Сан-Антонио в гостях у МАКов

ГЛАВА XII,

в которой я наношу визиты

Мы согласны, что на протяжении всего этого расследования наше поведение больше смахивает на поведение злоумышленников, чем полицейских.

Нарушение неприкосновенности жилища, повреждение автомобиля, умышленный поджог, ничего не пропущено в наградном списке. Вполне достаточно, чтобы забастилить нас на хороший срок в стране Вальтера Скотча.

Оказавшись в своей берлоге, я налегаю на замок железной шкатулки. Но без моего сезама я нахожусь в положении безногого калеки, которому предложили новую пару ходуль. Мне никак не удается найти с ним общий язык.

И тут меня осеняет идея: как всегда. Я встаю и роюсь в потайном кармашке своих бочат.

Именно туда я сунул маленький ключик, найденный вместе с револьвером в сумочке Синтии.

Пробую открыть им. Победа, Сан-Антонио! Твоя безупречная логика, глубокий интеллект, гений следователя, все эти блестящие качества в совокупности с твоим хладнокровием и мужеством, решительностью, даром с первого взгляда безошибочно оценивать ситуацию, а также твоей скромностью (не стесняйся пороков) позволили тебе в очередной раз преодолеть препятствия и обстоятельства, обойти ловушки и капканы. Браво, Сан-Антонио! Маленький ключик открывает шкатулку.

Шкатулка содержит добрую сотню полиэтиленовых подушечек а-ля святая невинность. Я вскрываю одну из них. В ней героин.

Итак, получается, что мамаша Дафни в курсе дела? Да что я говорю: она просто заправляет этим делом, так как вся наркота, которой затем накачивают бутылки с виски, находится у нее в руках! Эта шотландская знать умеет быть забавной, когда занимается семейным бизнесом. Старая леди-калека делает запасы героина, ее племянница прогуливается с 9-мм игрушкой, из которой шлепнули человека, директор вооружен, будущий супруг пытается раскроить мне башку, а метрдотель устанавливает микрофоны в изголовье моей кровати! Wonderful дальше некуда!

Я несу шкатулку в ванную, где спускаю ее содержимое в водопад унитаза. Ну а потом укладываюсь в постель и засыпаю праведным сном ребенка в ожидании пожарных.

Кстати, о пожарных, через полчаса меня будит Синтия.

— Тони! Тони! — тинькает она.

Я вскакиваю и продираю шнифты.

— О, это вы, darling! Что случилось! На вас лица нет!

— Еще бы! — подтверждает мое очаровательное завоевание. — Чуть было не сгорел замок. Представляете, пожар начался в комнате тетушки Дафни.

— Пожар! — бормочу я, удивленный донельзя.

— Да. Комната сгорела дотла, к счастью, стены Оужалинс Кастл сложены из тесаного камня, они сдержали огонь.

— В кабинете было что-нибудь ценное?

— Да, и немало. Но особенно бумаги, семейные реликвии...

— Я очень сожалею, дорогая.

Скребу черепушку.

— Удивительно, как я мог не услышать пожарных?

— Мы не стали их вызывать. Их вообще нет в Оужалинсе, а пока приехали бы пожарники из Мойзад-Цыпленхэм а... С огнем справились наши слуги с огнетушителями, которые нашлись в доме.

— Надо было позвать меня, я бы помог им...

Любопытная сценка, которая, как и кактус, не лишена остроты. То, что она меня подозревает, так же заметно, как орфографические ошибки в рапорте бригадира жандармерии. Но мы ведем игру. Это война нервов. Мы следим друг за другом, не забывая следить за собственными манерами. Мы наблюдаем друг за другом во время обеда, когда болтаем и даже когда занимаемся the love. Мы пытаемся провести друг друга, нагреваем друг друга и заканчиваем обменом любезностями. Да! Будет о чем вспомнить.

Мы еще немного верещим в том же духе, потом довольно надолго замолкаем, предоставив возможность продолжить разговор пружинам матраца, и, наконец, решаем пойти погулять в город.

Молчаливый завтрак позволяет мне оценить самообладание тетушки Дафни. Ее замок частично сгорел. Она потеряла героина на несколько миллионов, но все хорошо, Мадам Прекрасная Маркиза.

Я прошу разрешения посмотреть на последствия пожара. Жалкое зрелище. Все черным-черно, все покрыто пеплом, а что не сгорело, искорежено до неузнаваемости в этой просторной комнате.

— Я надеюсь, вы застрахованы? — спрашиваю у дам, с трудом подавляя дикое желание рассмеяться.

Они успокаивают меня.

— Нам за это заплатят, — утверждает тетушка Мак Херрел.

В ее тоне есть что-то такое, от чего и морж может покрыться гусиной кожей. В ее высказывании таится скрытая угроза, да такая грозная, что я спрашиваю себя, смогу ли уйти отсюда на своих двоих.

О делах на винокурне не может быть и речи.

После завтрака мы — Синтия и герой торжества — отправляемся в город. Она показывает мне крепостные стены, музей местного зодчества и универсальный магазин. Потрясающе. Я кончаю тем, что высаживаю ее неподалеку от почты и говорю ей... правду, заключающуюся в том, что мне нужно позвонить во Францию.

Немного неискренности не повредит, когда находишься в таком напряженном положении, даже если речь идет о почтовой искренности.

Служащая почты Мойзад-Цыпленхэма (восхитительная рыжуха с завивкой, щедро усеянная веснушками, с нежным взглядом глаз, голубых и близоруких настолько, что линзы ее очков, толстые, как крышки канализационных люков, увеличивают все примерно в сто двадцать раз, с грудью, выпуклой, как баскетбольные щиты, с челюстью такой мощной, что она не умещается во рту, к тому же верхний ряд зубов кажется двойным и выдается из остальной части лица, образуя испанский балкон) наверняка впервые принимает заказ на разговор с Францией, потому что она не верит своим кроличьим ушам. Я вынужден по одной букве называть ей цифры телефона босса, а потом еще написать его знаками, крупными, как размах ваших дел. Наконец она задумчиво склоняет голову и начинает накручивать на своем телефонном аппарате.

Затем она просит телефонисток Глазго, чтобы те попросили телефонисток Лондона попросить телефонисток Парижа попросить для меня номер, который на самом деле прошу я.

Это длится добрых десять минут, в течение которых почтальонша играет со мной в батискаф через свои иллюминаторы. Здесь еще не клеят марки губкой, как в Париже, где прогресс решительно выметает отжившие традиции.

Шотландская почта до сих пор рассчитывает на слюнные железы своих служащих, и для того, чтобы наклеить марку, они не отказывают себе в удовольствии лизнуть зад королевы Англии.

По истечении десяти минут я говорю себе, что, если какой-нибудь искатель приключений рискнет приударить за этой малышкой, его язык навеки прилипнет к языку лизуньи королевских изображений. По моему спинному хребту (как говорит один знакомый выдумщик плеоназмов) пробегает дрожь, и я безумно рад, когда нежное дитя объявляет, что на проводе моя добрая Франция.

Голос Старикашки:

— Ну, что там еще!

Такие штучки действуют как ледяной душ. От этого может возникнуть желание весь день пить мочегонное, чтобы компенсировать невоспитанность собеседника.

— Я удивлен, — продолжает он.

По моему молчанию он смекает, что мне такой тон не правится, и спешит изменить его.

— Я попортил себе много крови из-за вас, мой дорогой друг...

Ну вот, теперь можно и поговорить. Четко (с помощью рулетки) выверенными словами я суперкомпактно излагаю ему сложившуюся обстановку. Рассказываю ему обо всем: о нашем прибытии в Оужалинс, о фальшивом налете на Синтию, о револьвере и о ключе в ее ручном кюле (как говорит Толстый), о моем пребывании в замке, о его обитателях, о войне с сэром Долби, о моем ночном визите на винокурню и об открытии, сделанном там, о нападении на меня человека в грузовичке, о захвате шкатулки и ее содержимом; короче, обо всем!

Обычно, когда я ему докладываю, он предпочитает сохранять хладнокровное молчание, даже если оно оплачивается по тарифу П. Т. Т. (Почта. Телеграф. Телефон). На этот раз он нарушает традицию и восклицает:

— Да это же фантастическая работа, мой малыш!

Его малыш! Такое я слышу впервые. В мои лучшие времена мена я имел честь называться «моим дорогим Сан-Антонио» или «моим дорогим другом», но это первый «мой малыш», заработанный мною с тех нор, как я нахожусь под высоким покровительством его превосходительства Плешивого. На моих глазах слезы, а в штанах сырость.

— В этом деле Берюрье оказал мне больше чем неоценимую помощь, месье директор. Может быть, это и преждевременно, пока следствие еще ре закончено, но мне бы очень хотелось заручиться вашей поддержкой при выдвижении его на должность старшего инспектора.

Это мало трогает Старикашку. Он не любит, чтобы рассчитывали на его благожелательность. Если кто-то торопится получить ленты, то лучше обратиться к его белошвейке.

— Посмотрим. В принципе я не против. Какова программа ваших действий?

Я не верю своей оправодержательнице.

— Это я хотел бы знать, какова ваша программа, патрон. Дела обстоят так, что пора бы обратиться за помощью в Ярд. Я не очень люблю этих ребят, но за мной уже много такого, что может доставить массу неприятностей. Помимо всего прочего, эти мошенники нас раскусили. Я думаю, что пора нанести решающий удар!

— Нет!

Коротко и ясно.

Я остаюсь без подпорок... Жду объяснений любезного. Он поставляет мне их франко порто с прогрессивным налогом.

Вы должны довести дело до конца, Сан-Антонио.

— Что вы называете «до конца», патрон? — спрашиваю я, обволакивая свой голос пленкой усталой грусти.

— Если бы следствие велось во Франции, мы бы не могли на данном этапе считать его законченным. Нам бы оставалось лишь установить меру виновности каждого преступника, найти того, кто убил человека, что вымачивается в бочке с виски, и установить его личность, выяснить пути поступления героина, обнаружить покупателей хитрых бутылок и... и...

— Как считаете нужным, — говорю я, подумав, что после выдачи такой номенклатуры Ощипанному остается только поплевывать в потолок.

— Вы понимаете, что я хочу сказать, Сан-Антонио?

— Прекрасно понимаю.

На самом деле я понимаю лишь, что с этого момента мы с Мастодонтом сидим на пороховой бочке с «гаваной» в зубах. Каждая отпущенная нам секунда жизни будет подарком судьбы, а эти бандюги, зная, что их разоблачили, не захотят делать нам подарки, тем более что сейчас не Рождество и не наш юбилей.

— И еще один момент, мой добрый друг.

— Можно узнать какой, шеф?

— Предположите, что, несмотря на очевидное, миссис Мак Херрел невиновна? Вы понимаете, что это пахнет скандалом? Вместо роз нам достанутся шипы! Не забывайте, что мы не у себя дома, а за Ла-Маншем, мой дорогой.

— Вы думаете, она невинная жертва! — заявляю я с юмором. — В конце концов, месье директор (клею я ему титул, чтобы протолкнуть следующее), она хранит огромное количество героина, у нее на винокурне труп убитого человека, а вы все еще сомневаетесь?

Он не спорит со мной, но и не уступает. Ох и упертый Дед. Именно такие люди и наживают миллионы и делают большую карьеру.

Допустим, что все-таки остается один шанс из тысячи, из десяти или даже из ста тысяч, что она невиновна. Вот из-за этого-то шанса мы и должны действовать осмотрительно.

— О'кей.

— Вам что-нибудь нужно?

— В общем-то, да. Так как я не могу действовать официальным путем, мне весьма сложно навести справки о машине, которой меня пытались расплющить в тупике. Если бы вы смогли по своим каналам узнать имя ее владельца, вот ее номер...

Я диктую ему номер катка, с которым едва разминулся прошлой ночью. Он быстро записывает его в свой знаменитый блокнот. Я знаю, что после нашего разговора он обязательно разрисует его какими-нибудь каракулями.

— Вы получите сведения самое позднее через два часа, я дам телеграмму до востребования в почтовое отделение Мойзад-Цыпленхэм по коду 116, вы помните его, надеюсь?

— Вы же знаете, что у меня память слона! — шучу я.

Наступает разрядка. Старик покашливает, все в порядке.

— Хорошая работа, отличная работа, мой малыш (клянусь, что, если так пойдет дальше, он меня усыновит). Будьте особенно осторожны. И держите меня в курсе.

Я прощаюсь с месье, кладу трубку и направляюсь осчастливить своей признательностью рыженькую. Я удостаиваю ее улыбкой начищенного пенса выпуска 1948 года.

Перезвон колоколов напоминает мне о почтенном пасторе Мак Апюшен. Во время званого ужина он сообщил мне, что возглавляет приход Святого Шарпиньи (Святой, хорошо известный в Шотландии, где он в 682 году основал новую религию. Посаженный на кол, он в бреду произнес пророческую фразу, ставшую знаменитой: «Придет день, когда мы, освободившись от предрассудков, которые стоят нам очень дорого, станем пользоваться контрацептивами») в центральной части города. Я прошу городского сержанта, одетого полицейским, показать мне дорогу к нему, после чего наношу маленький визит преподобному отцу.

В момент моего появления он занят ремонтом велосипеда своего короеда. Он узнает меня, и его суровая физия озаряется улыбкой. Когда видишь такую рожу, невольно задаешься вопросом, является ли тот рай, куда он ведет своих прихожан, местом, достойным посещения.

— Давно мечтал посетить вашу церковь, преподобный отец, — вру я.

Предприниматель в области библейских работ приветствует меня и, оставив колеса своего отпрыска, ведет меня в дом из красного кирпича, возвышающийся на краю немыслимо плешивой лужайки. Это длится довольно долго. Он показывает мне свои владения, играет на фисгармонии и ч предлагает отведать молитву стандартного образца, подходящую Для прямого контакта со Всевышним, позднего раскаяния и демонстрации своего религиозного рвения.

После всего он предлагает скотч, что является отличной концовкой. Я засучиваю рукава и завожу разговор об обитателях Оужалинс Кастл. Преподобный не скупится на комплименты в адрес дам. Если верить ему, то Дафни — настоящая святая. (Наверняка она отстегивает бабки на его преподобные нужды).

— Ее и сравнивать-то нельзя с несчастным сэром Арчибальдом, — утверждает он под расписку.

Я ненавязчиво узнаю, что Арчибальд, племянник Дафни, руководивший винокурней, был молодым повесой. Он провел утро своей жизни в ночных кабаках Парижа и охоте на крупных хищников. После его смерти дела на винокурне пошли на лад.

Благодаря своей энергии дорогой Дафни удалось восстановить, казалось бы, безнадежно запущенное производство и завоевать для виски Мак Херрел почетное место в ряду известных марок.

— Это настоящий подвиг, и он тем более удивителен,— замечает Мак Апюшен, — что эта достойная женщина всю свою жизнь была далека от дел. Очень долго она жила во Франции, в Ницце, где поправляла свое здоровье. Вы понимаете, мой дорогой, какой волевой она человек? Какой... какой... какой...

Я больше его не слушаю. Я думаю. А так как я думаю, значит, я существую. И я убежден в том, что благопристойная, респектабельная и т. д. и т. п. леди в семьдесят лет не начнет заниматься контрабандой наркотиков.

Мне очень хотелось бы узнать о том, какую жизнь мадам Дафни вела в Ницце. Может быть, там удастся обнаружить какие—нибудь штучки-дрючки, совсем не имеющие никакого отношения к католической или даже к англиканской вере. You так не думаете?

— Она долго жила в Ницце? — спрашиваю я.

Преподобный, наверное, уже отплыл на несколько кабельтовых от сюжета, так как он неожиданно умолкает и смотрит на меня чертовски укоризненно. Но он — вежливый джентльмен, и отвечает:

— Очень долго. Я не могу вам сказать точно, но когда пятнадцать лет назад я принял этот приход, ее уже не было в Оужалинсе.

— А что за человек Мак Шаршиш? — спрашиваю я.

— Исключительно порядочный человек.

Я ищу, где в иерархии человеческих ценностей следует поставить это определение. Временно помещаю его между старой задницей и буржуа—святошей, оставляя за собой право пересмотреть эту поспешную классификацию.

— Как миссис Мак Херрел нашла его?

— Благодаря моей рекомендации, неохотно говорит пастор. — Мистер Мак Шаршиш заведовал производством па городской винокурне. Но он заслуживал большего, и я с удовольствием порекомендовал его. Это мой лучший прихожанин.

— Он холост?

— Да. Несмотря на свою внешнюю жизнерадостность, он очень застенчивый человек.

Я еще некоторое время болтаю с Мак Апюшеном и узнаю все, что мне надо. Он извиняется, что не позвал свою мамочку, так как она занята приготовлением долгопарящегося блюда, требующего неусыпного внимания, что является характерной особенностью шотландок. Он дал мне рецепт: кило (Я перевел британские меры веса, чтобы облегчить вам жизнь (авт.)) говяжьего жира, кило рубленой селедки, кило кукурузной муки, гусиную печенку, двенадцать яиц вкрутую, три литра молока, пинту пива, пинту свежей свиной крови, все это тщательно перемешивается и ставится на bath Магу (Эквивалент нашей паровой бани) на шесть часов тридцать пять минут двенадцать секунд. Затем вы кладете то, что получится, на слой картофельного пюре, поливаете кленовым сиропом, присыпаете мускатным орехом (чтобы отбить запах) и подаете с пылу, с жару, с гарниром из жареных век зеленой ящерицы и луковицами тюльпана. Объедение!

По истечении двух часов я возвращаюсь to the post-office. Телеграмма уже там. Нежное дитя протягивает ее мне о улыбкой и предложением оплатить. Я распечатываю и читаю: «Дети Марселя уехали на каникулы. Жозеф приедет к ним завтра. Желаю хорошо отдохнуть. Жульен».

Я подхожу к столу и на телеграфном бланке расшифровываю послание. Получается вот что:

«Грузовичок принадлежит Долби».

Вот это да!

Вот тебе и уважаемые люди. Так сказать, титулованные по отношению к кое-кому. Богачка-калека, юная наследница, сын баронета, директор преуспевающей винокурни, почтенный хитрец метрдотель, поседевший на лакейской службе... И все это персонажи трагедии, в которой убивают. Осиное гнездо!

По большому счету Старик прав: с ними надо держать ухо востро. И еще раз прав в том, что нужны дополнительные сведения. Он более чем прав, требуя определить роль и место каждого участника этого дела.

Некоторое время я раздумываю, что делать дальше. И решаю нанести визит вежливости Филиппу Долби. Я не люблю, когда со мной поступают, как в тупике прошлой ночью.

Служащая почты дает мне адрес молодого хищника. Уважаемый сэр Долби живет на Граттефорд энд Фейрлир-стрит, 18, в роскошной студии фешенебельного квартала.

Я благодарю лизунью ее королевского высочества зада, сворачиваю в первую улицу направо, потом перехожу через Голд Челюсть Бридж. Сразу же выхожу на площадь Годшиш, утопающую в зелени. Улица, на которой живет Долби, берет начало в дальнем конце площади. Это тихая и степенная стрит с двухэтажными особняками, чьи викторианские порталы по количеству ступеней не уступают количеству градусов виски Мак Херрел.

Я звоню в дом номер 18. Жду, что мне откроет слуга, но вместо этого слышу лай микрофона, расположенного на несколько сантиметров выше моих локаторов.

— Кто там?

Узнаю голос сэра Долби.

— Я хотел бы поглазеть на вашу коллекцию японских эстампов, — говорю.

— А, это вы, — ворчит он.

Я не отрицаю очевидное и подтверждаю, что это действительно я.

— Мне надо с вами поговорить, — добавляю.

Он нажимает на кнопку, и дверь открывается.

Я вхожу в красивый холл, увешанный по стенам охотничьими трофеями. Деревянная лестница ждет меня.

— Поднимайтесь на второй этаж, — бросает сэр Долби.

Я подчиняюсь. На площадке второго этажа дверь с обивкой распахивается в уютную комнату, обтянутую голубым атласом. Гнездышко любви. Она представляет собой мальчишечью светелку, где самый юный из сэров Долби позволяет себе маленькие шалости. Он начихал на замок своего папаши, висячий мост которого нагоняет на него тоску, и предпочитает резвиться в своей шикарной бонбоньерке.

Он возлегает на кровати в халате из черного бархата с шотландским воротником. Читает религиозный журнал.

— Совсем один! — удивляюсь я.

— Да, у меня здесь нет слуг. Мне хватает одной горничной, я люблю простоту в быту.

Над глазами у него пластырь, бикоз его брови были немного повреждены мною накануне. Это придает ему шутоватый вид и вызывает у меня улыбку, похожую на ломоть спелой дыни.

— Это вас забавляет?

— Ужасно. Вы похожи на любимого клоуна моей светлой юности.

— Вы пришли сюда только для того, чтобы сообщить мне об этом? Нет.

— Тогда зачем же?

Его голос резок и гремуч, как ржавый флюгер, Я зашел поговорить о событиях этой ночи.

— Я не понимаю.

— Сейчас поймете.

Я бесцеремонно усаживаюсь на его лежанку. Это его шокирует, Тоже мне чистоплюй!

— Хочу поговорить о случившемся в тупике, вы понимаете, что я имею в виду ваше намерение размазать меня по стенке вашим чертовым грузовичком!

— Но я...

— Не прикидывайтесь, барон моей мошонки!

— Но это ложь! Вы оскорбляете меня...

И тут, друзья, ваш Сан-А. взрывается. Вы знаете, что такое красный цвет? Надеюсь, что вы не дальтоники, черт вас подери! Вы соблюдаете приличия, вы ведете светскую беседу. И вдруг вас охватывает бешеная ярость. Вы готовы кулаками разнести Эйфелеву башню на зубочистки. Я делаю «брык», и мой каблук находит его челюсть. Он клацает, как аллигатор, всунутый в шкуру каймана, вскакивает с кровати, и вновь начинается кулачный бой. Славная потасовка, это я вам говорю!

Он хватает ночник (из натурального порфира Руби-Роза) и запускает им в мою витрину. Я не успеваю уйти, и его ножка рассекает кожу над Правым ухом.

В глазах плывут тридцать шесть свечей, среди которых сияет моя счастливая звезда! Только ее подключили в сеть с переменным током.

Я отпускаю оплеуху раскрытой пятерней. Его голова уходит сантиметров на сто назад, и месье бросается на меня. Мы валимся навзничь на кровать. Если бы кто-нибудь увидел вашего Сан-А. в эту минуту, он счел бы, что тот изменил слабому полу, да, голубчики. И тем не менее, несмотря на то, что мы с сэром Долби катаемся по лежбищу, это честная и суровая мужская схватка. Кроме града тумаков, между нами ничего нет. Мы грохаемся на пол по другую сторону и, сцепившись, катимся до камина. Долби совершает прыжок карпа на берегу, но, потеряв равновесие, врезается своей кубышкой в мраморную облицовку и затихает. Нокаут, не везет так не везет!

Я немного выжидаю, и так как он не двигается, просовываю руку под его халат, чтобы узнать, как там его многострадальное сердце. Оно бьется весьма удовлетворительно.

Я направляюсь в смежную ванную комнату, смачиваю полотенце холодной водой и возвращаюсь, чтобы освежить ему лицо. Через несколько секунд он приходит в себя.

— Ну что, полегчало?

— У меня раскалывается голова!

Я в этом не сомневаюсь.

У него на макушке вздулся шишак величиной с мой кулак. Я помогаю бедолаге добраться до кровати.

— Послушайте, — говорит он, — я не имею никакого отношения к нападению, в котором вы меня обвиняете. Возьмите газету и посмотрите на последней странице...

Я повинуюсь. В самом низу четвертой страницы вижу заметку, в которой сообщается об угоне грузовичка сэра Долби. Машину шокнули вчера вечером со стройки.

— Вот видите! — торжествует Филипп. — К тому же всю прошлую ночь я провел дома в компании двух своих друзей. Мы выпивали и играли в шахматы с десяти вечера до пяти утра. Вам нужны их показания? Это сэр Хаккашифер и лорд Хаттьер...

В его голосе чувствуется разочарование и усталость. Он кажется грустным. Ему здорово досталось. А может быть, он действительно ни в чем не виноват?

Меня постоянно преследует эта идея фикс Старика.

— Хотел бы я знать, кто вы на самом деле и что вам здесь нужно, — говорит он. Ваше поведение неестественно, месье Сан-Антонио.

Скоро я расскажу вам об этом, если вы еще не догадались. А пока остановимся. Поставьте себе компресс и примите аспирин.

— Вы возвращаетесь к Синтии? — скрипит он.

— Точнее, к ее тетушке.

— Скажите ей, что я бы хотел ее видеть. Она даже не позвонила утром, чтобы узнать, как я.

— У нее не было времени, утром в Оужалинс Кастл как раз начался пожар, а это отвлекает.

Я покидаю его.

По сути дела, я ничуть не продвинулся. Правда ли, что грузовичок действительно угнали? Действительно ли Филипп провел ночь с друзьями? То, что он поспешил представить мне свое алиби, еще ни о чем не говорит.