С паном Беганеком по Эфиопии

Глава VI

Дорога до Дыре-Дауа — Хитрость императора Менелика — Данакильский караван — Дыре-Дауа — Таинственный дворец — Еще один император — Любовь и политика — Поездка в Харэр — Львиное рыканье — Город из восточной сказки — Женщины из племени харари — У пана Беганека появляется аппетит на салат из помидоров — Плоды кактуса и трава кат — Во всем виноваты шведы

В девять утра — в три часа по местному времени — мы тронулись из Аваша в дальнейший путь до Дыре-Дауа. К счастью, дождь прекратился. Чертовски хотелось спать, но солнце светило так ярко, а пан Беганек так раскаивался, что я великодушно простил ему дурацкую ночную выходку.

Сразу за Авашем поезд въехал на мост, перекинувшийся через огромную, глубокую пропасть, по дну которой бежала вздувшаяся река. Мост, который мы приветствовали восторженными возгласами, был настоящим шедевром инженерного искусства.

Вот какую интересную историю рассказал нам об этом мосте Касса Амануэль.

Император Менелик, предоставив концессию на строительство железной дороги, слишком поздно сообразил, что французская акционерная компания надула его: Эфиопия получила очень незначительную долю участия во владении железной дорогой. Очевидно, французы воспользовались тем, что эфиопский правитель не был силен в бухгалтерии. Менелик очень рассердился и решил при первом же удобном случае рассчитаться с компанией.

Вскоре случай представился. Строительство железной дороги началось со стороны Джибути и шло по направлению к Аддис-Абебе. Около Аваша возникла необходимость соорудить мост над пропастью. И тут Менелик сказал: «Стоп! Концессия предусматривает только строительство железной дороги. Мост — другое дело. Нужна еще одна концессия. Или стройте железную дорогу без моста, или покупайте новую концессию на его строительство».

Французам не оставалось ничего иного, как выложить огромную сумму за разрешение построить мост. Так Менелик с избытком возместил недавний ущерб, а доля участия Эфиопии во владении железной дорогой значительно возросла.

Касса Амануэль был в восторге от ловкости императора. У нас же возникли сомнения в правильности его поступка. Пан Беганек справедливо заметил, что великие государственные деятели не должны позволять себе подобные трюки. Но Касса Амануэль не захотел дискутировать на эту тему, он сказал, что мораль — одно, а политика — другое. Менелик отплатил французам обманом за обман, что на языке дипломатов именуется реторсией. И если бы Менелик не воспользовался этим приемом, Эфиопия сейчас вообще не имела бы голоса в делах железной дороги Аддис-Абеба — Джибути.

По мере удаления от Аванта в пейзаже происходили все более заметные перемены. Мокрый лес уступил место сухой, поросшей травой равнине с островками кактусов. Из-под порыжевшей зелени тут и там проглядывали желтые пятна песка. На маленьких деревенских станциях стали появляться люди в мусульманских тюрбанах и верблюды. Все говорило о близости пустыни.

Погода стояла чудесная. Пан Беганек радостно изрек, что чувствует себя «почти как в Египте». Солнце пригревало, стало очень тепло, гораздо теплее, чем в Аддис-Абебе. Это и не удивительно: мы оказались на тысячу метров ниже столицы. Это была уже провинция Харэр, главный город которой — также Харэр — конечная цель нашего путешествия. Касса Амануэль пообещал, что дожди здесь будут реже, потому что Харэр относится к числу самых сухих районов Эфиопии.

Во время остановки на одной из небольших станций мы наконец увидели жителей пустыни — данакиль.

Небольшой их караван состоял из десятка верблюдов, на которых были навьючены целые горы узлов и мешков. Оказалось, что данакиль совсем не похожи на эфиопов, которых мы видели до сих пор: необыкновенно стройные, красивые, с шоколадного цвета лоснящейся кожей — по утверждению Кассы Амануэля, они ежедневно смазывают лица сливочным или оливковым маслом, — даже при таком ярком солнце они облачались в легкие и свободные одежды, оставлявшие тело кое-где неприкрытым. На женщинах — только пестрые куски материи, задрапированные в виде юбочек, и множество различных украшений: браслетов и ожерелий; на мужчинах— короткие брючки и нечто вроде легких жилетов из полосатой бязи. Тюрбаны на головах свидетельствовали об их принадлежности к исламу.

Нас очень удивило, что вся эта живописная компания, пройдя в нескольких десятках шагов от нас, казалось, даже не заметила стоявшего на станции поезда и толпившихся у окон пассажиров. Они вели себя так, будто ни поезда, ни людей вовсе не существовало.

Как пассажир привилегированного класса, пан Беганек почувствовал себя лично задетым таким пренебрежением. Он попытался убедить меня, будто кочевники не поднимают глаз на поезд, потому что им стыдно за своих предков, которые грабили и убивали строителей дороги. Мне это показалось сомнительным: слишком мало эти люди походили на кающихся грешников, а их поведение скорее смахивало на нарочитую демонстрацию — нам, дескать, глубоко безразличны и вы, и ваша железная дорога.

Касса Амануэль рассказал нам много интересного об этих жителях пустыни. Кочевники-данакиль фактически не подчиняются никакой власти. Чиновники из Аддис-Абебы не осмеливаются появляться на их территории без охраны.

Самое удивительное состоит в том, что эти непокорные кочевники, не признающие ничьей власти, играют весьма существенную роль в экономике страны. Они — (Основные поставщики соли. В данакильской пустыне имеются огромные запасы этого ценного продукта. Соль лежит там прямо на поверхности. Данакиль остается только грузить ее на верблюдов и везти в ближайшие города, откуда она идет во все концы страны. На станции мы видели как раз такой караван с солью.

После этой встречи до самой Дыре-Дауа не произошло ничего интересного. На эту последнюю на нашем пути железнодорожную станцию мы прибыли в пять часов вечера — в одиннадцать по эфиопскому времени.

В Дыре-Дауа была сильнейшая жара, и мы, впервые после отъезда из Каира, основательно вспотели. По словам Кассы Амануэля, нам исключительно повезло — такие знойные дни в период больших дождей даже в Харэре выдаются крайне редко. Задумчиво покачав головой, пан Беганек сообщил, что его это не удивляет: во-первых, ему всегда везет на жару, а во-вторых, его старые тетки предсказали, что он будет жить в жарких странах. Что касается теток, то пан Беганек с удовольствием расскажет о них Кассе Амануэлю… Но этого я уже не позволил! Не для того я приехал в Дыре-Дауа, чтобы выслушивать истории о тетушках пана Беганека.

Хорошо знакомый с городом, Касса Амануэль объ явил, что до отеля не более пятнадцати минут ходьбы Мы пошли пешком, тем более что, кроме портфелей никакого багажа у нас не было, да и Павел просил не роскошествовать на такси.

Дыре-Дауа нисколько не похож на Аддис-Абебу. Здесь уже чувствуется близость пустыни.

Улицы в городе широкие, песчаные, в основном без тротуаров. Высокие акации с похожими на балдахин плоскими раскидистыми кронами бросают на них — свою тень. Дома — как обычно на юге — обращены к улицам глухими стенами. Недалеко от вокзала расположился шумный восточный базар с отдыхающими между при лавками верблюдами. На довольно оживленных улицах нам встречались бородатые, с резкими чертами лица амхарцы, поджарые сомалийцы и представители племени галла, которых мы легко распознавали по кудрявым шевелюрам, мускулистым телам и удивительно маленьким носам. Машин на улицах почти не было. Лишь время от времени громыхала повозка, запряженная волами или ослами.

Дойдя до центра, мы обратили внимание на здание, которое возвышалось над городом и его окрестности ми и резко отличалось от прочих домов. Это был прекрасный дворец — ничуть не менее величественный, чем дворцовые сооружения в Аддис-Абебе. Он стоял на холме и был обнесен массивной стеной.

Я потянул за рукав пана Беганека и шепотом попросил его не задавать вопросов насчет этого дворца. У меня не вызывало сомнения, что он построен каким-нибудь монархом, а выслушивать еще одну историю об императорах не было никакого желания.

Но любопытный как дитя референт не внял моей просьбе. Он достал из кармана зеленый блокнот и преспокойно попросил Кассу Амануэля рассказать что-нибудь о дворце.

Наш эфиопский друг, обычно так охотно все объяснявший, на этот раз повел себя весьма странно. Он сначала огляделся вокруг, как будто хотел убедиться, что нас никто не подслушивает, потом произнес коротко и с явной неохотой:

— Обыкновенный дворец. Вы сами видите. Дворец… императора.

Но от пана Беганека не так-то просто отделаться. Он пустил в ход самую приятную из своих улыбок и сказал нежным голосом:

— Ясно, что это императорский дворец. Это сразу видно. Но хотелось бы знать, какой император его построил. Ведь императоров было много…

И тут Касса Амануэль, казалось без всякой причины, ужасно разволновался.

— Перестаньте мучить меня бесконечными расспросами! — воскликнул он. — Только что вы говорили, что императоры вас не интересуют, а теперь опять об императорах! О чем тут говорить? Это одна из императорских резиденций, каких много. А кто ее построил — в конце концов не так важно.

Мы больше не возвращались к разговору о дворце, но считать вопрос исчерпанным, разумеется, не могли. Странное поведение Кассы Амануэля лишь разожгло наше любопытство. Мы чувствовали, что здесь скрывается какая-то тайна, и решили раскрыть ее во что бы то ни стало.

Отель в Дыре-Дауа принадлежал итальянцам. В смысле комфорта ему было далеко до царства пана Мачека. Зато мы увидели там то, чего не было нигде в Аддис-Абебе — белые муслиновые москитные сетки над кроватями. Оказывается, во время сезона дождей в Дыре-Дауа появляются москиты.

Москитные сетки — непременная деталь любой приключенческой повести для молодежи— пробудили в нас жажду великих приключений, поисков и открытий. Мы решили немедленно приступить к разгадке тайны императорского дворца.

Поскольку Касса Амануэль отказался дать какую-либо информацию по этому вопросу, мы решили обратиться к шведскому полковнику, с которым пан Беганек подружился со времени ночного инцидента в Аваше.

Пока я отвлекал разговорами Кассу Амануэля, референт выскользнул из номера и помчался в комнату шведа. Через десять минут он вернулся и вызвал меня в коридор. Его щеки пылали.

— Я все выяснил, — сказал пан Беганек возбужденно. — Это дворец императора Лидж Ияссу, который натворил каких-то ужасных дел, и теперь в Эфиопии даже имя его запрещено произносить. Полковник уверен, что Касса Амануэль знает подробности этой истории. Надо на него нажать.

Я согласился с ним и, забыв о своем предубеждении против императоров, уже готов был слушать любой, самый что ни на есть длинный рассказ.

К чему откладывать? Мы немедленно отправились к Кассе Амануэлю и без всяких дипломатических уловок изложили свою, просьбу.

— Нам уже известна история императора Лидж Ияссу, — заявили мы? — Только не хватает подробностей. Нет смысла играть в прятки. Расскажите нам все.

Наш эфиопский друг очень смутился и сделал еще одну попытку уйти от разговора. Но поняв, что от нас не отделаться, махнул рукой и сдался.

— Теперь я вижу, что Павел не напрасно предостерегал меня от вашего любопытства, — сказал он. — Но делать нечего. Раз уж мы поехали вместе, буду откровенен. Не забудьте только, что вы меня принудили. В Эфиопии запрещено даже упоминать имя злополучного Лидж Ияссу.

После этого предисловия все поудобнее устроились в креслах, и Касса Амануэль начал свой рассказ. Этобыла, несомненно, самая интересная из всех историй об императорах, какие мне приходилось слышать. Трудно было поверить, что все события произошли каких-нибудь пятьдесят лет назад.

— В тысяча девятьсот восьмом году великий император Менелик II упал с коня, да так неудачно, что тяжело заболел и не мог управлять страной. Полупарализованный монарх уже больше никогда не выходил из своего дворца, а во главе государства стала императрица Таиту.

Любимая жена Менелика в ту пору уже не была молодой, прекрасной и капризной Таиту времен строительства Аддис-Абебы. Годы превратили ее в старую, одержимую жаждой власти интриганку. По наущению своих советников — духовенства и наиболее консервативно настроенных расов — императрица одно за другим отменила все прогрессивные нововведения Менелика и восстановила старые, феодальные порядки.

Узнав об этом, Менелик впал в страшный гнев. Парализованный узник дворцовых подземелий решил напомнить эфиопам, что он — император и единственный правитель страны. По приказу монарха к его постели были призваны все расы Эфиопии. Преданные Менелику придворные ввели в подземелье внука императора от первого брака, четырнадцатилетнего Лидж Ияссу. Коснувшись руки мальчика, умирающий негус в присутствии всех расов торжественно произнес:

«Этот человек будет моим преемником, и кто откажется ему повиноваться, пусть будет проклят, пусть его сыном будет черный шелудивый пес». Следующая часть се была обращена к юному наследнику престола: «Если же мой внук изменит вам, пусть он сам будет проклят и пусть его сыном будет черный шелудивый пес».

Никто из расов не посмел воспротивиться воле Менелика и тем самым навлечь на свою голову страшное проклятие.

Так четырнадцатилетний Лидж Ияссу стал императором.

Двор и духовенство приняли нового правителя весьма недоброжелательно. Императрица Таиту сразу смертельно возненавидела его за то, что он занял трон, который, как она считала, принадлежал ее дочери — Заудиту. Духовенство и расы-христиане не могли примириться с тем, что отец нового негуса рас Микаэль — обращенный мусульманин, недавно именовавшийся Мохаммедом Али.

Ссылаясь на юный возраст Лидж Ияссу, Таиту не допускала его к власти. Она назначила временного опекуна — раса Тасамму.

Но умный и энергичный Лидж Ияссу быстро нашел выход из положения. В один прекрасный день он совершил дворцовый переворот, заточил в подземелье гебби императрицу Таиту вместе с дочерью и преданны ми ей расами и взял в свои руки государственную власть. Во время этих событий произошел эпизод, сильно подорвавший авторитет молодого правителя в глазах его народа. Рас Тасамма, особенно ненавистный Лидж Ияссу, спасаясь от гнева императора, спрятался в доме абуны Матеоса. Дом главы эфиопской христианской церкви предоставлял свято чтимое в Эфиопии право убежища. Однако, охваченный жаждой мести, молодой и горячий Лидж Ияссу не пожелал с этим считаться. Он ворвался в дом, оттолкнул абуну, который золотым крестом преграждал ему путь, и приказал арестовать беглеца. Абуна не простил императору святотатства. С этого момента восемьдесят тысяч эфиопских священников стали непримиримыми врагами нового правителя.

В последующие годы, краткого, но бурного правления Лидж Ияссу число его врагов возросло.

Из рассказа Кассы Амануэля можно было сделать вывод, что Лидж Ияссу, при всех его недостатках, несомненно, имел и много достоинств. Он был отважен, умен, отличался необычайно веселым и добродушным нравом. Однако юноша не терпел около себя постояв пых советников и с откровенным пренебрежением относился к надменным расам. Кроме того, он совершенно не считался с дворцовым этикетом, что часто приводило к недоразумениям.

Однажды, например, он отправился с официальным визитом во Французское Сомали. На вокзале в Джибути была подготовлена торжественная встреча. Собрались губернаторы, высшие чиновники, члены консульских представительств. Взвод почетного караула уже принял команду «смирно», оркестр готов был грянуть гимн, все ждут появления царя царей и Льва-победителя из племени Иуды. Но императора нет. Перепуганные министры ищут его по всему поезду и наконец находят… на паровозе — в грязном комбинезоне он ведет задушевный разговор с машинистом, потягивая из бутылки тедж.

Подобные истории происходили довольно часто. Молодой император не обращал внимания на укоры и смеялся до слез над возмущенными и негодующими придворными. Но все это были только цветочки. А ягодки ожидали его еще впереди.

Когда Лидж Ияссу исполнилось двадцать лет, он посетил завоеванный Менеликом мусульманский Харэр и там без памяти влюбился в дочь богатого купца Абудaкера, мусульманку из племени данакиль. Девушка, которую он полюбил, была необычайно красива. Для того, кто увидел ее однажды, переставали существовать все женщины на земле. Лидж Ияссу не посмотрел на то, что он — правитель христианской страны, и решил жениться на мусульманке, приняв ее веру.

Эфиопия была возмущена. Восемьдесят тысяч христианских священников объявили императора вероотступником и предателем. Но Лидж Ияссу не испугался священников. Ведь он был внуком великого Менелика, и его отец, рас Микаэль, стоял во главе сильной армии. Запальчивый юноша вступил в борьбу с эфиопской церковью. Он отнял у христианского духовенства подаренные Менеликом после завоевания Харэра поместья и передал их мусульманским монастырям. И это еще не все. Принимая в Харэре парад сомалийских войск, он подарил им двенадцать эфиопских знамен, на которых по приказу императора было вышито: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его».

Лидж Ияссу, конечно, преследовал при этом вполне определенную цель: сделавшись правителем мусульманских провинций Эфиопии, стать со временем императором всей мусульманской Африки. Одержимый этой идеей, император отрекся даже от своего библейского предка — царя Соломона и надел тюрбан с изображенной на нем новой генеалогией, согласно которой он вел родословную от пророка Мухаммеда.

Чаша терпения христианских расов Эфиопии переполнилась. Они объявили о низложении императора-вероотступника и возвели на престол дочь Менелика Заудиту.

Один из расов, Тафари, член императорского рода Соломонидов, вступил в вооруженную борьбу с Лидж Ияссу. Впоследствии он стал императором Хайле Селассие I.

Перевес сил был на стороне Лидж Ияссу — в его руках находилась железная дорога Аддис-Абеба — Джибути и хорошо вооруженная армия. Он двинулся навстречу своему противнику на паровозе, который тянул за собой вагоны с войсками. Император намеревался дать бой под Мехессо и, вероятно, выиграл бы его, если бы… не спирт. Солдаты Лидж Ияссу в ожидании войск раса Тафари от нечего делать ограбили товарный состав, груженный бочками спирта. Когда появился) рас Тафари, пьяные до бесчувствия солдаты негуса сдались без единого выстрела. Бывший император, закованный в золотые цепи, оказался в заточении. Но этим дело не кончилось. Могущественные приверженцы Лидж Ияссу, из числа старых друзей императора Менелика, дважды устраивали ему побег in тюрьмы. В итоге внук великого Менелика больше десяти лет продолжал угрожать трону Хайле Селассие I. Он погиб только во время итало-эфиопской войны, при чем обстоятельства его смерти до сих пор не выяснены Ходят слухи, что сын низложенного императора и по сей день укрывается в лесах, дожидаясь подходящего момента, чтобы заявить о своих правах на трон. Вот почему даже имя Лидж Ияссу в Эфиопии находится под запретом.

Рассказ о злоключениях императора Лидж Ияссу сильно поразил пана Беганека. Укротитель леопардов имел весьма чувствительное и склонное к романтическим порывам сердце. Больше всего его взволновало то обстоятельство, что причиной всех бед была любовь юноши-императора к прекрасной женщине из Харэра.

Кассу Амануэля очень позабавила сентиментальность референта.

— Не надо преувеличивать, — сказал он. — Тогда все выглядело не так романтично, как вам кажется. Политика всегда остается политикой. Сведущие люди говорят, что падение Лидж Ияссу произошло вовсе не из-за любви, а из-за политического союза с Турцией, который молодой император заключил в начале первой мировой войны. Этот договор очень не понравился Великобритании — его расценили как угрозу британским колониальным владениям в Африке. Английское правительство незамедлительно послало в Эфиопию одного из агентов Интеллидженс Сервис, знаменитого полковника Т. Э. Лоуренса, с заданием свергнуть неугодного монарха. Лоуренс вкрался в доверие Лидж Ияссу, стал его закадычным другом и советчиком. Он сделал все, чтобы подорвать авторитет императора. Существует предположение, что это Лоуренс посоветовал Лидж Ияссу создать всеафриканскую мусульманскую империю, уговорил жениться на мусульманке и принять ее веру. И тюрбан с новой генеалогией императора, как говорят, был подарком англичанина. Любопытно, что накануне низложения Лидж Ияссу полковник Лоуренс таинственным образом исчез из Эфиопии: очевидно, порученное ему дело было доведено до конца. Как видите, здесь не обошлось без политических махинаций.

Но Кассе Амануэлю не удалось убедить пана Беганека. Скептически выслушав рассказ об интригах английского полковника, референт продолжал восхищаться влюбленным Лидж Ияссу и его прекрасной женой. После нашего возвращения в отель он еще добрых полчаса морочил мне голову. Только москиты избавили меня наконец от его романтических восторгов. В самый разгар беседы о влюбленном императоре референт вдруг вскрикнул и изо всех сил ударил себя по шее, после чего сунул мне под нос раздавленного москита:

— Смотрите, какой крупный! Но я убил его, негодника!

— Что вам сделало бедное насекомое? — сказал я сердито, потому что он никак не давал мне заснуть. — Вам не нравилась Эфиопия без москитов — пожалуйста, вот вам москиты. Вы должны радоваться и чувствовать себя, как в любимом Египте.

Референт укоризненно взглянул на меня:

— Ну, знаете ли, сравнили!

— А что, египетские москиты лучше?

Пап Беганек несколько минут обдумывал ответ.

— Нет, эти насекомые везде одинаковы, — смиренно вздохнул он, — но в Египте… В Египте были ящерицы, которые поедали москитов. А здесь нет ящериц! Вот что!

Я оглядел комнату. Ящериц, как на зло, не было.

— Вот видите, — сказал обрадованный пан Беганек, — Эфиопия-это не Египет. Что и говорить: Египет — это Египет.

На этот раз он меня убедил. Истинность его слов не подлежала сомнению: Эфиопия действительно не была Египтом, зато Египет был Египтом.

На следующее утро нас разбудил монотонный стук по стеклу. Дождь лил не хуже, чем в Аддис-Абебг Мысль о том, что Харэр относится к числу наиболее сухих районов Эфиопии, ничего не меняла.

До автобусной остановки пришлось добираться n.i такси. Чтобы Павел не очень сердился, мы, с трудом уговорив Кассу Амануэля, пригласили в компании шведского полковника и француза.

Автобус уже стоял на залитой дождем торговой площади. Кроме нас пятерых в нем ехало еще несколько эфиопских чиновников в черных костюмах и с зонтами, два греческих купца, два седобородых старца и тюрбанах, с длинными четками в руках, и довольно большая группа торговцев из племени галла, загородивших все проходы своими корзинами и узлами.

Трехчасовая поездка в Харэр проходила невероятно скучно. Дождь лил не переставая, ландшафт за мутны ми от влаги стеклами был до тошноты однообразен: серая, пустынная равнина, огромные, как озера, лужи, кое-где островки колючих кактусов или развесистая акация. В автобусе тоже было неинтересно. Касса Амануэль вступил в спор с французом по поводу железной дороги Аддис-Абеба — Джибути, шведский полковник посвящал пас в детали эфиопского воинского устава, чиновники спали, старцы-мусульмане перебирали четки и шептали молитвы, греки беседовали о делах, торговцы-галла ожесточенно спорили между собой. Интересным, пожалуй, было только то, что и водителя и кондуктора автобуса звали Касса, как нашего эфиопского друга. Находясь в разных концах автобуса, они то и дело громко обращались друг к другу по имени, что очень раздражало Кассу Амануэля, так как отвлекало его от беседы с французом.

Пан Беганек сразу сделал вывод, что имя Касса широко распространено в Эфиопии. Касса Амануэль подтвердил это.

— В принципе вы правы, — сказал он, — но это не имя.

— Не имя? — изумился Великий первооткрыватель. — Что же это такое?

— «Касса» по-амхарски означает «замена».

Теперь настала моя очередь удивляться. Действительно, разве может человек иметь имя «замена»?

— Все очень просто, — разъяснил Касса Амануэль, — Когда в эфиопской семье умирает ребенок, следующему новорожденному дают имя Касса. Это означает, что он появился на свет, заменив умершего. Поскольку в Эфиопии умирает и рождается много детей, имя Касса встречается часто.

Объяснение Кассы Амануэля было очень интересным, и я не удивился тому, что пан Беганек старательно записал все в свой зеленый блокнот.

Позднее, где-то на половине пути в Харэр, с нами случился еще один занятный эпизод.

Это произошло во время стоянки на одной из станций. Ну и станция это была! Не приведи господь! Жалкая лачуга, крытая рифленым железом, вверху реклама пепси-колы, под выступающей крышей двое промокших галла — вот и все. А вокруг мгла и дождь. Никому паже не хотелось выходить из автобуса. Но мотор забарахлил, и пришлось сделать небольшую остановку. Пока мы стояли, издалека вдруг донеслось какое-то глухое рычание. Пассажиров охватило беспокойство: эфиопские чиновники проснулись, мусульманские старцы прервали свои молитвы, все принялись обсуждать непонятный звук. Греки и француз считали, что это ревел обыкновенный голодный осел. Большинство же пассажиров, в том числе швед-полковник, твердо стояли на том, что мы слышали рев самого настоящего льва. Того же мнения придерживались и чиновники-эфиопы, которые прочитали в газетах, что в последние дни в Харэре появились два льва.

Под влиянием этих разговоров пан Беганек стал проявлять признаки беспокойства. Он крутился, вертелся, хлопал главами и наконец, не выдержав, тронул за рукав Кассу Амануэля:

— А что будет, если львы нападут на наш автобус?

— Не бойтесь, — успокоил его наш опекун, — если даже это лев, он не отважится напасть на автобус. Львы никогда не ищут встреч с людьми.

Пан Беганек вздохнул с облегчением. И тут же обрел утраченную было самоуверенность. Через несколько минут я слышал, как он уже говорил шведу-полковнику:

— Простить себе не могу, что не захватил охотничье ружье! Так славно было бы немного поохотиться. Когда мы были в Судане…

Но мне не пришлось дослушать до конца историю охотничьих подвигов пана Беганека в Судане, потому что кондуктор Касса дал сигнал к отправлению, водитель Касса запустил двигатель, и автобус двинулся в дальнейший путь, прежде чем удалось установить окончательно, что же было причиной переполоха: рев льва или голодного вислоухого осла.

В последний час путешествия пейзаж резко изменился. Автобус выехал наконец из пустынной долины и, перевалив через довольно высокие холмы, помчался вдоль возделанных полей. По обеим сторонам дороги проплывали плантации, фруктовые сады и прекрасные рощи, расположившиеся на склонах гор. Касса Амануэль объяснил, что мы находимся в наиболее плодородной части провинции Харэр — основной житнице Эфиопии. К сожалению, атмосферные условия не давали возможности толком все рассмотреть. Дождь, правда, прекратился, но над полями висел такой густой туман, что трудно было отличить кофейную плантацию от хлопковой. Только апельсиновые рощи с желтыми шарами плодов, светившимися сквозь туман, как фонарики на рождественской елке, ни с чем нельзя спутать.

Было уже далеко за полдень, когда Касса-водитель прокричал Кассе-кондуктору, что виден Харэр.

Харэр, когда на него смотришь издали, выглядит изумительно. Город окружен высокими красными стенами с грозными башнями и сводчатыми воротами. Из-за стен хорошо видны устремленные ввысь стройные белые башенки минаретов. Постепенно возникающий из тумана город кажется волшебным. Настоящий Багдад Гаруна аль-Рашида из «Сказок 1001 ночи».

Автобус остановился перед одними из пяти городских ворот. Дальше предстояло идти пешком, потому и что средневековые ворота не приспособлены для современного транспорта.

В город мы вошли не сразу — у ворот скопилось множество караванов ослов и верблюдов. Протолкаться сквозь пеструю толпу сомалийцев, данакиль и галла было не так-то просто. Шум стоял невообразимый. Гортанные выкрики погонщиков, кашель верблюдов и рев ослов сливались в какую-то сплошную какофонию, от которой лопались барабанные перепонки.

Здесь же собралось больше десятка нищих-прокаженных, встреча с которыми была для пас тяжелым испытанием. Одни из них грозили нам руками без пальцев, другие строили гримасы, искажавшие и без того изуродованные болезнью лица. Стук деревянных колотушек, при помощи которых эти несчастные оповещали о своей беде, мрачным аккомпанементом сопровождал оглушительный шум толпы.

Наконец мы пробились через «адские врата» и вошли в город. Здесь он был еще более похож на город из «Сказок 1001 ночи».

Харэр — очень старый город с ярко выраженным арабским колоритом. По его узким, крутым и немощеным улицам приходилось пробираться чуть ли не гуськом. Впереди величественно шествовал верблюд, который время от времени терся спиной о глухие стены домов, чтобы отогнать докучливых насекомых.

Домики, в основном сложенные из той же красноватой глины, что и городская стена, тесно лепились друг к другу. Улочки были до такой степени забиты различными ларьками, лавочками и палатками, что весь город выглядел как один большой арабский базар. Движение транспорта внутри городских стен почти невозможно-слишком узки улицы. Зато повсюду снует множество навьюченных ослов, с трудом прокладывающих себе путь в шумной и яркой толпе людей.

Большую часть прохожих составляли женщины. У нас создалось впечатление, что это в основном домашние хозяйки, воспользовавшиеся кратковременным прекращением дождя, чтобы сходить в город за покупками. Почти все они несли большие мешки из разноцветной кожи, набитые различной провизией.

Харэрские женщины произвели на нас сильное впечатление. Они решительно отличались от других африканских женщин. Их внешний вид и манера поведения совсем не говорили о смирении, которое так присуще жительницам Востока и Юга. Весь их облик выражал гордость, энергию и чувство собственного достоинства. Одеты они были ярко и со вкусом, а многие лица поражали классически правильными чертами.

Харэрские красавицы очаровали пана Беганека. Референт то и дело дергал меня за рукав и чуть не в полный голос выражал свой восторг:

— Вы только посмотрите! О боже, что за красотка! Теперь я понимаю беднягу Лидж Ияссу, парень просто не мог здесь не влюбиться!

Видели бы вы, как мой друг улыбался и строил глазки проходившим мимо женщинам!

Все это было необыкновенно забавно, но, к сожалению, не безопасно, потому что по улицам кроме харэрских женщин ходили и мужчины, причем последние отнюдь не производили впечатление людей, слишком горячо любящих белых ференджей. Взгляды, которые они бросали на нас, и в особенности на моего экспансивного друга, были далеко не благожелательными.

К счастью, пан Беганек не обладает способностью долгое время удерживать внимание на одном и том же предмете. Довольно скоро он перестал интересоваться красотой харэрских женщин и переключился на фрукты, которых здесь невероятное множество.

Провинция Харэр — это не только главная житница Эфиопии, но и ее главный фруктовый сад. Куда ни кинешь взгляд, повсюду громоздятся пирамиды бледно-желтых апельсинов, маленьких зеленых лимонов, огромные кисти бананов и горы плодов, которые мы видели впервые в жизни. Все это лежит на лотках или циновках из травы, расстеленных прямо на земле.

Вдруг пан Беганек издал радостный вопль:

— Провалиться мне на этом месте, если это не помидоры! Наконец-то! Я уже целую неделю мечтаю о настоящем салате из помидоров с перцем и лучком.

Обернувшись к шедшему позади нас шведскому полковнику и показав на кучку красных плодов, он сказал по-английски:

— I am fond of tomatoes![30]

Но швед, уже освоившийся в Эфиопии, развеял, иллюзии референта.

— Это не помидоры, — сказал он, — а плоды кактуса. Их называют также индийскими фигами. Они очень вкусны, но чистить их надо с осторожностью, чтобы не наколоть пальцы ядовитыми ворсинками кожуры.

Пан Беганек был очень разочарован, однако записал слова шведа в блокнот. Ну что ж — вместо салата из помидоров он получил информацию о том, что кактусы дают вкусные и сочные плоды.

Около отеля мы попрощались с нашими соседями по купе. Французу была приготовлена квартира у знакомого купца, а шведу предстояло ехать дальше, в свою военную академию.

Харэрский «отель» был гостиницей только в представлении исключительно непритязательных путешественников. В действительности же это необычайно противный и грязный постоялый двор. «Отель» содержал какой-то грек или некто выдававший себя за грека отнюдь не к чести этого благородного народа.

По распоряжению хозяина черный слуга шанкалла проводил нас в так называемые парадные покои, которые, как уверял нас хозяин, сдавались только особо важным господам. Слуга отпирал дверь с таким видом, как будто перед нами сейчас откроются сокровища Сезама. Между тем вся «роскошь» номера состояла в рваных плюшевых портьерах, не мытых несколько месяцев окнах и роях черных отвратительных мух. Пи электричества, ни водопровода. Было душно и пахло гнилью.

Но настоящая трагедия разыгралась после ухода слуги, когда Касса Амануэль преспокойно сообщил, что идет в город по делам, а нам велел ждать его в отеле. Свое жестокое) решение он объяснил подозрительными отношениями харэрцев к белым туристам и неприятными столкновениями, которые могут произойти у нас с ними. Мы, естественно, стали возмущаться и протестовать, ссылаясь на свое обещание Павлу походить по харэрским магазинам. Тогда наш опекун рассердился и повелительным тоном, совсем как Бвана Кубва, заявил, что он несет ответственность за нашу безопасность и не может нарываться на уличные скандалы, а сведения для Павла раздобудет сам, без нашего участия.

После этого Касса Амануэль взял шляпу, портфель и зонт и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. А мы, негодующие и злые, остались в «парадных покоях» одни.

Между тем снова пошел дождь. Наше настроение чуть-чуть улучшилось. Пусть Касса Амануэль по крайней мере как следует вымокнет. Так ему и надо. Это будет возмездием за несправедливое к нам отношение. Но в то же время ливень окончательно лишил нас возможности выйти в город, и мы были обречены всю вторую половину дня провести в этой отвратительной комнате. Надо было чем-нибудь заняться.

Охотник по призванию, пан Беганек занялся делом. Сняв с ноги ботинок, он начал гоняться за самыми жирными мухами. Из-за его воинственных возгласов хозяин дважды присылал слугу спросить, не нужно ли нам чего-нибудь. Через час вся «парадная» комната была усеяна трупами павших в бою насекомых.

К этому времени наш доблестный охотник устал и предложил перейти к более интеллектуальным развлечениям. Он достал из портфеля самую толстую из своих книг об Эфиопии и поручил мне найти все, что написано о Харэре. А сам, пресыщенный охотничьими подвигами, улегся на кровать и любезно согласился послушать.

Поскольку Харэр находится в стороне от основных туристских маршрутов, немецкие авторы уделили ему мало внимания в своей книге. И все же мне удалось отыскать несколько интересных сведений. Прежде всего мы узнали, что Харэр на протяжении почти тысячи лет был вольным городом мусульманского племени харари и управлялся собственными эмирами. Только при императоре Менелике II он лишился независимости. Великий Менелик завоевал город и присоединил его к Эфиопии. В связи с этими событиями в книге приводился забавный анекдот, еще раз подтвердивший уже известный нам факт, что негус Менелик был наделен большим чувством юмора.

В 1887 году, когда эфиопская армия окружила Харэр, надменный эмир города, желая унизить амхарца, послал Менелику пестрый тюрбан и письмо следующего содержания: «Пусть император наденет этот тюрбан, чтобы я мог распознать его среди осаждающих и взять в плен живым».

Менелик только посмеялся и ответил эмиру, что наденет тюрбан немедленно и не снимет его до тех пор, пока… не помочится на Харэр с самой высокой башни его мечетей.

Несколько дней спустя император, в присутствии семи тысяч потрясенных жителей города, исполнил свое обещание.

Позднее, во время войны и оккупации, итальянцы, стремившиеся поссорить эфиопских мусульман с христианами, охотно вспоминали эту единственную в своем роде политическую демонстрацию.

Пану Беганеку очень понравился оригинальный анекдот о великом императоре, но потом он заявил, что прошлое Харэра его мало занимает, гораздо интереснее узнать что-нибудь о современных харэрских женщинах, если об этом написано в книге. Мне удалось найти две любопытные информации на волнующую пана Беганека тему. Во-первых, выяснилось, что существует старинный харэрский закон, строго запрещающий мужьям бить жен. Авторы книги утверждали, что по этой причине эфиопские мужчины из других провинций очень неохотно женятся на харэрских девушках, несмотря на их красоту.

— Однако Лидж Ияссу женился, — с удовлетворением отметил референт. — Впрочем, он в любом случае не бил бы жену. Я сразу почувствовал в нем хорошего человека. Это полковник Лоуренс сбил его с пути.

Вторая информация касалась исключительной предприимчивости харэрских женщин. Они прекрасно ведут свое хозяйство и дажё руководят собственными предприятиями. Кроме того» охотно работают в саду, где выращивают кат.

— Что значит «кат»?[31] — удивился пан Беганек.

— Говорится «кат», а пишется «khat», — объяснил я. — Это растение, которое эфиопы в большом количестве вывозят в арабские страны. Молодые побеги ката действуют как наркотик. Арабы жуют их, как другие пароды курят опиум.

— Подождите, пан редактор, — Великий первооткрыватель в волнении сел на кровати. — Это, наверное, те самые зеленые веточки, которые мы видели на всех лотках с фруктами. Так вы говорите, их жуют и от этого возникают разные красивые галлюцинации, как после опиума?

— Не знаю. Так написано в книге.

Пан Беганек поднялся с кровати и подошел к окну:

— Знаете что, пан редактор? Дождь почти прошел, а здесь напротив есть лавочка с фруктами. Выскочу-ка я за этим катом. А вы, на всякий случай, постойте у окна. Если что-нибудь случится, кричите на весь отель.

И прежде чем я успел ответить, референт выбежал из комнаты. В соответствии с приказом я занял наблюдательную позицию около окна.

Лоток с фруктами был хорошо виден. Пан Беганек беспрепятственно подошел к нему и, бурно жестикулируя, стал делать покупки. Он приобрел порядочный пучок веточек ката, большую кисть бананов и красные плоды кактуса, против которых нас предостерегал швед-полковник. Кактусовые фиги ему насыпали прямо в шляпу.

Через минуту референт был уже в комнате. Он бросил покупки на кровать и со вздохом облегчения вытер пот со лба.

— Вы видели двух мрачных типов, пытавшихся затеять со мной ссору? — спросил он хвастливо. — Но я только взглянул на них, и они тут же успокоились.

Я вообще никого не заметил. Наоборот, улочка показалась мне совсем безлюдной. Но не хотелось спорить из-за такого пустяка. Поэтому я только сказал референту, что он зря купил плоды кактуса — полковник ведь предупреждал насчет колючей кожуры. Зачем же калечить руки? В ответ Великий первооткрыватель громко расхохотался:

— Вы верите этим иностранным специалистам, наивный вы человек? Да это же круглые невежды, которые слышали звон, да не знают, где он. Сейчас вы в этом убедитесь.

С этими словами он взял с кровати один из плодов и подошел ко мне:

— Ну потрогайте, пан редактор. Разве колется?

Я осторожно протянул палец и легонько погладил красный плод. Он был гладкий и скользкий, как помидор. Никаких колючек, никаких ядовитых волосков. Шведский попутчик, видно, и вправду подшутил над нами. Но зачем ему это понадобилось?

— А для того, чтобы поважничать и показать, что он все знает, — решительно заявил референт. — Мало ли людей рассказывают всякие небылицы, чтобы убедить других в своей значительности?

Я невольно усмехнулся. Ничего не скажешь, пан Беганек разбирался в людях.

Мы сразу принялись очищать и есть кактусовые фиги. Это было необыкновенно вкусно. По виду красные плоды напоминали помидоры, а на вкус были похожи на виноград. С наслаждением уничтожая сочные фиги, мы обменивались ироническими замечаниями относительно невежества шведских полковников. Увлекавшийся историческими аналогиями пан Беганек вспомнил знаменитую победу поляков над шведами под Оливой в 1627 году.

Однако кактусовые фиги оказались немного приторными. После того как их было съедено около килограмма, нас затошнило и мы взялись за кат. Пан Беганек старательно оборвал с нескольких веточек все молодые побеги и сложил их в две одинаковые кучки. Одну из них он сразу отправил себе в рот, а другую пододвинул ко мне, предлагая сделать то же самое. Но я в последний момент испугался. Мне было уже достаточно скверно после плодов кактуса, а тут еще предстояло отравить себя катом. Очень хотелось как-нибудь увильнуть от этого эксперимента.

— Паи Альбин, — сказал я робко, — не знаю, хорошо ли это будет, если мы оба одновременно окажемся в состоянии наркотического опьянения. А если кто-нибудь войдет и что-нибудь украдет? Этот грек, наш хозяин, мне очень не понравился. Будет лучше, если вы пожуете кат, а я покараулю.

Но референт не захотел принять столь разумное предложение. Он посмотрел на меня с таким негодованием и презрением, что я больше ничего не сказал и сразу же запихнул себе в рот зеленую мерзость.

О боже, какая это была горечь! Никогда в жизни я не держал во рту ничего подобного. Я взглянул на пана Беганека. Видимо, ему кат тоже не пришелся по вкусу, потому что референт корчился, как в камере пыток. Но не спускал с меня глаз! Пришлось жевать дальше.

Это длилось уже минут десять. Меня тошнило все сильнее, да еще началась головная боль.

— Пан Альбин, — с трудом выговорил я, потому что рот был набит, — вы уже видите что-нибудь?

Референт грустно покачал головой. А лицо у него было такое — страшно посмотреть.

— Еще нет. Но мне кажется… что-то начинается. Да, да, точно. Начинается!

Эксперимент продолжался Мы жевали. Нас тошнило. Было горько. Болела голова. Видения не появлялись. И вдруг началось!.. Пан Беганек издал какой-то странный звук, закрыл обеими руками рот и пулей вылетел из комнаты. Я немедленно выплюнул зеленую гадость. Стало чуть полегче, но тошнота и головная боль не проходили.

Через десять минут вернулся пан Беганек. Он был смертельно бледен и совершенно подавлен.

— Все из-за этого шведского полковника, — простонал он. — Если бы он не хвастался своими познаниями, я ни за что не купил бы молодые плоды кактуса. Из-за него пропали наши прекрасные видения.

Оставшиеся веточки ката и индийские фиги мы завернули в газету и выбросили на помойку, чтобы Касса Амануэль случайно не наткнулся на следы нашего преступления. Нетронутую кисть бананов положили на стол. Мы знали, что эфиопские бананы необыкновенно вкусны, но пробовать их даже не пытались — так нам было плохо.

Касса Амануэль вернулся поздним вечером. Он застал нас лежащими на кроватях. К счастью, этот деликатный человек не стал особенно к нам приглядываться. Но лежавшие на столе бананы его заинтересовали. Не спросив, как они здесь оказались, он отломил себе несколько штук и с большим удовольствием съел. Мы глядели на его пиршество с завистью. Собственно говоря, ведь это Касса Амануэль виноват, что мы себя так отвратительно чувствуем. Он велел нам остаться в отеле. Из-за него мы объелись молодыми плодами кактуса. Из-за него жевали эту горькую мерзость — кат. А теперь он возвращается и как ни в чем не бывало объедается нашими замечательными бананами, на которые мы даже смотреть не можем. Скажите сами, есть ли справедливость на этом свете?!

Заморив червячка, Касса Амануэль отчитался о результатах своего похода в город. Как и следовало ожидать, он сделал все, что запланировал: побывал в местном отделении банка и в других учреждениях, записал для Павла адреса наиболее крупных харэрских купцов, а кроме того, договорился с проводниками каравана, который на следующее утро отвезет нас на кофейные плантации.

Экзотическое слово «караван» пробилось сквозь ту-май нашего сознания и зазвенело в ушах, Словно колокол. Мы думали, что поедем в обыкновенном автомобиле, и вдруг — караван! Что за караван? Откуда? А может быть, это просто слуховая галлюцинация, вызванная катом?

— Деревня, где возделывают кофе, недалеко отсюда, немногим больше десяти километров. Поедем на ослах, — объяснил Касса Амануэль. — Я договорился: у нас будут три хороших осла и два проводника. Здесь это называется караван.

При любой другой ситуации перспектива поездки караваном в деревню, где выращивают кофе, привела бы нас в бурный восторг. Но этот чертов кат сделал нас безразличными ко всему. Даже такую приятную новость мы выслушали молча, не проронив ни слова. Так должен чувствовать себя медведь, который за минуту до того, как впасть в зимнюю спячку, до отвращения объелся засахаренным медом.

Касса Амануэль, по-видимому, объяснил наше мрачное настроение усталостью после дороги. Он оторвал еще несколько бананов и, пожелав спокойной ночи, удалился в свой номер.

К сожалению, доброе пожелание любезного опекуна не исполнилось. Ночь была ужасна! Я помню каирские ночи, когда я до утра сражался с москитами, асуанские — когда задыхался под москитной сеткой, суданские, с их убийственным зноем и шумом вентиляторов, и ночь в Аваше, закончившуюся скандалом с паном Беганеком. Но эта ночь — в Харэре — была самой ужасной из всех. Этого кошмара я не забуду до конца дней своих!

Первые несколько часов меня мучили тошнота и головная боль. Время от времени я впадал в короткий горячечный сон. Но тогда возникали такие жуткие видения, что я пробуждался со страшным криком. Пан Беганек на соседней кровати мучился совершенно так же. Видимо, мы слишком энергично жевали этот кат А может быть, сведения в книге были неверны?

Посреди ночи к прежним мучениям прибавилось новое: начали чесаться руки. Сначала слегка, а потом так, что можно было сойти с ума. С паном Беганеком творилось то же самое. Причина была ясна. Теперь уже можно было в этом не сомневаться.

Пан Беганек, — сказал я, — кажется мне, что шведский полковник все-таки был прав.

Еще бы, — сказал, чуть не плача, референт, — я с самого начала говорил, что все из-за этого лысого умника. Какой дьявол толкнул его в наше купе? Нет, мало, определенно мало мы били их под Оливой!

Я заснул только под утро, и то благодаря большой дозе снотворного, которое дал мне пан Беганек.