Самая страшная книга. Лучшее

Еще один номинант премии «Книга года», рассказ Игоря Крома «Оставайтесь на связи» украсил антологию «Самая страшная книга 2015» и стал первой печатной публикацией для автора.

Уроженец Санкт-Петербурга, Кром с 1995 года постоянно проживает в Сибири, поэтому и пишет в основном про таежную глушь.

Новелла «Субстрат» прошла в «Самую страшную книгу 2017», также на счету автора повесть «Василиса», которая пока еще не нашла своего издателя.

Оставайтесь на связи

Октябрьский ветер выплескивал свою непреходящую злость, швыряя по окнам избы мелкие россыпи ледяных колючих брызг. Черемуха в палисаднике махала из стороны в сторону голыми ветвями, отчего изнутри казалось, что вокруг дома водят хоровод сонмища теней. Предчувствие чего-то недоброго, необратимого, такого, о чем даже догадываться было тошно, вибрировало то ли в душе, то ли в подсознании – тонко, как беспрерывный, раздражающий зуммер. Половицы равномерно скрипели под тяжелыми сапогами участкового, расхаживающего по кухне от печи до входной двери и обратно. Печь поддымливала, и дышать было тяжеловато. Окно – обычное дело для старых сибирских изб – не открывалось, рама была намертво вделана в сруб. Форточка также не предусматривалась. Поэтому участковый слегка приоткрыл дверь, и в дом сразу залетел ветер, зашелестев шторами и задув и без того угасавшую свечу на столе. То, что излучал старенький диодник под потолком, светом можно было назвать только с натяжкой.

«Видимо, аккумулятор садится. Ну что за жизнь здесь, в этом Подгорске, без электричества?» – устало подумал участковый.

Тягостное молчание затягивалось.

– Ну хватит уже, Степан, в молчанку-то играть, – наконец произнес он, останавливаясь напротив хозяина дома, сидящего с опущенной головой на табуретке возле окна. Руки его были в несколько витков связаны за спиной пеньковой веревкой в полпальца толщиной. Конец веревки для верности был примотан к скобе, бог знает для чего вбитой в брус внутри дома. Ноги были связаны тоже, да и туловище участковый не поленился примотать к табуретке.

– Ты пойми, я ж никому зла не желаю, Степа. И тебе тоже зла не желаю. Хотя одна статья у тебя уже есть – нападение на полицейского. Но я не буду это заносить в протокол, если скажешь, где девушка. Просто скажи, Степа: где Марина? Ты ведь не мог сделать ничего такого, что уже не исправить, правда? По глазам вижу, что правда.

Степан изогнулся на стуле, и в глазах его сверкнуло совсем не то, о чем говорил участковый. С тех пор как он был усажен на этот стул, похоже, его ярость только усиливалась. Если бы он и заговорил, то, скорее всего, лишь для того, чтобы осыпать ночного гостя бранью или проклятиями. Но и этого не случилось, Степан молчал уже битый час, и это было как-то ненормально. Неправильно.

– Темный ты человек, Степан, – вздохнул участковый. – Я уже двенадцатый год здесь работаю, один на пять деревень. От Сергеевки до Подгорска тридцать километров, а ведь еще и Верхнеухтымское есть – так до него все пятьдесят. Всякое бывало, а только посадить я пока никого не посадил. Веришь, нет – табельное оружие сегодня чуть не в первый раз взял. И без него разбираюсь обычно. Меня ведь, Степа, все знают, все уважают. А почему? Да потому что зла никому не делал. Натворил что – изволь, штраф получи. Или отработай на благо родного поселка. Вот взять хоть Саньку Краснова с Утесова. На той неделе напился, хулиганить начал, пришлось выезжать, вязать его, бугая такого… Он же здоровый, как лось, наручники мне сломал и сиденье в уазике. А как проспался – совсем другой человек. Можно было и посадить за хулиганку, только зачем? Нашли ему штрафработу. А позавчера он с женой приходил, благодарили… Понимаешь, к чему я веду? У меня ведь, Степа, серьезных происшествий на участке отродясь не было. Ты, кстати, прости, что вот так тебя примотать пришлось – ну так ты ж сам кинулся мне морду бить. А наручников-то и нету. Я тебе так скажу – мне их даже и не выдавали никогда. А те, что поломались, – так то китайские, я их в Абакане на рынке за свои деньги покупал.

Тем временем ветер за окном угомонился и зарядил дождь, сильный и монотонный. Его косые струи со странным глуховатым звоном лупили в окно, за которым различить что-либо во тьме было решительно невозможно. Алексей Петрович внезапно ощутил озноб – то ли от сырости и холода, проникших в дом через полуоткрытую дверь, то ли от того самого, свербевшего в глубине души, тревожного сигнала, о котором не хотелось даже и думать… Он снова закрыл дверь.

– Вот же погодка, а? Сам знаешь, в такую ночь хозяин собаку на улицу не выгонит, а я тут с тобой, понимаешь, развлекаюсь. А ведь мне еще и обратно ехать. По вашей-то убитой дороге! Давай уже, не тяни, решим все, а? Скажи: где девушка? Марина Златовойская, семнадцати лет, черненькая такая, с короткой стрижкой? Ведь ты же с ней замутить пытался, мне люди рассказали. Люди-то, брат, – они все видят. Разве в деревне что можно от людей скрыть? К тебе она и поехала, сюда, в Подгорск, позавчера. Где она, а?

Степан остервенело мотнул головой. Мускулы на предплечьях напряглись – это было видно даже сквозь футболку. Но веревка не поддавалась.

– Да угомонись уже, – вздохнул участковый. – Я же все-таки полицейский, узлы вязать умею хорошо.

Но Степан лишь тяжело дышал, угрюмо смотря на Алексея Петровича. По лбу его медленно стекали бисеринки пота.

Внезапно рация, до сих пор мирно висевшая на поясе у полицейского, разразилась длиннющим шквалом хрипов и тресков. Алексей Петрович выдернул ее из чехла и с отвращением посмотрел на ни в чем не повинный прибор. Чей-то неразборчивый голос, прошивая пространство, стремился донести до участкового нечто крайне важное. Получалось плохо. Наконец говоривший умолк, и участковый спокойно произнес:

– На связи. Стрепетов.

Снова треск и хрипы, но на этот раз сквозь помехи неожиданно прорезался чей-то голос:

– …твердилась информация об убийстве?

– Не подтвердилась, – ответил Стрепетов. – Пока. Но и не опроверглась. Тела нет. Девушки нет.

– Но она там хоть была?

– Я разбираюсь. Все под контролем. Работаю с подозреваемым. Дом, подполье осмотрел, пока никаких следов. Конец связи.

Участковый зачем-то протер рацию носовым платком и засунул ее обратно в чехол.

– Что ж ты, Степан, мать твою, молчишь, как долбаный партизан? Ты, похоже, не осознаешь своего положения. Дело-то – серьезнее некуда. Девчонка пропала молодая, которая к тебе поехала. Представитель закона приехал навести справки – а ты на него напал во дворе…

Слышал же, ты у нас подозреваемый номер один. Это значит, что тебя имеют полное право закрыть на время следствия. Ордер будет и санкция… Все по закону. Что тут у вас произошло, говори!

Степан снова изогнулся на стуле, словно слова участкового действовали на него, как флейта заклинателя змей на кобру. В его взгляде было столько ненависти, что Алексей Петрович невольно отшатнулся.

– Ох и странный же ты тип! Вся семья у вас… со странностями. Вот знаешь же, что люди о твоей матушке говорят? Знаешь, поди. Говорят, будто ведьма она. Колдунья. Будто лягушек да змей на болотах ловит, а потом зелья всякие из них варит, девок заказчикам привораживает. А может, и еще чего. Что последы козьи по дворам скупает. Мракобесие, мать твою! А ведь дыма-то без огня не бывает, а, Степан? Не на пустом месте же слухи такие в народе рождаются? Что задергался-то сразу, как уж на сковородке?

Алексей Петрович Стрепетов присмотрелся к своему подозреваемому, и тревожный зуммер в его душе внезапно усилился. Выражение лица Степана резко изменилось, теперь в глазах его буквально светился животный ужас.

– Вот оно как… – задумчиво произнес участковый. – Боишься, значит, матушку свою… Ну, дела…

Он тяжело поднялся, снова прошелся по кухне несколько раз, от двери до печки и обратно.

– Ну а братец твой где болезный? Лешка, тезка мой? Блаженненький ведь он у вас, юродивый. Шизик, одним словом. Где?

Степан дышал все тяжелее и глубже. Алексей Петрович видел, как то и дело вздуваются вены на запястьях подозреваемого. Тот ни на секунду не оставлял попыток ослабить путы. Происходящее нравилось участковому все меньше и меньше. Чувство, что он чего-то не понимает, крепло с каждой минутой, а вместе с ним крепло и ощущение беды.

– Говорят, он обычно так даже и ничего парень, почти нормальный. А как полнолуние – так на него накатывает. А, Степан? Так оно и есть, да? Сегодня-то ведь у нас как раз полнолуние, верно? Или на Лешку твоего оно не действует, если самой луны не видно? Не молчи же, сукин ты сын, не хочешь про девушку, так хоть про братца своего расскажи…

Неожиданно где-то рядом с домом протяжно и тоскливо взвыл цепной пес. Вздрогнули оба – и Стрепетов, и Степан. Пронзительный вой, прорезавший шум дождя, походил на стон, переходящий в хрип.

– Иттитьская сила, – сплюнул Алексей Петрович. Пес взвыл повторно, еще более отчаянно и тоскливо. «Неужто покойника чует?» – подумал полицейский.

– Последний раз говорю, хватит Ваньку валять, – вновь обратился он к Степану, но тот только злобно оскалился в ответ. Пес в конуре взвыл в третий раз и неожиданно умолк, словно осознал, что уже исполнил свою тайную миссию. Атмосфера в доме стала совсем уж гнетущей, неправдоподобно тревожной. По-прежнему пахло дымком, и от этого запаха у Стрепетова уже начинала болеть голова. К тому же что-то непонятное творилось с температурой в доме. Огонь в печи потихоньку затухал, так и не насытив помещения теплом, и участкового бил озноб. Степана же прошибала испарина, капельки пота блестели уже не только на лбу, но и на залысине, футболка на спине вся взмокла.

– Ну и ну, – тихо сказал Стрепетов. – Я теперь людей понимать начинаю, которые о вашей семье говорят… всякое. Вот ты, например, мужик уже в летах, тебе ж под сорок где-то, так? А девчонку молодую, соплюху, как-то охмурил. Не обошлось, поди, без зелья матушкиного приворотного, да?

Степан снова задергался на своем стуле, заизвивался, захрипел. Глазные яблоки закатились, обнажив огромные белки, покрытые красной сеточкой кровяных сосудов. Движения туловища подозреваемого и впрямь походили на танец змеи, а ноги в армейских ботинках вдруг заколотились мелкой дробью по дощатому полу. Из уголков рта показались хлопья белой пены.

– Э-э, брат, да ты ж совсем болен, – прошептал участковый. – Тебя не в изолятор, тебя в больничку надо.

Он нашарил в кармане кителя мобильник, но сети не было. Изломовская вышка плохо доставала до Подгорска. Сигнал здесь поймать вообще-то было можно, но не в каждом доме. С сигналом дела обстояли, как с грибами летом – нужно было знать места. Стрепетов их, само собой, не знал.

«А почему он дома в ботинках? – ни к селу ни к городу подумал вдруг Стрепетов. – Ах, ну да, я же его со двора сюда притащил, оглушенного».

Снова ожила рация, извергнув новую порцию хрипов и тресков. Участковый выхватил ее, дождался паузы и рявкнул в микрофон:

– На связи!

– Хр-р-р-р-р конца операции переходишь в его полное распоряжение. Как понял? – вопросил невидимый собеседник.

– Не понял я! В чье там еще распоряжение? Какой операции? Прием.

– Тебе позвонят! – лаконично сообщил суровый начальственный голос, после чего рация стихла.

– Вызовите скорую, здесь скорая нужна, срочно. Прием! Прием, мать твою!

Ответа не было.

– Твою мать… – растерянно повторил Стрепетов. – Ну что ж теперь делать-то, а?

К счастью, Степану быстро стало лучше. Припадок, чем бы он ни был вызван, оказался кратковременным, и теперь подозреваемый снова сидел на своем табурете, низко опустив голову и наблюдая исподлобья за Стрепетовым.

– Ладно, мужик, – сказал участковый, – что-то ты мне не нравишься совсем. Я тебя сегодня увезу отсюда, сначала в Изломово, а там, быть может, и в район. Начальство пусть с тобой разбирается, не моего ума это дело, видать. Даже и вникать не хочу, что за хрень у вас тут творится. Сейчас вот схожу только, еще кое с кем потолкую… Приду скоро, а ты пока здесь побудь. Спокойно сиди, не дергайся, все равно не развяжешься. Я тебя еще и запру для верности. Приду скоро, и сразу поедем. Так вот.

Ключ от входной двери, висящий на гвоздике в прихожке, Алексей Петрович заприметил сразу, едва переступив порог Степанова жилища. Прихватив еще и широкий черный плащ-дождевик с вешалки, он вышел на крыльцо, на свежий воздух. Несмотря на холод и дождь, он почувствовал громадное облегчение оттого, что покинул этот негостеприимный, неправильный дом.

Но тревожный зуммер в душе никак не унимался.

Накинув дождевик, участковый шагнул с крыльца. Обогнув дом, он прошел по расплывшейся от дождя дорожке мимо длиннющего сарая с односкатной крышей, мимо большой высокой стайки[1] с сеновалом, мимо колодезного сруба и дощатого уличного сортира, и только тогда услышал равномерное жужжание бензогенератора. Окна большой избы были ярко освещены, в одном из них за шторами оттенок освещения то и дело менялся. Полутораметровая офсетная спутниковая тарелка на южной стене дома легонько позванивала от ударов водяных капель.

Матушка Степана, Маргарита Васильевна, смотрела в эту ненастную ночь спутниковое телевидение.

Усадьба молодой семьи Звягиных была первой на въезде в Подгорск. Охранял двор умнейший пес по кличке Пират. За пять лет своего существования он научился отличать своих подгорчан от пришлых людей, проезжающих мимо по изломовской дороге, которая, пока шла по Подгорску, числилась Трактовой улицей. И на своего, подгорского, незваного ночного гостя он реагировал бы совсем не так яростно и остервенело, как на кого-то неизвестного в эту ненастную ночь.

Хозяйка, Лена Звягина, несмотря на позднее время, сидела на кухне, ожидая, когда можно будет вынуть хлеб из печи. Ее муж Дмитрий смотрел триллер по телеку. В последние несколько лет жизнь в Подгорске разительно изменилась, и этому не смогло помешать даже отсутствие электричества. Люди обзаводились компьютерами, спутниковыми тарелками, научились пользоваться Интернетом. Питание приборам обеспечивали аккумуляторы, которые заряжались солнечными батареями и бензогенераторами.

Пират во дворе залаял внезапно, истово, зло. По характеру лая Лена сразу поняла, что во дворе кто-то чужой.

– Дим, – позвала женщина, – сходил бы посмотрел, что-то Пират во дворе заходится, слышишь?

Дима промычал что-то неопределенное. Лена заглянула в комнату. На экране Джонни Депп разговаривал сам с собой и со своим отражением в зеркале, и Лена поняла, что сейчас мужа вряд ли удастся оторвать от просмотра. Муж любил ужастики и готов был смотреть их часами. Как он говаривал – для того, чтобы уравновесить свою природную доброту.

Лена накинула куртку с капюшоном, нацепила налобный фонарик и, пройдя сквозь сенки[2], вышла наружу. Луч фонарика слабо пробивался сквозь темень и дождь. Пират где-то возле конуры лаял, не умолкая.

Сбоку послышался какой-то звук, то ли скрип, то ли стон. Лена обернулась и увидела за пеленой дождя, всего в нескольких шагах от нее жуткую бледную фигуру. Фигура стояла, облокотившись на угловой столб дровяника – почти голый мужик в одних промокших насквозь белых кальсонах с раззявленной ширинкой. Он покачнулся и сделал шаг в сторону Лены, сразу потянувшись к ней обеими руками. Она шарахнулась в сторону и завизжала, споткнулась обо что-то и упала на бок, в грязь. Тут же вскочила и увидела прямо перед собой жуткую рожу, правая половина которой была густо залита красным. Снова завизжав, Лена метнулась в сторону крыльца, взлетела по ступенькам, опять споткнулась. Пытаясь сохранить равновесие, взмахнула рукой и смела с полочки кучу всякой всячины: пластиковые бутылки, воронки для разлива ГСМ, промасленную ветошь, консервные банки, стаканчики для рассады… Упав на четвереньки, ткнулась рукой в пятилитровую канистрочку с лукойловским маслом для генератора и тут же метнула ее наугад через плечо. Вскочила на ноги, как на пружинах, и вбежала в дом, мгновенно закрыв входную дверь на засов.

– Дима, блин, у нас во дворе маньяк!!! Или зомби!!!

– Какой там еще маньяк? – недовольно отозвался муж, отрываемый от фильма на самом интересном месте.

Но из комнаты все же выглянул. Гримаса недовольства слетела с лица мгновенно. – А ну, – сказал он, – отойди-ка от дверей. Посмотрим, что там за маньяк. Счас я его сам отманьячу.

Он поцеловал жену, снял с нее налобный фонарик, накинул бушлат, подхватил стоявший в углу у входа топор и открыл дверь.

Дородная женщина с завитыми волосами, запахнувшаяся в дорогой махровый халат, изумленно вытаращилась на участкового.

– Доброй ночи, Маргарита Васильевна, – сказал он, упреждая возможные расспросы. – Я ваш участковый, старший лейтенант Стрепетов Алексей Петрович.

– Ой, – пробормотала хозяйка, явно лихорадочно выбирающая в эти секунды нужную модель поведения. – Ой, простите… Не ожидала. Да вы проходите, что ж вы на пороге-то… Алексей Петрович. Милости прошу.

– Простите за столь поздний визит, но мне придется задать вам несколько вопросов.

– Конечно-конечно. Садитесь, товарищ участковый, за стол, сейчас я чайку соображу. Пирожками домашними вас побалую. Сейчас-сейчас, у меня тут все как раз готово, и чайник уже почти кипит.

Стрепетов разулся и прошел к столу. Хозяйка спиной к нему крутилась возле плиты, от которой тянулся толстый черный шланг к красному газовому баллону в углу. Участковый уселся на лавку и устало провел ладонью по лицу. На мгновение ему показалось, что царящие здесь повсюду чистота и порядок иллюзорны и что из-под них вот-вот проглянет нечто истинное, страшное и непотребное. Под ложечкой тоскливо засосало, как бывало в детстве, когда его, нерадивого ученика, внезапно вызывал в кабинет директор школы. Сознание услужливо напомнило знакомое расхожее выражение «отвести глаза». В соседней комнате монотонно бубнил телевизор, шел рекламный блок – чудовищный микс из автомобилей, соков, прокладок и криминальных боевиков.

– Скажите, пожалуйста, Маргарита Васильевна, вам знакомы такие имя и фамилия: Марина Златовойская?

Слова выговаривались с трудом, как бы немного запаздывая по отношению к норме. Стрепетов вдруг понял, насколько он не высыпался в последние несколько дней.

– Нет, – ответила хозяйка, не оборачиваясь. – Не припомню. А кто это?

– Ну как же, как же. Новая девушка сына вашего, Степана. Брюнеточка такая худенькая, девчонка совсем. Семнадцатилетняя.

Маргарита Васильевна поставила на стол большущее блюдо с пирожками, на резную кедровую подставку водрузила расписной заварочный чайник. Принесла хрустальную вазочку с клубничным вареньем, поставила чайные приборы себе и гостю. Зажгла красивую желтую свечу, такую же, как была у Степана. Села сама напротив.

– Оговор это, милый человек. Оговор. Не было у Степки такой девки никогда, уж мне ли не знать. И кто вам только наболтал такого! Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь. Пирожки берите. Вот эти – с капустой, а эти – с грибами. Угощайтесь, пожалуйста.

Стрепетов хотел было отказаться, но рука словно сама потянулась к пышущему жаром аппетитному пирожку. Маргарита Васильевна налила в его чашку заварки, долила кипятком и снова поставила на блюдце. Сладковатый дымок от свечи расплывался над столом.

– Сахару желаете, Алексей Петрович? Или медку?

– Нет, спасибо, я уж с вареньем, – ответил он, пережевывая пирожок. И, с трудом преодолев желание тут же откусить еще кусок, спросил: – И кому ж это понадобилось оговаривать-то вас? И зачем?

– Известно зачем. Из зависти. Люди, знаете, какие бывают завистливые, не дай боже…

Последнее слово она произнесла с ударением на последний слог – боже. «Вроде и побожилась, и в то же время не Господа упомянула, – мелькнула мысль в голове участкового. – Ведьма она, точно, ведьма и есть. Ну что за мракобесие, и зачем только я сюда приехал…»

Угловым зрением он заметил какое-то странное шевеление на одной из стенных полочек, и на долю секунды ему даже показалось, что там сидит какое-то существо, похожее на толстую розовую крысу, но едва лишь он скосил взгляд, как понял, что это всего лишь часы, большой механический будильник.

– Ну а чему уж так завидовать-то? Как вы полагаете?

Проговорив эти слова, Стрепетов снова впился зубами в пирожок.

– Как чему? Семья у нас уважаемая, зажиточная. Сыновья у меня хорошие выросли, молодцы оба.

– Оба? – переспросил Алексей Петрович, зачерпывая чайной ложкой варенье.

– Конечно, оба. Да вы пейте чай-то, что ж вы все всухомятку…

– Спасибо, пусть чуть-чуть остынет… Горячий не люблю.

Варенье оставляло во рту приятное послевкусие, напоминающее о полузабытом детстве.

– А вот младший ваш, Леша… Говорят, он не от мира сего, блаженный… Вы уж меня простите, но разве тут есть чему завидовать?

– Ну и что ж, что блаженный? Он у меня добрый, заботливый. О матери никогда не забывает, первая моя подмога и опора в старости. Работящий, много чего умеет. И дрова заготовить, и сена накосить. Гончарному делу вот летом обучался у Елфеева. Я вам скажу: я на него просто не нарадуюсь.

– Любите, значит, своего младшего? – Стрепетов в упор посмотрел на хозяйку дома. – А где он сейчас, кстати?

Похоже, вопрос застал женщину врасплох. Она открыла было рот, затем снова закрыла. Утерла ладонью пот со лба. Вздохнула.

– Да вот не приходил еще сегодня вечером. Бегает где-то, шельмец. Гуляет. Дело-то молодое.

Участковый с сомнением посмотрел в окно. Дождь все не унимался, все так же барабанил по стеклам. И в этот момент дверь в комнату слегка приоткрылась, и кто-то посмотрел в щель. Участковый успел только заметить отблески света в двух неестественно круглых белых глазах с большими зрачками на высоте примерно метра от пола. Впрочем, стоило лишь ему слегка обернуться, как и это наваждение исчезло.

– Сколько же ему сейчас? – спросил он.

– Двадцать восемь, – ответила хозяйка. – Но в душе он так и остался пятнадцатилетним.

– А ночует он здесь?

– Конечно. Здесь. Дом большой, а у Степки своя жизнь, он один живет, в старой избе.

– Я в курсе. Мы с ним уже сегодня побеседовали.

Маргарита Васильевна, похоже, собиралась что-то спросить, но тут на поясе участкового опять ожила рация. Алексей Петрович взял ее в руки, прислушиваясь к сумасшедшему треску и хрипам.

– …налажена в ближайшие несколько минут. Будьте предельно осторожны, – отчетливо произнес вдруг совершенно незнакомый Стрепетову голос, после чего вновь наступила полная тишина.

Участковый хотел было засунуть рацию обратно в чехол, но тут заметил, что на черном корпусе прибора и на жидкокристаллическом дисплее появились пятнышки странного желтого налета. Он достал носовой платок и тщательно протер рацию.

– Да вы чай-то пейте, – снова сказала хозяйка. – Он, поди, уж остыл совсем.

Стрепетов поднес чашку к губам. Тут же пронзительно, тягуче заныло где-то в груди, возле сердца. «Я на самой грани, – подумалось ему. – На самой-самой грани…»

Из телевизора доносились чьи-то отчаянные вопли, брань и выстрелы.

– Хороший чаек, крепкий, – ласково сказала Маргарита Васильевна, нависая над столом массивным бюстом.

Стрепетов пригубил чай. Обостренные чувства тут же зафиксировали посторонний неприятный привкус.

– Пей, пей, милый человек, – ведьма наклонялась к нему через стол все ближе и ближе, ее голубые глаза с накрашенными ресницами, не мигая, заглядывали прямо ему в душу. Сопротивляться этому пожеланию было почти невозможно. И он, конечно, выпил бы.

Если бы Маргарита Васильевна случайно не зацепила грудью свою свечу на столе.

Опрокинувшись, свеча погасла, и все наведенное исчезло в один миг. Симпатичные обои на стенах исчезли, обнажив покрытые плесенью и паутиной черные бревна сруба, увешанные сушеными лягушачьими шкурками и связками косточек, больших и малых. В надкушенном пирожке на столе зашевелились черви. У самой Маргариты Васильевны появился длинный кривой желтый клык, проросший прямо сквозь нижнюю губу. Участковый вскочил на ноги, опрокидывая от себя тяжелый стол вместе с колдуньей. Та охнула, падая на спину, и тяжко ударилась затылком об угол печи. Существо, маскировавшееся под будильник, с истошным визгом метнулось Стрепетову в лицо и вцепилось в него добрым десятком то ли когтей, то ли зубов. Двуногое низкорослое черно-белое создание, немного похожее на толстого лемура, выбежало из комнаты, сжимая в одной из передних лап огромный нож, и с ходу попыталось вонзить его в ступню участковому. Он отшвырнул уродца прочь ударом ноги и одновременно, схватив за кожистое крыло, сорвал с себя первую тварь. Исцарапанное лицо горело, как в огне, по щекам потекли струйки крови. Стрепетов размахнулся и несколько раз с силой ударил существом о дверной косяк, пока то не затихло. Мерзкий лемур, выронив нож, тихо поскуливал у стены, тараща круглые выпученные глаза и пытаясь незаметно сгруппироваться для прыжка. Стрепетов подобрал нож, и вовремя – тот бросился снова. Блокировав атаку, Алексей Петрович наугад пырнул тварь ножом и попал куда-то в мягкий живот. На руки выплеснулась горячая кровь, и лемур, взвыв, рухнул участковому под ноги. Тут же сверху, с абажура, на Стрепетова свалилось что-то скользкое и холодное, и он с отвращением стряхнул с себя толстую гадюку. Змеи выползали отовсюду – из щелей в полу, из ящиков комода, из кухонной посуды и мешков с крупами. Зашевелилась деревянная крышка на кадке с водой, кто-то или что-то пыталось вылезти оттуда, но разбухшие от воды ушки заклинили в прорезях, и крышка не поддавалась. Большой удав медленно спускался головой вниз по шторе. В довершение всего к горлу подкатила тошнота. Все поплыло перед глазами, участковый пошатнулся, упал на колени, и его вырвало прямо на пол плохо пережеванными червями и кровавыми сгустками.

– Стрепетов! – послышалось из рации. – Стрепетов, ответьте! Прием, Стрепетов!

Задыхаясь, он все-таки достал прибор и нажал тангенту.

– На связи… – почти прошептал он в микрофон, не сводя глаз с умирающего лемура. Он был абсолютно уверен, что тот, несмотря на рану, снова кинется, стоит лишь на мгновение отвернуться.

– Стрепетов, слушайте внимательно. С вами говорит полковник Свиридов, Федеральная служба безопасности России, тринадцатый отдел. Сохраняйте спокойствие и не делайте резких движений. Как поняли, прием.

– Твою мать, – слабо отозвался Алексей Петрович.

Удав со шторы медленно перетекал на пол, высовывая язык и не сводя с участкового пристального неподвижного взгляда. Сознание исправно фиксировало, но отказывалось воспринимать происходящее.

– Стрепетов, – сказал неведомый полковник, – вы попали в очень сложную ситуацию. Но вам ничто, повторяю, ничто не сможет угрожать, если вы в точности будете исполнять мои инструкции. Пожалуйста, опишите текущую обстановку.

И Стрепетов описал обстановку – в первых пришедших на ум выражениях, которые в обиходе обычно называют многоэтажными, а в сериалах заглушают длинными «бипами».

– Пожалуйста, конкретизируйте, – невозмутимо отозвался полковник. – Я должен хорошо представлять себе, что в данный момент происходит. Иначе оказывать вам удаленную помощь окажется весьма затруднительно.

– Ладно, – сказал участковый. – Здесь кругом змеи. Со всех сторон. Смотрят на меня. Еще какая-то толстая тварь атаковала с ножом. И еще одну я, кажется, убил. И саму хозяйку, похоже, тоже убил.

Кровь с исцарапанного лица продолжала стекать, капала на пол, на руки Стрепетову, на рацию.

– Не делайте никаких резких движений и оставайтесь на связи, – снова сказал полковник Свиридов. – Скажите, существо, с которым вы вступили в контакт, пользовалось источником переносного огня?

– Чего? – переспросил участковый.

– Керосиновая лампа. Лампадка. Свеча. Кадило, наконец.

– Свеча. Была свеча. Сейчас потухла.

– Вы ее видите?

– Да, вижу.

– Как далеко от вас?

– В нескольких шагах. На полу лежит. Тут стол опрокинулся…

– У вас при себе есть спички?

– Нет.

– А возле свечи? На столе был коробок?

– Сейчас… ага, вижу. Тоже лежит на полу, рукой могу дотянуться.

– Отлично, – сказал Свиридов. – Осторожно, медленно, сначала дотянитесь до коробка. Затем медленно, без резких движений подберитесь к свече и зажгите ее. Можно прямо на полу. Действуйте.

Спокойные указания полковника ФСБ, как ни странно, вернули несчастному участковому присутствие духа. Матерясь вполголоса, он осторожно, на четвереньках, приблизился к свече, чиркнул спичкой и зажег ее. Затем наклонил, уронил несколько капель стеарина на пол и прилепил к ним основание свечки.

Сразу стало заметно светлее. Змеи исчезли, на стенах сруба снова проявились обои. Лемур истаял по частям, снизу вверх. Дольше всего держались глаза, но через несколько секунд и они исчезли. Затем унялась боль в исцарапанном лице.

– Стрепетов? Доложите ситуацию, – потребовал полковник.

– Свечу зажег. Кажется, стало лучше.

– Что значит «лучше»? Реальность зафиксировалась? Вы ощущаете сдвиги?

– Мракобесие, твою мать, – сказал Стрепетов. – Вот что я ощущаю.

– Пожалуйста, будьте собранны. Еще ничего не закончено. Зафиксировалась ли реальность?

– Блин… наверное, да.

– Отлично. Пока горит свеча, вам ничего не угрожает. Вы можете спокойно передвигаться. Скажите, вы уверены, что существо убито?

– Какое именно?

– Я имею в виду хозяйку дома.

Алексей Петрович мысленно застонал. Теперь на нем, похоже, еще и труп. И как прикажете отписываться потом в районе от всего этого?

Он подошел к телу. Придавленное столом, оно лежало неподвижно. Ноги в колготках и домашних мягких тапочках торчали из-под скатерти под неестественным углом. Дыхания не было, и глаза уже остекленели.

– Уверен, – сказал он.

– Не обманывайтесь, – заявил Свиридов. – С вероятностью восемьдесят процентов это не так. Вы должны точно выполнить еще ряд действий. Готовы?

– Готов.

– Два условия, жизненно важных. Первое – свеча должна гореть. Какой длины огарок?

– Где-то сантиметров десять.

– Этого достаточно. Следите, чтобы она не потухла. Можете поставить ее повыше, чтобы случайно не наступить. Второе условие – вы должны беречь рацию и постоянно оставаться на связи. Как поняли?

– Понял я, понял. Беречь рацию.

– Стрепетов, пожалуйста, отнеситесь ко второму условию очень внимательно. Держите рацию постоянно на виду. Не позволяйте ей трансформироваться. Мы не можем полностью оградить прибор от телеметрических аберраций.

– Чего? По-русски, пожалуйста, говорите со мной, товарищ полковник! У меня всего восемь классов средней школы! Я в вашем словесном по… в ваших научных терминах не разбираюсь!

– Стрепетов, еще раз призываю вас сохранять присутствие духа. От этого сейчас в первую очередь зависит ваша жизнь. Повторяю: вы должны постоянно следить за рацией. Не позволяйте ей изменять форму и цвет. Если это произойдет, связь будет утеряна. Прямо сейчас проверьте ее состояние.

Алексей Петрович повертел рацию в руках. Передняя панель как будто была в норме. Но вот с другой стороны…

– Товарищ полковник, вижу странные желтые пятна на задней части корпуса. Я их стираю-стираю, а они снова выступают. Что это такое может быть?

– В дальнейшем вы получите исчерпывающие объяснения. Сейчас на них нет времени. Попробуйте удалить пятна.

– Легко, – сказал участковый, вытирая рацию о скатерть.

– Отлично, капитан. Теперь…

– Я старший лейтенант, – поправил Стрепетов.

– С этой минуты – капитан. Пожалуйста, не перебивайте и слушайте очень внимательно. Вы должны сделать следующее…

Человек с забинтованной головой, лежавший на диване в доме Звягиных, зашевелился, заерзал под толстым стеганым одеялом и открыл глаза.

– Ну привет, – сказал ему Дима.

– Ты кто? – со стоном спросил незнакомец.

– Нет, брат, это ты мне скажи, кто ты такой и почему бродил в полночь по моему двору, в такой ливень, в одних подштанниках и с разбитой башкой. Пошто жену мою напугал?

– В каких… подштанниках… жену…

– Лежите, лежите, – вмешалась Лена, увидев, что ночной пришелец пытается сесть на постели. – У вас сотрясение – сто процентов. Повезло еще, что на голове простое рассечение. Но вставать вам решительно нельзя. Утром подумаем, как вас в больницу отправить, а пока отдыхайте.

– Блин, я уазик разбил, – печально сообщил мужчина, как будто это могло хоть что-нибудь объяснить. – Это Подгорск?

– Ну ясен пень, Подгорск! – нетерпеливо ответил Дима. – А ты куда ехал-то?

– К вам. К вам и ехал. В смысле – не к вам лично, а в поселок ваш.

– Среди ночи?

– Ну да. Вызов же был.

– Какой еще, блин, вызов?

– Так в район же позвонили по 02, сказали – девка к вам поехала и пропала. Ну вот они меня и послали… в смысле – проверить и доложить.

– И ты, стало быть, кто у нас?

– Так участковый я из Изломова. Старший лейтенант Хорошенко Василий. Подгорск – моя территория. Меня все знают, я двенадцать лет уже работаю, на пять деревень. В Подгорске только редко бываю.

– Точно, – сказал Дима. – Я тебя как-то в сельсовете видал. Точно. А что за девка?

– Без понятия. Какая-то Марина Златовойская.

– Не знаю такой, не слыхал. И как же ты, старлей, уазик разбил? И почему без одежды? Так и ехал, что ли?

– Нет, конечно. – Хорошенко прикрыл глаза, собираясь с мыслями. – Наверное, парень этот форму снял… Е-мое, моего табельного, что, тоже нет?

– Все, что есть, – на тебе. Ты давай не отвлекайся, что за парень?

– Дурковатый какой-то… Кто ж знать мог, ночь, ливень… Тут, почти перед деревней уже… Я только повернул – у вас тут горочка такая на въезде, а перед ней поворот – а он на дороге стоит прям впереди и руками машет, как ветряная мельница. Ну я руль в сторону и в кювет. И прямиком в березу. Вот башкой-то и саданулся. Потом… Помню, как он в окно смотрел. Фары светили. Он без шапки был, волосы мокрые. Высокий. Взгляд, говорю, дурковатый такой. Вроде выбритый, а на подбородке несколько волосинок длинных. Все губами шевелил, как будто говорил чего. Потом капец, не помню ни фига. Где вы меня нашли?

– Здесь и нашли. Ты, видать, в беспамятстве как-то добрел. Наш дом первый на въезде. Мы тебя тут, можно сказать, подобрали, башку забинтовали, спиртом растерли. Теперь лежи отдыхай. Грейся.

– Спасибо, – тихо сказал участковый. – А вы знаете, кто это? У него мое табельное.

– Конечно, знаем, – сказал Дима. – Лешка это юродивый, кто ж еще. Маргариты Васильевны Стрепетовой сын. Да он дурной, но безобидный. Бывает, стащит чего, потом выбросит где-нибудь в кусты. Ему на фига твоя форма или ПМ? Так, поиграть просто.

– Ой, не знаю, – вздохнула Лена. – С пистолетом плохие игры.

– Оно так, – согласился Дима. – Вот что. Ты, старлей, отдыхай, а я схожу к Стрепетовым, со Степаном потолкую. Там, кроме пистолета, еще что-нибудь было? Наручники, рация, дубинка? Не знаю, что еще вам положено брать на выезд.

– Ага, – сказал участковый. – Автомат Калашникова и баллон с «черемухой»… Ничего этого у меня нет. Наручники за свои деньги на китайском рынке покупал, так и те мудак один сломал недавно по пьяному делу. Да я на вызовы езжу – табельное с собой не беру. Сегодня вот взял… на свою голову.

– Да не боись, – улыбнулся Дима. – Вернем твой ПМ.

– Полнолуние сегодня, – напомнила жена. – Ты возьми еще кого с собой. Мало ли что.

– А, ну я Коляна позову, он не откажет. Это сосед мой, Просеков Николай. Мужик – кремень, – пояснил он участковому.

– Слышь, – сказал Хорошенко, – там вот что. Она, по ходу, к нему и ехала.

– Не понял. Кто к кому?

– Марина Златовойская к Степану Стрепетову. Говорят, это его девка.

– Нет у него никакой девки. И даже не помню, чтоб была когда.

– Ай, да откуда тебе знать, – возразила Лена. – Чужая душа – потемки.

– Ладно, разберемся, – сказал Дима. – Ждите тут, короче.

Ростовчане Стрепетовы переехали в Подгорск в две тысячи первом году. Алексею тогда было шестнадцать, Степану – двадцать пять. По словам Маргариты Васильевны, до пятнадцати лет Леша рос совершенно нормальным парнем, пока не случилось то, что случается почти со всеми – несчастная любовь. Но то, что благополучно переживают миллионы других подростков, Леша пережить не смог. Девчонка, с которой у него развивался бурный роман, неожиданно его бросила, и рассудок мальчика повредился. В надежде, что все еще можно поправить, Стрепетовы переехали в Сибирь, подальше от всего, что могло бы напомнить парню о тех событиях. Но шизофрения не лечится и не проходит сама.

Уже здесь, в Красноярске, его оформили в психиатрическую клинику. Но Леша там пролежал недолго. Приехав однажды повидаться с сыном, Маргарита Васильевна увидела на его теле многочисленные следы побоев. После разговора с главврачом женщина выяснила, что все лечение сводится к регулярному употреблению успокаивающих таблеток. Рассудив, что таблетки она может давать ему и сама, она забрала его обратно в Подгорск.

С тех пор он так и бродил по деревне, что называется, не от мира сего. К его причудам все быстро привыкли. В спокойном состоянии он гулял, подходил к людям, о чем-то заговаривал, что-нибудь спрашивал. Мужиков просил научить его работать бензопилой, или чинить машину, или рубить сруб. Его учили, но он все тут же забывал. Иногда его можно было увидеть медленно бредущим куда-то, размахивающего руками и разговаривающего с невидимым собеседником. По ходу такой странной беседы Леша мог остановиться, наклонить голову набок, словно прислушиваясь к далекому голосу сверху. «А? Что? Как?» – переспрашивал он в таких случаях. И, видимо, получив ответ, двигался дальше.

Иногда Леша тырил вещи односельчан. Не всерьез, а так, поиграть. Возьмет в чужом дворе велосипед, покатается на нем, да и бросит. В таких случаях люди шли прямо к его родителям, и тем, как правило, быстро удавалось получить признание и вернуть пропажу.

Еще он любил играть в других людей. Называя себя чужим именем, Леша талантливо перевоплощался в нового человека, сопровождая свою игру большим количеством тщательно выдуманных мелких деталей чужой жизни. Впрочем, иногда люди замечали, что детали эти не всегда выдуманные, и дивились – откуда юродивый узнал о том, чего как будто никто знать не мог.

Каждое полнолуние его состояние ухудшалось. Леша становился агрессивен, громко и гадко бранился, кидался камнями и грязью в прохожих и в окна домов. Особенно не любил он молодых девчонок и мог изрядно напугать иную, погнавшись по улице за ней с какой-нибудь дубиной. Чтобы купировать такое состояние, мать давала ему двойную или тройную дозу лекарства, а на само полнолуние для верности запирала дома.

Но иногда он сбегал.

Как бы то ни было, к его проявлениям все подгорчане быстро привыкли и воспринимали их как данность. Трактовали, конечно, по-разному: одни просто считали Алексея психом, больным, другие говорили, что он одержим бесами, третьи верили, что он «сидит на контакте» с враждебной человечеству инопланетной цивилизацией. На линию поведения в отношении больного эти расхождения никак не влияли.

Вскоре после переезда Стрепетовы открыли в Подгорске небольшой магазин. Глава семьи Петр Ильич и Степан к тому же стали понемногу охотиться, продавать соболей. Семья быстро стала одной из самых зажиточных в деревне.

В две тысячи пятом году Петр Ильич умер от инфаркта, а в деревне появился еще один предприниматель с магазином, и дела у Стрепетовых пошли похуже. Маргарита Васильевна стала сдавать физически, а Степан – пить. С тех пор Алексей чаще оставался без присмотра. Но все же ни в какие серьезные истории он не попадал. До сих пор…

Пес выл почти непрерывно. Дверь в старую избу, жилище Степана Стрепетова, была заперта, но внутри горел свет. Хозяин на стук не отзывался.

– В окошко постучи, – сказал Просеков. Звягин, промокший до нитки, снова соскочил с крыльца под ледяной дождь. Обойдя дом с угла, он заглянул в окно.

– Колян, ломай дверь! – заорал он сквозь дождь.

Здесь же, возле двери, среди прислоненных к стене ломов и лопат, Колян приметил гвоздодер. Схватил, отжал замок.

Почти сплошная полоса крови тянулась от двери к табурету, к которому было примотано веревкой тело Степана Стрепетова. Под табуретом густо поблескивала большая черно-багровая лужа. У Степана был начисто снесен затылок. К полностью залитой кровью футболке со спины присохли мелкие кусочки кости и мозгового вещества. Мозг был виден и в огромной дыре на месте затылка.

– Мюллер на допросах любил заглядывать пленным в голову… – пробормотал непрошибаемый балагур и бывший десантник Колян.

– Не смешно! – оборвал его Дима. – Пошли проверим Маргариту.

Человека в дождевике они заприметили, подойдя к колодцу. Человек вытаскивал из заднего входа времянки, приспособленной под магазинчик, большой тяжелый мешок. Рядом, у калитки, горела двухсотваттная лампочка-переноска, питавшаяся от генератора, и в ее свете действия человека были отлично видны. Оставив дверь открытой, человек поволок мешок по тропинке в их сторону.

– Не пойму, это Леха или нет? – шепотом спросил Дима.

– Кажись, он. Да неважно, надо вязать. Давай сюда, за мной.

Слегка пригнувшись, Колян быстро перебежал за угол дровяника и прижался к боковой стенке из набитого на столбы обрезного теса[3]. Дима метнулся за ним. Сквозь щели отлично просматривалась тропинка и медленно перемещающийся по ней человек с мешком. Он уже миновал самый темный участок и теперь входил в зону, освещаемую светом из окон дома Маргариты Васильевны.

Колян толкнул Диму локтем и молча указал пальцем на моток тонкой проволоки-вязанки, висящий на столбе.

– Для начала этим скрутим, – прошептал он. – Сейчас, только зайдет за угол…

Поравнявшись с дровяником, мужик в дождевике неожиданно бросил мешок и выпрямился. Он стоял всего в пяти шагах от них, отделяемый лишь тонкой щелястой стенкой, и медленно расстегивал плащ. Затем вытащил из-за пояса какой-то светлый предмет и поднес его к лицу.

– На связи! – произнес он достаточно громко для того, чтобы его услышали сквозь шум дождя. – Сколько?

– Это он, точно, – чуть слышно прошептал Дима.

– Понял, две боевых единицы, – сказал Алексей Стрепетов. – Есть на поражение.

Юродивый повернулся к ним лицом, и стало видно, что под дождевиком скрывалась форма офицера полиции. В правой руке Стрепетов сжимал табельное оружие участкового Хорошенко. Медленно он поднял руку и направил пистолет в их сторону.

– Что? – вдруг переспросил он кого-то невидимого. – А-а, понял.

И снял пистолет с предохранителя.

– Не ссы, он нас не видит, – тихо-тихо, одними губами, проговорил Колян.

Стрепетов снова вытянул руку, целясь куда-то в угол.

– Так? – спросил он. И, видимо, получив какой-то ответ, сместил руку влево. – Так? Так?

В следующую секунду грохнул выстрел. В лицо Диме брызнули щепки. Во лбу Коляна образовалась аккуратная маленькая дырочка, из которой выплеснулась алая струйка. Он нелепо взмахнул руками и упал возле початой поленницы.

Стрепетов выстрелил снова, но Дима успел упасть на землю и перекатиться в сторону. Третья пуля слегка зацепила ему голень, четвертая просвистела над головой. Затем раздались сухие щелчки. В обойме кончились все патроны.

– Что ж ты, сука, делаешь! – заорал Дима, вскакивая на ноги. – Иди сюда, ублюдок!

Лешка Стрепетов швырнул в него пистолетом, но не попал. Дима кинулся на юродивого, с ходу и от души врезал ему в ухо с правой и тут же добавил с левой в челюсть. Но эти два удара, хоть и могли свалить почти любого мужика, почти не причинили вреда Стрепетову. Словно клещами, он обхватил Звягина за туловище и внезапно впился зубами ему в щеку. Завопив от боли и ярости, Дима задергался, осыпая голову и спину противника градом бесполезных ударов. Не ослабляя хватки, Стрепетов поднял его в воздух, словно соломенную куклу, и со страшной, нечеловеческой силой швырнул в сторону. От удара о землю у Звягина перехватило дыхание и потемнело в глазах. Он поднялся на четвереньки и тут же получил страшенный удар сапогом в голову, после которого наступила кромешная тьма.

– …и что же вы теперь-то будете говорить, разлюбезнейшая Маргарита Васильевна? – сквозь ватное розовое облако боли донеслось до Диминого сознания. Болели неестественно вывернутые и связанные за спиной руки, толстая веревка туго врезалась в щиколотки. Голова раскалывалась, зверски саднила прокушенная щека. Едва сдержав стон, он осторожно приоткрыл глаза. Без сомнения, он находился в доме Маргариты. И был он не просто связан, а примотан веревкой к массивной лавке, придвинутой к стене. Бок о бок с ним таким же образом был примотан мертвый Колян Просеков.

В кухне Маргариты царил разгром. По всему помещению разлетелись осколки посуды и стеклянных банок, раздавленные и целые пирожки, чайные ложки, разорванные пакетики с приправами, картофельные очистки. Около перевернутого помойного ведра валялся большой плюшевый медведь-панда с кухонным ножом в животе. В самой середине помещения в большой луже блевотины плавали останки настольных механических часов, а в метре от них прямо на полу горела свеча. Сама хозяйка лежала недвижно у печи, придавленная опрокинутым столом, а виновник всего этого безумия в данную минуту старательно засыпал ее солью из того самого мешка. Он был одет в форму участкового. К поясному ремню зачем-то был прицеплен полотняный мешочек, из тех, в каких обычно хранят сушеные травы. Фуражка и дождевик висели у дверей на вешалке.

– Что-то вы задергались, заволновались. Правильно, Маргарита Васильевна, правильно. Есть повод волноваться-то.

Стрепетов высыпал всю соль и теперь стоял над своей жертвой, глядя на нее сверху вниз.

– И чем же это вы собирались меня опоить, уважаемая? Да вы не молчите, что уж теперь-то. Рассказывайте, облегчите душу. Ой, да полно корчиться, не поможет. Соль препятствует трансформации, так-то. Тайну вам открою, Маргарита Васильевна. Сегодня ночью здесь была проведена спецоперация при участии ФСБ России. Вы, голубушка, давно уже были у них под колпаком. К утру приедут за вами, заберут. Но вы-то уж мне поведайте про девушку пропавшую, Златовойскую Марину. Уж вы-то ведь точно знаете, где она. Вы и Степан, да. Отвечайте же!

Он наклонился над телом и внезапно отшатнулся, словно покойница попыталась схватить его за ногу. Из своего полотняного мешочка бережно извлек желтую пластмассовую коробочку из-под детского какао «Nesquik», с дурацким зайцем спереди, тщательно осмотрел ее со всех сторон, затем протер рукавом. Недовольно хмыкнул. Поднес к лицу так, как обычно подносят портативную рацию, и снова, как на улице, произнес:

– На связи!

Затем застыл, словно слушал ответ.

– Так точно, горит. Вторую зажег, – сообщил он коробочке. Потом, после новой паузы: – Понял.

Несмотря на боль, Звягин в полном объеме осознавал весь ужас ситуации. Однажды он видел мужика, который разговаривал с трехлитровой банкой пива. Но у того была натуральная «белочка», к тому же банка ему не отвечала. Из «Несквика» Алексею явно кто-то отвечал. Даже не просто отвечал, а приказывал.

Не опуская «Несквика», безумец вышел в сенки и через минуту появился снова с большим садовым секатором в руках.

– А это законно? – спросил он, остановившись на мгновение. И тут же, словно заглаживая неловкость от глупого вопроса, выкрикнул: – Так точно, понял, товарищ полковник!

Он присел возле трупа своей матери, осторожно снял с ее ног тапочки. За спиной Стрепетова Диме не было видно, что он там делает.

– Вы думаете, никто не знает, в чем ваша колдовская сила? – продолжал Стрепетов. – А я вам сообщу: просчитались вы. Сейчас я вам колдовскую силу-то оттяпаю…

Послышался противный хруст, и Алексей брезгливо отшвырнул что-то от себя. Это что-то подкатилось почти к самой лавке. Не веря своим глазам, Дима сообразил, что смотрит на отрезанный большой палец ноги с накрашенным ногтем.

– Ну что? – довольным голосом спросил Стрепетов. – Утекает силушка-то в дырочку, а? Вот так-то! А то ишь, развели тут мракобесие…

Снова секатор, и снова хруст. Звягину стало совсем худо.

– А может, в печку? – спросил вдруг Стрепетов у своего невидимого собеседника.

И, видимо, получив положительный ответ, поднялся и обернулся.

Их взгляды встретились.

– Полковник, полковник, одно из них ожило! Смотрит на меня, – в голосе Стрепетова послышались испуганные нотки. – Оно смотрит, смотрит… И трансформируется… Горит, да, горит, – он бросил мимолетный взгляд на свечу на полу. – Нет, соли нет больше. Всю высыпал.

Алексей замер, чуть склонив голову набок и задумчиво теребя в ладони второй отрезанный палец матери. Замер так, словно слушал чью-то длинную речь. Потом многозначительно кивнул и сказал:

– Понял, товарищ полковник. Сделаю. Есть оставаться на связи.

Палец скользнул в карман кителя. Боком, не сводя глаз с Димы, Алексей прошел мимо и снова вышел в сенки.

Вернулся он с канистрой бензина. Открыл крышку и стал понемногу выливать горючее дорожкой от газового баллона к дверям.

«А ведь он и впрямь хочет меня живьем сжечь!» – понял вдруг Звягин.

– Лешка, – окликнул он Стрепетова. – Ну что ж ты делаешь, а? Разве так можно? Ведь мы же дружили… Ведь ты же приходил ко мне мультики смотреть. Ты что, забыл? «Ну, погоди!» смотрели у меня, потом «Алешу Поповича», детворы столько было…

– Алешу Поповича, – нерешительно повторил Лешка, и по лицу его скользнула тень улыбки. Но тут же она сменилась гримасой отвращения. – Нет! Не заговаривай со мной! Ты мне ничего не сделаешь! Свеча горит! Нет тебя, нет! Тьфу!

Он снова принялся плескать вокруг себя бензин, но уже не дорожкой, а как попало. Капли горючего падали в опасной близости возле свечи.

– Стой, Лешка, стой! – взмолился Дима. – Ты вспомни, как мы вместе на покос ходили. Сколько мужиков было, а ты стог научился сверху приминать. Ты помнишь, как тебе нравилось?

Стрепетов замер на месте.

– Высоко, – совсем другим голосом проговорил он. – Все вокруг видно!

– Вот молодец, вот… ты вспоминай, вспоминай… Тебе ведь матушка же говорила, что ты умница. Худого только не делай, и все будет хорошо – так ведь говорила тебе, а?

– Нет, – сказал Стрепетов и отступил на шаг.

– Да, Леша, да. Так она говорила, ты вспомни, вспомни. Нельзя худого делать.

– Я не делаю!

– А бензин зачем, Леша? Нельзя бензин, пожар будет, а это худо, очень худо.

– Здесь нечисть! – выкрикнул Стрепетов, махнув в сторону Димы канистрой. – Здесь спецоперация! Мне полковник сказал!

– Какой полковник, Лешка? Нет никакого полковника.

– По рации сказал, – пояснил юродивый, показывая Звягину желтую коробочку с зайцем. – Полковник Свиридов, из ФСБ России…

– Да что ты, разве ж это рация? Это ж упаковка просто, из-под какао.

Стрепетов уставился на «Несквик» так, словно увидел его первый раз в жизни. Стал лихорадочно тереть коробочку рукавом. Затем в ужасе посмотрел на Диму. Затем снова на «Несквик».

– Полковник, полковник, прием! – закричал он. – Что-то происходит! Начались эти… аберрации… Она теряет форму, меняется, желтеет… Я боюсь… Что? Что? Я вас не слышу… Зачем? Зачем?

– Нет никакого полковника, – снова сказал Дима. – Это просто игра. Нехорошая игра, Леша. Не надо в нее играть.

– Нет! – взвизгнул Алесей и снова отступил на шаг, задев при этом свечу. Она упала и тут же потухла. Он метнулся было в сторону, остановился, втянул голову в плечи, затравленно озираясь по сторонам.

– Полковник, свеча потухла… Сдвиг, сдвиг, все сползает, – пожаловался он в «Несквик». Затем, точно не веря своим глазам, осторожно открыл коробочку и понюхал. Выронил ее из рук, сел на пол и тихо и горько заплакал.

Спустя пару месяцев участковый Хорошенко, как и обещал, приехал в гости к Звягиным. Посидели втроем за столом, выпили, помянули Коляна и Стрепетовых.

Отдельно выпили за Лешку, за мир и спокойствие в его душе.

– Его, считай, сразу в психушку поместили, теперь уж, поди, на всю жизнь. Экспертиза сразу шизофрению подтвердила, – сказал старлей.

– Ясен пень – на всю жизнь, – сказал Дима. – У него же больше нет родственников.

– На самом деле есть. Старшая сестра. Она к тому времени, как у него крыша съехала, уже замужем была. Потому в Ростове и осталась. Так вот, она рассказала, что Марина Златовойская – это и есть та девушка, из-за которой у него сдвиг по фазе и произошел. И, слышь, там не просто несчастная любовь была. Она была старше его на два года, уже прожженная вертихвостка, а он – пацан пятнадцатилетний, доверчивый. Он для нее как игрушка был, забава временная. С братом своим он ее в постели застал однажды, вот что. Там, прямо на месте, и сдвинулся. Брат потом всю жизнь себя за это винил, ни с одной женщиной больше не сошелся. А Маргарита Васильевна в курсе была, Степана покрывала, а Лешке гадости про невесту говорила, все хотела, чтобы он отлип от нее, только он не верил. И, по ходу, он сам и сообщил в милицию о ее пропаже. Просто позвонил по 02. И еще – когда он пришел домой в моей форме, мать попыталась дать ему лекарство. В чае растворила, но он догадался как-то.

– Да-а, – проговорил Дима. – Вот ведь… Жалко его. Всех жалко. Никогда в жизни не слышал, чтобы человек так горько плакал. Поди ж ты, чуть не убил меня, а мне все равно его жалко.

– Ну давайте, что ли, еще по одной, да поеду я, – сказал Хорошенко.

Они выпили, помолчали. За окном, в сказочной тишине, медленно кружились большие белые снежинки.

– Красиво тут у вас, – вздохнул участковый.

– А я крестился недавно, – сказал неожиданно Дима.

– Зачем?

Дима пожал плечами.

– Ну как сказать – зачем… Шизофрения, это конечно… Но ведь был еще кто-то. Тот, кто говорил с ним через банку какао. Кто руку его со стволом на нас направлял. Был.

– Да ладно, – махнул рукой старлей. – Не гони волну. Мало ли что может психу в башку взбрести.

Звягин покачал головой.

– Нет, в случайности я не верю. Там логика была. Какая-то странная и очень злая логика.

– Ну а крещение тут при чем?

– Ну как же… Ведь должно же быть, не знаю, равновесие какое-то. Если есть такое… такая сила, то должна быть и другая. Которая ей противостоит.

– Бог, что ли?

– Как хочешь называй.

– Жаль только, что он прямых советов через какую-нибудь пепси-колу не дает, – засмеялся Хорошенко.

– Мы и без пепси-колы с ним всегда на связи, – сказал в ответ Дима.