Самородок

Глава 7

Достославлен посмотрел сверху вниз и произнес, обращаясь к присутствующим:

— Рабская душонка — защищать хозяина даже от своих освободителей…

— Это ты, что ли, освободитель? — фыркнул Войта. — Лакейская душонка: единственное стремление — сесть на чье-нибудь место и начать кем-нибудь понукать. Сто́ящая цель для северского движения объединения…

— Не смей своим грязным языком говорить о самом святом начинании чудотворов! — сурово сдвинув брови, изрек Достославлен. — Не думай, что здесь некому призвать тебя к ответу за оскорбление чудотворов Славлены!

А может, и не так глуп был этот Достославлен, просто ни во что не ставил публику, перед которой играл столь бездарно. Впрочем, и Литипа, и Трехпалый смотрели на это снисходительно.

— Уж не ты ли призовешь меня к ответу? — скорей устало, чем презрительно спросил Войта.

— А ты считаешь, у меня не получится? — удовлетворенно, сверху вниз улыбнулся Достославлен. И стоило обратить внимание на это удовлетворение, но Войта понимал хитрость как искусство обмана, а не как умение безнаказанно сделать подлость. И врезать Достославлену очень хотел. А потому предложил с усмешкой:

— Выйдем, проверим?

Войта был уверен, что Достославлен откажется, но тот неожиданно поднялся, будто только и ждал, когда ему дадут по зубам. А в том, что именно Достославлен получит по зубам, Войта не сомневался — слишком тот был мягкотелым.

На заднем дворе еще не стемнело, но было сумрачно — солнце давно скрылось за высокой стеной, окружавшей университет. Не двор был — дворик, там едва поместилась поленница, колода с воткнутым в нее топором, козлы для пилки дров и бочка с дождевой водой.

Достославлен имел гордый и уверенный вид, смотрел сверху вниз и ни слова не говорил — будто от переполнявшего его презрения. В дверях он пропустил Войту вперед, давая понять, что опасается удара в спину, — ничего больше не оставалось, как пройти первым, а заодно показать, что удар в спину пугает только плохо обученных слабаков.

Войта прошел на середину дворика и повернулся к Достославлену лицом — тот стоял на пороге, даже не спустившись на две ступеньки вниз. И Войта уже хотел рассмеяться над трусостью противника, как тот его ударил. Удар чудотвора, даже не очень сильный, выбивает воздух из груди, а направленный в лицо ломает шею. И в этом Достославлен оказался мастером — не убил, не покалечил, просто хорошенько толкнул. Войта опрокинул козлы и колоду, грохнувшись на них спиной, даже не сразу понял, что произошло, — не мог вздохнуть, не мог вскрикнуть от оглушительной боли, не мог шевельнуться…

Чудотворы не применяли свое смертельное оружие друг против друга — это считалось низостью, непозволительной ни при каких обстоятельствах, но по неписаным законам на удар можно (и нужно) было ответить ударом. И любой на месте Войты ответил бы Достославлену еще не отдышавшись, непроизвольно, не задумываясь. Любой — только не Войта.

Достославлен улыбался снисходительно, с презрением. И не уходил, глядя сверху вниз. От нехватки воздуха уже темнело в глазах, когда Войта наконец судорожно вдохнул — и тут же закашлялся от попавшей в горло крови. Кашель сделал боль невыносимой — и не в спине, которой Войта ударился о козлы, а в ребрах, простреливающей по кругу и парализующей любое движение.

— В следующий раз ты подумаешь, прежде чем глумиться над нашими начинаниями, — Достославлен сказал это негромко и назидательно.

Войта думал, что примирился с потерей способности к удару… Нет, не примирился — просто выбросил это из головы. И, стараясь не кашлять, не мог как следует вдохнуть и хоть что-нибудь ответить. Для энергетического удара не нужен вдох…

Он ждал, что Достославлен гордо развернется и уйдет, но тот не двигался с места, будто наслаждаясь видом поверженного противника. В сумерках все ярче светились дурацкие пуговицы на его рубашке — будто от самодовольства их хозяина. И до Войты не сразу дошло, что Достославлен стоит вовсе не для того, чтобы полюбоваться милой сердцу картиной, а всего лишь тянет время — если он вернется в трактир слишком быстро, никто не поверит, что он победил честно. В полной мере осознавая подлость Достославлена, Войта не чувствовал ненависти — только собственную неполноценность, увечность, уязвимость… Случись это на глазах у Трехпалого, тот ответил бы Достославлену вместо Войты, в этом Войта не сомневался. Но сама мысль о том, что кто-то должен его защищать, была унизительна до слез.

Нет, Достославлен был вовсе не глуп, он верно рассчитал: Войта не пойдет искать справедливости к другим чудотворам, потому что это еще хуже, чем валяться на земле, задыхаясь, боясь шевельнуться или кашлянуть, и скрести ногтями брусчатку — то ли от злости, то ли от обиды, то ли от боли.

Нужная Достославлену пауза закончилась, он еще раз победно усмехнулся и направился в трактир — первым всегда возвращается победитель. А Войта так и не мог шевельнуться, тем более сесть или встать — и никакого хваленого Глаголеном упрямства не хватало, чтобы справиться с острой болью от малейшего движения.

Прошло не меньше десяти минут с ухода Достославлена, прежде чем открылась задняя дверь и на пороге, оглядываясь и озираясь, появился Весноватый — бывший ученик Войты, обрадовавшийся его появлению. Лучше бы вышел Трехпалый! Это было бы не так обидно, не так унизительно…

Ученик присел возле Войты на корточки и попытался вытащить козлы у него из-под спины. Дурак, это удобней было бы сделать стоя… Разумеется, у него ничего не вышло.

— Магистр Воен… Вам плохо? Вы не можете встать?

— Нет, едрена мышь, мне хорошо и я тут отдыхаю… — сквозь зубы просвистел Войта и не удержался от кашля.

— У вас кровь изо рта идет, вам надо сесть. Давайте я вам помогу.

Помощь ученика была слишком бестолковой, но сидя и без козлов под спиной стало значительно легче. Весноватый же бормотал тем временем, что верит Войте, что за эти годы у него не было учителя лучше, и прочую ерунду. А заодно рассказал, что Драго Достославлен — товарищ Айды Очена и у него много влиятельных друзей в Славлене, потому все помалкивают в ответ на его выходки. И восхищаются его бездарными стихами. Это он платил за трактир, за дорогу до Храста, взносы за участие в сессии… И никто, конечно, мстить за Войту не станет.

— И если никто этого не сделает, это сделаю я! — неуверенно выдавил ученик.

— Не надо! — фыркнул Войта.

— Он негодяй, он ударил безоружного… Того, кто точно не ответит. — Видимо, Весноватый хотел придать себе уверенности. — Он думает, что ему все можно и его богатые покровители дают ему больше прав, чем другим чудотворам!

Войта тем временем отдышался и даже попробовал встать. Как раз тогда на пороге и появился Трехпалый: окинул дворик взглядом, задержав его на Войте, кивнул и направился обратно в трактир. Даже сквозь толстые стены был слышен последовавший за этим грохот стульев и визгливый крик Достославлена. Вряд ли это был энергетический удар — иначе бы Достославлен не кричал.

Весноватый вздохнул с облегчением — не придется самому вершить правосудие, — а Трехпалый снова появился в дверях.

— И все-таки ты предал чудотворов, Воен. Не так, как я думал, но все-таки предал. Можешь и дальше делать свои научные открытия, только не забывай, что они работают против Славлены, против всех нас…

— Что ты понимаешь в научных открытиях? — Войта сказал это напрасно, Трехпалый уже повернулся к нему спиной и не оглянулся.

— Ты мог бы прислать кого-нибудь, я бы отправил за тобой карету, — проворчал Глаголен, сверху увидев Войту, еле ковылявшего по лестнице. И Войта неожиданно подумал, что совсем не боялся возвращаться к Глаголену, имея вид и ощущения побитого пса.

— Спасибо, я дошел сам.

— Немедленно ляг в постель, я пошлю за лекарем.

— В этом нет никакой нужды.

— Осел и есть осел, — проворчал Глаголен. — Ты не удосужился вытереть подбородок, а кровь изо рта — признак серьезного внутреннего повреждения, которое может быть смертельно опасным.

— Бросьте, Глаголен. Ничего серьезного.

— Можешь сам заплатить лекарю, если хочешь… — хмыкнул тот.

Когда лекарь наконец убрался, Глаголен вошел в спальню Войты, решительно сел на стул возле постели и деловито осведомился:

— Тебя тоже сочли предателем своего клана?

Войта кивнул, с трудом проглотив ком, вставший вдруг в горле.

— Я надеюсь, это не помешает тебе выступить на сессии.

Войта покачал головой:

— Не помешает.

— Я рад, что ты определил значение наших с тобой научных изысканий, перестал обманывать самого себя и принял взвешенное решение.

— Я еще не принял решения, — вспыхнул Войта, понимая, впрочем, что Глаголен прав.

— Ты принял решение. Потому что зализывать раны пришел именно сюда. И если тебе свойственно ослиное упрямство, то непоследовательности курицы я за тобой пока не замечал.

— Прекрати закладывать руки за спину! Положи руки на кафедру, если они тебе мешают. Поставь ноги вместе! Не задирай подбородок. И не смотри исподлобья.

— А как еще смотреть, если не задирать подбородок?

— Прямо смотреть. Иначе слушатели решат, что ты считаешь их врагами.

— А они мне разве друзья?

— Кроме вражды и дружбы есть и другие отношения. Или ты об этом не догадывался? А впрочем, ты не различаешь оттенков и оперируешь только крайностями.

К недоумению Войты, доклад имел шумный успех. И если поначалу его слушали с любопытством совершенно иного свойства, нежели интерес к математике, то по мере изложения материала оживлялись все больше. Войта видел, как загораются глаза слушателей, как выпрямляются спины и лица подаются вперед, слышал скрип грифелей, щелчки пальцами, вздохи изумления… Конечно, было немало и тех, кто остался равнодушен (или сделал равнодушный вид), но не большинство. И если поначалу Войта смущался, запинался и кашлял, то под конец ощутил азарт и забыл о волнении.

Вопросов задали очень много, некоторые и с подвохом, но ни разу не поинтересовались социальным статусом Войты. Некоторым он ответил чересчур резко, однако и это вызвало одобрение большинства.

Глаголен потом прятал в усах улыбку, но ему это удалось не вполне.

— Чтобы ты не очень радовался, скажу: принимать решение о докторской степени будут не те, кто слушал тебя с восторгом, а те, кто помалкивал.

— С чего вы взяли, что я очень радуюсь? — хмыкнул Войта. Он, скорей, чувствовал облегчение от того, что все наконец закончилось, нежели радость.

— Да ладно. Я не ожидал такого успеха и был уверен, что ты будешь мямлить и заикаться. А то и сбежишь, не закончив доклад. Хвала Предвечному, в этой секции было много заинтересованных слушателей.

— То есть моей заслуги в успехе вы не находите, я правильно понимаю?

— Не передергивай. Прочтение доклада не может идти в сравнение с разработанной тобой теорией, в этом твоя заслуга, а не в том, что мне удалось силком вытолкнуть тебя на кафедру и заставить прочесть доклад. Но… так и быть, я признаю, что и это тебе удалось неплохо.

На следующий день после обильных возлияний в обществе Глаголена и его кафедры Войта спустился к завтраку поздно и с сильной головной болью.

— Доброе утро, доктор Воен, — как ни в чем не бывало поприветствовал его Глаголен.

— Доброе утро, — ответил Войта и зевнул, пропустив обращение мрачуна мимо ушей.

— Я знаю, ты много о себе думаешь и не сомневаешься, что заслужил степень доктора. Но мог бы отметить и приложенные к этому мои усилия.

Только после этого Войта сообразил, как его назвал Глаголен.

— Ох… Простите, господин Глаголен. — Он согнулся в шутовском поклоне. — Право, я в растерянности… Но то, что вы сегодня явно проснулись задолго до полудня, — вот истинное усилие, за которое я буду благодарен вам много лет.

— Я просто не ложился, — ответил Глаголен с улыбкой в усах.

— Едрена мышь, Глаголен… — Войта сел за стол. — Я в самом деле доктор?

— Да. Обсуждение прошло еще вчера вечером, но узнал я об этом только сегодня. Хвала Предвечному, до принятия окончательного решения. Скажи, а ты часом не знаком с человеком по имени Достославлен?

— Я встречался с ним. А что?

— Мне бы хотелось знать, при каких обстоятельствах ты с ним встречался. И вовсе не из любопытства.

— Если не из любопытства, то я встречался с ним в трактире «Ржаная пампушка» несколько дней назад.

— В умении наживать себе врагов ты можешь сравниться только с собственным сыном, — фыркнул Глаголен. — И чем же ты так обидел господина Достославлена, что он приложил столько усилий к тому, чтобы ты не стал доктором?

— А мнение господина Достославлена учитывается Северским научным сообществом? — кашлянул Войта.

— Еще как.

— Тогда я скажу, что это на редкость глупое, презренное, подленькое и трусливое существо. И когда я предложил ему выяснить отношения, он не побоялся применить против меня удар чудотвора, за что и получил по зубам. Не от меня, к сожалению.

Глаголен сложил губы в нитку и покачал головой.

— У меня нет слов… Это мне говорит доктор математики? Не школяр, не наемник, не пьяница из городского отребья?

— Я тогда еще не был доктором математики.

— Доктор Воен, ты болван, — пробормотал мрачун, закатив глаза к потолку. — Достославлен относится к разряду людей, умеющих без масла влезть в любое отверстие. Несмотря на то, что он чудотвор, ему благоволит даже ректор университета.

— Вот как? Тогда расскажите ректору, что Достославлен назвал мрачунов из научного сообщества старыми пердунами и в ближайшее время собирается сделать их мальчиками у себя на посылках. Кстати, он и вам кое-что передавал: вы должны дрожать в своем замке, ибо недолго вам осталось устраивать световые представления и заседать на сессиях университета.

— Увы, даже если я расскажу об этом ректору, он мне не поверит. Кстати, о световых представлениях… Через три дня состоится большой прием по случаю завершения сессии, и меня попросили показать световое представление над Лудоной. Мое согласие решило твою судьбу, без него ты бы не увидел степени доктора как своих ушей. Да, я соглашался не посоветовавшись с тобой, а потому ты волен мне отказать, поскольку просьба моя может тебя оскорбить или поставить в унизительное положение перед твоими соплеменниками. Я не подумал об этом сразу.

— Вы хотите, чтобы я зажег вам солнечные камни, что ли? — хмыкнул Войта. — Меня это не оскорбит, на мнение соплеменников мне плевать, но лучше бы это представление не было таким грандиозным, как обычно бывает в замке, потому что мои возможности не беспредельны.

— Разумеется. Надеюсь, ты делаешь это не из благодарности, а с осознанием вины за ссору с Достославленом.

— Еще одно слово, Глаголен, и я заберу свое согласие назад.

— Да, ты тоже приглашен на этот прием и присутствовать на нем должен обязательно. — Глаголен пропустил последние слова Войты мимо ушей. — Но вернемся к Достославлену. Это, по твоим словам, на редкость глупое существо имеет не так уж мало мозгов. Твою теорию объявили нежелательной для распространения и вот-вот отнесут к герметичным знаниям, это первое. Второе: решается вопрос о запрете на изучение природного магнетизма немрачунами, а мрачунам рекомендуется не вести исследований в этом направлении.

— Погодите, Глаголен… Меня обвинили в предательстве именно потому, что я, изучая природный магнетизм, обесцениваю способность чудотворов двигать магнитные камни. А в чем тогда резон мрачунов?

— Открытое исследование природного магнетизма дает в руки чудотворам знания для развития герметичного магнетизма, — пожал плечами Глаголен. — Вот такой интересный парадокс, однако Достославлену удалось убедить ректора в необходимости запрета. И научное сообщество поддержит эту идею. Мое световое представление не поможет поколебать их уверенность, это вопрос принципа.

Войта усмехнулся.

— А знаете, Глаголен, ведь это моя идея… Я к тому, что не надо приписывать Достославлену блестящий ум.

— Вот как? Ты предложил отнести теорию предельного сложения несущих к герметичной области знаний?

— Нет, я переспросил, не хотят ли чудотворы наложить запрет на изучение природного магнетизма. Я это переспросил с иронией, если вы не поняли. Достославлену идея понравилась, но я не думал, что он кинется воплощать ее в жизнь немедленно.