С аквалангом в Антарктике

Море Космонавтов

Ревут и ревут моторы. Летим невысоко, внизу медленно проплывает ледяной щит, и тут только представляешь себе, какая же она огромная, Антарктида. Бесконечной чередой проходят ледяные заливы, мысы, лед отвесно обрывается к бьющим в него волнам — нигде ни клочка земли, ни одной черной точки, и сколько мы ни летим, вдали все так же поднимается пологий ледяной купол материка. Перелет предстоит долгий, около восьми часов, это примерно соответствует расстоянию от Мурманска до Симферополя, а в иллюминаторы виден только лед, лед и море с плавающими в нем ледяными горами, то белое, покрытое припаем, то серо-свинцовое — и тогда хорошо заметны волны. Устраиваемся в самолете поудобнее, а самолет здесь — не пассажирский лайнер Аэрофлота. Одни садятся на занимающие почти половину кабины дополнительные баки с горючим, другие раскладывают чехлы и рассаживаются на них. В машине тепло, но вентиляции нет, воняет бензином и курить нельзя, поэтому курильщики оккупируют небольшой отсек рядом с пилотской кабиной, там же на газовой плите кипит вода, и мы по очереди заходим туда поболтать и попить чаю. Всего пассажиров восемь человек: уже знакомый читателю Сердюков — он летит принимать только что построенную нефтебазу, мы двое, механики и радисты Молодежной, которые будут там зимовать, и Валера Чудаков, молодой научный сотрудник из гляцио-геофизического отряда. Он должен проверить свою аппаратуру, которая прямо с воздуха измеряет толщину льда под нами. Сразу после взлета выясняется, что приборы бездействуют, и весь остальной путь Валера спит на баке с бензином. Я ему очень завидую: не умею спать в самолете, а время тянется долго.

Но вот все кидаются к иллюминаторам: за ними медленно проходит высокая черная треугольная гора Гаусберг, названная так еще в начале века экспедицией Дригальского на корабле «Гаусс». Гора остается позади, и снова под самолетом ледяные берега, ледяные обрывы, ледяные острова в холодном серо-стальном море.

Неожиданно радист самолета подает Сердюкову и мне телеграмму: «Почему оставили гусеницу взяли биологов Буняк». Самолет, кажется, сотрясается от дружного смеха. «Ничего, обойдутся и без гусеницы», — хохочет Сердюков. Как выяснилось позже, гусеница уже была не нужна, санно-тракторный поезд, для которого она предназначалась, приближался к станции и никто о ней даже не вспомнил. Теперь очень важно, чтобы самолет не вернулся в Мирный с полпути, уж во второй-то раз Буняк наверняка поедет на аэродром и нам в Молодежной не бывать. Погода ухудшается, небо закрыто слоистыми серыми облаками, видно, как ветер гонит по морю высокие волны. Но самолет все летит вперед, теперь нужно только, чтобы его смог принять аэродром в Молодежной.

Летим и летим час за часом, и впереди показывается что-то черное. Подлетаем ближе и видим, что это земля, выступающая из льда. Далеко, километров на тридцать вперед, тянутся гряды невысоких сопок, блестят озера — оазис Вестфолль. И это оазис?! Все безжизненно — голый черно-коричневый камень, щебень, хребты и озера, это пустыня, более суровая, чем плоскогорья Памира или пески Сахары. Море бьется о мрачный скалистый берег, прибой кипит у мелких островков прибрежья. Только в Антарктиде такое место можно назвать оазисом, и по сравнению с бескрайним ледяным простором это действительно оазис. На островках видны крошечные точки — это пингвины, да и в самом оазисе, если по нему походить, можно найти следы жизни — мхи, лишайники, гнездовья птиц. К тому же и глаз отдыхает, встречая после бесконечного льда участок земли. Было бы очень интересно нырнуть: здесь береговая линия велика и население почти наверняка не такое, как в Мирном. Но это пока только мечта, самолет летит вперед, и Вестфолль (в нем расположена законсервированная австралийская станция Дэвис) остается позади. Снова бесконечные льды.

Пролетаем австралийскую станцию Моусон. Далеко внизу — крошечные домики, стоящие у моря. Пройдена половина пути, полет все продолжается.

Горы появляются все чаще и чаще, ледяной барьер чередуется с участками крутого скалистого берега. Подлетаем к Молодежной. С воздуха хорошо заметны здания, выкрашенные в яркие цвета — красный, зеленый, синий. Много скал и камней. Берег, кажется, отвесно обрывается к морю. Где мы здесь найдем спуск к воде? Блестят на солнце только что выстроенные резервуары нефтехранилищ, вблизи у берега стоит огромный танкер. Это «Фридрих Энгельс», он привез сюда топливо сразу на несколько лет. Легкий толчок — выпущены лыжи, снова бешено несется назад снег аэродрома — сели. Холодно, сильный ветер и мороз ниже 15°, а в Мирном еще вчера снег таял на солнце. Аэродром километрах в пятнадцати от станции, и единственное, что мы пока видим, — вездеход, ожидающий нас, и трактор с волокушей, груженной бочками с бензином для заправки самолета. Завтра ему предстоит лететь дальше, на станцию Новолазаревская. Как мы все — двенадцать человек, наше снаряжение, чемоданы и вещи прилетевших — поместились в одном маленьком вездеходе — до сих пор мне непонятно. Но факт остается фактом. Едем. Трясет, качает, ничего не видно, набились буквально как сельди в бочке, но, наконец, подъезжаем прямо к столовой. Это очень кстати, не ели уже часов десять, вылетели сразу после завтрака, сейчас по времени Мирного уже пора ужинать. Молодежная западнее Мирного, время отстает на четыре часа, так что поспели как раз к обеду. Галопом несемся к столовой и набрасываемся на еду. Молодежная переполнена почти так же, как Мирный, когда там собрались сразу две экспедиции. Сейчас здесь обе смены зимовщиков, геологи, вернувшиеся с полевых работ, — все с нетерпением ждут «Обь», которая должна подойти со дня на день. А пока койки стоят даже в столовой. Встречаем много знакомых, завязывается беседа. Сама станция гораздо лучше, чем Мирный: дома ярко выкрашены, стоят на высоких металлических сваях, снег проносит низом. Кругом много земли, точнее, камней, станция построена на большом скальном массиве. Во всем чувствуется опыт, накопленный со времени основания Мирного. Через несколько лет здесь будет столица советских антарктических исследований.

Морской припай взломало и вынесло всего три дня назад, спуститься к воде, вероятно, можно, но после взлома льда у моря еще никто не был. На берегу, говорят, стоит фанерная будка, в ней раньше работал гидролог. Сейчас на станции общий аврал, прокладывают трубопровод от танкера к хранилищу, которое расположено километрах в трех от корабля на довольно высокой сопке. Трубопровод состоит из легких алюминиевых труб и капроновых шлангов, на аврале работают все, и руководителям станции не до нас. Все же поселяют в балок, он сделан из листов прессованного картона, и при сильном ветре его продувает, но ничего другого пока нет, и нам выдают меховые спальные мешки. Включаем грелки — здесь все отопление электрическое, в балке делается довольно тепло. Решаем осмотреть берег, найти будку и выбрать место для погружений. Спускаться сегодня не станем, после восьми часов полета мы оба чувствуем себя неважно. Идем не по льду, а по щебню и камням, даже это кажется после Мирного необычным и приятным. До берега недалеко, метров четыреста-шестьсот, и он, к счастью, вблизи выглядит совсем не так, как с самолета. Здесь действительно настоящий берег, ледяной барьер у воды не выше 2–3 метров, можно в крайнем случае прорубить ступени. Шагаем вдоль берега и находим будку из фанеры, щели местами в палец шириной, но все же и это лучше, чем ничего. Удобного спуска вблизи нет, однако у берега плавает большая льдина, в нее вмерзли какие-то тросы и полосы железа. На льдину легко можно перебраться и погружаться с нее, вот только не перевернется ли она? Женя высказал опасения на этот счет, я же думал, что раз в льдину вмерзло железо, она как-нибудь постоит еще денек-другой. Если бы льдина под нами и перевернулась, это не грозило бы немедленной гибелью, мы бы только свалились в море и утонула бы часть снаряжения, а потом пришлось бы плыть в скафандрах метров восемьсот до того места, где можно выбраться на барьер. На всякий случай осмотрели еще километра полтора берега, но ничего лучшего не нашли, зато обнаружили выброшенные на лед водоросли — таких в Мирном не было. Завтра предстояло увидеть их под водой. Решили спускаться со льдины и к ужину вернулись на станцию.

Неожиданно Грузова охватила бешеная жажда деятельности. Он решил немедленно отыскать знакомого водителя и отвезти к будке электрические грелки, акваланги и снаряжение. К моему удивлению, все это ему удалось, и к ночи мы полностью подготовились к спускам. Женя, однако, не унимался. Он узнал, что на танкере есть компрессор, и решил срочно найти баллоны, поехать на корабль, накачать их и таким образом пополнить запас воздуха для будущих погружений. С трудом удалось убедить его, что пока воздуха достаточно, пробудем здесь скорее всего недолго и нашего запаса, наверное, хватит. Женя согласился отложить все это на завтра, и мы, в предвидении погружения в новое море, залезли в спальные мешки и заснули.

Наутро вскакиваем, кажется, что былая энергия вернулась, нет и следов вялости и апатии, так донимавших нас последние дни в Мирном. Бегом несемся в столовую. Холодно, около —12°, и сильный ветер порывами несет снег, но небо ясно и погружаться можно, хотя страхующему придется нелегко. В столовой мы первые, завтракает всего два человека: еще только восемь утра, а завтрак длится до девяти часов. Плотно набиваем желудки, ведь водолаз обязательно должен получить свои 5000 калорий, и идем назад в балок надевать скафандры. Натягиваем белье, гидрокостюмы, огромные сапоги — скафандры оканчиваются мягкими чулками и не предназначены для хождения по камням, а до места погружений около километра. Потом надеваем сверху меховые жилеты, а я еще поверх всего натягиваю свою пуховую альпинистскую куртку: она оказалась легче, теплее и удобнее штатного обмундирования. Складываем в рюкзаки шерстяные и резиновые перчатки, всякую мелочь. Все остальное уже лежит около места погружения. Пошли. Идти неудобно, скафандры предназначены для плавания и к тому же не имеют вентиляции, испаряющаяся с кожи влага остается внутри костюма, шерстяное белье сильно отсыревает. С трудом ковыляем по колеям вездехода, на котором вчера подвозили акваланги. Обычно мы старались надевать скафандры только перед спуском, но сейчас другого выхода нет, переодеваться в холодной будке тоже достаточно неприятно. Наконец добрались, в будке еще с вечера были включены электрогрелки, ветра не чувствуется, и кажется, что даже стало тепло. Впрочем, снег на полу лежит, как и раньше. Все же решили в следующий раз одеваться прямо здесь.

У Грузова есть основания высказать свое мнение о моих предсказаниях: льдина, с которой мы намеревались погружаться, хотя и стоит на прежнем месте, ночью-таки перевернулась. Но, раз уже это произошло ночью, то не перевернется же она днем снова! И мы решаем ею воспользоваться. Вешаем на грелки перчатки, заканчиваем последние приготовления — ну что же, пусть ветер гонит снег, пусть на полу лежит слой льда, мы готовы начать погружения в море Космонавтов. Осторожно перебираемся на льдину, помогаю Жене надеть акваланг. Ему предстоит спуститься первому. Он должен осмотреть прибрежную зону, мне достанется участок дна поглубже. Со льдины видно, что вода прозрачная, просвечивает дно, каменистое и совершенно безжизненное. Грузов опускается под воду — поднимаются редкие маленькие пузыри (погружения проходят под девизом «экономь воздух»).

Тянется время, десять минут… двадцать… тридцать… — это уже что-то новое, последнее время мы редко плавали так долго. Наконец через 47 минут Женя выходит. Он плавал вблизи берега и неглубоко, дно почти безжизненно, но встречаются отдельные губки, актинии, еще несколько видов животных — они все собраны. Поглубже дно покрыто толстым слоем диатомовых водорослей. Теперь наступает моя очередь. Надеваю тот же акваланг, в нем еще много воздуха — и в воду.

Льдина блестящим потолком нависает сверху, рядом с ней серебрится огромная стая крошечных мальков. Вода прозрачна, и видимость превосходна, все залито солнцем. Неглубоко, и я почти сразу касаюсь дна. Кругом щебень, почти безжизненный, лишь кое-где торчат актинии и небольшие губки. Мельком взглянув на эту зону, плыву от берега. Склон очень пологий, и глубина увеличивается медленно. Пустынная зона вскоре кончается, теперь дно сплошь покрыто мягким буровато-коричневым ковром мельчайших водорослей. Лишь необычайно прозрачная голубая вода напоминает здесь о море, а когда смотришь на дно, кажется, что находишься в каком-то пресном озере, где не видно ни одного животного, ни одной рыбки. Этот участок тянется очень долго, я все плыву и не вижу ничего нового, замечаю только две морские звезды, внешне совершенно такие же, как и в Мирном. Уже начинает казаться, что я потерял правильное направление и двигаюсь вдоль берега, но тут впереди показывается что-то темное. Ближе, ближе — это заросли водорослей, похожие на луг, но пурпурно-красного цвета. Появляются и животные: морские ежи, черви в трубках. Собираю образцы и вспоминаю, что точно такие же водоросли я видел в гербарии Ботанического института, вот только название под водой никак не приходит в голову. Глубина постепенно увеличивается. Среди красных водорослей появляются огромные, почти в человеческий рост кусты, это водоросль десмарестия, почти точно такая же растет в наших северных морях. Временами появляется ощущение, что я далеко отсюда, в Баренцевом море, до того все это внешне похоже. Сходство становится еще более полным, когда под водорослями я обнаруживаю несколько крупных витых раковин. В Мирном ничего подобного мы не находили, но на Севере подобные моллюски очень обычны. Все это наглядное проявление биполярности — явления, состоящего в том, что одинаковые или сходные формы обитают в умеренных и полярных широтах по обе стороны экватора, в северном и южном полушариях. Биполярность имеет и другую сторону: под воздействием близких условий по обе стороны экватора организмы, имеющие совершенно различное происхождение, часто оказываются очень похожими внешне. Наш материал давал много примеров и того, и другого рода.

Я продолжал плыть и добрался до гряд серого песка, которые чередовались с выступающими скалами. В песок закопались крупные белые двустворчатые моллюски. Наконец спусковой конец натянулся, я отошел на 100 метров, отплыть дальше было невозможно, глубина же оказалась всего 11 метров. Повернул назад и вскоре вылез, нужно было обсудить результаты первых наблюдений и составить хоть самый приблизительный план работы. Стало ясно, что многое здесь отличается от района Мирного. Конечно, встречались и одинаковые животные, но сам облик подводного мира был совершенно иным. Некоторые явления понять было нетрудно, например, бедность жизнью прибрежной зоны объяснялась тем, что лед над ней зимой заносит толстым слоем снега, в воду, следовательно, почти не проникает свет и там не могут расти водоросли. Мы решили, какой материал нужно собрать в первую очередь, и погрузились еще по разу.

Закончив погружения, наконец-то стянули с себя скафандры и отсыревшее белье и надели массу теплых вещей. Все это время шел отлив, и мы вскоре обнаружили, что кое-где у берега из воды выступают камни. В одном из таких мест решили вырубить ступени во льду для спуска к воде, чтобы погружаться на следующий день. Отдохнули несколько минут, великолепно чувствуя себя в сухой, мягкой и теплой обычной одежде, и снова взялись за дело. Лед был очень прочный и с трудом поддавался ударам пешни, но мы все-таки благополучно справились с работой.

После этого мы пошли на станцию обедать, а потом взялись за разборку собранного материала. За обедом узнали, что «Обь» ожидают завтра утром, нефтепровод готов, возможно, нам осталось пробыть здесь всего два-три дня.

На следующий день не происходит почти ничего нового. Стоим на камнях под барьером, ветер не чувствуется, снег проносит над головами, спускаемся и повторяем осмотр и сборы. В нескольких десятках метров от берега находим большой камень, который поднимается со дна до уровня 1,5 метров. Он весь покрыт крупными кустами ярко-красных водорослей, под ними большие черви в роговых трубках, губки, а у берега на той же глубине только голый камень. Это подтверждает предположение, что здесь дело в снеге, лежащем поверх льда: дальше от берега его сдувает в море. Во время спусков происходит казус: я спокойно работаю на глубине 4 метров, как вдруг какая-то сила подхватывает меня и выбрасывает на поверхность. Тщетно пытаюсь нырнуть снова — ноги и нижняя часть туловища высовываются из воды. Потом замечаю далеко на дне серую полоску водолазных грузов, — не понятно, каким образом они могли свалиться, — и прекращаю бесполезные попытки погрузиться. Надеваю другие груза, и при этом становится ясно, в чем дело: акваланг на мне запасной, старого образца, и его поясной ремень ничем не отличается от ремня и пряжки грузов. Я, видимо, на ощупь перепутал застежки и, вместо того чтобы закрепить груза на поясе, прицепил их к аквалангу. Потерю удается легко найти, заодно последний раз осматриваю дно, и на этом работы на первом разрезе заканчиваются. Собираемся возвращаться и видим, как «Обь» постепенно вырастает из-за горизонта и входит в соседнюю губу.

На станции царит оживление, завтра начнут сажать на корабль старую смену и сезонников. Трубопровод готов, но топливо не идет, считают, что где-то в трубах осталась снежная пробка. Ее ищут, но пока безуспешно.

Решаем сменить место погружений: часто бывает так, что на расстоянии нескольких километров население дна очень сильно различается. Поедем на танкер, он стоит у крутого берега, глубина, судя по карте, довольно большая. Возможно, удастся спустить с судна шлюпку и погрузиться с нее. Вдоль трубопровода — он протянулся на 3 километра — взад и вперед бегают вездеходы, копошатся люди. Большую часть разборных труб заменили сплошным капроновым шлангом, но горючее не идет по-прежнему.

Попутный вездеход, на котором едет начальник экспедиции Д. Д. Максутов, подбрасывает нас к танкеру. На крутой берег брошена веревочная лестница — штормтрап. С трудом перелезаем на корабль, нагруженные четырьмя аквалангами, грузами, рюкзаками с костюмами и множеством всяких мелких вещей: банок, скребков, ножей, веревок, перчаток — много требуется для всего лишь четырех погружений. Принимают нас так, как библейский отец принимал своего блудного сына. Правда, тельца не режут, видимо, за отсутствием такого, но кормят нас обедом, а вместо шлюпки предлагают спустить парадный трап. Взамен просят посмотреть, целы ли боковые кили судна, его, говорят, стукнуло о лед. Выслушиваем неизбежные разговоры о косатках, которые только вчера ходили рядом с кораблем, осматриваем море в бинокль, но ничего не замечаем. Потом спокойно переодеваемся в теплом машинном отделении — это совсем не то, что продуваемая ветром фанерная будка. Спускаемся к воде по парадному трапу. Солнца нет, и очень холодно, капли воды на снаряжении и костюмах почти мгновенно превращаются в лед, а вытащенная из воды веревка обледеневает и перестает гнуться. Только под водой, как всегда, ветра нет.

Надо мной громадный — его длина более 100 метров — танкер, гигантское двадцатиметровой ширины днище с выступающими килями покрыто обшарпанной краской и каким-то налетом. Внизу просвечивает грунт. Осматриваю боковые кили, — они целы, и опускаюсь вниз, на дно. Вода сероватая, но достаточно прозрачная и видно хорошо, Донное население несколько напоминает то, что было в Мирном, до глубины 8—10 метров опускается ледяная стена, потом начинается крутой скалистый склон, покрытый коричневыми диатомовыми водорослями. Погружаюсь глубже и попадаю в необычный мир. Разнообразие животных не поддается никакому описанию: камни сплошь покрыты известковыми трубками больших червей, множество различных морских звезд, моллюски, странные организмы, которые я не могу определить даже до типа, морской паук сантиметров сорок диаметром. Все дно кишит жизнью, организмов не меньше, чем в самых густонаселенных местах у Мирного. Примерно половину животных мы еще никогда не встречали, но здесь нет и следа крупных водорослей, которые образуют целые леса всего в 3–4 километрах отсюда. Лихорадочно хватаю животных, и всего через несколько минут обе сборочные сетки наполнены до краев. Погружаюсь глубже — число животных все увеличивается, крупные черные голотурии торчат из ила между камнями, тончайшие стержни кораллов поднимаются вверх, между ними ползают яркие желтые и красные моллюски. Сознаю, что не только за четыре погружения, но даже за неделю самой интенсивной работы здесь невозможно собрать сколько-нибудь полный материал, не говоря уж о количественном исследовании. На глубине 35 метров прекращаю спуск: склон оканчивается и начинается ровное илистое дно, на котором почти не видно животных. К тому же запас воздуха в баллонах подходит к концу, у нас теперь нет возможности заряжать акваланги до полного давления, с каждым перепуском из большого баллона давление все снижается и снижается. Нагруженный двумя полными сетками и захватив еще несколько новых крупных морских звезд, выбираюсь наверх.

У Грузова буквально глаза лезут на лоб при виде добычи, и пока мы перекладываем сборы, вокруг собирается немалая часть команды. Действительно, можно только поражаться, что здесь, где на поверхности нет ничего, кроме льда и голых камней, подводный мир населен такими разнообразными красочными, как будто выдуманными художником-абстракционистом, животными.

Жене не терпелось увидеть все своими глазами, он торопливо надел акваланг и исчез под водой. Он плавал недолго, запас воздуха в дыхательном аппарате был невелик, но тоже нашел немало интересного, а его впечатления в основном совпадали с моими. Сменив акваланги, спустились еще по разу, стараясь подробнее изучить более глубокую часть склона, и потом, чувствуя, что здесь мы только прикоснулись к полному тайн подводному миру, перетащили снаряжение назад на берег. Нам повезло: прямо на станцию шел тягач с грузом мяса, и через какие-нибудь 20 минут мы уже сидели в балке, разбирали материал и записывали наблюдения.

Как мы узнали на танкере, горючее по трубопроводу все не шло. На станции, особенно среди руководителей, чувствовалось беспокойство: несколько дней уже потеряно, люди давно посажены на «Обь», экспедиция задерживается, скоро начнутся осенние шторма, морозы, начнет замерзать море. Но ночью приходит радостная весть: топливо пошло. Дело оказалось проще простого: топливные насосы танкера, несмотря на высокую производительность, не развивали давления, необходимого для того, чтобы поднять горючее в хранилище, расположенное высоко на сопке. В середине трубопровода поставили дополнительную насосную станцию, и уже к утру почти все топливо было перекачано. Закончив выгрузку, танкер перешел в другую бухту и встал рядом с «Обью», чтобы пополнить с нее запас пресной воды. Стало ясно, что наше пребывание в Молодежной подходит к концу.

На следующее утро поехали на «Обь», чтобы спуститься у борта и заодно отвезти собранные коллекции и пустые баллоны. Вездеход сперва должен был подвезти пилотов на аэродром (предполагалась ледовая разведка), а потом уж довезти нас на «Обь», которая стоит довольно далеко, километрах в пятнадцати от станции. До аэродрома добрались благополучно, но там вездеход решительно отказался заводиться.

К счастью, с помощью самолетной рации удалось связаться со станцией и оттуда попутному тягачу дали указание зайти на аэродром и подвезти нас к кораблю. Вскоре мы уже были на «Оби», где нас радостно встретили в морском отряде, да и вообще на судне у нас было немало знакомых. Пошли к капитану с просьбой, чтобы для нас, как на танкере, опустили парадный трап. Он довольно охотно согласился, попросив нас заодно осмотреть корабельный винт: однажды «Обь» в море потеряла лопасть винта, видимо, поврежденную во время плавания во льдах. Мы не возражали, нам такую задачу выполнить было гораздо проще, чем судовым водолазам.

Первым погружается Женя и, проплавав 20 минут, выходит из воды. Он не в восторге: население на дне чрезвычайно бедно, к тому же он выронил из сетки и потерял скребок. Моя очередь. Вначале осматриваю винт. Винт громадный, каждая лопасть больше человеческого роста, бронза тускло поблескивает в воде. Никаких повреждений нет, только кое-где отлетел цемент, удерживающий крепежные гайки. Это вполне естественно после такого долгого и тяжелого плавания. Опускаюсь на дно, кругом безжизненная каменистая пустыня. Голый серый камень, лишь местами встречаются чахлые кустики водорослей и отдельные мелкие животные, ничего похожего на то обилие жизни, которое встретилось нам вчера. Сколько ни плаваю, не вижу ничего заслуживающего внимания, к тому же мешает сильное придонное течение. Выхожу наверх, сегодня больше спускаться не станем, незачем. Закончено наше изучение моря Космонавтов, на завтра назначена посадка на «Обь» всех оставшихся еще в Молодежной. Долго уговариваем начальника экспедиции Д. Д. Максутова отправить нас назад в Мирный самолетом, — он вылетит через несколько дней, как только позволит погода. Но Дмитрий Дмитриевич, который всегда охотно шел нам навстречу, на этот раз непреклонен. Тщетно пробуем доказать, что это позволит поработать еще несколько дней, ответ вполне определенный: «Садитесь на судно, ваша программа выполнена, работы окончены». Не остается ничего другого, как подчиниться.

«Обь» переходит в бухту Заря, где будет брать пресную воду. На следующий день к вечеру туда отправляется целый караван машин: один тягач тащит передвижную электростанцию, второй — насос, в нескольких вездеходах едут последние пассажиры и руководители экспедиции. Окружающий пейзаж необычен для Антарктиды, снег лежит лишь кое-где между сопками, невысокие кроваво-красные и серые хребты, местами рассеченные разноцветными жилами, тянутся на несколько километров вокруг. Небольшое озерко, из которого собираются брать воду, покрыто льдом толщиной в несколько десятков сантиметров, более гладким, чем поверхность только что залитого катка. Лед прозрачен как стекло, и на дне видны мельчайшие камешки, некоторые из них необычайного голубого цвета. Во льду пробиты проруби, но перекачка воды еще не началась. К нашему удивлению, корабль стал метрах в ста от берега, так как здесь еще сохранился припай и ближе подойти трудно. С «Оби» к озеру тянут шланг для воды. Грузим наше снаряжение и тут же засыпаем в полной уверенности, что утром будем уже далеко в море.

Просыпаемся, но не слышим привычного шума машин и механизмов, корабль стоит, как вкопанный. Выходим на палубу — мы все на том же месте. Вода идет с трудом, замерзает в насосах и шланге, ночью к тому же в насосе лопнула диафрагма и несколько часов воду не перекачивали. Отойдем не раньше, чем вечером.

Так почему бы нам не осмотреть под водой новый участок? Проверяем запас воздуха. Мы сделали уже 14 погружений, воздуха остается совсем немного. Давление в аквалангах всего 70 атмосфер, но и этого достаточно для трех небольших погружений. Погружаться будем прямо со льда, метрах в полуторастах от судна. Вытаскиваем на лед снаряжение, многочисленные зрители с готовностью помогают нам поднести его к месту спусков. Рядом с широкой полыньей, в которую будем нырять, возвышается вмерзший в лед айсберг. Отгоняем зрителей от кромки льда — лед может не выдержать тяжести людей, — и я погружаюсь. Начало спуска на этот раз приносит мало нового, дно похоже на то, что мы видели раньше, но не на одно какое-то место, а на что-то среднее из всех. Снова диатомовые водоросли, ежи, морские черви. Погружаюсь все глубже, 25 метров, 28, 30 — прямо надо мной нависает громадный айсберг, становится темнее. На дне появляется ил, из него торчат тонкие и нежные стержни кораллов, на поверхности лежит множество крупных офиур, диск каждой диаметром не меньше 5–7 сантиметров, а подвижные руки раскинулись сантиметров на тридцать. Собираю несколько штук и погружаюсь глубже — почти совсем темно, дно кажется безжизненным, беру в баночку образец ила. Ощущение довольно неприятное: сверху ледяной потолок, темнота, запас воздуха уже подходит к концу, дышать становится труднее. Поднимаюсь выше, подача ненадолго увеличивается, опять делается легче дышать, еще можно проплавать несколько минут. Потом воздух кончается, и остается только выйти наверх.

Вышел. Ил пахнет сероводородом, этот ядовитый газ образуется в грунте из остатков животных, если вода у дна не содержит достаточного количества кислорода. Понятно, что почти ничто не может жить в подобной среде. Рассматриваем офиур, вспоминаем, что одну такую же нашли в Мирном, тоже на довольно большой глубине.

Женя погружается, воздуха хватает всего на 25 минут. Теперь остался только один заряженный дыхательный аппарат. Разыгрываем, кому погружаться. Досталось Грузову. При первом спуске у него не хватило воздуха осмотреть глубины, теперь он хочет опуститься поглубже. Ныряет и постепенно погружается, но уже через каких-нибудь 10 минут подает сигнал «выбирай конец, выхожу наверх». Через минуту Женя уже наверху, выясняется, что манометр акваланга замерз и неверно показывал давление, воздух кончился почти моментально на глубине 25 метров. Наши работы в Молодежной окончены, но Женя хочет еще спуститься в пресное озеро, пользуясь тем, что в четвертом акваланге еще есть немного воздуха, его хватит на погружение, так как озеро очень мелкое. Я неохотно соглашаюсь — зачем, дно озера и так хорошо видно — и не возражаю только потому, что самые нелепые на первый взгляд идеи приносят иногда неожиданные результаты. Пообедав, дотащили с помощью зрителей снаряжение до озера, и Грузов спустился в одну из лунок, сделанных при установке насосов. Сверху было отлично видно, как он плавает под водой, лед был уже не так идеально прозрачен, как вчера, но еще пропускал достаточно света. Но вот что неожиданно: то, что мы сверху приняли за камни, на самом деле оказалось водорослями, которые покрывали дно озера довольно толстым слоем. Женя тщательно собрал их, они представляли интересную находку, хотя исследование пресноводных озер не входило в нашу программу. Через 25 минут воздух кончился и Женя вылез; он сообщил, что под водой ему было необычайно тепло, гораздо теплее, чем при погружении в море. По верить в это было трудновато: его гидрокостюм на воздухе тотчас покрылся коркой льда. Но если учесть, что в озере вода подо льдом сохраняет температуру +4°, а в море —2°, то нельзя не согласиться, что разница может быть очень чувствительной.

Погружения окончились, а «Обь» все еще не была заправлена пресной водой. Почти все пассажиры, в том числе и мы, отправились собирать камни. Выветривание горных пород в Антарктиде часто создает самые причудливые формы, к тому же вблизи Молодежной можно найти красивые гранаты темно-вишневого цвета, полевые шпаты и, если повезет, кристаллы горного хрусталя. Геолог (впрочем, морской геолог, так что сбором он занимался, как и все мы, любительски) нашел такой кристалл правильной пирамидальной формы и очень чистый. Неожиданно разразилась эпидемия коллекционирования камней, захватившая почти всех. Можно было видеть, как кое-кто, сгибаясь под непомерной тяжестью, тащил камни такого размера, что разместить их можно было разве что в саду, как памятники, или уж в зарубежном музее абстрактного искусства. Назавтра, когда наконец танки наполнили водой и вышли в море, началась демонстрация и мена камней, так что дел нашлось немало. Забегая вперед, замечу, что, когда мы добрались до Ленинграда, камней на корабле сильно поубавилось. Подозреваю, что они покоятся на дней морей от Южного океана до Балтики и если когда-нибудь коллеги нашего морского геолога Жоры Фелюшкина извлекут их оттуда, у них будет материал для создания прелюбопытнейших теорий о переносе горных пород из южного полушария в северное.