Сад Эпикура

Глава вторая

Пришла Мамма́рия, едва приплелась, опираясь на палку.

— Это ты, Маммария? — спросил Эпикур, услышав на садовой дорожке ее шаркающие шаги.

— Это все еще я, — ответила та, выходя из-за деревьев и улыбаясь. Это была ужасная улыбка. Женщины старятся быстрее мужчин, и старость уродует их беспощадно. Зато и молодость дарует им красоту необыкновенную и яркую. Красавицей, известной всем Афинам, была Маммария, когда Эпикур впервые увидел ее. — Принесла тебе груш из моего сада, — сказала Маммария, ставя корзинку с крупными желтыми плодами на скамью рядом с Эпикуром.

— Могла бы прислать с рабом, — заметил Эпикур, беря из корзинки грушу. — Зачем же самой-то таскать корзину?

— Охо-хо, — вздохнула Маммария, садясь рядом с ним, — еще двадцать лет назад ты горько поплатился бы за такие слова, Эпикур. Раньше ты плясал от радости, когда я приходила с пустыми руками. А теперь я пришла с подарком, но ты, кажется, и этому не рад…

— Рад, рад, — успокоил Маммарию Эпикур. Прекрасные груши, — похвалил он ее подарок. — Сладкие и сочные…

— И можно есть без зубов, — добавила Маммария. — Груши для беззубых.

— У меня есть такие же, — сказал Эпикур. — Но мои еще не созрели.

— Твой сад и цветет позже моего, и плодоносит позже. Потому что он на северном склоне холма. Но почему ты выглядишь так молодо, Эпикур, а я уже совсем старуха? — спросила. Маммария. — Ведь мы ровесники. Даже родились в одном месяце, в Гамелии[11]. Я знаю, что ты скажешь, Эпикур. Но все равно это несправедливо, потому что женщина живет только в молодости, а мужчины и в старости не теряют своего положения среди людей: цари остаются царями, философы — философами…

— Это не совсем так, Маммария, — сказал Эпикур, щурясь от яркого солнца, которое вдруг выплыло из-за облака и залило сад белым летним светом. — В свое время ты не приняла мои советы, а других советов у меня нет.

— Не за советами к тебе пришла, — обиделась Маммария. — Ты слишком высоко ставишь свою мудрость, если думаешь, что Маммария нуждается в твоих советах.

— Зачем же ты явилась? — спросил Эпикур.

— Да вот же, — ответила Маммария, — груши тебе принесла. Сладкие и сочные, как ты сказал, чтоб тебя порадовать. А советы твои мне не нужны. — Маммария, кряхтя, встала. — Хотя, если можешь, ответь мне на один вопрос.

— Спрашивай.

— Там, после смерти, действительно ничего не будет? — спросила Маммария. — Совсем ничего?

— Там будет то же, что было до твоего рождения. Вспомни, что было до твоего рождения, и ты узнаешь, что будет после твоей смерти.

— Значит, ничего?

— Ничего, — ответил Эпикур.

Маммария повернулась и, не простившись, пошла к воротам.

— А корзинку? Ты забыла взять корзинку, — сказал ей вслед Эпикур.

— Возвратишь мне ее с гранатами. Надеюсь, ты обложил корни свиным навозом? — оглянулась Маммария. — Я всегда обкладываю гранатовые деревья свиным навозом, чтоб плоды были сладкими.

Маммария жила на южном склоне холма, северный склон которого занимал сад Эпикура. По афинским меркам это был довольно большой сад — без малого его площадь равнялась тридцати плетрам[12]. Правда, много земли занимал овраг, поросший кустами шиповника и дрока. Да и под огород была отведена немалая площадь. Фасоль, капуста свекла, лук, чеснок, морковь — все это росло в огороде, к которому двадцать лет назад был приставлен Ли́кон, раб Эпикура, огородник. За трудолюбие и безупречную службу Ликон получит свободу после смерти Эпикура — так Эпикур распорядится в своем завещании. Получит свободу и Мис — садовод, и Ни́кий — винодел и хлебопек, и Фе́дрия, в чьем ведении находятся ключи от всех кладовых, в которых хранятся продукты: вино, мука, соления, сушеные фрукты, мед, оливковое масло. В ее же хозяйстве — курятник, что стоит в конце оврага. Там есть также небольшая запруда для уток.

Ни Эпикур, ни друзья его не чуждаются никакой работы в саду, потому что он их кормит. Все, что здесь созревает, принадлежит всем. Метродор, например, любит копаться в огороде. Любовь и гордость Гермарха — золотые сливы, за которыми он ухаживает с отеческой заботой. Сам Эпикур всякой другой работе предпочитает работу на винограднике. Виноградник посажен у самой вершины холма, куда ведет хорошо протоптанная тропа. Оттуда, с виноградника, открывается вид на окрестные усадьбы, виден Одеон[13] и Акрополь. Там хорошо встречать восход солнца, утреннюю зарю, которая занимается над Гиме́ттом[14], лучезарной и сладкой горой. Там пахнет землей и солнцем, солнечной пылью, там ветер обдувает тело, там взор может парить над землей от горизонта до горизонта. Там хорошо работать. И думать работая. Великий Гесиод, должно быть, тоже любил трудиться на винограднике. Эллины ему обязаны знанием многих тонкостей виноградарства и виноделия. Через шестьдесят дней после зимнего солнцестояния в сумерках восходит Арктур, прилетают ласточки — наступает пора подрезки виноградных лоз. «…И ласточка, жалобный крик издавая, появится в небе», — написал в «Трудах и днях» Гесиод. И тогда же можно узнать, какая будет у тебя жена — златокудрая ли, как северянка, или черноволосая, как египтянка: надо лишь, увидев первую ласточку, повернуться раз-другой на пятке правой ноги, а затем из ямки, продавленной в земле пяткой, достать волосок, черный или белый. Там всегда находится какой-нибудь волосок… Вслед за обрезкой лозы наступает пора окапывать виноградник. «Когда же Орион и Сириус достигнут середины неба, снимай виноградные гроздья и неси их в дом, — советует Гесиод. — Выставь их на солнце на десять дней и десять ночей, а потом пять суток пусть они лежат в тени. На шестой же день наполни сосуды радостными дарами Диониса»[15].

Никто лучше Эпикура и Миса не может распорядиться судьбою винограда. И никогда еще гости и друзья Эпикура не сказали дурного слова о вине, приготовленном из этих ягод Никием.

Каждый виноградарь и винодел благодарит в конце своих трудов Диониса и Гесиода. И тот, кто пьет вино, разбавляет его водой по рецептам Гесиода, и кто хлеб печет, делает это по совету Гесиода, и кто готовит кикеон[16] или другую пищу. Как устроить хозяйство, дом, семью — все знал Гесиод. И, зная все это, создал «Труды и дни». Зная все о богах, он создал «Теогонию». «И вот, — говорил он эллинам, — так устроена жизнь богов, а так должна быть устроена жизнь людей», — и утомлял всех скучными, хоть и правильными советами: «Для смертных порядок и точность в жизни важнее всего, а вредней всего — беспорядок»; «Меру во всем соблюдай и дела свои вовремя делай»…

Эти и сотни других советов Гесиода Эпикур заучил еще в детстве, в школе отца, вместе с другими детьми. И хотя все пользуются этими советами, не все в равной степени добиваются обеспеченной и счастливой жизни. А если говорить правду, то за четыреста лет, прошедших со времени жизни Гесиода, никто еще из людей не был счастлив, хотя об их счастье пеклись многие: и боги, и герои, и цари, и полководцы, и философы. Повиновение богам, повиновение сильным, повиновение мудрым — вот три рецепта счастья. И все было бы, надо думать, хорошо, когда бы боги заботились о людях, когда бы сила могла творить добро, когда бы мудрецам открывалась подлинная мудрость. Богов толпы придумал Гомер, сила всегда слепа, мудрость враждебна счастью. Люди не умеют ни хорошо жить, ни хорошо умирать. А то, чего они ждут после смерти, им кажется еще более ужасным…

Демокрит поставил своей целью собрать воедино мудрость всего мира, но вынужден был отвергнуть многое и сказать, что все видимое и невидимое суть лишь атомы и пустота. Только это: атомы и пустота.

Сократ подверг мудрость эллинов критике, не оставив от нее камня на камне, сказал: «Я знаю, что я ничего не знаю» — и путь к подлинным знаниям советовал начинать с познания самого себя. Платон продолжил этот путь и нашел в себе бога, его мудрость и его бессмертие, но человека не нашел.

Аристотель исследовал все, что было сказано философами до него, создал науку об исследовании мудрости, показал примеры такого исследования, но мудрости, кажется, так и не нашел, потому что и сам не был счастлив, и другим счастья не принес.

Друзья же Эпикура говорят ему, что они счастливы с ним и с мудростью его. А друзей у него много. И не только здесь, в Афинах, но и во многих других городах Аттики и Малой Азии, на Лесбосе, на Самосе. И значит, его мудрость подлинна… Надо знать природу земли и неба, природу души и тела, постичь законы, по которым человек связан с миром, и сделать их правилами жизни. Поставив перед собой эту цель, он пришел к мудрости, которая оценена его друзьями как наилучшая. Он написал для них книги о природе и о человеке. Это главные его книги. Прочих же он написал больше, хотя смысла в них меньше — ведь человек в своей жизни озабочен не только главным, но и второстепенным. Когда человек отправляется в путь, то ему следует знать не только дорогу к цели своего путешествия, но и тропы, которые сокращают эту дорогу. Человеку надо знать не только способы сохранения своего здоровья, но способы лечения болезней, если они его одолеют.

Он написал книгу о самом старшем своем брате, о Неокле, когда тот умер, в наставление двум другим братьям. Когда умер Хайредем, он написал книгу и о нем. Скоро придет пора писать книгу и о третьем брате, об Аристобуле, потому что Аристобул давно уже болен и готовится к смерти…

Есть у него книги о музыке, о театре, о ремеслах, о лекарствах, о птицах, о полезных растениях, о зрении, об осязании. Есть даже книга о царской власти — не наставление для друзей, среди которых царей нет, а наставление для царей, среди которых он никогда не искал друзей. А недавно он начал книгу, которую назвал «Главные мысли». Это и будет собрание его главных мыслей. Мыслей, уже высказанных в других книгах, и мыслей, какие, возможно, еще созреют в его душе. «Главные мысли» станут его последней книгой. И начал он ее словами о пользе философии: «Пусть никто в молодости не откладывает занятий философией, а в старости не утомляется занятиями философией: ведь для душевного здоровья никто не может быть ни недозрелым, ни перезрелым. Кто говорит, что заниматься философией еще рано или уже поздно, подобен тому, кто говорит, будто быть счастливым еще рано или уже поздно…» Потом, следуя древнему правилу мудрецов, он скажет о богах.

И то, что скажет он о них, следуя мнению Демокрита, никому не даст повода обвинить его, Эпикура, в нечестивости. Ведь нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто принимает мнение толпы о богах, потому что высказывания толпы о богах — это всегда лишь ложные домыслы…

Потом он скажет о своих учителях. Но о каких? Чтению и письму его обучил отец, всему другому — размышления и жизнь, самый достойный учитель. Платон хвастался именами своих учителей и прославлял их в своих сочинениях, говоря тем самым, как разностороння и основательна его мудрость… Чтению и письму его обучал грамматист[17] Диони́сий, гимнастике — Аристотель из Аргоса, музыке — Драко́нт, ученик Дамона[18], кроме того, он учился у живописцев, у трагиков; Сократ, Крати́л и пифагорейцы обучали его философии, финикийцы — магии, а отцом его, говорят, был сам Аполлон. Ничего такого не скажет о себе Эпикур, но зато все его ученики с гордостью смогут сказать, что мудрости их обучил Эпикур.

Маммария возвратилась.

— Слышал ли ты, Эпикур, о беде, которая свалилась на Афины? — закричала она еще издали. Маммария торопилась, тяжело дышала. Глаза ее были полны ужаса, а губы дрожали.

— О чем ты, Маммария? — спросил Эпикур, поднимаясь со скамьи ей навстречу. — Что стряслось?

— Ох, дай сесть, — сказала Маммария, валясь на скамью. — Ноги не держат. Конец нам пришел, Эпикур. Конец! В Афинах — чума…

— Чума? Я не ослышался, Маммария? Ты сказала: чума?

— Чума, Эпикур. Чума! Я проходила мимо дома Мелисса и услышала крики. Я постучала молотком в ворота, но никто мне не открыл. А потом я увидела скифов[19], которые вчетвером приближались ко мне. Они приказали мне отойти от ворот и следовать своей дорогой. «Но там что-то случилось, — сказала я, указывая на дом Мелисса. — Возможно, там нужна моя помощь». — «Там чума, — сказал мне один из скифов. — В эту ночь в Афинах уже погибли сотни людей. Разве ты не чувствуешь, чем пахнет дым, доносящийся оттуда?» — скиф указал рукой в сторону кладбищенских ворот. «Чем же?» — спросила в страхе я. «Смертью, — сказал скиф. — Там уже сжигают мертвых».

— Да, — сказал Эпикур. — Мне кажется теперь, что я тоже чувствую этот запах… Надо предупредить всех, чтобы никто не выходил за ворота. И узнать, кого нет дома. Всех надо вернуть домой и запереть ворота. — Эпикур заторопился к дому, но Маммария остановила его.

— А я, Эпикур? — спросила она. — Ты позволишь мне остаться вместе с, вами?

— Но твои рабы, подумав, что ты умерла где-нибудь на улице, могут разбежаться и разграбить дом.

— Пусть, — махнула рукой Маммария. — Мне бы только быть с вами, Эпикур. Возле вас и умереть не страшно…

— Как хочешь, — сказал Эпикур. — Оставайся. Хотя и жизнь, и смерть теперь в руках случая.

Он хотел бы идти быстрее, но не мог: еще со вчерашнего дня у него возобновилась боль в спине, которая отзывалась на каждый его шаг. Поневоле приходилось ступать осторожно, на носки, и двигаться как бы крадучись. Он знал причину этой боли: асклепиад[20] Перфи́н, к которому он обратился по настоянию Метродора в прошлом году, сказал, что у него каменная болезнь почек. «Если тебя не одолеет какая-либо другая болезнь, — сказал ему тогда же Перфин, — ты умрешь от этой. Но еще не так скоро, чтобы нужно было уже писать завещание. Но и не так долго ты будешь жить, чтобы уже не думать о завещании. Боли же станешь унимать тем, что будешь ложиться в горячую воду и пить теплый отвар ягод шиповника». Эпикур уже испытывал этот совет Перфина. Горячая ванна и отвар шиповника ему помогали.

Маммария увязалась за ним. Шла следом, стуча по каменистой дорожке палкой.

Остановившись, чтобы передохнуть, Эпикур спросил ее:

— Так ты не пойдешь домой?

— Не пойду.

— Тогда я пошлю кого-нибудь из моих слуг сказать твоим домочадцам, что ты здесь. Жаль, если растащат твое добро. Говорят, у тебя есть что украсть…

Маммария ничего не сказала, пошла впереди Эпикура.

— Или все же пойдешь домой? — спросил ее Эпикур через какое-то время, идя следом за ней.

— Пойду! — сказала Маммария, резко обернувшись. — Конечно, пойду! Потому что ты несносный человек…

— И потому, что тебе жаль стало твоего добра, — усмехнулся Эпикур. — Жаль? А ведь ты все равно умрешь, — сказал он, не дождавшись ответа Маммарии, — если не теперь, то потом, и добро твое все равно растащат, если не воры, то твои родственники.

— Но это будет не при моей жизни, — ответила Маммария. — А после смерти пусть все пропадет. Надо принести жертвы богам, чтобы они отвели от нас чуму.

— Вот и займись этим, — сказал Эпикур. — Но не здесь, а дома. Здесь для богов ничего не припасено. Прощай, Маммария.

— Прощай, Эпикур. — Маммария вздохнула. — А если больше не увидимся? — спросила она. — Ведь никогда не увидимся… Нет, я лучше останусь. А ты пошли слугу сказать, что я здесь. Я и сама сходила бы и вернулась, но у меня не хватит смелости снова оказаться рядом с домом Мелисса. Если скифы вынесли мертвецов, то мне придется пересечь их путь…

— Мы все время пересекаем пути мертвых, пока не найдем свой смертный путь…