глубоким впадинам, и посетители не решались прерывать ее. Только ветер иногда нарушал тишину протяжными звуковыми аккордами, состоящими из ряда унылых, уменьшенных септим, то усиливающихся, то замирающих. Казалось, что при дуновении ветра все эти призмы начинали звучать, подобно язычкам громадной гармоники».

– Мне думается, – вдруг заговорил Оливер Синклер, – отсюда и пошло название пещеры «An-Na-Vine», a это как раз означает на кельтском языке «гармоническая пещера». Какое другое имя было бы для нее более подходящим? Ведь Фингал был отцом Оссиана, гений которого сумел сочетать в себе и поэзию и музыку. Сама природа сотворила здесь эолову арфу, и не ее ли дивные звуки исторгали из сердца Оссиана вдохновенные импровизации – эпические и лирические поэмы, изливающиеся под этими сводами на чистейшем гэльском языке? Да, мне хочется верить, что наш великий бард воспевал подвиги героев своего времени именно в этом подземном дворце, который до сих пор носит имя его отца Фингала… А теперь, господа, – добавил он, взглянув на часы, – полюбуйтесь волшебной декорацией!

Все обернулись.

«С этого места открывалась удивительная перспектива. Вода, вся обданная светом, не препятствовала видеть дно, из которого вырастали столбы, повернутые друг к другу разными гранями, наподобие мозаики. На боковых колоннах у входа отражалась бесконечная игра света и теней. Все это гасло, когда против отверстия пещеры останавливалось облако, подобно газовой занавеси на сцене театра. И наоборот, когда солнечные лучи снопом врывались в пещеру, преломляясь в кристаллах на ее дне, и оттуда, возносясь к своду, она начинала сверкать и светиться всеми семью цветами призмы.

А там, у входа, море набегало на первые столбы гигантской арки. И эта черная рама, похожая на бордюр из черного дерева, резко оттеняла красоту задних планов. Еще дальше во всем великолепии представал горизонт неба и воды, среди которой вдали на расстоянии двух миль виднелась Айона с белеющими развалинами аббатства».

Наши путники, охваченные экстазом, не находили слов, чтобы выразить свое восхищение. Но тут раздался свисток боцмана, призывающий пассажиров к лодкам. Поневоле пришлось вернуться к действительности.

Памятное путешествие завершилось двухдневным пребыванием в Глазго, где Жюль Верн посетил ткацкую фабрику, оснащенную механическими станками, отцы и деды которых вместе с паровой машиной Уатта положили начало промышленной революции в Англии.

Над городом постоянно висела дымовая завеса, куда более плотная, чем над «старой коптильней» Эдинбургом. Пропитанный гарью и копотью воздух, казалось, вгрызался в легкие. От шума, грохота, деловой суеты трудно было укрыться даже в «Королевском отеле», окна которого выходили на центральную улицу.

Глазго обязан своим возвышением торговым связям с Америкой. Предприимчивые «лорды Тобаго»[36] основали здесь первые конторы по продаже виргинского табака, и они же построили лучшие кварталы города. Вскоре появились прядильные и ткацкие фабрики, работавшие исключительно на американском хлопке, а затем по берегам Клайда выросли металлургические заводы и судостроительные доки. Все это, вместе взятое, и составляло главную достопримечательность Глазго, города хотя и старинного, но, по сравнению с Эдинбургом, бедного историческими реликвиями.

Единственное яркое впечатление, отраженное в путевых заметках Жюля Верна, – прогулка на пароходе от порта Глазго до выхода в открытое море из залива Ферт-оф-Клайд.

Еще раз обратимся к роману «Зеленый луч» (гл. четвертая «Вниз по Клайду»).

«Туристу надо быть очень привередливым, чтобы остаться недовольным путешествием по Соединенному Королевству. Компании путей сообщения повсюду предоставляют в его распоряжение великолепные транспортные средства. Нет такого тощего потока, маленького озерка, незначительного заливчика, по которым бы не скользили изящные пароходы. Не удивительно, что Клайд в этом смысле отличался большим благоустройством».

Комфортабельный пароход «Колумбия», с длинным корпусом, утонченным спереди и суженным в подводной части, еще издали выделялся кожухами колес, окрашенных в самые броские цвета, где золото соперничало с киноварью. Просторный спардек, уставленный скамьями и креслами с мягкими подушками, закрытый тентом с фестонами, окруженный балюстрадой, был превращен в настоящую террасу, где пассажиры могли наслаждаться и прелестными видами, и свежим воздухом.

Публики набралось немало. Тут были и целые семьи с обильным потомством – от младенцев до резвящихся школьников; и веселые, беззаботные барышни с флегматичными молодыми людьми; и неизбежные на любом пароходе духовные лица – в высоких шелковых шляпах, длинных сюртуках с прямыми воротниками и белых галстуках, покрывавших отвороты жилетов; и небольшая компания шотландских фермеров в праздничных национальных костюмах, с грустью вспоминавших, как легко было догадаться по выразительным жестам и обрывкам фраз, о добром старом времени, когда чистые горизонты Клайда не терялись за завесами заводского дыма, берега не оглашались тяжелой долбней паровых молотов, спокойные воды не мутились от работы нескольких тысяч паровых лошадиных сил…

Но вот мало-помалу весь этот гомон большой промышленности, угольный чад и туман начали пропадать. Вместо открытых и закрытых доков, дымящихся фабричных труб и гигантских железных конструкций, похожих на клетки для мастодонтов, появились кокетливые домики, укрытые деревьями коттеджи, разбросанные по зеленым холмам англосаксонского типа виллы. От одного города до другого тянулись непрерывные ряды коттеджей, развалины крепостей, феодальные замки.

Тут было много памятных мест, будивших воспоминания о шотландских воителях и людях нового времени, способствовавших процветанию Соединенного Королевства: вершина утеса, названная «Троном Уоллеса», по имени одного из героев борьбы за независимость, и обелиск, воздвигнутый в честь Гарри Белла, изобретателя первого в Англии судна с механическим двигателем; руины замка Кардросс, где умер непримиримо сражавшийся с англичанами шотландский король Роберт Брюс, и расположенный в устье одноименной реки город Гринок, где родился бессмертный Уатт…

Казалось, не будет выхода из этого круга берегов, мысов, холмов, окаймляющих Ферт-оф-Клайд. Но вот за очередным поворотом изрезанного узкими заливами берега вдруг выступил Клокский маяк, за которым расстилалось открытое море. Здесь пароход медленно развернулся, описав большую дугу, и двинулся в обратный путь – вверх по Клайду.

…Поезд Глазго – Эдинбург прибыл по расписанию минута в минуту. Жюль Верн с Иньяром успели только забежать в «Ламберт-отель» проститься с мистером Ламбертом и очаровательной мисс Амелией, затем поспешили в порт Лит и за час до отплытия поднялись на борт «Принца Уэльского», доставившего их в Сен-Назер.

Второе путешествие Жюля Верна – на этот раз в Скандинавию – состоялось в 1861 году. В середине июня брат Аристида Иньяра предоставил обоим друзьям бесплатный проезд на грузовом судне, заходящем во многие порты Дании и Норвегии. Иньяр, работавший в то время над оперой «Гамлет», решил посетить Эльсинор[37] и поэтому высадился в Копенгагене, а Жюль Верн сошел на берег в Христиании (ныне Осло) с намерением отправиться в глубь страны. Связанный необходимостью вернуться к определенному сроку – Онорина ждала ребенка, – он опоздал, правда, на одни сутки (Мишель родился 3 августа), но все же провел за границей почти полтора месяца.

Четверть века спустя появился роман о Норвегии – «Лотерейный билет» (1886). Действие происходит в округе Телемарк, точнее, в деревне Даль, у знаменитого водопада Рьюкан, находящегося на полпути между озерами Миос и Тинн.

Зрелище поистине грандиозное: вода низвергается с высоты 900 футов. Эта цифра превышает в шесть раз высоту Ниагарского водопада.

«Вид водопада и его окрестностей так красив, что решительно не поддается описанию!» (гл. 8). «Это, быть может, единственный уголок в мире по красотам природы. Автор жил там довольно долго; он проехал эту страну в одноколке. Он вынес оттуда прелестные, поэтические воспоминания, которые так живы еще, что он хотел. бы поделиться ими в этой повести» (гл. 2).

Любопытные факты мы узнали из статьи «Жюль Верн в Норвегии», напечатанной в «Бюллетене Жюль-верновского общества» (№ 28, 1973). Статью написал профессор Анри Пон. Просматривая как-то раз забытые путевые очерки французского литератора Жюля Леклерка, исходившего и изъездившего в семидесятых годах прошлого века всю Норвегию, он неожиданно напал на строки, проясняющие некоторые подробности скандинавского путешествия Жюля Верна.

Леклерк остановился на постоялом дворе деревни Даль, в пятнадцати километрах от водопада, и с удивлением обнаружил в книге постояльцев собственноручную роспись писателя вместе с шутливой припиской, в которой он выразил сожаление, что один из его соотечественников – не к чести Франции! – сделал в своей записи грубую грамматическую ошибку. Кстати, об этом курьезном случае Жюль Верн упоминает и в «Лотерейном билете» (гл. 2): «Были тут и французы; один из них, чье имя лучше не называть, оставил запись, говорящую о хорошем приеме, оказавшим ему в гостинице» (в оригинале неправильно написано окончание глагола, из-за чего нарушаются родовые согласования: fait вместо faite).

Описания Жюля Леклерка полностью соотносятся с «Лотерейным билетом». Это подтверждает достоверность маршрута и впечатлений писателя, закрепленных сначала в путевых заметках и затем – через 25 лет! – перенесенных на страницы романа. Подробности путешествия Жюль Верн воспроизвел очень точно, не допустив ни малейших погрешностей и отклонений от жизненной правды, если, конечно, не считать вымышленной истории героев романа – прелестной Гульды, ее жениха Оля Кампа, брата Жоэля и матери, госпожи Ханзен, попавшей в лапы ростовщика, который собирался описать за долги принадлежащую ей гостиницу в Дале. И тут ради романтической фабулы писатель позволил себе небольшое преувеличение. Изображенная в «Лотерейном билете» уютная чистенькая гостиница госпожи Ханзен не имеет ничего общего с захудалым постоялым двором, где в действительности останавливался Жюль Верн и после него – Леклерк.

В ту пору, когда писатель ездил в Норвегию, железные дороги, связывающие Христианию (Осло) со всеми крупными городами Скандинавского полуострова, еще только проектировались. Чтобы попасть в сердце Телемарка через горы, долины, озера средней Норвегии, нужно было из Христиании проехать пароходиком в портовый город Драммен, расположенный в оконечности левого рукава залива Бохус, менять лошадей в Гангзунде, Конгсберге, Бамбле, ночевать на постоялых дворах, платить на заставах пять-шесть шиллингов за право проезда по крутым, смело вырубленным в скалах дорогам, переправляться через озера Фоль и Тинн, но большую часть пути трястить в примитивнейшем из всех экипажей – одноколке, которой с давних времен пользовались местные жители.

Норвежская одноколка… Представьте себе маленький деревянный ящик с двумя колесами без рессор, с двумя оглоблями, между которыми впрягается лошадь с уздечкой, пропущенной через ноздри; ни подножки, ни крыльев, ни верха, лишь позади небольшая доска для мальчика-возницы, а в самом ящике едва помещается один человек.

Узкая дорога проходит через еловые леса, куда даже летом не проникает солнечный свет, вьется вдоль отвесных круч, где не разойтись двум повозкам, и путник ежеминутно рискует свалиться в пропасть.

«Путешествие в Телемарк, – замечает в своей книге Жюль Леклерк, – опасная романтическая эскапада, для которой нужно обладать известной долей храбрости и энергией».

То и другое требовалось в полной мере и в самом Телемарке, иначе путешественник не выдержал бы подъема по краю пропасти на водопад Рьюкан, не совершил бы восхождения на вершину Гостафельд, достигающую почти двух тысяч метров, не любовался бы сказочными красотами Вестфиорддальской долины.

Жюль Верн не говорит ни о каких трудностях путешествия. Действие начинается в Дале, а обратный путь до Христиании он описывает глазами героев, местных жителей, для которых подобные поездки – привычное дело. Не буду повторять вслед за автором описаний подъемов и спусков, переправ через горные озера, его рассказов о поразительно скудной жизни обитателей горных деревень, о радушии норвежских крестьян, их простых и суровых нравах, врожденном чувстве достоинства, приверженности старинным обычаям…

С тех пор в Норвегии многое изменилось. Современный транспорт позволяет попасть в Телемарк и в любое отдаленное место за считанные часы. Но не пробуйте искать даже на самой подробной карте селение Даль. На его месте давно уже вырос фешенебельный туристский город Рьюкан.

Из всех географических пунктов, упомянутых в этой главе, пожалуй, больше всего прославилась долина Вестфиорддаль. Во время второй мировой войны там был построен завод «тяжелой воды», который тщательно охранялся немцами, мечтавшими об атомной бомбе. Преступные планы фашистов были сорваны смелой вылазкой норвежских патриотов, взорвавших вестфиорддальский завод. Об этом легендарном подвиге написана не одна книга.

II. «Грейт Истерн»

В списке «Необыкновенных путешествий» восьмым по счету значится «Плавающий город» (1871), напечатанный вслед за «Двадцатью тысячами лье под водой». После воображаемого кругосветного плавания в глубинах мирового океана Жюль Верн, словно желая дать себе отдых, обратился к сюжету, далекому от всякой фантастики – к собственным путевым впечатлениям, относящимся к его поездке за океан вместе с братом Полем.

Весной 1867 года писатель отправился в Америку на том самом гигантском пароходе «Грейт Истерн», которым несколько лет назад издали любовался в Депфорте.

Гигантский пароход «Грейт Истерн», на котором Жюль Верн совершил путешествие из Ливерпуля в Нью-Йорк. Иллюстрация к роману «Плавающий город». Художник Ж. Д. Фера.

«Биография» необыкновенного судна, его устройство и подробности туристского рейса из Ливерпуля в Нью-Йорк определяют содержание книги. Главный герой ее – «Грейт Истерн», а вымышленная история Елены и Фабиана и дуэли последнего с злодеем Драке – всего лишь побочные «игровые» эпизоды, введенные для оживления действия. Происходит оно почти целиком на борту «Грейт Истерна», хронология событий в точности совпадает с календарными датами путешествия автора, и роман этот не что иное, как беллетризованный путевой дневник.

Жюль Верн не может говорить о «Грейт Истерне», не прибегая к словам в превосходной степени: «плавающий город», «пароход-исполин», «шедевр кораблестроительного искусства». Писатель видел в нем воплощение инженерного гения и технической мощи XIX века. Индустриального века, движущей силой которого стала энергия пара.

«Грейт Истерн» имел 210 метров в длину, 25 метров в ширину, водоизмещение 32 000 тонн. Пять дымовых труб, шесть мачт, изящные обводы корпуса придавали ему величественный вид. Отсутствие палубных надстроек превращало свободное пространство вдоль бортов в две широкие улицы. Трехмачтовые угольщики, которые ему отдавали свой груз, рядом с ним казались малютками.

Гребные колеса диаметром около семнадцати с половиной метров приводились в движение двумя паровыми машинами по пятьсот лошадиных сил, а гребной винт с непревзойденным и поныне размахом лопастей – более семи метров – машиной в тысячу шестьсот лошадиных сил. Такие мощные двигатели позволяли развивать скорость до 12–15 узлов, и при этом в чреве его помещалось столько угля, что можно было совершить рейс из Англии в Австралию и обратно.

Сочетание винта и колес делало его самым маневренным из когда-либо существовавших судов. При вращении одного колеса в направлении обратном движению, «Грейт Истерн» мог разворачиваться вокруг своей оси, словно на поворотном круге.

Корабль был также оснащен парусами общей поверхностью 5400 квадратных метров. Вместе с паровыми двигателями паруса при благоприятном ветре прибавляли скорость до двадцати узлов.

Грузоподъемность превышала 20 000 тонн. Экипаж состоял из 500 человек. В каютах можно было разместить около 4000 пассажиров. До начала XX века мир не знал равного по размерам судна.[38]

«Грейт Истерн» действительно был чудом техники, а творцом этого «чуда» – английский инженер Изамбар Брюнель (1806–1859).

«За последние 500 лет, – пишет о нем наш современник Артур Кларк, – Брюнель был, пожалуй, единственным, чье имя можно поставить где-то рядом с именем Леонардо да Винчи. Великолепные каменные и металлические мосты, построенные Брюнелем, по праву считаются замечательными памятниками архитектуры и инженерного искусства, например, его знаменитый клифтонский подвесной мост в Бристоле. По большей части Южной Англии проходят прекрасно распланированные Брюнелем железные дороги. Он был не только выдающимся инженером, но и одаренным художником. Теперь беспощадная специализация делает с каждым днем все менее возможным повторение такого гармонического сочетания способностей…»

Брюнель создал несколько замечательных пароходов, вошедших в историю кораблестроения.

«Грейт Вестерн» («Великий Запад») – спущен на воду в 1838 году – первый пароход, пересекший Атлантику без парусов, с помощью только паровой машины.

«Грейт Бритн» («Великобритания») – 1845 год – первый океанский лайнер с гребным винтом и стальным корпусом.

«Грейт Истерн» («Великий Восток») – последнее из творений Брюнеля – приумножил славу строителя и привел его к преждевременной смерти.

Злополучная история корабля-гиганта началась с банкротства судостроительной компании и продажи его за 20 % стоимости еще до первого пробного плавания, которое состоялось в сентябре 1859 года, почти два года спустя после спуска на воду и через несколько дней после смерти потрясенного неудачами Брюнеля.

«Грейт Истерн» едва успел завершить пробный рейс, как на рейде в Гастингсе лопнула одна из труб, насмерть обварив паром нескольких матросов. Двумя месяцами позже во время бури погиб капитан.

О несчастном корабле распускали всякие слухи, порождавшие суеверный ужас. Говорили, что на нем заблудился человек, которого так и не нашли. Утверждали, что в обшивке двойного корпуса случайно запаяли клепальщика, и отсюда пошли все беды.

Экономически «Грейт Истерн» себя не оправдал. Он разорил многих предпринимателей. Возможности колоссального судна превосходили потребности времени. К тому же еще сильна была конкуренция парусного флота.

Предназначенный для перевозки эмигрантов и грузов в Австралию, «Грейт Истерн» ни разу там не был. Предубеждения против него были настолько сильны, что когда он отплыл первый раз в Нью-Йорк, на борту находилось 46 пассажиров. Вскоре его продали с аукциона за 2500 фунтов стерлингов, что не составляло и тридцатой части настоящей цены. За семь лет эксплуатации «Грейт Истерн» сделал не более двух десятков рейсов между Европой и Америкой.

В 1865 году о заброшенном лайнере вновь заговорила печать: его откупила англо-американская компания по прокладке трансатлантического кабеля. Только он, благодаря необычным размерам, мог справиться с такой задачей! Только он мог вместить 3400 километров кабеля весом в 7000 тонн, 8000 тонн угля, громоздкое кабелевытравляющее устройство, представлявшее собой целый механический завод, обширные склады припасов, включая «птицеферму» и «скотный двор» (10 быков, 20 свиней, 120 овец), которые должны были обеспечивать свежим мясом 500 человек во время всего многомесячного плавания. Чтобы приспособить корабль для этой операции, пришлось переоборудовать машинное отделение, отодвинуть одну из труб, перестроить трюмы и палубы. После нескольких безуспешных попыток работы были завершены, и в июле 1866 года – переданы первые каблограммы.[39]

«Грейт Истерн» с триумфом вернулся в Англию и снова стоял без дела. Следующий этап его «биографии» связан с открытием в Париже Всемирной выставки 1867 года. На этот раз легендарное судно зафрахтовала транспортная компания. После новой перестройки, вернувшей ему прежний вид, «Грейт Истерн» должен был пересечь океан, забрать в Нью-Йорке американских туристов и доставить их в Брест, а затем до закрытия выставки совершать регулярные рейсы между этими двумя портами.

Жюль Верн вместе с братом Полем прибыл в Ливерпуль 18 марта, когда на корабле еще кипела работа. С разрешения капитана Андерсона – это был опытный моряк, награжденный званием «сэра» за участие в операции по прокладке кабеля – братья Верн заняли удобную каюту в первом этаже носовой части судна. Подобно путешественникам, попавшим в чужой город, они решили ознакомиться с этим гигантским муравейником и осмотреть все его закоулки.

«Рабочие, механики, офицеры, матросы, мастеровые и посторонние посетители сновали взад и вперед, бесцеремонно толкая друг друга. Одни возились на палубе, другие в машинном отделении, третьи взбирались на мачты…Тут подвижные краны подымали чугунные массы, там, с помощью парового ворота, втаскивались тяжелые дубовые доски. Над машинным отделением как металлическое бревно раскачивался медный цилиндр. Спереди, по марсовым мачтам со скрипом подымались реи, сзади громадные леса скрывали какую-то еще не законченную постройку. Кто плотничал, кто паял, кто красил среди страшного шума и полнейшего беспорядка…На палубе была черная грязь, та британская грязь, которая обыкновенно покрывает улицы британских городов…

В течение пяти дней работы производились с лихорадочной поспешностью, так как проволочка наносила значительные убытки предпринимателям. Отплытие было окончательно назначено на 26 марта, а между тем, еще накануне, 25-го, палуба была загромождена лесами».

Но к вечеру все преобразилось. Леса были сняты, подъемные краны убраны, машины проверены, бункеры заполнены углем, погреба – съестными припасами, склады – товарами. Внутри и снаружи все было надраено, вымыто, сверкало чистотой. 26 марта на рассвете на мачтах реяли американский, английский и французский флаги. Клубы черного дыма валили из всех пяти труб.

И на этот раз не обошлось без жертв.

Прозвучала команда выбирать якоря. Предназначенная для их подъема специальная паровая машина в семьдесят лошадиных сил действовала при участии пятидесяти человек, которые одновременно должны были вращать шпиль.[40] В ту минуту, когда из воды стали выползать якоря, раздались страшные крики. Работавшие у шпиля матросы все, как один, были сбиты с ног. Лопнула шестерня, а кабестан, под тяжестью цепей повернув назад, ударил матросов в грудь и голову. Четверых убило, двенадцать ранило.

«На «Грейт Истерне», – замечает Жюль Верн, – эта катастрофа не произвела сильного впечатления, так как англосаксы, вообще довольно равнодушно относящиеся к смерти людей, в погибших матросах видели не что иное, как сломанные спицы колеса, которые можно заменить другими».

Раненых перенесли в лазарет, убитых перевезли на берег.

Наконец с помощью портового буксира удалось поднять якоря.

Могучий корабль медленно двинулся вперед по реке Мерси, миновал запруженную народом Ливерпульскую пристань и стоявшие на рейде суда. В честь «Грейт Истерна» подымались и опускались флаги, гремела музыка судовых оркестров, которую не могли заглушить неистовые крики «ура!» многотысячных толп на пристани.

Около трех часов вошли в пролив Святого Георга. С наступлением ночи береговая линия Уэльского графства совершенно исчезла из виду, а на следующий день потерялись в туманной дали неровные берега Ирландии. Когда земля была уже далеко позади, в океане поднялась буря.

Пароход-великан качался на волнах, как челнок. Чтобы не упасть с койки, приходилось за нее цепляться руками и ногами. Саквояжи и чемоданы перекидывало из стороны в сторону, двери хлопали, переборки трещали, тюки с товарами переваливались от борта к борту, дребезжали бутылки и стаканы, падала и разбивалась посуда. Угрожающе скрипели мачты, описывая в воздухе дугу. Пассажиры прятались по каютам. Лишь немногие выползали на палубу, проклиная злополучное путешествие и жестокую морскую болезнь.

Но как только буря утихла, жизнь на борту «Грейт Истерна» вошла в свою колею. По «бульварам» прогуливались нарядные дамы, дети затевали шумные игры, в переполненных ресторанах суетились лакеи, танцы в музыкальном зале сменялись импровизированными концертами, светские беседы в салонах – публичными лекциями и диспутами. Деловитые янки, небрежно развалясь на диванах, по любому поводу заключали пари. Сакраментальное слово «доллар» звучало у них в каждой фразе.

Среди разношерстной публики выделялись дельцы и банкиры, про которых говорили, что они могли бы купить на свои деньги десять «Грейт Истернов», но баснословная скупость и расчетливость заставляла их экономить центы. Большинство пассажиров переселялось с континента на континент с одной-единственной целью – разбогатеть на американской почве.

В толпе искателей приключений было немало авантюристов. Один выдавал себя за ученого-химика, будто бы нашедшего способ концентрировать питательные элементы целой бычачьей туши в мясной лепешечке величиной с пятифранковую монету. Другой – тоже «великий изобретатель» – надеялся извлечь немалую выгоду из сконструированной им машины в одну лошадиную силу, которая умещалась в футляре от карманных часов. Впрочем, от демонстрации механизма он предпочел уклониться. Зато притязания третьего были более откровенны: он вез в багаже тридцать тысяч кукол, способных произносить слово «папа» с американским акцентом.

Прошло несколько дней. Наступило первое апреля. «Атлантический океан, зеленый, как луг, освещенный первыми лучами весеннего солнца, был великолепен. Волны весело разбегались, а в молочно-белом кильватере, подобно клоунам, кувыркались морские свиньи».[41] Пассажирам роздали первоапрельский номер судовой газеты «Ocean Time», заполненный тяжеловесными шутками и большим объявлением о любительском концерте в двух отделениях, который состоялся в тот же вечер. В финале был исполнен британский национальный гимн «Боже, храни королеву», а потом, из уважения к Жюлю Верну и его соотечественникам, пианист сыграл Марсельезу.

3 апреля на горизонте показались айсберги, вышедшие из Девисова пролива. Нужно было внимательно следить, чтобы эти огромные глыбы не столкнулись с «Грейт Истерном». Белесая мгла сужала поле видимости. Опасность миновала, когда ветер разогнал тучи и туман рассеялся. «Однако на море все еще вздымались большие, изумрудные волны, окаймленные фестонами из белой пены».

5 апреля «Грейт Истерн» перерезал Гольфстрим. «Течение это выделяется среди Атлантического океана не только темным оттенком и повышенной температурой воды, но и тем, что самая поверхность его слегка выпуклая. Это настоящая река, которая течет между водяными берегами. По величине она занимает первое место на всем земном шаре. Миссисипи и Амазонка в сравнении с ней – ручейки».

Днем заметно потеплело. Повеяло весной. Дамы фланировали в легких туалетах. «Природа запаздывает иногда с переменой зимнего одеяния на весеннее, – модницы же никогда. Толпа гуляющих на бульварах все увеличивалась. Казалось, что находишься на Елисейских Полях в майский, солнечный день».

В ночь на 7 апреля налетел циклон. Резкий шквал ударил в передний бакборт корабля, сорвав обвесы с левого борта, в девяти метрах от поверхности моря. На волнах появились большие куски дерева. Новый порыв, сильнее первого, оторвал металлическую пластину, которая покрывала битенги, разбил и унес за собой перегородки левого борта. В трюме было около четырех футов воды. Море покрывалось новыми обломками, между которыми плавало несколько тысяч кукол, умевших произносить «папа» с американским акцентом.

В критическую минуту капитан Андерсон, подбежав к рулевому колесу, развернул «Грейт Истерн» на сто восемьдесят градусов – кормой к ветру, и это спасло корабль.

Опять не обошлось без жертв: сбитый шквалом, ударился головой о лапу якоря и, не приходя в сознание, умер молодой матрос.

Между тем волнение улеглось. Циклон, как и начался, столь же внезапно утих. Повеселевшие пассажиры гурьбой отправились завтракать. Тем временем в трюме образовалось целое озеро морской воды. Насосы усердно работали, возвращая ее океану.

На следующий день, 8 апреля, показалась трехмачтовая шхуна, идущая навстречу «Грейт Истерну». Без сомнения, на ней был лоцман, который должен был провести пароход в Нью-Йоркскую гавань.

Американцы, по своему обыкновению стали заключать пари:

– Десять долларов за то, что лоцман женат!

– Двадцать, что он вдовец!

– Тридцать, что у него рыжие бакенбарды!

– Шестьдесят, что у него на носу бородавка!

– Сто долларов за то, что он ступит на палубу правой ногой!

– Держу пари, что он будет курить!

– У него будет во рту трубка!

– Не трубка, а сигара. Пятьдесят долларов!

Завязался спор настолько бессмысленный, насколько были безрассудны люди, предлагавшие биться об заклад.

Наконец шхуна приблизилась. Капитан Андерсон приказал остановить корабль, и в первый раз за две недели винт и колеса замерли. Лоцман в сопровождении четырех гребцов спустился в лодку, подъехал к громадному судну, подхватил веревочную лестницу и ловко взобрался на палубу. Оказалось, что он был женат, у него не было бородавки, не было бакенбард, но были светлые усы. К тому же он никогда не курил, а на палубу спрыгнул обеими ногами.

Проигравшие встретили его ропотом, выигрывшие – бурной овацией.

9 апреля в час пополудни «Грейт Истерн», пройдя вдоль набережной Нью-Йорка, бросил якорь в Гудзоне.

За время недельной стоянки Жюль Верн решил осмотреть Нью-Йорк, Гудзон, озеро Эри, Ниагару – места, воспетые Фенимором Купером.

Крупнейший город Соединенных Штатов в шестидесятых годах прошлого века мало походил на современный Нью-Йорк, но уже тогда производил впечатление оживленного делового центра и поражал правильной планировкой пересекающих друг друга под прямым углом продольных «авеню» и поперечных «стрит», которые вместо названий обозначаются номерами. Такая планировка напоминает гигантскую шахматную доску, раскинутую на длинной полосе земли, между Гудзоновым проливом и рекой Ист-ривер, постоянно забитой судами.

«Главной жизненной артерией Нью-Йорка является старый Бродвей…На этой улице, – замечает писатель, – рядом с мраморными дворцами можно встретить плохие, маленькие домишки. Тут целое море всевозможных экипажей, а пешеходы, желающие перейти с одной стороны на другую, подымаются на мостики, перекинутые через Бродвей в разных местах».

Пообедав в отеле «Пятая авеню», где им торжественно подали микроскопические порции рагу на игрушечных блюдечках, братья Верн провели вечер в театре знаменитого антрепренера Барнума. Там шла сенсационная драма «Улицы Нью-Йорка» – с убийствами и настоящим пожаром, который тушили настоящие пожарные с помощью парового насоса, чем, по-видимому, и объяснялся ее необыкновенный успех.

На следующий день наши туристы отправились вверх по Гудзону на пароходе «Сент-Джон» в город Олбани – административный центр штата Нью-Йорк. «Город этот состоит из двух частей: нижней, торгово-коммерческой, расположенной по правому берегу Гудзонова залива, и верхней, с каменными домами, различными государственными учреждениями и очень интересным музеем древностей».[42]

В Олбани взяли билеты на поезд. Железная дорога проходила через новые города и поселки, носившие громкие названия: Рим, Сиракузы, Пальмира. Здесь оседали в большом количестве иммигранты, которым еще предстояло застраивать широкие немощеные улицы. На горизонте блеснуло озеро Онтарио, воспетое Купером в не столь уж далекие времена, когда кругом были непроходимые дебри. В Рочестере братья Верн пересели в другой поезд, который доставил их в Ниагара-Фоле, благоустроенный поселок с прекрасной гостиницей, расположенной у самого водопада.

Ниагара вытекает из озера Эри и впадает в Онтарио. Ее правый берег принадлежит Соединенным Штатам, а левый – Канаде. Водопад, изогнутый в виде подковы, срывается с высоты 51 метр. В Ниагара-Фоле он дает о себе знать глухим, отдаленным ревом и клубящимся облаком белого пара. Река еще была покрыта льдом, не успевшим растаять от первых лучей апрельского солнца, водопад же предстал перед путниками во всей своей поразительной красоте.

Перейдя мостик, они очутились на Козьем острове между американскими и канадскими владениями. «Около острова вода была покрыта белой пеной, похожей на снег; в центре водопада она зеленая, цвета морской волны, что доказывает значительную глубину, а около канадского берега походит на расплавленное золото».

Другой мостик вел к башне, построенной на скале у самого водопада. Жюль Верн поднялся по винтовой лестнице на смотровую площадку. «Скала, на которой стоит башня, дрожит под ногами от сильного напора воды. Разговаривать там нет никакой возможности, так как из бездны несется шум, подобный раскатам грома. Пена долетает до самой верхушки башни. Водяная пыль кружится в воздухе, образуя великолепную радугу».

Утром 13 апреля братья Верн прошли несколько миль по канадскому берегу, а потом, лавируя среди льдин, переплыли Ниагару на лодке, поднялись по крутому склону до железнодорожной станции и сели в экспресс на Буффало, молодой, быстро растущий американский город, расположенный у озера Эри, удивительно чистого и прозрачного, с чудесной питьевой водой, что Жюль Верн не преминул отметить. (Понадобилось лишь несколько десятилетий бурного промышленного развития, чтобы озеро Эри, впрочем, как и Онтарио, превратилось в клоаку…)

Накануне отплытия Жюль и Поль Верны успели посетить Бруклин (западная часть Нью-Йорка), погулять по набережной Ист-ривер и 16 апреля, заблаговременно прибыв на пристань, заняли свою каюту. «Грейт Истерн» на этот раз пересек океан без каких-либо происшествий, через двенадцать суток был уже в Бресте, а еще через день Жюль Верн вернулся в Париж.

«Теперь, – заключает он невыдуманную повесть, – когда я сижу за своим письменным столом, путешествие на «Грейт Истерне»… и дивная Ниагара могли бы мне показаться сном, если бы передо мной не лежали мои путевые записки. Ничего нет лучше путешествий!».

Остается еще сказать несколько слов о печальной судьбе «Грейт Истерна». Транспортная компания по перевозке американских туристов, как и следовало ожидать, прогорела. Железный колосс снова был перебазирован в Ливерпуль, снова переоборудован для прокладки подводных кабелей, потом долго ржавел на мертвом приколе и обрастал тиной, пока в 1887 году о нем, наконец, не вспомнили, чтобы… продать на слом.

III. «Сен-Мишель»

С тех пор как писатель приобрел в 1866 году старый рыбацкий баркас и переоборудовал его в парусное судно «Сен-Мишель», большую часть времени, с весны до осени, он проводил в «плавучем кабинете» – на борту своей яхты. В синей каскетке и морской робе, с обветренным загорелым лицом, коренастый, плотный, он походил на человека, привыкшего чувствовать под ногами шаткую палубу и, заходя в какой-нибудь порт, радовался, когда даже бывалые моряки принимали его за собрата.

«Чтобы воспевать море и понимать его поэзию, – пишет Жан Жюль-Верн, – он должен был постоянно общаться с ним. Трудно переоценить значение «Сен-Мишеля» в жизни писателя. Он пользовался любым предлогом, чтобы как можно чаще выходить в море, и провел на борту «Сен-Мишеля» значительную часть своей жизни… Он был настоящим моряком, и этим объясняются его познания и опыт в морском деле, осведомленность во всех вопросах, связанных с модем… Сомневаться не приходится: мысли, которые высказывают его герои, избороздившие океаны, – это его собственные мысли, а в образе капитана Немо воплотилась его собственная личность».

Внук писателя прослеживает маршруты каждой из трех яхт, дополняя «морскую биографию» деда новыми неизвестными фактами.

Баркас водоизмещением в восемь тонн был достаточно прочен, чтобы смело пускаться в каботажные плавания. Этот выработанный веками тип небольшого шлюпа, которому рыбаки от Северного моря до океана вверяют свою жизнь, не сложен в управлении парусами. Обычный экипаж такого судна состоит из трех человек. Чтобы иметь возможность постоянно выходить в море, Жюль Верн нанял двух бретонских матросов, пенсионеров военного флота, Александра Дюлонга и Альфреда Берло, которые сопровождали его во всех плаваниях.

Писатель избрал своей «резиденцией» рыбацкий поселок Ле-Кротуа, расположенный в семидесяти километрах от Амьена на Северном берегу Соммской бухты. И здесь же стоял на якоре его «Сен-Мишель», названный именем покровителя французских моряков, столь же широко распространенным в Нормандии и Бретании, как и у русских поморов «Святой Николай». Вместе с баркасом Жюль Верн покупает в Ле-Кротуа скромный домик, проводит в нем даже зимние месяцы и отдает сына в местную школу.

В первый же сезон он добрался до Нанта и оттуда взял курс на Бордо, где служил его брат Поль, офицер торгового флота. «Я не мог отказаться от соблазна повидаться с Полем и взять его к себе на борт», – сообщает он в письме к Этцелю. В Бордо писатель гостил около двух недель, а на обратном пути выдержал шквальный ветер и впервые «испытал все, что испытывают настоящие моряки».

Этцель, предпочитавший лечиться и отдыхать на Лазурном берегу, отнюдь не разделял его чувств. В этом отношении друзья решительно расходились во вкусах. В то время, как один упивался голубизною неба, другой обожал бороться с морской стихией. Но зато частым гостем и спутником Жюля Верна был сын издателя Жюль Этцель-младший, которому писатель охотнее рассказывал о своих рейсах, чем его отцу.

«Стоит ли объяснять, почему я не ответил на Ваше письмо? – писал он своему юному другу. – Я плавал на «Сен-Мишеле». Прекрасная поездка из Кротуа в Кале и возвращение в штормовую погоду с остановкой в Булонии. Ну, и качало же нас! Ну и качало! А не будь этого, в чем же тогда очарование?»

Яхта «Сен-Мишель». Рисунок Жюля Верна. 1866 г.

Выходы в море не обходятся без некоторого риска. Летом 1868 года он вынужден был долго отстаиваться в Дьепе в ожидании, пока не уляжется шторм. В Ле-Кротуа владелец яхты рассчитывал застать Поля, чтобы после короткого отдыха совершить с ним переход в Булонь, Кале и Лувр.

«Благодаря некоторой переделке, – уверял он Этцеля, – «Сен-Мишель» стал одним из лучших ходоков в Соммской бухте, и, когда дует попутный ветер, он, как цветок, тянется к солнцу. Ах, почему Вы не любите моря! А нам случалось плавать и в шторм, корабль шел прекрасно».

Вряд ли бы он поверил тогда, что в один прекрасный день назовет свой парусник, которым так гордился («лучший ходок Соммской бухты!»), примитивным баркасом.

Между прочим, мы узнаем из того же письма, что писатель решил окончательно осесть в Ле-Кротуа и отказаться от парижской квартиры. Он хотел бы теперь проводить в Париже не более трех-четырех месяцев в году.

А издатель все не может смириться с тем, что его автор предается риску морских плаваний, которые он считает не только опасными, но и бесполезными. В ежемесячных отчетах бюро «Veritas» приводились сведения о потерпевших крушение коммерческих парусниках. В списке значилось не менее сотни судов, и это заставило Этцеля забить тревогу.

В письме, отправленном из Ле-Кротуа (1868), Жюль Верн пытается его успокоить: «Не гневайтесь на «Сен-Мишеля», он сослужил мне немалую службу. Вы преувеличиваете опасности, которые приносит море. Поверьте, моя жена, сопровождавшая меня во время последнего плавания, ни минуты не испытывала страха. Мне еще предстоят далекие путешествия: одно – в Лондон, другое – в Шербур, а может быть, доберусь и до Остенде».

Намерение удалось осуществить. Этцель-младший, жалея, что не смог участвовать в переходе, потребовал подробного «отчета о лондонском турне». «Но ведь о таких вещах не расскажешь и всего не опишешь – это слишком прекрасно! Такие путешествия легче совершать, чем о них рассказывать», – писал ему в ответ Жюль Верн.

После рождества 1868 года, проведенного в Нанте у родителей, он целиком отдается работе над вторым томом «Двадцать тысяч лье под водой». В письме к Этцелю из Ле-Кротуа (июнь 1869 г.) он говорит о вдохновляющем воздействии океана: «Ах, мой друг, какая это будет книга, если получится так, как задумано! Сколько я извлек интереснейших сведений о море и почерпнул наблюдений, плавая на «Сен-Мишеле»!»

Жюль Верн и сын издателя Жюль Этцель-младший (слева) на палубе миноносца, предположительно, во время франко-прусской войны.

Летом 1870 года началась франко-прусская война. Приказ о мобилизации застал Жюля Верна в пригороде Нанта Шантене, где он гостил с семьей у родителей. Призванный в армию по месту жительства, в Ле-Кротуа, он был зачислен в береговую оборону и назначен командиром сторожевого судна «Сен-Мишель». Вместе со своим «экипажем», Дюлонгом и Берло, писатель днем и ночью патрулировал бухту Соммы. Исправно неся караульную службу, Жюль Верн в эти месяцы вынужденного одиночества написал на борту яхты «Сен-Мишель» два романа: «Ченслер» и «Приключения трех русских и трех англичан в Южной Африке».

Биографы утверждают, что он вел судовой дневник, занося в него кроме обычных сведений также и личные впечатления. Но по-видимому, «морской дневник» Жюля Верна утрачен, так как маршруты «Сен-Мишеля» восстанавливаются из переписки романиста с издателем, родителями и братом Полем. В плавучем кабинете, где все было приспособлено для работы (стол, кресло, кровать, книжные полки и каждый предмет, вплоть до чернильницы-«невыливайки», предохранялись от качки особыми креплениями), Жюль Верн усердно трудился: если не мешала погода, работал, как и у себя дома, с пяти до одиннадцати утра, и в эти «священные часы» никто его не смел тревожить.

«Сен-Мишель» из Ле-Кротуа верой и правдой служил своему хозяину более десяти лет, пока в 1877 году на верфи в Гавре не был спущен на воду заказанный писателем парусник длиной 13,27 метра и шириной – 3,56. Яхта прошла ходовые испытания с экипажем из семи человек под управлением капитана Оллива, старого знакомого семьи Вернов. Судно оказалось на редкость удачным. «С таким можно отправиться и в Америку», – с гордостью заявил Жюль Верн. Он планировал трудные переходы, уговаривая Этцеля отважиться хотя бы на морскую прогулку, но, вопреки ожиданиям, эта элегантная яхта удержалась у него недолго.

Летом 1877, когда Жюль Верн находился в Нанте, готовясь к очередному рейсу на полюбившемся ему «Сен-Мишеле II», капитан Оллив вдруг узнал о продаже первоклассной паровой яхты, только что построенной для некоего маркиза де Прео, который к тому времени разорился. Жюль Верн из любопытства отправился на верфь, пригласив в качестве эксперта своего брата Поля. Бывший морской офицер, он отлично разбирался в судостроении и пришел от яхты в восторг. Паровая машина в сочетании с парусами давала неоценимые преимущества по сравнению с обычными яхтами. На таком судне можно было пускаться без риска в дальние моря.

Жюль Верн поддался искушению и вступил в переговоры с владельцем «Сен-Жозефа», мечтая поскорее переименовать его в «Сен-Мишель IJI». 1 сентября 1877 года он уведомляет Этцеля: «Наконец, я закончил крупное дело – покупку нового «Сен-Мишеля».

«Какое безумие! – восклицает он в следующем письме. – 55 000 франков! Половину я плачу наличными, а остальные через год! Но зато какое судно и какие плавания в перспективе! Средиземное море, Балтика, северные моря, Константинополь и Петербург, Норвегия, Исландия и так далее, какие впечатления меня ждут, какие богатые идеи. Я уверен, что мне удастся возместить цену яхты, да впрочем, она и через два года будет стоить не меньше своей теперешней цены… Повторяю, такие эмоции мне просто необходимы, я предвижу несколько хороших книг. Брат весьма доволен моим приобретением, он-то и подтолкнул меня на этот шаг».

Гонорар за последние две книги «Истории великих путешествий», поступления за спектакли по роману «Вокруг света в восемьдесят дней», имевшиеся у писателя сбережения и, наконец, срочная продажа «Сен-Мишеля II» – все это, вместе взятое, позволило ему в течение года выложить 55 000 франков – по тем временам целое состояние.

Новое судно обременило бюджет Жюля Верна: нужно было его оборудовать, привести в полный порядок, нанять и содержать экипаж.

Итак, «Сен-Мишель III»…

Сохранилось подробное описание: длина 28 метров (с бушпритом более 32-х), ширина 4,6 и осадка 3 метра. Железный корпус с пятью водонепроницаемыми переборками, разделявшими его на форпик, носовые жилые помещения, кочегарку, машинное отделение, кормовые каюты и ахтерпик. Двухцилиндровая машина «компаунд» с конденсатором для отработанного пара и одним винтом развивала свыше ста эффективных лошадиных сил, обеспечивая скорость девять – девять с половиной узлов.

Кормовая часть была отведена под салон, облицованный красным деревом, и спальню, отделанную светлым дубом. Носовая часть разделялась на каюту капитана, столовую, камбуз и буфетную. Все помещения, включая и капитанскую рубку, имели спальные места – диваны или постоянные койки. Одновременно могли разместиться 12–14 человек.

«Сен-Мишель III» был двухмачтовой шхуной с клиперским носом и бушпритом. Грот-мачта со стеньгой вздымалась над палубой почти на 15 метров, и ее гик выходил за корму. Фок-мачта была немного короче, а пятиметровый гик при перемене галса приходилось подбирать на топенанте, чтобы не задеть за дымовую трубу. Впереди яхта несла стаксель и кливер. Общая парусность составляла свыше трехсот квадратных метров. Корпус был покрыт черным лаком с золотой отделкой на корме и носу, а белая труба при поставленных парусах была малозаметна. Сильный наклон мачт и трубы придавал облику яхты стремительность.

О таком корабле можно было только мечтать! Интересно, что описание шхун подобного типа можно встретить в разных книгах Жюля Верна («Найденыш с погибшей «Цинтии», «Матиас Шандор» и других).

«Сен-Мишель III» с легкостью выдержал на испытаниях штормовую погоду. Капитаном был приглашен тот же многоопытный Оллив; боцман, имевший за плечами двадцать пять навигаций, был прекрасным моряком и очень осторожным человеком. Остальной экипаж, также сплошь из бретонцев, включал механика, двух кочегаров, парусного мастера, двух матросов, юнгу и кока.

«Сен-Мишель III» на фоне Везувия. Картина из фондов Музея Жюля Верна в Нанте.

В 1878 году, после пробного перехода в Брест, Жюль Верн совершил на «Сен-Мишеле III» первое значительное плавание: выйдя из нантского порта, к которому было приписано судно, он побывал в Виго, Лиссабоне, Кадисе, Танжере, Гибралтаре, Малаге, Тетуане, Оране и Алжире – в компании Поля Верна, его сына Мориса, амьенского знакомого Рауля Дюваля и Жюля Этцеля-младшего. Протяженность морских переходов теперь измерялась не сотнями, а тысячами миль.

Следующее большое плавание привело Жюля Верна в Эдинбург, к восточным берегам Англии и Шотландии.

Осенью 1879 года, когда «Сен-Мишель III» стоял на рейде в Сен-Назере, ночью, во время сильной бури, на него навалило большое трехмачтовое судно, сорвавшее его с якоря и нанесшее повреждения: был разбит форштевень и сломан бушприт. Наспех засветили огни, и, чтобы избежать новых столкновений, сдрейфовали и ошвартовались у берега.

«Какая ночь! – писал Жюль Верн Этцелю-младшему. – …Если бы купец ударил нас в борт, мы пошли бы ко дну и Вашему отцу самому пришлось бы закончить «Паровой дом». Поль, Мишель (сын писателя) и три его двоюродных брата впопыхах выскочили на палубу в одних сорочках. К счастью, повреждения не слишком серьезные».

Не проходило лета, чтобы Жюль Верн не совершил одного или двух дальних переходов. Нет, его не манили гонки паровых яхт, хотя «Сен-Мишель III» вполне мог бы занять призовое место! Писатель знакомился с портами разных морей, набирался впечатлений о жизни, культуре и обычаях народов, населяющих прибрежные страны.

Жюля Верна давно манило Балтийское море с белыми ночами в Ботническом и Финском заливах, хотелось повидать «Северную Пальмиру» – столицу Российского государства, на просторах которого полностью или частично протекают события не менее чем в семи романах его многотомной серии («Михаил Строгов», «Клодиус Бомбарнак», «Сезар Каскабель», «Найденыш с погибшей «Цинтии», «Упрямец Керабан», «Драма в Лифляндии», «Робур-Завоеватель»).

Плавание в Петербург удалось предпринять лишь в 1880 году. Крайне неблагоприятная погода – два мощных циклона с неизбежными для июня резкими похолоданиями – выбила из намеченного графика и не позволила «Сен-Мишелю» не только достичь Петербурга, но выйти даже в центральную часть Балтики.

Об этом плавании остались воспоминания Поля Верна «От Роттердама до Копенгагена на борту яхты «Сен-Мишель», напечатанные в виде приложения к роману «Жангада» (1881).

Первоначальный маршрут в Петербург через Северное море, вокруг Ютландского полуострова, через проливы Скагеррак и Каттегат с заходами в Христианию (Осло), Копенгаген и Стокгольм, пришлось изменить в ходе плавания.

Из Ле-Трепора «Сен-Мишель» взял курс через Ла-Манш в Северное море, но сильный шторм заставил прижаться к юго-восточному, подветренному берегу Англии и с помощью лоцмана, взятого в Диле, искать убежища в Ярмуте, обычном месте встречи английских, французских и голландских рыбаков.

В Ярмуте Жюль Верн вместе со своими спутниками – братом Полем, его старшим сыном и адвокатом из Амьена Робером Годфруа – внимательно осмотрел город и съездил к памятнику адмиралу Нельсону, воздвигнутому в 1817 году. Как только погода позволила, «Сен-Мишель III» снова вышел в море, но вскоре полным курсом под штормовыми парусами вынужден был спуститься под ветер и попал в Роттердам.

Сильное волнение задерживало выход из порта, и тогда Жюль Верн решил повернуть обратно и плыть по каналам, соединяющим реки Маас и Шельду. Миновав Антверпен и войдя в восточное устье Шельды, «Сен-Мишель» стал на якорь на рейде Зирикзе, в тринадцати милях от выхода в море.

Как только утихло, яхта перешла во Флиссинген, где запаслась углем, но ввиду неустойчивой погоды решено было идти в Гамбург. От намерения пересечь Балтику пришлось отказаться.

И тут новый циклон, обрушившийся на Северное море, заставил искать укрытия в бухте германского военного порта Вильгельмсхафена. Хотя экипаж яхты был принят портовыми властями весьма учтиво, в посещении знаменитого арсенала Жюлю Верну было отказано. Здесь он узнал, что в Балтику можно пройти кратчайшим путем по внутренней водной системе.

Яхта взяла курс на небольшой порт Теннинг, расположенный в устье реки Эйдер, впадающей в Северное море в самом узком месте основания Ютландского полуострова. Кильский канал тогда еще не был открыт, но яхта с осадкой в три метра могла в полную воду подняться по реке Эйдер до шлюза в городе Рендсбурге, оттуда по каналу перейти в Кильскую бухту и выйти в южную часть Балтийского моря.

Гавань Теннинга позволяла во время прилива заходить судам с осадкой до четырех метров. «Сен-Мишель III» благополучно достиг этой гавани, но на телеграфный запрос администрация канала в Рендсбурге ответила, что шлюз пропускает суда длиною не свыше ста футов. А «Сен-Мишель III» с бушпритом имел более ста пяти!

– Ну и что же! – воскликнул Жюль Верн. – «Сен-Мишель» слишком длинен? Укоротим ему нос, а если и бушприта будет мало, срежем гербовой щит у форштевня. Никто не посмеет сказать, что бретонцев могут остановить препятствия!..

Однако «укорочения носа» удалось избежать: шлюз оказался настолько широк, что яхта, став по диагонали, поместилась без снятия бушприта.

Выйдя из Рендсбурга 17 июня по каналу, миновав шесть шлюзов, два железнодорожных и несколько шоссейных мостов, наши путешественники прибыли в Кильскую бухту, одну из самых красивых и живописных в Европе.

18 июня яхта направилась в Копенгаген. В течение восьми дней писатель и его спутники осматривали достопримечательности датской столицы. Поль Верн поднялся со своим сыном по трудной винтовой лестнице на самый верх старинной готической церкви и заметил по этому поводу в путевом очерке: «Мой брат в «Путешествии к центру Земли» дал нам возможность присутствовать на «уроке бездны», который профессор Лиденброк преподал своему племяннику Акселю. Нам же приходилось обеими руками цепляться за перила, чтобы удержаться и устоять от ужасных порывов ветра».

Вернувшись по каналу Эйден в Северное море, «Сен-Мишель» через три дня вновь оказался близ Ярмута, на рейде Дила. Отсюда яхта снова пришла в Ле-Трепор и затем возвратилась в Нант.

Жюль Верн не раз еще совершал круизы к берегам Англии и Шотландии, но самым длительным и самым впечатляющим было плавание 1884 года по Средиземному морю.

15 мая яхта покинула порт прописки и сделала первую остановку в испанской гавани Виго, откуда Жюль Верн писал Этцелю: «Я позволил всей веселой компании – Дювалю, Жюлю (сын издателя. – Евг. Б.) и моему брату, несмотря на жару, отправиться в десятичасовую прогулку в глубь страны. Но подобный зной не для меня… Что касается Онорины, то она отправилась с Мишелем и Годфруа прямо в Оран, где будет жить у своего шурина Леларжа и ожидать там прихода «Сен-Мишеля III».

Еще одна короткая остановка была в Гибралтаре, английской военно-морской крепости, произведшей на писателя гнетущее впечатление, которое через несколько лет отразилось в сатирической новелле «Жиль Бралтар».

27 мая достигли Орана, где Жюль Верн встретил жену и сына. Местное географическое общество устроило заседание в его честь.

Затем «Сен-Мишель III» направился дальше вдоль Африканского побережья в город Алжир. 10 июня он бросил якорь у стен укрепленного алжирского города Бон, неподалеку от границы с Тунисом. Этот маленький порт находится в одной миле от развалин древнего города, бывшего когда-то резиденцией нумидийских царей. Писатель с любопытством осмотрел все, что от нее осталось.

Следующий отрезок пути – в порт Тунис, проходил между северным берегом Африки и островами Сардиния и Сицилия, в местах, известных бурями и сильными течениями. Недавнее крушение трансатлантического судна в этом районе Средиземного моря так напугало Онорину, что Жюль Верн, уступая ее настойчивым просьбам, согласился сойти на берег и продолжать путешествие по суше, в то время как капитан Оллив должен был привести яхту в порт Ла-Гуллет в Тунисском заливе.

Чтобы облегчить писателю поездку, местные власти прикомандировали к нему в качестве проводника французского чиновника Дюпорталя. Железная дорога обрывалась в Сахаре. От конечной станции курсировал дилижанс и довозил до Гарнадау, где снова можно было сесть в поезд. Пришлось остановиться на ночлег в отвратительной харчевне. Здесь супруги Верны подверглись нашествию клопов, провели бессонную ночь и вдобавок еще заболели от недоброкачественной пищи. Затем они проехали сто километров по ужасной дороге в дилижансе и вконец измученные добрались до железнодорожной станции. Там их ожидал сюрприз – специальный поезд бея, оказавшего им в Тунисе великолепный прием.

Пребывание во французских колониях Северной Африки оставило у писателя живые впечатления, получившие отзвуки в ряде романов («Удивительные приключения дядюшки Антифера», «Кловис Дардентор», «Вторжение моря»).

В гавани Ла-Гулетт, которая соединяется каналом с городом Тунисом, хозяина яхты встретил капитан Оллив. Отсюда взяли курс на Мальту, но не успели выйти в открытое море, как поднялась буря, заставившая искать укрытия за мысом Бон, гористым выступом, образующим восточную оконечность Тунисской бухты. Пока «Сен-Мишель» стоял на якоре, путешественники отправились купаться на пустынный пляж. Место было безлюдное, кругом дюны, и ничего не выдавало присутствия посторонних глаз. Не будь рядом яхты, легко было вообразить себя на необитаемом острове.

И вот знаменитый писатель, вспомнив, как он мальчишкой играл в Робинзона, танцует вокруг воображаемого костра. Сын Жюля Верна, оставшийся на борту «Сен-Мишеля III», восхищенный этими плясками, салютует отцу выстрелом из ружья. Жители арабской деревушки, скрытно наблюдавшие за пришельцами, решив, что их атакуют, тоже открывают стрельбу. Ошеломленные купальщики бросаются к шлюпке. К счастью, никто не пострадал.

На следующий день яхта подняла якорь и взяла курс на юго-восток. И тут ожидала настоящая опасность. Поднялся сильнейший шторм: судно могло разбиться о скалы у острова Мальта, капитан Оллив стал подавать сигналы бедствия, но никто не откликнулся. Всю ночь ему пришлось бороться с бурей и только на заре, когда волнение улеглось, появился лоцман и прежде всего выразил удивление, что застал яхту целой и невредимой.

– А вы еще сомневались, месье Верн, стоит ли приобретать это судно, – сказал капитан Оллив. – Будь мы на «Сен-Мишеле II», давно бы уже покоились на дне!

Лоцман благополучно провел корабль в военный порт Ла-Валетта, столицу Мальты, где скучающие английские офицеры с радостью встретили писателя, по слухам, очень известного.

Жюль Верн в то время работал над «Матиасом Шандором», романом, в котором действие развертывается в Средиземном море. Трудно было отказаться от продолжения плавания, отказаться от Адриатики, но Онорина с нетерпением ожидала минуты, когда можно будет покинуть яхту и ступить на твердую землю.

Сотня километров, отделявшая Мальту от Катании, была пройдена при хорошей погоде. В гавани старинного сицилийского порта, в 1693 году совершенно разрушенного землетрясением, «Сен-Мишель III» отдал якорь, ошвартовавшись кормой к каменному молу. Путешественники смогли осмотреть когда-то знаменитый город и съездить к Этне. Вулкан бездействовал. По сравнительно сносной дороге, проложенной местными жителями и приносившей им изрядный доход, Жюль Верн и его спутники поднялись на вершину Этны в повозке, запряженной мулами.

Покинув Сицилию, они перешли Мессинский пролив, направились в Неаполь, а потом в Чивитавеккью. И тут Онорина, испытывая терпение мужа, решительно отказалась продолжать плавание и потребовала того же от Жюля. Чтобы избежать ссоры, он согласился покинуть «Сен-Мишель III», поручив капитану Олливу провести судно до устья Луары. Впрочем, Жюль Верн и не очень сопротивлялся, так как давно мечтал повидать дорогую его сердцу Италию.

В Рим отправились поездом. Неожиданно для писателя он был принят в «вечном городе» как почетный гость и даже получил аудиенцию у папы Льва XIII, который одобрительно отозвался о нравственной чистоте его сочинений, невзирая на то, что пронизывающий их дух материализма противоречит религиозным догматам. Очевидно, главе католической церкви было выгодно поощрить знаменитого романиста, чьи книги распространялись в Италии и во всем «христианском мире».

Впервые оказавшись в Риме, Жюль Верн обнаружил доскональное знание города, вплоть до мельчайших топографических подробностей, чем немало удивил префекта, пригласившего его на обед.

Во Флоренции и Милане (здесь он долго рассматривал инженерные эскизы и заметки Леонардо да Винчи) писателю удалось сохранить инкогнито. Чтобы не привлекать праздного любопытства, он останавливался в отелях под именем своего дяди Прюдана Аллота. Но в Венеции все же дознались, кто этот путешественник. Перед отелем собралась толпа. В честь Жюля Верна было устроено факельное шествие с фейерверком и светящимися транспарантами: «Eviva Giulo Verne!» (Да здравствует Жюль Верн!). Стоя на балконе, смущенный писатель отвечал на приветствия экспансивных итальянцев.

Меньше всего он тогда мог помыслить, что фактически завершил «морскую карьеру», что это одно из последних плаваний…

Казалось бы, все у него складывалось удачно. В 57 лет он был полон сил, энергии, оптимизма, строил планы на много лет вперед, и в эти планы входило также «освоение» новых морей и стран. Однако в начале 1886 года он неожиданно продает свою яхту менее чем за полцены, никому не объясняя, что заставило его принять такое решение.

Возможно, содержание экипажа из десяти человек обременяло его бюджет, и он подумывал о более скромном «Сен-Мишеле IV». Возможно, были какие-то иные причины, о которых можно только догадываться. Но роковым образом вскоре после продажи яхты на Жюля Верна обрушилась «черная серия» несчастий, превративших его в «амьенского затворника».