Сахара — не только песок

Глава II ЖЕЛТЫЙ ИСТОЧНИК

Дорога вела нас на запад по приморскому предгорью Атласа до самого Игиль-Изана (Релизана), и здесь мы резко изменили курс — двинулись на юг, в горы. Нашей первой запланированной остановкой был оазис Айн-Сефра. Туда нам посоветовал поехать мой приятель Иржи, который был в Алжире несколько лет назад и пришел в восторг от этой местности. Она являла собой хрестоматийный показ всех образцов пустынных местностей и явлений природы, так сказать, «скопом», а потому и представителей фауны, относящихся к разным местам обитания пустыни, здесь можно встретить в непосредственной близости друг от друга. Вдобавок к тому Айн-Сефра расположена еще в Атласе — хоть это и его пустынный отрог, выходящий в юго-западную Сахару, — так что здесь встречаются еще некоторые виды животных, характерные для Атласа или Южной Европы (например, хамелеоны), вместе с чисто пустынными видами (животные подвижных песков — ящерицы рода Acanthodactylus, рогатые гадюки, агамы и другие).

Определенная трудность заключалась в том, что в Айн-Сефре уже не было ни одного нашего соотечественника, облегчившего бы нам первый «пристрел» к местности. Но Иржи, побывавший здесь в трудное время, вскоре после окончания освободительной воины в Алжире, объяснил нам, что поводов для беспокойства и забот здесь нет, и дал нам несколько советов, из которых мне особенно запомнились следующие:

1. Хамелеонов легче всего найти на колючей проволоке.

2. Больше всего интересных видов пресмыкающихся водится на заминированных полях песчаной долины. Там надо ходить по следам коз, которых пасут бедуины. Они тоже так делают. Конечно, с того времени козы уже успели разминировать все кругом, поэтому можно передвигаться и по нетоптаному песку, где, без сомнения, больше интересных животных. Я тоже недолго ходил по козьим следам.

3. Если вас обнаружит в этой местности какой-нибудь патруль (Айн-Сефра лежит близ марокканской границы), а вы не будете знать их языка, говорите как сумеете.

Я однажды переворачивал камни в пустыне между Айн-Сефрой и Сфиссифой, когда туда вдруг нагрянул небольшой вооруженный отряд на конях. Мужчина с мрачным лицом остановился в десяти шагах от меня и что-то грозно произнес на «завитушечном» языке. Поскольку я не знал ни арабского, ни французского, я оставил на время свои камни и, обращаясь к нему, ласково произнес несколько фраз на чешском языке о погоде, о жаре, потом подошел к нему, спросил, где он раздобыл такую прелестную лошадку и как ее зовут. Затем вытащил из складок одеяния правую его руку и сердечно пожал. Неприветливое выражение лица стражника постепенно улетучивалось, он уже ни о чем не спрашивал, но и не двигался с места. Тогда я вернулся к своим камням и продолжал поиски того, что под ними скрывалось. Этот мужчина следил за мной, потом спрыгнул с коня, подошел ко мне, наклонился и тоже начал переворачивать «щебеночки». Так мы молча проработали около получаса. Интересно, что за все это время мы не нашли под камнями ни одного живого существа, хотя обычно там бывает все что угодно — скорпион, паук, геккон, сцинк, небольшой шипохвост или хотя бы всевозможные жуки, но на этот раз — ничего. Через полчаса мой знакомый выпрямился, пожал мне руку, сел на лошадку и уехал.

4. Айн-Сефра означает «Желтый источник». У этого источника расположен оазис, а за ним — красивые песчаныс дюны. С одной стороны над ними поднимаются каменные откосы горного массива Ксур, а с другой — простирается полупустыня, понемногу переходящая в каменистую пустыню — хамаду.

На этом кончалась информация, полученная от нашего предшественника. У нас по сравнению с ним было немало преимуществ. Война окончилась, и послевоенная сумятица отходила в прошлое. Что касается общения с местными жителями, то у нас была Софья. До сих пор ее способности не находили соответствующего применения — постоянное передвижение автостопом и жизнь среди соотечественников на остановках не представляли для этого возможностей. Но мы уже предвкушали все выгоды, которые мы будем иметь от участия Софьи в нашей первой «рабочей» остановке.

Первые два дня мы бродили по окрестностям Айн-Сефры в основном сами. В то время как Софья с наслаждением собирала камни и показывала нам особенно интересные экземпляры необычной, созданной песчаными ветрами формы, мы с Петром пытались разыскать интересных представителей пустынной фауны, особенно пресмыкающихся. Наши результаты, однако, не соответствовали прилагаемым усилиям. Методы обследования территории, проверенные в Чехословакии или на Балканах (применяемые с успехом и в Атласе), в этой местности ничего не давали. Притом на песке было полно разнообразных следов, из чего было ясно, что дело не в природе, а в нас.

На другой день вечером произошла знаменательная встреча: местный учитель, француз с итальянской фамилией Жильбер Сантуччи, с которым мы подружились, познакомил нас со старым арабом, охотником и следопытом Луи Уи, и тот охотно согласился на следующий день «протащить» нас по окрестностям и показать, что тут есть и как все это искать, и все это он сделает из чистой дружбы и ничего за это не возьмет.

Рано утром мы отправились в нашу первую рабочую экскурсию по пустыне. Дорога шла по широкой плоской долине, где тонкие слои наносного песка перемежались с твердой щебеночной почвой, из которой местами выступали невысокие выветренные скальные обломки и группы каменных глыб. Под косыми лучами утреннего солнца на песке были отчетливо видны разнообразные следы, крупные и совсем маленькие, оставленные самыми мелкими насекомыми. Песок похож был на густоисписанную книгу, широко открытую перед нами для того, чтобы засвидетельствовать жизнь в пустыне. В ней можно было найти ответы и на вопросы, что привели нас сюда, и на те, которые только еще могли появиться. Трудность заключалась в том, что мы были почти безграмотны; но теперь ситуация не была уже безнадежной: с нами был Луи.

Наша благодарность к этому бескорыстному и приветливому проводнику сменилась восхищением и уважением.

Несмотря на то что Луи почти не умел читать по-арабски, ни тем более по-французски, он приводил нас в изумление обилием информации, которую он мог прочесть на песке.

— Вот здесь обитала гребнепалая ящерица — зельмумия (мелкая песчаная ящерица Acanthodactylus — крупный самец); свежий след, попробуем по нему пройти. На правой задней лапе у нее нет двух пальцев, — предупредил он нас на тот случай, если бы нас такая добыча не устраивала. — А здесь она выгребала из песка жучка. Он был достаточно большим, и она трепала его до тех пор, пока не отломала ему ноги, чтобы он не смог убежать. Вот, посмотрите.

След вывел нас на щебень, где уже ничего нельзя было увидеть, по крайней мере так казалось нам. Но наш проводник шел дальше по следу, изучая подветренную сторону каждого камешка, на котором осело хотя бы несколько квадратных сантиметров песку. Время от времени он одобрительно ворчал — он видел что-то, что мы при всем желании были не в состоянии увидеть. Мы прошли 20 метров и опять вышли на песок — и ага! — вот он, след, и теперь он так отчетлив, что даже мы могли его разглядеть. Потом вдруг направление следа изменилось и расстояние между отпечатками ног увеличилось.

— Испугалась чего-то, может быть, нас — и быстро убежала вон туда, в кусты. Посмотрим, пойдет ли след дальше.

Это казалось нам совсем безнадежным, потому что вокруг куста был лабиринт следов, в том числе и зельмумий.

— Тут бегали еще три такие же ящерицы, — констатировал наш следопыт, — но две из них значительно меньше. Третья хоть и большая, но ее уже здесь нет, это старый след, по крайней мере вчерашний. Та ящерица, которую мы ищем, отсюда не выбегала — прячется где-нибудь в зарослях.

Вскоре после этого мы нашли ее в небольшом углублении между камнями. Это был прекрасный взрослый самец, жаль только, что на задней правой лапе не было у него двух пальцев.

Таким же образом выследили мы двух агам и одного шипохвоста. Нам стало казаться, что мы уже поняли, как это делается, и мы отправились по следам хамелеона, которые Петр обнаружил между травинками. Луи из вежливости минуту наблюдал за нашими действиями, но затем не выдержал и заявил, что таким образом мы можем найти в лучшем случае лишь скорлупу яичка, из которого этот хамелеон когда-то вылупился: если же мы хотим поймать его, мы должны идти в прямо противоположном направлении. Он объяснил нам, как определяется направление движения хамелеона, но сложность объяснения превосходила наши коммуникационные возможности. До сих. пор вид следов хамелеона вызывает у меня растерянность: лапы его имеют форму клещей для обхвата ветвей и не слишком приспособлены для передвижения по грунту. Пальцы направлены в стороны, точно перпендикулярно к направлению движения; хамелеон передвигается медленно и ноги ставит на поверхность вертикально сверху, так что след не бывает размазан в направлении движения, а поэтому определить по нему, куда он движется, очень трудно. Только в тех местах, где хамелеон поймал добычу, можно легко определить его положение; хвост вдавливается в песок, а отпечатки ног становятся глубже.

Нам не пришлось долго искать хамелеона. Он прошел только 40 метров от одного куста к другому и сидел там на веточке, крепко обхватив ее пальчиками своих клещевидных лап. Хамелеоны проводят большую часть жизни, сидя неподвижно в засаде, подстерегая добычу среди ветвей или медленно передвигаясь осторожными, неслышными «шагами». При опасности они могут полагаться только на свою способность сливаться по цвету с местностью — быстро убежать они не могут. «Нашему» цветовая маскировка не помогла; когда мы его схватили, он попытался испугать нас, внезапно изменив окраску на кричаще-яркую, и на теле его появилось «звездное небо» (белые точки на темном фоне) и лучеобразные полосы вокруг глаз; он выгнул по-кошачьему хребет, угрожающе открыл свою огромную пасть и зашипел. Он дал понять, что готов укусить, однако от предложенного ему пальца отвернулся и отказался «попробовать» человека, хотя его челюсти сжались бы наверняка не хуже, чем у любой другой ящерицы такого размера.

Мы были уже готовы идти дальше, но Луи все рассматривал песок вокруг куста. Сначала мы там ничего не увидели; только после того, как он нам показал, мы обнаружили очень слабый след, так сказать, негативный— он был не вдавлен в песок, а как бы выпуклый. След то исчезал, то снова появлялся. Наш следопыт некоторое время внимательно изучал его и вдруг в одном месте погрузил руку в песок, набрал полную пригоршню и бросил ее на твердый грунт. В облаке падающих песчинок мы заметили какой-то предмет; он упал на землю, завертелся и исчез. Но в тонком слое упавшего песка спрятаться было трудно, и мы легко нашли его. Это был очень интересный небольшой сцинк — африканский клиновидный халцид (Chalcides sepioides), похожий на нашего редко встречающегося гологлаза венгерского Ablepharus kitaibelii fitzingeri. Как и гологлаз, он передвигается подобно кроту, прижимая лапки к тельцу, чтобы они не мешали (выныривает из песка он довольно редко). Когда он приближается к поверхности, на песке появляется слегка выпуклый след, исчезающий, когда ящерица (халцид) в погоне за мелкими личинками или иными лакомствами погружается на большую глубину.

Проблема определения направления движения, хоть и не столь сложная, как в случае с хамелеоном, возникла снова, когда мы нашли в песке «синусоиду» — тонкую волнистую линию, оставленную, без сомнения, какой-то мелкой тонкой ужеподобной змеей. Луи заверил нас, что след свежий и «преступник» должен быть недалеко; мы с нетерпением отправились по следу. В ста метрах от этого места след кончился в небольшом углублении, которое мы сразу же окружили. И тут же увидели желто-коричневую с еле заметными пятнышками и огромными глазами змейку совершенно нам незнакомого вида. Прежде чем мы успели протянуть к ней руку, змейка, видно, оценила ситуацию и поняла, что спрятаться ей негде и что критическое положение требует решительных действий. Она приняла как можно более грозный вид: раздулась так, что стала казаться вдвое больше и толще, подняла вверх на треть длины свое тело и головку и расплющила шею. Все это должно было убедить нас в том, что мы имеем дело с вызывающей ужас египетской коброй, распространенной в Северной Африке. Несколько резких движений, имитирующих нападение и смертоносный укус, должны были еще больше напугать нас.

Как я уже упомянул, мы не знали, что это за змея, но точно знали, что не кобра, которая хотя и ведет себя подобным образом, но выглядит все же несколько иначе. Поэтому мы вытащили эту «разбуженную смерть» из убежища и постарались убедить ее в том, что ничего плохого ей не сделаем. Мы с Петром тут же договорились, что будем называть ее «лжекобра». Змейка быстро успокоилась и даже не пыталась кого-либо укусить. Она была очень довольна тем, что наша встреча закончилась благополучно, и наотрез отказалась снова изображать кобру, когда я приготовил фотоаппарат — хотя теперь уже я старался выглядеть вдвое толще и втрое больше, не говоря уже о симулировании самых скверных черт характера. Но напрасно я перед ней гримасничал на все лады. Единственным эффектом от моих стараний было бурное веселье Луи, который наблюдал за всем этим.

Я пришел в отчаяние от того, что упустил исключительную возможность сделать ценный снимок. Сделать технически совершенную фотографию животного обычно не составляет проблемы. Ценность же представляет фотография, на которой удалось уловить момент жизненных проявлений, реакций или поведения животных в различных ситуациях. Часто такие снимки и фильмы могут помочь разрешить спорные вопросы и экологические проблемы, а также понять механизм и ход какого-либо сложного или очень быстрого движения.

Что касается мелких животных, особенно пресмыкающихся (я их знаю лучше других), то надо сказать, что сделать хорошие снимки с одомашненных животных в лабораторных условиях намного легче, чем на природе. То, что в природе нельзя сделать даже с помощью самого лучшего телеобъектива, легко получается с животными, лишенными страха и оборонительных реакций: его не беспокоит присутствие фотографа. И единственно, чего нельзя зафиксировать у таких животных, это как раз реакции на испуг — угрожающие и устрашающие позы и тому подобное, конечно, если мы не решим вызвать их жестокими методами, рискуя даже иногда жизнью животного. Но в этом случае я предпочитаю отказаться от снимка.

Только в Праге нам удалось определить «лжекобру» — это была ящеричная змея Malpolon moilensis. Так что змея была все же ядовитая, родственная такой же глазастой обыкновенной ящеричной змее Malpolon monspessulanus, с которой мы хорошо познакомились в Югославии. И хотя змеи рода Malpolon ядовиты, это вовсе не значит, что они опасны для человека. Объективная опасность змеи для человека зависит от нескольких условий:

а) змея прежде всего должна иметь ядовитую железу, производящую биологически действенный токсин;

б) выделяемый токсин должен быть соединен с каким-нибудь механизмом, который мог бы ввести яд в кровь другого животного;

в) некоторые змеи, имеющие все для того, чтобы быть опасными для человека, практически безопасны, так как используют свой яд только для охоты, но не для обороны. Опасны лишь определенные виды, использующие свое оружие и для охоты, и для обороны. Однако никогда ядовитая змея не нападет на человека первой. Нападающим (хоть часто и неосознанно) всегда является человек.

Наша «лжекобра» была «только» ядовита; она не оборонялась укусом, и, даже если бы она попробовала сделать это, яд не мог бы подействовать. Маленькие ядовитые зубки заднебороздчатых змей размещены в пасти слишком глубоко и при укусе с целью обороны не могут быть использованы. Поэтому обычно с этими змеями можно обращаться как с неядовитыми.

Действительно опасной ядовитой змеей, живущей в районе Айн-Сефры, является пресловутая рогатая сахарская гадюка. Мы тщетно старались разыскать ее. «У них еще зимняя спячка», — объяснил нам, к нашему великому изумлению, Луи. Было начало мая, и полуденная жара становилась невыносимой. Однако, когда мы вспомнили, как замерзали прошлым вечером, мы поняли, что зимняя спячка не такая уж бессмыслица. Рогатая гадюка — ночная змея, а Айн-Сефра — самая северная и самая холодная область ее распространения.

Полуденную жару мы переждали в тени под выступом скалы. Большинство пустынных животных тоже предприняли в это время нечто подобное, так что не было смысла надрываться и искать их. Следы на песке под прямыми солнечными лучами, казалось, совсем исчезли. Только некоторые виды животных наслаждались полуденным зноем, например песчаные ящерицы. Но поскольку подвижность пресмыкающихся прямо пропорциональна температуре их тела (а последняя соответствует температуре окружающей среды), то пытаться пойман. их в это время дня — бесполезное занятие. Итак, мы спокойно сидели в тени — ведь до полудня нам сопутствовал исключительный успех в охоте, конечно благодаря Луи. Мы старались выразить ему свою благодарность и восхищение и одновременно получить от него дополнительную информацию о здешней фауне. Но в своих контактах с ним мы с Петром были практически немы, а потому переводческие способности Софьи были впервые подвергнуты большим испытаниям в полевых условиях. Тут-то и подтвердилось зародившееся у нас подозрение: то, что в Праге преподавали Софье как арабский язык, местные жители или вовсе не желали принимать за арабский, или из деликатности признавали, что ее язык имеет нечто общее с арабским, но все равно не понимали ни слова. Софья же, наоборот, была того мнения, что здешний язык по звучанию в значительной степени напоминает арабский, но все же сходство ^)то не столь глубоко, чтобы слова приобретали смысл. Единственное, в чем она блистала, было умение правильно читать арабские надписи, чего многие местные жители не умели.

Поскольку эта часть моего рассказа может произвести впечатление неясности или преувеличения, приведу такое сравнение: это подобно тому, как если бы какой-нибудь араб изучил старославянский язык и приехал к нам или в какую-либо другую славянскую страну с уверенностью, что он знает «славянский». Литературный арабский, на котором писался Коран, такой же мертвый язык, как, например, латынь. Сегодняшние арабские языки значительно эволюционировали, широко дифференцировались, и мы уже не можем говорить об одном языке — это целая группа языков, родившихся на одной основе.

Итак, нам не оставалось ничего другого, как перейти на французский и с его помощью изучать «алжирский». Времени у нас было немного, и мы собирались научиться только самым необходимым для нас словам. Наш набор слов отличался от даваемых обычно в разговорниках: это были названия животных и природных объектов.

Я упомянул о трудностях, с которыми столкнулась Софья, пользуясь литературным арабским. Это не означает, что она не испытывала трудностей при попытках вести разговор на своем не менее литературном французском. Иногда, как это ни парадоксально, мы, начинающая группа экспедиции, со своими инфинитивами, первым лицом единственного числа и настоящим временем легче договаривались с местными жителями, чем Софья со своими искусными, но непостижимыми плюсквамперфектами (давнопрошедшим временем), к которым она была привязана в своем стремлении преподнести как можно совершеннее все, что она знала. И это касалось не только грамматики; сахарский французский имеет и своеобразное произношение. В начале нашего похода Софья перевела нам слова Луи «тут мы остановимся, немного закусим и будем грузить агам». Мы удивились: может быть, Луи все же сказал, что мы будем искать агам? Софья неохотно согласилась, что в данной ситуации это было бы логичнее, но все-таки в его произношении это прозвучало как «шарже» (грузить), а не «шерше» (искать). Пока мы спорили о значении слов, Луи усложнил ситуацию еще одним непонятным словом. Ласково улыбнувшись Софье, он предложил ей свою двухлитровую фляжку, обернутую влажным войлоком, и ясно произнес: «Вода». По Софье было видно, что она находится в затруднительном положении и ее блестящий мозг лихорадочно работает. Попытки провести сравнительную этимологию в области литературного арабского, видимо, не дали удовлетворительных результатов, поэтому она напряженно соображала, что бы это могло означать на французском. Наконец она сдалась и робко спросила: «Кеске ву вуле дир, месье?» Теперь уже она привела в смущение нашего радушного спутника, но тут, на счастье, вмешались мы и объяснили Софье, о чем шла речь, — Луи в настоящий момент говорит по-чешски, и «вода» это то же, что по-французски «ло», а по-арабски, очевидно, «эль-ма» (судя по тому, что «гнеш эль-ма» — водяная змея, а «факрон эль-ма» — водяная черепаха).

Недоразумение было улажено, и мы во все усиливающейся жаре с удовольствием выпили по глотку восхитительной холодной воды. Где научился Луи чешским словам? В Алжире постоянно встречаешь кого-нибудь, кто знает немного чешский. Это и специалисты, получившие образование в Чехословакии, и простые люди, работавшие с нашими экспертами. В Кенадзе, где находится наша геологическая экспедиция, арабы-рабочие церемонно предлагали нам угощение со словами «проморгаешь — не сожрешь», хотя в этом случае у них не было отчетливого представления о действительном значении этой «учтивой» фразы. Ну а что касается Луи, он скорее всего уловил слово «вода» в нашей речи во время экскурсии и понял его значение.

Стоит, однако, упомянуть, что иногда нам приходилось слышать слова, которые лишь казались чешскими: «хлиб» — это не «хлеб», а «молоко» по-арабски; «хлас» — это не «выпивка», как по-чешски, а «готово», «конец»; «асма» не «болезнь дыхательных путей», а «послушай». Точно так же «салам», что по-чешски означает «колбаса», здесь — «приветствие». «Шахматлер» не «шахматист», а сцинк Chalcides ocellatus. Когда один из наших хозяев говорил «ежибаба», что по-чешски означает «ведьма», то наша переводчица не должна была обижаться: по-арабски это означает «придет отец». Наши утонченные этимологические изыскания о происхождении слова «акраб» («скорпион») мы основывали на том, что скорпион хотя и имеет клешни, как краб, но все же не краб, что и подчеркивалось международным префиксом отрицания «а». Мою фамилию алжирцы переделали на «Гнеш», что значит «змея». Имя Иржи они сочли совсем непроизносимым и предложили мне зваться более привычно для них — Джаир.

Внимательный читатель, возможно, удивится, что вода, которую Луи в течение долгих часов носил во фляжке, оказалась «восхитительно холодной». Но это было действительно так; климат Сахары отличается не только высокой дневной температурой, но и очень низкой относительной влажностью — приблизительно в 5 раз ниже, чем в среднем в Центральной Европе. При соприкосновении сухого воздуха с водой или влажными предметами наступает интенсивное парообразование. Парообразование — процесс высокоэндотермический, в котором расходуется значительное количество тепла, что охлаждает и воздух, и влажный предмет. В движущемся воздухе (на ветру или во время езды) эти явления особенно эффективны. Посуда, обернутая мокрой тканью, в токе воздуха охлаждается до так называемой температуры адиабатического насыщения[2], которая в условиях летнего сахарского полудня на 20–25° ниже температуры воздуха. Так что, даже если температура воздуха 40 и более градусов, вода во фляжке, обернутой влажным фетром, будет постоянно «как из холодильника». Так же эффективно, как фляжка, охлаждается в пустыне и человеческое тело. И при очень высоких температурах человек как будто бы не потеет: кожа, соприкасающаяся с воздухом, всегда суха. В действительности в пустыне тело выделяет огромное количество воды с потом. Это особенно заметно тогда, когда воздух не имеет доступа к какой-нибудь части тела, например при езде в автомобиле; если вы облокачиваетесь на спинку сиденья, не пропускающую воздух, у вас через минуту становится мокрой спина. При значительном выделении пота, эффективно охлаждающего тело, высокие температуры в Сахаре относительно легко переносятся в противоположность влажному тропическому климату, где охлаждения тела не происходит (насыщенный водой воздух не принимает дополнительную влагу).

Можно сказать, что сухая температура пустыни в 45° переносится легче, чем 30° при насыщенной влажности. Все это, впрочем, так лишь при условии, что вы имеете возможность восполнять потери воды: летом в Сахаре выпивается 5—10 литров жидкости в день (если, конечно, вы не пробездельничаете весь день в тени), и нельзя ограничивать себя в питье — может наступить расстройство функции почек. Тепловой и водный баланс организма, конечно, зависит не только от температуры воздуха, но в значительной степени и от облучения: больше всего прямых солнечных лучей падает на стоящего человека в часы до полудня, в то время как в полдень все тело находится в тени от головы и плечей. Но в то время, когда под прямыми лучами находится наименьшая поверхность тела, происходит самое интенсивное облучение и температура воздуха бывает самой высокой. Все, что окружает человека в это время, раскалено, отражает солнечные лучи и источает жар, поэтому следует пережидать полдень в тени, где температура воздуха хотя и та же, что на солнце, но облучение снижается в несколько раз.

Интересной и отличной от нашей является физиологическая функция одежды в Сахаре: большое значение имеет головной убор (тюрбан), который в полуденные часы принимает на себя большую часть солнечного излучения. А когда начинает дуть песчаный ветер, часть тюрбана служит покрывалом для лица и фильтром для вдыхаемого воздуха. Одежда выполняет две функции: спасает от облучения и не мешает потовыделению, благодаря чему охлаждается тело. Только ночью одежда служит изолирующим слоем, препятствующим потере тепла при контакте с холодным воздухом.

Тюрбан, как правило, делается из рулона тонкого белого материала длиной более пяти метров; однако тюрбан у нашего проводника был серо-зеленого цвета. На наш вопрос он пробурчал что-то вроде «это материал воинский». Что в действительности означал тюрбан цвета хаки, мы узнали только от его соседей по оазису: такие тюрбаны носят участники освободительной, антиколониальной партизанской войны, и Луи Уи (которого в Айн-Сефре знают и уважают все) еще недавно шел по совсем другим следам на песке — как командир партизанских отрядов (Алжир завоевал независимость в 1962 г.). Как все настоящие герои, он очень скромен; если бы не его соседи и друзья, мы, очевидно, никогда бы пс узнали о нем всего этого.

Последний день нашего пребывания в Айн-Сефре мы посвятили экскурсии к небольшим озерам маленького оазиса Тиут; в этих озерах обитает изолированная популяция хищных пресноводных черепах Clemmys caspica leprosia. Здесь мы впервые увидели древние наскальные рисунки. Наибольшее впечатление производило изображение слонов — животных, которые жили тут еще во времена Пунических войн; Ганнибал не без успеха пугал ими римлян. Куда же исчезли эти животные?

Невеселые размышления о прошлом, настоящем и будущем африканских животных преследовали нас и во время нашей следующей остановки в районе Бешара, где мы посетили богатую «галерею» доисторической наскальной живописи с изображениями исчезнувших животных Сахары.