Рыцари черешневого цветка

Глава четырнадцатая

Черешары в самом деле двигались этой дорогой. Они сидели, прижавшись в плавучем резиновом трофее друг другу. Виктор впереди, за командира, с веслом в руке, за ним Ионел, дальше Мария, а потом уже Тик. В нескольких сантиметрах перед малышом, то есть между ним и Марией, было еще что-то: ценнейшее из сокровищ, которые когда-то существовали на земле, и было оно у него на груди: волшебная коробочка с ее фантастической силой. Если бы он не нашел коробочку, то от горя сошел бы с ума. Но даже имея коробочку, он не мог забыть несчастья с Цомби, и это несчастье сверлило, словно буравчик, его сердце, которое уже много раз приносило ему боль вплоть до слез. В особенности, когда он вспоминал одну мысль, которая пришла ему одним не очень далеким вечером: подергать Цомби за хвост невидимой рукой.

Но и еще один человек переживал драму во время этого плаванья в неизвестность. Драму с трудными вопросами и простыми ответами, от которых щеки вспыхивали огнем, но, к счастью, этого никто не видел, и время от времени неудержимый трепет еще больше усиливал мрак и вынуждал терпеть безжалостные мучения.

Ионел страдал не из-за того, что произошло с ним и с ними всеми в пещере, а из-за того, что произошло снаружи, в последние часы и дни, в последние месяцы. Если бы сейчас над ним светило солнце, то он смеялся и бил бы себя кулаками в грудь, кричал бы на весь мир, что он обормот и идиот… Как он хотел быть им и делал для этого разнообразнейший маневры… Быть кем? Руководителем экспедиции… Зачем?.. Для того, чтобы в затруднительную минуту его охватил страх, и он поэтому не в состоянии был снять пелену с глаз и избрать нужное решение?.. Для того, чтобы все видели и ощущали, что он… Что он? Что угодно! И прежде всего — человек, который не заслуживает быть руководителем.

Он думал, что все это игра, во время которой все будет очень легко, он будет говорить, когда вставать, когда ложиться, что есть, что одевать, где останавливаться на привал, где разжигать костер… Господи! Что за бред! Зачем нужен для этого руководитель? Это же кто угодно может сказать и сделать. И что произошло бы, если бы он им сказал? Сменился бы цвет солнца? Увеличилась бы земля? Он стал бы выше, или хоть на йоту изменилась бы мнение Марии о нем?..

Только из любви командовать он погряз в интригах, нагромоздил столько вранья, обманывал Тика!.. Как хорошо он понимал сейчас, что он не тот, кто лучше всего подходит на роль руководителя экспедиции. При трудностях он не может быть уравновешенным. Его охватывает страх, от страха он начинает говорить и делать ерунду. Но самое страшное, что тогда, под нажимом страха, он считает, что право на правду — только у него.

Вот куда может завести страх!.. Пот горошинами скатывался у Ионела по лбу, щеки пылали огнем, он говорил себе мысленно трудные слова: что такой руководитель, как он, похож на лягушку, на ту лягушку, которая надулась без меры и даже не представляла себе, что вот-вот лопнет… Так и должно быть, закончил свою мысль Ионел: тот, кто хочет руководить, должен быть решительным, даже тогда, когда тяжело, когда очень трудно, он должен быть готов первым подать пример. Не говорить, протирая сонные глаза: вставайте, так как уже пора… а сесть на плот и первым перейти через ад…

Но думал бы он так, если бы не пережил тех трудных моментов?.. «Это очень хорошо все, что произошло сейчас, — сказал сам себе Ионел со слезами в уголках глаз, — и в особенности то, что произошло со мной, но мне так стыдно за все, что я никогда и никому не скажу ни слова о своих переживаниях…»

Мария жила в своем мире, она мечтала о нем и даже не представляла себе, что может быть иначе. А произошло все иначе, и она до сих пор находилась в неизвестном другим мире — с замками и фантастическими соборами, с органами и колоннадами, куполами, известняковыми кольями и голубыми светильниками, в которые она вглядывалась и испытывала удивление, что такая красивая. Иногда она дергала себя за кончик косы, чтобы убедиться, что она не спит, что это не сновидения — ни медленное плавание, ни мрамор и известняковые сюрпризы, для которых, может, довольно обычного луча света, чтобы они открылись живому взгляду. Мария чувствовала себя такой богатой, словно она была повелительницей всего богатства этого невидимого мира, который предоставлял столько впечатлений — ледяных и мраморных воспоминаний. Ах, если бы появлялись то там, то сям серебряные канделябры с бледным светом, если бы пепельная лодка превратилась в белый ялик, а она откинула бы голову назад, а косы ее касались воды, и если бы где-то, на краю мрака, ее ждало озеро с волнами и ласковой зыбью, и в особенности — солнце, солнце, много солнца, валуны, дождь и солнечный воздух… Мария встрепенулась, но еще не могла привыкнуть к реальности, так как хотела еще побыть в мечте, которая ей снилась столько сотен ночей и которые…

Мысли перенесли ее на один миг на солнечную поляну, наружу, где были остальные ее друзья и между ними тот, кто дал ей эту дорогу к настоящей мечте. Но миг прошел, его снова окутал мрак, и она бессильно опустила руки, пальцы погрузились в воду, и холодная дрожь принесла ей уверенность в фантастической действительности.

Виктор не спал. Ни новые картины, ни старые воспоминания не покорили его, не похитили из реальности ни на миг. Он видел все в мельчайших деталях и вбирал все, запоминал все, словно кадры кинопленки, которая будет проявлена когда-то…

Лодка была хорошей, и вода была еще ласковая, но надолго ли это? Течение словно несло его к миру, к свету, к игре солнца и теней, к шуткам Дана и акробатическим упражнениям Урсу, к ночам с букашками и шорохом, со звездами над головой и с той уверенностью, что на рассвете или позднее, когда лениво раскроются глаза, то веки испугаются света и снова закроются… или может, куда-то не туда ведет эта дорога из воды и тьмы? Виктора удручали эти вопросы, которые жестоко перекрещивались и мелькали много раз со страхом и болью. А, может, Ионел справедливо считал, когда выступил против продолжения странствия?.. Что было бы, если бы они не натолкнулись на надувную лодку или Тик не смог пройти к ней?.. И опять: куда же ведет эта водная дорога?..

Пещера когда-то была обжитой: рисунки и орудия работы — безоговорочное доказательство этого. Вход и выход из пещеры не сзади, за мраморным собором, а впереди, где-то там, куда они плыли. Это было не желания или надежда, а уверенность. Грот, в котором жили, не мог иметь другого выхода в мир.

«Дорога пока что была добрая, — с боязнью думал Виктор. — Но до каких пор? Почему пещеру до сих пор никто не открыл? Вход у нее так хорошо замаскирован, что никто не подозревает о нем, или известняк разрушился и когда-то, давно, в непроглядном прошлом, на него упали гигантские могильные плиты? Если эта пещера, в которой когда-то жили, сейчас перекрыта? Если обвал известняковой породы превратил где-то впереди водную дорогу в водопад?..»

Виктор не видел, не хотел видеть украшения из мрамора и известняка, не слышал, не хотел слышать мелодий и отголосков соборов, замков и окаменелых садов. Он держал все свои чувства наготове, чтобы своевременно поднять тревогу, а не разрешить подкрасться этому «весьма поздно», которое, может, подстерегает и покушается на них где-то во тьме. Надежда была словно мучительный якорь, и Виктор не хотел ее бросать, а приберегал для важнейшего момента, для надежного берега, гостеприимного и искреннего, для солнечного острова.

Мысли всех неожиданно и грубо оборвались, и словно тысячи стрел впились им в спины. Так как позади прозвучал гром мощного взрыва, наполнив бесконечными перекатами эха пещерный мрак. Виктор превратил весло в руль и причалил лодку к берегу. Первый прыгнул на камень, за ним — остальные. Конец веревки, которой была привязанная лодка, держал в руке. Все замерли, напрягая слух. Но ни один другой взрыв не потревожил покой грота, а перекаты эха угасли во мраке.

— Что же это могло быть? — спросила Мария. — Треснувшая где-то скала, обвалилось что ли?

— Кажется, это был взрыв… — вслух размышлял Виктор. — Он громче, чем обвал.

— Взрыв? — пришла в изумление Мария. — Кто его мог сделать? Где? И для чего? Взрыв в нашей пещере?

— В самом деле, справедливо… — признал Виктор. — Я тоже не понимаю, зачем здесь делать взрывы… Но если это был обвал, то где-то в сердце горы произошла настоящая катастрофа.

— Собор! — пришел в ужас Тик. — Свод и орган…

— Может, нет… — умоляя сказала Мария. — Мое голубое озеро, — она неожиданно на миг раскрыла тайну.

Ионел в конце концов решился заговорить.

— Всякий гул усиливается до максимума вибрацией и отголоском в любой пещере.

— Это правда, — согласился Виктор. — Но это был особый гул. Гул плотный, тяжелый… Я словно даже ощущал его эпицентр в тот миг, когда не было эха. Я могу передать это через сравнение так, как я его ощутил: мне он показался пушечным.

— Не знаю… — подался назад Ионел. — Может, и твоя правда. Что было, то было. Безусловно одно: или обвал, или взрыв, но он произведен в пещере… А не на поверхности. У меня до сих пор заложены уши.

— Так и есть! — сказал Виктор. — Произошло оно в пещере. Но что — взрыв или катастрофический обвал? Мы не знаем. И в особенности не знаем, как он касается нас, этот грохот, будь он неладен!

— А может, он нас не касается совсем? — спросила Мария. — В особенности, если отнести обвал в массе известняков, как вы любите говорить…

— А если катастрофа? — спросил Ионел.

— Ну и что? — в свою очередь спросила Мария. — Скажем, произошла катастрофа. Чем она касается нас?

Ионел замолчал. Ощутил, как по лбу покатились горошины, а в глазах запекло. Он боялся, что его слова будут истолкованы иначе — словно злорадство или вопль сыча. Но Виктор ощутил его сомнения.

— Ионел хочет сказать, что обвал катастрофичен… Не ли так, Ионел?.. Что он может стать могильной плитой… в том случае, если дорога, которой мы идем, закрыта… Если речка не выходит наружу, то, в худшем случае, мы сможем вернуться назад дорогой, которой пришли сюда. Но обвал мог бы закрыть нам дорогу назад навсегда…

— А-а-а!.. — поняла Мария. — Все мысли о могиле. Тогда пусть бы уж лучше это был взрыв…

— Это было бы тоже плохо, — сказал Виктор. — Если не хуже… Да! Это несчастье: одно или другое, а оно-таки произошло в пещере…

— И у меня такое ощущение, — откликнулся Тик, — словно что-то печет в спину. До сих пор было страшно только то, что впереди…

Сказав это, Тик, сам того не ведая, облегчил все бремя трудных мыслей. Все ощущали, как вырастает у них за спинами некоторое тягостное давление. А впереди, что ждет их впереди? Что готовится там?.. Но Мария еще надеялась спасти собор с голубой водой:

— А если был взрыв? Чем он плох?

— Потому, что сделан людьми, — ответил Виктор. — А люди не делают взрывов просто так… Я не вижу, какой смысл мог бы иметь сейчас взрыв в пещере. То есть не могу объяснить его ничем добрым…

— А плохим можешь? — попробовала выпытать Мария.

— По крайней мере это намного легче… даже если бы мы подумали, что кто-то один послужил причиной этого взрыва. Но я говорю, что нам непременно следует избрать какое-то решение.

— А я хотела бы все-таки выяснить, — стояла на своем Мария. — Почему ты оборвал мысль?

Снова почувствовался спасательный голос Тика:

— Мы остановимся здесь? Будем здесь отдыхать?

Мария словно забыла о вопросе, на который ей не ответили, или может, промедлила умышленно. Девушка прошлась лучом фонарика по туннелю — узкие берега, ни одной украшения, нет поворотов, ни ниш — и осталась неудовлетворенной:

— Может, мы поищем другое место для привала, лучшее, то есть более красивое… Или я не имею права думать о красоте?

Ионел ощутил, что вопрос адресован ему:

— Я не думал о могиле тогда, когда испугался катастрофы. Я думал, честное слово, о чем-то красивом! Довольно!

Никто не сказал ничего. Они быстро сели в лодку и снова пустили ее на волю течения. Они продвигались довольно быстро вперед, Виктор скорее управлял чем греб. Они прошли через глубокое озеро, где вынужденные были укрощать хитрость течения; потом снова вошли в туннель, то есть попали в красивый поток, только он весьма закапризничал после своей встречи с озером: берега стали еще более узкими, стены были продырявлены самыми разными углублениями и нишами, а сам он все время крутился то влево, то вправо, никак не хотел признавать прямой линии.

«Здесь может быть очень много гранитных образцов», — подумал Ионел, но решил лучше не высказывать своих мыслей вслух, тем более, что сейчас никого не интересовал его несчастный гранит.

За одним из поворотов, неподалеку от сталагмита, словно срезанного ударом сабли, возле каменной площадки лодка остановилась на продолжительную передышку. Они уже давно не ели, а в особенности им надо было полежать немного, пусть и на камнях, лишь бы отдохнули утомленные тела, налитые свинцом веки, чтобы забыть хоть на миг о страхах, тревоге, болях, мраке, даже о надеждах. Они уже так соскучились по свету и по сновидениям, которые напомнят им о свете, снова приучат их к нему.

Далеко в пещере мимо ниши, где недавно проплыла надувная лодка, вслед, за лучом фонаря шли двое невидимых во тьме мужчин. Не было видно ничего больше, кроме полоски света, которая прорезала мрак. Они тяжело ступали по берегу, между ям и валунов, остерегаясь, чтобы не удариться и не подскользнуться. Их продвижение вперед по туннелю — это была не походка, а эквилибристика.

Но вот один из них, подскользнувшись на камне, упал в воду. Поток был широкий и быстрый, и если смотреть на него с берега, то казался очень глубоким. Но охотник с удивлением убедился, что вода не достигает и колен, а под берегом еще меньше — лишь по щиколотки.

Они пошли еще быстрее вперед. Теперь мрак прорезали уже две светлые полосы, иногда они объединялись, иногда разбегались врассыпную или светили параллельно одна другой.

Обоих угнетали разные волнения и мысли, но объединяло их и делало похожими одно: ненависть. Оба ненавидели все и друг друга. Они шли по воде сквозь мрак, словно звери, за которыми кто-то гнался сзади. Почему?.. Они спотыкались, падали, холодные брызги больно били по лицам, коварные валуны подстерегали их ноги, на этом ошалелом пути их караулили скальные выступы и зубы. Почему?.. Может, потому, что они были вместе, и ненависть нарастала в них вместе со страхом у одного перед другим.

Бородач ощущал страшную неприязнь ко всему, что здесь происходило: жизнь в пещере, общество охотника, страх перед светом, опасность с каждой стороны, никчемная мучительная надежда, а сейчас еще и эта погоня сквозь темень. И кто же эти преследуемые?..

Утром, когда он вышел наружу и глянул в зеркальную воду источника, то с ужасом увидел, что сзади за ним кто-то стоит. Это был какой-то человеко-зверь — глаза вылезли из орбит, восковое лицо, всклоченные и спутанные волосы, смолистая борода. Он резко обернулся, чтобы успеть защититься, но не увидел никого возле себя. И лишь тогда понял, что урод — это он сам, это было его собственное лицо, хоть и незнакомое. Он ударил кулаком по воде, чтобы разрушить зеркало, но образ остался: он не мог выносить собственного незнакомого вида… Но кто же были преследуемые? Кто кого преследует?

На него наседали темные мысли, и тогда он ускорял шаги, натыкаясь на камень, на воду, на мрак, изрывал в клочья лезвием света воздух и шел вперед, наклонив голову. Даже шею сводила тупая боль, словно какие-то безжалостные нити тянули его куда-то туда, где надо разрушать и уничтожать.

— Быстрее! — хрипел он. — Быстрее! Мы должны их где-то догнать!..

Почти все время сзади бородача шел, беспрерывно издавая стон от ненависти и бормоча бранные слова, словно сомнамбула, охотник, не ощущая воды, мрака, боли, света. Силы оставили его уже давно, еще тогда, когда он с уверенностью увидел смерть при входе в туннель. Его вели вперед и держали на ногах инстинкты. Жизнь его находилось в несознательной власти каких-то хрупких существ, которые тоже были заключены в тьме и ужасе. Эти существа находились где-то впереди, и их надо было догнать, чтобы забрать право жить. И его сперва мнимая ненависть к ним сменилась ненавистью настоящей, она росла в нем, росла с каждый мигом, он ощущал ее во всем теле. Иногда он хватал мрак так, словно сжимал когтями чье-то горло. И шел, не ощущая ничего, натыкался на стены туннеля, стучался о низкий потолок, падал в воду, но сразу же выравнивался, словно вертикальная пружина, двигался дальше и все время тренировал руки, душа тьму.

— Я убью их всех, — слышался его голос, и в том голосе не было смешной жестяной звонкости. — Я убью их всех. Иначе надо будет сказать себе «Адью», честное слово…

— Оставь уже бред! — ответил ему спутник. — У них надо забрать то, что они взяли. Я этого хочу! Это прежде всего! Даже раньше, чем девчат, слышишь? Прежде всего коробка, слышишь?

— А если они уже поняли, что к чему? А может, даже проверили… Честное слово!

— Этого мы не знаем. Еще не знаем. Надо убедиться…

— А если…

— И довольно уже, так как ты меня доведешь до бешенства! Ты и до сих пор ничего не понял? Прежде всего нам нужно их догнать!

— Неужели мы их догоним? Честное слово! Ты знаешь, насколько они нас опередили? Знаешь, насколько они отдалились от нас? На моей лодке, господи! Куда меня привела моя жизнь?.. Слышишь, друг! На моей лодке!

— А черт бы тебя уже побрал! Не мог ты им дать эту лодку сразу!

— Я тебе уже сказал — не обижай меня!.. Неужели мы их догоним? Честное слово…

— Не могут же они идти все время без отдыха. Это наш единственный шанс: они устанут и остановятся… отдохнуть. Только так мы сможем их догнать…

Охотник понял, что он не имеет права ни на минуту отдыха. И ему не нужен был отдых. Он мог двигаться все время, не останавливаясь, сквозь мрак и лед.

Петрекеску положил руку на бедро и пошел вперед с нечеловеческим упорством.

Черешарам посчастливилось — изможденные невыносимым мраком, они завернулись в одеяла и в спальные мешки, ожидая, со свинцом в всем теле, целебного сна. Но сон медлил. Сперва его желали все, даже в глазах пекло, потом начали бессознательно соревноваться с ним, даже не ведая этого. Каждый отступал в свой мир, готовясь ко сну, где будет много солнца, света и оно будет обрызгивать их, словно дождь.

Виктор замаскировал фонарь под одеялом так, что лишь маленький лучик падал на тетрадь с записями.

И утомленная рука передавала будничными словами мысли — трудные, путаные, изнуренные…

«Я не могу быть искренним с вами, — писал Виктор. — Я хотел, но не могу. Я уверен, что страх донимает меня значительно глубже, чем вас, но на это не надо обращать внимание. Знали бы вы, какие мысли приходят мне в голову!.. Но вы не должны этого ощущать… Клянусь вам — я не думаю о себе… Знаю, что нам угрожают опасности, бр-р-р! — как говорит Тик, но выше этого есть что-то очень красивое, словно свет… я устал… свет… Все наше путешествие — свет… Кто-нибудь сделал бы так же, как мы… Наше странствие — словно свет, так как здесь, у нас, в пещере не может ничего быть красивее, чем свет… здесь, в этом мраке… Все наше странствие — свет… Ух-х-х…».

Виктор закрыл тетрадь и погасил фонарик. Сон обязался побороть его.

Самым упертым противником сна оказался Тик. Он старался не спать как только мог: щипал себя, проводил пальцами, макнув их в холодную воду, по глазам, но чаще всего — ощупывал волшебную коробочку и с отчаянием искал в своем воображении магическое слово. Несколько раз он, проговорив слово «Звонок», освещал фонариком руку, ногу, даже лицо. Но каждый раз видел освещенные части тела, и каждый раз кто-то шипел на него, чтобы он погасил свет. Итак, видели и они его. Так как если бы не видели, то пришли бы в изумление, сказали бы что-то другое… И вмиг Тик понял самое страшное: он не знает волшебного слова, настоящего волшебного слова! Оно должно быть другим, а не тем, что пригрезилось ему. Поэтому он тихонько протянул руку, словно погладил волосы Марии, и спросил чуть слышным шепотом:

— Ты спишь?

— Нет, Тик. А ты почему не спишь?

— Просто так… Мария, ты знаешь волшебное слово?

Марии хотелось сказать брату несколько горячих слов, но, ощутив его по-настоящему возле себя, почувствовав его дыхание и стук сердца в этом мраке и ужасе, неожиданно стала нежнейшей и наилучшей сестрой из всех, кого мог себе вообразить малыш со светлыми волосами. — Какое слово, Тик?

— Слово из сказки… Ты же знаешь!.. Слово, которым делаются чары, слово, которым открывается… ну, ты же знаешь…

— А-а-а! — в конце-концов поняла Мария. — Теперь я знаю, что с тобой. Ты думаешь, что мы в пещере Али-Бабы и ты забыл магическую фразу. Так, Тик?

— Я забыл ее… — сказал малыш, хоть он не мог ничего забыть, так как этой сказки не читал. — Скажи!

— Сезам, откройся. Вот она!

Тик мысленно прошептал оба слова и начал ощупывать себя, хотя еще заранее ощутил, что это неправильные слова. Но вспомнил, что дед Тимофте не говорил, что коробочка имеет способность превращать людей в пыль. Она только могла делать их невидимыми. Поэтому он засветил фонарик, высунул язык и осветил себе лицо.

Мария глянула на него, готовая обругать, но снова вспомнила, где они, поэтому голос ее прозвучал кротко, нежно:

— Тик! Некрасиво показывать язык… Лучше ложись спать. И я тоже буду спать…

— Пожалуйста, Мария… Скажи мне другое волшебное слово…

— Ей-богу, Тик, пора спать…

— Я очень, очень тебя прошу, скажи…

— Абракадабра…

— Как? — испуганно спросил собственник волшебной коробочки.

— Аб-ра-ка-даб-ра! — шепотом произнесла по слогам Мария.

— Абракадабра! — очень четко на этот раз удалось повторить малышу.

Потом он еще прошептал это слово несколько раз, засветил фонарик и снова высунул язык.

— Тик!.. Ты сердишь меня… Хочешь разбудить всех? Они только заснули. О господи…

Не чувствуя за собой ни малейшей вины, малыш попробовал еще раз:

— Мария… Ну, пожалуйста… — но передумал, растроганный ее усталостью.

— Что ты хочешь, Тик? — спросила она сквозь сон.

— Доброй ночи. Мария… — прошептал малыш.

Марии не удалось ответить, так как сон в один миг схватил ее в свой мягкий мешок. Тик еще некоторое время лежал с бодрыми мыслями, уставившись во тьму. Но вот и у него сперва закрылись глаза, а потом перепутались и мысли.

— Абракада… — еще прошептал он, но голова его уже мягко скользнула на руку, не в силах задержаться и даже не осознавая этого.

Первый сон перенес Тика в фантастический подземный мир. Какой-то невидимый великан взял за руку малыша, чтобы защитить его от всех и от всего. И куда только он его не водил! Каких только чудес не показывал! Замки и колоны, аркады и купола, статуи, светильники из голубой воды, нитки бус из больших кораллов на шеях каких-то гигантских доброжелательных существ. И собор! Какое чудо!.. Как меняются в лучах света трубы органа! И столько, столько чудес! Увидеть их можно только во сне!

Если бы мрак хотя на миг мог раскрыл глаза, то он навеки запомнил бы как ценнейшее украшение пещеры улыбку белокурого лохматого малыша, который через миллионы лет прибыл в свое сокровенное царство.

Время не подчинялось ни одним законам и не имело ни малейшей ценности в бесконечной ночи, сквозь которую шли два преследователя. Кажется, прошли дни, месяцы, может, прошло даже несколько жизней, с тех пор, как они ушли из дневного света. Иногда они петляли, взбираясь на обрывистые берега и крутые скалы возле большого озера, заходили в какой-либо туннель, где было полно впадин и ниш. Бородач освещал дорогу, останавливаясь лучом на скалах возле каждого поворота. Они шли, не перебрасываясь ни одним словом, стараясь не создавать никакого шума. Предчувствовали, что уже близко возле места, где остановились отдохнуть те, кого они преследовали. Несколько раз усталость кандалами сковывала их ноги, но им удавалось высвободиться от них невероятными усилиями.

Свет фонаря неожиданно выхватил длинную резиновую лодку и даже детскую руку, которая опустила пальцы в воду. Охотник хотел было сразу броситься вперед, прямо по воде, но бородач остановил его, сжав руку, словно тисками. Потом, не говоря ни слова, потянул его к себе, и они снова пошли — только не вперед, как до сих пор, а назад, к озеру.

Охотник подчинился, и когда они отошли уже довольно далековато от места, где видели лодку, он выдернул руку и злобно прошептал:

— Ты сошел с ума, друг? Хочешь, чтобы они убежали? Честное слово! Мы должны их взять!

— Стой! Не спеши, словно безумный! Надо иногда обращаться и к той штуке, которую носишь на плечах. Что ты хочешь делать?

— Я знаю, чего хочу! Что угодно!

— Вот что, друг! Сейчас мы заключим соглашение! Прежде всего нужно забрать у них трофей! Во-вторых его надо забрать так, чтобы они не заметили нас. А потом уже устроим личные дела.

— То, что ты предлагаешь, мне не подходит. Честное слово. Если удастся забрать так, чтобы они не услышали, то сразу пойдем прочь…

— Хорошо… — сказал бородач. — Если они нас не услышат, и мы убедимся, что они нас таки не заприметили, тогда посмотрим, как нам быть дальше. Может, мы не рискуем ничем…

— А как же мы его заберем?

— Так, чтобы они не услышали… А если услышат, то чтобы не узнали. Хитростью, сударь!

— Господи… Лишь бы не проснулся никто!.. Если они узнают нас — то конец! Честное слово — тогда им не будет спасения!

— Смотри, друг! Лучше всего было бы, чтобы ты превратился в привидение и молча, словно призрак, пошарил в их вещах.

Охотник вздрогнул. Это было единственное, до чего он не додумался, и это показалось ему разумным:

— Даже Добреску не нашел бы ничего лучшего, честное слово! А я же их уже пугал духами…

— Один ноль в твою пользу! Даже когда они тебя увидят — до того, как ты заберешь коробочку, или после того, это уже ничего не значит! Они никогда не будут знать, кто ее взял на самом деле…

— Так, друг, в самом деле так! Честное слово! Что правда, то-таки правда!

Бородач достал из рюкзака белый тонкий парашютный холст и нож. Прорезав при свете фонаря холст в двух местах бородач набросил его на голову охотнику, приладив обе дырки напротив глаз, и попросил держать фонарик под холстом. Отступив на несколько шагов, глянул на свое произведение.

— Словно в кино! — сказал бородач. — Даже я испугался бы, если бы встретил такое… Постарайся лишь не поднимать шума. Сперва, поищи внутри, в лодке. Если нет там, покопайся в их вещах на берегу. И следи за фонарем, друг! Лишь полоска света…

Не говоря ни слова, охотник без шума, в самом деле, словно призрак пошел туда, где стояла лодка. Услышал лишь шепот позади себя:

— Смотри не наделай ерунды, иначе все пропало…

Тик смотрел уже второй сон. Словно он нырнул в какое-то большое горное озеро, полное серебряных рыб. Парень плавал под водой за ними, но они вырывались от него, иногда выскальзывали уже из кончиков пальцев и шмыгали между камней.

Как он не догадался использовать волшебную коробочку! Он подплывал бы к ним и брал рукой, тремя пальцами, так, как срывают цветы.

Тик быстро прыгнул на берег за коробочкой. Но не нашел ее! Она исчезла! Он посмотрел туда и увидел ее под большим противным раком. Как его согнать с коробочки? И он начал бомбардировать его камнями. И рак, защищаясь своими боксерскими варежками и средневековым щитом, подался к впадине и спрятался в ней.

Тик быстро схватил коробочку, спрятал ее на груди и снова к озеру. Было видно, повсюду разлился красивый белый свет, хотя солнце еще не взошло! Как же так? И лишь когда погрузился в воду, увидел далеко позади себя — и как это он может видеть, что делается позади него? — первый луч ослепительного солнца. Вода была такая холодная, что мальчуган вздрогнул…

Тик открыл глаза, но не увидел ничего, словно ослеп. Нигде ни лучика света. Мрак, сплошной мрак! Приснилось… Может, где-то там, на дворе, звезды усеяли небо и пробуждают все дыхания земли. Но мальчуган не знал ничего. Откуда ему знать? Кто ему скажет? Для него и до сих пор была полночная пора! Ему в голову пришла странная идея.

Тик осторожно включил фонарик, прикрыв луч рукой. Осталась тонкая полоска света, которую он направил на один из рюкзаков. Неслышными движениями открыл его и достал большую белую скатерть. Не долго думая и не колеблясь, он прорезал в двух местах холст ножом, с которым никогда не расставался. Потом завернулся в полотно, сопоставив отверстия с глазами. Готово! Одно его огорчало: ведь он не может видеть и чуточку сам испугался привидения, в которое только что превратился. Вот жаль, что нет зеркала!

Привидение без шума, как и полагается таким объектам, двинулось вверх по течению к одному из поворотов туннеля, где мальчуган по дороге сюда видел толстый срезанный сталагмит, сбитый, наверное, упавшим сталактитом. Ему нужно туда: на вершину срезанной колонны. Господи! Вот будут лица у всех! А как у них будут стучать зубы!

Тик деловито взобрался на сталагмит, удобнее устроил ноги на шершавом диске и подождал несколько минут… Только бы сейчас, горячо умолял малыш, только бы сейчас не начали действовать чары коробочки. Впервые он был рад, по крайней мере это не плохо, что он не знает волшебного слова.

В тот миг, когда он зажег фонарик, позади его послышался шум: кто-то направлялся сюда, расплескивая воду. Уши его уже привыкли в пещере к такому шуму. Он испуганно обернулся и увидел… увидел привидение, которое приближалось к нему!

Оба призрака, увидев друг друга, лишь миг молчали, а потом оба, словно по команде, заорали нечеловеческими голосами: тоненький вопль и рев, усиленный и умноженный эхом до невероятности.

Призрак в воде метнулся назад, упал, встал и снова побежал. Исполинский призрак упал с постамента, вмиг превратившись в маленького, и с скоростью гепарда помчался в сторону надувной лодки.

Протяженный ужасный вопль разбудил всех путешественников возле лодки. Они вскочили, словно стальные пружины. Виктор зажег фонарик и направил луч туда, откуда, как ему казалось, доносился вопль. И все увидели, что к ним мчит маленькое белое чудище и кричит голосом Тика! Вот привидение упало, сразу же вскочило, но снова споткнулось и оказалось в руках у Виктора. Когда его удалось достать из складок холста и из рук Виктора, зрители возле лодки увидели лицо маленького сорванца, который всем своим видом, даже курносым носиком изображал неслыханный ужас.

— Призрак! — закричал малыш. — Я видел привидение! Ей-богу! Оно было белым и большим, а лица у него светится, словно электрический глобус!

— Ага-а! Ты хотел нас напугать! — наугад бросила Мария. — А, кажется, сам себя напугал! Ты упал в воду, так ведь?

— Нет! — дрожал малыш. — Честное слово! Я видел его собственными глазами. Оно двигалось просто на меня, по воздуху, не по воде…

Вместо того чтобы рассмеяться, Виктор ощутил тревогу. Рассказ Тика был незакончен.

— Тик! — спросил Виктор. — А кто кричал так громко?

— Призрак! — ответил, не колеблясь, малыш.

— Немедленно все в лодку! — распорядился шепотом Виктор. — Мы не можем тратить ни секунды! Считаю до трех!

Но никто и не думал считать до трех. Но близко к этой цифре, очень близко, а может и раньше, чем кто-то успел бы досчитать до нее, рюкзаки, одеяла, спальные мешки и пассажиры оказались в лодке. Виктор полагался не только на силу течения — он приобщил к ней и собственную силу, упрямо налегая на кусок такой ценной сейчас доски, которая стала служить веслом. Через какое-то время Мария решилась спросить его:

— А что, собственно, произошло, Виктор? Ты испугался призраков или тебе приснился плохой сон? Почему мы убегаем?

— Из-за призраков, — ответил Виктор. — их нет до тех пор, пока этого кто-то не захочет… Так, как хотел Тик…

— Ты думаешь, в пещере еще кто-то? — спросил Ионел.

— Я не думаю… я уверен! И это не дети, которые играются в привидения, как Тик. Они остановили бы нас, позвали бы нас… Итак, сзади нас — реальная опасность…

И снова наступило молчание. Не было слышно ничего, кроме плеска воды, и каждый слышал стук собственного сердца — быстрый, мучительный, так как на них набросились все тревоги, все страхи, в них впились все когти мрака.

Бородач вздрогнул, услышав рев. Он припал телом к скале и подождал. Так мог кричать только охотник. Но, кажется, прозвучал еще и тоненький вопль? Что там могло произойти?.. Кто-то быстро шел по воде, рассекая ее: послышался характерный звук падения, и снова все более более близкие шаги по воде. Бородач быстро положил правую руку себе на бедро, а левой направил фонарик в направлении шума и нажал на кнопку. Луч выхватил охотника с испуганным лицом. За ним тянулся, словно бесконечный хвост, наряд привидения.

— Стой! — шепотом велел ему бородач. Охотник остановился тяжело, чуть переводя дух.

— Призрак! — прошептал он. — Настоящий призрак! Я едва не столкнулся с ним. Честное слово!

— Ты сошел с ума?! — схватил его за воротник бородач. — Приди в себя!

— Я же видел его собственными глазами! Он белый, вдвое больше меня и светится изнутри…

— Ты ополоумел совсем! В твоем возрасте иметь видения!

— Видения? Ты не слышал, как он кричал?

Невероятная мысль пришла в голову бородача:

— Придурок!..

— Друг! Я уже тебе говорил — не обижай меня! Больше я тебе не прощу, честное слово! А я, если не прощаю…

— Погоди! — попробовал успокоить его бородач. — Они… Они обвели тебя вокруг пальца, словно паренька…

— Но я же видел его на собственными глазами! Он метра три в вышину.

— Где ты слышал, друг, чтобы призраки кричали? Разве не говорят все люди: немой, как призрак?

— Но почему же он кричал, друг? Кто кричал?

— А ты не кричал?.. Поэтому кричал и он! Он точь-в-точь такой самый призрак, как и ты. Тебя напугали дети!

— Не может быть! Я поймаю их и всех превращу в призраков! Онемеют они на всю жизнь!

— Как же они поиздевались над тобой!

— Честное слово! Ты что сделал бы, если бы неожиданно увидел такого призрака перед собой? Обнял бы его? Начал бы смеяться вместе с ним?

Бородач не смог унять дрожь, представив себе такую сцену, и охотник именно в тот миг поймал его лицо в луч фонаря. Бородач был напуган.

— Вот видишь, дружище! А еще говоришь, чтобы я их не убивал…

— У нас был шанс, — пришел в себя бородач. — Если бы ты пошел за призраком… Друг мой, если бы ты не заорал!.. Призраки, которые кричат — это не призраки, а люди…

— Что же нам делать дальше? Честное слово!

— У нас есть еще один шанс. Если появиться препятствие у них на пути, которое их остановит. И когда мы их догоним…

— Господи! Я знаю сам, что нам надо делать, когда мы их догоним… А ты попробуй помолчать, честное слово.

— И все-таки мы должны учесть, что они догадаются…

— Хватит, перестань уже! — угрожающе сказал охотник. — Голос и у меня есть, слышишь? В дорогу!