С аквалангом в Антарктике

Первые шаги

К утру следующего дня «Обь» пробила в припае канал длиной около полукилометра. Из Мирного пришли два легких вездехода и вскоре ушли назад, увозя письма и посылки, которые так ждали там, на полярной станции, после долгой зимовки. Уехал и начальник транспортного отряда вместе с несколькими водителями тракторов — нужно было организовать разгрузку. В этом деле, как впрочем, и в любом другом в Антарктиде, предвиделись немалые трудности. Морской лед был еще прочен и выдерживал вес трактора и груженых саней, но сверху на нем лежал толстый, до 1,5 метров слой снега. Он скрывал целые озера талой воды, выступившей поверх морского льда. На ледовой трассе, длина которой превышала 28 километров, трактора то и дело проваливались в эту воду, и для того чтобы их вытащить, требовалось много сил и времени. Морской отряд на легком вездеходе был послан разведывать наиболее удобный путь и размечать его флажками. Пока трасса не была проложена, разгружать судно было нельзя, и на лед опустили только самолеты, которые тут же начали летать между Мирным и нашим кораблем, перевозя полярников и срочный груз — фрукты и мясо.

К утру ветер, дувший всю ночь, утих, погода стала тихой и теплой. Радуясь возможности сойти с борта изрядно надоевшего всем за долгий путь судна, десятки зимовщиков бросились на лед размять ноги. Место стоянки оказалось как раз на пути, по которому ходят к своим гнездовьям пингвины. Подкормившись в море, они вылезают на лед и отправляются высиживать птенцов. Когда запасы накопленного жира начинают иссякать, одна птица из пары сменяет другую, и та отправляется в море отъедаться, потом опять возвращается в колонию и птицы вновь меняются местами. По льду непрерывно движутся пингвины — одни идут к морю, другие возвращаются к гнездовью. Маленькие любопытные пингвины Адели охотно подходят прямо к кораблю, у них нет врагов ни на земле, ни на льду, и поэтому они чувствуют себя в полной безопасности. Человека они нисколько не боятся и, если их рассердить, кидаются, подпрыгивают и хватают клювом за штаны. Такие повадки пингвинов давали полную возможность всем любителям фотографии и киносъемки сняться на льду вместе с этими любопытными птицами.

Гораздо флегматичнее крупный императорский пингвин, который, если ему не мешать, почти не обращает внимания на человека. Двигаясь по льду, он обычно не идет, а скользит, отталкиваясь от поверхности льда лапами и короткими крыльями-плавниками. Пингвина, направляющегося к колонии, очень трудно остановить — он упорно, несмотря на все помехи, стремится к цепи. Когда же птица идет назад к морю, то при приближении человека она останавливается и иногда даже сама к нему подходит.

Но, пока вся экспедиция наслаждалась кратким вынужденным отдыхом, нам предстояло приступить к той работе, ради которой мы сюда пришли. Глубина у места стоянки корабля достигала 400 метров, и добраться в аквалангах до дна мы, конечно, не могли. Следовало, однако, ответить на два важных вопроса.

Во-первых, для дальнейшей работы мы должны были знать, светло ли подо льдом. Если там светло, мы сможем обойтись без осветительного оборудования. Второй вопрос: населена ли нижняя поверхность льда? Наконец, нужно было проверить снаряжение, и, в частности работу телефонной станции.

Скоро все снаряжение было готово. За кормой корабля образовалось довольно большое пространство открытой воды, в которой плавали лишь отдельные мелкие льдинки. Туда мы и намеревались спуститься. Я пошел в рубку и попросил руководителей экспедиции разрешить погружение. Капитан-наставник спросил, не лучше ли отложить спуск, так как судовые водолазы в подобных условиях спускаются только в случае крайней необходимости, например, для ликвидации аварии. Пришлось ответить, что раз мы пришли сюда, чтобы проводить подводные работы, то чем раньше мы их начнем, тем лучше. После обычного упоминания косаток погружение было разрешено.

Акваланги, телефон, кабель уже лежали на льду у борта судна. Мы начали одеваться. Я предпочел надеть свой старый, уже сильно поношенный скафандр, в котором больше ста раз спускался в Баренцево море. Пушкин тоже натянул истертый, весь в заплатах костюм. Новые, склеенные специально для Антарктики скафандры мы решили пока не надевать: в этом погружении многое и так делалось в первый раз, не стоило добавлять еще и непривычное снаряжение. Предстоящее погружение было не слишком сложным, но мы не чувствовали обычной уверенности: все-таки это было наше первое погружение в Антарктике. Сказывался и долгий перерыв в спусках. За время длительного перехода через экваториальные широты мы, безусловно, потеряли форму и отвыкли от холодной воды. Вдобавок нас окружило более сотни зрителей, спешивших запечатлеть редкое зрелище на кино- и фотопленку. Некоторые были вполне убеждены, что видят нас в последний раз. Мы очертили круг около места погружения и громко попросили не заходить за него, не задавать нам вопросов, не высказывать своего мнения и не давать советов до окончания спусков. Мне не приходилось видеть водолаза, которому было бы приятно присутствие зрителей, так как перед любым спуском подводник и без того испытывает нервное напряжение. Наблюдатели послушно выстроились по краям круга.

Теперь оставалось только надеть акваланги и можно было спускаться под воду. Внешне мы оба сохраняли полное спокойствие, но, когда я протянул руку, чтобы взять акваланг, то заметил, что она чуть заметно дрожит. Надел груза, ласты, акваланг, сполоснул стекло маски водой, обвязался сигнальным концом и подключил к кабелю разъемы телефона. Саша помог мне натянуть шлем, к уху прижался телефонный наушник, за спиной привычно зашумел дыхательный автомат акваланга. «Как слышишь?» — тихо сказал я в загубник. «Отлично», — загудело в наушнике. Подошел к краю льда и между плавающими льдинами опустился в воду. Вода, если не считать плавающих у поверхности ледяных кристаллов, была совершенно прозрачна, и я ясно видел примерно в 30 метрах от себя винт и руль «Оби». Из полыньи вниз падал сноп света, куски льда в воде сверкали и искрились. Вода вокруг была яркого светло-голубого цвета, но внизу и по сторонам, где тянулся сплошной ледяной покров, этот цвет освещенной солнцем воды постепенно густел и переходил в глубокую тьму. Очень странным казалось полное отсутствие предметов, на которых можно было бы остановить взгляд. Внезапно почувствовал давление на уши и, взглянув на глубиномер, увидел, что нахожусь уже на глубине 12 метров — возникла небольшая неприятность: тяжелый телефонный кабель, свисая со льда, тянул меня вниз. Я начал подниматься, сильно гребя ластами, но всплывал очень медленно — кабель действовал, как привязанный груз. Его длина составляла 50 метров, и мне вовсе не хотелось в первый же раз погружаться на такую глубину. Я давно не спускался с телефоном и не сразу сообразил, что выход очень прост. «Выбирай кабель», — сказал я в загубник. «Есть выбирать», — раздалось в наушнике, и петля начала исчезать, конец кабеля уползал из воды, поднимаясь на поверхность. Теперь я легко смог всплыть наверх, к самому ледяному покрову. Как бы оплавленный лед над головой напоминал ровный белый потолок, на свет он казался прозрачным, чуть желтоватым. Никаких следов жизни не было видно, только пузыри выдохнутого из акваланга воздуха струйками разбегались подо льдом. Эти струйки переливались и сверкали точно пролитая ртуть — на границе воды и воздуха происходило полное внутреннее отражение света.

Я начал отплывать в сторону, углубляясь под ледяной покров. Кабель, выпускаемый с поверхности, вновь стал появляться в поле моего зрения. Отошел метров на тридцать и услышал: «Кабель выдан весь». Тяжелый кабель сильно отвисал и своим весом не давал мне возможности отплыть подальше. Теперь нужно было определить освещенность. Я посмотрел на свои руки и ноги, они были хорошо видны, но дальше везде простиралась черная бездна. Больше под водой делать было нечего, и я вышел на поверхность. Первое погружение было недолгим и продолжалось всего 21 минуту. На мне были две пары шерстяного белья и скафандр, поэтому я совершенно не замерз посла короткого спуска и, как это часто бывает, чувствовал себя гораздо лучше, чем до погружения. Нервное напряжение исчезло бесследно.

Снял акваланг, резиновые перчатки, надел поверх скафандра меховой жилет и встал на страховку. Наступила очередь Пушкина погрузиться под воду. Переключили телефон, проверили слышимость, и Саша исчез под водой. Он взял с собой небольшую полиэтиленовую банку и скребок на тот случай, если на льду окажется какая-либо водоросль или животное. По телефону я прекрасно слышал его ровное и спокойное дыхание. О том, что он видит, я не знал ничего: от шума дыхательного автомата и бульканья воды речь водолаза делается неразборчивой, и поэтому телефон служит только для передачи коротких сигналов, а не для разговоров под водой. Через несколько минут я спросил в трубку: «Как самочувствие?» Никакого ответа. Я сильнее нажал клапан микрофона и спросил снова — опять безрезультатно. Положение становилось затруднительным: по правилам я должен был вытаскивать водолаза за спусковой конец, но я прекрасно слышал, что он дышит ровно и спокойно, и был совершенно уверен, что он чувствует себя хорошо. Если поднять водолаза наверх, он наверняка будет очень недоволен. Пытаться узнать о самочувствии, подавая сигнал по концу, было бесполезно: конец был связан с тяжелым кабелем и слишком сильно провисал в воде. Раз за разом я кричал в телефон: «Самочувствие!» — и наконец получил ответ: «Чувствую себя хорошо, тебя слышу очень плохо». Таким образом, слышимость почему-то была односторонняя. Через 25 минут Саша вышел из воды. Погружения были закончены, наступила пора ответить на бесчисленные вопросы. В банке у Пушкина лежала тонкая нитевидная водоросль, которую он нашел подо льдом. Это было бы великое открытие, если бы, рассматривая эту водоросль в бинокулярный микроскоп, мы не установили, что она являлась всего лишь ниткой, видимо, только что выброшенной с корабля.

Наши впечатления о первых спусках в основном совпадали. Мы теперь убедились на практике — теоретически мы знали это и раньше, — что работать в Антарктиде сможем. Мы спорили только о том, откуда берется свет под водой: я считал, что свет проходит главным образом через лед, а Саша полагал, что свет падает из разводья за кормой. Мы не смогли достаточно далеко забраться под лед, и оба предположения были вполне разумны. Хотя мы пока не обнаружили подо льдом никакой жизни и не ответили на вопрос об освещенности, но зато покончили с сомнениями в возможности погружений и приобрели необходимую уверенность в своих силах.

Телефон разобрали, и обнаружилось, что в одно из соединений на заводе забыли поставить уплотняющую резиновую шайбу и в разъем просачивалась вода. Через полчаса все было исправлено, мы запаковали наше снаряжение в ящики и подготовили их к выгрузке. Пока наш груз не был отправлен в Мирный, нам там делать было нечего, и на ближайшее время нас включили во вспомогательную группу морского отряда, которая тоже разведывала трассу для тракторов. Под руководством кандидата географических наук Я. П. Кобленца мы два дня почти без перерывов разъезжали по трассе, сверлили лед, измеряли толщину снега, слоя талой воды и прочного льда. Условия движения транспорта на деле оказались даже хуже, чем казалось вначале: тракторы вязли в мокром снегу, проваливались по двигатель в талую воду под снегом и только с огромным трудом, по очереди вытаскивая друг друга, медленно ползли вперед.

К концу второго дня работы, уже сильно устав, мы вернулись на судно и завалились спать. Проснулся я оттого, что кто-то бесцеремонно тряс меня за плечо: «Аквалангистов срочно на мостик». «Что за дурацкие шутки!» — спросонья огрызнулся я, приняв это за обычный розыгрыш и притом далеко не высокого уровня. Спустя несколько секунд в каюту вошел штурман с тем же самым известием, и я понял, что дело серьезное. Наскоро одевшись, мы с Пушкиным поднялись на мостик. Там уже были капитан и капитан-наставник, остальные руководители накануне вылетели в Мирный. На носу судна, одетые в спасательные жилеты, суетились матросы, лихорадочно разбирая лючины, закрывающие носовой трюм. Им помогали, правда без спасательных поясов и жилетов, все члены экспедиции, еще оставшиеся на «Оби». Из мощных водоотливных насосов за борт обрушивались целые водопады воды. «Судно получило течь в первом трюме, уровень воды поднялся на три метра. Не сможете ли вы спуститься и осмотреть снаружи корпус? В каком виде ваше снаряжение?» — обратился к нам капитан. Наше снаряжение было уже уложено в ящики, и погрузиться под воду мы могли бы только через 2–3 часа, к тому же корабль должен был сначала отойти назад, так как у носового трюма вплотную громоздился лед. Узнав об этом, капитан решил подождать с нашим погружением до тех пор, пока не станет ясно, успевают ли насосы откачивать воду. Полчаса прошло в ожидании. Трюм открыли и начали срочно перекладывать груз, чтобы добраться до пробоины. Следует сказать, что трюм делится съемными настилами на три этажа, которые заставлены ящиками, бочками, катушками кабеля и троса, словом, самым разнообразным грузом. Для того чтобы попасть вниз, к месту, откуда поступала вода, нужно было передвинуть в трюме груз и снять хотя бы часть промежуточных настилов.

Наконец замеры уровня воды показали, что она пошла на убыль — насосы откачивали воду быстрее, чем она прибывала через пробоину. «Ну, мы еще не тонем, отмените водяную тревогу», — громко обратился капитан ко всем собравшимся на мостике. Спасательные пояса исчезли, но работа не прекращалась. Мы были свободны, так как к пробоине можно было добраться изнутри судна.

На следующий день работы по заделке пробоины продолжались и одновременно грузы из первого трюма начали выгружать на подошедшие к борту сани. После авральной работы все в трюме стояло в полном беспорядке, команда была занята ликвидацией аварии. С большим трудом мы нашли все наши ящики и выгрузили их на сани. Вместе с другими грузами они медленно поехали в Мирный: 28 километров тракторы проходили почти за сутки.

Выяснилось, что когда «Обь» пробивала канал во льду, в стальных листах обшивки образовалась трещина. Позже, воспользовавшись перерывом в разгрузке, судно вышло из припая. Судовые водолазы поставили на пробоину снаружи пластырь, после этого трещину заварили изнутри, место сварки усилили накладками, и работа по пробивке канала возобновилась. Авария была ликвидирована, но довольно много оборудования, включая электростанцию для теплового бурения, теплобуры, почти весь запас радиозондов на год работы и кое-что другое промокло и либо пришло в полную негодность, либо требовало ремонта.

На следующий день самолет доставил нас в Мирный. Сани, на которых были наши грузы, медленно двигались туда же.

Мирный был переполнен. Станция, на которой нормально зимует около шестидесяти человек, теперь вмещала больше двухсот полярников двух экспедиций. Жилые комнаты были сплошь заставлены раскладушками, на них же спали во всех сколько-нибудь пригодных для этого помещениях, часто вовсе не предназначенных для жилья. Нас временно поселили в бало́к — передвижной домик на санях. Отряду Федорова предстояло отправиться в нем в глубь Антарктиды для радиолокационного измерения толщины льда. Пока отряд состоял из двух человек; нельзя сказать, чтобы они обрадовались нашему появлению — в балке нужно было устанавливать аппаратуру. Впрочем, пока еще она находилась на «Оби», в том самом трюме, где после аврала все стояло вверх дном. Мы могли быть спокойны: в ближайшие дни аппаратура там и останется и выселяться не придется.

В тот же день караван тракторов и саней с самыми различными грузами, в том числе и с нашими ящиками пришел в Мирный. Началась разгрузка. Во всех этих операциях тяжелее всех, безусловно, приходилось трактористам. Под ослепительным, обжигающим кожу солнцем они должны были делать рейс за рейсом, каждый из которых в оба конца часто длился больше суток, да еще трактора то и дело так проваливались в снег, что высовывалась лишь выхлопная труба да верхняя часть дизеля. Лица трактористы бинтовали, чтобы уберечься от солнечных ожогов, глаза, как впрочем, все в Антарктиде, защищали темными очками. За весь рейс они могли немного отдохнуть только на «Оби», пока грузы из трюмов выгружали на сани. Да, разгрузка была нелегким испытанием для людей и техники транспортного отряда.

Гораздо легче шла разгрузка саней в Мирном. Сюда за восьмичасовую смену никогда не приходило больше четырех саней, а бывало и так, что их совсем не было. Многочисленные и тяжелые грузы нефтебазы, минуя Мирный, шли прямо на небольшой остров Строителей в двух с половиной километрах от станции. Там их разгружали бригады строителей и монтажников.

О приближении саней к Мирному извещали по радио, и бригада «грузчиков», в которой в лучшем случае было 10–12 человек, справлялась с одними санями примерно за час. Еще на «Оби» были составлены списки трех разгрузочных бригад — тогда они включали около восьмидесяти человек, причем в них не входили сотрудники сезонных отрядов, так как время их пребывания в Антарктиде очень ограниченно и к работе нужно было приступать немедленно. Однако теперь, в Мирном, в этих бригадах, как ни странно, осталось немногим больше 30 человек и почему-то туда попали все сезонники, в том числе и мы. Впрочем, на этот счет в Мирном даже сложилась поговорка: «Один грузит, а десять из-за углов смотрят». Не то чтобы разгружать было трудно, но разгрузка отрывала от дела, а то, что ею занималась всего пятая часть полярников, казалось несправедливым. Я поинтересовался у главного инженера, в силу каких обстоятельств разгрузка проводится именно так. «Видите ли, — ответил он, — наши люди передают дела, знакомятся с условиями работы». Так оно, конечно, и было, но я все же так и не понял, почему передающие дела не могли выйти на свежий воздух из душных комнат, где они, окутанные облаками табачного дыма, корпели над многочисленными актами передачи, и разгрузить одни, другие сани. Это ничуть не повредило бы ни работе, ни им самим. Так или иначе, спорить на эту тему было бесполезно, и следовало подумать о том, как лучше использовать 16 часов, свободных от выгрузки. Мы решили сделать все от нас зависящее, чтобы возможно скорее начать первые спуски и выяснить, существует ли сам предмет нашего исследования, иначе говоря, населено ли вообще дно на доступных нам глубинах. Ради экономии времени сил не жалели, и спустя всего два дня компрессор для зарядки аквалангов был собран и запущен, остальное оборудование распаковано и тоже подготовлено к работе.

Предстоял важный шаг — выбор места для первых погружений. План был составлен еще в Ленинграде, но мы скоро увидели, что он нуждается в больших поправках. Далеко не везде можно было проехать, местами лед прорезали трещины, непроходимые для машин. У некоторых островов лед покрывали снежные заносы толщиной до нескольких метров. Решили остановиться на острове Строителей. Пока не окончилась разгрузка, некому и не на чем было возить нас к месту работы, а на этом острове строили нефтебазу, туда каждый день ездили рабочие и возили грузы. Таким образом, попасть туда было нетрудно. Второй вариант — погружаться прямо рядом со станцией — мы отвергли, решив отложить это на время, когда по льду уже нельзя будет ездить на вездеходах и не останется ничего другого, как погружаться в этих местах. На острове Строителей, к тому же, взрывали скалы для оснований нефтехранилищ, и взрывники охотно согласились проделать во льду отверстие для спусков.

Однажды, после ночной разгрузки, мы взяли легкие нарты (таскать их вместо собак предстояло нам самим), бур для льда, лот, карту и вместе с рабочими поехали на остров Строителей. Первую лунку решили пробить над глубиной 10–15 метров. Выбрали по карте подходящее место и начали бурить. Это оказалось нелегко, бур то увязал в мокром льду, то спотыкался о прослойки прочного стекловатого льда, твердого и плотного. Наконец, бурка была готова, толщина льда оказалась 220 сантиметров. Стали измерять глубину — лот легко, метр за метром, уходил вниз, вытягивая шнур, и даже на глубине 40 метров мы не достали дна. По карте в этом месте должно было быть 8—10 метров, разница была великовата. Подойти еще ближе к берегу было нельзя, остров окружали мощные снежные наносы. Перебрались на новое место, начали все сначала, глубина оказалась 34 метра — многовато для первых спусков. Глубины на карте сильно отличались от действительных, но так как мы находились почти рядом с берегом, в этом не было ничего невозможного — едва ли гидрографическое судно подходило сюда. Только на шестой раз нашли глубину 12 метров. На следующий день приступили к взрыванию льда. Иван Федосеевич Кулик, опытный взрывник, был настроен благодушно и считал, что изготовление лунки диаметром метра в полтора займет не больше получаса. Мы тоже так полагали. Пробурили во льду четыре отверстия на глубину около полуметра, Иван Федосеевич заложил в них аммонитовые шашки, присоединил детонаторы и провода. Грянул взрыв, фонтан льда и снега взлетел в воздух. На месте взрыва дымилась воронка глубиной около полутора метров, до воды, следовательно, оставалось еще сантиметров семьдесят. Взрывник был очень недоволен таким результатом, принес мешок тола и бросил его в воронку. Взрыв теперь был гораздо сильнее, облако черного дыма, осколки льда и копоть взлетели в воздух широким веером. Вслед за тем из лунки вырвался водяной вал, который затопил все вокруг. Мы поблагодарили Ивана Федосеевича, и он удалился, очень довольный.

Подойдя к краю воронки, мы увидели, что благодарить-то, собственно говоря, было не за что. Огромное отверстие, больше четырех метров в диаметре, на глубину полутора метров было заполнено битым льдом, и все это нам предстояло вычистить, прежде чем можно было бы погружаться в воду. На наше счастье, было очень тепло, и мы, раздевшись до рубашек, приступили к чистке. Добавим несколько слов в оправдание Ивана Федосеевича: он действительно опытный взрывник, а рвать лед так, чтобы всегда получалась небольшая, не забитая льдом лунка, очень трудно. Прочность льда меняется не только с его толщиной, но и в зависимости от кристаллической структуры, а она, в свою очередь, зависит от возраста льда, температуры и еще от множества причин. Позднее мы имели возможность убедиться, что одного способа взрывания, пригодного на все случаи, скорее всего вообще не существует. Так или иначе, очистку нужно было обязательно закончить в тот же день, иначе за ночь обломки льда могли снова смерзнуться в сплошную массу. Вокруг нас, с интересом следя за работой, собрались строители с острова: вездеход в Мирный что-то запаздывал. Мы как раз вытаскивали самые крупные ледяные обломки. Рабочие доверительно сообщили нам, что гидролог, расчищая с вои лунки, льдины такого размера вытягивает трактором. Трактора под рукой не было, и пришлось обойтись без него. Наступления ночи мы могли не бояться: в это время года здесь круглые годы светло. Все же к вечеру успели очистить лунку и к ужину вернулись.

На другой день на попутных санях подвезли снаряжение и вблизи лунки поставили палатку. Вообще-то нужно было бы установить теплую арктическую палатку с каркасом или поставить у лунки балок, но пока мы не знали, стоит ли постоянно работать на данном месте, и для первого раза ограничились обычной тонкой четырехместной палаткой. Дни стояли необычно тихие и теплые, и нам казалось, что так будет всегда. Организация лагеря и окончательная очистка лунки заняли еще день. Не терпелось узнать, что же делается на дне, и я, натянув шлем, опустил лицо в воду. К моему большому разочарованию, я не увидел ровно ничего: слишком светло было наверху и темно под водой.

И вот утром 16 декабря мы вновь были на острове. Вместе с нами приехал врач Мирного, Валерий Михайлович Леонов, милейший человек и страстный кинолюбитель. Он сам спускался в акваланге в Черном море, и первое погружение в Антарктике было для него, конечно, очень интересным. Думаю, однако же, что его появление объяснялось не только этими причинами. Во всяком случае, в руках у него был сверток с медикаментами и хирургическими инструментами.

Было довольно холодно, около —9°, с материка дул пронизывающий ветер. Лунка за ночь покрылась толстой коркой льда, но ее оказалось нетрудно вычистить. Все это нас не пугало, на севере приходилось надевать снаряжение в снежном доме и спускаться при морозе 16° и сильной пурге. Правда, в палатке было хуже, чем в снежной хижине, — тесно, холодно и неуютно, и мы поспешили поскорее натянуть шерстяное белье и скафандры. Резиновые перчатки от мороза сделались совсем жесткими, и я засунул обе пары — свою и Сашину — себе на живот. Они постепенно согрелись там и к тому моменту, когда их нужно было надевать, снова стали мягкими и гибкими. В прошлый раз я спускался первым, и теперь право стать первым человеком, увидевшим дно моря Дейвиса, принадлежало Пушкину. Я приготовился встать на страховку и поверх скафандра натянул еще меховой жилет и штормовую куртку.

Саша исчез под водой. Некоторое время вода в лунке еще бурлила от пузырей выдохнутого воздуха, потом и они исчезли: Пушкин подо льдом отошел в сторону от лунки. Нас связывали теперь только капроновый конец и кабель, но я отчетливо слышал по телефону дыхание водолаза, и это очень успокаивало. Нетерпение мое было велико: в эти несколько минут выяснялось, правильны ли были наши планы, не зря ли мы пришли сюда, почти за 15 000 километров от дома. Медленно тянулись минуты, кабель постепенно уходил в прорубь, но ни это, ни успокоительный шум дыхательного автомата в наушниках — ничто не могло сообщить мне хоть какие-нибудь сведения о том, что видит водолаз под водой, всего лишь в 15–20 метрах отсюда. Я не выдержал и нарушил неписанное правило, согласно которому по телефону передаются только сигналы, имеющие прямое отношение к спуску; думаю, что в таких исключительных обстоятельствах это было простительно. «Есть ли жизнь?» — спросил я в микрофон. «Полно ежей, звезд, актиний», — пришел ответ. Все было ясно, и беспокойство моментально сменилось острым желанием оказаться под водой и увидеть все своими глазами.

Не прошло и пятнадцати минут с начала спуска, как я услышал: «Выбирай кабель». Я удивился: выходить из воды, если только все в порядке, было еще рано. Вскоре Саша появился в лунке, высунул голову и снял шлем. По его сияющему лицу было сразу видно, что никаких неприятностей не произошло. «Здесь всего полно, можно начинать работать». Очень хотелось расспросить его подробнее, но эти разговоры следовало отложить до того времени, когда Пушкин окончательно выйдет из воды. Наша работа всегда начинается с тщательного осмотра дна и сбора наиболее распространенных животных и растений. Я подал Саше скребок и сетку для сбора животных, надел ему шлем, и он снова исчез под водой.

Тут я увидел, что с острова к нам кто-то спускается. Это оказался начальник станции Л. И. Дубровин, который знал о предстоящих погружениях и, конечно, интересовался ими. Довольно долго мы все стояли около лунки, смотреть было не на что, говорить нельзя, чтобы не заглушать голос водолаза в телефоне. Но вот Саша стал подниматься и вышел из воды. Я посмотрел на часы; прошло всего 25 минут, необычно мало для Пушкина, который почти никогда, если только позволяла глубина, не плавал меньше 35–40 минут. Сразу было видно, что он замерз, толстый слой льда покрывал дыхательный автомат акваланга. Саша вытряхнул из сетки свои сборы, и перед нами возникла изумительная картина. Пурпурные морские ежи шевелили иглами, ярко-красные и фиолетовые звезды, гигантские извивающиеся черви почти в метр длиной, разноцветные актинии, какие-то красные и желтые кусты заполнили ведро. Это было совершенно необычное зрелище, такого никому из нас еще не приходилось видеть. Особенно поразителен был контраст — нас окружала однообразная ледяная пустыня, лишь кое-где выглядывали занесенные снегом угрюмые скалистые островки мрачного черно-коричневого цвета. Некоторое время мы просто стояли и смотрели онемев от неожиданности, потом я спросил: «Что же там, внизу?» Ответ был очень ярок и выражал полнейшее восхищение, но, к сожалению, был слишком образным, чтобы его можно было привести в печати.

Нам стало все ясно и понятно, и, вероятно, никто, даже Дубровин, не заметил, или, во всяком случае, сделал вид, что не заметил, неподобающей формы выражения. Мы внимательно разглядывали необычайных животных, которые так успешно скрывались от человека целых десять лет на глубине каких-нибудь 15 метров. Червь, по-видимому, был одним из видов немертин, чаще всего хищных морских червей, но размеры его были поразительны для этих обычно небольших животных: он был длиной около метра и сантиметра два-три в поперечнике. Странные «кусты» — это, скорее всего, мягкие кораллы; остальные животные имели более привычный облик. На Дубровина, видимо, произвело сильное впечатление не только богатство обитателей моря, но и то, что переодевался водолаз в тонкой, тесной и неотапливаемой палатке. Он поздравил нас с первым успехом и ушел: должен был еще осмотреть строительные работы на острове.

Мы оба отправились в палатку, и я помог Пушкину снять скафандр. Разговор шел уже гораздо спокойнее: «Под водой очень красиво, довольно светло, масса всяких животных. Но работать будет очень трудно, холодно, сильно мерзнут руки и особенно ноги. Холодно и лицу. Нет, не особенно замерз, но только потому, что пробыл недолго. Можно проработать и дольше, но это тяжело, замерзнешь гораздо сильнее». У нас же было принято, что водолаз выходит из воды в нормальном состоянии, без озноба, со спокойным дыханием, словом, в обычном человеческом виде. Ну что ж, в конце концов можно работать, спускаясь на 20–25 минут. Саша натянул на себя все наши теплые вещи, а я тем временем приготовился к спуску. Опустился в лунку и посмотрел вниз. В первую секунду казалось, что там полная тьма, но постепенно глаза приспосабливались к гораздо меньшему, чем на поверхности, количеству света. Однако прежде, чем погрузиться, нужно было осмотреть лед снизу. Я поднырнул под лед и уперся в него руками. Они по локоть ушли в мягкую кристаллическую массу: лед снизу был покрыт шубой кристаллов, каждый длиной в несколько сантиметров, в пробивающемся сверху свете они искрились и сверкали. Между кристаллами плавало множество мелких рачков-амфипод, это и были те самые обитатели льда, которых мы искали. Неожиданно совсем рядом с собой я увидел среди ледяных игл странную рыбу, напоминающую небольшого щуренка. Светло-кремового цвета, она казалась почти прозрачной среди переливающихся ледяных кристаллов. Скорее всего, это была рыбка из белокровных щук, особого антарктического семейства рыб, в крови которых нет красного красящего вещества — гемоглобина, переносчика кислорода. Эти рыбы встречаются только в холодных антарктических водах, где низкая температура и высокое содержание кислорода в воде позволяют им обойтись кислородом, растворенным прямо в жидкости крови. Я осторожно подплыл к рыбке, но она ловко юркнула в промежуток между ледяными кристаллами и исчезла. «Не беда, — подумал я, — впереди еще много погружений». Но хотя мы и сделали потом 162 спуска, белокровные рыбы нам никогда больше не попадались.

Осторожно погружаясь, я коснулся дна на глубине 12 метров, тщательно огляделся. Все вокруг было совершенно необычным. Вода казалась абсолютно, неправдоподобно прозрачной, я находился в каком-то дистиллированном море и мог видеть во все стороны на несколько десятков метров. Предметы вдали не исчезали в дымке, как это обычно бывает под водой, а постепенно таяли, растворялись в лазурной голубизне, сохраняя всю четкость очертаний.

Скалистое дно полого уходило от берега, опускаясь до глубины 14 метров. Твердые скалы покрывал тончайший сероватый наилок, который от моих движений поднимался клубами. Вблизи берега было довольно темно, а лед казался желтоватым и малопрозрачным, его поверхность была бугристой и неровной, свет пучками пробивался через трещины во льду. Я опустился до глубины 14 метров, дальше скала отвесно обрывалась вниз. Здесь, подальше от берега, лед наверху становился совсем прозрачным и сверкал под лучами солнца, было совершенно светло, никаких признаков обычного под водой сумрака, все наполнял синевато-сиреневый свет, ничто не отбрасывало тени, но каждое углубление, каждая трещина в скале были хорошо видны.

На скалистом дне лежало множество морских ежей, их ярко-пурпурный на поверхности цвет здесь казался тускло-красноватым. Между ними попадались небольшие синевато-красные морские звезды с пятью тупыми лучами. Несколько лет назад в Японском море я уже видел удивительно похожую картину. Конечно, здесь и ежи, и звезды были не те, что на Дальнем Востоке, но общее впечатление было поразительно схожим. Однако мелководье у берега довольно подробно осмотрел Саша, меня ожидали места поглубже. Немного проплыв вперед, я повис над краем обрыва. Глубоко вниз падала скалистая стена, там, далеко подо мной, в совершенно прозрачной воде было хорошо видно ровное дно, до которого доходил обрыв. Очень медленно, тщательно осматривая грунт, я начал планировать вниз. Здесь, на отвесной скале, не было видно ни кусочка обнаженного камня. Ежи и звезды почти исчезли, зато все покрывали оранжево-красные кусты мягких кораллов, между ними выглядывали необычайно нежные венчики чьих-то щупалец. При моем приближении венчики сжимались и исчезали: это крупные морские черви — полихеты втягивали их в свои длинные роговые трубки. Медленно опускаясь, я достиг конца обрыва, посмотрел на глубиномер — 28 метров. Тут, среди лежащих на дне огромных камней, животный мир был еще богаче и разнообразнее. И здесь тоже было много мягких кораллов, но среди них появилось бесчисленное множество морских огурцов — голотурий, удивительно напоминавших голотурий наших морей. Прямо из камня, точно огромные кукурузные початки, возвышались колонии крупных асцидий; кругом виднелось множество губок разнообразных форм и расцветок, они покрывали дно ярко-желтым ковром, свисали с камней фантастическими бородами. Количество более мелких животных было огромным, не поддающимся описанию. Но нигде не было заметно ни малейшего движения, как будто весь этот мир застыл в сказочном сне. Это было не море, а какой-то фантастический музей с колоссальным богатством недвижных экспонатов, залитых идеально прозрачной, чуть синеватой жидкостью. Даже рыба была охвачена этим оцепенением: небольшие рыбки, тут и там стоявшие среди кораллов, позволяли взять себя в руки и даже после этого не пытались уплыть, а сворачивались в клубок и оставались на месте.

Я поймал себя на том, что просто любуюсь красотой подводного мира вместо того, чтобы выполнять намеченный план спуска. Собрал наиболее характерных животных, тщательно осмотрелся, стараясь запомнить особенности их размещения на дне, те этажи, которые они занимают в море. Несколько ниже, на глубине около 30 метров, снова начиналась почти горизонтальная каменная ступень, населенная такими же морскими звездами и ежами, как и наверху. Далеко внизу, на границе видимости, угадывался новый обрыв, уходивший еще глубже. Пора было подниматься из глубины наверх. Всплыл и остановился на горизонтальной площадке над обрывом. Теперь я мог подробнее осмотреть мелководье. Помимо разбросанных всюду морских ежей, звезд двух-трех видов, обращали на себя внимание крупные актинии, ничуть не уступающие по размеру актиниям тропических морей; кое-где на дне лежали огромные белые черви, такие, как тот, которого достал Пушкин. Вдруг, еще ближе к берегу на совсем мелком месте, я увидел на дне странный полупрозрачный цветок и поплыл к нему. Это действительно был цветок, хотя он не был ни растением, ни животным. На дне рос пучок ледяных игл, длиной в 10–15 сантиметров. Такое образование могло возникнуть только здесь, в удивительно холодной и спокойной воде. У берега ледяных кристаллов стало еще больше, дно между ними покрывал буроватый налет, местами на нем сидели мелкие витые улитки — морские брюхоногие моллюски, крупные животные почти исчезли.

Неожиданно почувствовался холод, стали мерзнуть ноги, заныли руки, через шерстяное белье и губчатую резину костюма тело почувствовало холод окружающей воды. Поскорее закончив сборы, я вышел наверх. Впечатления были такими обильными, что казалось, будто я провел в подводном мире много часов, но в действительности погружение было недолгим, я пробыл там всего двадцать минут.

После этих спусков у нас было о чем поговорить. Стало ясно, что работать будет нелегко. В какой степени это зависело от низкой температуры воды (всего —1,8°, примерно на два градуса ниже, чем температура самой холодной воды в Баренцевом море) или же от того, что мы потеряли форму и отвыкли от холода за время перехода через теплые широты — этого мы не знали и выяснить могли только в ходе дальнейших спусков. Крайние предположения о населении морского дна не оправдались: дно не было ни пустыней, в которой пришлось бы чуть ли не с увеличительным стеклом разыскивать жалкие проявления жизни, ни сплошным многометровым слоем губок, где сбор пробы всего с одного квадратного метра потребовал бы десятков погружений. Население было необычайно богатым, следовало хорошо продумать конкретный план и методику работы, способы сбора и сохранения материала, но никаких принципиальных трудностей здесь не предвиделось. Теперь нужно было от разведки перейти к систематической работе и прежде всего следовало организовать базу для погружений.

Мы вернулись в Мирный и приступили к этому делу. После успешного начала прежнего недоверия уже не чувствовалось, и всего через несколько часов так необходимый нам балок уже стоял рядом с нашим жильем. Предстояло превратить его в базу для погружений и лабораторию для обработки сборов. Внутри балок был невелик, он занимал только часть саней и почти все снаряжение мы могли хранить снаружи. Оказалось, правда, что прежние хозяева балка, покидая его год назад, забыли закрыть дверь, а может быть, ее просто открыло ветром. Так или иначе, но весь балок был заполнен снегом, настолько плотно спрессованным, что удар лопатой почти не оставлял на нем следов. Потребовался целый день, чтобы вычистить и высушить балок, установить в нем газовую плиту (вот тут-то и понадобились занятия на курсах, где обучали пользоваться сжиженным газом), разместить все снаряжение. Внутри было тесновато, всего примерно 2×3 метра, значительную часть площади отнимали газовая плита и угольная печь, и в помещении мы решили хранить только шерстяные вещи, водолазные скафандры, фотоаппараты, несколько банок для собранного материала и лабораторное оборудование. Остальное снаряжение и многочисленные ящики с банками для хранения коллекций занимали все свободное пространство на санях снаружи.

С перевозкой балка на место спусков пришлось подождать: все тракторы были заняты на выгрузке и строительстве. На разгрузку саней нас уже не назначали, с судна перевозили в основном оборудование нефтебазы, которое, минуя Мирный, шло прямо на остров Строителей. Появился свободный день, чему мы были только рады. Последнее время пришлось работать очень много, перерывы делали только для еды и сна. Правда, мы испытывали большой подъем и не ощущали усталости, но знали, что долго так продолжаться не может. Перед началом регулярных погружений следовало отдохнуть, и мы решили сходить к колонии императорских пингвинов, одной из интереснейших достопримечательностей Мирного. К тому же нас еще в Ленинграде просили снять эту колонию на кинопленку для Зоологического музея, так что предстояло совместить приятное с полезным.