Сага о Греттире

LXXVIII

У Торбьёрна Крючка была воспитательница по имени Турид. Она была очень стара и мало на что годна, как казалось людям. В молодые годы, когда люди были язычниками, она была искусной колдуньей и ведуньей. Считалось, что теперь она, верно, все перезабыла. Но хоть в стране и было христианство, тлела еще языческая вера. В Исландии был закон, по которому не запрещалось тайно приносить жертвоприношения или совершать другие языческие обряды[93]. Но если это делалось открыто, полагалось трехгодичное изгнание. И со многими выходило по поговорке: рука сама за свое берется, а то и есть самое привычное, что воспринято в юности.

И Торбьёрн Крючок, который совсем отчаялся что-нибудь придумать, обратился теперь к той, от кого меньше всего ждали помощи, — к своей воспитательнице, и спросил, что она ему посоветует. Она отвечает:

— Вот и выходит по поговорке: пошел у коз шерсти просить. Да и что может быть хуже: считал себя первым человеком в округе, а как дошло до дела, оказался ни на что не годен. Не видно, чтобы мне приходилось хуже, чем тебе, хоть я и с постели — то еле встаю. Если хочешь получить мой совет, делай все, как я скажу.

Он согласился, говоря, что она всегда была ему доброй советчицей. Вот пришел конец лета, и в один погожий день старуха сказала Крючку:

— Погода стоит тихая и ясная. Хочу я, чтобы ты отправился на Скалу Остров и затеял ссору с Греттиром. Я поеду с вами и погляжу, осторожен ли он в своих речах. Тогда я буду знать наверняка, насколько они удачливы, и тогда уж я найду для них слова, какие пожелаю.

Крючок отвечает:

— Опостылело мне ездить на Скалу Остров: у меня всегда хуже на душе, когда я оттуда возвращаюсь, чем когда туда еду.

Тогда старуха сказала:

— Я не стану помогать тебе, если ты не делаешь, как говорю.

— Нет, нет, матушка! — говорит он. — Я только сказал, что хотел бы так приехать туда в третий раз, чтобы вышел из этого толк.

— Попытка — не пытка, — говорит старуха. — Много труда тебе придется затратить прежде, чем Греттир будет повержен. И часто будет неверной твоя судьба, и доведется тебе хлебнуть лиха, прежде чем все кончится. Но тебе никуда не уйти от этого, и надо искать какой-нибудь выход.

После этого Торбьёрн Крючок спустил на воду десятивесельную лодку и взошел на борт с одиннадцатью людьми. Старуха тоже была с ними. Они пошли на веслах к Скале Острову. Братья, увидев их, вышли к лестницам, и снова повели они разговор о своем деле, и Торбьёрн сказал, что он явился, дабы осведомиться, не надумал ли Греттир отсюда уехать, и сказал, что не будет подымать шума из-за скота и их житья на острове, если они расстанутся по-хорошему. Греттир сказал, что не пойдет ни на какие уступки и отсюда не двинется.

— Я уже не раз это говорил, и нечего снова заводить разговор об этом, — говорит он. — Делайте, что хотите, а я буду ждать здесь того, что случится.

Торбьёрн увидел, что и на этот раз ничего у него не вышло, и сказал:

— Так я и знал, что вы черти, а не люди! И, вернее всего, пройдет еще не один день, прежде чем я снова явлюсь сюда.

— Не приходи хоть совсем, я не сочту это большой потерей, — говорит Греттир.

Старуха лежала на дне лодки, и на нее была навалена одежда. Тут она зашевелилась и сказала:

— Храбры эти люди, но нет им удачи. Во всем вы не схожи: ты предлагаешь им столько хорошего, а они от всего отказываются. А это вернейший знак несчастья, если кто отказывается от своей выгоды. И я предрекаю тебе, Греттир, что ты лишился счастья, всякого успеха и удачи, заступы и разума, и чем дольше ты живешь, тем будет хуже. Думаю, что осталось тебе меньше счастливых дней в будущем, чем прожил ты в прошлом.

Греттир был поражен тем, что услышал, и сказал:

— Что там за дьявол у них в лодке?

Иллуги отвечает:

— По-моему, это старуха, Торбьёрнова воспитательница.

— Проклятие этой ведьме, — сказал Греттир. — Ничего хуже я не мог и помыслить. И никакие слова не поражали меня больше, чем эти, что она сказала. И знаю: она и ее колдовство навлекут на меня беду. Пусть же и она получит что-нибудь на память, что здесь у нас побывала.

И он схватил огромный камень и кинул его сверху в лодку, и попал в кучу одежды. Торбьёрн и не подумал бы, что кто-нибудь способен так далеко бросить. Послышался громкий крик: камень угодил в старухино бедро и сломал его.

Иллуги сказал:

— Хотел бы я, чтобы ты не делал этого.

— Не ругай меня за это, — сказал Греттир. — Но боюсь, что слишком мало ей досталось, потому что жизнь одной этой старухи — не чрезмерная плата за жизнь нас обоих.

— Как можно равнять ее жизнь с нашей? — сказал Иллуги. — Малого мы тогда стоим!

Торбьёрн поехал домой, и расставались они отнюдь не приветливо. Торбьёрн сказал старухе:

— Все так и вышло, как я опасался. Поездка на остров принесет тебе мало славы. Ты навсегда останешься калекой. И мы ничуть не прибавили себе славы и должны сносить от них одно унижение за другим.

Она отвечает:

— Это положит начало их несчастьям. И, думаю, что отныне все пойдет у них под гору. На что мне и жизнь, если я не сумею отомстить за подарок.

— Тебе не занимать твердости духа, матушка, — сказал Торбьёрн.

Они вернулись домой. Старуха слегла в постель и пролежала чуть ли не месяц. Кость у нее срослась, и она снова стала на ноги. Люди подняли на смех Торбьёрна и старуху. Уже не раз сыграл Греттир злую шутку со своими врагами: сначала на весеннем тинге, когда объявляли ему мир, и второй раз, когда погиб Хэринг, и теперь третий раз, когда он сломал старухе бедро. И все это сходило ему с рук. Такие слова выводили из себя Торбьёрна.