Самый далекий берег

Глава третья Черные погоны

Они ехали в аэропорт знакомой дорогой, и по бокам мелькали то пологие холмы, то деревни, и потрепанный уазик защитного цвета шел чересчур уж ходко для армейского ветерана – гладко и плавно, без скрипа и дребезжания, невероятно ровно рокоча мотором, без особого труда обходя по крайней левой навороченные иномарки. Водитель был неплох, Кирьянов это должным образом оценил, а впрочем, и машина хороша, остается стойкое впечатление, что это персональный генеральский экипаж, ухоженный и перебранный вручную до последнего винтика, да и мотор, очень может оказаться, форсированный. Ничуточки не походит на обычную разгонную тачку, склепанную на общем конвейере и доверенную первогодку, у которого руки растут из пятой точки… Ничего похожего.

Ему нравилась и машина, и манера езды молчаливого водителя (вовсе не напоминавшего того самого первогодка), но сидел он насупясь. Он был откровенно недоволен собой. Не понимал, как могло такое случиться…

Военные сборы, долг и обязанности – это понятно. Особенно человеку, семнадцать лет оттрубившему пусть и не в армии, а в пожарной охране – тоже, знаете ли, не запорожская вольница и не дом отдыха профсоюза работников легкой промышленности. И все же, все же…

Он как-никак был не сержантом запаса, а подполковником, занимавшим немаленькую должность в городской «пожарке». Он умел выполнять приказы, но и цену себе, подполковнику, знал, умел за себя постоять, где дипломатией, а где и легким обнажением клыков. Прекрасно понимал, что занимает на некой невидимой лесенке отнюдь не нижнюю ступеньку, а это уже подразумевает нешуточное умение отстаивать собственное достоинство.

Отчего же он, когда приперся этот прапорщик с повесткой (военные сборы, в течение двух часов прибыть с подателем сего), поплелся следом покорно и тупо, словно неразумный щенок на веревочке? Без особого внутреннего сопротивления согласился, что так и не заедет домой попрощаться с женой и детьми, что уедет с прапором как есть, в чем был, что никому ничего не скажет – все, мол, улажено, оговорено и утрясено, и есть еще такая штука, как военная тайна…

Словно арестованный на пятнадцать суток бомжик, честное слово! Эта тупая покорность была совершенно не в его характере – особенно в той части, что касалась прощания с семьей. И тем не менее… Ну наваждение какое-то, право слово! Будто этот рослый прапор, корректный, невозмутимый и вежливый, был не только прапором, но еще и колдуном и каким-то чудом лишил всякой собственной воли. Колдун, гипноз… Ну и чушь лезет в голову!

Кирьянов злился на себя – и уныло осознавал, что и эта злость была какой-то дохленькой, вялой, словно бы не настоящей. Как будто его лишили не только воли, но и особо сильных эмоций. Состояние было странное, очень непривычное, быть может, пугающее – но и страх этот опять-таки вялый, дохлый…

Рядом пошевелился прапорщик Шибко – наградил же Господь фамилией! – повернул к соседу гладко выбритую физиономию, классическую ряшку образцового солдатика с казарменного плаката – в меру одухотворенную знанием устава, в меру смазливую, в меру мужественную. Усмехнулся:

– Сердитесь, товарищ подполковник?

– С чего бы вдруг? – ответил Кирьянов тоном, который старательно пытался сделать нейтральным, но не мог определить, насколько это удалось.

– Сердитесь, – убежденно сказал прапорщик. – Только я тут ни при чем, честное слово. Прапорщик – он всегда ни при чем и всегда при ком-то… Мне поручили – я исполнил. От и до, от сих и до сих…

– Значит, все-таки Чечня?

– Да ну, с чего вы взяли? Скажете тоже… Тихое местечко, не сойти мне с этого места, не дослужиться мне до старшего прапорщика. Покой и безветрие, тишина и симметрия… И никаких боевых.

– А зачем там пожарный?

– Там же кислород, – сказал прапорщик Шибко.

– В баллонах?

– Нет, в атмосфере, – ответил прапорщик без тени улыбки. – В надлежащей пропорции. А если имеется кислород в надлежащей пропорции, теоретически в любой момент и в любом месте может произойти непредсказуемое окисление кислорода, именуемое в просторечии загоранием. Или, как правильно, возгоранием? Отсюда логически проистекает необходимость в присутствии пожарного. Убедительно?

– Весьма, – сказал Кирьянов ему в тон. – Вы, часом, не философский кончали?

– Бог миловал, – сказал прапорщик Шибко. – Ничего я не кончал. Если и кончал, то не «что», а «где». На бабе. Простите солдафона за хамские каламбурчики, уж каков есть… Вася, давай прямиком в ворота.

– А то я не знаю… – проворчал под нос водитель Вася, почти такой же рослый и широкоплечий, со столь же плакатной физиономией отличника боевой и политической подготовки.

И недрогнувшей рукой направил машину прямо на серые высокие ворота в высоченной бетонной стене – не снижая скорости, небрежно держа руль одной правой.

Кирьянов невольно зажмурился, открыл глаза, дернулся было – но в следующий миг, когда меж радиатором уазика и крашенным в серое железом оставалось не более полуметра, ворота проворно распахнулись, словно двери с фотоэлементом в московском аэропорту, и машина пролетела внутрь.

– Шуткуешь, Васючок, – недольно сказал Шибко. – Если какой попутчик, не ровен час, обкакается – не сносить тебе буйной головы… Гарантом буду, загоню в самую гнусную дыру, какая только сыщется. Вы как, товарищ подполковник?

– Не дождетесь, – сердито сказал Кирьянов.

– Молодой он еще. Выпендривается.

– Я понимаю.

– Вот и ладушки. Вася, давай к ангару.

– А то я не знаю… – проворчал водитель, круто поворачивая влево.

Они неслись по бетонке, расчерченной на аккуратные огромные квадраты, далеко огибая стоявшие стройной шеренгой разнокалиберные самолеты, в сторону низких обширных ангаров, где Кирьянов, летавший из аэропорта раз сто, ни разу не бывал, как и любой из пассажиров, знакомых лишь с немудрящим маршрутом «накопитель – трап». Несмотря на дурное настроение, ему стало по-настоящему любопытно – всегда интересно, когда знакомое место открывается с неожиданной стороны и ты оказываешься там, где посторонним вход воспрещен…

– Сигнал! – менторским тоном напомнил Шибко.

– Да знаю я…

– Мы уже где? – В голосе Шибко звенел металл.

– В зоне…

– Тогда?

– Есть – сигнал! – уже ничуть не придуриваясь, вполне уставным тоном рявкнул Вася, посуровев плакатной физиономией.

И одним пальцем перекинул вверх какой-то тумблерчик справа. Кирьянов ожидал воя сирены, какого-то иного звука, но ровным счетом ничего не последовало, что ничуть не озаботило ни прапорщика, ни водителя. А значит, некий сигнал все-таки был, неслышимый и невидимый.

Машина, не снижая скорости, как давеча перед воротами, неслась прямо к стене огромного ангара – серой, гофрированной, тускло поблескивавшей. На сей раз Кирьянов сохранял полнейшую невозмутимость и правильно сделал: вновь в последний миг с поразительной быстротой разъехались в стороны две серые полосы, уазик проскочил внутрь, замер в лихом развороте без малейшего скрипа или писка тормозных колодок – положительно, генеральская тачка…

Вася выключил зажигание, откинулся на спинку сиденья с видом расслабленным и равнодушным. Кирьянов откровенно огляделся, но вылезать не спешил, равняясь на прапорщика. Не хотелось унижать себя лишней суетой, он и так пока что представления не имел, куда его везут и чего от этих сборов следует ожидать.

Машина стояла в огромном зале – в длину и ширину метров не менее ста. Металлические перекрытия под потолком, голые стены, гирлянды погашенных ламп, какие-то полосы и стрелы на дырчатом железном полу, белые, синие и желтые. Дневной свет проникал внутрь сквозь окна под самым потолком, больше похожие на амбразуры, но его было достаточно, чтобы рассмотреть: огромный ангар пуст, если не считать их уазика, а также «ГАЗ-66» со стандартным армейским кузовом-будкой и черной «Волги» с местными номерами. Обе машины разместились чуть поодаль, и людей возле них не видно.

Потом они появились, двое, из неприметной серой двери в дальнем углу ангара, уверенно направились к «Волге». Ну конечно, именно к чернолаковой «Волге» последней престижной модели, а не к прозаическому работяге «газону» должны были направиться такие двое – неуловимо схожие сытостью, гладковыбритостью, вальяжностью лиц, несомненные начальники средней руки, этакие цивильные полковники, а то и генерал-майоры, в дорогих костюмах, при галстуках и кожаных папках.

Один уселся за руль, другой устроился рядом с ним по неистребимой привычке советского чиновничества, свято полагавшего, что самое почетное место в машине как раз обок водителя, хоть весь мир испокон веков придерживался на сей счет противоположного мнения. Мягко мурлыкнул двигатель, и тут же, словно подсмотрев и подслушав, откуда-то из-под высоченного потолка динамик сообщил приятным женским голосом:

– Машина два-пять-три, проезжайте на стартовую.

И тут же в стене распахнулись ворота, куда «Волга» въехала неспешно и плавно – судя по уверенности сидевшего за рулем, этот путь он проделывал не впервые. Прежде чем створки сошлись, Кирьянов успел разглядеть за ними переплетение каких-то оранжевых труб и концентрические желтые круги на полу.

Кирьянов сидел неподвижно. Коли уж сложилось так, что пришлось подчиняться прапорщику да вдобавок чужому, не следовало терять лицо, суетиться, задавать вопросы. Достаточно и того, что подполковник, пребывавший в своей системе на приличной должности, плелся за этим Шибко, как тот щенок на веревочке, так и не возразив ни разу в ответ на навязанные без его хотения правила непонятной игры…

– Ну, славяне, двинулись, – сказал Шибко, выскакивая из машины и делая пару шагов в сторону той самой двери. – Чего попу просиживать?

В нем появилось нечто новое – свойственное странникам нетерпение, то самое, что заставляет путника нетерпеливо толкаться на трапе самолета или в коридоре вагона, как будто от этого поезд или самолет уйдут раньше расписания. Кирьянов размашисто шагал следом, охваченный тем же нетерпением – чем быстрее они доберутся до цели, тем меньше загадок и недомолвок останется… Вася флегматично топотал в арьергарде.

За дверью прямо-таки ударила в глаза неправдоподобная, невероятная в сибирском аэропорту белизна. Стены выложены кафелем, а пол керамической плиткой, и все это сияло так, словно каждые пять минут по морскому хронометру из потайных ходов выскакивала орда помешанных на чистоте уборщиц, наводила неописуемый лоск и вновь скрывалась в своем убежище, нетерпеливо ожидая, когда закончится очередной краткий миг безделья. Высокое зеркало сперва было буквально невидимо и, если бы в нем не отражались они трое, вполне могло сойти за проем в соседнее помещение.

Прямо перед ними оказался десяток – а может, целая дюжина – белоснежных дверей. Над каждой горел огонек – где зеленый, где красный.

– Идите в любую дверь с зеленым огоньком, – сказал Шибко Кирьянову с прежней холодной корректностью. – Это душевые. Там, внутри, речевой автомат, выполняйте, пожалуйста, все его просьбы.

И подождал, когда Кирьянов зайдет внутрь, хотя ему, видно было, не терпится шмыгнуть в соседнюю кабину.

Кирьянов закрыл дверь на кругленькую никелированную щеколду, огляделся растерянно. Квадратная комнатка метра три на четыре была пуста, если не считать неяркой лампы на потолке, пуста, как лунная поверхность, тот же кафель на стенах, та же плитка на полу, белоснежный потолок, и ничего более…

Неизвестно откуда – то ли сверху, то ли сбоку, а очень может оказаться, что со всех сторон сразу, – послышался приятный женский голос, вроде бы тот же самый, что приглашал «Волгу» проехать в соседний отсек:

– После принятия душа вы получите совершенно новую одежду. Ваша старая одежда будет храниться на складе в ожидании вашего возвращения. Поэтому выньте, пожалуйста, из карманов все, что вы считаете нужным взять с собой, и положите в лоток справа от вас.

Вышеозначенный лоток совершенно бесшумно в мгновение ока выдвинулся из стены, одна из плиток оказалась торцевой стенкой белоснежной, чистейшей внутри коробки.

Не мудрствуя лукаво, Кирьянов попросту вывернул поочередно все до единого карманы и все, что в них нашлось, сложил в коробку. Связка ключей громко брякнула, и он, отчего-то смутившись, застыл на миг в неловкой позе.

Женский голос сообщил:

– Убедитесь, пожалуйста, что вы ничего не забыли. В случае, если вам нечего более положить в лоток, скажите: «Семь».

Кирьянов убедился. И негромко сказал:

– Семь.

Лоток столь же мгновенно втянулся в стену, не осталось ни малейшего зазора. Голос продолжал:

– Пожалуйста, снимите абсолютно всю вашу одежду и сложите вещи внутрь очерченного синей линией круга.

«Это куда же?» – удивился было Кирьянов, но справа от него, прямо на керамических плитах, и в самом деле возникла синяя окружность диаметром метра полтора. Непонятно было, что это за линия, чем начерчена – если краска, то как она возникла в секунду, а если свет, то где источник?

Сердито фыркнув от полнейшей невозможности понять фокус, он принялся раздеваться, складывая все в центр круга. Оставшись в немудреном наряде Адама, неловко переступил с ноги на ногу – последний раз ванну он принимал не далее как сегодня утром, но все равно посреди этой стерильной белизны даже чисто вымытое человеческое тело поневоле представлялось шматом грязи на белой скатерти.

Прошло не менее минуты, прежде чем голос зазвучал:

– Пожалуйста, не вступайте в пределы очерченного синим круга.

Хлоп!

Кирьянов форменным образом выпучил глаза.

Он не уловил ни движения, не услышал звуков. Нечто произошло бесшумно и столь молниеносно, что человеческий глаз оказался к этому не готов: что-то мелькнуло, и на полу не стало ни вещей, ни синего круга…

Он выругался про себя – ничего другого просто не оставалось.

– Пройдите в центр начерченного красным круга.

Помянутый круг уже алел у стены. Ну что тут было делать? Кирьянов прошел, куда приказывали, встал в центре, а голос деловито наставлял:

– Пожалуйста, закройте глаза и примите свободную позу. Не трогайтесь с места, не меняйте позы, не открывайте глаз до дальнейших указаний.

Он зажмурился и опустил руки, расслабив все мускулы, какие смог.

Сверху обрушился странный, ни на что не похожий поток – то ли струи нежнейшей пены, то ли ливень теплой воды, перемешанной с дуновением прохладного ветерка. Это было странно и дико, но он был не в силах отделаться от ощущения, что загадочный поток пронизывал его насквозь, от макушки до пят, не обтекал, а вертикально пронизал сквозь легкие и печенку, кости и мозг… Кирьянов так и не успел понять, приятное это ощущение или совсем наоборот – так быстро оно исчезло.

Женский голос:

– Процедура закончена, можете открыть глаза и одеваться. Всего вам наилучшего.

Красного круга уже не было – один белоснежный кафель. Дальнейшее загадок не являло – лоток с его мелочовкой вновь появился из стены, а из открывшегося в стене проема размером с дверь платяного шкафа выехали вешалка с мундиром и лоток, где рядом с черными начищенными туфлями лежала фуражка.

Кирьянов задумчиво покрутил головой. Теперь он был совершенно уверен, что это не Чечня – ну к чему перед полетом за Терек такие вот душевые? Ох, эта душевая…

Он слышал о чем-то подобном за семнадцать лет службы – не столь технически совершенном, но как раз подобном. Современный санпропускник, дезинфекция, обработка… всегда связанная с атомными секретами или чем-то похожим. А что, логично. Атомный объект и опытный пожарный – вполне возможное сочетание…

На миг ему стало… нет, не страшно, просто не по себе. Вспомнил все, что было наворочено вокруг Чернобыля в свое время и какими оттуда возвращались ликвидаторы, еще ни черта о себе не зная…

Стоп, стоп! Не стоит паниковать раньше времени. Логично было бы ожидать суперспецдуша перед самым входом на некий засекреченный объект, связанный то ли с мирным, то ли с военным атомом или еще чем-то не менее душевредным, но ведь они пока что в аэропорту и никуда еще не летят. А в то, что под летным полем аэропорта и расположено, оказывается, хранилище чего-то жуткого, уж позвольте не поверить, поскольку это из разряда кинотрилогии о Фантомасе…

Та-ак, а это как прикажете понимать?

Снявши с никелированной вешалки китель, Кирьянов уставился на него в тягостном недоумении.

Это был самый обыкновенный офицерский китель нового образца, покроем, цветом и материалом неотличимый от его собственного, только что пропавшего неведомо куда из синего круга. Вот только погоны были совершенно неправильные. Черные, несомненно, офицерские, однако три золотистых просвета располагались на них поперек, в подражание сержантским лычкам, хоть и были, конечно же, именно просветами, а не лычками. И на среднем просвете красовался странный металлический цветок, золотистый. На другом погоне в точности та же картина…

Воровато оглядевшись, Кирьянов поскреб цветок ногтем. Точно, металл. Он не силен был в ботанике и потому не смог определить, что это за цветок – то ли экзотический из дальних стран, то ли какой-нибудь прозаический вьюнок, никак не достойный Красной книги. Шесть лепестков, усики тычинок… Металл хороший, качественный, уж точно не алюминий… но ведь и не золото, хотя похоже по цвету и характерному маслянистому блеску. Никак не золото. Неоткуда взяться в современной армии такой роскоши…

Нашивка на левом рукаве была правильная – привычной формы, с надписью вверху «Россия», а внизу – «Вооруженные силы». Вот только меж этими двумя надписями помещалось нечто столь же загадочное – черный прямоугольник с золотой каймой и восьмиконечной звездой посередине: четыре лучика подлиннее, четыре покороче. Чуть похожа на эмчеэсовскую, но там другая… А на правом рукаве…

А на правом рукаве, на щитке дотоль же правильном, – снова непонятная эмблема. На черном фоне большая золотая буква «С», окруженная кольцом из маленьких золотых звездочек, причем лучей на каждой уже имелось не менее дюжины. Кирьянов зачем-то старательно сосчитал их, тыкая пальцем: четырнадцать.

И, наконец, эмблемы рода войск на лацканах… Щитки золотого цвета с выпуклым изображением старинной пожарной каски. С одной стороны, ничего загадочного, старинная пожарная каска, и не более того, с другой же… Мрак и туман.

Какая-то своя логика во всем этом, безусловно, была. Вполне подходящие для пожарного эмблемы… однако ж остальное?!

Во всем, что касается форменной одежды – не важно, армейской, милицейской или железнодорожной, – царит устойчивый порядок. Малейшие изменения, от эмблем до кантов, не сваливаются как снег на голову и не возникают с бухты-барахты. Еще до того, как случатся реформы и мундир изменится пусть даже на одну пуговицу или хлястик, сверху, из инстанций приходят подробнейшие циркуляры с детальным описанием изменений. Если старая звездочка имела пять лучей и располагалась в десяти миллиметрах от нижнего края погона, а новую решено сделать восьмиконечной и разместить уже в восьми миллиметрах от того же края, то все это будет описано чуть ли не на странице самым косноязычным и суконным канцелярским жаргоном.

Но этакие погоны? Мир перевернулся, не иначе…

Фуражка была правильная. Кокарда – неправильная. В веночке из золотых листьев на черном эмалированном кружочке – нечто, напоминающее золотое стилизованное солнце, каким оно бывает в иных мультиках.

Однако на этом неправильности кончились. Все остальное, от пуговиц на рубашке и шнурков, было привычным по виду.

Пришлось облачаться – а что еще прикажете делать? Все сидит идеально, словно на него шито… Поскольку голос молчал, можно было со спокойной совестью покинуть странную душевую, что он и сделал.

В «предбаннике» не обнаружилось ни прапорщика Шибко, ни Васи – зато у противоположной от зеркала стены стояли кружком человек шесть мужиков в такой же униформе, какой только что облагодетельствовали его. Хватило одного взгляда, чтобы сообразить: эта картина ему знакома и никаких загадок не таит…

Один держал литровую бутылку розового итальянского вермута и проворно, с большой сноровкой и нешуточным опытом разливал в протянутые пластиковые стаканчики. Другой, отставив уже полный стакан на белоснежную полочку (прямо-таки оскверняя ее таким украшением), шумно ломал на дольки огромную импортную шоколадку. Они держались совершенно непринужденно – примерно его ровесники, высокие и пониже, широкоплечие и пощуплее, чувствовали себя здесь как дома, ничуть не угнетенные больничной белизной, вот именно, такая знакомая картина: мужики в погонах, привычно разливавшие то ли за отлет, то ли за прилет, судя по репликам и общей непринужденности, сыгранная команда, старые служаки, профессионалы в чем-то, ему пока неизвестном. На погонах у одного – совершенно та же картина, что у Кирьянова, а у другого – два цветка на просветах при пустом среднем, у третьего – по цветку на каждом просвете, и у одного – просветы пересекают погон крест-накрест, причем не наблюдается ни единого цветка. А еще один…

Кирьянов торопливо отвел взгляд – согласно всем писаным и неписаным этикетам не стоило так откровенно пялиться на страшного калеку. Уставился в стену. Но изуродованное лицо стояло перед глазами.

Он был пожарным и знал, что огонь порой может сотворить с человеческим лицом. Однако такого даже ему, с его опытом и стажем, видеть не приходилось…

Один бог ведает, как обожженного угораздило… Ни единого волоса на лице и голове, кожа приобрела насыщенно-багровый цвет вареной креветки, по лысому черепу змеились странные низкие валики, идеально ровные; маленькие уши стояли перпендикулярно вискам, худая шея вытянута вдвое длиннее, чем у здорового человека, рот совершенно безгубый, напоминает разрез, руки не руки, а суставчатые клешни того же креветочно-вареного колера…

Калека стоял как ни в чем не бывало, держал быстро наполнявшийся стакан, и гримаса на его ужасном лице была, несомненно, беззаботной улыбкой. Молодец, мужик, как бы безжалостно жизнь с ним ни обошлась, он, надо полагать, притерпелся, и те, кто с ним, молодцы, непринужденно держатся, ни единым жестом, ни единым взглядом не выказывая, что он – иной, искалеченный до жуткого уродства… Нет, но это в какую ж передрягу надо попасть, чтобы… И он ведь остается в рядах — на нем точно такая же форма, по два цветка на погонах, ничуть на военного пенсионера не похож…

Кирьянов стоял, старательно глядя в стену. Неподалеку весело гомонили, хрустя после первой шоколадом.

– Ага, – сказал над ухом прапорщик Шибко. – Ну вот, совсем другой коленкор… Вам идет.

На нем была такая же форма, только на погонах не было просветов – лишь золотой цветок посерединке. Погоны ухмылявшегося Васи были декорированы и того скромнее: одиноким серебряным просветом, разместившимся, конечно же, поперек.

Не дожидаясь вопросов, Шибко сказал как ни в чем не бывало:

– Чтоб вы знали… Вэчэ засекреченная, до невероятной степени. Настолько, что в нашей системе звания свои. Что нашло отражение на погонах.

– Очень мило, – сказал Кирьянов нейтральным тоном. – И кто же я теперь, не соблаговолите объяснить? Штаб-брандмайор какой-нибудь?

– Почти, – сказал Шибко, ухмыляясь. – Обер-поручик, если вам любопытно. Система проста, в минуту запомните. Офицерские звания начинаются с трех просветов, с поручика. Обер-поручик – это вы и есть. Между прочим, вы хорошо начинаете. Обычно новичкам дают самый первый чин… Ну, вот. Два цвета – капитан. Три – старший капитан. Просветы крест-накрест, как у того вон бороды, – майор. Просветы крест-накрест и цветок – флаг-майор. В момент разберетесь.

– А подполковников у вас что, не имеется?

– Бог миловал, – ухмыльнулся Вася.

– Подполковников в нашей системе не существует, – серьезно подтвердил Шибко. – И, по моему глубокому убеждению, совершенно правильно. Глупый какой-то чин, вернее, название. Где вы видели поддоцента или подминистра? У нас по-другому. Полковничий чин разделен на четыре степени, по восходящей: вице-полковник, штаб-полковник, штандарт-полковник и гран-полковник. Ну, а далее, в эмпиреях и звездной выси, разумеется, генералы, поскольку без генералов ни одна обмундированная система не в состоянии обойтись…

– А вы по этой системе кто? – поинтересовался Кирьянов, глядя на одинокий цветок посреди черного погона. – По-моему, уж никак не генерал…

– Ага, – сказал Шибко. – Я так и есть – прапорщик. А Вася, если уж мы всерьез занялись курсом молодого бойца, унтер-мастер. Водиле, по-моему, вполне достаточно, хотя у Васючка, безусловно, есть на этот счет свое мнение – но хрен я ему позволю умничать… Идемте?

– Подождите, а эта буква?

– «Эс»? Что два пальца… «С» – это Структура. Очень удачное название, раньше были несколько других, но как-то не прижились. Структура – это качество, присущее всему на свете, без исключения, я имею в виду любому упорядоченному процессу, предмету или организму. У энергетических полей Вселенной, у камня, у человека, у государственного аппарата, у листа и раковины – у всего, чего ни возьми, есть структура…

Компания в углу покончила с вермутом, и тот самый бородатый майор, небрежно собрав стаканчики в пригоршни, швырнул их вместе с бутылкой в угол. Кирьянов ожидал услышать звук бьющегося стекла и увидеть осколки, но произошло то же самое, что давеча с его старой одеждой в душевой: в углу что-то мелькнуло, и мусор мгновенно исчез. Перехватив взгляд Кирьянова, бородатый ухарски ему подмигнул и первым вышел. Следом потянулись остальные, и Кирьянов вновь торопливо отвел глаза, чтобы не пялиться на обожженного калеку.

– А это допускается? – спросил Кирьянов, кивнув в сторону опустевшего, безукоризненно белоснежного угла.

– Здесь не казарма, – сказал Шибко. – Здесь перевалочный пункт, где иные вольности в небольшом объеме допустимы. Вы человек давнешенько опогоненный, а потому встречались со схожими тонкостями, а? Ну ладно, пойдемте. Пора.

Как раз когда они вернулись в ангар, «шестьдесят шестой» въезжал в распахнутые ворота загадочной стартовой. Ворота тут же сомкнулись непроницаемой преградой, но ненадолго – едва они успели рассесться в уазике, как женский голос объявил:

– Машина семь-три-семь, проезжайте на стартовую.

Ворота раздвинулись, и Вася вмиг загнал туда машину, охваченный тем же легоньким нетерпением, что и Шибко.

Кирьянов растерянно озирался.

Весь пол квадратного помещения, метров пятнадцать на пятнадцать, покрывали желтые концентрические круги, пересеченные крест-накрест прямыми линиями, отчего рисунок как две капли воды походил на исполинскую мишень. Вася проехал в самый центр, в «яблочко», заглушил двигатель и с тем же ленивым видом откинулся на спинку.

Кирьянов вертел головой, уже не заботясь о сохранении лица. Все четыре стены, от пола до потолка, были закрыты конструкциями из переплетенных оранжевых труб, отстоящими от серой гофрированной облицовки не менее чем на метр. Эти прихотливые переплетения казались монолитными, как кирпичная кладка, и совершенно непонятно было, куда девались все предшествующие машины. Некуда им было отсюда деваться, разве что в полу имелся люк…

– Семеныч! – рявкнул Шибко, приоткрыв дверцу со своей стороны. – Твою мать, шевелись! Опять с бодуна? Достанешь ты меня, в гаранты загоню, декадент хренов!

Из невеликой будочки, притулившейся впритык к оранжевым конструкциям у одной из стен, появился мужик лет пятидесяти, седоватый и медлительный. Он виновато ухмыльнулся, утер рот тыльной стороной ладони, пожал плечами. На нем красовался китель с такими же эмблемами загадочной Структуры и тремя серебряными просветами на погонах – вот только мятый, жеваный, с видневшимися там и сям темными пятнами.

Шибко погрозил ему кулаком. Мужик, делая выразительные жесты, долженствующие, вероятно, означать смирение, раскаяние и трудовой энтузиазм, взялся за блестящий рубильник на стенке будочки и рванул его вниз.

И ничего не стало вокруг. Совершенно ничего.

Кирьянова окутала непроницаемая тьма, пронизанная тоненьким зудящим звоном явно механического происхождения.

И тут же рассеялась, но лучше от этого не стало, наоборот…

Потому что уазик стоял под открытым небом, на необозримой равнине. Справа равнина тянулась до далекого горизонта, а слева упиралась в скопище округлых холмов – одни повыше, другие пониже, и там, примерно в километре от машины, виднелись несколько зданий и над головой безмятежно светило солнце.

Вот только небосклон был не голубой, а зеленый, приятного для глаз цвета молодой весенней травы, и растения, колыхавшиеся волнами под редкими порывами теплого ветерка, были разных оттенков желтого, от палевого до соломенного, усеянные фиолетовыми и розовыми гроздьями, пахшими понятно и незнакомо…

И все это было на самом деле – неправильное небо, неправильные заросли неизвестной травы, сквозь которые вела прозаическая колея – глубокая, доезженная…

– Ну что, внесем ясность? – спросил прапорщик Шибко, откровенно ухмыляясь. – В общем, это другая планета. Говоря по правде, это другая звездная система. А если уж совсем откровенно, это другая Галактика…