Рядом с Жюлем Верном

Легенды

Первые же опубликованные романы принесли Жюлю Верну громкую славу и сделали всенародным писателем.

«Чешские читатели стали поклонниками Жюля Верна так же, как его соотечественники – французские читатели, так же, как итальянские, немецкие и т. д. Может быть, только Тургенев так очаровал мир, как Верн», – писал 15 октября 1874 года в пражской газете «Народни листы» будущий классик чешской литературы Ян Неруда.

По мере выхода в свет романы Жюля Верна немедленно переводились на иностранные языки и вызывали множество откликов в печати всего мира.

Особенно он был популярен в России. Познавательную ценность его сочинений, неистощимость фантазии, живой юмор и легкость изложения отмечали почти все рецензенты. Наиболее проницательные критики безошибочно улавливали суть его литературного новаторства.

Вот характерная выдержка из петербургского журнала «Вестник Европы»: «Обычная тема Жюля Верна – рассказы о фантастических путешествиях, обставленных, по возможности, правдоподобно. Но ко всему этому писатель присоединил совсем новый элемент: фантастичность его рассказов связана с настоящими и предполагаемыми в будущем успехами естествознания и научных открытий» (1882, февраль).

Встречались, правда, и другие оценки. Людям консервативного склада ума нелегко было преодолеть инерцию мышления, понять и принять писателя, изображающего научные открытия с опережением на несколько десятилетий.

Рецензент русского издания «Путешествия капитана Гаттераса» признал книгу Жюля Верна в высшей степени неудачной: «Автор толкует об открытии Северного полюса как о факте и обставляет это описаниями, которые могут сбить с толку людей с неустановившимися прочно научными знаниями. Читатель согласится, что подобная галиматья едва ли интересна в книге для легкого чтения. Непростительное шарлатанство автора!» («Библиограф», 1873, сентябрь).[1]

Столь невежественные отзывы легко было бы отнести к литературным курьезам, если бы подобные взгляды не проскальзывали и в более серьезных статьях.

Например, немецкому критику И. Хонеггеру фантазия Жюля Верна казалась необузданной и беспочвенной: «Он борется с метеорами и тучами, устремляет свои дерзкие помыслы в бесконечное и невозможное, произвольно нарушая незыблемые законы мироздания и превращая науку в сказку» («Иллюстрирте Цайтунг», 1875).

Как удивительно напоминают суждения осторожного немца те критические оценки смелых по замыслу научно-фантастических книг, с которыми сплошь и рядом приходится сталкиваться и в наши дни!

Научная фантастика была еще совсем новым явлением. Потребовалось какое-то время, чтобы к ней привыкли не только читатели, признавшие ее сразу и безоговорочно, но и люди, от которых зависело официальное одобрение книг, издающихся «для внеклассного чтения», «для народных и школьных библиотек».

Признанию научной фантастики способствовало на первых порах практическое подтверждение еще при жизни Жюля Верна целого ряда его конкретных предвидений из разных областей техники.

Восхищенные современники называли знаменитого романиста «всемирным путешественником», «великим мечтателем», «чародеем», «пророком», «провидцем», «изобретателем без мастерской» (заголовки статей, опубликованных к 70-летию писателя).

А Жюль Берн между тем выпускал все новые и новые книги, оставаясь для своих читателей во многом загадочной личностью. И хотя он не окружал себя тайнами, отвечал на письма и принимал визитеров, его имя стало обрастать легендами, которые беззастенчиво распускали падкие до сенсаций газеты.

Легенда первая (самая устойчивая, опровергнутая лишь недавно новейшими биографическими изысканиями): Жюль Берн был человеком сугубо кабинетным, почти не выходил из дому и нигде не бывал. Он черпал свою эрудицию исключительно из печатных источников. Никаких личных впечатлений у него не было, да и быть не могло.

В «Детях капитана Гранта» есть один эпизод, где Жюль Верн, по утверждению критиков, подразумевает самого себя, признаваясь устами Паганеля: «В этот самый день около двух часов пополудни путь отряда пересекла какая-то дорога. Естественно, Гленарван спросил у проводника ее название.

– Это дорога из Юмбеля в Лос-Анджелес, – не задумываясь, ответил Жак Паганель. Гленарван взглянул на проводника. – Совершенно верно, – подтвердил тот, а затем обратился к географу:

– Так, значит, вы уже путешествовали по этой стране?

– Разумеется, и не раз, – серьезным тоном ответил Паганель.

– На муле?

– Нет, в кресле».

Подобно Паганелю, Жюль Верн тоже совершил «в кресле» немало увлекательных путешествий. Находившаяся в распоряжении писателя огромная, тщательно подобранная библиотека помогала ему переноситься воображением в самые отдаленные страны.

Да, Жюлю Верну не приходилось терпеть кораблекрушений, высаживаться на необитаемых островах, открывать новые земли! Все это делали за него герои его романов. И все же неверно думать, что он заимствовал материалы для «Необыкновенных путешествий» только из вторых рук. Дальше мы увидим, как помогал ему в работе над романами непрерывно пополнявшийся запас собственных путевых впечатлений.

Легенда вторая, основанная на прямо противоположном мнении, столь же ошибочном, но льстившая самолюбию автора: Жюль Верн – бывший капитан корабля «Сен-Мишель» – описывает в многочисленных романах преимущественно свои же приключения. Убеленный сединами многоопытный «морской волк» на старости лет перебрался на сушу, чтобы поделиться воспоминаниями о бурно прожитой жизни.

Читатели могли этому верить. Во многих романах Жюля Верна действие целиком или частично развертывается на морских просторах. Все описания кораблей, оснастки, управления, всякого рода маневров, корабельного' быта и так далее выполнены с полным знанием дела, достоверно и убедительно.

Но Жюль Верн не был профессиональным моряком, хотя и любил повторять: «Море – моя стихия».

Легенда третья, развенчанная еще при жизни писателя: Жюль Верн – коллективный псевдоним группы литераторов, географов и путешественников. Один человек не может обладать такой продуктивностью, такими разносторонними знаниями и придумать столько разнообразных сюжетов!

Легенда четвертая, выросшая из газетной утки и подхваченная печатью многих стран: писатель Жюль Верн, выдающий себя за француза, на самом деле – польский еврей-эмигрант Ольшевич, принявший в Риме католичество и нашедший во Франции вторую родину. Фамилию Верн (Verne) он присвоил себе потому, что это сокращение французского слова «Vergne» (ольха). Следовательно, «Верн» – преобразованное на французский лад польское родовое имя «Ольшевич».

Глупый домысел, отнимавший у французского классика его французское происхождение, так упорно держался и после смерти Жюля Верна, что его родственники, в конце концов, сочли нужным опубликовать подлинные метрические выписки и другие документы из нантского городского архива, удостоверяющие, что Жюль-Габриэль Верн родился 8 февраля 1828 года в городе Нанте в семье потомственного адвоката Пьера Верна и его жены Софи-Анриетты Верн, до замужества Аллот де ла Фюи, из старинного рода бретонских моряков, кораблестроителей и судовладельцев, издавна укоренившихся в Нанте.

И наконец, пятая легенда, рисующая Жюля Верна добрым буржуа, истым католиком и счастливым семьянином. Такой образ писателя, созданный его первыми биографами, был искусственно подогнан к шаблону: признанный воспитатель юношества, классик детской литературы в глазах общественного мнения иначе выглядеть и не мог.

Традиционный Жюль Верн – этакий благодушный либерал, далекий от действительной жизни, с ее противоречиями, наивный чудак и безудержный мечтатель, который тем-то, собственно, и хорош, что уводит юных читателей в иллюзорный мир фантастики, – конечно, не имеет ничего общего с подлинным, невыдуманным Жюлем Верном.