С аквалангом в Антарктике

Домой, домой!

Наконец-то мы действительно проснулись в море. Пробиваясь между ледяными полями, временами выходя на открытую воду, корабль снова идет в Мирный. Опять кругом льды, айсберги, но все это уже настолько примелькалось и надоело, что не хочется даже смотреть. Впрочем, нам вообще ничего не хочется, усталость и безразличие охватывают нас с новой силой. До Мирного шесть дней пути, и они ничем не запоминаются; почти асе время валяемся на койках. Даже неоднократные попытки начать составление отчета приносят поистине жалкие результаты: за все время были написаны какие-нибудь две страницы. Погода все время хорошая, нам везет, но местами в море уже встречается молодой лед — конец марта, середина осени.

Возвратились в Мирный, здесь все уже покрыто свежим снегом и холодно, совсем не так, как раньше. Все планы продолжать работу пришлось на время отложить, стоянка судна предполагается недолгой. Санно-тракторный поезд уже в 600 километрах отсюда, когда он вернется, «Обь» возьмет на борт людей и тотчас выйдет в обратный путь. Капитан торопит с отходом, экспедиция и так задержалась по сравнению с намеченными сроками, а море вскоре начнет замерзать. Для нас самое главное — упаковка и погрузка. Все предстоит делать самим, так как «спасение утопающих — дело рук самих утопающих», весь персонал станции занят перекачкой топлива с пришедшего сюда танкера, разгрузкой смазочного масла и другими срочными работами. Приходится возить весь груз на своей шлюпке и поднимать на палубу по одному ящику маленькой гидрологической лебедкой. Все дни одинаковы: запаковываем ящики, затаскиваем по десять штук в шлюпку, некоторые весят по 100–150 килограммов, а грузить приходится с узкой обледеневшей лесенки в качающуюся лодку. Потом запускаем в балке подвесной мотор, даем ему прогреться и устанавливаем на шлюпке. Все время дует сильный стоковый ветер, но под самым ледяным барьером тихо и мы добираемся до «Оби» без приключений. Втаскиваем ящики на палубу, и все начинается сначала. Работаем с утра до ночи, надо торопиться, начнись настоящий шторм — и нам придется бросить здесь часть оборудования. Тем временем на судно сажают отзимовавших полярников и сезонников, с танкера перекачивают топливо, но санно-тракторный поезд застрял в глубине Антарктиды: там пурга, видимость 2–3 метра.

Но вот у нас пока все кончено: снаряжение на корабле, наша лодка стоит под бортом, а сами мы сидим в салоне, можно денек отдохнуть, а потом подумать о продолжении работ. Два часа назад отошел от берега танкер, мы еще видим вдали его огни, 16 человек возвращаются на его борту на Родину. Неожиданно на нашем корабле начинается суматоха, матросы бегают взад и вперед, возятся с причальными концами, поворачиваются стрелы лебедок. К нам подбегает помощник капитана: «Срочно перегоните вашу шлюпку к четвертому трюму, поднимем ее наверх, мы сейчас отходим». Почему, зачем — не успеваем понять. Чертыхаясь, вылезаем из теплых кресел и перетягиваем шлюпку, стрела лебедки тотчас подхватывает его и поднимает на палубу. И тут нас вызывают к начальнику экспедиции, он тоже остался на борту «Оби»: «Танкер намотал что-то на винт, потерял ход и управление, ветром его относит к айсбергам. Просят вас спуститься и посмотреть, «Обь» будет стоять наготове, чтобы в случае нужды взять танкер на буксир. Готово ли ваше снаряжение?» Очень хочется ответить, что мы уже три дня работаем не отдыхая, что на «Оби» есть судовые водолазы, что спасение судов не входит в наши задачи. Но… мы переглядываемся и соглашаемся, ведь просят-то нас.

Едва пыхтя дизелем, подходит катер с танкера. Море покрыто шугой, в системе охлаждения мотора замерзает вода, словом, картина не из приятных. Никакого настроения погружаться у нас нет, да и понятно: это не менее рискованно, чем наши обычные спуски, а опыт судовых работ у нас невелик. Дизель на катере то и дело останавливается, завести его удается с трудом, но в три часа ночи мы наконец на танкере. Нас встречают капитан танкера и капитан-наставник А. И. Ман, тот самый Ман, который водил «Обь» в ее первый антарктический рейс. Причиной аварии, как выяснилось, были капроновые швартовые концы. Когда танкер стоял у берега, на него обвалилась часть ледяного барьера и засыпала лебедки, при отходе выбрать концы оказалось невозможно. Их пришлось отрубить, и часть, видимо, намоталась на винт. Решили спускаться, как только рассветет, сейчас это бесполезно, винт глубоко в воде, в темноте все равно ничего не увидеть. Часть балласта перекачивают в носовые танки, чтобы винт оголился. Ждем утра. Странное ощущение охватывает на этом судне: кругом все мирно и спокойно, сияет электрический свет, а в то же время корабль совершенно беспомощен и в любую минуту может столкнуться с айсбергом. Хорошо еще, что его благополучно вынесло ветром и течением из прибрежного района, где полно отмелей и подводных скал. Начинает светать, и мы приступаем к делу. К спуску готовится Пушкин, у которого наибольший опыт судовых работ.

Винт уже наполовину вышел из воды, но он под свесом кормы и с палубы не виден. Саша надевает поверх водолазного скафандра брезентовый костюм, которым на танкере пользуются при очистке трюмов: так будет теплее и меньше шансов порвать резину. Пушкин садится в маленькую люльку, и его начинают спускать с палубы вниз — неудачно, веревки, на которых подвешены инструменты, страховочный конец водолаза и трос, ведущий к люльке, путаются, все начинает вращаться и скручиваться. Приходится поднимать наверх. Лишь со второй попытки удается опустить Сашу вниз, там он слезает с доски, из которой состоит люлька, и плывет под корабль. Через несколько минут оттуда доносится стук молотка, лязг металла — работа началась. Тянутся томительные минуты ожидания. Светает, но солнце еще не встало. Мы стоим на палубе и слушаем. Так проходит час. Спускают шлюпку, она подходит к винту, но работать с нее невозможно, мешает сильная волна. Удается все же передать Пушкину дополнительный инструмент — только что наточенные зубила. Танкер тем временем все ближе подносит к большому айсбергу, вскоре он уже нависает над правым бортом. Через несколько минут мы сталкиваемся — раздается удар, треск, вся корма завалена обломками льда. К счастью, сила столкновения невелика и повреждения ограничились смятыми ограждениями. А как-то там Пушкин? Ничего, жив, его защитила нависающая над винтом корма. Через два с половиной часа он подплывает к борту, и его поднимают на палубу. Вид у Саши измученный, да это и понятно, мы не спали больше суток, а работа не из легких. Положение, оказывается, тяжелое: на винт намотан не только капроновый конец, но и толстый прорезиненный шланг для перекачки топлива. Часть витков удалось срубить, но шланг, видимо, плотно забился в узкий зазор между винтом и сальником, через который проходит вал винта.

Спускаюсь я. Крошечная люлька мотается из стороны в сторону, пока меня медленно опускают с высоты трехэтажного дома. Вылезаю из люльки и плыву к винту. Теперь он виден хорошо: огромные лопасти торчат из воды, вал вышел на поверхность наполовину, все покрыто ледяной коркой. Вылезти на вал не удается: он чересчур велик и после нескольких неудачных попыток устраиваюсь верхом на лопасти винта. Волны время от времени накрывают с головой, приходится изо всех сил сжимать ногами обледеневший металл, чтобы не смыло в воду. Но все же принимаюсь за работу, и, к моему удивлению, скоро становится тепло: очень уж много надето шерстяных и резиновых вещей. Довольно быстро удается снять один оборот шланга и передо мной предстает малоприятное зрелище: весь промежуток между винтом и корпусом плотно забит спрессованными витками капронового троса и шланга. Вращение мощного винта превратило все в сплошную монолитную массу, целиком заполнившую узкий, всего в несколько сантиметров зазор. Ясно, что все наши усилия ни к чему не приведут, и очистить винт так, сидя на лопасти, невозможно. Но попытаться все же следует, и я пилю, режу и рублю зубилом, но плотная и упругая масса почти не поддается. Проходит около двух часов, а дело почти не двигается. Пора выходить наверх. Подплываю к люльке, и меня поднимают.

То, что я могу сообщить, неутешительно, но такова действительность. Дальше все происходит без нашего участия. «Обь» берет танкер на буксир и с немалыми трудностями — несколько раз лопаются буксирные тросы — заводит его в плотный морской лед. На открытой воде перекачать балласт так, чтобы винт целиком поднялся из воды, невозможно из-за сильного уменьшения остойчивости, но это удается сделать во льду. Вокруг винта строят помост из досок и принимаются за очистку. Канат вырезают ножами, пилят, рубят, но справиться с работой удается только после того, как обнаруживается, что даже мокрый капрон можно выжечь паяльной лампой. Наконец винт делает первый оборот, и радостный крик вырывается из десятков ртов. Спустя 3–4 часа балласт перекачан назад, винт снова в воде, корабль может продолжать путь. Подходит «Обь», мы перебираемся на нее. Ревут гудки, и танкер медленно идет следом за «Обью», наш корабль ледокольного типа и прокладывает путь во льдах, которые теперь с каждым днем делаются толще и плотнее.

Через несколько часов выходим на открытую воду, прощальные гудки — и через полчаса танкер исчезает за горизонтом.

Снова стоим у Мирного. Теперь только поезд удерживает нас в Антарктиде, а он уже неделю стоит на одном месте, в 600 километрах от Мирного, — сплошная пурга мешает ему продолжать путь. Пора уходить, но нельзя бросить людей, и, хотя капитаны торопят, а море замерзает все сильнее, приходится ждать. Помочь поезду нельзя ничем, и руководители экспедиции не скрывают своей озабоченности. Пока решают, что «Обь», чтобы не терять времени, завтра направится на морские работы. Отход назначен на 13 часов, утром у нас еще будет время погрузиться со шлюпки у берега. Судно, кроме того, во время морских работ должно подойти к небольшому острову Адамса милях в двадцати от Мирного. Было бы очень интересно осмотреть там морское дно, чтобы узнать, отличается ли оно от ближайших окрестностей Мирного.

Утром спускаем шлюпку и, поставив на нее подвесной мотор, отходим вдоль берега метров на триста от корабля. Море почти сплошь покрыто шугой, и мы с трудом находим каналы чистой воды. Заходить в шугу не стоит, она забьет систему охлаждения мотора, который и так не предназначен для работы в Антарктиде. Саша уже готов, но мотор мы не останавливаем, только снижаем число оборотов до минимума и вытаскиваем винт из воды: если мотор остановить и он остынет, то на морозе уже не заведется. Пушкин прыгает в море. Погружение не продолжительно, на дне нет ничего нового, все очень похоже на виденное раньше, и меньше чем через полчаса Саша уже снова сидит в лодке. Самое интересное, что он нашел — это огромный мягкий коралл больше человеческого роста, такие большие нам раньше не встречались. Опускаем в воду винт и плывем к небольшому мысу километрах в полутора от корабля. Спускаюсь в воду, она довольно мутная и у поверхности вся наполнена крошечными ледяными кристаллами, кажется, что попал в жидкую ледяную кашу — море замерзает вовсю. Дно обнаруживается на глубине 9—10 метров, здесь тоже нет ничего нового. Решаю спуститься поглубже и плыву вниз вдоль склона. Видимость довольно плохая, не больше 5 метров. Снова смотрю на глубиномер, он по-прежнему показывает 10 метров, видимо, он еще на поверхности очень остыл и теперь внутри замерзла вода. Решаю осторожно погрузиться примерно до тридцатиметровой глубины. Спускаюсь, вижу каменистые скаты, каньоны, площадки, покрытые песком, склон довольно пологий. Трудно определить глубину, и кажется, что она еще невелика. Останавливаюсь, собираю животных, снова погружаюсь. Появляется ил, все очень напоминает некоторые места в Молодежной, опять собираю и спускаюсь немного глубже. Вот теперь, кажется, примерно то, что нужно. Снова ищу животных, но пора и подниматься выше. Плыву вдоль склона вверх и внезапно чувствую странную скованность движений, мне ни за что не пройти весь этот склон обратно, я страшно глубоко, глубже, чем когда-либо раньше, и к тому же плавал совсем не так, как можно на такой глубине. Придется всплывать прямо вверх, а безопасность в таком случае зависит от того, какая здесь глубина и сколько времени я на ней пробыл. Смотрю на спусковой конец: он уходит вертикально вверх. Дергаю три раза. Плавно взмываю и поднимаюсь, поднимаюсь, поднимаюсь. Наконец вода снова наполняется ледяными иголками — поверхность. Вылезаю в шлюпку:

— Сколько я был под водой?

— Двадцать пять минут.

— А сколько выдали конца?

— Семьдесят метров.

Действительная глубина погружения была, конечно, меньше, но насколько — трудно сказать. Теперь вопрос: обойдется ли на этот раз без кессонной болезни или напоследок она нас не минует? Плывем назад, сижу в лодке и слежу, не начнется ли зуд кожи или боль в суставах — первые признаки «заломая», так называют водолазы это заболевание. Надеюсь, что шансов на это немного и все обойдется. Так и вышло, хотя ждать несколько часов было очень неприятно. Подходим к «Оби», теперь будет спускаться Грузов. С корабля кричат, что через час мы должны быть на борту, но этого вполне хватит для одного погружения.

Женя снимает штормовку, меховой жилет и начинает надевать груза и акваланг. Неожиданно, когда он поворачивается к нам спиной, мы видим огромную дыру в резине костюма. Заклеить ее на морозе невозможно, а возвращаться на корабль и идти снова нет времени. Подходим к борту, лебедка поднимает шлюпку, и вскоре «Обь» выходит на морские работы. Вечером корабль останавливается: море почти сплошь покрыто молодым льдом, невозможно опустить за борт приборы, а время есть — поезд все еще не двинулся с места. Это уже вызывает общее беспокойство: там у них продукты подходят к концу. Завтра к поезду полетит самолет, но что он сможет сделать в сплошной метели? В глубине материка пурга, но на побережье ночь безветренна. Ярко мерцают звезды, временами небо озаряют сполохи южного полярного сияния.

Утром видим, что тихая ночь не прошла бесследно: на море больше нет открытой воды, все покрывает сплошной молодой лед — ровный, блестящий и гладкий, толщиной сантиметров десять-двадцать. У острова Адамса нам поработать не удастся, корабль не подойдет вплотную, так как нет карт, шлюпке не пробиться через лед, а пройти пешком еще нельзя, лед слишком тонок. Наши работы в Антарктиде закончены. Самолет слетал к поезду и обнаружил необычную вещь: тот стоял в пологой ложбине километров тридцать шириной, по которой несло снег даже тогда, когда кругом было безветренно и солнечно. Теперь стало ясно, что ждать осталось недолго, 15 километров можно пройти в любую пургу, а дальше была прекрасная погода и размеченный вехами путь. Спустя несколько часов машины вышли из пурги, и отплытие стало делом часов, а не дней.

На следующий день — последний день в Антарктике — «Обь» остановилась в море недалеко от Мирного. Впереди виден пологий белый купол материка. К нему приковано общее внимание. Погода хорошая, тихо и ясно, все всматриваются туда, ожидая, когда же появятся машины. Бинокли переходят из рук в руки. Но вот уже можно различить чуть заметную точку, потом она распадается на несколько отдельных пятнышек — это идут машины. Все ближе, ближе, их уже можно сосчитать. Километрах в пятнадцати от Мирного они останавливаются в последний раз, чтобы собраться и вместе вернуться на станцию. Не проходит и трех часов, как «Обь» подходит к берегу, по штормтрапу спускаются с ледяного барьера участники экспедиции, вернувшиеся с поездом. Судовое радио передает последнее коммюнике: «Санно-тракторный поезд находится в Мирном. Начальник поезда Теплинский и водители на борту «Оби». Отход судна через час».

На барьере собираются почти все остающиеся в Антарктиде зимовщики, мы толпимся на палубе. Гремят выстрелы салюта, ракеты с шипением шлепаются на лед. Прощай, Антарктида, теперь остается только обратный путь. Ломая молодой лед, корабль отходит от берега; чистой воды уже нет, и видно, как задержавшееся в прибрежье стадо китов одним с нами курсом спешит в открытое море. Чтобы вздохнуть, они проламывают тонкий лед головой. Еще два дня чувствуем себя в Антарктиде, судно медленно пробирается среди ледяных полей и, наконец, выходит в открытое, свободное ото льда море.

Обратный путь удивительно похож на наше плавание в Антарктиду. Снова айсберги, шторма, альбатросы — все это проходит перед нами, но уже в обратном порядке. Но если условия ничуть не изменились с тех пор, как мы плыли в Антарктиду, то общее настроение сильно отличается от того, что было полгода назад.

Теперь дело сделано и можно отдохнуть, даже пошевелиться не хочется, и я с трудом заставляю себя взяться за перо и бумагу: к концу плавания нужно представить предварительный отчет о проведенных работах. Однако обнаруживается, что за делом время проходит быстрее, чем в томительном безделье, и после четырех дней отдыха я снова начинаю регулярно работать.

Холода кончились за один день, на подходе к Кейптауну впервые после Антарктиды пробилось солнце, стало тепло, а на следующий день палубу уже усеяли загорающие: после Антарктиды приятно отогреться на солнцепеке. Начали чистить и красить судно, в этих работах участвует и вся экспедиция, но так как для нас смена длится всего 2–3 часа, это никого особенно не затрудняет. Снова мы в тропиках с их спокойным морем, редкими и бурными теплыми ливнями, солнцем прямо над головой, летающими рыбами и удивительным однообразием медленно проходящих дней. Малейшая неожиданность превращается в событие: как-то раз, когда мы лежим на корме корабля и жаримся на солнце, впереди по курсу показывается какое-то бурое, обросшее бревно или ящик. Приближаемся, и внезапно «ящик» выставляет из воды голову и ласты, потом ныряет — это большая морская черепаха. Тут уж все начинают следить за морем и вскоре замечают еще двух или трех черепах.

Вообще же тропические моря едали от берегов очень бедны жизнью. Дело в том, что развитию планктонных водорослей, дающих начало всем пищевым цепям в открытом море, мешает высокая температура воды. Правильнее сказать, не сама температура, а нагревание поверхностных слоев воды, которые становятся легче, чем глубинная холодная вода, и плавают на ней, почти не перемешиваясь. Водоросли быстро расходуют запас питательных солей из верхних слоев, а новых с глубины не поступает. Поэтому открытое море, где мы плывем, пустынно, даже летучие рыбы попадаются редко, не говоря уж о птицах, дельфинах и китах. Только там, где вблизи побережий или островов выходят на поверхность богатые солями глубинные воды, океан буквально вскипает жизнью.

Время тянется долго, и если в день отплытия казалось, что вот он, конец экспедиции, совсем рядом, осталось только добраться домой, то теперь, как это ни странно, складывается впечатление, что Ленинград делается все более и более далеким. Лишь ежедневные отметки на карте показывают, что мы все же продвигаемся вперед.

Заходим на несколько часов в Пуэнт-Нуар в Республике Конго (Браззавиль), на борту заболел летчик, и его отправят на Родину самолетом. У нас есть возможность выкупаться на пляже и пройтись по улицам небольшого городка.

Потом опять заметно приближаемся к Дакару. В ожидании такого события идут приготовления: срочно гладят белые парадные рубашки, утюжат брюки. Самодеятельная парикмахерская работает вовсю: за зимовку полярники обросли густыми, а если и не густыми, то длинными волосами. Руководство экспедиции обсуждает вопрос, как быть с Пушкиным: он отрастил бороду и не желает ее брить, как бы в Дакаре его не приняли за священника. Но и эта проблема разрешилась: бороду подстригли, после чего вид Пушкина удовлетворил наших руководителей. Время от времени неизвестно откуда выползают различные слухи: например, что в Дакаре международный кинофестиваль, туда пришло пассажирское судно «Победа» (это, так сказать, реальная основа) и можно будет пересесть на него и вернуться в Одессу с заходами в Италию, Грецию, Турцию и еще куда-то (это уж полнейшая фантазия), нужно только доплатить до стоимости туристской путевки. Энтузиасты уже начинают составлять списки желающих и обсуждать детали будущей поездки, когда все это оказывается выдумкой досужих шутников. Идут бесконечные обсуждения, на что лучше истратить в Дакаре валюту, куда пойти, ехать ли на экскурсию, собираются группы желающих идти вместе. Опять зашли в узкие ворота в волноломе, и «Обь» встала на то же место, что и полгода назад. Нас уже не особенно интересовали африканские сувениры, больше хотелось нырнуть в тропиках. Самым подходящим для этой цели казался небольшой остров Горе с крутыми скалистыми берегами. Мы знали, что этот остров посещается туристами, но как туда попасть, нам было неизвестно, а поскольку по-французски мы не говорили, выяснить это было не так-то просто. В первый день стоянки успели только побывать на пляже и узнать, что на остров ходит катер, туда всего лишь 20 минут хода. Нырять в акваланге — пожалуйста, никакого разрешения не нужно. Позагорали и выкупались, народу на пляже было совсем мало: сухой сезон не время для купания. Встретили работников советского посольства, они сказали, что акулы встречаются часто, но случаев нападения на людей не было. Выяснили также, что по субботам и воскресеньям можно съездить на рифы вблизи города, туда перевозят негры на пирогах и нырять там очень интересно. Но это было не для нас: задержись мы — и судно опоздает с выходом из порта. В Дакаре довольно много подводных охотников и ныряльщиков, но, как оказалось, в аквалангах почти не опускаются, это очень дорого, а сами акваланги здесь даже не продаются, нужно выписывать из Франции. Обучение подводному плаванию и зарядка аппарата воздухом тоже стоит недешево. Это было для нас несколько неожиданно: в нашей стране акваланг доступен тысячам, а здесь теплое море, исключительно богатое рыбой, но погружаться под воду могут лишь немногие.

Поговорив, натянули маски и ласты и полезли в воду. О каких-либо сборах нечего и думать: сильный накат и совсем небольшая, 4–5 метров глубина, так что даже в аквалангах работать было бы трудно. Вода довольно мутная и не очень теплая, около 21°, но мы все же видим немало очень своеобразных водорослей, морских ежей и звезд и несколько красивых тропических раковин. У небольших скал, выступающих из песка, вьются стаи мелких, необычайно ярких рыбешек, слабое представление о них может составить тот, кто видел ярчайших синих рыб-ласточек Черного моря. Неожиданно я замечаю на дне какое-то странное существо. Оно стоит совсем рядом со мной, буквально нос к носу, немного похожее на большую камбалу — довольно плоское, исчерченное поперечными коричневыми полосами. Потом вижу устремленные на меня глаза и маленькие вытянутые щупальца. Это каракатица (или сепия), близкая родственница спрутов и кальмаров. Протягиваю руку, но здесь не Антарктика, где осьминоги позволяют брать себя руками: моментально, как будто даже не пошевелившись, каракатица исчезает в мутноватой воде.

Потом я, очень довольный, рассказываю своим товарищам об этой встрече. Один известный француз-подводник пишет, что впервые увидел каракатицу на восьмой год своих погружений: так совершенна у этих животных маскировочная окраска. Мои соратники легко находят ответ: «Ну, он нырял восемь лет, а ты сколько?» Тоже, оказывается, почти десять лет.

Еще немного походили по городу, купили тропических фруктов, впрочем, их немного, не сезон, и возвратились на корабль. Завтра — на остров Горе, но на это нужно еще получить разрешение. Это удалось, хоть и с некоторым трудом: чтобы попасть на утренний катер, надо уйти с корабля в семь часов утра, а на берег начинают пускать с восьми. Но так или иначе, все улажено. Поехали вчетвером, я с Грузовым и двое физиков из морского отряда. Пушкин с нами поехать не смог, накануне он неудачно спрыгнул с трапа и подвернул ногу. Теперь он даже ходил с трудом, опираясь на палочку, и о нырянии не приходилось и думать.

Встаем рано утром и идем к пристани. Порт пустынен, совсем не жарко. Подходим к воротам, у которых, снаружи порта, расположена небольшая пристань. Полицейский у ворот пытается нам объяснить, что иностранцы должны проходить через главный выход, это примерно в километре отсюда, но услышав: «Soviet ship «Ob»! То the Goore island! île Gore!»[1], широко улыбается и распахивает ворота.

Катер очень похож на наши речные трамвайчики. Сейчас иностранцев, кроме нас, нет, но пассажиров, в основном негров и мулатов, довольно много. На острове, как потом оказалось, живет несколько тысяч человек. Катер отчаливает точно по расписанию, и через 20 минут мы уже подходим к острову. Здесь нас ожидает неприятный сюрприз: остров окружен пенистым кольцом прибоя. Тихо только в маленькой бухточке, куда входит катер, но здесь песчаный пляж и погружаться неинтересно.

Надеваем на плечи акваланги и выходим из поселка. Остров очень красив и экзотичен, к скалам, о которые бьется океан, опускаются крутые склоны, покрытые богатой растительностью, лишь кое-где вьются узкие тропинки. Все немного напоминает крымские берега, но растительность куда ярче и богаче. Высоко над нами поднимаются стены средневековой крепости, кругом тихо и пустынно, не видно ни одного человека, только странная собака какой-то африканской породы увязалась за нами, да небольшие хищные птицы, похожие на коршунов, носятся в воздухе. На крепостных стенах и среди камней греются на солнце крупные, сантиметров тридцать длиной, яркие желто-голубые ящерицы, моментально скрывающиеся при нашем приближении.

Спускаемся к морю. Накат очень силен, огромные волны разбиваются о берег, фонтаны брызг летят вверх. С большим трудом удается выбрать место, где рядом с огромным выступающим из воды камнем удары волн несколько слабее. «Спускаться или нет… Вот вопрос…». С одной стороны, конечно, очень хочется, но если волнение окажется слишком сильным… Но тут на несколько минут накат стихает, подошли более слабые волны, и мы решаем погружаться. Первым лезть мне, у меня больше опыт спусков в подобных условиях, да и плаваю я получше. Примем, конечно, все меры предосторожности.

Иду к воде. Войти в воду нетрудно даже при сильном накате, так как всегда можно выбрать момент, когда к берегу подходят самые мелкие волны и прибой на время утихает. Гораздо труднее выйти из воды, так как пловец видит только одну волну, ту, которая идет на него, и не знает, каковы будут следующие.

Как раз подходят большие волны. Когда вода отступает, камни обнажаются на 3–4 метра, и хорошо видно, что внизу все покрыто красными водорослями, а на поверхности скал растут огромные, сантиметров десять, морские желуди с раковинами, острыми как ножи. По скалам бегает множество мелких черно-красных крабов. Но вот, наконец, волнение слабеет, я натягиваю маску и прыгаю в воду. Она довольно прозрачная, но масса пузырей воздуха от прибоя, которые медленно поднимаются вверх, мешает что-либо разглядеть. Я изо всех сил плыву вперед, стараясь за короткий миг покоя уйти поглубже, туда, куда волнение почти не доходит.

Но глубина увеличивается очень медленно, и передо мной все время встают обросшие водорослями и морскими желудями камни, доходящие почти до поверхности. Несколько секунд все шло хорошо, но тут к берегу подошли большие волны. Плотная стена воды обрушилась на меня, стремясь сорвать маску, закрутить и вышвырнуть на берег; в этот момент я как раз находился между двумя скалами и, упершись в них руками и ногами, с трудом сумел удержаться. Я понял, что сделал ошибку, отплывать от берега нужно было по поверхности воды, где меня, по крайней мере, не могло ударить о камни, покрытые острыми раковинами балянусов. Но теперь делать было нечего, нужно было удерживаться, когда волна шла на меня, и использовать те мгновения, когда вода текла в другую сторону. В следующую же секунду течение сменилось, меня бросило вперед и я понесся с невероятной под водой скоростью. Затем все стало повторяться с удивительной размеренностью. Как в ускоренной киносъемке, мимо меня проносились скалы, морские ежи с длинными и толстыми иглами, моллюски в изящных раковинах, асцидии, крабы на длинных и тонких ножках, но собрать я ничего не мог, все силы уходили на борьбу с волнами. Стаи тропических рыб окружили меня сплошным кольцом, ни дна, ни воды не стало видно за их телами. Меня поразило, насколько они похожи на рыб, снятых в фильме Кусто «В мире безмолвия». Словно для того, чтобы это сходство увеличилось, к моим ногам подплыл огромный, длиной в метр и высотой сантиметров в сорок, красный морской судак — он, казалось, только что сошел с киноэкрана — и стал тыкаться зубастой мордой мне в ласты. «Теперь по сценарию не миновать и встречи с акулой», — подумал я, но акула так и не появилась. К сожалению, нельзя было разглядеть рыб получше, они мелькали вокруг, как тени, а я не мог даже повернуть головы. Самым важным было не потерять ориентировки, и это удалось. Глубина стала увеличиваться, между камнями появился песок, состоявший из обломков раковин, волнение чувствовалось слабее. Рыбы стало меньше, ее, видимо, особенно привлекала полоса прибоя, где ей, вдобавок ко всему, не страшны были ни рыбаки, ни подводные охотники. Я опустился еще глубже, на глубине 11–12 метров дно сделалось песчаным и ровным, вода стала более мутной.

Я знал, что Грузов наверху очень беспокоится, и решил выйти, ничего не собирая, хотя на дне было немало интересного: моллюски, морские звезды, ежи различных видов. Без особых приключений я подплыл поближе к берегу и поднялся. Волна, даже самая большая, была не страшна, она лишь качала меня вверх и вниз, не следовало только приближаться к самому берегу, где на волнах образовывался гребень. Женя стоял, скрестив руки перед собой, — сигнал, что подходят большие волны и выбраться из воды нельзя. Но вот он поднял руки над головой и помахал ими — надо выходить. Я рванулся вперед, проплыл оставшиеся до берега 20–30 метров — тут главное действовать быстро, пока к берегу вновь не подошли большие волны. Выскочил на скалы и поспешно отбежал от воды, ведь большая волна поднимается вверх по берегу куда дальше, чем малая, и может легко смыть обратно только что вылезшего подводника.

Мне очень не хотелось, чтобы Женя спускался, хотя я и был уверен, что при правильном поведении опасности почти нет. Но отменить погружение было нельзя, раз уж я сам нырял. Женя долго стоял, выбирая момент и, наконец, спрыгнул. Ему не повезло, он потерял ориентировку, вынужден был всплыть и выйти на берег; после этого он уже не выражал желания проделать все с начала. Я колебался, не спуститься ли еще раз для сборов, но шел прилив и накат усиливался, в конце концов благоразумие взяло верх. Мы очень жалели, что не взяли с собой резиновую лодку, с которой могли бы погружаться на некотором расстоянии от берега без всякого риска. А так на дне было немало интересного, но сделать мы ничего не могли.

До отхода катера оставалось еще много времени и мы успели осмотреть крепость, когда-то защищавшую вход в Дакар, а теперь ставшую приманкой для туристов. На огромных орудиях было немало надписей, и среди них мы нашли одну русскую, кто-то из рыбаков побывал здесь до нас. Потом пошли в исторический музей, но он оказался довольно бедным, и поэтому, или потому что мы не могли читать по-французски без словаря, не оставил сильного впечатления. Затем направились в музей моря, но по ошибке попали на морскую биологическую станцию. Это было бы для нас очень интересно, но единственный сотрудник не говорил ни по-русски, ни по-английски. Музей моря, куда мы наконец добрались, был невелик, но с очень хорошей экспозицией, мы узнали среди экспонатов немало беспозвоночных и рыб, которых только что видели в море.

Оставался еще час, и Женя вместе с нашими физиками, которые тоже умели пользоваться аквалангом, поплавал еще немного в бухточке, защищенной волноломом. Там, впрочем, не оказалось ничего, кроме песка да нескольких раков-отшельников. Потом вернулись на «Обь» и через два часа уже вышли в море.

Оставалось еще две недели пути. Время тянулось очень медленно, но все-таки оно шло, и сначала оставшийся путь измеряли днями, потом тем, сколько раз осталось поесть в столовой, а потом счет пошел на часы.

Утром 16 мая мы увидели последний остров в нашем путешествии — Котлин. Подошел катер, на нем прибыли представители Арктического института, таможенные служащие. Пока шло оформление документов, мы все плыли и плыли вперед, с берега и кораблей махали руками, «Михаил Калинин», тоже ходивший в Антарктиду, гудками приветствовал возвращение нашей экспедиции. И вот перед нами причалы пассажирского порта, мы видим знамена, флаги, букеты цветов. Нас ждут наши родные. Брошены причальные концы, милиционеры с трудом сдерживают толпу на берегу. Медленно опускается трап — наша экспедиция окончена.

И хотя было ясно, что наши погружения в Антарктике — это только начало, что обработка полученных материалов потребует больше времени и труда, чем вся экспедиция, можно было быть довольными. Мы были среди тех, кто осваивает далекий шестой материк, приоткрыли дверь в подводный мир Антарктиды и принесли науке кое-что действительно новое. Но к радости встречи с родными и друзьями примешивалось смутное чувство горечи от того, что шестой континент с его удивительным подводным миром, в котором осталось еще так много неизвестного — ведь сделан только первый шаг — остался далеко от нас и вновь, казалось, стал недоступным и почти нереальным. Мы чувствовали, что снова сделаем все от нас зависящее, чтобы еще раз побывать в Антарктике и глубже проникнуть в неисследованное.

«Обь» — Ленинград — Дальние Зеленцы