С точки зрения чудовища

Глава 9

Проснулась Исабель на рассвете. Долго лежала, смотря на то, как в утренней дымке светится букет роз, стоявший на столе. Накануне вечером она как следует убрала и помыла дом, и от полов еще тонко-сладко пахло чистым деревом. Сонно, убаюкивающе, спокойно. Сейчас Исабель лежала, подогнув под себя ногу и, рассеянно поглаживая пальцами краешек одеяла, вспоминала рассказ Винсента. Или исповедь. Да, больше было похоже на мучительную исповедь.

Исабель искала в себе какие-то изменения. Чувство презрения, отвращение, неприязнь. Но у нее никак не получалось вложить Винсента – того, которого она знала – в ту картинку, которую он нарисовал. Исабель повернулась на спину и раскинула руки в стороны.

Да и что такого, если подумать, он сказал? Пару лет назад кузнецова сына в Больших Топях чуть вилами не отходили, застукав на сеновале с чужой женой. А в прошлом году он уже на Ясинке женился. Шумная свадьба была, яркая. С лентами да песнями. А по каким дворам он до этого шастал? И ничего, живет, отцу помогает, в этом году сын родился. Или Кося, шушукающаяся с подружками. Исабель краем уха слышала ее хвастливые рассказы – ни одна свечка в храме не поможет, ежели ездить на торжища, да там то пряник, то бусы в подарок получать за поцелуйчики. Нет, Исабель не одобряла такое, но, в конце концов, Винсент никого не заставлял. В этом она ему верила. И то, как он говорил об Азарии… он же пытался спасти ее. Да, виконт не был образцом милого, добропорядочного юноши, но он и не пытался им притвориться. Исабель села в постели и вздохнула. И да, она тоже не притворялась. Она правда не знала, пошла бы она в огонь, например… за Желем? Девушка поежилась. Дурные мысли, дурные. Может, освященник и прав, надо зайти в храм, одной, попросить совета у богов. Поговорить о своей заблудившейся душе?

Быстро приведя себя в порядок, Исабель заплела волосы в две косы и, накинув на плечи платок, вышла из дома. Утренний туман понемногу рассеивался, издали доносились первые звуки просыпающихся домов: скрип колодезного ворота, сиплый собачий лай, птичий гомон и сердитое покрикивание хозяйки. Солнце еще не нагрело воздух и на улице было зябко. Поеживаясь, Исабель быстрым шагом дошла до храма и, тихо приотворив дверь, юркнула внутрь. В храме было теплее. Уютно мерцали огоньки свечей, у ног Ярса и Ирсы стояли свежие букетики цветов в вазах, между прочим, сделанных Мелехом и расписанных Исабель. Девушка подошла к статуе Ирсы и преклонила перед ней голову. Подношений у нее сегодня с собой не было, но боги не знать, им нужно искреннее слово и вера, а не собранная дань.

– Помоги мне, Ирса, – прошептала еле слышно Исабель. – Я должна бы бояться, что я потеряла себя. Что я быстрее спешу вернуться в Лозу. Что я не страшусь Винсента и ищу ему оправданий. Но правда в том, что мне кажется, что я не потерялась, а нашлась. Я очень скучаю по отцу, но я боюсь дня, когда он вернется. Я ужасная дочь. Ужасная.

Первый утренний луч солнца пробился через витраж окна к ногам Исабель. Теплый, согревающий, ободряющий.

Девушке показалось, что до нее донесся аромат роз и на сердце вдруг стало спокойней. Приложив ладонь к статуе, Исабель какое-то время постояла так, а затем пошла к выходу. Пора было в поместье.

Толкнув дверь, Исабель нос к носу столкнулась с Желем. Мужчина замер, теплым дыханием коснувшись лица девушки. Исабель сделала шаг назад.

– Прости пожалуйста, – пробормотала Исабель. Жель смотрел на нее испытующе, с каким-то волнением во взгляде и от этого ей было неуютно.

– Ну что ты, Исабель. Не за что извиняться, – голос освященника был ласков. – Я очень рад, что, не смотря на необходимость заменять Мелеха в поместье, ты по-прежнему исправно посещаешь храм. Твои трудолюбие, скромность и любовь к знаниям мне очень приятны. Конечно, тебе предстоит еще многому научиться, но…

Исабель прикусила губу.

– Я хотел с тобой кое о чем поговорить, – коснулся руки Исабель освященник. Пальцы его были горячие, словно угольком кожу обожгло.

– О чем?

– Сегодня вечером в храм прибудут освященники Паломнической Миссии. Они несут святую реликвию в недавно отстроенный храм в Заокии, и мне была оказана честь принять Миссию. Они задержатся, чтобы провести Большую Молитву и я хотел бы представить им тебя.

– Меня? Но зачем? – удивилась девушка.

Жель улыбнулся краешком губ.

– Что ж, думаю, теперь я могу сказать тебе. С момента прибытия в Малую Топь я наблюдал за тобой, Исабель. Ты не гонишься за праздными развлечениями, ты искренняя и любящая дочь, скромная и работящая девушка и никогда не позволяла себе ничего предосудительного. Да, ты любишь мечтать и не все книги, которые я видел у тебя в руках, я бы одобрил. Но мне нравится твоя тяга к знаниям. Я хочу кое-что предложить тебе. Младший сан. Женщины-освященницы это большая редкость и тем большей жемчужиной ты станешь. Я буду просить у освященников Миссии благословить меня и тебя на этот шаг.

Исабель показалось, что ей на плечи упало что-то тяжелое. Глаза Желя горели воодушевлением, а Исабель хотелось бежать, бежать со всех ног.

– Б-благодарю тебя, Жель. Это… это очень неожиданно. Но ты не оставил мне даже возможности подумать, – Исабель старалась облечь свои чувства в вежливые слова. – Отец еще не вернулся, и я не могу бросить помогать ему. А… а быть освященницей и одновременно помощницей гончара я вряд ли смогу.

Теперь улыбка Желя стала широкой.

– Даже сейчас ты сохраняешь скромность и осмотрительность, Исабель! Конечно же, я не могу и не буду требовать от тебя бросить помогать Мелеху. Мы обязательно обсудим и твое обучение, и твои обязанности и… твое будущее.

Освященник наклонился чуть ближе к Исабель и девушка невольно кинула взгляд на его приоткрывшиеся губы. Жель был симпатичным, умным мужчиной. Освященникам дозволялось вступать в брак. И от этой внезапной мысли Исабель стало жутко.

Нет. Нет, конечно нет.

– Мне… мне надо бежать, Жель. Хорошего тебе дня, – сбивчиво попрощалась Исабель и в самом деле припустила бегом к дому. Остановилась она лишь у мастерской. Перевела дыхание, устало прислонившись к стене, и зашла внутрь, окунувшись в знакомый запах глины. Погладила рукой скучающий гончарный круг, прошлась пальцем по формам и подошла к полке, на которой стояли несколько готовых изделий. Выбрала небольшую вазу, расписанную подсолнухами, и зажала ее в руке. В библиотеку Лозы, конечно, совсем не подойдет. А вот на кухне будет смотреться очень мило. И букет по дороге нарвать. Да. Колокольчики и колоски.

Исабель шла по дороге под пригревающим солнцем и изо всех сил старалась думать о цветах, Лозе, лягушках в пруду и о том, пришла ли уже Ханна и не съел ли Ленно за вечер все пироги. Что угодно, чтобы заглушить неприятное липкое чувство, поселившееся у нее в груди.

Утром Арел неожиданно попросил дать ему в помощницы Исабель. Разобраться с сорняками на грядках Ханны, помочь подстричь виноградную лозу и пересадить несколько луковиц. Ханна хмурится, она думала, что Исабель поможет ей на кухне, планы на жаркое у Ханны сегодня грандиозные. Но в конце концов уступает Арелу. Сад это тоже важно. Пусть и весьма запущенный, как наш.

Тут как раз приходит Исабель. В руках она вертит вазу с букетом, а на боках вазы нарисованы веселые подсолнухи. Крупные, яркие, маленькие солнца. Никакого робкого узора, никакой бледности стыдливых анютиных глазок, которые так любят изображать на фарфоре. Жизнь и радость в чистом виде. Мне нравится. Смущаясь, Исабель протягивает вазу Ханне. Это подарок для… Лозы. На кухню. Почему-то мне радостно от того, что Исабель принесла моему дому подарок. Я и Ханна благодарим Исабель, рассматриваем вазу, я хвалю подсолнухи и лицо Исабель распускается улыбкой. Что-то тревожит ее, я вижу это в глазах, в напряжении плеч. Что ж, нас сегодня таких двое. Говорю Исабель, что сегодня она помогает Арелу и она искренне радуется. Ханна уносит вазу с цветами в дом, Арел уводит Исабель к грядкам, а я… отправляюсь чистить пруд. Большим сачком.

Отлавливаю Исабель уже после обеда, Арел дает ей возможность передохнуть и предлагает продолжить борьбу с омертвевшими частями виноградной лозы и одичавшим шиповником завтра.

Предлагаю Исабель «роскошную» прогулку: до пруда, до часовни, вдоль ограды и обратно. Пусть расскажет мне о чем-нибудь. Например, почему она так напряжена.

Исабель сначала молчит, а потом рассказывает мне о Желе. О его предложении, об освященниках Миссии и к концу ее рассказа я становлюсь очень зол.

Баран. Напыщенный болван. Как ему могло прийти в голову предложить Исабель променять свои мечты на сан освященницы? На женщин служение накладывает намного больше ограничений, чем на мужчин. Включая выбор мужа, если освященница решится вступить в брак. Или… или?

Пытливо смотрю на Исабель и с удовлетворением замечаю на ее лице такую же злость. Она не пытается скрыть ее, не смущается и не делает вид, что злиться – неправильно.

– Он говорил так, словно все решил за меня! – топает Исабель ногой. – Словно моя жизнь в его руках!

– Так скажи ему об этом, – предлагаю я. Исабель качает головой.

– Я почему-то боюсь. Я должна сказать, я не хочу принимать его предложение, но… Исабель вдруг вздрагивает и резко поворачивается в сторону ограды. Я смотрю туда же. Лишь солнце, кусты, тянущие ветки сквозь решетку и пятна дороги, просвечивающие меж ними.

– Мне показалось… показалось, что я вижу Желя, – Исабель бледна.

– О, Винсент, а если он увидел тебя?

Я беру Исабель за руку, холодную как утренняя вода в пруду.

– И чего бы Желю делать здесь, у проклятого поместья проклятого Чудовища? – спрашиваю я ее шутливо. В самом деле, я не вижу ни одной причины, почему освященнику захотелось бы нарушить своим присутствием сонный покой Лозы. Мы идем прочь от ограды, я не выпускаю руку Исабель из своей, а она ее не убирает.

– Я чувствую себя ужасно, – вдруг говорит Исабель. Она смотрит вниз, на разноцветные камешки на дорожке. Я молчу. Знаю по себе, иногда надо просто… слушать.

– Жель говорил, какая я спокойная, правильная, верная послушная дочь, никогда не позволяю себе лишнего. Не замечена в праздном веселье, в некрасивом поведении. Мол, мечтаю, правда, много, но это поправимо.

Исабель пинает камешек ногой. Мы приближаемся к Лозе и я выпускаю руку Исабель – вдруг Арел или Ханна увидят.

– А мне показалось, словно он описывает скучную деревянную куклу. С нарисованными глазками и в чистеньком платьице. И только мечты отличают меня от этой куклы.

Исабель останавливается и смотрит на меня.

– Винсент, я поняла, что я не помню, когда веселилась. Когда я просто веселилась, понимаешь? Я даже на праздниках, даже на торжищах всегда следила за тем, чтобы все было… правильно. Боялась сделать хоть что-то не так. Ведь я дочь гончара, образец послушания и благоразумия, хоть и чудная со своими книжками.

Мне в голову приходит идея. Странная, наверное, но к дьевону условности.

– Исабель, – говорю я. – А пойдешь со мной на бал?

Сначала Исабель показалось, что Винсент зло пошутил. Она отшатнулась от виконта с обидой. Почему, зачем он вдруг решил подразнить ее? Но Винсент оставался серьезным.

– Конечно, я не имею ввиду настоящий бал, – уточнил он. – Да и бальный зал сгорел вместе со всем крылом. Я лично – тут в глазах виконта мелькнули лукавые искорки – накрою стол. И суп будет тот, что сварили вы с Агнес. Зажгу свечи, прогуляюсь с тобой по дому, чинно ведя беседу, разолью по бокалам вино и станцую с тобой целых два танца. Ужасно неприлично!

– Почему неприлично?

– Потому, что два танца подряд танцуют только жен… – Винсент осекся. – Только близкие люди, – выкрутился он.

– Ну, можно сказать, что нас всех тут сблизила твоя тайна, – улыбнулась Исабель. – Спасибо, Винсент. Я с благодарностью принимаю твое предложение.

Конечно, сначала пришлось помочь Ханне закончить с готовкой. Помыть посуду и привести кухню в порядок. Потом выслушать Арела, который в лице Исабель нашел благодарную собеседницу, готовую проникнуться проблемой усыхающих побегов так же, как и он сам.

День уже клонился к вечеру, когда Арел и Ханна ушли.

– А теперь иди, готовься к балу, – полушутливо поклонился виконт Исабель. – Я все приготовлю и постучу в твою комнату.

Исабель присела в неуклюжем книксене, ровно как когда-то мама показывала ей, как принято у господ. Почему-то Винсент сразу посерьезнел и девушка, почувствовав неловкость, поспешила уйти.

Освежившись и пригладив волосы, Исабель подошла к тусклому зеркалу комода и приложила к себе голубое платье – она так и не унесла вчера наряды домой. Оно было чуть более сложного кроя чем два других, более пышный рукав, спадающие складки подола. Может, мама собиралась надевать его на праздники?

Скинув с себя свое платье Исабель помедлила и стянула и рубаху, покраснев от смущения и собственной внезапной решительности. Зажмурилась и нырнула в голубые волны складок. Провела по себе руками и решилась открыть глаза. Платье подчеркивало ее фигуру… неприлично. Неприлично-подчеркнуто, неприлично… красиво. Обещая что-то новое, что-то необычное, что-то особенное.

Девушка прижала ладони к щекам. Она волновалась, ужасно волновалась, хотя в самом деле, не на настоящий же бал она идет.

За окном уже темнело и Исабель только собиралась зажечь свечи, как в дверь деликатно постучали. Глубоко вдохнув и выдохнув Исабель открыла дверь. Винсент, одетый в темно-синие брюки, сюртук и белоснежную рубашку замер. Глаза его расширились и он окинул девушку долгим взглядом, скользя по ее фигуре.

Исабель это понравилось.

– Прекрасно… прекрасно выглядишь, – с легким поклоном Винсент предложил девушке руку.

– Ты тоже. Даже угадал, подобрал все в цвет со мной, – за шутливостью Исабель пыталась скрыть нервозность и ей показалось, что виконт тоже немного нервничает.

Так, под руку, они спустились по лестнице. Не спеша, словно правда прибыли на настоящий бал. Винсент галантно пропустил Исабель вперед в обеденный зал и девушка замерла на пороге.

Портьеры были задернуты и зал освещался парой десятков свечей, чей свет отражался в стеклах шкафа и в хрустале стоявших на столе бокалов. Сам стол был накрыт белоснежной длинной скатертью. Посуда была не похожа ни на ту, из которой они ели в тот день, когда Винсент запустил в сторону Исабель тарелкой, ни на простые тарелки, которыми пользовались на кухне. Украшенная нежной, тонкой росписью и золотой каймой по краю – Исабель как зачарованная провела пальцем по верхней тарелке. Супница на высоких ножках, серебряные предметы по центру стола – какие-то соусники, графинчики, емкости и что-то, чему Исабель даже названия не знала.

И бутылка вина из темного стекла, обернутая белоснежной салфеткой.

– Прошу, – Винсент отодвинул для Исабель стул. Внезапно оробев, девушка села и уставилась на несколько вилок, ножей и ложек, лежавших перед ней.

– Не стесняйся, – точно уловил ее настроение Винсент, садясь рядом.

– Если тебе интересно, я покажу тебе, что и для чего использовать. Расскажу, если что-то не понятно. А если нет – честное слово, Исабель. Я сделал это все не для того, чтобы чем-то обидеть тебя. Просто хотел показать немного… сколько всяких условностей и правил поджидали меня. Если бы ты знала, как пристально следили некоторые дамы, чтобы ни одна капля соуса не упала на мою салфетку или не осталась на моих губах. Мне кажется, для них это было бы равносильно тому, если бы я вдруг вскочил и запел.

Винсент так искренне улыбался, что неловкость Исабель постепенно проходила. Ей действительно было интересно узнать, для чего эта вилка с двумя зубчиками, как называется та маленькая шкатулочка, которая зачем-то стоит с маленькой ложечкой и почему дамы должны были танцевать в перчатках, а за столом их снимать.

Винсент рассказывал, рассказывал и слушать его было одно удовольствие. Он вспоминал занятные истории, делился давно уже ничего не стоящими, но забавными сплетнями, объяснял, как с малых лет его учили разбираться в хитросплетениях правил, этикета, жестов, намеков и десятков вещей, из которых состояла светская жизнь.

Исабель пригубила вино, которое разлил по бокалам Винсент. Терпкое, сладковатое, непривычное, но приятное на вкус.

– Неужели вам всем было так скучно, что вы правда следовали всем этим странным… условиям? – спросила Исабель. И сжалась внутри, поняв, что, по сути, влезла с вопросом туда, в чем не разбиралась совсем. Что она вообще может знать о причинах, по которым все эти правила и причины придумали.

Виконт, откинувшись на спинку стула, покрутил в руках бокал.

– Хороший вопрос, Исабель, – кивнул он. – Удивишься, сколько раз я задавал себе его. Почему для чопорных жаб, которые за всю свою жизнь не сделали ничего хорошего, было важнее, что деликатный, умный юноша, порядочный и добрый, от волнения уронил гриб с вилки прямо на стол. И не сразу сумел поддержать беседу. Чем то, какой он человек. Почему надо было заклеймить его, задрать нос и не пускать дочерей в его общество.

– Я представила себе жаб в чепчиках, – хихикнула Исабель. Вино в бокале неожиданно кончилось и Винсент подлил еще – немного, на четверть.

– Таких, важных, надутых, а их дочки – маленькие лягушечки, которые не смеют поднять взгляд на пролетающую мимо муху. Вдруг они недостаточно изящно ее поймают?

Винсент улыбнулся и покачал головой.

– Знаешь, Исабель. Мне кажется, тебе надо сочинять сказки. Они были бы удивительными.

– Я сочиняла, – Исабель поставила бокал на стол. – Маме, перед сном. Она смеялась, что обычно, мамы рассказывают детям. А тут я маме. Потом… потом я не смогла. Хотела рассказывать папе, но не смогла.

Винсент побарабанил пальцами по столу.

– Исабель, – наклонился он ближе к девушке. – Я должен кое-что рассказать тебе. Важное и, наверное, страшное для тебя.

Сердце Исабель заколотилось как сумасшедшее.

– Да? – тихо ответила она. Винсент глубоко вздохнул.

– Я обещал тебе узнать про твою маму. Честно говоря, я не думал, что получу ответ так быстро. Оказывается, в свое время это был довольно заметный скандал. Такой скандал, который не мог пройти мимо моего друга. Он основал листок сплетен и… нет, не то, – оборвал сам себя виконт.

Глотнул вина и, посмотрев на замершую Исабель, покачал головой.

– Ладно. Считай, что я рассказываю тебе сказку. Много лет назад в столице жил барон Мессе. Человек богатый, властный и жестокий. Ему было пятьдесят, когда он женился на леди Визвур, а ей не было и семнадцати. Как говорят, девушкой она была доброй, талантливой и хрупкой. Барон очень хотел сына, которому передал бы титул и наследство. Но через несколько лет у него родилась дочь. Через несколько, как шептались, очень жестоких для леди Визвур лет. Говорят, барон чуть не убил жену за то, что она не смогла подарить ему сына – и лишь присутствие уважаемой во всем городе повитухи спасло леди. Впрочем, леди все равно умерла через несколько дней. А слухи – слухи все равно пошли и больше желающих отдать за барона своих дочерей не нашлось. Барону пришлось смириться с тем, что дочь единственное, что у него осталось. Он не любил ее, нет. Но он вложился в лучшее образование, которое тогда полагалось дать дочери. Музыка, танцы, этикет, домоводство, история, письмо, азы географии, продвинутое цифроведение. Он растил ее как жемчужину, как розу. Чтобы ее замужество было наиболее выгодным. Чтобы он отыгрался хотя бы в этом. Ужиться с характером барона было непросто, учителя и гувернантки менялись один за другим и росла юная леди больше предоставленная сама себе, чем твердой руке воспитателей.

Когда дочери исполнилось восемнадцать, барон нашел ей блестящую партию. Старшего сына графа Ларетти, Еджина Ларетти.

А за несколько дней до свадьбы Ларетти-отец получил письма. Переписку между покойной леди Визвур и лесничим, что когда-то следил за угодьями барона. Это были короткие записки и не ясно, кто и как нашел их – лесничий умер через несколько лет после леди Визвур. Не ясно, почему и кто сохранил их.

Исабель, казалось, забыла как дышать. Винсент мрачно продолжил рассказ.

– Прямо сказано не было, но были основания считать, что дочь барона… вовсе не его дочь. Свадьба, разумеется, была отменена. Барон был в гневе, общество получило грандиозный скандал и репутация дочери была безнадежно погублена.

– Но почему, – губы Исабель дрожали. – Она же ни в чем не виновата!

Винсент криво усмехнулся.

– Виновата была ее мать. Высшему свету этого было достаточно.

Слуги шептались… да что там, потом об этом заговорили почти не стесняясь, что барон избил дочь до полусмерти. Вымещая на ней всю злость. Он запер ее и лишь опасаясь окончательной опалы и слухов допустил к ней лекаря. Щедро ему заплатив за молчание.

А потом дочь сбежала, забрав с собой шкатулку с украшениями покойной матери. Барон искал ее, упорно искал, нанятые люди обшаривали все окрестные деревеньки, каждый закоулок ближайшего города. След нашелся в Лисоле, где похожая на беглянку леди продала часть украшений. Через полгода – в Ганобе, где схожая по описанию леди снимала квартиру у чопорной вдовы и брала уроки скрипки у ее сына-музыканта. Правда, сама леди словно поняла, что ее нашли, и в квартиру за вещами не вернулась. А потом барон скоропостижно умер, и все его состояние отошло к сыну его двоюродного брата, как к ближайшему из оставшихся и найденных родственников. Который, как поговаривали, очень, очень в нем нуждался.

– Ты хочешь сказать, что…

Винсент поднялся и подошел к небольшому столику в углу. Открыл ящичек и, вернувшись к Исабель, протянул ей маленький листок. Выцветший от времени, но все еще отчетливый карандашный портрет девушки с изящными, миловидными чертами лица. Девушка смотрела спокойно и нежно, а в ее губах словно пряталась улыбка.

– Мама… – прошептала Исабель. Ей показалось, что в комнате стало резко меньше воздуха. Голову сжало тисками, хотелось закричать или заплакать, но не было ни голоса, ни слез.

– Тише, тише… – Винсент забрал листок из ослабевших пальцев Исабель и, взяв графин с водой, налил Исабель стакан. Девушка сделала несколько глотков и закрыла глаза, пытаясь выстроить в голове картинку, как привыкла. Картинка не складывалась. Ее мама, мама с испачканными от ягод пальцами, мама, разминающая глину, мама, сияющими глазами смотрящая на отца, причесывающая дочери волосы, поющая колыбельную, мечтательно смотрящая в небо, никак не превращалась в знатную леди, которую избили и заперли. Как… в сказке.

– Я сразу понял, что на рисунке Лисавет, – тихо продолжил Винсент. – Ты похожа на нее, Исабель.

– Как ты… откуда он у тебя?

– Мой друг, Жан-Жак, тогда только начинал выпуск своего листка сплетен. Ему нужно было что-то особенное, чтобы выделиться среди других. Он потратился на поездку, караулил у дома барона и, в конце концов, подкупил одну из служанок. Она согласилась вынести из комнаты Лисавет что-нибудь личное. Какое-то письмо или, может, дневник, вдруг там были бы детали, о которых не знают другие. Но служанка не нашла ничего полезного. Только вот этот портрет. Тогда на вечерах модно было писать друг другу стихи, оставлять в альбомах памятные рисунки и пожелания. Видимо, кто-то нарисовал Лисавет и подарил рисунок ей. Использовать его Жан-Жак не стал, но сохранил в своих архивах. Вот такое удивительное совпадение.

– Сказка про Королеву Роз, – прошептала Исабель. – Может, мама придумала ее про себя? Та девочка это она? Но кто тогда король и королева?

Винсент покачал головой.

– У меня есть только предположения. Честно говоря, я думал над судьбой Лисавет с того момента, как получил письмо. И тоже вспомнил про ту сказку, про розы. Твоя мама была бродячей артисткой. Может быть, Король и Королева Роз это кто-то из бродячего театра. Кто приютил ее, после того, как ее нашли в Ганобе. Может, твоя мама чем-то помогла этому… Королю. Например, у нее остались какие-то деньги или украшения, которые она могла предложить в обмен на то, чтобы ее взяли в труппу, – виконт пожал плечами. – Или над ней просто сжалились и решили, что она может быть полезна. Увы, мы это уже никак не проверим. А когда театр проходил через Малые Топи твоя мама встретила твоего отца. И осталась с ним.

– Папа говорил, что увидел, как мама играет на скрипке, и влюбился сразу, – вспомнила Исабель. – Но, если честно, больше я ничего не знаю. Ни он, ни мама не рассказывали мне деталей. И мама мало что рассказывала о своем прошлом. Говорила, что ее мама тоже была бродячей артисткой, а папу она не помнит.

Исабель поежилась

– Я бы тоже такого отца предпочла забыть. Можно расспросить папу, когда он вернется. Может быть, ему она рассказывала больше.

– А можно и не спрашивать, – Винсент встал возле кресла и положил руку на плечо Исабель. – Все, что твоя мама хотела доверить Мелеху, останется между ними. А если твой отец чего-то не знает, не думаю, что я или ты имеем право тревожить память о Лисавет.

Исабель прижалась щекой к руке Винсента.

– А всадник? При чем тут всадник?

Виконт помолчал. Руку он не убирал и в наступившей тишине слышалось тихое дыхание Исабель и чуть неровное – его.

– Жан-Жак писал, что тот родственник, который получил наследство, благодаря этому очень удачно женился, – ответил, наконец, Винсент. – Получил за женой прекрасное приданое, а связи ее семьи позволили ему занять заметное положение в высшем свете. Я могу только предполагать, что тот всадник и был этим родственником. Малые Топи находятся по пути из столицы в Крамахен, раньше это было очень популярное место для отдыха у знати. Наверняка всадник знал Лисавет лично. И увидев тебя он не мог не заметить сходства. Поэтому он и приехал в деревню на следующий день. Найти Лисавет, расспросить о тебе. Может быть, он боялся, что Лисавет узнает его. Что решит вернуться, попробует потребовать свою долю наследства – барон ведь официально не отказался от нее. Или опозорит его перед невестой своим появлением. Бродяжка в родных. Думаю, он не случайно встретил тебя потом у деревни. Он искал тебя. Он дал тебе ягоды специально и подсказал, что сказать маме. Что это ты собрала их для нее.

Горло Исабель сжало спазмом.

– Но я могла… могла рассказать о нем. Маме. Что он дал ягоды. Как он…выглядит.

– Могла. Но получилось так, как тот человек задумал, – глухо сказал Винсент. – Если, конечно, я вообще прав в своих догадках.

Слезы, наконец, покатились по щекам Исабель. Она оплакивала маленькую себя, маму, оплакивала невозможность найти того всадника и посмотреть ему в лицо, весь этот странный, жестокий высший свет и то, что с момента смерти мамы Мелех так и не научился снова улыбаться по-настоящему. Исабель встала и уткнулась лицом в грудь виконта. Тот молча обнял ее, крепко прижав к себе.

– Спасибо, – прошептала Исабель. – Спасибо, что постарался узнать о маме. И что… не стал мне врать.

Я не думал, что будет так тяжело. С момента появления Исабель в Лозе я словно вынырнул из какого-то беспросветного тумана. Долгие годы мне казалось, что я справился, сумел, устоял и выстроил свою жизнь. То, что от нее осталось. У меня был план и была цель. Исабель не сделала ведь ничего особенного, так? Она не уговаривала меня, не вела со мной душеспасительные беседы, не строила воздушные замки, не обещала мне чего-нибудь и не просила взамен. Как же так получилось, что я волновался как юноша с пушком на губах, когда обнимал ее? Почему я так боялся, что Исабель возненавидит меня? Возненавидит, что я раскопал историю Лисавет.

– Спасибо, что не стал мне врать, – шепчет Исабель куда-то в район моего гулко бьющегося сердца. И я делаю нечто невероятно глупое. Я предлагаю Исабель танец.

– В углу, конечно, не спрятан оркестр, – пытаюсь я шутить. – Но…

Исабель без раздумий вкладывает свою руку в мою. Я обнимаю ее за талию – ближе, чем, положено по всем правилам приличия, но к дьевону эти правила. Сначала Исабель сбивается с шага и спотыкается и краснеет от смущения. Но мне нравится танцевать с ней, и, кажется, Исабель тоже. Мы входим в ритм танца и кружимся по комнате. Свечи мелькают перед глазами, мы молчим, но мне кажется, что музыка, тихая, но отчетливая, заполняет пространство вокруг. Дотянувшись до нас из далекого прошлого Лозы. Исабель закрывает глаза. Ей не страшно споткнуться, упасть или наткнуться на что-то. Она… верит мне. Да, знаю, это всего лишь танец, но мне очень важно, что мне верят.

Не знаю, сколько проходит времени. В конце концов, мы выбиваемся из сил. Я предлагаю Исабель пройтись по коридору второго этажа и обещаю рассказать о всех, кто изображен там на портретах. Когда-то такая «прогулка» была одной из немногих возможностей для пары «прилично» провести время наедине друг с другом. Правда, обычно парадные портреты собирали в специальной галерее, не чета Лозе. Ведь в галерею в любой момент могли зайти другие гости, пройти слуги, да и скрытых уголков в галереях нет.

За окном давно ночь. Мы медленно идем рядом, держа в руках подсвечники с зажженными свечами. Я рассказываю Исабель историю моей семьи. На сей раз без злости и горечи. О своей бабушке, которая прекрасно ездила верхом. О прадеде, который мечтал сбежать и стать юнгой на корабле, а, в итоге, занял один из высших постов в Морской Ассамблее. О маме, кузенах и странном художнике, который приехал писать мой портрет, когда я был ребенком, а, в итоге, украл у нас двух канареек. Исабель смеется и я смеюсь вместе с ней.

Это странная ночь. Мне кажется, что время утекает сквозь пальцы, хотя как раз времени у меня много, очень много.

Хотя, если повезет, то уже нет.

Могу ли я теперь считать это везением?

Исабель, наверное, что-то чувствует. Она зевает, прикрыв рот ладонью, я вижу, что она борется со сном и усталостью, но упорно не желает идти спать. В конце концов она проваливается в дрему прямо в библиотеке, свернувшись клубочком в кресле. Сразу после того, как просит меня прочесть что-нибудь из стихов, которые мне нравятся. Я хочу принести что-то, чтобы укрыть Исабель, но едва я делаю несколько шагов, как она открывает глаза.

– Винсент, – сонно просит Исабель. – Побудь со мной.

Как будто я могу куда-то деться.

Странная ночь.

Я опускаюсь на пол возле Исабель и она вдруг берет мою руку в свои и прижимает ладонью к своей щеке. Перебирает пальцами мои волосы, а потом прижимается лбом к моему лбу. Сжимаю руки в кулаки. Боги, Исабель, я же живой человек. Живое Чудовище. И я понимаю, чего ты ждешь. Или думаешь, что ждешь.

Касаюсь губами краешка ее губ и Исабель замирает. Замирает, но не отшатывается. Стискиваю зубы.

– Спи, я никуда не уйду, – шепчу я и снова целую ее в другой краешек губ. – Все будет хорошо, Исабель.

Она смущенно улыбается и, прижавшись к моему плечу, правда засыпает. А я сижу, не шевелясь, и все мое тело гудит и дрожит от напряжения. Может… может я не прав? Что, если Исабель и я…

Нет. Нет, если бы Исабель полюбила меня, проклятие бы уже спало.

Поднимаюсь на ноги. А что, если…

Быстро выхожу из комнаты, бегу на улицу, окунаясь в темноту и с нелепой надеждой, с бьющимся от волнения сердцем подхожу к воротам.

Нет.

Потираю обожженную руку и зло смеюсь. Я не сомневаюсь, что Исабель кажется, что она влюблена в меня. Я верю ей. И я мог бы жить в этом обмане какое-то время. В конце концов, это был бы ее добровольный выбор. Некоторые живут обманываясь годами. Самое глупое в том, что мне бы хватило и этого. От Исабель. С Исабель. Обхватываю голову руками. А почему нет? Почему, дьевон забери, нет?! Я могу сейчас пойти в библиотеку и разбудить Исабель поцелуем. Я могу оставить ее в Лозе, я могу…

В темноте мелькает крошечная частица света. Она приближается, я всматриваюсь и понимаю, что это лампа, которая висит, приделанная к телеге. Теперь слышен и скрип колес, и фырканье лошади, а потом я вижу и очертания фигуры возницы.

Ленно?!

– Что ты делаешь здесь, среди ночи? – спрашиваю я, когда телега останавливается у ворот и возница спешивается. Ленно подпрыгивает на месте от испуга.

– Господин! – прикладывает он руку к сердцу. – А вы что тут делаете?

– Живу.

Ленно топчется на месте, потом распахивает ворота и заводит лошадь.

– Господин виконт, я пробыл в городе допоздна, дожидаясь ответа от Обители. Решил, что лучше поеду сразу, заночую в Лозе, а на рассвете верну лошадь и телегу. Я…

Свет лампы падает на лицо Ленно и я вижу, что он растерян и взбудоражен одновременно. Его волнение передается и мне, но я сохраняю внешнюю невозмутимость.

– Что ты узнал?

Надо, наверное, дать Ленно распрячь лошадь и напоить ее, поесть самому, но мне кажется, что странности и чудеса этой ночи еще не закончились и я хочу скорее узнать их все.

– Освященник Селис умер пять лет назад. Приход в Трех Ключах перешел его сыну. И два года назад этот сын подал прошение, узнав, что в Малых Топях нужен новый освященник.

Темнота плывет у меня перед глазами.

– Ты хочешь сказать, что…

– Освященник Жель – сын Селиса, господин, – дрожащим голосом подтверждает Ленно.

У богов, все-таки, хорошее чувство юмора.