Саломи

БЕЗУХИЙ КАРУМ

С недавнего времени Карума стали называть (за глаза, конечно) Безухий, или Безухим Карумом.

А ведь родился он и прожил тридцать лет с двумя ушами, как и все люди.

Носил он обычно грузинскую войлочную шапку, и каждый мог убедиться, что у него не одно, а два уха.

В последние же шесть месяцев его голову украшает папаха, которую он лихо сдвигает набекрень.

Незнакомый человек, взглянув на него, наверное подумает:

«Задается джигит! Хочет показать свое удальство».

Нет, не из показного удальства и не из гордости стал Карум заламывать так шапку, а для того, чтобы прикрыть папахой пустое место.

Если ты не хочешь нажить себе смертельного врага, не спрашивай у него, куда он дел свое ухо. Уж лучше возьми ржавый, тупой кинжал и проткни им Карума насквозь. Он простит тебе любую обиду, но напоминание об ухе никогда не простит.

Недавно старый приятель Карума — Илико, будучи немного навеселе, крикнул ему:

— Эй, Карум! Завтра базарный день. Давай съездим с тобой в Цхинвали.

Карум в это время как раз задавал корм скоту и в руках у него были вилы. Счастье Илико, что возле Карума оказался кое-кто из соседей, а то вилы так и раскололись бы от удара по его пьяной голове. Да разве можно при Каруме упоминать Цхинвали! Сохрани вас боже от этого!

Карум убежден, что в несчастье, которое свалилось на его голову, виновата жена — Нина. Но это, конечно, неверно. Человек, обремененный горем, иногда бывает несправедлив. То, что Карум остался без одного уха, никому не было так неприятно, как Нине.

Во всем Верхнем селе не найдется ни одной женщины, которая несколько раз не побывала бы в Цхинвали. Разве виновата Нина, что ей тоже захотелось повидать этот город! Еще девушкой она мечтала хоть краешком глаза взглянуть на него. Не удалось! Вышла замуж — заботы одолели. Не до поездок. Вот Карум бывает в Цхинвали часто, а никогда не скажет:

«Поедем со мною, Нина!»

Но на этот раз ее супруг не отвертится. Ведь дело не только в том, что ей хочется посмотреть город. Главное — это сделать покупки. Ребята голы и босы. Нина ходит в заплатанной юбке. Да и сам Карум вконец обносился. Сквозь рваную шинель то тут, то там просвечивает голое тело.

На Карума нельзя положиться. Уезжая в Цхинвали, он каждый раз берет с собой для продажи то поросенка, то теленка, то кур. Наобещает целый воз: мол, ждите меня, привезу вам и то и это. А вернется домой — ни покупок, ни денег…

«Не за горами зима, а у нас ничего нет», — думала Нина и твердо сказала мужу:

— Что бы ни случилось, а на этот раз я тоже поеду в Цхинвали. Надо ж и мне посмотреть город и купить кое-какие вещи. Сам ты не справишься. Мужчины мало смыслят в таких делах.

И Нина стала готовиться к отъезду.

«Теперь-то я не буду больше завидовать женщинам, побывавшим в Цхинвали, — размышляла Нина, пока приводила в порядок одежду и пришивала заплаты к шинели мужа. — Сама своими глазами увижу я теперь и большие дома, и чудесные лампы, которые горят без керосина, и фаэтоны, и телеги-самокаты — и все, все, о чем мне рассказывали подруги».

А рассказывали Нине много такого, чему даже трудно поверить.

Ну может ли быть, например, чтобы люди, быки, лошади, ишаки вдруг появлялись на белой стене и двигались, как живые! А вот соседская девушка, которая живет сейчас в Цхинвали, божилась ей, что видела все это и что называется это «кино».

Каким бы словом это ни называлось, но если девушка говорит правду, то это, конечно, колдовство. Без чертей тут дело не обходится!

Все же Нина решила посмотреть и кино.

Когда она вспоминала рассказы подруг, воображение Нины разыгрывалось. Рука с иглой двигалась все медленнее и медленнее и наконец останавливалась. Глаза Нины смотрели задумчиво и мечтательно…

Но это продолжалось недолго. Она вспоминала о том, что едет в город по другим, более важным делам. Ах, если б эти дела хорошо удались!

Каруму нужно купить новую шинель, материи на рубашку и плетеные чувяки из сыромятной кожи. Для себя она купит материи на юбку — и не какую-нибудь, а непременно пеструю.

Она забыла, как называется эта материя, но когда увидит ее в магазине, то обязательно вспомнит. Хорошо было бы купить еще и коричневые чулки. Нельзя сказать, чтобы пестрые чулки, которые она сама для себя связала, были некрасивы, — они очень нарядны, но летом в них слишком жарко.

Должна она купить себе и чувяки. Ведь женщине не идут плетеные чувяки из сыромятной кожи.

Еще что? Ах да! Детям нужна теплая байка для зимней одежды.

Думал о предстоящей поездке в Цхинвали и ее муж Карум. Он прикидывал в уме, сколько и чего ему надо продать, чтобы хватило денег на все покупки.

Прежде он никогда не задумывался над этим вопросом. Бывало, прихватит с собой что-нибудь такое, с чем меньше будет хлопот, и отправляется в путь-дорогу. Теперь же с ним едет жена. Он должен показать ей город, сделать хорошие покупки.

«Ах, как будет довольна Нина всем, что она увидит и купит в Цхинвали», — улыбался Карум.

Не проходило ни одного вечера, чтобы муж и жена не беседовали за ужином о чудесном городе Цхинвали.

И вот настало время, когда супруги заперли дом и отправились в путь. Это был день воскресного базара.

В Цхинвали они прибыли ранним утром, когда город только что начал просыпаться. Редкие горожане брели кто с ведром за водой, кто за хлебом в булочную. Приехавшие на базар сельчане в ожидании начала торговли бесцельно слонялись по улицам. Другие хлопотали у своих арб, приводя в порядок свой товар.

Осень еще не наступила, но утренний холодок уже давал себя чувствовать. Носы и кончики ушей у многих покраснели.

Мужчины то и дело поглядывали на двери духанов и на все лады проклинали духанщиков за то, что они так долго не открывают свои заведения.

— Братцы, я так продрог, что не могу больше ждать! — воскликнул Карум страдальческим голосом. — Хорошо бы сейчас пропустить по стаканчику араки или вина! Вы как находите?

Говоря по совести, Карум не так уж сильно продрог, но выпить ему хотелось, и даже очень.

— Выпить, и мы не прочь, — сказал шагавший с ним рядом односельчанин.

— Слышите, слышите? Открывают!

Действительно, неподалеку послышался лязг снимаемых запоров.

— Пойдемте! Это открывает Вано, — сказал Карум и пошел по направлению к духану. Эта дорожка, судя по всему, была ему хорошо знакома.

Поросята не хотели идти, они упирались, но разве могли они справиться с Карумом, если Карум захотел выпить! В этом случае даже Нина не могла бы ему помешать.

И Нина не мешала. Она жадно впитывала впечатления, которые производил на нее этот город. Духаны Цхинвали пользовались громкой славой. О духане Вано Нина тоже кое-что слышала.

Впереди плелись свиньи. За свиньями, подталкивая их и возглавляя компанию, шел Карум. За Карумом — Нина и ее соседка-односельчанка. Шествие замыкали двое мужчин, тоже из Верхнего селения.

Соседка Нины знала этот город как свои пять пальцев. А кто хорошо знает Цхинвали, того уже ничем нельзя удивить.

— Духан Вано, — говорила она тоном просвещенного лектора, — один из лучших в городе. Там бывают разные кушанья: котлеты, толма, дзехен… всего не перечислишь! Ну и конечно вина разных сортов. Там есть даже коньяк. Это такая крепкая желтая арака…

У Нины под мышкой индюк, в правой руке корзина с тремя курицами. Но это не мешало ей с интересом слушать рассказы бывалой женщины. Сердце Нины сладко трепетало.

— Посторонись, жена! — вдруг крикнул Карум и, схватив Нину за руку, оттащил ее в сторону. Другие тоже поспешно расступились. В тот же миг промчалось мимо нечто похожее на большое красивое корыто на колесах. В эту странную телегу не были впряжены ни ишаки, ни лошади, ни буйволы. Телега ехала сама, как будто ее тащил сам шайтан. Она быстро промелькнула, сердито фыркнув и издав звук, похожий на мычание.

Но Нина успела разглядеть, что в этой штуке сидело трое мужчин. Она уже и сама догадалась, что это и есть тот самый самокат, о котором не раз слышала. Автомобиль давно уже скрылся из виду, а Нина все еще стояла, широко разинув рот.

— Что это? Самокат? — очнувшись, спросила она у мужа.

— А что ж еще! — ответил Карум. Он наслаждался удивлением Нины. При этом у него был такой вид, будто он сам изобрел эту машину.

— Как быстро он едет! Пусти быков в арбе галопом, они не догонят его!

У входа в духан Карум задумался: «Как быть с товаром? Нельзя же войти туда с свиньями…»

Сосед сразу понял Карума.

— Лучше сначала продадим наш товар, а потом уже выпьем и закусим.

Но с этим благоразумным предложением Каруму трудно было согласиться. От сознания того, что арака и закуска находятся рядом, у него потекли слюнки.

— Подождите меня здесь! — взмолился он. — Я выпью только один стаканчик араки и сейчас же вернусь. Продрог я очень!

Вместе с Карумом в духан вошел один из его спутников.

Минут через пять Карум вынырнул из дверей.

— Нина, дай мне одну из своих кур, которая похуже! — сказал он, что-то разжевывая.

— Сколько он платит за курицу? — спросила Нина.

Карум сделал вид, что не расслышал вопроса, и скрылся за дверью.

Через минуту он и товарищ вышли обратно.

— Ох, и чудесная же штука арака! — весело сказал Карум, вытирая усы рукавом шинели.

— Да, с аракой ничто не может сравниться, — согласился его компаньон, тоже сильно повеселевший.

Эти речи возбудили аппетит и у того односельчанина, который с индюком в руках ждал их на улице.

«Куда мне таскаться с этим товаром?» — подумал он и тоже исчез в дверях духана.

Все поняли, что теперь он уже не скоро выйдет оттуда, и пошли своей дорогой.

А Нина не отставала от мужа:

— За сколько ты продал курицу?

Карум засмеялся:

— «За сколько», «за сколько»! Выпили с товарищем по два стаканчика араки, вот и вся твоя курица!

Народу на улицах становилось все больше и больше. Крестьяне из окрестных селений спешили на воскресный базар.

Один несет на плечах мешок кукурузы. У другого в руках домашняя птица и корзинка с яйцами. Третий гонит перед собой коз или пару овец. Но больше всего было свиней. От поросячьего визга люди часто не слышали друг друга.

Карум с трудом пробирался в этой толпе. Поросята задали ему много хлопот. Эти упрямые твари будто чувствовали, что их смертный час близок, и старались взять от жизни все, что она могла им дать. Встретив на своем пути что-нибудь достойное их внимания, они останавливались и начинали рыть землю. Каруму было нелегко сдвинуть их с места.

Нина шла за мужем, неся в одной руке индюка, в другой корзинку с курами. Она удивлялась и тому, что столько людей собралось в одном месте, и тому, что они говорят на разных языках. Новые впечатления захлестнули ее, как волна.

Из перекрестной улицы, покачиваясь и держась друг за другом, вышла сильно подвыпившая компания. Трое мужчин нестройными голосами пели песню об Исаке[7].

Карум возмутился: разве можно так плохо петь такую хорошую песню! Он любил песни и умел петь, особенно когда выпьет. Голос у Карума был хороший. За это его и полюбила Нина. И ему захотелось повеселиться, кутнуть как следует и по-настоящему блеснуть песней…

Но разве Нина позволит! Раз десять уж попрекала паршивой курицей! «Эх, зачем я только взял с собой жену!» — думал Карум.

Но… что сделано, то сделано.

— Надо скорей продать поросят и кур, а там — посмотрим!

И Карум решил, что ему незачем таскаться на базар, чтобы сбыть там свой товар подороже. Вино и хаши не выходят из головы. Слюнки так и текут!

Как раз в эту минуту какой-то лавочник, будто он догадался, о чем думает Карум, придержал его за рукав.

— Ирон, эй, ирон[8], почем продаешь поросят?

Карум остановился.

— Большой поросенок двадцать рублей. Маленький — двенадцать.

— За большого дам двенадцать, за маленького шесть.

— Не пойдет, — ответил Карум.

Хотя он и торопился поскорее сбыть свой товар с рук, предложенная лавочником цена ему не подходила.

Карум погнал своих поросят дальше.

Кто-то снова тронул его за рукав.

— Осетин, эй, осетин! Я куплю поросят. Иди сюда.

Не прошло и двух минут, как торг состоялся. Карум получил за поросят двадцать пять рублей.

— Может, он возьмет и птицу? — сказала Нина.

— Отчего же, возьму! — ответил покупатель.

Индюк и две курицы были проданы за два с полтиной.

У Карума будто гора свалилась с плеч. Большая, большая гора!

Повеселела и Нина.

— Теперь мы должны купить все, что нам нужно, — сказала она. — Мне на юбку красной материи в белых крапинках, тебе шинель. Пусть даже подержанную, ничего! И для детей надо кое-что купить. Пойдем. Где тут магазин? Далеко?

— Нет, недалеко, — ответил Карум, — но сначала нам надо чего-нибудь пожевать. Наедимся, а потом пойдем покупать сколько нужно и чего нужно. Тихо и спокойно.

Так сказал Карум и опять пожалел, что взял с собой Нину. Не даст она ему разгуляться.

«Отослать бы ее домой, — подумал он, — но ведь она не пойдет, пока не накупит вещей. Еще скандал поднимет. А если мы купим все, что она хочет, то на выпивку ничего не останется!»

— Нет! Сначала надо погулять. Немножко, конечно, подкрепиться. А уже потом в магазин.

Вокруг кипела толпа. Сытого, пьяного народа становилось все больше и больше. То там, то тут звучали песни.

Зная нрав Карума и чувствуя его намерения, Нина опять забеспокоилась.

— Пойдем, Карум, в магазин. Купим сначала все, что нам надо, а потом посидим и покушаем.

Карум был человеком действия, особенно когда он хотел выпить. Вместо ответа он решительными шагами направился к духану Вано. Это было его излюбленное место. Он всегда пировал там.

Нина растерялась: ей тоже хотелось кушать, и выпить она была не прочь, тем более в духане Вано, о котором так много слышала. Женская осторожность подсказывала ей, что надо сначала купить вещи, а потом можно и погулять. Но что она могла сделать? Решающее слово принадлежало мужу. А муж, кстати, не говоря ни слова, шел прямо в духан. И Нина покорно последовала за ним.

Карум рывком открыл дверь духана. У порога Нина остановилась: ее ошеломил гул голосов, который несся со всех сторон. Запах араки, вина и жареного мяса ударил в ноздри. Народу было много. За одним столиком смеялись, за другим пели. В дальнем углу ругались — там разгоралась ссора.

Такая картина не могла понравиться скромной сельской женщине. Как ни велик был ее интерес к духану Вано, она охотно повернула бы обратно. Но муж идет все дальше и дальше. Чего он ищет? Народу, правда, много, но свободные столы пока еще есть. Вот хотя бы этот, в углу, рядом с фикусом.

— Куда ты, Карум? Сядем здесь!

Но Карум делает вид, что не слышит слов Нины. Он знает, куда он идет. Он идет в отдельный кабинет, в котором нет окон и где даже днем надо зажигать свет. Он хочет показать Нине чудо. Они войдут в темную комнату, и Нина скажет: «Зачем ты привел меня сюда? Здесь темно. Скажи, чтобы принесли лампу!»

Он ответит: «Лампу? Зачем? Вот смотри: сейчас я поверну эту штуку и станет светло».

То-то удивится Нина!

Вдруг кто-то, падая, ухватился за рукав Карума. Этот «кто-то» оказался тем самым односельчанином, который еще рано утром, не выдержав характера, решил променять индюка на араку.

— Я… я… генацвале… друг! — с трудом пролепетал он.

Но с помощью кое-кого он быстро очутился за дверью духана. Видавший виды Карум сразу смекнул, что этот несчастный все вырученные за индюка деньги оставил здесь. Впрочем, эта мысль быстро вылетела у него из головы. Нужно было поскорее занять место. Ведь народ с базара все прибывает и прибывает. Не пройдет и часа, как уже негде будет сесть.

Лавируя между столиками и обходя пьяных, они добрались наконец до темного кабинета.

— Вот здесь хорошо, — сказал Карум. — Тихо. Никто не помешает.

— Что ты! — ужаснулась Нина. — Лучше сядем там, где все сидят. Тут так темно, что мы не увидим даже то, что будем кушать.

— Эх, жена! Ты, кажется, думаешь, что я никуда не гожусь. Смотри!

Ах, как долго ждал Карум этого момента. Сейчас Нина увидит чудо!

Карум протянул руку к стене. Нина услышала, как что-то щелкнуло. Но свет не зажегся.

Карум уже бывал в этом кабинете, правда, только вечером, когда во всем Цхинвали горел электрический свет.

Ах, с каким удовольствием поворачивал он тогда вот эту штучку, которая называется выключатель: повернешь один раз — свет зажжется; еще раз повернешь — погаснет. Ощущение такое, как будто ты чародей.

Что же сейчас случилось?

Прислужник принес керосиновую лампу.

— А электрический свет не горит? — спросил Карум.

— Нет, днем у нас электричество не работает.

Карум был смущен. Чудо не удалось!

— Ну, ладно, я покажу это тебе в другой раз, — пообещал он Нине. — Вон погляди, — кивнул он на потолок, — лампочка сделана из стекла. Она круглая, как яйцо. В середине нет ни фитиля, ни керосина. Ничего нет — и все равно горит.

Нина вскинула глаза вверх и увидела там небольшой стеклянный шарик. Но волоски лампочки не светились. Она была мертва, и Нина не нашла в ней ничего особенного.

— У нас мало времени, — сказала она мужу. — Давай поскорей покушаем и пойдем покупать вещи.

В кабинете было неуютно, грязно и пахло мышами.

«Если бы этот дом принадлежал мне, — подумала Нина, — он блестел бы, как стеклышко».

Больше всего Карум любил хаши. Но он знал, что Нина еще никогда не ела котлет.

— Кацо, — сказал он прислужнику, — принеси котлеты и бутылку вина.

Духан — это все-таки духан. Здесь трудно уединиться даже в отдельном кабинете. Не успели супруги выпить и по рюмочке вина, как в дверях кабинета показался друг и однокашник Карума — Илико. Он был не один. Из-за его спины выглядывал Нико со своей женой Пепо.

Эти люди оказались здесь, к слову сказать, не случайно. Они все время следили за Карумом и, когда он сбыл с рук свой товар, свалились как снег на голову.

— Заходите. Выпейте по стаканчику, — пригласил Карум.

Они не заставили себя долго упрашивать. Зашли и выпили.

— Берите стулья. Садитесь!

Они сели.

Пепо была подружкой Нины, и гостеприимная женщина усадила ее рядом с собой.

Карум кликнул прислужника и велел принести три порции хаши и вина.

— Предлагаю избрать тамадой Илико, — сказал Нико.

Возражений не было. Вина и закусок на столе с каждым часом становилось все больше и больше. Нина, видя, что ее подружка охотно прикладывается к рюмочке, стала пить и сама.

Все развеселились. Карум затянул песню про Исака. Мужчины подпевали ему. Песня еще продолжалась, когда в дверях показался еще один односельчанин, по имени Тедо.

Он охотно выпил предложенный ему встречный бокал вина и непринужденно сказал:

— Ладно уж, посижу с вами.

Присел. Прислужник принес для него пустой бокал.

Все отлично знали, что этот самый Тедо каждый базарный день отправляется из Верхнего села в Цхинвали для того, чтобы выпить и закусить на чужой счет. Недаром же односельчане прозвали его «Самоприходящий Тедо».

Каруму все это было хорошо известно, и он предложил ему встречный бокал, полагая, что этим отделается.

На столе уже не оставалось вина. Но никто из гостей не собирался уходить. Да и Карум уже вошел во вкус.

— Принеси еще три бутылки, кацо, — сказал он прислужнику.

Веселье разгоралось. Смех, шутки, тосты. Желая угодить компании, «Самоприходящий Тедо» запел песню «Святого Георгия».

К этому времени Карум уже изрядно повеселел, и, когда Тедо кончил петь, он, ударив кулаком по столу, крикнул:

— Что ж, друзья, иногда надо и погулять! Хорошо погулять! Куда ж это запропастился прислужник? Заснул он, что ли!

Карум постучал стаканом по пустой бутылке.

Развеселилась и Нина, но практическим женским умом она понимала, что ее муж расходует слишком много денег. И Нина сказала, ни к кому не обращаясь, как бы говоря самой себе:

— Хватит, пожалуй! Ведь хорошо погуляли.

Кое-кому за столом эти слова не доставили никакого удовольствия. А до сознания Карума они даже не дошли.

Вдруг кто-то воскликнул:

— Ва! Смотрите, вот еще один.

Это был Коте.

Он, как и Тедо, каждый базарный день обходил по очереди все духаны, и если встречал знакомых, то подсаживался к ним. Войдя в кабинет, Коте приложил руку к сердцу и громко сказал:

— Пировать вам счастливо, друзья! Узнал вас по голосам. Уж очень вы хорошо поете!

— Садись, Коте, садись. Много не разговаривай, — пригласил Карум. — Вот теперь наша компания стала совсем хорошей!

Видя, что ее супруг не в меру разошелся, Нина шепнула мужу:

— Хватит, Карум. Довольно! Домой пора!

Услышав эти слова, Коте посмотрел на женщину такими глазами, будто хотел убить ее взглядом. От Нины это не ускользнуло, и она подумала: «Ладно! Буду сидеть спокойно, а то осрамлюсь еще. Люди подумают, что я скупая хозяйка».

Тем временем прислужник опять появился в дверях.

— Слушай, парень, — сказал ему Карум, — нас теперь семеро. Принеси нам семь бутылок вина, хаши, чесночный рассол! Целую чашку! Понял?

От этих слов Коте просиял и, подмигнув Илико, патетически воскликнул:

— Кто во всем Цхинвали умеет пировать лучше Карума? Никто!

— Ну конечно, кацо! Все знают, что Карум любит угостить друзей! А кто не умеет хорошо кутить, тому и в духан ходить нечего! — ответил Илико.

Пир продолжался. Вместо стройных песен уже слышался пьяный смех; все чаще и чаще раздавались неуместные выкрики.

Иногда дверь отворялась, и какая-нибудь голова просовывалась в кабинет. (Может быть, кто-нибудь из этой честной компании угостит бокальчиком вина?!) Но пирующие уже не обращали ни на кого внимания. Каждый говорил что-то свое. Один не понимал другого.

В кабинет заглянул молодой человек в черкеске, любитель выпить и закусить за чужой счет. Охотно он посидел бы с этими веселыми людьми, но его никто не приглашал.

Пришлось уйти ни с чем. Но через некоторое время он опять заглянул. Заглянул и в третий раз. Потом, окончательно осмелев, подошел к столу, взял чей-то бокал и воскликнул:

— Пью за ваше здоровье, люди добрые! Да будут дни вашей жизни долгими и счастливыми!

Незнакомец залпом опорожнил бокал, потом взял чью-то тарелку и с аппетитом начал закусывать.

Карум лениво подумал: «Смелый молодой человек».

— Др…уг м-ой, ка-цо… — произнес он заплетающимся языком. — Пей!.. вот мой бокал…

Гость не заставил себя долго просить: залпом выпил предложенный бокал до дна, нашел свободное место за столом, сел и, не ожидая очередных тостов, начал пить и есть. Не обращая ни на кого внимания, молодой человек наливал себе стакан за стаканом.

От выпитого вина у пирующих «размякли сердца». Все стали очень добрыми и любвеобильными, называли друг друга ласково: шени чириме, шен генацвале. Обнимались, целовались. «Ицоцхле, ицоцхле, кацо», — раздавались слова любви и дружбы. Но постепенно в эту приятную речь начали вплетаться и другие слова, хотя и не очень обидные, но и не ласковые.

Илико дотянулся до Карума и пролепетал:

— Люблю я тебя… шен чириме! Давай поцелуемся.

Карум подставил губы своему другу… Но в этот момент у Илико в горле что-то забулькало.

Что только не случается в духанах! Но кто на это обращает внимание!

Илико тянулся к Каруму, чтобы расцеловать его, но, к счастью, стул под ним куда-то уехал, и Илико свалился под стол.

Нина тоже опьянела, но не так сильно, как ее подружка, которая смеялась, пела, выкрикивала какие-то слова и была готова просидеть здесь всю ночь.

Нина уже не думала о покупках. Другая мысль не выходила из головы: «Домой! Домой!»

Но как «найти дом», Нина уже не могла сообразить.

Нико был единственный из этой компании, который понимал, что пора кончать пир.

Когда Илико, цепляясь за Карума, кое-как уселся опять за стол, Нико сказал:

— Карум, шени чириме, Илико, Нина, хватит. Пора уходить.

Услыхав эти слова, молодой непрошеный гость в черкеске опорожнил один за другим еще два бокала.

— Карум, шени чириме, — начал опять Нико, — позови духанщика. Давай расплатимся. Пора домой.

В голове у Нины немного прояснилось.

— Уже поздно, Карум. Слышишь, надо домой, — повторила она.

Нико еще раз громко крикнул:

— Карум, расплатиться надо. Заплати, потом по домам.

Только теперь дошли до сознания Карума эти ужасные слова. В голове промелькнула мысль: «Я всех приглашал, значит, платить должен я».

Он сунул руку за пазуху, где лежал сверток с деньгами и сказал:

— Платить!.. Заплачу, а как же! Наверное, израсходовали рублей пять.

Парень в черкеске и на сей раз не растерялся — выпил еще напоследок, сунул в рот какую-то закуску и, ни с кем не простившись, исчез. Его примеру последовал и Коте: налил себе еще стакан вина и скрылся за дверью.

Карум стукнул кулаком по столу. В кабинет вошел Вано — хозяин духана.

— Сколько я тебе должен? — спросил Карум.

— Сейчас прислужник скажет.

Через минуту зашел прислужник.

— Сколько? — повторил вопрос Карум.

— Ровно двадцать три.

Тут уже и Тедо решил, что неплохо бы улизнуть. Налив себе еще стакан вина, он выпил его залпом и испарился, как дух.

— Парень, не… шути!.. Скажи правду! — взмолился Карум.

Прислужник стал считать… Вино… котлеты… хаши… и еще раз вино… плов… харчо… опять вино… опять вино… опять вино… чесночный рассол… Вай, кацо, считай сам — двадцать три рубля!

Сознание Нины начало проясняться. Она вспомнила, что они продали, что хотели купить, вспомнила своих голых и босых детей — и опять эти проклятые слова: двадцать три рубля… Пропали двадцать три рубля! Зима на носу…

Но хмель еще не вышел у нее из головы.

— Ладно! — смирившись, сказала сама себе Нина. — Пусть будет что будет!

Когда Карум наконец понял, что действительно израсходовал двадцать три рубля, он остолбенел. Но, будучи по натуре человеком беспечным, он быстро примирился с бедой: вынул из-за пазухи завернутые в засаленный платок деньги и лихо хлопнул ими по столу.

— Разве они не знают, что я… Карум! Кого они пугают?

Развязал платок. На стол выпали деньги: бумажные, серебряные, медные…

Нико хотел было помочь Каруму, но разве Карум может допустить, чтобы кто-нибудь считал его деньги. Руками, не привыкшими к такой работе, он сам отсчитал двадцать три рубля и вручил их прислужнику. Остаток Карум тщательно завернул в тот же засаленный платок и засунул его за пазуху.

Прислужник проверил: ровно двадцать три рубля.

Пошатываясь и поддерживая друг друга, из духана вышло пять человек. Не успели они пройти и нескольких шагов, как Илико упал. Карум, верный друг, не мог его оставить в беде.

— Идите!.. Идите… домой… мы вас нагоним, — сказал он.

Нико, Нина и ее подружка, обнявшись, скрылись за углом.

Илико и Карум сели на тротуаре…

Много пьяных видел город Цхинвали в базарный день! Чего тут только не случалось по воскресеньям!..

Немного отдохнув, Карум и Илико двинулись дальше и, помогая друг другу, наконец добрались до угла. Вдруг откуда ни возьмись — песня. Песня в честь «Святого Георгия». Это пели в духане Гарсо.

— Как хорошо поют! — похвалил Илико.

Каруму это было неприятно слышать. Кто может петь лучше Карума?!

И, не говоря ни слова, он направился к духану. Илико поплелся за ним. Оба вдруг поняли, что им надо выпить и закусить.

В духане Карум подошел прямо к тому столу, откуда звучала песня. Когда наступила тишина, он сказал:

— Кто поет лучше Карума! — и затянул песню о Хазби.

Весело провели время Илико и Карум в духане Гарсо. Хорошо посидеть с людьми, которые любят песни. Пели, пили, ели, а как оттуда вышли, как очутились в чужом винограднике, сами не помнят.

Илико проснулся от страшного крика, протер глаза и видит: лунная ночь; он лежит на зеленой траве в чужом винограднике; неподалеку от него катается по земле Карум и неистово кричит:

— Что случилось?! Что случилось?! — Илико вскочил, подбежал к другу.

— Что с тобой, Карум?

Видит — лицо Карума в крови.

— Съели меня свиньи! Съели меня свиньи… — вопит Карум.

Действительно, неподалеку от них паслись свиньи, Илико понял всё!

После «горячего», наполненного событьями дня оба друга заснули мертвецким сном. Этим воспользовалась прожорливая свинья. Карум проснулся только тогда, когда она отхватила ему ухо до самого основания.

Илико, как сумел, перевязал какими-то тряпками рану и еще до восхода солнца доставил Карума в Верхнее селение.

С тех пор стало ненавистно Каруму одно напоминание о Цхинвали. И не дай бог заговорить с ним об ухе!

Если у Карума бывает какое-нибудь дело в городе, то вместо ближнего Цхинвали он едет в дальний Ахалгори или еще дальше — в Душет.