С киноаппаратом в бою

15. Бессмертие

— Да, завтра бой… Немцы полезут валом…

Левинсон приподнялся, посмотрел на меня из-под плащ-палатки:

— А я думал, ты спишь! А ты все о том же… Завтра — уже сегодня. Давай смываться в город. Скоро будет совсем светло — застрянем.

Над Севастополем полыхало пламя, и рвались с небольшими промежутками бомбы. Прожекторы перестали беспокоить немцев.

— Оце воны, наши охфицеры, шкандыбають, — услышали мы голос Петро из темноты оливковой рощицы. Он с кем-то прощался. Затарахтел мотор нашего «козла».

Нога болела, и я еле дошел. Левинсон помог мне забраться в машину, и она запрыгала по жесткой дороге к Севастополю. Петро был молчалив и мрачен.

— Ты чего так расстроен? — спросил его Левинсон.

— Та ничего. Трошки побалакал с хлопцами-земляками. З пид Полтавы воны, зовсим пацаны… Хибаж це дило?! — И Петро замотал головой, свел брови.

Нога разболелась основательно, и Левинсон решил отвезти меня обратно в штольню.

— Сегодня тебе нужно отдохнуть, отлежаться, а то черт знает, что будет завтра… Петро, скорее в штольню, пока капитан третьего ранга не передумал! Ты этим не шути, — обратился он ко мне. — Немцы на носу. На одной ноге никуда от них не денешься!

— А на двух денешься? Ну ладно, вези куда хочешь!..

В штольне меня заботливо уложили в чистую постель. Где они только все это умудрялись стирать, гладить?.. В этом черном, горящем, грохочущем аду…

Я лежал наверху двухъярусной матросской койки и смотрел в темный каменный потолок. Снова и снова память возвращала меня к тому злополучному дню. Стоит закрыть глаза, как снова появляется и висит в небе крестовина мачты. Сколько было связано с этим кораблем! Где теперь и уцелел ли тот паникер особист, стрелявший в нас с Борисом? Может быть, остался там, на корабле? Жаль, хоть и дурак. Где теперь Борис?

Незаметно я уснул.

На другой день утром, тяжело хромая, я вышел на Минную. Перед нами на другой стороне бухты лежала на боку полузатопленная «Абхазия».

— Здоровеньки булы! — подкатил, как всегда веселый, Петро.

Мы помчались в Севастополь. Низко над городом, пронизывая черные дымы, шныряли «юнкерсы» и «мессеры».

— Летают, подлецы, как хотят! Где же наша авиация? Как можно бросить такой город? Это же Севастополь! Нет, нет, тут что-то не то! Уверяю тебя, не то, — непрерывно повторял Левинсон.

Подъем кончился. Мы выскочили наверх. Петро затормозил «козла» под скалой у последнего поворота дороги. Дальше шел открытый участок. Он тянулся километра два, и беспрестанно в шахматном порядке на нем рвались мины. Немцы блокировали дорогу, пытаясь прервать единственную сухопутную линию, связывавшую Минную с Севастополем.

Мы вышли из машины и начали изучать — не обстановку, которая и без того была ясна и понятна, а закономерность во времени между взрывами мин. Ехать просто так, очертя голову, было безрассудно.

— Придется загорать, — сказал Левинсон, расстегивая китель.

— Загорать так загорать! — Петро сел в тень под скалой. — Закуримо, шоб дома не журились! — добавил он, затягиваясь.

«Загорали» мы около полутора часов и, наконец, нашли короткие периоды затишья.

— На большой скорости можно проскочить. Ты как думаешь, Петро? — спросил Левинсон. — Проскочим, а?

— Хибаж я знаю? Мабуть, проскочимо! Треба помацать! — сказал, пожимая плечами, наш ас.

— Надо проскочить, а не «мацать»! Понял? — Левинсон застегнул китель.

Без четверти девять Левинсон крикнул:

— Вперед!

«Козел» выскочил на открытый участок и рванулся вперед. Петро низко склонился над баранкой.

Немцы на этот раз подтвердили свою точность. Только мы проскочили половину пути, как на участке, где еще не успела рассеяться пыль нашего «козла», появились сразу шесть разрывов. Затем еще шесть ближе, и, когда мы добрались до поворота дороги и скрылись в углублении, завизжали осколки, выбивая дробь совсем рядом.

Над городом висел непрерывный грохот. В бухтах то и дело вздымались белые столбы от бомб и снарядов. Низко шныряли «мессеры».

Немного переждав и разобравшись в обстановке, мы ринулись вниз. Немцы уже овладели северной окраиной и стремились прорваться к берегу. В районе Константиновского бастиона их еще не было. Нам хорошо было видно, как вела беспрерывный огонь батарея капитана Матушенко.

— Какой молодец! Держится еще! Эх, Миша, Миша, недолго тебе осталось! Немцы-то совсем рядом. Смотри, как он их долбит!

Спускаясь с Малахова Кургана, мы успели заметить в прорывах дымовой завесы эсминец «Свободный». Он, как обычно, стоял на бочке около Павловского мыска, напротив метеослужбы.

Петро гнал «газик». Он крутил баранку одной рукой, развалясь насколько было возможно, и больше следил за небом, чем за дорогой.

— Ну как, друзья, до обеда доживем? А?

— Тремайсь, хлопцы! — Петро схватил баранку двумя руками. «Газик» вильнул в сторону, понесся по кирпичным ухабам в заваленный обломками переулок. Только мы успели выскочить из машины и лечь в воронку, дорога вздыбилась черной стеной. Нас густо присыпало землей и щебнем. В «козел» со звоном врезалось несколько осколков. Он вздрогнул и зашипел. Петро кинулся к машине.

— Хибаж це дило?! — развел он руками, когда увидел, что случилось с «газиком». Пришлось менять колесо. Покрышку прорезало почти пополам, вогнуло обод, пробило радиатор. Пар, свистя, вырывался наружу.

«Юнкерсы» 88 и 87 рыскали над руинами, выискивая малейшие признаки живой силы или огневых точек. Снимать было сравнительно легко: немцы, ничего не боясь, летали низко.

Вдруг появился наш краснокрылый истребитель.

— Снимай! Снимай! — забеспокоился Левинсон.

Я видел, как он летел бреющим, чуть не задевая развалины, потом, дав вертикальную свечу, снова круто спикировал к руинам и исчез за скелетами обгорелых домов.

— Урра! Какой маневр! Снимай! Нет, нет, сюда! — Левинсон схватил меня сзади за плечи и повернул в другую сторону. Я успел поймать в кадр падающий, объятый пламенем «Ю-88» и довел панораму до земли. Земля дрогнула, и к небу поднялся столб огня и черного дыма. Завод кончился, камера остановилась.

— Кто бы это мог быть? Ты не заметил номера на стабилизаторе? Не иначе, как Рыжий! — сказал Левинсон.

Пока я снимал, Петро починил «козла». Машина затарахтела, и Петро крикнул нам:

— Поихалы, хлопцы! — Он перестал произносить обычное «охвицеры» и от этого стал нам еще ближе и дороже.

Наконец из хаоса кирпичей мы вырвались на шоссе.

Вдруг меня осенило: а что, если снять Рыжего?

— Петро, разворачивай «козла» и что есть духу на аэродром!

— Я, кажется, правильно тебя понял, Владик, — хочешь снять Рыжего на аэродроме? — сказал Левинсон.

— Нам скоро и разговаривать будет ни к чему…

Мы выскочили из раскаленных руин и помчались по шоссе.

— Оце дило! Кудой зараз ихать? — спросил Петро.

Венчая треугольную вытянутую к морю площадку, стоял на самом краю берега белый маяк.

Аэродром пуст. На середине взлетной площадки стоит брошенный железный каток. Несколько дней назад им укатывали повреждения.

— Осторожно, Петро! Надо изучить обстановку. Засекай время. Высчитаем периоды обстрела и поедем, — скомандовал Левинсон.

— Судя по взрывам, обстрел ведет одна батарея. Четыре взрыва, то вместе, то один за другим, затем промежуток минута-две и снова…

Наконец на берегу моря под высоким обрывом мы нашли майора Дзюбу. Он ожесточенно жестикулировал, разговаривая с группой офицеров.

Мы подошли и остановились в сторонке.

— Вы что, ребята? — сдерживая свой пыл, спросил Дзюба. — Честно говоря, мне сейчас не до вас, друзья! За тридцать минут до вашего приезда «мессеры» у всех на глазах потопили нашего Рыжего. Помните, вы снимали его на аэродроме… Да и вообще.

Майор, не договорив, махнул рукой.

— Товарищи офицеры, подождите меня там, под скалой! Я скоро! — Он опять повернулся к нам. — Вчера наше КП накрыло тяжелым снарядом. Все погибли. А я вот, как видите, еще жив. У нас снимать нечего. Есть приказ не летать. Беречь последние силы на случай… — он замолчал на секунду. — Вы же знаете положение, ребята.

— Знаем. Все знаем…

— Так вот, — снова начал майор, — лучше подавайтесь отсюда. Через десять минут будет массированный налет немцев. До свидания, ребята!

Мы пошли к машине. На сердце было тяжело. Совсем недавно аэродром был жив. По краям летного поля возвышались каменные горки — капониры, под ними в широких траншеях стояли истребители, бомбардировщики.

Я вспомнил, как снимал эскадрилью майора Радуса. Теперь большинство капониров пустовало, некоторые стояли разрушенные. На поле чернели многочисленные воронки…

— Может, дождемся массированного налета? Осталось только пять минут! Попробуем, а? Петро, ищи место для «козла». Петро, скорей! — подтолкнул я его к машине.

Мы нашли недалеко от дороги каменистую ложбинку с кустами и воткнули туда машину.

— Теперь все следите за небом! — глядя на часы, командовал Левинсон.

— Летят! Вон! Со стороны Качи. Какая точность, а? — Я поднял «аймо» на плечо. К аэродрому приближались одна за другой эскадрильи.

— Черно даже. Как воронье! — зло цедил Левинсон. — Снимай же! Снимай!

— Подожди! Еще, еще, еще немного. Ближе, ближе. Еще чуть-чуть…

И через несколько секунд завыло, засвистело небо.

Аэродром молчал. Жутко было смотреть на эту сцену. Все покрылось дымом, пылью…

Когда наступила тишина, мы сели в машину, но с места не трогались — ждали. В этот момент майор Дзюба с группой летчиков спокойно вышел проверять свое поврежденное хозяйство.

— Слава богу, живы!

— Прощай, майор! Прощай, дорогой Дзюба! — Петро рванул «козла», и он запрыгал, заторопился по разбитому ракушечнику навстречу запыленным развалинам Севастополя.

Мы успели проскочить между двумя массированными налетами. Спрятав машину, нырнули в пещеру, но тут же выскочили наружу. Воздух был полон необычными звуками. Немцы бросали с самолетов куски рельсов, пустые бочки от бензина и другие предметы. Шля психологическая атака с воздуха.

Эти звуки приводили в смятение даже сильных духом, нагоняя страх и болезненное чувство обреченности. Трудно было выстоять, но выстояли, прошли и сквозь это.

Фыркая, как лошади на водопое, сыпались на нас с безоблачного неба зажигалки. Я снимал. Матросы быстро гасили их, посыпая сухим песком. Налет прошел. У Павловского мыска, напротив метеовышки, густо окутанной дымовой завесой, отстаивался до темноты эсминец «Свободный».

Я смотрел на руины Корабельной, на разбитое здание, с проваленной крыши которого днем и ночью объявлял тревогу и отбой какой-то смельчак.

— Ты чего отстал?

Левинсон увел меня в подземелье. Широкий ход в скале вел вдаль, влево и вправо расходились короткие ветви. По сторонам стояли двухэтажные койки, на них спали офицеры и матросы, а в глубине располагалось командование.

Недолго мы наслаждались тишиной и покоем подземелья. Пришел оперативный вахтенный.

— Где операторы? Вы катер заказывали? Идите, он ждет вас при выходе, налево у пирса! Торопитесь, пока отбой!..

Мы вышли на пирс. Нестерпимо ярко сияло солнце. Катер ждал нас. Когда, набирая ход, он вырулил на середину Южной бухты, раздался сигнал воздушной тревоги.

Выскочив на полном ходу из-за водной станции, мы увидели пылающий корабль. Я начал снимать. Вся палуба танкера была в огне. Сбившаяся в кучку команда поливала пламя из огнетушителей. Занятие это, несмотря на трагическую ситуацию, выглядело смешно, несерьезно… Всем, кроме команды, было ясно, что судьба корабля предрешена. Нужно немедля покидать его.

С правого берега подошел вплотную пожарный буксир. Все шланги работали в полную силу, и под их водяным зонтом удалось вовремя снять всех уцелевших и раненых.

С трех сторон на равной высоте шли бомбардировщики. Сначала нам казалось, что они выходят на Графскую пристань, но когда я увидел открыто стоящий эсминец «Свободный», меня затрясло мелкой дрожью. Дымзавеса, потеряв ветер, поднималась столбом в синее небо. Мы уже до деталей знали все, что должно сейчас произойти. Наш катер двинулся вперед, к «Свободному». Я видел, как десятки «юнкерсов» пикировали на беззащитный корабль. Его палубы ощетинились густым зенитным огнем. Затем все исчезло за огромным фонтаном. Страшный гул разрывов смешался с зенитными залпами. На нас обрушилась упругая взрывная волна. Я тут же оглох от звенящих ударов. Набежала волна и чуть не опрокинула катер.

Первый налет прошел. Перезаряжая «аймо», я совсем не чувствовал контуженой ноги. На несколько секунд открылся корабль. Его зенитки резко и звонко дробили воздух. В визире «аймо» я видел, как стреляли крупнокалиберные пулеметы. Из стволов выбивалось колючее пламя, но зенитки глушили звук выстрелов.

Вдруг море, опять вставшее вертикально, спрятало все вокруг. Мне даже показалось, что вода захлестнула часть зенитной канонады.

— Мерзавцы! Попали! Попали! — хрипло кричал Левинсон.

Бомбы угодили в эсминец, в центр, в середину корабля…

— Тонет! Тонет! — хрипел в ужасе мой друг. — Снимай! Микоша, снимай!

Я уже не слышал, что кричал Левинсон. Я снимал, как тонул «Свободный». Зенитки продолжали бить по врагу, но их было уже мало. Часть расчетов была перебита, раненые, обливаясь кровью, продолжали стрелять, а палуба под ними уходила в море.

— Пора уходить! Все кончено! Теперь за нас, гады, примутся, — хрипел Левинсон.

Наступил вечер. Немного придя в себя, мы поехали ночевать из города в сторону Херсонеса. Пробираться обратно на Минную мы не решились. По пути заехали в разбитую гостиницу.

— Стойте! Вы куда, друзья? — остановил нас спецкор «Красной звезды» Лев Иш.

— Ночевать под звездами. Хочешь, поедем с нами.

— Красота! Хоть разок высплюсь напоследок, — сказал Лев, подсаживаясь к нам.

— На какой напоследок? Ты что, на Большую землю собрался? — спросил громким шепотом Левинсон.

— Да вы что? С ума сошли? Неужели не понимаете, как близко мы от неба, а не от Большой земли? Что с вашими голосами?..

Над Севастополем полыхало зарево. В небе звенели чужие моторы. Глухо и протяжно охали взрывы тонных бомб. Город доживал свои последние часы.

Не доезжая до Херсонеса, мы свернули в зеленую балочку. Расстелили одеяла в высокой прохладной траве, легли и долго молчали, глядя в глубокое черное небо.

— А где же твои друзья — Димка, Костя? — прервал молчание Иш.

— Они в порядке, на Большой земле. А где твои — Галышев, Хамадан, Когут, Войтехов? Живы? Не видел их с неделю…

— Вчера видел Галышева на Корабелке, разговаривал с Борисом Войтеховым на пирсе в Южной бухте, а Хамадана и Когута сегодня утром встретил в Камышовой на корабле, — ответил Лев. — Да, чуть не забыл! Видел «Правду» от 15 или 17-го, не помню уж, твоя большая статья там напечатана «Севастополь в эти дни», поздравляю!

Левинсон не спал, но упорно молчал. Может быть, стеснялся хрипоты, а Петро безмятежно похрапывал, лежа на вынутом из «козла» сиденье.

— Вот у кого нервы в порядке. Поучиться бы выдержке и спокойствию. Удивительный человек, простой, благородный… — прошипел и снова надолго замолчал Левинсон.

Где-то высоко в небе опять загудели моторы.

Хриплый голос Левинсона прозвучал командой ко сну:

— Ну что же, подождем утра. Оно, как говорят, вечера мудренее.

— Приятных сновидений, друзья!

— Приятных, приятных! — отозвался Левинсон…

Нервное напряжение и страшная усталость взяли свое. Заснули, и ночь избавила нас от забот, волнений, тревог, пролетев спокойно и быстро.

Когда мы вернулись в Севастополь, было совсем светло.

— Лев, мы останемся здесь. В засаде под Сеченовским покараулим фрицев, а тебя Петро завезет к генералу и заодно в Камышовой заправится. Ты слышал, Петро?

— Прощайте, друзья! Вряд ли нам удастся встретиться.

Мы крепко обнялись, и Петро умчался вместе с нашим другом…

На Северной стороне и в бухте с сухим звенящим треском рвались тяжелые снаряды. Огромные серо-белые кроны накрывали широкие участки земли и подолгу висели над местом поражения. Слабый огонь батареи капитана Матушенко казался ружейным ответом. Поставив на «аймо» телеобъектив, я следил за Северной стороной. Время шло незаметно. Разомлев на горячем солнце, мы уснули.

Проснулись мы от близкого взрыва. Снаряд разорвался на пирсе, около Аквариума.

Мы вдруг забеспокоились. Время третий час, а Петра не было.

— Где же он застрял? Давно пора вернуться… Будем ждать. Не тот колобок, чтобы дать себя в обиду! — успокаивал сам себя Левинсон.

— Только бы не накрыло! Густо сегодня лупят. — Я замолчал, снова остро заныла нога. Пришлось растянуться на горячем цементном пирсе. Мы разделись и стали загорать. Тревожные мысли лезли в голову: а что, если Петро не вернется?

В горячем воздухе повисла желтая пыль, смешанная с черными разводами гари.

— Ты заметил, чайки совсем исчезли? Это значит дело дрянь!

— Я все понимаю и ко всему готов! Скоро конец, это теперь ясно. Но убей, не пойму одного, куда делся десятилетний боезапас и провиант на случай войны? — говорил Левинсон.

— Брось! Теперь поздно.

— Да, поздно… Полежи-ка тут, а я схожу на разведку. — Левинсон подхватил китель и поднялся наверх.

Солнце опускалось в море, когда он вернулся. Его разведка ничего не принесла. Неужели Петра больше нет? Если даже «козел» пропал, Петро мог прийти обратно пешком.

— Одевайся, пойдем скорее. Надо действовать, а то будет поздно! — торопил меня Левинсон.

С большим трудом выбравшись наверх, я понял, что мое дело дрянь: идти без посторонней помощи я совсем не мог.

Только поздно вечером выбившийся из сил Левинсон приволок меня на пирс. Мне стало совсем плохо.

Что было дальше? Приказ командования: немедленно отправить на Большую землю. Возражения, сопротивление никого не убедили. Оператор без ноги, без возможности передвигаться — балласт для других.

— Я переправлю тебя на Большую землю и вернусь сюда немедленно с Федей Короткевичем. Даю тебе слово, Севастополь без оператора не останется! Ты мне веришь? — говорил Левинсон.

Так Петро и не вернулся. Не вернулись и Лев Иш, и Сергей Галышев, и Хамадан с Когутом. Я жалею, что, прощаясь со Львом Ишем, не взял у него толстую тетрадь — его Севастополь.

Да и разве я знал тогда, что через несколько дней буду на Большой земле, далеко от города, в который ворвался разъяренный и обессиленный враг…