С паном Беганеком по Эфиопии

Глава II

Разговоры и споры по пути в Аддис-Абебу — Как возник государственный флаг Эфиопии — Прощание с суданским другом — Наша симпатия к Эфиопии — В Аддис-Абебе идет дождь — Первые впечатления — Пан Беганек рассказывает об эфиопском климате

Итак, мои мечты сбылись: мы едем в Эфиопию вместе с паном Беганеком.

Поскольку воздушный путь из Каира в столицу Эфиопии Аддис-Абебу проходит через Судан, мы отправлялись с того же аэродрома, с которого два месяца назад я вылетел в Хартум. Разница заключалась лишь в том, что тогда я летел самолетом суданской авиакомпании «Судан Эрвейз», а сейчас — компании «Эфиопией Эрлайнз». В отличие от суданских и египетских самолетов, эфиопский — менее современен. Зато он окрашен в три ярких цвета — зеленый, желтый и красный — и имеет какой-то необычно веселый вид.

С этих трех цветов и с названия эфиопских авиалиний начался наш первый разговор и первый спор об Эфиопии.

Как только самолет поднялся в воздух, пан Беганек сделал умное лицо и произнес:

— Как вы думаете, почему наш самолет выкрашен в зеленый, желтый и красный цвета?

Павел, который вообще не терпел поучений, только пожал плечами, а я ответил:

— Вероятно, потому, что это национальные цвета Эфиопии.

— Это ясно. — Великий первооткрыватель улыбнулся с еще более ученым видом. — Но почему у Эфиопии именно такие цвета?

Теперь настал мой черед пожать плечами. Вопрос показался мне странным. Откуда мне знать подобные вещи? Павел же нетерпеливо буркнул:

— Ну, валяйте дальше, если знаете, пан Всезнайский.

— Конечно, знаю. — Лицо референта стало многозначительным до отвращения. — Дело было так. Когда после библейского потопа появилась первая радуга, господь бог вынул из нее три самых красивых цвета — зеленый, желтый и красный — и отдал их эфиопам для национального флага, потому что любил этот народ больше всех других.

— Пан Беганек, — укоризненно прошептал я.

— Ну, знаете ли! — взорвался Павел. — Что за байки! Здесь столько же правды, сколько в легенде о ва-вельском драконе.

— Это не байки, а предание, в которое верят все эфиопы. Я читал об этом в одной научной книге, — раскипятился референт. — Эфиопия — очень древняя страна, она существует более трех тысяч лет, и уже около тысячи пятисот лет эфиопы исповедуют христианство. Многие библейские сказания они воспринимают как подлинные факты своей истории. Эфиопские монархи до сих пор считают себя прямыми потомками библейского царя Соломона и царицы Савской. Официальный титул императора звучал так: «Лев-победитель из племени Иуды и Божий избранник». Все это черным по белому записано в эфиопской конституции[5]. А вы говорите — байки.

— Ну, тут уж вы приврали, пан Беганек, — с раздражением сказал Павел. — Никогда не поверю, чтобы это было записано в конституции.

Пан Беганек даже побледнел от обиды:

— Пан директор, прошу меня не оскорблять!

— Так вы утверждаете, что в эфиопской конституции записано, будто императоры — потомки царя Соломона и царицы Савской?

— Безусловно.

— Проверим, когда приедем.

— И проверять нечего. Я сам об этом читал.

После их словесного поединка все замолчали. Только пан Беганек с видом победителя мурлыкал что-то себе под нос.

Через несколько минут Великий первооткрыватель вернулся к прерванному разговору:

— А знаете ли вы, друзья, почему эфиопские авиалинии называются не «Абиссинией Эрлайнз», а «Эфиопией Эрлайнз»?

Я посмотрел на пана Беганека с ужасом. «Ничего себе, — подумал я, — в Судане у меня был один всеведущий ментор — Павел, а теперь их станет два. Пан Беганек, как видно, извлек все эфиопские премудрости из закупленных в Каире книг. Плохи мои дела, однако!»

Павел сделал вид, будто не расслышал вопроса. Но наш начитанный спутник не нуждался в поощрении. Он и не ждал ничьих ответов, а говорил сам без умолку:

— Сейчас я вам все объясню, друзья мои. Страна, в которую мы летим, имеет два названия: Абиссиния и Эфиопия. Первое — более древнее, оно произошло от названия южноарабского племени «хабашат». Правда, позднее злые языки стали связывать слово «Абиссиния» с арабским «хабаша», что значит «собирать разные вещи». Эфиопы не любят, когда их называют абиссинцами, и стараются не употреблять это слово. Они предпочитают именоваться эфиопами — от греческого aithiopos, что означает «загорелый, обожженный солнцем». Эфиопия — страна людей с обожженными лицами, — так никому не обидно. Впрочем, есть и другое объяснение этому названию, связанное с легендой. Говорят, что слово «эфиоп» произошло от имени основателя их государства Эфиописа, правнука Ноя — ну, того самого, который во время потопа построил ковчег…

— И об этом вы прочитали в своих ученых книгах? — мрачно спросил Павел.

— Конечно. В настоящее время ее официальное название — Эфиопия. Я считаю, что и мы в наших беседах должны употреблять только это слово. Я в этом совершенно убежден.

— Вы преувеличиваете, пан Беганек, — сказал я примирительно, заметив опасный блеск в глазах Павла. — Вовсе не обязательно отказываться от привычного в польском языке слова «Абиссиния». В конце концов, Италию мы тоже иногда по привычке называем Влохы, и это не служит ни поводом к войне, ни причиной дипломатических осложнений.

— Не надейтесь, что я откажусь от слова Абиссиния! — рявкнул Павел, испепеляя взглядом бедного референта. — Эфиопис — правнук Ноя… Ничего себе!

Пан Беганек гордо выпятил грудь.

— Пан директор, — сказал он, — я скромный человек, но не позволю разговаривать со мной в таком тоне!..

Страсти разгорелись настолько, что пришлось прервать лекцию на тему об Эфиопии, или Абиссинии. Безопаснее было заняться суданской пустыней, над которой мы как раз пролетали.

Через несколько часов самолет приземлился на хартумском аэродроме. Стоянка должна была продолжаться сорок минут. Все еще раздраженный, Павел отказался выйти из самолета, а мы с референтом решили освежить свои суданские воспоминания.

Едва мы очутились на аэродроме, как на нас обрушился сухой суданский зной, а в ушах зазвенело от тишины тропического полдня. Мы восприняли это как встречу со старым другом. Хорошо возвращаться в места, с которыми связано так много приятного. Нам все было знакомо на хартумском аэродроме. Мы даже узнали некоторых носильщиков. Около таможенного барьера стоял тот же любезный молодой служащий, с которым я, впервые приехав в Судан, беседовал об охоте.

Я искоса взглянул на референта. Пан Беганек дышал тяжело, пот лил с него ручьями, но он был так же радостно взволнован, как и я.

— Пан Беганек, — сказал я, — давайте на минутку выскочим в город или хоть голову высунем на улицу. Вдруг нам повезет, и мы встретим кого-нибудь из знакомых!

— Обязательно повезет, — прошептал Укротитель леопардов и лукаво подмигнул: он, дескать, знает, кого бы я хотел встретить!

Любезный таможенник не чинил бюрократических препятствий. Как только мы объяснили ему, в чем дело, он без слова поднял деревянный барьерчик и пропустил нас на другую сторону. Мы помчались к выходу.

Нам повезло! Предчувствие не обмануло меня!

Перед аэровокзалом стояло большое такси с древним клаксоном. В его тени отдыхал симпатичный круглолицый водитель в тюрбане и белой джибе[6].

— Идрис! — закричали мы в один голос. — Здравствуй, Идрис!

Суданец широко заулыбался, поднял обе руки и потряс ими в знак приветствия. Было видно, что и он рад нашей нежданной встрече.

— Салам алейкум, господа! Хорошо, что вы снова приехали в Судан! А где ваш багаж?

— У нас нет багажа, Идрис. Мы выбежали на минутку, чтобы поздороваться с тобой. Мы летим дальше, в Абиссинию.

— В Эфиопию, — поправил пан Беганек.

— В Эфиопию? — Идрис громко прищелкнул языком от удивления. — Эфиопия — прекрасная страна. Много воды, большие горы, большой лес. Не то что в Судане.

Он достал из-под джибы горсть сушеных фиников:

— Хорошие финики, сладкие. Ешьте, господа.

И все было, как раньше. Я сразу запихнул финики в рот, а пан Беганек, который ни за что не прикоснулся бы к немытым фруктам, тщательно завернул их в платочек и с извиняющейся улыбкой сунул в карман.

Потом Идрис спросил:

— Помнишь того старого бербера около гробницы Пророка?

— Конечно, помню. Как его астма?

— Он тебя часто вспоминает. Говорит, что ты дал ему хорошее польское лекарство. Он после него меньше кашлял. Он очень жалеет, — что у нас нет такого лекарства.

Я робко улыбнулся. У меня осталось всего два флакона «проастмина». Пан Беганек толкнул меня локтем:

— Вы слышали, что говорит Идрис? Тому старику нужно ваше лекарство. Не будьте жадиной, дайте ему один флакон.

Браня в душе широкую натуру референта, я достал из кармана флакон спасительного лекарства и вручил его Идрису для хранителя гробницы. Чувства мои в этот момент были противоречивы. С одной стороны, я был зол на пана Беганека за то, что он вмешивается не в свои дела и благодетельствует за чужой счет, а с другой — мне было очень приятно, что у меня в Судане есть друзья, помнящие обо мне, и что я помогаю человеку, так близко связанному с Махди[7] Сенкевича.

Еще немного поболтав с Идрисом, мы простились с ним, как с близким человеком, и вернулись к самолету.

Дальнейшее путешествие протекало спокойно, без словесных перепалок. Павел — все еще сердитый — отгородился от нас стеной молчания и делал вид, что спит, а может быть, и вправду спал. Мы же с паном Беганеком, предоставленные самим себе, разговорились об итало-эфиопской войне 1935 года.

Молодым читателям этой книги может показаться странным, даже смешным, что два поляка, направляющихся в незнакомую страну, вспоминают о военных событиях более чем двадцатилетней давности. Но сейчас, по пути в Эфиопию, мы не могли не говорить об итало-эфиопской войне, потому что именно эта война впервые пробудила во мне горячую симпатию к Эфиопии и эфиопам.

До 1935 года в Польше мало кто интересовался Эфиопией. Только люди, увлекавшиеся географией, знали, что где-то в Африке существует древняя империя, до сих пор не завоеванная европейскими колонизаторами. И это все.

Но в 1935 году об этой экзотической стране заговорил весь мир. Слово «Эфиопия» оказалось у всех на устах. Такая внезапная популярность была вызвана трагическим обстоятельством — Эфиопия стала первой страной, павшей жертвой вооруженного нападения фашистов.

Осенью 1935 года по приказу фашистского диктатора Муссолини экспедиционная армия, при поддержке танковых колонн и бесчисленных эскадрилий самолетов, с земли и воздуха атаковала последнее независимое государство Африки. Эфиопию хотели превратить в итальянскую колонию.

Нас, поляков, трагедия этой страны особенно потрясла. В то время мы сами уже находились под угрозой вторжения гитлеровских войск. С волнением изучали мы карту Эфиопии, повторяя экзотические имена ее полководцев, горячо сочувствовали босым, плохо вооруженным солдатам, погибавшим под бомбами и под гусеницами танков. Но европейские государства не пожелали восстанавливать против себя Муссолини и его союзника Гитлера. Они признали захват Эфиопии Италией.

Не прошло и трех лет, как гитлеровцы напали на Польшу, а затем в короткий срок захватили половину Европы.

Летом 1941 года я находился в Германии, в гитлеровском лагере для военнопленных. Это был один из самых тяжелых моментов войны, когда многие из нас с трудом верили в то, что мы сможем когда-нибудь вернуться в свою освобожденную страну. Тогда-то и дошла до нас весть, что из Эфиопии изгнаны фашистские оккупанты. Как мы радовались! Это вселило в нас уверенность в скором возвращении на родину.

Увлекшись воспоминаниями, мы не заметили, что самолет давно летит над Эфиопским нагорьем. Нас вернул к действительности возглас Павла:

— Ребята, глядите: горы!

Мы бросились к окнам. Пейзаж действительно волшебно изменился. Нигде уже не было видно даже полоски песков. Всюду, куда ни кинешь взгляд, громоздились горы. Высокие и низкие. Крутые и отлогие. Поросшие лесом и обнаженные. Зеленые, коричневые, сине-черные. Эфиопское нагорье протянулось до самой Аддис-Абебы.

Столица Эфиопии встретила нас проливным дождем. Вы не представляете себе, дорогие читатели, каким счастьем кажется такой дождь после того, как три месяца жаришься на раскаленной египетско-суданской сковороде! Минут десять стояли мы на аэродроме и, не заботясь об одежде и багаже, наслаждались видом затянутого тучами неба, шумом ливня и потоками стекавшей по лицу холодной воды. Однако десяти минут нам показалось вполне достаточно. Мокрые с головы до ног, окоченевшие, стуча зубами, мы поспешили к таможне.

Эфиопские таможенники отличались от суданских тем, что на их лицах, со значительно более светлым цветом кожи, красовались небольшие черные бородки. Бедняги мерзли так же, как и мы, были мрачны и неразговорчивы. Кроме таможенников, которые бесконечно долго вели досмотр, и небольшой кучки приезжих, в маленьком помещении аэровокзала не было ни души.

Когда процедура досмотра закончилась, мы снова очутились под дождем и кое-как добрались до такси. Тем временем сделалось совсем темно, и по пути в гостиницу нам не удалось ничего рассмотреть. Вокруг только дождь и тьма, тьма и дождь.

В гостинице же, обставленной по-европейски, было светло и тепло. Мы сразу попросили подать нам в номер горячий чай и принялись стаскивать с себя мокрую одежду. Чай принес официант-итальянец. После недавних разговоров в самолете мы были несколько смущены, но официант улыбался так доброжелательно, что заподозрить его в каких-либо дурных побуждениях не было никакой возможности.

Между тем тропический ливень бушевал вовсю. Дождь со страшным грохотом бил в стекла. А тут еще пан Беганек надумал щегольнуть своими книжными познаниями относительно климата этой страны.

— Типичный эфиопский дождь, — сказал он с таким видом, будто всю жизнь прожил здесь. — Так лить будет каждый день до конца сентября.

— Именно до конца сентября! — возмутился Павел, стаскивая через голову мокрую рубашку. — Любопытно, каким образом вы это узнали? А я и не предполагал, что вы синоптик!

— Я не синоптик, уважаемый пан директор. Просто я прочитал несколько книг об Эфиопии. В этой стране бывает два сезона дождей — малый и большой. С апреля до конца мая дождь идет только раз в неделю. Зато с мая до конца сентября — ежедневно. Период больших дождей по-эфиопски называется «тыллык зенаб», что значит «большой дождь». Поскольку сейчас середина августа…

— А идите вы со своим «тыллык зенаб», — взорвался Бвана Кубва, со злостью оторвав пуговицу на рубашке. — Не могли сказать перед отъездом!

Референт скромно улыбнулся:

— Я полагал, что вы знаете. Впрочем, меня никто не спрашивал.

Между тем дождь барабанил по стеклам все сильнее. Я подошел к окну и, распахнув его настежь, стал вглядываться во мрак.

— Льет, как во времена библейского потопа.

— Чему удивляться? — простонал Павел, ползая на четвереньках в поисках укатившейся пуговицы. — Ведь Эфиопию основал Эфиопис — внук Ноя. Спросите у Беганека.

— Правнук, уважаемый пан директор.

— Пан Беганек, — вставил я поспешно, чтобы предотвратить ссору, — неужели Эфиопия не может уступить хотя бы половину своих осадков Египту и Судану? Там бы вода очень пригодилась. Правда?

Вместо ответа пан Беганек расхохотался.

— Чему вы смеетесь — сердито спросил я.

— Как чему? — пан Беганек захохотал еще громче. — В том-то и дело, что Эфиопия отдает половину своей дождевой воды Судану и Египту. Она делает это с помощью Голубого Нила. Хи-хи-хи! Были в Асуане и не знаете таких вещей. Хи-хи-хи!

Я с бешенством захлопнул окно.

Надо же сморозить такую глупость! В Египте нам без конца рассказывали об эфиопских дождях. Там буквально молятся о том, чтобы в Эфиопии их было как можно больше. Ведь от этого зависит их урожай… Ну, в этом году они, я думаю, будут довольны!

— О господи, как глупо устроен мир, — причитал Павел, все еще ползая на четвереньках. — Для того чтобы в одной стране был хороший урожай, в другой должен непрерывно идти дождь.