Рыжеволосая бестия

2

Нужно было идти. Чтобы заработать денег на молоко и хлеб, надо было отвезти овощи на рынок. Но для этого ей придется встретиться с горожанами, которым, возможно, уже все рассказали и которые наверняка считают ее шлюхой! Алиса посмотрела на небольшую тележку, которую когда-то много лет назад смастерил для сестер старший брат Джеймс, чтобы они могли играть в карету. Но, как всегда, на тележке каталась только Tea, а остальные члены семьи, в основном ее сестра, исполняли роль лошади.

Почему нет никаких вестей от Tea? Хоть бы одно письмо прислала, чтобы знать, что у нее все хорошо и она счастлива. После того как Tea покинула дом, этот и множество других вопросов не давали Алисе покоя. С момента их расставания прошло уже достаточно много времени. Может быть, сестра не пишет, потому что она так счастлива, что позабыла обо всем на свете? Может быть, новая жизнь в качестве жены богатого владельца сахарной плантации так приятна и насыщенна, что просто не оставляет времени на то, чтобы написать письмо сестре, поинтересоваться, как здоровье матери и маленького сына?

Или дело в другом? Алиса складывала в тележку картофелины, которые сама же выкопала в огороде, а затем вымыла дочиста. А вдруг Tea заболела во время путешествия в другую страну и теперь ей нужно время, чтобы выздороветь и набраться сил? Но неужели мужчина, ради которого она уехала из Дарластона, не мог сам написать письмо или хотя бы заплатить кому-нибудь, чтобы письмо написали за него? Ни от Tea, ни от него ни слуху ни духу. Слава богу, мать не догадывается, что ее младшая дочь бросила семью.

Пальцы Алисы замерли на последней картофелине. Естественно, помешательство матери никогда не вызывало у нее радостных чувств, тем более что с каждым днем оно уводило Анну все дальше и дальше из мира реальности в мир иллюзий. Но сейчас, понимая, как тяжело было бы матери перенести поступок Tea, Алиса поблагодарила Бога за то, что Анна Мейбери не в состоянии трезво оценивать происходящие события.

Однако то состояние, в котором пребывала мать после ужасной трагедии, унесшей жизни ее мужа и четверых сыновей, постепенно ухудшалось, и теперь ей требовалось почти постоянное внимание. Ухаживать за Анной было некому, кроме единственной, оставшейся с ней дочери. Первые несколько лет все было не так плохо. Мать кое-как справлялась с придавившим ее горем, но потом непреходящее отчаяние сделало свое дело. Тоска превратилась в депрессию, а вскоре — в нестабильное состояние разума, которое, как сказал врач, не поддается лечению. Впрочем, болезнь матери никак не отразилась на Tea. Последние годы детства она провела так же, как и все предыдущие — в потакании ее прихотям и удовлетворении желаний. Алиса надеялась, что младшая сестра возьмется за ум, когда повзрослеет, но этого не произошло. Tea отказывалась ухаживать за матерью, объясняя это тем, что не переносит вида больных людей. И это было не единственное, от чего она отстранилась. Она начала все меньше и меньше общаться с матерью, которая в ней души не чаяла, отвечала отказом почти всякий раз, когда Алиса обращалась к ней с просьбой побыть немного с больной, и в конце концов даже перестала разговаривать с матерью.

Однако же в тот вечер, три года назад, она все-таки вошла в комнату матери. Возможно, Tea думала, что ее слова пробьют стену, благодаря которой разум матери отгородился от мира. Или, может быть, она надеялась, что это снимет с ее плеч какую-то часть греха за собственное безрассудное поведение?

«Я не виновата, что так произошло, мама…»

Тележка с картофелем тут же была забыта, и перед глазами Алисы встало видение из памяти, в ушах зазвучало признание, слетевшее с губ девушки, которая опустилась на колени у кровати матери. Как же оно было не похоже на признание, брошенное после этого сестре!

«Я не виновата, что так произошло, честное слово, не виновата…»

Воспоминания захватили Алису.

«Он меня заставил…»

Tea сидела, уткнувшись лицом в одеяло, которым была укрыта мать, и копна ярко-рыжих волос рассыпалась вокруг ее головы огненными волнами.

«…Поверь, мама, я не вру… Это правда, честное слово».

Правда!.. Алиса проглотила комок, подступивший к горлу, словно она вновь наблюдала за сестрой, стоявшей у кровати больной матери, слушала ее слова, в которых, как она знала, не было ни капли правды. Tea никогда не была честной по отношению к близким, и тот вечер не стал исключением.

«Он меня заставил…»

Алиса невольно прошептала эти слова вслух.

«…Он угрожал убить меня, если я закричу… Сказал, что, если мне хочется жить, я должна делать то, что он прикажет. О, мама, ты же знаешь, я не стану тебя обманывать».

Это была самая циничная ложь Tea. Алиса как будто снова увидела хрупкую фигуру, выходящую из спальни, лицо сестры, светящееся от удовольствия. Подобная улыбка появлялась у нее на лице всякий раз, когда ей удавалось свалить свою вину за какой-нибудь проступок на другого. Вместе со зрительным образом в душе возникло и новое чувство: жалость к матери, которая теряла последние капли здравомыслия. Эта жалость была смешана с презрением к заведомо лживому признанию сестры.

Разумеется, мать поверила Tea; поверила, что мужчина, якобы изнасиловавший младшую дочь, был совершенно незнаком ей. Если верить признанию Tea, мужчина этот был проездом в их городке, поскольку, несмотря на то что она пыталась его разыскать, чтобы призвать к ответу за недостойный поступок, найти его так и не удалось.

Наклонившись, чтобы взяться за ручки тележки, Алиса окинула взглядом пустынную местность, которая под мрачным свинцовым небом казалась безжизненной.

Незнакомый мужчина!.. Не удалось найти!.. Все это тоже ложь. Сестру не насиловали. Мужчина, от которого она забеременела, был хорошо ей знаком.

Ветер, растрепавший Алисе волосы и бросивший несколько прядей на лицо, будто бы принес с собой звуки смеха. Смеха Tea, которая чуть позже в их общей спальне второй раз излагала свою историю, только теперь уже несколько в иной версии, более соответствовавшей истине. Ее сестра с упоением, без всякой стыдливости описывала, как она ложилась в постель со своим любовником, причем не один, а несколько раз; как они предавались сладостным утехам, которым должно предаваться лишь мужу и жене; как эта игра захватила их с головой.

«…Не могу передать, как это было приятно…»

Лежа в кровати, заложив руки за голову, Tea упивалась своим грехом.

«Если бы ты знала, как его обнаженное тело возбуждает меня; какое это удовольствие — касаться его; как сладостно, когда от желания в твоем теле закипает кровь! О, этот восторг, от которого теряешь разум! Эта всепоглощающая страсть, укротить которую может только его упругая плоть! Ничто не сравнится с желанием, разгорающимся в тебе в этот миг. Когда мы поженимся, будем заниматься этим все время!..»

Однако игра, приносившая им обоим огромную радость, весь этот безумный восторг закончились неожиданно. Tea так и не вышла замуж за своего возлюбленного. В один прекрасный день мужчина, от которого она забеременела, просто сбежал, оставив Tea рожать внебрачного ребенка, ребенка, которого она бросила не задумываясь, как только подвернулся случай. К тому же Tea сделала так, чтобы все посчитали, что матерью мальчика была ее старшая сестра.

А если родится еще один внебрачный ребенок? Пальцы Алисы изо всех сил стиснули ручки тележки. Это произошло не по ее желанию, она не испытала ни восторга, ни наслаждения, и жар в ее теле был вызван разве что страхом. Конечно, это было не похоже на то, что рассказывала ей Tea, но, как и в случае с младшей сестрой, никакого замужества не будет и ни один мужчина не примет на себя обузу отцовства… Просто на земле одним ребенком, не знающим отца, станет больше.

— Мне очень жаль, Алиса, но тут уж ничего не попишешь. Сегодня утром мне передали решение хозяина, и я обязан подчиниться.

Алиса уже успела отвезти свежие овощи в Дипмур-хаус (две мили туда и две обратно), зайти в магазин одежды мисс Гарриет Николс на Хортон-стрит, чтобы отдать блузку, с которой она провозилась до глубокой ночи, потому что ее надо было закончить к сегодняшнему дню, и вернулась домой совершенно без сил. И вот теперь Алиса стояла в комнате матери и смотрела на человека, который принес такие дурные вести. Она знала его, можно сказать, с рождения. Он был одним из тех, кто доставал из-под завала ее отца и братьев, когда на «Снежной» произошел взрыв газа. Он помогал нести их искалеченные тела домой. А сейчас он пришел, чтобы сказать, что они с матерью должны освободить дом.

— Мистер Ричардсон, я не понимаю, — озабоченно нахмурившись, произнесла Алиса, которой показалось, что она ослышалась. — Мы же регулярно платим… И шахте не должны ни пенни.

— Я знаю, но тут дело не в деньгах… Вернее, не в задолженности…

— Тогда в чем же? — От усталости у Алисы не было сил следить за своей речью, поэтому вопрос прозвучал довольно резко.

— Похоже, хозяин пораскинул мозгами и пришел к выводу, что для шахты невыгодно, чтобы люди, не работающие на ней, жили в принадлежащих ей домах.

— Но ведь отец и братья работали на шахте…

Илия Ричардсон взял предложенный чай и сел за неказистый стол, накрытый старенькой скатертью.

— Это всем известно, Алиса.

— После несчастного случая мистер Маршалл сказал, что мы можем оставаться в этом доме до конца жизни. Вы ведь тоже это слышали, мистер Ричардсон. Половина Бут-стрит слышала, как он это говорил.

— Да, слышал, — подтвердил Илия Ричардсон и сделал глоток чая.

Он хорошо помнил это обещание. То же самое было обещано всем семьям, члены которых погибли или стали калеками во время того ужасного случая на «Снежной».

— После смерти отца и братьев прошло уже восемь лет. Восемь лет ни разу не упоминалось, что мы должны покинуть этот дом, так почему же именно сейчас? — Алиса покачала головой, все еще не понимая, как такое могло случиться. — Почему мистер Маршалл внезапно передумал и изменил свое решение?

Ричардсону было непросто сообщить такую ужасную новость семье друга, с которым он полжизни прожил рядом и которого очень уважал, но у него самого была семья. Если бы он отказался выполнить поручение хозяина, его тоже могли выгнать из дома.

— Почему мистер Маршалл так поступает?

Опять этот вопрос! И ему, Илии Ричардсону, нужно на него отвечать. Поставив на стол чашку с чаем, он покачал головой.

— Сам мистер Маршалл не нарушил своего обещания, это все его племянник, наследник… Ты же знаешь, старый хозяин умер неделю назад…

— Но обещание-то его не умерло!

Глядя на молодое лицо Алисы, он видел, какой отпечаток неимоверной усталости наложили на него постоянные заботы о больной матери, постепенно лишающейся рассудка, и маленьком ребенке, прижитом и брошенном ветреной сестрой. Но страшнее физического истощения было видеть страх в этих наполнившихся слезами глазах, страх лишиться крыши над головой, страх оказаться на улице. Вот только, похоже, за этим страхом скрывается и еще что-то, и это что-то страшит Алису Мейбери, вызывает у дочери его погибшего друга еще более глубокий ужас…

— У нас на шахте тоже кое-что поменялось, — вздохнув, начал Илия. — Несколько человек уволили, заявив им, что они уже слишком старые, чтобы махать киркой, а это значит, что люди, проработавшие на шахте много лет, останутся, как и вы, без жилья. Тернеры, которые жили на Бирд-стрит, уже переехали в дом для неимущих, и я не сомневаюсь, что они не последние.

Джон Тернер, шахтер, потерявший ногу во время взрыва на шахте! Его жена, Мери, работала уборщицей в доме Маршаллов, пока ревматизм не скрутил ее так, что она почти потеряла возможность передвигаться самостоятельно! Дом для неимущих… У Алисы сжалось сердце. В этом заведении родственников разлучают, даже мужу с женой не разрешают сидеть за одним столом… Попади они туда, и можно будет сказать, что на этом их жизнь закончена.

— Как же миссис Маршалл позволяет такому твориться? Неужели у нее нет сердца?

— Ее судить нельзя. — Илия вздохнул и посмотрел на Алису. Он понимал, что за пылким выражением сочувствия Тернерам стоит страх за собственную семью. — В том, что происходит, нет вины миссис Маршалл. «Снежная» и все, что к ней относится, принадлежат племяннику ее мужа, и теперь он заправляет там. Он решает, кому работать на шахте, а кому нет, кому здесь жить, а кому…

— Но отправляться в работный дом!..

Вставая из-за стола, Илия Ричардсон вытащил из кармана куртки пыльный картуз, который сунул туда, входя в дом, и уставился на него, чтобы не смотреть в испуганные глаза Алисы. У несчастной девушки и без того слишком много забот. Он попытался напомнить племяннику Маршалла об обещании, данном его дядей, пробовал объяснить, что таким семьям, как Тернеры, некуда деваться, кроме как идти в бедняцкий приют, но в ответ услышал жесткое заявление: «Те, кто не в состоянии работать, должны освободить территорию… И любой, кто будет оспаривать решения нового хозяина, тоже может собирать вещи». После таких слов рассчитывать на снисходительность не приходилось. Теперь даже самые близкие друзья вынуждены были в первую очередь думать о своих семьях. Когда же это коснулось его самого, Илия почувствовал, как скверно стало на душе.

— Я уже сказал, что…

— Я знаю, мистер Ричардсон, — прервала его Алиса. Наблюдая, как он теребит в руках головной убор, она догадывалась, что сейчас творится в душе мужчины. — Вам приходится подчиняться решениям этого человека. Как и всем нам. Я не держу на вас зла… И я знаю, что мама сказала бы вам то же самое, если бы…

Она не хотела упоминать о страшной болезни матери. Разум Анны Мейбери слишком помутился, и она практически не воспринимала происходящие вокруг нее события. Ей достаточно было видеть рядом с собой дочь, чтобы продолжать думать, что все хорошо. «Лучше бы у Томаса Мейбери вместо младшей дочери, убежавшей с первым же мужчиной, который отнесся к ней не так, как она того заслуживает, было две таких, как вот эта», — подумал Илия.

Алиса, несмотря на замешательство, прочитала мысль, отразившуюся во взгляде старого друга семьи, но ничего не сказала.

— Ты всегда была хорошей дочерью, — хриплым от волнения голосом заговорил Илия Ричардсон. — Твой отец гордился бы тобой. Это все, чем я могу утешить тебя, Алиса, и помогай тебе Господь.

«Помогай тебе Господь».

Алиса продолжала смотреть на пустое место, где только что стоял гость.

Разве Господь смог вернуть матери разум? Разве Он услышал молитвы тех, кто просил Его сделать так, чтобы ребенок, родившийся слепым, обрел зрение? Разве не Он позволил насильникам совершить свое грязное дело?

Алиса не смогла сдержать горький всхлип, родившийся где-то в глубине живота, и закрыла лицо руками.

А ведь она так верила… всей душой отдавалась учению церкви и воскресной школы, где постоянно твердили, что Бог прислушивается к молитвам, которые идут от сердца. «Обычные картины да красивые росписи на штукатурке! Вот что такое Бог», — с горечью думала Алиса Мейбери.

«Помогай тебе Господь».

Эхо брошенных на прощание слов Илии Ричардсона заставило Алису опустить руки и стиснуть зубы.

Алисе Мейбери помощи ждать не от кого.