С точки зрения чудовища

Глава 4

– Нет, все-таки это неправильно! – Мелех в который раз поставил корзину на пол и принялся вытаскивать из нее вещи. – Не могу я оставить тебя тут одну. Не могу и не оставлю! Все, точка.

– Папа, пожалуйста, не надо снова начинать этот спор, – Исабель ласково взяла отца за руку.

– Первый день с Винсентом прошел неплохо, я справлюсь.

Я хочу, чтобы ты выздоровел и вернулся ко мне. Ты обещал, что долго-долго будешь рядом со мной, помнишь? Когда мама умерла.

– Помню, – гончар вздохнул. – Все никак не привыкну, что ты выросла и теперь заботишься обо мне. А ведь это я должен следить за тем, чтобы в твоей жизни все было безопасно и спокойно. Какой же я отец?

Исабель обняла Мелеха.

– Самый лучший на свете. Вот увидишь, время пройдет быстро, и ты снова будешь дома, здоров и полон сил, – прошептала она, стараясь не расплакаться.

Исабель и Мелех поднялись задолго до рассвета, чтобы собрать вещи гончара и еще раз проверить, все ли нужное взято с собой. Мелех не переставал говорить, что его отъезд – большая ошибка, и все порывался выложить вещи обратно и пригрозить Исабель отцовским наказанием, если она сейчас же не признает, что он прав.

Исабель обнимала отца, хмурила брови, топала ногой, извинялась, снова складывала вещи и не переставала рассказывать, как она ждет возвращения Мелеха – здорового и полного сил.

Разлука с отцом походила на кошмар, в котором она оставалась одна, перед двумя могилами, и никак не могла вспомнить ни лица матери, ни отца. Осознание внезапного одиночества, беззащитности перед остальным миром, было так мучительно, что Исабель просыпалась в слезах и крике. И с облегчением прислушивалась к могучему храпу отца в соседней комнате.

Входная дверь скрипнула.

– Исабель? Мелех? – звучный голос освященника разнесся по дому.

– Скажу Желю, что ты скоро будешь готов, – Исабель торопливо положила обратно в корзину любимый жилет отца.

Освященник стоял возле входа, вертя в руках один из кувшинов, которые недавно закончила расписывать Исабель. Узор, опоясывающий его, был сложен из бутонов розы. Начинаясь от донышка, он оплетал ручку кувшина и распускался букетом у горлышка. Освященник провел пальцем по одному из бутонов.

– Нравится? – улыбнулась Исабель, подходя к Желю. Тот поставил кувшин обратно на стол

– Да, нравится. Некоторые вещи здесь почти так же хороши как в городских лавках. Конечно, не стоит ожидать изящности от деревенской посуды, но твоя идея расписывать ее столь проработанными узорами – интересна. Хотя тебе не хватает мастерства.

Девушка сделала вид, что слова ее вовсе не задели, и окинула Желя задумчивым взглядом. Освященник был высоким, худым, подтянутым и жилистым. Ряса шла ему: его высокому лбу, серым глазам, тонким губам, резко очерченным скулам. Вся фигура Желя, казалось, говорила окружающим: я есть слово богов и проводник ваш на пути к божественному свету. Рядом с Желем каждый ощущал себя так, будто боги смотрят именно на него, и даже заносчивый мельник никогда не медлил снять шляпу, проходя мимо освященника.

До Желя в приходе служил пожилой освященник, низкорослый, толстый, добродушный человек. Любитель выпить лишку на праздник ( а порой и вне оного), был нрава нестрогого и, в общем-то, сквозь пальцы смотрел на прегрешения своих прихожан. Жель оказался другим, с ним приход преобразился, службы стали куда как интереснее и проникновеннее, но и обличения Желя жалили и грозили недовольством богов куда как больше, и куда как суровее.

Поговаривали, что во время обучения в семинарии Аски, Жель оказался втянут в нехороший конфликт, включающий в себя старшего освященника, девицу легкого поведения, растраченные деньги прихода и одного не в меру ретивого правдоруба-семинариста.

Подробностей никто в Малой Долине не знал, однако отношения между Желем и духовенством в Аске и впрямь были натянутыми.

Возможно, еще и потому, что предприимчивый Жель в первый же год службы в приходе отписал Верховному Освященнику, что нехорошо, когда приход, в котором сохранились ценнейшие трехвековые статуи богов искуснейшего мастера, находится в таком плачевном состоянии.

То ли Жель был крайне убедителен и настойчив, то ли Верховный Освященник и впрямь беспокоился о каждом приходе, но он лично нанес визит в Малую Долину, проникся увиденным, и значительная сумма денег проплыла мимо главного храма Аски прямиком в скромный деревенский приход.

На остаток средств Жель организовал кружок при приходе, где занимался с детьми. Учеников было крайне мало – родители полагали, что в деревне больше пользы в том, чтобы ребенок помогал по дому или отцам в работе, чем слушал про непонятную ботанику с хеографией.

Исабель любила приходить слушать рассказы освященника, он знал о мире, пожалуй, даже больше, чем ее мать. Жель же, найдя в девушке пытливый ум и внимательного слушателя, проявил к ней внимание и даже взял на себя труд оценивать ее достижения в росписи посуды.

– Что-то не так? – освященник заметил, что Исабель не сводит с него взгляда.

Девушка очнулась от раздумий.

– Хотела сказать спасибо, что взялся проводить отца до города, – ответила она. – Для меня это очень важно. Конечно, отцу неловко было просить тебя об этом, но он так болен, что мне страшно, если он поедет один.

Жель подошел ближе.

– Я знаю, – спокойно ответил он. – Твоя дочерняя любовь – образец искренности, – освященник взял Исабель за руку. – Я удостоверюсь, что твой отец устроился в лечебнице как надо, прежде чем вернусь.

Ладонь Желя была тяжелой и неожиданно горячей. Исабель моргнула и осторожно высвободила руку.

– Ты ведь ходила в дом виконта, не так ли? – поменял неожиданно освященник тему. Исабель, помедлив, кивнула.

– И что ты скажешь? – Жель вперился в лицо девушки испытующим взглядом.

– Я взялась помогать на кухне и по дому, – соврала Исабель.

– Значит, ты не видела виконта? – продолжил допытываться Жель.

– Нет, мне это ни к чему, – зачем-то снова соврала девушка. Взгляд освященника смягчился.

– И не надо. Старость тоже бывает порочна, – Жель снова взял руку Исабель в свою.

– Ты честная и чистая девушка, Исабель, и я думаю, я могу быть спокоен: порочность поместья не коснется тебя. И все же… какие бы слухи не ходили, прошу тебя, помни: зло бывает в разных обличьях.

Исабель смутилась.

– Я пойду, проверю, как отец, – пробормотала она и поспешно вышла.

Мелех сидел на самой большой корзине, сосредоточенно глядя перед собой и бормоча дорожный заговор богине Ирсе. Мужчины обычно обращались к Ярсу, но гончар считал, что женщина всегда охотнее откликнется на просьбу даровать благополучное возвращение к своим близким. Исабель подождала, пока отец произнесет последние слова и осенит себя знаком и присела перед ним на колени.

– Жель ждет тебя, – девушка погладила гончара по плечу. – Ты выпил травы, которые дала Киана?

Гончар кивнул. Исабель помедлила.

– Жель спрашивал меня о Винсенте. Я сказала, что не видела виконта, – сказала она тихо. – Жель знает правду о виконте?

Гончар потеребил заусенец на пальце.

– Не знаю, дорогая. Наверное, освященнику полагается знать все, но… не пойми меня неправильно… раз уж ты соврала, то пусть будет так.

Исабель кивнула.

Гончар хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся на ноги.

– Ну… пора что ли? – неуверенно спросил он.

– Пора, – эхом отозвалась Исабель.

Я просыпаюсь еще до рассвета. Сердце бьется в груди тяжело и часто, и я делаю несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться.

Мне снился огонь. Я стоял, обхватив голову руками, и думал о том, что дом, который мне так дорог, горит.

Я молил потемневшее небо о дожде.

Пронзительный женский крик разорвал воздух, и я запоздало вспомнил о дурочке, которая пообещала сидеть тихо и не выходить из комнаты. Неужели даже огонь не заставил ее нарушить обещание?

Я вижу побелевшее лицо Поля, кто-то кричит, что надо принести ведра и бежать к пруду.

Я не шевелюсь.

Я знаю, что мой дом сгорит, я помечен неудачами и болью, я проклят с тех самых пор как гроза унесла жизни моих родителей.

Женский крик повторяется, но я не сделаю ни шагу. Я не готов платить своей жизнью за чужую глупость. Может быть, однажды окажется, что моя жизнь чего-то и стоит. К входу, навстречу пламени, кто-то бежит.

Селис.

На несколько мгновений я ощущаю ревность – чудовищную, невыносимую ревность и зависть.

Никто из тех, кто рыдает рядом со мной, из тех, кто охает, кто взволнованно кидается от одного к другому, – ни один не пошел бы в огонь ради меня.

Равно как и я ради них.

А этот безумец бежит вперед, словно знает заветное слово, которое убережет его от смерти.

Я поднимаю глаза к небу. Я прошу великих и равнодушных богов о снисхождении. Пусть чья-то мольба не останется не услышанной. Пусть вера окажется оправданной.

Проходит несколько мгновений и небо ворчливо отзывается раскатами грома.

Я задерживаю дыхание, боясь спугнуть чудо.

Первые капли падают мне на голову, а затем поток воды обрушивается вниз, гася пламя.

Но я знаю, это чудо было сделано не ради меня.

Боги видят, кто я.

Солнце уже начало пригревать, когда Исабель наконец-то отправилась к Винсенту. Неопределенность (а, точнее, определенная грубость) их прощания беспокоила девушку, заставляя гадать, будет ли Виконт зол на ее опоздание или же проявит понимание. Странность заключалась в том, что со вчерашнего дня, каждый раз, когда Исабель думала о виконте, ей становилось тревожно.

Исабель сама не смогла бы точно определить, в чем была причина тревоги. Возможно, в том, что нечто неправильное было в сцене за обедом, и эта неправильность колола девушку, заставляя вновь и вновь возвращаться в мыслях к тому разговору. Вспоминать свои слова, выражение лица Винсента, его жесты, его тон.

До того момента Исабель было искренне все равно, как она выглядит перед Винсентом и как он воспринимает сказанные ей вещи. Виконт был фигурой, максимально удаленной от ее мира, от ее жизни, от ее желаний и фантазий.

Но сейчас отчего-то ей мучительно захотелось, чтобы виконт встретил ее с улыбкой.

Исабель сбавила шаг, а затем и вовсе остановилась.

– Но это же глупо, – сказала она самой себе вслух.

И сама же ответила:

– Ну и что? Мало ли что ты думаешь? Делай, как хочется.

Завершив таким образом диалог, Исабель свернула с дороги в поле, и, раздвигая руками колосья, отправилась на поиски васильков, чтобы собрать для виконта букет.

Васильки очень подходили к глазам Винсента.

Складывая цветы один к одному, Исабель замечталась о том, как мимо проедет высокий всадник на черном как ночь коне. Он остановится, увидев занятную картину: девушка с тонким станом среди золотистых колосьев. До него донесется песня и, заинтригованный, всадник спешится. Когда он окликнет Исабель, та смутится, но обходительность и вежливость не оставят сомнений в серьезности его внимания и намерений…

Где-то в середине робкого объятия с воображаемым всадником, Исабель очнулась от фантазий и обнаружила себя стоящей, открыв рот. С букетом васильков, прижатым к груди и горячей от солнца макушкой. Исабель приподняла юбку и бегом помчалась к поместью.

Умываясь, точнее, пытаясь смыть с себя ночной кошмар, я думал о том, что скоро снова увижу Исабель. Мне представилось, что мы могли бы позавтракать яблоками, сев под дубом на берегу пруда. Отчего-то я вспомнил стихотворение Бейлека, «Лето моего детства», одно из первых, которые я прочел. Разумеется, Исабель не могла слышать о нем, но мне стало интересно: понравилось бы оно ей?

Со смерти Марела я ни с кем не обсуждал литературу. Да и Марел, надо признать, дьевона в ней не понимал. Так, поддакивал вежливости ради, да морщил лоб, силясь понять, что именно привлекло меня в том или ином произведении.

Я спускаюсь на первый этаж и выхожу на заднее крыльцо кухни. Ханна уже пришла, и я здороваюсь с ней кивком.

Исабель все еще нет.

Я вспоминаю, что она говорила что-то о Мелехе и об его отъезде. Наверняка он уехал с рассветом, так где же носит Исабель?

Я иду к пруду. Вода чиста и холодна, а солнце начинает пригревать, и мне приходит в голову, что было бы неплохо искупаться.

И скидываю с себя одежду и обувь, шевелю пальцами ног, которые щекочет трава, и с разбегу ныряю. Вода не просто холодна, она ледяная. Я стучу зубами и делаю заплыв вдоль берега, чтобы согреться.

Интересно, эта рыбина покраснеет, если увидит меня голым? Нет, я знаю, как поведет себя простая деревенская девка. Но Исабель – что почувствует и что сделает Исабель?

Откроет рот как карп? Равнодушно отвернется? Взвизгнет? Дьевон, теплая ли кровь течет под ее кожей, или она так же холодна, как эта вода?

Исабель все нет. Мое настроение портится с каждой секундой. Мне кажется, я попал в ту же ловушку, в какой уже был однажды.

Я позволил себе замечтаться о чем-то простом, забавном и искреннем. Я забыл, что в моей жизни все иначе, и удовольствия, которые я могу позволить себе, не связаны с искренностью.

И никогда не были.

Я мог бы выйти из воды и погреться на траве, но это значило бы признать, что я вообще сунулся в пруд ради того, чтобы посмотреть на лицо Исабель, когда она меня увидит.

Выходка в духе детской шалости, а я не ребенок.

И купаюсь я потому, что мне жарко.

Я продолжаю плавать, стараясь не стучать зубами от холода.

Винсента Исабель нашла у пруда. Точнее, стоящим по пояс в воде. Скрестив руки на груди, виконт мрачно наблюдал за приближающейся девушкой. Исабель аккуратно обогнула разбросанную по траве одежду и, стараясь не смотреть на виконта, остановилась у кромки воды.

– А что это за полынь у тебя в руках? – скупо спросил виконт двинулся к берегу, покусывая посиневшие губы. Исабель отвела глаза в сторону и продолжала старательно смотреть на воду все то время, что Винсент подбирал с земли одежду.

– Это васильки. Я собрала их для тебя, – отозвалась Исабель.

Винсент, одевающий штаны, запутался в ткани и запрыгал на одной ноге, пытаясь сохранить равновесие.

Справившись с непослушной одеждой, он застегнул пуговицы и поднял рубашку.

– И поэтому ты так задержалась? – спросил виконт, кашлянув.

– Я провожала отца. И я… замечталась, – решила ответить честно Исабель.

Позади нее раздался сухой смешок.

– Можешь поворачиваться, скромница.

Исабель послушно обернулась и протянула Винсенту букет. Как ни странно, тот не зашвырнул его в ближайшие кусты, и не бросил на землю. И даже не сказал ничего злого.

Исабель показалось, что виконт растерялся, но ощущение это было мимолетным.

– И о чем же ты замечталась? – поинтересовался виконт. Мокрые волосы облепили его лицо, и Винсент раздраженно собрал их в хвост, перевязав лентой.

Исабель, которой всегда не хватало внимательного слушателя, раскраснелась.

– Я подумала, что по дороге мог бы проехать всадник. Знатный юноша, которого обучали разным интересным предметам, и который знает множество интересных вещей. Он бы увидел меня и остановился. Он… он захотел бы увезти меня в город, и отец смог бы открыть там лавку. Он оказался бы умным, добрым, внимательным, и…

Виконт громко расхохотался.

– Что не так? – осеклась Исабель.

Винсент постучал пальцем по лбу.

– Теперь я вижу, ты не рыбина, ты дура. Даже если знатный всадник соблазнится твоими сомнительными прелестями, ваша история закончится прямо там, в поле.

Исабель нахмурилась.

– Идем, я проголодался, – скомандовал виконт, не обращая никакого внимания на ее хмурый вид.

– Если ты опять швырнешь в меня тарелкой, я кину что-нибудь в ответ, – храбро заявила Исабель, упираясь руками в бока.

– Вычту из твоего заработка, – равнодушно ответил Винсент с удовольствием замечая растерянность на лице девушки.

– Господин! – со стороны дома к ним бежал Ленно, с перекинутым через плечо полотенцем.

– Господин! – запыхавшийся юноша поравнялся с Винсентом и приветливо улыбнулся Исабель.

– Ханна спрашивает, подрезать ей Висконти или нет, – выпалил Ленно.

– Ты так торопился, чтобы спросить меня об этом? – вскинул бровь виконт. Юноша сделал круглые глаза.

– Вы же знаете Ханну. Если я немедленно не сделаю то, что она просит, она подрежет что-нибудь мне.

Виконт поджал губы, раздумывая.

– Ты хотела посмотреть розарий, – кивнул Винсент в сторону дома. – Пойдем, покажу.

Виконт прошел мимо парадного входа и обогнул сгоревшее правое крыло. За ним, петляя, шла выложенная камнем дорожка, упирающаяся в невысокую стену с аркой посередине. В воздухе запахло розами.

Исабель, еще не успевшая увидеть эту часть поместья, вертела головой по сторонам.

– Не думала, что поместье такое большое, – протянула она, задержавшись взглядом на цепляющимся за стену диком винограде. Пострадавшее крыло снова вызвало в ее воображении сцену пожара. В воздухе запахло дождем, хотя на небе не было ни облачка.

– По сравнению с владениями моего дяди и моей семьи – это ерунда, – хмыкнул Винсент. – Видела бы ты фонтаны в Больших Ключах. А аллеи, а оранжерея. Вот там было на что посмотреть.

– Я видела фонтан в городе, – ответила Исабель. – Мне понравилось.

– А я хотел бы сегодня переночевать в деревне, – вмешался Ленно. Они как раз остановились у арки и юноша, смутившись, опустил голову.

– У меня там… подруга и… в общем.., – Ленно вконец оробел.

Винсент хлопнул парня по плечу.

– Не узнаю тебя, Ленно. Обычно ты не краснеешь, когда говоришь о своих подружках.

– Это особенное, – пробормотал Ленно. Винсент кивнул.

– Ну да.

– Правда! – вскинулся парень. Мы ничего такого. Мы просто рядом побудем, пока все спят. Без посторонних.

Винсент его уже не слушал.

– Проходи вперед, – кивнул он Исабель. – Я покажу тебе лучшую часть поместья.

Исабель послушно прошла через арку.

– Великие боги! – ахнула она.

Роскошные розы росли рядами до самой живой изгороди, зелеными стенами обозначавшей границы розария. Необычайно крупные – алые, белые, темно-красные, бледные – они гордо возвышались на толстых, шипастых стеблях. Каждая – воплощение совершенства.

В центре розария рос пышный белый куст, возле которого с садовым инструментом стояла Ханна.

Исабель, зачарованная, опустилась возле алой розы и приблизила лицо к ее чашечке.

– Розовые лепестки – как самая нежная ткань, – пробормотала она. – Самое прекрасное, что я когда-либо видела в своей жизни.

Винсент пристально посмотрел на Исабель. В руках он все еще держал васильки, казавшиеся совершенно неуместными среди роскоши розария.

– Господин… – Ханна склонила голову и покосилась на Исабель. – У Висконти появились поникающие ветви. Я могу сделать срезы, чтобы побеги снова пошли вертикально. Но вы не любите, когда я лишний раз трогаю куст.

– Вот и не трогай, – Винсент нежно прикоснулся к одному из цветков Висконти. – Срезай отмершие и больные.

– Как скажете, – женщина замялась. – Еще кое-что… Сегодня, когда я забирала для вас окорок, я встретила освященника.

–Желя? – спросила Исабель. Виконт повернулся в ее сторону.

– Твой знакомый?

Исабель чуть заметно смутилась.

– Жель для всех знакомый, он же освященник.

Ханна кашлянула.

– Он спросил, почему я покупаю окорок, если у нас своя скотина. Я ответила, что это не для меня, а для вас, что вы любите хорошо прокопченное мясо и что у Новеля окорок всегда хорош. Да и плачу я за него из ваших средств. И знаете, что он спросил?

– М-м-м? – Виконт, казалось, больше интересовался общением Исабель с розами, чем словами Ханны.

– Зачем старику, вроде вас, окорок.

Винсент перевел взгляд на обеспокоенную женщину.

– Успокойся, Ханна. Наверное, он думает, что вы воруете мои деньги и покупаете еду для себя.

– Очень нам надо, – вспыхнула женщина. – Я не хочу прослыть воровкой и обманщицей.

Винсент вздохнул.

– Или же ваш Жель знает правду обо мне и намекал тебе на это. Но раз тут до сих пор не появились освященники, жаждущие поджечь мой дом, значит, все в порядке.

По правде говоря, я не уверен, что все в порядке. Но Исабель умудрилась сбить меня с толку этим дурацким букетиком, и своим восторженным отношением к розам, и я никак не могу собраться с мыслями. Жель… Жель… Да, кажется, Мелех упоминал про него. Надо будет расспросить Исабель подробнее. Но позже, все – позже. Сейчас я наблюдаю за рыбиной. Впрочем, нет. Уже не рыбина – птичка, приникшая к чашечке цветка. Была у меня книга с рисунками. Кто же ее мне подарил? Не помню… не важно. На одной из страниц была нарисована птичка, перышко к перышку, переливы от синего к алому. Крохотная, размером с мой палец, она сидела на каком-то огромном цветке с невообразимо яркими лепестками и пила из него росу.

Исабель сейчас напоминает эту птичку. Оперение, конечно, так себе, но припала к розе так, словно сейчас ее проглотит. Перемелет лепестки зубами. Дьевон, какой же я голодный!

– Что-то не так? – спрашиваю я. Птичка оборачивается и делает шаг ко мне, становясь почти вплотную. Солнечный луч вызолачивает прядь ее волос, а на носу я замечаю несколько веснушек. Почему-то мое сердце словно пропускает удар.

– Ты слышал когда-нибудь легенду о Королеве Роз? – спрашивает Исабель, глядя куда-то в сторону, мимо меня.

Я слышал и читал много легенд, мифов, историй и исследований, особенно в последние годы. Но легенды о Королеве Роз среди них нет.

Наверняка что-то из фольклора бродячего народа, то, что рассказывают вечерком на привале у костра.

– Это история о волшебном народе кейри, который селится в чашечках самых прекрасных цветов, – голос Исабель падает почти до шепота. – Говорят, что кейри владеют магией самой природы. Им подвластно все, даже смерть.

Меня охватывает дрожь. Я хочу ответить, что смерть неподвластна никому. Но ведь я – та самая насмешка над жизнью и смертью, живое подтверждение того, что боги иногда отзываются на проклятья смертных. Или, все же, не боги? Я так и не сумел ответить на этот вопрос. Никто не сумел.

Исабель продолжает рассказывать. Ее лицо преображается, озаренное внутренним светом. Мне кажется, что если прищуриться, то можно будет различить сияние, исходящее от ее кожи.

Оптический обман, разумеется.

– Много-много лет назад народом кейри правили Король и Королева Роз. Для своего дома они выбрали самый прекрасный розовый куст, росший неподалеку старинной человеческой усадьбы. Хозяином усадьбы был человек знатный, властный и практичный. Он твердой рукой вел дела в своей усадьбе, но презирал все, что было ему непонятно, неподвластно и чуждо.

Я вздрагиваю – так знакомо звучит это описание. И трясу головой. Ну уж нет. Мало ли, какие герои оседают в народных сказаниях.

Исабель заправляет выбившуюся прядь волос за ухо, и я замечаю, как тонка кисть ее загорелой руки.

И зачем мне это знание?

– У хозяина усадьбы была дочь. Одинокое печальное создание, лишенное материнской любви и ласки. Вопреки традициям того времени, отец решил дать ей прекрасное образование, больше подходящее сыну, нежели дочери. Но вот любви – любви он дать ей не мог. Ни любви, ни понимания красоты, к которой стремилось сердце девочки. У Короля и Королевы Роз не было своих детей, и они полюбили эту девочку всей душой. Нарушив правила кейри, они стали приходить к ней. Пели ей песни, рассказывали сказки, учили всему, что полагается знать маленькой принцессе кейри. Пусть даже ее названные родители помещаются на ладонь ее руки.

Так продолжалось несколько месяцев, пока однажды отец девочки не решил вдруг навестить свою дочь в детской, чего прежде не делал никогда. Увидев, как девочка разговаривает с крошечными существами он пришел в ужас и ярость. В его руке была трость и этой тростью он и ударил дочь по руке, где как раз сидел Король Роз. Девочка пыталась помешать отцу, и тот принялся избивать ее. На шум и плач прибежали слуги и оттащили обезумевшего хозяина. Тот приказал запереть детскую вместе с дочкой и запретил посылать за врачом. Не смея перечить хозяину, слуги подчинились.

Король Роз от удара тростью погиб сразу, а бедная девочка была без сознания. Что оставалось делать Королеве Роз? Оплакивать бесконечно любимого мужа? Пытаться помочь человеческому ребенку?

Королева Роз не была бы королевой, если бы сдалась просто так. Она бросила вызов самой Смерти и попросила в свидетели саму Жизнь. Она позвала всех своих подданных, и они поделились с ней своей магией – всей, что была им доступна. Королева спела ритуальную песнь и предложила Смерти торг. Она отдает Смерти всю собранную магию, силы кейри, что способны стирать границы между мирами и Смерть получает право забрать одну жизнь досрочно. Взамен отдавая душу Короля Роз. А у Жизни Королева попросила разрешения на такой обмен. Жизнь жестокого отца взамен на жизнь Короля и исцеление девочки.

Смерть скучала и от скуки согласилась. Жизнь поставила условием, что раз в сто лет Король и Королева Роз будут откликаться на зов человека и использовать свою магию, чтобы помочь ему.

Королева дала клятву. И тогда Жизнь исцелила девочку, превратив ее в маленькую кейри. А Смерть привела душу Короля Роз из-за черты и забрала душу у отца девочки. Обмен был совершен.

Когда слуги, испугавшись гнева богов, открыли детскую, чтобы проверить девочку и позвать к ней доктора, они не нашли ее. Девочка исчезла. А мгновенно окоченевший труп хозяина сидел перед камином в гостиной, все еще сжимая бокал со своей выпивкой в руке.

Король и Королева Роз получили свою маленькую дочку и с тех пор соблюдают договор с Жизнью…

Исабель переводит дух и умолкает. Я моргаю. Да уж, куда там сказкам моей няни до этой мрачноты. Такое ощущение, будто само солнце стало холоднее и где-то там, за кустами роз, притаилась печально взирающая на меня тень.

– И эта история важна тебе потому, что?.. – Исабель переводит на меня взгляд и в ее глазах столько боли, что у меня перехватывает дыхание. Мгновение и она снова становится спокойна, будто рыба ушла в глубину, оставив лишь круги на воде.

– Мне кажется, Висконти самый подходящий куст для того, чтобы в нем жили Король и Королева Роз. Я хочу попросить Королеву вернуть свою маму, – отвечает девушка.

Я хватаю ее за запястье и пристально вглядываюсь в лицо. Щеки Исабель розовеют, он слабо дергает рукой, но я наклоняюсь еще ближе, вдыхая горьковатый травяной запах, исходящий от ее кожи. Я ищу признаки безумия – сказки это одно, а вот рассчитывать вернуть к жизни давно разложившийся труп это уже другое. Губы Исабель едва приоткрываются, и я невольно перевожу взгляд на них.

– Я не сошла с ума, – выдыхает Исабель. Я отпускаю ее руку и делаю шаг назад.

Зато, кажется, я снова начал.

– Я просто думаю… мама говорила, что правда часто прячется в сказках. Ее просто надо суметь найти. Вдруг Королева Роз, волшебное существо, правда любит жить среди роз? И вдруг она… даст мне поговорить с мамой? Просто поговорить, сказать ей, как я скучаю, спросить…– Исабель осекается.

Я тру лицо руками. Все, хватит. Хватит.

– И как только Жель позволяет тебе верить в такие сказки? – спрашиваю я, стараясь придать голосу беззаботности. – Разве боги одобряют веру в волшебных существ?

– Разве боги сами не творят волшебство своими чудесами? – Исабель парирует так быстро и так пристально смотрит на меня, что я теряюсь. Ну да, ну да. Вот он я, живое чудо неведомого проклятия.

Девушка едва заметно морщится – так, тень набегает на лицо и тут же уходит.

– И у Желя нет права и власти над тем, во что я верю, – твердо продолжает она.

Ого. Мне кажется или это легкий бунт послушной прихожанки?

– Тебе не нравится ваш освященник? – спрашиваю прямо, без обиняков. Исабель пожимает плечами.

– Жель прекрасный освященник, – кажется, она говорит это искренне. – Он внимателен к нашим проблемам, суров, но справедлив и никогда не отмахивается от просьб. Он умный, много знает и его очень интересно слушать. Мне нравится, когда он говорит со мной как с равной. Но… иногда он говорит обидные вещи, от которых я чувствую себя глупой. Может быть он умнее меня. Но мне не нравится, как он это показывает. Это так же неуютно, как когда он прикасается к моей руки и молчит. Будто я должна что-то сказать, а я не знаю что. Какой разговор я должна начать? Что спросить?

Мне почему-то тоже не нравится то, что говорит Исабель. И вообще перестает нравиться, куда зашел наш разговор. В животе урчит и я понимаю, что не ел с самого утра.

К счастью, Исабель охотно откликается на мое предложение пойти в дом на поздний завтрак. Или уже обед. И больше не говорит ни о Желе, ни о Королеве Роз.

Переступив порог дома, Исабель с наслаждением втянула воздух ноздрями. Ей нравился этот запах – дерево, немного пыли, нагретой солнцем, ткань и свежий хлеб, оставленный на кухне Ханной. Ей нравился дом – эти темные вытертые половицы, гобелены на стенах, резные панели, безделушки, спрятавшиеся за стеклами шкафов. Исабель хотелось бы остаться со всем этим один на один. Бродить по комнатам, трогать, слушать, вдыхать и представлять, каким этот дом был раньше, много лет назад. Странное желание.

– Ты ведь не собралась падать в обморок? – подозрительно уточнил Винсент, вставая напротив девушки и вглядываясь ей в лицо.

– Нет, – резко, как всегда, если в ее фантазии врывались посторонние, ответила Исабель. И тут же, исправляясь, мягче добавила:

– Почему ты так подумал?

– Ты так шумно дышала, словно тебе воздуха не хватает.

Исабель прикусила губу. Нет ничего плохого в том, что она честно признается, правда же?

– Мне нравится, как пахнет твой дом, – прошептала она.

Винсент приподнял бровь. Насмехаться он не стал, но мелькнувшее на его лице удивление Исабель успела заметить.

– Пахнет?

– И выглядит. И вообще, – Исабель беспомощно развела руками. – Я не могу подобрать слова. Мне просто нравится. Все.

– Здесь все обставляла моя мама, – внезапно ответил Винсент. Его лицо смягчилось.

– Когда она вышла замуж за отца, в Больших Ключах затеяли ремонт. И почти год родители жили здесь. Отец позволил матери устроить тут все по своему вкусу – денег он, надо признать, не жалел, – губы Винсента скривила презрительная усмешка.

Исабель хотела спросить, что плохого в том, если муж не жалеет денег на исполнение желаний жены, но поняла, что сейчас не время. То, что говорил Винсент, было похоже на приоткрывшееся окошко куда-то в его мир. И оно могло захлопнуться в любой момент.

– Мама так часто рассказывала мне про этот дом, что, когда я сюда приехал, мне казалось, что я знаю тут все. Каждый уголок.

– Она хотела сюда вернуться? – вот этот вопрос Исабель решилась задать. В конце концов, нельзя же просто стоять, молчать и хлопать глазами.

– Она хотела вернуться в то время, когда верила, что будет счастливой, – все, ставни закрылись, засовы набросились. Лицо Винсента снова стало непроницаемым.

– И каждая девка, приходящая сюда, думала, что она сможет стать такой же хозяйкой.

Исабель не понравилось, как злобно это прозвучало.

– А что еще вы ожидали от девок, виконт, – с нажимом на «вы» ответила она.

Винсент дернул уголком рта.

– «Ты», Исабель, «ты». Неужто у тебя есть повод принимать мои слова на свой счет?

Исабель промолчала.

– Ну, ответишь? – казалось, Винсента развлекает их разговор.

– Мне не понравилось, как презрительно ты отозвался о всех… гостьях своего дома, – разомкнула, наконец, Исабель свои губы. – Словно ты всех поставил на одну полку. Вообще, разве должен благородный господин так… говорить?

– Уж ты-то знаешь, что должен или не должен говорить господин, – ухмыльнулся Винсент. Исабель снова не ответила.

– Идем есть, я голоден и этот разговор меня утомил, – Винсент, не дожидаясь, направился в сторону кухни. Обижаться и оставаться голодной было глупо и лишено всякого смысла, поэтому Исабель пошла следом. На столе, прикрытые салфеткой, лежали окорок и хлеб. Рядом стояли кувшин свежего молока, пирог – судя по дразнящему ноздри запаху – мясной, и вареная картошка.

– М-м-м, Ханна, спасибо тебе, – пробормотал Винсент в пространство. Не глядя, он отодвинул стул Исабель и сам сел рядом.

Этот простой жест смутил девушку. В прошлый раз виконт манерами не отличался – может, он вообще уже не обращает на них внимание, действуя по сиюминутному желанию? Хочет – кричит, хочет – стул отодвигает.

Отвечая на ее невысказанный вопрос, Винсент неожиданно продолжил оборвавшийся разговор.

– Я давно уже никому ничего не должен, Исабель. Но, так и быть, поясню. После смерти моих родителей дядя получил право опекунства надо мной. А еще он был одержим идеей преумножения нашего семейного состояния – неплохая черта, но не когда ради этого тебе постоянно подсовывают девиц. Балы, приемы, гости, приехавшие на охоту – и все везут своих сестриц, дочерей, племянниц…

И мой дядя, рассматривающий их как товар. Сделка. Я делаю предложение той, чье приданное, связи и фамилию дядя сочтет достойными, а он отдает мне часть моего наследства до моего совершеннолетия. Кути, дорогой племянник, сколько хочешь. Но с соблюдением всех внешних правил приличия, разумеется.

– Почему до совершеннолетия? – тепло кожи Винсента, сидевшего так близко, беспокоило Исабель. То ли потому, что надо бы ради приличия отодвинутся подальше, то ли потому, что это тепло ей нравилось. Словно сидишь у горящего очага, закутавшись в одеяло.

– Потому, что после совершеннолетия я бы точно не согласился ни на какие условия – наследство становилось моим, без всяких проволочек, – Винсент недобро улыбнулся.

– Так вот каждая из одобренных дядюшкой девиц была именно что девкой. Науськанная интересоваться тем, что нравилось мне. Фальшивые расспросы, фальшивые улыбочки и этот цепкий взгляд: что она изменит в доме, когда я сделаю предложение. Переедем ли мы в Большие Ключи. А если нет, если я так привязан к этому дому, то как меня уговорить? Они думали, я не вижу, не замечаю скрытого смысла их невинных вопросов. Но я видел и замечал.

– И что же, среди них не было ни одной, кто… была бы искренней? – Исабель было в это трудно поверить. В конце концов, дом был красив, виконт недурен собой, что еще надо девушке, согласившейся приехать ради возможного сватовства?

– Может и были, – не стал спорить виконт. – Но мне это было неинтересно. Я не собирался поддаваться шантажу дяди. И… находил способы брать от жизни то, что хотел. Веселиться. Встречать друзей. Обзаводиться связями. В конце концов, дядя не мог позволить, чтобы его племянник был нищ, выглядел как оборванец и не мог должным образом блеснуть в свете. А большего мне и не надо было.

Бедный дядюшка и представить себе не мог, что то, что он считал наказанием, для меня с некоторых пор было пустяком.

Что-то недоброе скрывалось за этой фразой. Тень, мелькнувшая за спиной Винсента и рассеявшаяся как дым. Исабель зябко поежилась.

– Ты ешь давай, – Винсент отломил кусок пирога и протянул девушке. – Или тебе накрыть в обеденном зале? У меня еще остались неразбитые фарфоровые тарелки.

Исабель не поняла, решил виконт пошутить или съязвить, поэтому выбрала честно ответить:

– Мне очень нравится обеденный зал, Винсент. И тарелки, и бокалы, и приборы. Я никогда не ела такими, хотя мама рассказывала мне, что видела, выступая у богачей. Кто-то, как она говаривала, ел даже с серебряной посуды. Но, наверное, есть пирог и запивать его молоком, отламывать кусочки картошки и резать окорок лучше здесь. Этот деревянный стол чист, стулья крепки, а простые кружки вкус молока совсем не портят.

Винсент пристально посмотрел на девушку, но промолчал. Так они и ели: в тишине, которая, впрочем, совсем не казалась неловкой.