Рыцарь надежды

3.

— Ну, как ты собираешься доставить меня обратно? — обеспокоенно спросила Эдлин. Она отчаянно нуждалась в том, чтобы остаться наконец одной, собрать остатки самообладания и постараться прийти в себя.

Хью пытался сосать ее грудь, словно малое дитя. Она могла сколько угодно обманывать себя, что это всего лишь бессознательная попытка почти смертельно больного вернуться к ощущениям детства, почувствовать рядом мать, которая всегда может спасти. Все это так, но столь же невинного объяснения его грубому жесту обладания она подобрать не могла.

Она до сих пор чувствовала сквозь рубашку и плед его неожиданно сильные для умирающего ладони. Совершенно здоровым, гулким своим голосом он сказал:

— Моя.

Это не было случайным и неосознанным прикосновением. Он крепко схватил ее грудь и начал тереть сосок большим пальцем с таким неуемным желанием, что ей пришлось напомнить себе, что он слаб, изранен, почти безнадежен. Право, в тот момент она совершенно не была в этом уверена.

— Тебе не надо уходить туда. — Уортон встал и, широко расставив ноги, загородил ей дорогу, не обращая ни малейшего внимания на ее волнение. Немного подумав, он добавил: — Надо, чтобы ты находилась здесь. Ты можешь ему понадобиться.

Вот так, значит, он решил, этот потрясающий Уортон. Вещь может понадобиться его хозяину — вещь должна находиться здесь! Ни больше, ни меньше. Он даже не утруждал себя сколько-нибудь почтительным обращением.

— В этом монастыре я не хозяйка, — принялась объяснять Эдлин. — Я обязана подчиняться здешним правилам, иначе меня просто выгонят отсюда. Еще до восхода солнца мне надо выйти из гостевого дома со всеми остальными, кто живет в нем, и все вместе мы отправимся в церковь к заутрене. Таков порядок. Мы должны соблюдать монастырский устав.

— Уж один день твоя душа обойдется и без утренних молитв, — непримиримо заявил Уортон.

— Это же монастырь! — раздраженно повторила она, удивляясь его тупоумию, — Здесь никто так не думает, не может так думать, понимаешь?! — Изнеможение и ощущение безысходнести сделало ее вялой, просто непохожей на себя. — Все должны видеть, что я утром выхожу из своей спальни, а не Бог весть откуда. Я, конечно, не связана святыми обетами, но, как человеку, постоянно проживающему здесь, мне Придется объяснить причину своего отсутствия. А поскольку никто не видел, как я уходила, это будет нелегко сделать.

— Что же ты натворила, что они тебя так караулят? — продолжал бесцеремонно допрашивать ее Уортон. — Что, частенько навещаешь любовника?

Это было уже слишком — стоять и выслушивать подобное от человека низкого звания. Она ни от кого не желала выносить унижения, менее всего от Уортона.

Невольно она перевела свой взгляд на Хью. Тот был без сознания и не мог урезонить распоясавшегося слугу. Тогда она с такой презрительной яростью взглянула на Уортона, что он, от-смеявшись, неожиданно сменил тон.

— Как вам будет угодно, миледи, — оказывается, этот плебей мог быть учтивым. — Но вы увидите, что монах по-прежнему преспокойно храпит на своем посту, и мы проскользнем как мышки прямо у него под носом.

Тут уже, глядя на Уортона, Эдлин захотелось рассмеяться. Хороша мышка! Нет, как она все-таки терпит его присутствие? Непостижимо!

Впрочем, это неважно. Важно совсем другое. Она молила Бога, чтобы все обошлось. В монастырях умы людей заняты размышлениями над двумя вещами: спасением и пороком. Ночные хождения, разумеется, немедленно и безоговорочно будут отнесены к числу греховных. Ее попросят объяснить свое поведение, но как она сможет вразумительно это сделать? Боже, как осложнилась ее и без того непростая жизнь!

Она молча шла за Уортоном, потупясь и низко надвинув на голову капюшон, стараясь быть как можно незаметней. Миновали сад, затем — монастырскую площадь, приближаясь к дому для гостей. При каждом шаге она замирала от ужаса — не дай Бог ее отсутствие обнаружат. Ей уже пришлось познать, сколь жесток этот мир, живя какое-то время на улице, впроголодь, не зная, что ждет ее завтра. Она сполна испытала состояние неуверенности в том, сможешь ли ты где-нибудь поесть и получить кров и не окажется ли он твоим последним пристанищем.

Как много она перенесла! Судьба ни от чего не хранила ее — испытание за испытанием сваливалось на ее слабые плечи. Все это не прошло бесследно. Страх теперь ходил за ней по пятам. Нет, она должна была вернуться в свою спальню незамеченной.

— Держитесь ближе ко мне.

Уортон сказал это так тихо, словно понял все ее страхи. Все-таки он был способен меняться до неузнаваемости.

— Сними туфли. — Он задержался под навесом над входом в дом для гостей, пока она разувалась. — Если этот монах проснется, что вряд ли, я отвлеку его, а ты в это время проскользнешь в коридор, который ведет к вашим покоям.

Ей не понравилось то, как он упомянул про монаха. Она вообще не доверяла его вспыльчивому характеру и неискоренимой тяге к слишком простым решениям.

— Только не причиняй ему вреда, — предупредила она Уортона, не особенно рассчитывая, что он ее послушает.

— Я не связываюсь со старыми монахами, — сказал он с презрением.

Уортон широко распахнул входную дверь, и Эдлин поразилась тому, как ловко с первого же раза ему удалось открыть ее. Обычно если кому-то надо было войти, то стучали, а брат Ирвинг смотрел через высоко расположенный прикрытый глазок. Если он удовлетворялся объяснениями посетителей, то снимал с пояса ключ и, не торопясь, отпирал Дверь.

Но Уортон, судя по всему, следовал только собственным правилам. Каким-то образом он пробрался в дом для гостей без ведома брата Ирвинга и с легкостью нашел келью Эдлин по одному ему ведомым признакам. Уортон был груб. и непочтителен, но надо отдать ему должное — парень он был не промах.

Отчетливо слышное через открытую дверь здоровое похрапывание брата Ирвинга отозвалось сладостными звуками в душе Эдлин. Уортон знаками велел ей остановиться, а сам, прикрыв ладонью едва теплившееся пламя свечи, неслышно скользнул в маленькую холодную прихожую. По его очередному сигналу она крадучись прошла внутрь, ни на секунду не отрывая глаз от брата Ирвинга. Он по-прежнему сидел, упершись подбородком в свою впалую грудь, на лавке у стены в той же позе, в которой они его оставили, покидая этот дом некоторое время назад.

Она с облегчением перевела дыхание. Брат Ирвинг не заметил ни того, как она уходила, ни того, как она возвращалась.

Дом для гостей был построен добротно и удобно: длинный коридор с кельями по обеим его сторонам, главный вход — как раз посередине — делил коридор на две части. Женские спальни располагались в правой половине, мужские — в левой. В соответствии с тем положением, которое занимала Эдлин, ее келья располагалась в самом конце коридора. Монастырской приживалке не полагалось излишнего комфорта. Пространство у входа всегда было освещено по вечерам, но слабый свет не достигал ее двери. Поэтому, когда она возвращалась в сумерках в полном одиночестве, ей казалось, что привидения из ее прошлого преследуют ее по пятам. Это всегда заставляло ее бежать сломя голову, только бы скорее оказаться в спасительной келье. Однако сейчас она не могла себе этого позволить. Только не в этот момент, когда за ней упрямо тащился Уортон.

Но надо признать, что в его присутствии коридор был совершенно необитаем. Похоже, привидения достаточно разумны, чтобы при Уортоне не появляться. Очевидно, он и на них произвел впечатление.

Добравшись наконец до своей двери, она повернулась к слишком настойчивому провожатому.

— К утру у лорда Хью наступит улучшение. — Зная, каким эхом отдается каждое слово в каменных стенах, она старалась говорить как можно тише. — Тебе не следует больше приходить за мной.

Ее слова как будто вовсе не были услышаны Уортоном. Вместо какого-либо ответа он толкнул дверь и вполне по-хозяйски вошел в келью.

— Я зажгу свечу.

— Свечу? — Она поспешила в комнату за ним. — У меня нет свечей.

— У меня есть. — Он распоряжался, не спрашивая ее. Видно, его господин подбирал слугу характером себе под стать.

В комнате темнота не казалась такой кромешной, а была слегка разбавлена слабым светом луны, падавшим из окна. Окошко находилось почти под потолком и было совсем небольшим, как все окна в монастырских зданиях. Эдлин любила держать его открытым в любую погоду Она радовалась лунному свету, свету звезд, нежным краскам восхода солнца. Не то чтобы она боялась темноты, но, когда начинало смеркаться, ощущала поневоле какое-то беспокойство. Накануне, когда Уортон тайно пришел за ней и слабо тронул за плечо, чтобы разбудить, она даже слегка вскрикнула — он показался ей частью ночного кошмара. Еще одна причина, отчего Эдлин не любила темноты — по ночам тени прошлого обретали пугающую реальность. Ей тем не менее показалось, что она смогла скрыть свою тревогу. Как этому странному слуге удалось разгадать ее притворство, почему теперь он неуклюже старается рассеять ее страх, она не понимала. Она вообще не могла понять, каков он: столь неожиданым Уортон был в своих проявлениях.

Он наконец высек искру, и, когда фитиль загорелся, мысли ее перескочили совсем на другое.

— Где ты достал свечу?

Грубо рассмеявшись и, разумеется, оставив вопрос без ответа, он закрепил свечку в оловянной подставке, которую тоже вытащил из кармана. Затем внимательно оглядел келью — по убогой обстановке покоев он сможет понять голую правду ее жизни, и ничего уже не скроешь.

Вместе с ним она принялась рассматривать собственное жилище как чужое. От его взгляда ничто не ускользало, и Уортон посмотрел на нее с нескрываемой жалостью — с такой жалостью, которая заставила ее сердце дрогнуть, а подбородок судорожно дернуться вверх.

Он отвел взгляд, поставил свечу на столик возле кровати и бесшумно исчез.

Завернувшись в плед, она села на кровать И поставила туфли так, чтобы утром не задумываясь сунуть в них ноги. Затем быстро юркнула под одеяло, свернулась калачиком и, уставясь на свечку, смотрела на ее пламя до тех пор, пока в глазах не пошли круги.

И тогда келья ее преобразилась. Все обрело иной облик, запах, цвет…

На стенах — драгоценные гобелены. На полу — пушистые, великолепные ковры, в мягкий ворс которых так приятно погрузить ноги. Смешно говорить о холоде. В камине постоянно горит огонь. Меха на постели.

Как посмел этот отвратительный Уортон смотреть на нее с такой жалостью? Где еще он найдет леди, утопающую в такой роскоши?

Она снова моргнула, и видение, так занимавшее ее, исчезло. Осталась полупустая комната с голыми каменными стенами. Осталась узкая кровать, покрытая грубыми шерстяными одеялами. На шатком столе — деревянная миска для воды. И два аккуратно свернутых и сложенных в углу тюфячка. Уортону было за что пожалеть ее.

Эдлин задула свечку.

— Не дайте ему умереть. Вы не можете позволить ему умереть, — монотонно заклинал ее Уортон. Каждое его слово было безысходность и паника. — Лорд Хью — мой хозяин, — добавил он, как будто это могло что-нибудь изменить.

— Я знаю, — сказала Эдлин, чтобы хоть как-то отозваться на его стенания. Она протирала горячее, изнуренное тело раненого влажной тряпкой, смоченной в уксусе. Ее цепкий взгляд искал хоть какой-нибудь намек на улучшение, но все оставалось по-прежнему. Вот уже четыре ночи, как Хью лежал в таком положении. Голова его покоилась на груде свернутых тряпок. Она колдовала над ним, применяя все свои знания, чтобы сбить жар и не допустить заражения крови. Ничего не помогало. Ничего.

Уортон тоже испробовал все средства, которые знал. Он кричал, угрожал, запугивал и молился. Теперь он умолял, утирая слезы, которые градом катились по его щекам.

— Миледи, верните ему здоровье. Мне его больше никто не заменит.

Эдлин, вздохнув, отвернулась от изможденного тела Хью и внимательно посмотрела на Уортона. Даже в золотых отблесках огня, лившихся из приоткрытой дверцы печки, он казался мертвенно бледным.

— Уходи. Ты сейчас ничем ему не поможешь, — с состраданием сказала она. — Выйди, подыши ночным воздухом.

По тому, как он бросил прощальный взгляд на Хью и тяжело вывалился за дверь, она поняла, что напряжение Уортона достигло предела.

Она прислушалась к его частым удаляющимся шагам. Он бежал в поисках уединения, подальше от этого страшного дома, где царили смрад и разложение. Наконец она осталась одна. Одна с человеком, которому не дожить до утра.

Впрочем, к чему ей так переживать из-за него? Ведь он неиссякаемый источник ее бед. Каждую ночь Уортон потихоньку проникал в спальню и будил ее, чтобы привести сюда. Она была вынуждена лгать людям, которые приютили ее. Ей приходилось высокомерно обходиться с монахинями, не позволяя им входить в дом, где готовились лечебные снадобья. Она торопливо просовывала им травы за приоткрытую дверь, и наверняка это уже вызвало пересуды. Все свое время она проводила за приготовлением припарок и лечебных отваров, почти полностью опустошая свои кладовые в борьбе за жизнь Хью. От напряженной работы, от постоянной, не свойственной ей обычно лжи силы ее иссякли — она чувствовала себя полностью опустошенной. Эдлин равнодушно подумала, что готова отпустить душу Хью…

Взглянув на него как бы уже в последний раз, она вдруг поняла, что еще не имеет права сдаваться. Она помнила его, о, как она его помнила! Он — вечная мечта ее молодости. Ее девичьи грезы были полны им и только им. Нет, она не может спокойно принять неизбежное. Должно быть что-то еще, что она забыла, не сделала, и это спасет его!

— Хью! — Она так близко наклонилась к нему, что ее губы почти коснулись его уха. — Хью, возвращайся ко мне.

Он даже не пошевельнулся. В нем не было заметно никаких изменений. Жизнь почти покинула это тело.

Поднявшись, она подошла к длинному столу, стоявшему у стены. На нем, выстроившись в ряд, стояли деревянные короба, на каждом из которых были аккуратно написаны названия хранящихся в них трав. Она придвинула их к себе и принялась перебирать одну за другой, чтобы что-нибудь делать. Горькая рута, острый чабер, укрепляющий шалфей, терпкий тимьян…

Самые обычные травы. Травы, которые использовались для лечения и очищения тела. Но в его случае они не принесли никакой пользы. Она ли не пыталась! Она перебрала все. Или не все?.. Повернувшись к нему, Эдлин бессмысленно глядела на его неподвижное, распростертое на полу безжизненное тело. Что еще? Что?! Опершись локтями о стол, обеими руками она в отчаянии обхватила голову и закачалась из стороны в сторону.

Она не знала, ничего не знала. Все простенькие и звонкие стишки для легкого запоминания правил лечения, которые ей довелось слышать от знахарок, пронеслись в ее памяти.

Нарезанные листья огуречника аптечного, хорошо смешанные с тысячелистником обыкновенным, к завтрашнему утру станут ядом.

Разве яд ей сейчас нужен?!

Выбери манжетку обыкновенную и намажь больное место толстым слоем.

Это она пробовала. Дурные знахарки. Дурные рецепты. Бессилье и невежество!

Дерни за хвост дракона,

Выдерни его из его логовища,

Проткни его ногтем девственницы…

О, это уже даже и не невежество, а просто дремучая глупость! Ведь кровь дракона — это всего-навсего обыкновенный корень. Он ни на что не годится. Не говоря уже о том, что она давно не девственница.

При свете луны, весной,

Волшебство старого…

Предрассудки, глупость, стыд и позор! Ее руки тряслись. Кроме того, она понятия не имела, где все это можно найти.

Под священным дубом…

Она вспомнила весь стишок. Вспомнила полностью, от начала до конца. Она ни за что не смогла бы ответить, когда успела выучить эту ерунду. Ей действительно стало нестерпимо стыдно. Стыдно за то, что она запомнила его. Стыдно за то, что она сейчас совершенно серьезно хочет выполнить то, о чем там говорится. Она не узнавала себя.

Очнувшись, она снова ощутила гробовую зловещую тишину, которая навалилась на нее сзади и давила всей тяжестью. Не слышно дыхания. Никакого движения. Никаких признаков жизни. Хью уже мертв или скоро умрет. Какая разница, что она испробует для того, чтобы вернуть его из небытия! Если ей нечаянно пришел на ум один из самых древних магических обрядов, который все давно уже считают просто легендой, что с того?

Резко повернувшись, она опрометью бросилась в сад. Под светом луны знакомый пейзаж был населен пугающими тенями и все принимало жуткие очертания. Дуб в углу сада около каменной стены утопал во мраке. Под ним никогда ничего не росло. Тень от него лежала вечным мраком: солнечный свет не мог пробиться сквозь плотную крону. Ночью это производило особенно гнетущее впечатление. Если бы она верила в колдовство, то наверняка испугалась бы до полусмерти. Но некоторое волнение она все равно испытывала.

Конечно, то, что она собиралась сделать, тоже в какой-то мере относилось к черной магии, поэтому было бы лучше с уважением отнестись к лесным духам.

— Я приветствую тебя. — Ее голос в ночной тиши прозвучал неожиданно громко, и она перешла на шепот. — Старейшины, я пришла за кровью дракона, для того чтобы исцелить одного из тех, кому вы покровительствуете.

Что за глупость приветствовать воображаемый народец в надежде задобрить его, но этих мыслей допускать сейчас не следовало, и она продолжала:

— Вы благословили его еще в колыбели, вдохнули в него силу, красоту и мудрость. — Она, осторожно ступая, двинулась в самую темную часть сада, словно погружаясь в другой мир. — Помогите же мне исцелить его. — Ее дыхание стало прерывистым, руки задрожали, и она опустилась на колени возле ствола дуба. Следовало бы принести с собой какую-нибудь лопату, но об этом она не подумала. Теперь, конечно, не было никакой возможности прокрасться за ней снова в монастырскую больницу. А уж если она вернется, то у нее потом едва ли хватит силы духа повторить все сначала. Кроме того, вообще нельзя прерывать колдовское действо. Запустив пальцы в землю, она принялась рыть наугад прямо руками, нащупывая клубни, которые окрашивают кожу в ярко-красный цвет и, как говорилось в заклинании, пронзительно вскрикивают, когда их выдергивают из земли. Но это только если допустить ошибку.

Она не услышала никаких звуков — значит, все правильно. Корни легко вышли из земли. Она не знала, сколько их потребуется, кроме того, она следовала всего лишь глупой песенке, а не многократно проверенному рецепту, и она вытягивала и вытягивала их до тех пор, пока не набрала полный передник. Блажь, напрасные старания и, наверное, грех, но она дошла до отчаяния.

Поднявшись с колен, Эдлин крадучись пошла по направлению к свету. Немного отойдя, она вздохнула с облегчением, после чего заторопилась в сторону своего хранилища. Но, что-то вспомнив, она повернулась к дубу и прошептала:

— Благодарю вас, лесные духи, — после чего кинулась бежать. Листья дуба зашелестели ей вслед, отчего она припустилась быстрее.

С большим усилием Эдлин открыла дверь в хранилище, и, войдя внутрь, обессиленно прислонилась к стене. Не обращая внимания на колотившееся сердце, она подошла к столу, вывалила корни на разделочную доску и вслушалась в гробовую тишину.

— Я спешу, — сказала она. — Я тороплюсь.

Она взяла нож и выбрала самый большой корень, приготовившись резать. Но, дотронувшись острием ножа до растения, она замешкалась. Лесные духи не любят железа. Но как тогда быть? Она взглянула на кончики своих пальцев, уже окрашенные в ржаво-красный цвет, на свои ногти, под которые плотно набилась земля, и принялась руками разрывать корень на мелкие части. Длинные волокна корня прилипали к ее коже, и кровь — нет, сок капал на доску, заполняя старые следы от ножа.

— Забавно, — пробормотала она. — Я думала, что кровь у дракона зеленая.

Собрав все измельченные корни, она подошла к печи и бросила их в котелок с кипящей водой.

— Я должна повторять по памяти заклинание…

Аромат, напоминающий запах земляники на солнцепеке или водяных лилий в спокойном пруду, наполнил воздух. Она вдруг задышала глубоко, пока не почувствовала, что ее мысли становятся ясными, а тело наполняется такой силой, которую она даже не могла себе представить. Потом она опомнилась. Что же это?! Ведь не она нуждается в помощи, а Хью. Взяв небольшой ухват, она сняла котелок с огня, поставила его рядом с бесчувственным телом и принялась махать руками так, чтобы пар из котелка попадал Хью прямо в лицо.

— Дыши, — уговаривала Эдлин, надеясь, что он услышит. — Вдыхай его.

Поможет ли это ему? Она не знала. А пристально вглядываясь, ничего не могла определить. Из-за неверного мерцающего света в хранилище невозможно было хоть что-то как следует разглядеть, тем более те мельчайшие изменения, которые могли произойти за столь короткое время в случае улучшения.

Не зная точно, что делать с этой жидкостью, называемой кровью дракона, она наклонила котелок над его перевязанным боком и стала лить ее на повязку, пока та вся не пропиталась ею. Потом, обмакнув палец в остатки на дне котелка, она дотронулась до своих губ. Никакого особого вкуса не чувствовалось. Вообще ничего необычного в этом снадобье она не нашла. Во всяком случае, вреда этот сок корней не принесет, решила Эдлин и, окунув кусочек ткани в красную жидкость, стала капля за каплей выжимать ее в полуоткрытый рот Хью. Он не глотал, и она с ужасом подумала, что Хью может просто захлебнуться. Приподняв его голову, она стала поглаживать его заросшее щетиной горло, словно он был одним из тех несчастных брошенных котов, которые слоняются возле амбаров.

— Глотай, — требовала она. — Глотай, Хью, глотай же наконец!

Его адамово яблоко судорожно задвигалось, но, кажется, только потому, что она массировала его. Она не знала, проглотил ли он хоть сколько-нибудь жидкости. Эдлин немного посидела без движения в надежде, что кровь дракона сотворит чудо, но рыцарь по-прежнему оставался неподвижным и не проявлял признаков жизни. Внезапный град собственных слез несказанно удивил ее; должно быть, она безумно устала, потратив последние силы и уверовав в эти бесполезные травы. Легенда, видимо, так и останется легендой. А кровь дракона — не более чем пустые слова. Тем не менее она выжала еще немного жидкости ему в рот и снова принялась растирать его горло, пока он не начал глотать.

— Хью, слушай меня, — произнесла она с упрямой настойчивостью, стараясь пробиться сквозь смертный туман, который окутывал его. — Ты обязан вернуться. Здесь свет и тепло. Здесь люди, которые любят тебя.

Он не шевельнулся.

— Вернись ради Уортона. — Она не была уверена, что раненый вообще слышит ее, но все равно продолжала: — Он предан тебе. Он не сможет жить, если ты покинешь этот мир. Я не знаю, что такого ты совершил, чтобы заслужить его безграничное доверие, но ты герой в его глазах.

Сейчас она была наедине с Хью и поэтому позволила себе придвинуться к нему поближе, потом положила его голову к себе на колени и, наклонившись, стала говорить ему уже в самое ухо: — Я уверена, многие женщины тоскуют по тебе. Многие прекрасные женщины. Леди. Они зовут тебя, они умоляют тебя вернуться.

Она всегда думала, что любовь женщины может заставить мужчину восстать из мертвых, но убеждаться в этом ей не приходилось. Не пришлось и сейчас — значит, она ошибалась. Заскрипев зубами от полного бессилия, чувствуя, что скоро, очень скоро будет непоправимо поздно, она сделала то, чего поклялась никогда больше не делать. Она прижала его голову к своей груди и стала слегка покачивать.

Сейчас он очень далеко отсюда, бродит где-то в других, холодных потусторонних землях, пределах, и ей хотелось попытаться вдохнуть в него свое тепло. Инстинктивным жестом матери, которая должна успокоить своего ребенка звуком бьющегося сердца, она теснее прижимала его голову к своей груди, сочтя это последним средством спасения никак не желающей возвращаться жизни.

Он не был ребенком. Ничто не могло заставить ее представить его таким. Он давил на нее своей огромной тяжестью. Рост его был под стать весу, и форму его телу придавал отнюдь не детский жирок, а вполне крепкие мускулы. Нет, она не могла увидеть в нем младенца, каким он, безусловно, когда-то был, как и все люди. Но чувствуя, каким болезненным жаром он пышет, она испытала к нему нежность, корни которой кроются только в материнском участии. Она убрала с его лба волосы, стараясь устроить его поудобней и быть как можно ближе к нему, чтобы он не чувствовал себя одиноко.

— Я жду тебя здесь.

Она изумленно оглянулась. Кто произнес эти слова?! Она, безусловно, не могла сказать ничего такого. Она никогда не призналась бы даже себе в такой слабости.

— А почему бы и нет? Попробуем! — И снова звук ее собственного голоса удивил ее.

— Кто услышит меня? — произнесла она вслух для большей уверенности. Эдлин похлопала Хью по щеке, ставшей ощутимо колючей из-за отросшей щетины. — Ты не запомнишь этого, а если запомнишь, то сочтешь плодом воспаленного воображения. Едва ли ты вообще меня вспомнишь, когда выживешь.

Какое-то внутреннее беспокойство на секунду поколебало уже почти принятое решение. В конце концов, он узнал ее лицо даже во время острейшего приступа боли. Зря она все это затеяла, но теперь он не страдал от боли, он просто умирал, медленно покидая этот мир, а она не могла отпустить его.

Легкие струйки пара еще поднимались над кровью дракона, напиток остывал, приобретая ярко-красный оттенок, сверкая, словно излучая свет. Это вернуло ее к действительности, и она снова принялась вливать снадобье каплю за каплей в рот Хью. Ее пальцы запачкались в красном, и она принялась их облизывать.

Чувствуя себя как-то необычно, словно в бреду, она вдруг спросила, как будто они могли вести беседу:

— А ты не помнишь, как я преследовала тебя повсюду, когда мы были молодыми? Я обожала тебя. Я была безумно влюблена. Ну как же, такой высокий, сильный, красивый — я пялилась на тебя вместо того, чтобы учиться прясть. Леди Элисон постоянно ворчала на меня. Ах, все из-за тебя! Я до сих пор не умею ссучивать нитку и как следует прясть, даже натянуть основу на ткацкий станок мне вряд ли удастся. — Она тихонько рассмеялась, с неожиданным удовольствием вспоминая радость и страдания первой любви.

— Я знала еще тогда, что ты преуспеешь во всем. В тебе всегда было то особенное, чему сопутствует удача: твоя твердая походка, твоя уверенность в себе, твоя манера очертя голову бросаться вперед навстречу опасности. А в меня это вселяло тогда надежду, что если бы ты только заметил меня, то наверняка взял бы с собой в путешествие к звездам. — Эдлин мечтательно улыбнулась, вроде бы совсем забыв, что происходит в реальности.

Воспоминания волнами накатывались на нее, возникая из самых потайных уголков ее памяти. И ее улыбка потускнела. Не обращая внимания на тяжесть его головы, которая давно отдавила ей руки, она поглаживала тонкими пальцами его ухо.

— Ты не замечал меня. И однажды… Ты помнишь ту женщину из деревни, которую звали Эвина? — Она невесело засмеялась. — Ты должен ее помнить, хотя, возможно, она и затерялась во тьме давно прошедших дней, ведь у тебя их было столько, тех, кому ты так легко кружил их глупые головы. А с Эвиной вы обычно встречались в амбаре. Я думала, что вы могли бы найти и более укромное местечко, ты не очень придавал этому значения, а все знали и старались держаться подальше. Все, но только не я…

Почувствовав мгновенное отвращение к той бесстыдной, одержимой, девчонке, какой она была, Эдлин бессознательно опустила пальцы в котелок с кровью дракона. Заметив, что, собственно, делает, она решила, что это правильно. В конце концов, если напиток обладает укрепляющим действием, то ей тоже необходима поддержка, да и вкус ей уже понравился.

— Хочешь? — спросила она, словно он мог ответить, после чего своими окрашенными в красный цвет пальцами она принялась втирать снадобье в его десны, зубы и язык. Снова и снова она повторяла эту процедуру, не переставая говорить:

— Я заметила, что ты каждый вечер исчезал в амбаре, поэтому я забралась на чердак с намерением спрыгнуть на тебя сверху, чтобы застать тебя врасплох, удивить и тем самым обратить на себя твое столь желанное мною внимание. Но каково было мое собственное удивление, когда я увидела то представление, которое продемонстрировали вы с Эвиной! У меня были превосходные возможности для наблюдения. Она учила тебя всему, что должен знать каждый мужчина, чтобы сделать женщину счастливой. Она показала тебе много такого, о чем я и понятия не имела.

Она вдруг стала притворяться, что слушает его. Со стороны могло показаться, что Эдлин сходит с ума.

— Ты говоришь, что мне не следовало наблюдать за вами? Но раз уж я залезла на чердак, то должна была там прятаться, пока вы все не закончили. Ты прав, конечно, да ты и выглядишь как человек, который всегда прав. Но, понимаешь, я никак не могла отвернуться. — Запрокинув голову, она закрыла глаза. — Ты выглядел таким увлеченным! Ты столько внимания посвящал этим урокам, сколько обычно ты посвящаешь всему, что тебя интересует. А я смотрела и смотрела до тех пор, пока… Да ладно. Мне хотелось после этого возненавидеть тебя. А вместо этого я проводила бессонные ночи, представляя себя в твоих объятиях. В своих мечтах я годы проводила в твоих объятиях, и то удовольствие, которое ты подарил мне, было…

Она вдруг почувствовала, что кто-то сосет ее пальцы. Ее бессвязная болтовня тут же оборвалась. Она на какое-то мгновение помертвела, не понимая, что происходит. Затем, придя в себя, она глянула вниз и увидела, как Хью, припав губами к ее рукам, с наслаждением сосал ее пальцы, перепачканные кровью дракона. Он лежал с открытыми глазами и, похоже, давно.