Сага о Гильгамеше

Глава первая. Преображения и треволнения

Звери бросили его. Они перестали понимать его язык, шарахались от его вида. Он стал чужд им, как те убийцы с равнины, что приходили забирать их жизни. Что оставалось делать Энкиду? Он пошёл к тем, кого раньше ненавидел - к безволосым чужакам. Почему-то они уже не вызывали в нём отвращения. Он проникся к ним сочувствием. Ему стало неловко вспоминать то время, когда он лишал их законной добычи. Он понял, что они - тоже дети природы, только на свой особенный лад. Они жили под тем же небом, что и он, ели то же мясо, купались в тех же озёрах. Они стали близки ему.

-- Но ты не можешь идти к людям раздетым, - возразила Шамхат. - Ты более не зверь. Тебе нужна одежда.

Она сняла с себя верхнюю тунику и препоясала его чресла. Затем взяла его за руку и повела в деревню. Селяне встретили их враждебно. Женщины и дети попрятались по хижинам, мужчины вышли навстречу с топорами и кольями.

-- Я сделала то, о чём вы просили меня, - сказала Шамхат. - Но отчего в ваших глазах нет радости? Отчего вы столь озлобленны?

-- Этот демон воровал наш скот и уводил добычу, - ответили ей. - Мы хотим воздать ему по заслугам.

-- Нет! - прокричала красавица, закрывая Энкиду своим телом. - Инанна покарает вас за злодеяние. Что обещали вы мне? "Трёх волов и десять мешков ячменя отдадим мы богине, если совершит она чудо и сделает из зверя человека" - говорили вы. Но почему теперь, когда владычица Урука явила свою мощь, вы забыли о своих словах?

-- Мы помним о них, прекрасная Шамхат, - ответил Нарахи. - Награда не минует богиню. Но демона, что оказался в наших руках, мы осудим, как велят нам души предков.

Энкиду упал на колени и завопил, обливаясь слезами:

-- Судите меня за добычу, коей я лишал вас, но не судите за воровство! Всех богов призываю в свидетели: рука моя не касалась ни ваших волов, ни ваших коз, ни ваших овец. Лес давал мне пропитание и кров.

Люди застыли, изумлённые его голосом. Затем Нарахи хладнокровно промолвил:

-- Если ты говоришь правду, лесной дух, мы примем тебя. Но если ты лжёшь, пусть обрушится на тебя весь гнев Уту, господина правосудия.

-- К Уту и всему сонму богов взываю, пусть подтвердят мою правоту, - убеждённо сказал Энкиду. - Вы были ненавистны мне, но теперь суть моя изменилась. Шамхат, красивейшая из смертных, преобразила мою душу. Отныне я - один из вас. Ваши печали - мои печали, ваши радости - мои радости. В вашей воле прогнать меня с позором или принять как равного. Много зла причинил я вам. Демоны обуревали меня, я был высокомерен и жесток. Разум мой был помрачён. Не знал я, что благо, а что - зло. Во имя Нинмах, создательницы людей, молю вас - будьте великодушны, не карайте строго того, кто был лишь слепым орудием в руках высших сил. Любой работой готов я возместить убыток, нанесённый вам.

Мужчины сбились в круг, стали совещаться. Потом Нарахи сказал:

-- Мы примем тебя, человек из леса. Но прежде ты должен пройти испытание.

-- Всё, что прикажете вы мне, исполню я с охотой! - воскликнул Энкиду.

-- Отныне ты, который раньше оставлял нас без пищи, будешь охранять по ночам наши стада. Согласен ли ты делать это, лесной человек?

-- Согласен. Только не называйте меня лесным человеком. Отныне я - Энкиду. Таково моё имя.

-- Хорошо, Энкиду. Мы усвоим это. И да постигнет божья кара всякого, кто возьмётся попрекать тебя прошлым.

Люди отвели его в полуразвалившуюся хижину на окраине деревни, отмыли тело от въевшейся грязи, остригли длинные лохмы. Когда обновлённого и одетого Энкиду вновь вывели на всеобщее обозрение, по толпе пронёсся вздох изумления.

-- Вождь, - потрясённо вымолвила Шамхат, не смея верить своим глазам.

Действительно, ухоженный и приведённый в порядок, Энкиду оказался поразительно похож на повелителя Урука. Те же густые брови, те же глубоко посаженные глаза, те же немного оттопыренные уши. Даже нос, крупный и мясистый, с большими ноздрями, выглядел в точности так же, как у Гильгамеша. Казалось, небесный гончар вылепил их по одной форме. Все внимательно разглядывали Энкиду, теряясь в догадках: подлинно ли Гильгамеш таков, как этот гость из леса, или сходство это обманчиво.

-- Ростом пониже, - говорил один.

-- И покряжистей слегка, - добавлял другой.

-- Вождь повыше будет, - соглашались остальные. - И телом потоньше.

Энкиду улыбался, не подозревая о причине всеобщего замешательства. Нарахи спросил его:

-- Знаешь ли ты нашего господина, солнцеликого Гильгамеша?

-- Нет, я не знаю его, - ответил Энкиду.

-- Слышал ли ты о нём?

-- Не слышал.

-- Всё это - происки Забабы, - прошипел кто-то. - Изгоним демона, пока он не навлёк на нас месть Инанны.

-- Верно, прогоним его... - послышались крики из толпы.

Люди начали осторожно смыкаться вокруг Энкиду, лица их потемнели.

-- Стойте, не торопитесь! - воззвала к ним Шамхат, молитвенно сложив руки. - Быть может, это знак, ниспосланный нам Инанной. Отвергнув его, мы навлечём на себя неисчислимые бедствия. Одумайтесь!

Люди остановились. Неприязнь их сменилась тревогой.

-- Хорошо, - заявил Нарахи. - Мы оставим в силе наше прежнее решение. Но пусть он не приближается к нашим жёнам и детям, пусть живёт на отшибе, пока мы не позволим ему поселиться среди нас. Все ли согласны со мной?

Никто не возражал.

Так Энкиду остался в деревне. Добрая Шамхат научила его есть и пить, как принято у людей, носить одежду, мыться и следить за собой. Она рассказала ему о богах и героях, о мире, в котором он жил, об Уруке и стране черноголовых. От неё Энкиду узнал о Гильгамеше и своём поразительном сходстве с владыкой города Инанны. Открытие это не вызвало у него интереса. И Урук и Гильгамеш оставались для него отвлечёнными образами, существующими где-то за гранью действительности. Гораздо больше занимали его повседневные вопросы: как построить дом? как вырастить ячмень? как слепить посуду? Шамхат не могла утолить его любопытство, ибо провела всю жизнь в храме, и не знала этого. Селяне же избегали его, поэтому Энкиду приходилось постигать всё самому. Вскоре Шамхат уехала, и он остался совсем один. Ночью он сторожил стада от волков и львов, днём отсыпался в хижине. Еду каждый вечер приносили ему на порог. Мылся он в близлежащем пруду, там же обычно коротал время, свободное от работы и сна. Так и жил он - одинокий, застрявший на распутье между миром зверей и миром людей.

Существование его в первое время было совершенно беззаботным. Хищники нечасто навещали эти места, а если и появлялись, то сразу бросались наутёк, стоило Энкиду подняться и издать грозный рык. Особенно пугал их вид огня, который новоявленный пастух наловчился высекать с помощью двух камней. Если к выгону подкрадывался лев, Энкиду распознавал его за двести шагов - по тихому шелесту кустов, по затаённому дыханию, по отчаянному писку мышей, разбегающихся в разные стороны от тяжёлых лап хищника. Подпустив льва поближе, страж овец вскакивал и с яростным воплем бросался на хищника. Оглушительно вереща и размахивая горящим факелом, Энкиду настолько обескураживал хищника, что тот немедленно обращался в бегство. Ни одно животное не могло выдержать такого напора. Так было до тех пор, пока выгон не посетили волки.

Десять хищников, десять ловких, быстрых, беспощадных убийц явились глухой ночью, чтобы поживиться свежим мясом и разорвать глотку любому, кто осмелится помешать им. Энкиду загодя обнаружил их присутствие, но поначалу не мог понять, откуда грядёт опасность. Шуршание травы и угрожающее сопение раздавались одновременно со всех сторон, как будто звери нарочно выдавали себя, желая напугать стража своим количеством. Таков был их обычный приём на охоте. Энкиду были знакомы эти повадки. Чтобы не дать волкам окружить себя, он принялся расставлять вокруг стада горящие факелы. Но провести хищников не удалось. Они атаковали раньше, чем он вбил последний факел. Один из зверей прыгнул ему на спину. Энкиду легко стряхнул его, но тут же из тьмы возникли два его товарища. "Эге, - подумал Энкиду. - Надо бежать за дубиной". Пару недель назад он вытесал огромную дубину из сука кряжистого платана, что рос возле хижины. До сих пор ему не приходилось пускать её в дело, но теперь без оружия было не обойтись. Дубина лежала на пригорке шагах в пятидесяти от него - там он обычно коротал время, любуясь на звёзды. Добежать до пригорка было несложно, но волки уже приближались к нему, сверкая злобными глазами. Энкиду выдернул факел и принялся махать им, устрашая зверей. Отогнав их на безопасное расстояние, он воткнул факел обратно и припустил во весь дух к пригорку. Краем глаза он заметил ещё нескольких хищников, осторожно пробиравшихся к загону через ячменное поле. Мгновенно оценив обстановку, Энкиду издал отчаянный крик. Спящее стадо проснулось. Тревожно заревели ослы, заметались блеющие овцы, замычали, сбиваясь в круг, быки. Волки на какой-то миг смутились, приостановили свой бег, но быстро пришли в себя и бросились в открытый бой. Это было на руку Энкиду - теперь все хищники были у него перед глазами. Достигнув пригорка, он подобрал дубину и с боевым кличем ринулся обратно. У него не вызывало сомнения, что волки будут атаковать скученно, выбирая места подальше от расставленных факелов. Ни один самый бесстрашный зверь не отважится нападать со стороны огня. Однако и это пространство было слишком велико, чтобы защищать его в одиночку. К тому же хищники оказались сообразительными. Пока часть из них отвлекала Энкиду, остальные безнаказанно свирепствовали в загоне. Энкиду оглушил одного зверя дубиной, другого сбил кулаком, больно оцарапав пальцы о его клыки. Тут же в спину ему вцепился третий волк. Энкиду рухнул на землю и принялся кататься по траве, стараясь подмять хищника под себя. Скоро хватка зверя ослабла, он затих. Однако в этот момент пришёл в себя его товарищ. Он набросился на стража и принялся рвать его одежду, стремясь добраться до груди и живота. Подоспевший к месту схватки четвёртый зверь вонзился клыками в ногу Энкиду. Страж вскрикнул, со всего размаха ударил того пяткой по голове. Волк, заскулив, отлетел в сторону. Энкиду свернул шею второму волку, с трудом поднялся на ноги и обозрел место битвы. Два хищника лежало без сознания. Третий стремительно улепётывал. Ещё один зверь медленно отползал в сторону, приволакивая заднюю лапу. Энкиду хотел добить его, но, кинув взгляд на загон, онемел от ужаса. Вокруг сбившихся в кольцо быков кружили три волка, ища брешь в их защите, а ещё двое кидались на обезумевших от страха овец, валили их на землю и прокусывали мохнатые шеи. Десяток коз и баранов уже лежало на земле, не подавая признаков жизни, а опьянённые кровью хищники продолжали собирать свою страшную жатву, беснуясь словно выводок щенков в растревоженном курятнике. Подобрав дубину, Энкиду торопливо захромал на выручку погибающему стаду. Внезапно на его пути вырос ещё один волк. Вздыбив загривок и оскалив зубы, он присел для прыжка. Энкиду поднял дубину, готовясь отразить удар, но в этот момент кто-то прыгнул ему на спину. По всей видимости, это был тот хищник, что поранил ему ногу. Энкиду упал. К счастью, падение его было столь стремительным, что зверь не успел разжать когти и оказался раздавлен могучим телом. Его товарищ воспользовался случаем, чтобы прижать Энкиду к траве. Челюсти хищника лязгнули где-то возле его горла. В последний миг, действуя скорее инстинктивно, Энкиду успел схватить его за глотку и тем отвести угрозу. Но борьба на этом не завершилась. Волк упрямо тянулся к горлу Энкиду. Зеленоватые алчущие глаза его нависали над лицом человека, с обнажённых клыков капала слюна. Энкиду чувствовал, что слабеет. Раненая нога обильно кровоточила, иссечённое тело горело как в огне. Ему показалось, что зверь ухмыляется. "Предатель, - говорили его глаза. - Ты получишь своё". "Я не зверь, - мысленно возражал ему Энкиду. - Моё место здесь". "Ты - дитя леса. Ты был одним из нас. Мы шли за тобой. А ты променял нас на этих тварей". "Я - плоть от плоти их", - беззвучно кричал Энкиду. "Это ненадолго", - усмехался волк. Страх охватил Энкиду. Он понял, что нападение волчьей стаи - это месть духов леса. Бороться бесполезно - всё уже предрешено. Силы стремительно покидали его. Морда зверя была всё ближе и ближе. Он ощутил его нечистое дыхание. "Запах смерти", - обречённо думал страж.

Вдруг какая-то тень накрыла звёздное небо. Волк изумлённо заворчал, воспаряя вверх, нелепо растопырил лапы, и с коротким взвизгом отлетел в сторону.

-- Бейте его, парни, - услышал Энкиду хриплый голос. - Не давайте уйти.

Где-то вдалеке раздались людские возгласы, послышался заливистый лай собак. Сверху надвинулась фигура Нарахи.

-- Жив?

Энкиду заморгал и сел.

-- Жив..., - ответил он, ощупывая плечи и голову.

-- Не ранен?

Страж очумело огляделся. В десяти шагах от него несколько поселян, сгрудившись, остервенело били рогатинами и кольями злобно рычащего волка. Рядом с загоном бродили женщины и дети, собирая разбежавшихся животных. Вдали, почти у самой рощи, охотники, растянувшись цепью, преследовали уцелевших хищников. Энкиду тяжело поднялся, пристыжённо посмотрел на Нарахи.

-- Я не уберёг ваших стад, - сказал он. - Слово моё разошлось с делом. Нынче же ночью я покину вашу деревню.

Нарахи изумлённо воззрился на него.

-- В уме ли ты, Энкиду? Не порицания достоин ты, но похвалы. Доблесть твоя беспримерна. Четырёх волков уложил ты в неравной схватке, не имея ни копья, ни секиры, действуя одной лишь дубиной и руками. Случалось ли такое среди смертных? Мы будем чествовать тебя как героя.

-- Вы не изгоните меня? - недоверчиво спросил Энкиду.

-- Как можно изгонять того, кто пролил кровь за наши стада? Мы дадим тебе самый лучший дом в деревне, мы найдём тебе жену, мы одарим тебя землёй. Отныне ты - один из нас. Ты заслужил это право. Радуйся, Энкиду!

-- Тогда позволь мне довершить начатое.

-- О чём говоришь ты?

-- О волке. Он должен умереть от моей руки.

Нарахи хлопнул его по спине.

-- Твоё желание будет исполнено, - он обернулся к поселянам, терзавшим замученного хищника. - Эй, оставьте его. Пусть наш новый брат нанесёт последний удар.

Люди расступились, пропуская Энкиду к зверю. Волк лежал на боку, тяжело хрипел и затравленно косил глазом. Кровь, вытекавшая из его ран, чёрным сиропом налипала на шкуру, мрачным перламутром окрасив траву. Сквозь разбитые зубы пузырилась вязкая жижа. Как ни ожесточён был Энкиду, на мгновение в нём пробудилось жалость к поверженному хищнику. Он вспомнил, как в лесу погибали его сородичи, пронзённые копьями и стрелами охотников. Ненависть отхлынула, уступив место раскаянию. "Что я делаю? - вдруг с ужасом подумал он. - Собственной рукой я убиваю своё прошлое". Волк бросил на него ненавидящий взгляд. "Предатель" - обжёг он Энкиду беспощадным приговором. Страж в страхе отшатнулся, ярость вскипела в нём, он схватился двумя руками за дубину и обрушил её на голову зверя. Хруст проломленных костей утонул в ликующих воплях селян. Теперь Энкиду стал настоящим человеком.

-- Взгляни, Забарадибунугга, - сказал Гильгамеш своему военачальнику. - Мы работаем всего неделю, а уже подняли стену на три локтя[27]. Разве это не изумительно? Когда добавим ещё десять локтей, наша стена превзойдёт все твердыни страны черноголовых. Я назову её Священной Стеной Владычицы Инанны, Оберегающей Покой и Благополучие Урука.

-- Весь мир восхищается твоими деяниями, господин, - ответил военачальник.

Они стояли у подножия северной стены. Десятки людей, приставив лестницы, карабкались вверх с вязанками хвороста за спиной, поднимали камни, спускали в корзинах строительный мусор, стучали зубилами, что-то отмеряли, записывали, ставили метки. Вождь благоговейно взирал на деловитую суету человеческого муравейника, невольно заворожённый размахом предпринятого им дела. Работа не останавливалась ни на миг. От зари до заката сотни рабочих, стражников, ремесленников и рабов в тучах пыли и песка трудились на стене, воплощая в жизнь грандиозный замысел повелителя. Горели костры, в огромных котлах варилась пища, бродили надсмотрщики, мелькали вертлявые фигуры рыночных девок. Слышался ослиный рёв и яростные понукания погонщиков. В удушливом мареве нестерпимо ярким шаром пылало солнце. Дни становились длиннее, ночи укорачивались - казалось, сами боги помогали урукскому вождю в его начинании.

Гильгамеш запрокинул голову и несколько мгновений с упоением вслушивался в бурление людских голосов. Прельщённое счастьем воображение рисовало ему картины одна прекраснее другой. Великие замыслы переполняли его. "Скоро, совсем скоро могущество вернётся в Урук, - мечтательно думал он. - Мы возведём твердыню какой ещё не было, и весь мир склонится пред градом непобедимой Инанны".

-- Господин, - услышал он голос Курлиля. - К тебе явился посланец от Пузур-Нумушды, раба ясноокого Энки.

Вождь досадливо поднял веки и скосил на сангу неласковый взгляд.

-- Что хочет от меня мой брат?

Курлиль почтительно отступил в сторону, открыв взору вождя скрючившегося на земле человека. Тот протараторил, не поднимая головы:

-- О победоносный внук благодатного Уту! Мой господин, всемилостивый Пузур-Нумушда, покорнейше просит тебя посетить сегодня его скромную обитель, отведать свежих фиников, выпить прекрасной сикеры и дать отдых натруженным ногам.

Гильгамеш нахмурился.

-- Передай своему господину, - медленно произнёс он, - что я благодарю его за приглашение и обещаю явиться сегодня ближе к полудню. Пусть он ждёт меня.

Посланец попятился, не разгибая спины, жилистыми руками обхватив тощие плечи. Шеренга воинов, лениво стоящих в трёх шагах от вождя, заколебалась, пропуская его, затем вновь сомкнулась. Гильгамеш в задумчивости поковырял сандалией песок.

-- Скольких работников забрали мы из святилища Энки, Курлиль?

Санга просеменил к вождю, движением ладони подозвал к себе раба с заплечной сумкой. Достав из сумки глиняную табличку, он пробежал по ней глазами.

-- Двадцать, повелитель.

-- А сколько всего здесь трудится людей из храмов?

-- Всего, господин? - озадаченно переспросил Курлиль, поджав губы. Он что-то прикинул в уме, потом неуверенно ответил. - Должно быть, не менее двухсот...

-- Должно быть!

-- Все записи находятся в Доме неба, господин, - торопливо объяснил санга. - Если желаешь, я отправлю за ними человека.

-- Не стоит, - сказал вождь.

Он отхлебнул воды из бурдюка, что висел на боку у стоявшего рядом осла, широким шагом направился вдоль стены. Настроение его испортилось. Курлиль, схватившись ладонью за сердце, побежал следом.

-- Господин, дозволь обеспокоить тебя одним делом.

-- Что ещё?

-- Старшины улиц смиренно просят принять их. Они припадают к твоим стопам, господин, умоляя не прогонять их прочь.

Гильгамеш резко обернулся.

-- Где они?

-- В святилище Нанше. Я велел им ждать, пока ты снизойдёшь до их просьбы.

-- Хорошо. Пойдём к ним.

Они направились к храму. Чтобы выбраться с площади, им пришлось долго плутать меж повозок, тюков, вонючих животных и спящих у костров людей. Санга шёл впереди, то и дело с неловкой улыбкой оборачиваясь к вождю, словно извиняясь за причиняемое беспокойство. Воины вереницей тянулись следом. Они путались в оружии и тихо ругались сквозь зубы. Когда неразбериха осталась позади, Гильгамеш остановился.

-- Забарадибунугга, - сказал он. - Оставь мне нескольких воинов и возвращайся в Дом неба. А ты, Курлиль, иди к стене, наблюдай за работами.

Слуги молча повиновались. Гильгамеш посмотрел им вслед, потом с четырьмя ратниками свернул в ближайшую улочку и двинулся к храму.

Войдя в знакомые переходы святилища, он немного повеселел. Ему вспомнилось, что здесь он когда-то получил свидетельство своей избранности. То, что санга выбрал это место для разговора с городскими головами, было добрым предзнаменованием.

Старшины ожидали его во внутреннем дворике. Увидев вождя, они склонились в низких поклонах и наперебой принялись желать ему всевозможных благ. Гильгамеш взмахом руки остановил их излияния, уселся на краю бассейна.

-- Я слушаю вас, уважаемые люди Урука. Что хотели вы сказать мне?

Вперёд выдвинулся осанистый староста Западного квартала. Смуглая бритая голова его поблёскивала на солнце, жирное лицо лоснилось от пота.

-- Сиятельный повелитель наш, - торжественно начал он. - Да прославится имя твоё в веках, да сгинут на веки вечные исчадия тьмы, что явились покорить наш знаменитый город. Весь Урук прославляет тебя за благодеяние, что совершил ты, оборонив Дом неба от наглых посягательств Акки из Киша. Мы благодарим судьбу, которая одарила нас счастьем жить в то время, когда ты, господин, именем Инанны совершаешь великие подвиги, круша грязные полчища Забабы. Вся страна черноголовых с изумлением взирает твои деяния. Недалёк тот час, когда неуязвимые полки Урука вновь, как в стародавние времена, появятся в самых отдалённых уголках мира, утверждая владычество нашей матери Инанны...

Старшина витийствовал, живописуя доблесть Гильгамеша, бесчисленные добродетели его матери, преданную самоотверженность слуг и немеркнущую славу предков. Вождь не прерывал его, напряжённо ожидая, чем закончится этот поток. Он не сомневался, что толстый пройдоха пытается задобрить его, чтобы выклянчить какую-то подачку. Изредка он бросал взгляды на остальных старшин. Те с какой кроткой почтительностью слушали своего собрата. Наконец, Гильгамеш не выдержал. Нетерпеливо взглянув на говорившего, он сделал едва заметное движение пальцем, и старейшина, мгновенно оценив обстановку, перешёл к делу.

-- По безграничной доброте твоей, господин, ты решил облагодетельствовать нас новым деянием - постройкой стены, какой ещё не видел свет. Дело это важное и нужное. Не раз уже враги грозили испепелить наш город и обратить в рабство его жителей. Нам приходилось принимать непомерную дань, чтобы уберечь наши дома и священную обитель Инанны от разграбления и поругания. Отныне великий Урук под надёжной защитой. В знак нашей признательности мы, старосты кварталов Урука, обращаемся к тебе, господин, с нижайшей просьбой: позволь нам поставить возле главных ворот твоё изваяние. Пусть оно служит напоминанием потомкам о твоей великой победе. Ещё мы хотим преподнести в дар святилищу твоего божественного отца, славного воителя Лугальбанды, сто волов, пятьсот баранов, десять бильту[28] свежей рыбы, вьюк[29] превосходной сикеры и два вьюка чистейшей колодезной воды. Да ниспошлют тебе боги долгие годы жизни и многочисленное потомство, о лучезарный внук Уту, и да споспешествует тебе удача во всех твоих начинаниях!

Гильгамеш был приятно удивлён.

-- Я благодарен вам за дары, уважаемые люди Урука, - ответил он. - Но по вашим лицам я вижу, что в печенях ваших сидит печаль. Что же терзает вас, о достойнейшие старцы?

-- Ничто не скроется от твоего проницательного глаза, повелитель, - согласился старшина. - Увы, господин, в то время как ты днём и ночью не смыкаешь очей, радея о благе отчизны, презренные рабы твои самоуправствуют, обижая безвинных жителей города. Неделю назад, когда ты велел надстроить северную стену, на пристань явилось двадцать воинов из Дома неба. Учинив произвол и насилие над почтенными торговцами и уважаемыми купцами, они выгнали их с площади, заявив, что место это отводится для нужд твоих слуг - строителей, плотников и камнетёсов. При этом нескольких торговцев, вступившихся за своё имущество, они немилосердно поколотили, а десяток купцов посадили на корабли и выпроводили из Урука, называя этих добродетельных людей прислужниками Акки. Когда же я осмелился спросить у высокочтимого начальника стражников, кто отдал такой удивительный приказ, человек этот не захотел со мной разговаривать, отправив к твоему зодчему, почтенному Ниндубу. Знаменитый Ниндуб также отказался беседовать со мной, сославшись на занятость, но один из его людей, да продлятся годы этого доброго жителя, поведал мне, что приказ исходит от санги святилища Инанны, глубокоуважаемого Курлиля. К величайшему моему огорчению достойный Курлиль также не нашёл времени встретиться со мной. Мне осталось лишь припасть к твоим ногам, господин, и смиренно молить о справедливости. Покарай недостойных слуг, что порочат твои высокие замыслы, и не дай совершиться неправедному деянию.

Гильгамеш досадливо опустил глаза. Он прекрасно знал, что произошло на пристани. Изгнание чужеземных купцов было вынужденной мерой, так как купцы эти, по сообщениям верных людей, прибыли в Урук через Киш. "Прислужники Акки" - так он назвал их. Ему казалось это даже забавным, и он усмехался про себя, представляя, как стражники под свист и улюлюканье толпы швыряют чужаков на корабли. Он и подумать не мог, что это может вызвать какие-то проблемы.

-- Ладно, - произнёс вождь. - Есть ли у вас ещё просьбы, уважаемые люди Урука?

Просьбы были. Старейшина Северного квартала обвинял зодчего Ниндуба в беспричинном сносе старого амбара возле торговой площади, жаловался на рабочих, ужасно шумящих по ночам, стенал о многократно участившихся случаях грабежей и пенял на потаскух, не дающих прохода честным жителям города. Старшины Восточного и Южного кварталов в свою очередь плакались на страшную дороговизну зерна, осторожно грозили закрыть все лавки, если храм будет ломить такую цену, и верноподданнейше просили Гильгамеша разрешить кожевенникам и гончарам продавать часть своих изделий простым урукцам, дабы город не задыхался от нехватки новой утвари и одежды.

Гильгамеш молча выслушал каждого, потом произнёс, тщательно подбирая слова:

-- Благодарю вас, уважаемые люди Урука, что вы обратились ко мне со своими невзгодами. Ни одна ваша просьба не останется без внимания. Каждый получит по заслугам своим.

Старшины низко поклонились, гуськом вышли со двора. Гильгамеш с угрюмой отрешённостью поболтал рукой в бассейне, размышляя, сколько ещё жалоб и сетований придётся ему выслушать, прежде чем Ниндуб достроит стену. Затем он обернулся к старухе-привратнице, незримо маячившей у выхода.

-- Отведи меня к своей госпоже, женщина. Я хочу побеседовать с ней.

Привратница поклонилась, засеменила по коридору. Гильгамеш последовал за ней. Он был уверен, что бабка приведёт его в змеиную комнату, но та неожиданно свернула в какую-то серую и унылую каморку.

- Подожди здесь, господин, - проскрипела старуха. - Я сообщу владычице Нанше о твоём желании.

Вероятно, это была прихожая, стены её поблекли, в полу зияли трещины. Гильгамеш уселся на тростниковый табурет. Раздражение его перешло в злость. Почему он, внук Солнца и господин Урука, обязан томиться здесь, вдыхая затхлый запах пыли и немытых тел? Злость быстро перетекла в ненависть, направленную против старейшин. Как смеют эти презренные черви тревожить его своими жалкими просьбами, когда он занят великим делом! Он скрипел зубами и в бешенстве сжимал кулаки, пока вернувшаяся привратница не отвлекла его от мрачных мыслей.

-- Богиня ждёт тебя, господин.

Гильгамеш поднялся и насуплено побрёл вслед за ней.

На этот раз Энхедуанна выбрала для встречи обширную, скудно убранную комнату, стены и потолок которой были выложены ритмической мозаикой, а пол выстлан львиными и леопардовыми шкурами. Богиня сидела у дальней стены, облачённая в непроницаемую чёрную тунику. Короткие волосы её цвета непроглядной ночи обрамляли напудренное до молочной белизны лицо. Россыпи жемчуга созвездиями сияли на одежде. Золотое ожерелье в форме полумесяца оттеняло смуглую шею. Густо накрашенные глаза, неподвижно устремлённые на вождя, холодили бездонной мглой. Гильгамеш застыл, поражённый величественным видом богини.

-- Ты можешь сесть, владыка Урука, - произнесла Энхедуанна замогильным голосом.

Гильгамеш послушно опустился на пол. Уголки рта богини чуть дрогнули в намёке на снисходительную усмешку.

-- Что привело тебя ко мне, внук Солнца?

-- Душа моя в печали, о несравненная Нанше, ибо дело, затеянное мною, может обратиться в прах. Люди, приставленные выполнять мои приказы, глупы и лицемерны. Народ робок, начальники себялюбивы и нерешительны. Подскажи, что делать мне, богиня? Как поступить? Не лучше ли сойти с пути, который сулит одни тревоги? Открой мне будущее, чаровница, и щедрость моя будет беспредельна.

Энхедуанна помолчала, рассеянно созерцая Гильгамеша. Потом спросила:

-- Какую же награду ты обещаешь мне за откровение?

-- Сто быков я заколю в твою честь, о всеведущая сестра Инанны. Пятьсот баранов, двадцать рабов и десять буру[30] земли подарю я твоему святилищу, если ты ответишь на мою просьбу.

Богиня прикрыла глаза. Посидела недвижимо, потом сказала:

-- Судьбы людей ведомы только небожителям-Игигам да мудрому Энки, что сотворил ме[31] всех сущностей мира. В моих силах лишь дать тебе совет, господин Дома неба. Ничто не пребывало на свете, пока не возникло к тому божественного хотения. Горы и реки, леса и равнины - всё, что ты видишь, сотворено богами по воле их, ибо воля - это зародыш всех дел. Не то важно, чем обладаешь ты, а то, чего ты достоин. Назови своё желание, дай ему имя, и оно появится на небесах в виде быстрокрылой птицы. Поймай её, и ты осуществишь свою мечту. Понятны ли тебе мои слова, вождь Урука?

Гильгамеш напряжённо поморщил лоб.

-- Моё желание - стена, - медленно промолвил он. - Моё стремление - благополучие Урука. Стоит ли мне так понимать твою речь, боговдохновенная вещунья, что я на верном пути?

-- Начало всего - слово, - загадочно ответила богиня. - А дело - лишь следствие его.

Энхедуанна закрыла глаза. Лицо её окаменело, руки плетьми упали на пол.

-- Богиня отдыхает, господин, - прошептал в ухо Гильгамешу тихий голос.

Вождь поднялся. Привратница проводила его к выходу. Он вышел на улицу, шумно втянул в себя воздух. Затем поискал глазами воинов. Те прятались от зноя в теньке чахлого анчара. Вождь скатился по ступенькам и заорал что есть мочи:

-- Куда это вы скрылись, навозные мухи? А ну быстро ко мне, отродье скорпионов. Я скормлю вас львам, если ещё раз увижу такое.

Бесшабашная удаль взыграла в нём. Расхаживая перед вытянувшимися в струнку воинами, он втолковывал им:

-- Боец - это гордость страны, опора её величия. Вы - честь и слава отчизны. По вам судят о нашей богине. Что скажут иноземцы, узревши вас? "Презренна эта владычица, коль слуги её столь боязливы, что не могут вынести даже лучей солнца". Стыдитесь, сыновья великих отцов! Разве вы - нежные лягушки, чтобы тепло благословенного Уту иссушило вашу кожу? Как станете вы оборонять святилище Инанны, если даже обычный зной заставляет вас забыть о долге? Поистине, несчастен город, имеющий таких защитников.

Излив свой гнев, Гильгамеш зашагал к храму Энки. Устрашённые воины, чеканя шаг, бодро маршировали позади. Лица их пылали словно начищенные блюда, выпученные глаза преданно сверлили затылок вождя. Люди оборачивались на них, удивлённо переглядывались, хихикали. Собаки, принимая воинов за грозное чудище, поднимали лай, но приближаться не смели. Так они дошли до святилища Энки. Вождь вбежал в узкий прохладный коридор без дверей, весело воскликнул:

-- Эй, слуги повелителя подземных вод! Встречайте своего вождя. Я прибыл к моему возлюбленному брату.

На его голос явился служитель в простой белой юбке.

-- Смиренный раб Энки милосердный Пузур-Нумушда ждёт тебя, господин, - сказал он, кланяясь.

Ведомый служителем, Гильгамеш прошёл в комнату для гостей. Просторное помещение с большим потолочным проёмом купалось в жарких лучах солнца. На полу сплошным слоем лежали шерстяные подстилки. Стены покрывал яркий узор из красных, синих и белых зигзагов. На широком столе красовались тарелки с угощением, пустые кубки. В углу сгрудились расписные сосуды. Гильгамеш присел на стул, непроницаемым взором уставился в пространство. Недолго посидев в таком положении, он услышал шум в коридоре и повернул голову. В комнату вошёл его брат.

Люди, не знавшие настоятеля храма Энки в Уруке, могли принять его за ростовщика с соседней улицы. Слегка полноватый, чуть повыше вождя, с тяжёлым взглядом из-под кустистых бровей, он имел такой вид, словно брёл под тяжестью непосильных забот и страшился потерять нажитое упорным трудом. Глаза его всегда оценивающе глядели на собеседника, как будто санга прикидывал: сколько вещей удастся ему вытянуть из этого бедолаги? По городу гуляли упорные слухи, что подчинённые Пузур-Нумушды нечисты на руку и подмешивают песок в зерно, чтобы продать его подороже. Гильгамеш не верил этим сплетням, но каждый раз, встречаясь с братом, чувствовал какой-то нехороший холодок, словно служитель Энки и впрямь был замешан в тёмных делишках.

Пузур-Нумушда раздвинул губы в подобии улыбки, церемонно поздоровался с вождём. Они обнялись. Усевшись друг напротив друга, выпили за встречу. Затем начали беседу.

-- Великое дело ты затеял, брат, - размеренно произнёс санга. - Мы, служители богов, молимся бессмертным, чтобы они послали удачу твоим начинаниям.

-- Я благодарен моим братьям, чьи молитвы помогли мне одолеть Акку, - сдержанно ответил Гильгамеш. - Рука моя щедра для подношений, уши открыты гласу богов.

-- Энлиль, Инанна и Уту благоволят тебе, брат. Это добрый знак для Урука. Быть может, вскоре наши воины вновь заставят трепетать все народы мира, как это было при нашем деде, божественном Энмеркаре.

-- Так будет, брат. Увидишь, скоро в сокровищницы Дома неба и всех святилищ Урука могучим потоком потекут драгоценные камни, медь, кедровое дерево и лазурит. Самые отдалённые страны будут дрожать от страха при имени Инанны.

-- Всё в руках богов, брат. Если решат они передать тебе высшую власть над страной черноголовых, мы с радостью примем это почётное бремя. Но если промысел их заключён в ином, нам придётся смириться с этим.

Гильгамеш резко отставил кубок в сторону. Вытерев тыльной стороной ладони губы, сумрачно взглянул на сангу.

-- Напрасно ты сомневаешься, брат, - сухо ответил он. - Ясно как день, что боги решили отнять величие у Киша и передать его Уруку. Таково их желание. Мы примем наследие Акки, и слава Дома неба заблистает как в стародавние времена.

-- Бойся самонадеянности, брат, - осторожно возразил Пузур-Нумушда. - Сколько было героев, возгордившихся своим могуществом. Где они сейчас? В крови и прахе стенают у стоп владычицы Эрешкигаль.

-- Может, мне следовало подчиниться Акке, чтобы дознаться о воле богов? - ядовито полюбопытствовал Гильгамеш. - По-твоему, я должен был уступить его посягательствам и обречь город на прозябание?

-- Победа твоя будет воспета в сказаниях. Ты доказал, что выбор, отдавший тебе наследство Лугальбанды, не случаен. Я заклал сто быков, вознося хвалу Энки за торжество над Кишем. Но ведомо ли тебе, брат, что наш изворотливый сосед, владыка Ура Месанепадда вовсю готовится к войне с Аккой?

-- Ведомо, - неприязненно буркнул Гильгамеш.

-- А ведомо ли тебе, что он договорился с Лагашем и Эриду[32], и нанял сутиев?

-- Нет, об этом мне неизвестно, - ответил вождь, подняв голову.

Пузур-Нумушда вздохнул.

-- Деяния наши - лишь лёгкая дымка пред очами богов, чей день подобен земному году, - кротко изрёк он. - Города поднимаются и исчезают, вожди приходят и уходят, но вечный порядок, заложенный творцами в основание мира, остаётся неизменен. Людская суета неспособна поколебать его. Наши порывы, свершения и тревоги - суть плоды ненасытных желаний, в кои мы по неразумию своему пытаемся вплести божественную волю.

-- Странны твои слова, брат, - неприязненно отозвался Гильгамеш. - Ты говоришь не как сын Лугальбанды, но как изменник. Чёрный дух Забабы вкладывает в твои уста эти мысли. Разве не для того послали нам боги победу над горделивым Кишем, чтобы даровать величие священному городу Инанны?

-- Я первым воздам хвалу бессмертным, если таково их желание. Но помни, что соблазн велик, и слишком часто себялюбцы принимали глас искусителя за глас богов. Расплата за самонадеянность бывает слишком страшна.

-- Ты трепещешь перед призраками, брат. Я знаю волю Инанны. Она взывает ко мне. "Сын Лугальбанды! - говорит она. - Могущество покинуло Киш. Ты должен воспринять его и перенести в Урук". Моя победа неотвратима, ибо она предречена свыше. Я разобью Акку, срою стены Киша и взойду на трон лугалей в Ниппуре.

Лик Гильгамеша изменился. В глазах занялся недобрый огонёк, щёки запылали румянцем, черты заострились, приобретя хищный вид. Санга взглянул на него, скорбно покачал головой.

-- Ты забрал из святыни Энки двадцать мастеров на строительство стены, - сказал он. - Ещё пятнадцать ты взял из храма Энлиля, и двадцать шесть - из обители Нанше. Святилище Ана ты лишил сразу сорока искусных резчиков и плотников. Итого - девяносто один. Из остальных храмов, насколько мне известно, ты забрал шестьдесят человек. Всего получается полторы сотни. И всё это - лучшие мастера своего дела! Мы, твои братья и сёстры, всемерно сочувствуем твоему предприятию, но стоит ли оно того, чтобы оставлять в небрежении храмы? Если святилища придут в упадок, бессмертные боги станут глухи к твоим молитвам. Помни об этом, брат.

-- Богам не в чем упрекнуть меня, - насупился вождь. - Жертвы мои всегда обильны, служители ни в чём не знают нужды. Вся лучшая земля принадлежит вам.

-- Это так, - согласился Пузур-Нумушда. - Но святилище, оставшись без ухода, обречено на упадок. Долго ли ещё мастера, коих ты забрал из храмов, будут трудиться на постройке стены?

-- Недолго, - помолчав, ответил вождь. - Скоро я отпущу их. Боги будут довольны. - Он допил сикеру, вытер губы и поднялся. - Благодарю тебя, брат мой, за угощение и беседу. Дела заставляют меня покинуть гостеприимное обиталище Энки.

-- Бог мудрости всегда рад видеть тебя в своём доме, - ответствовал Пузур-Нумушда.

Они обнялись на прощание. Гильгамеш двинулся к выходу. Пока он шёл коридорами храма, ничто не выдавало его настроения, но стоило ему покинуть стены святыни, как накопившаяся ярость выплеснулась наружу. Он выхватил из чехла нож и пошёл крошить кустарник, росший вдоль дороги. Стоявшие рядом воины молча взирали на вождя, не смея остановить его. Утолив жажду разрушения, Гильгамеш от души пнул глинобитную стену храма и широким шагом направился в Дом неба. Воины, пыхтя и отдуваясь, затопали следом.

Он шёл, свирепея от бешенства. Ему казалось, что если он не найдёт выхода этому чувству, то оно разорвёт его изнутри. Спасительная мысль возникла, когда он уже входил в ворота. Взлетев по внутренней лестнице дворца на второй этаж, он ворвался в спальню.

-- Где Иннашагга? - возопил он, оглядывая павших ниц рабов. - Где моя прекрасная супруга?

-- Повелительница совершает омовение в бассейне, господин, - пролепетала одна из невольниц.

Вихрем вылетев из спальни, вождь пронёсся по коридору, скатился по лестнице на первый этаж и, поплутав по закоулкам храма, выскочил во внутренний дворик. Его наречённая как раз выходила из бассейна. Рабыни окружили её, вытирали ей лицо лоскутьями ткани, закутывали в плотное бахромчатое субату[33] и расчёсывали искрящиеся на солнце чёрные волосы огромными золотыми гребнями. Вдоль стен неспешно прохаживались евнухи, следя, чтобы ни один посторонний глаз не осквернил похотливым взором наготу повелительницы. Грозные статуи богов, вытесанные из розового песчаника, стерегли входные проёмы, охраняя покой обитателей дворца от злых духов. Слышались тихие девичьи голоса, приглушённый смех и восхищённые вздохи.

На мгновение Гильгамеш застыл в полумраке коридора, любуясь красотой жены. Он вспомнил, как месяц назад сошёлся с нею на обряде священного брака. Тогда она показалась ему прекраснейшей женщиной на свете. Восхищение это настолько переполняло его, что уже на следующий день он велел Курлилю найти эту несравненную чаровницу и доставить её во дворец. Желание его было исполнено. Той же ночью они соединились на супружеском ложе. Через неделю была сыграна свадьба - Гильгамеш увенчал голову прелестницы венком из пшеничных колосьев, провозгласив её матерью-заступницей Урука. Потом уединился с ней в храме Инанны и вышел оттуда следующим утром, довольный и весёлый.

Всё это пролетело перед ним в один миг, пробудив старое чувство исступлённого обожания. Не в силах бороться с этим порывом, он подлетел к любимой и обхватил её за талию. Служанки испуганно прыснули в стороны.

-- Ты нужна мне, - прошептал вождь, задыхаясь от волнения. - Позволь насладиться твоим очарованием. Молю, спаси меня от огня, что бушует в моём теле, убереги от неразумного шага.

Иннашагга с весёлым изумлением посмотрела на Гильгамеша. Заметив безумный блеск в его глазах, она недоумённо нахмурилась.

-- Что случилось с тобою, супруг мой? Отчего ты так возбуждён?

-- Я возбуждён от созерцания твоей красоты, - пробормотал Гильгамеш.

Иннашагга подняла точёные брови, взмахнула круто загнутыми ресницами.

-- Долг женщины - следовать за своим мужем. Если супруга охватило необоримое желание, обязанность жены - подчиниться ему...

Вождь не дослушал её. Схватив Иннашаггу в охапку, он понёс жену в верхние покои дворца. Добравшись до опочивальни, он опустил её на ложе и, одержимый диким вожделением, накинулся на супругу со страстью голодного зверя. Бешеное сладострастие душило его, тёмное влечение, затмевающее голос разума, затопило рассудок. Казалось, он готов сожрать её, впиться зубами в тёплую плоть и рвать на части податливое тело. Но вскоре страсть оставила его, он прикрыл веки и расслабился. Злоба и раздражение постепенно улетучивались, уступая место снисходительности.

-- Только ты, - бормотал он как в бреду, - только ты, обольстительница, умеешь смирять мой гнев, отвращать от необдуманных поступков. Ты делаешь меня ближе к богам.

-- Ты и так бог, Гильгамеш, - шептала она. - Просто тебе не хватало богини.

Тела их расцепились. Вождь перевалился на спину и закрыл глаза. Полежал немного, потом заметил:

-- Ты принесла мне освобождение, Иннашагга. Ярость, захлестнувшая меня, отступила, хотя негодование ещё тлеет. Как победить мне его?

Она повернулась к нему лицом, подпёрла голову локтем. Улыбнувшись, сказала:

-- Мой отец, когда чёрные мысли одолевали его, выходил на улицу и стрелял в голубей. Каждая убитая птица представлялась ему поверженной душой злопыхателя. Если стрела попадала в цель, она забирала с собой частичку его ненависти. Чем больше птиц он поражал, тем безмятежнее становился его дух.

Гильгамеш вскочил, с радостной признательностью поглядел на супругу.

-- Да унесут меня демоны ночи! Твой отец был мудрый человек, Иннашагга. Если приём его столь хорош, я принесу богатую жертву его духу. Эй, рабы! Раздобудьте мне пятнадцать живых голубей. Живо! И принесите их на крышу. Я буду изгонять злых демонов.

Он поцеловал жену и вышел из спальни.