С киноаппаратом в бою

7. Вожак

— Проезд закрыт! Зона повреждения!

Наш новый шофер Петро резко затормозил.

На вокзальной площади нас остановил комсомольский патруль.

— Ждите или поезжайте в объезд, если торопитесь… Там у школы обезвреживают тонную бомбу, — бойко сказала маленькая смешливая девчушка с красной повязкой на рукаве. Ее подруги стояли молча.

— Хиба ж це дило?.. — начал Петро.

В этот момент к нам подкатила черная «эмка». Из нее вышел высокий энергичный человек в черной кожанке и серой кепке.

— Что тут у вас случилось?

По нашей аппаратуре нетрудно было определить, кто мы.

— Пропустите, пропустите! Это наши кинооператоры. Вас, наверно, Антонина Алексеевна предупредила? Будем знакомы. Борисов, секретарь городского комитета.

Познакомились. О Борисове мы много слышали, но никак не могли с ним встретиться. В горкоме он сидел редко, все разъезжал по городу.

Когда мы остановились у школы, к нам подошла первый секретарь горкома Антонина Алексеевна Сарина. С ней мы были хорошо знакомы.

— Искали, искали их, а они сами объявились! — сказала она, протягивая нам руку.

— Профессиональное чутье. Знаем, где жареным пахнет, — пошутил Рымарев.

Мы подошли к глубокой яме, вырытой под стеной школы. Несколько комсомольцев и саперов, раскопав вокруг землю, готовились к подъему бомбы. Ее немного деформированный стабилизатор приковывал взгляд, как палочка гипнотизера.

— А что, если рванет? — спросил Рымарев, разглядывая навесной кран с талями.

— Бомба замедленного действия. Может сработать каждую секунду… — продолжая свое дело, спокойно ответил мичман-сапер.

Все обошлось благополучно. Бомба рванула далеко от города, куда саперы завезли ее на грузовике.

После этой случайной встречи мы виделись с Борисовым регулярно. Он оказался простым душевным человеком. Создавалось впечатление, что в городе он знал каждого, с каждым был знаком, знал нужды и чаяния людей, умел простым теплым словом успокоить, поддержать человека, вселить в него бодрость и уверенность.

— Ребята, снимите школьников Севастополя. Учебу под землей, — говорил он нам, — чтобы в мирные дни не забыли, в какое время учились, в каком городе живут… Снимите восстановительные работы…

Мы делились с ним своими мыслями, рассказывали о своих неудачах и успехах.

— Сегодня нам удалось заснять Десятую батарею Матушенко, а на фоне Константиновский равелин, как в 1854 году! — похвастался я. Для нас это был удачный кадр, а он воспринимал все гораздо глубже.

— Да, это мысль! Вот ведь — какая штука история! Она, как видите, повторяется. И здорово, что вы нашли воплощение этой мысли, такое лаконичное и простое…

Зима в Севастополе выдалась суровая.

15 декабря каждый уголок города был фронтом. Ни один дом, ни один клочок земли не был в безопасности, и люди переселились в убежища. Под землей находились и предприятия.

17 декабря начался второй штурм города. На направлении главного удара враг имел огромное превосходство в живой силе и в технике. В ходе боев немцам удалось прорваться через Мекензиевы горы к шоссе и железной дороге. Немцы отдельными группами появлялись даже на Братском кладбище и Северной стороне. Наши резервы были исчерпаны. Прорвавшиеся 21 декабря через блокаду корабли привезли из Туапсе Семьдесят девятую стрелковую бригаду морской пехоты полковника Потапова, а 23 декабря — Триста сорок пятую стрелковую дивизию полковника Гузя.

И уже 22 декабря прорвавшийся к Северной бухте противник был отброшен нашими частями, в составе которых была бригада Потапова, а 24-го контратака дивизии Гузя остановила наступление врага на Мекензиевы горы.

В конце декабря нас вызвал к себе Борисов. Мы ехали к нему после съемки на батарее Матушенко. На батарее мы узнали, что в дзоте № 11, отбитом у немцев, нашли тела восьми моряков, оборонявших дзот под командой старшины второй статьи Сергея Раенко. В гарнизон дзота входили также матросы Раенко, Калюжный, Погорелов, Доля, Мудрик, Радченко и Четвертаков. Они сражались в районе деревни Дальняя (Камышлы) на направлении главного удара. Трое суток горстка храбрецов отбивала атаки гитлеровцев. К ним с боеприпасами прорвались политрук Потапенко, матросы Корж, Король, Глазырин. Все, кроме Глазырина, погибли.

Оставшись один среди погибших товарищей, Глазырин продержался до ночи, а ночью, прихватив с собой ручной пулемет, прополз на командный пункт части. Дзот пал 20 декабря. А теперь его отбили и у Калюжного нашли записку:

«Родина моя! Земля русская!

Я, сын ленинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне сердце. Бил гадов, пока в груди моей билось сердце. Я умираю, но знаю, что мы победим.

Моряки-черноморцы! Деритесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак! Клятву воина я сдержал.

Калюжный».

— О це люди!.. — сказал Петро.

Войдя на КП горкома, мы тут же спросили Борисова:

— Про одиннадцатый знаете?

— Знаю. Знал еще и тогда, когда ребята его обороняли.

— А почему вы не сказали нам? — Димка снял очки и стал обиженно протирать их.

— Ладно, ладно! Вас ведь всего раз, два — и обчелся… Да и пленка все равно бы пропала.

— Нет, вы все-таки скажите, — Димка надел очки, — почему мы с такими ребятами не отгоним фрицев к чертовой матери от Севастополя? Чего они, гады, тут под носом торчат?.. Во что город превратили. Ведь сердце кровью обливается!

Моего друга явно прорвало. Борис Алексеевич молча слушал:

— Ведь нам так немного надо! — Димка весь пошел красными пятнами. — Еще бы пару дивизий!

Борисов молча подошел к карте.

— Вот смотрите…

В комнату кто-то заглянул.

— Мы тебя ждем, Борис Алексеевич.

— Начинайте. Я сейчас подойду… 14 декабря освободили Ясную Поляну, 15-го — Клин и Истру, 16-го — Калязин, — начал он тоном лектора. — Цель нашего контрнаступления под Москвой — это разгром ударных группировок врага, угрожающих столице с севера и юго-запада. Как вы считаете, это важно?

Мы пожали плечами: какой же может быть разговор?

— 8 декабря, — продолжал Борисов, — освобожден Тихвин, и сейчас борьба идет на подступах к Ленинграду. А вы знаете, что сейчас едят ленинградцы?

Тогда мы этого не знали, как и не знали многого другого.

— Так вот, они едят суп из приводных ремней и прокладок… Как вы думаете, сколько может держаться город в таком положении?

Мы молчали.

— И вообще подумайте, что на данном этапе важнее. А то рассуждаете, как мальчишки! А теперь слушайте: у нас сейчас на горкоме будет стоять вопрос о новогодних елках…

Мы недоуменно переглянулись.

— Это очень важно, — как бы не замечая нашего недоумения, спокойно продолжал Борисов. — И нужно это не только детям, но и взрослым. К сожалению, это не наша мысль, а постановление ВЦСПС о подготовке к Новому году…

Мы молчали, отказываясь что-либо понимать.

— Праздничная елка — это вера в жизнь, в будущее… Ну, на этот раз понятно? Вот мы и хотели, чтобы вы все это сняли…

Мы уходили от Борисова подавленные. У нас не было достаточно света, и все, что происходило ночью или в помещении, для нас пропадало…

А на этот раз пропало много. Елки, вернее, сосны — елок не было — в ночной вылазке под самым носом врага доставили матросы Гарпищенко. И здесь не обошлось без приключений: смельчаки, охотники за елками, «сняли» восемь автоматчиков, да еще и языка привели. Если бы это было днем, какой бы у нас был материал. Если бы все это можно было снять! А встреча Нового года?.. Взрослые в своем восторге не уступали детям, а о ребятишках и говорить нечего…

Старый год уходил, и к концу его все атаки немцев на Севастополь были отбиты.

У врага отбили Керчь и Феодосию.

Шел новый, 1942 год…