Сан-Антонио в гостях у МАКов

ГЛАВА IV,

в которой я открываю страну виски для простофиль

Путешествие проходит без приключений. Наша птаха летит высоко, пропеллеры исправно крутятся, горючего вполне хватает, чтобы доставить нас в Шотландию, а в салоне нас обслуживает стюардесса, способная вызвать зуд даже в протянутой руке попрошайки.

Признаюсь, что я забираю ее пленительные формы с собой в дремоту, надеясь придавить их там так же, как Берю рядом со мной давит хоря. Эти трехчасовые сновидения слегка восстанавливают мои силы. Наконец громковещалка объявляет месье пассажирам, что они должны пристегнуть ремни, бикоз (Потому что (англ.)) до Глазго уже рукой подать. Я бужу Берю, и он разом кладет конец спокойствию командира экипажа по поводу исправности двигателей. Вы догадались, что Бугай издает звук продуваемой турбины, от которого тугую на ухо старушку американку бросает в пот над самим Паде-Кале от страха, что один из турбореакторов дал сбой.

— Опусти воротник куртки! — приказываю я. — Ты похож на озябшего ханыгу.

Верзила повинуется.

— А сейчас? — спрашивает он, напяливая шляпу, засаленную, как ресторанная мойка.

— Сейчас ты похож на отогревшегося ханыгу.

И тут я замолкаю, пораженный.

— Послушай, Папаша, ты что, забыл надеть рубашку?

— Что ты опять пристаешь ко мне? — огрызается Толстый.

Говоря это, он проводит напряженной рукой по груди и понимает, что я не шучу.

— Фу, черт, в этой суматохе...

Под курткой у него только галстук. Хотя и завязанный с излишним для шеи этого борова изяществом.

— Это заметно? — волнуется мой напарник.

— Не очень, — успокаиваю я его, — благодаря твоему обильному волосяному покрову можно подумать, что у тебя под курткой — мохеровый свитер. И все же, Толстый, надо будет купить тебе рубашонку.

Он обещает, и мы покидаем фанеру.

Пройдя таможню, мы замечаем здоровенного детину в форме шофера биг хауз, который меряет взад-вперед зал отправления, естественно, одновременно служащий и залом прибытия. И как только я замечаю этого типа, по громкоговорителю объявляют, что шофер фирмы Херст ожидает месье Сан-Антонио, чтобы предоставить в его распоряжение автомобиль.

Я подхожу к дылде и представляюсь, он почтительно приветствует меня.

Через пять минут у меня в руках ключи и корочки на солидный черный «бентли» чуть пошире катафалка.

Биг Берю это по душе.

— В нем я буду выглядеть, как королева Англии, — заявляет он.

— God, save the Queen (Боже, храни королеву (англ.)) , — вздыхаю я.

Мойзад-Цыпленхэм — кокетливый городок в пять тысяч душ километрах в пятидесяти от Глазго.

Когда мы проезжаем указатель с названием этого населенного пункта, я решаю предварительно разнюхать о виски Мак Херрел и останавливаю свой катафалк перед гостиницей с лаконичной вывеской: God, save the Queen .

Биг и я входим в живописный зал с обшитыми деревом стенами, пахнущими воском. В центре царит фаянсовая печь, нетопленая бикоз оф сезона и экономности хозяев.

Пампушка—хозяюшка с шиньоном на макушке, как яблоком на подушке, в очках с железной оправой и улыбкой младенца спешит к нам навстречу.

— Я предпочту мюскаде-касис, — утверждает Берю.

— Ты думаешь, что мы еще в Найтере, Биг Эппл, говорю я. — Не забывай, что мы уже в стране виски.

— Я не сектант, — возражает мой приятель, — виски так виски.

Он оборачивается к улыбающейся хозяйке.

— Ту виски в больших стаканах! — требует он и показывает два пальца.

Улыбка у вумен меркнет, как будто ее обвинили в богохульстве. Она говорит, что еще не наступил час для спиртных напитков. Мне предстоит решить ужасную задачу: объяснить Берю, что в великой Британии нельзя проспиртовываться круглые сутки. Он слушает меня с траурным выражением лица. Волоски, торчащие из его носа, дрожат от негодования.

— Скажи ей, что мы - французы, — не сдается он, — и их правила нас не касаются.

Я изворачиваюсь.

— Послушай, дружище, мы возьмем два чая, мне нужно кое-что разузнать у этой старой хрычовки, и я не собираюсь нарушать законы ее страны.

Толстый мгновенно замыкается во враждебном молчании.

Как только дымящийся чайник появляется перед нами, я бросаюсь на штурм женщины с шиньоном. К счастью, она разговорчива, к тому же ей интересно поболтать с французом.

Быстрее, чем Берю засасывает литр «Прибрежного Ронского», я узнаю, что винокурня Мак Херрел — одна из крупнейших в районе. Она находится в самом Мойзад-Цыпленхэм е, но ее владельцы живут в трех километрах отсюда в Оужалинс, и так как их нора называется Оужалинс Кастл, то я легко вычисляю, что они являются владельцами этих мест.

Мы только делаем по глотку чая, покупаем белую рубашку для Берю — и уже на пути в Оужалинс.

В этих местах всего одна гостиница, которая называется «Гранд Отель благородного Шотландца». Несмотря на длину вывески, это довольно скромное заведение.

Ее владельцы — шотландская пара: мистер и мадам Мак Ухонь, которым помогает ладно скроенная куколка в расцвете своих восемнадцати весен. Я объясняю им, что мы туристы из Франции, очарованные страной волынки, и нас принимают, как Анкетиля после в пятый раз выигранной гонки Тур де Франс. Сам Мак Ухонь — бриллиант в шестьдесят карат, сияющий лысиной, пшеничными усами и лоснящимися щечками, обладающий пузцом, которое своей формой напоминает о неравнодушии шотландцев к регби. Его половина, наоборот, — крупная, костлявая, но не лишенная привлекательности миссис.

Нам отводят две лучшие комнаты в гостинице: сортиры тут же на этаже, а горячая вода — на кухне. Моим багажом занимается горничная. Судя по ее крупу, мне нечего волноваться об устройстве своего седла. Этот букет ландышей меня вполне устраивает, я не только люблю флору, но интересуюсь и местной фауной.

Я атакую ее улыбкой 84 бис, сопровождаемой взглядом, пронзительным, как рентген. Она краснеет.

Депеша получена, мой генерал.

Вот мы и одни в моей комнате. Она объясняет, как нужно открывать занавески. Эти шотландцы — ребята не промах: стоит только дернуть за шнурок, и шторки — нараспашку. Потом она объясняет, как обращаться с краном: нужно поворачивать вентиль против часовой стрелки. Прямо чудо техники! Затем обращает мое внимание на то, что на кровати два одеяла такого же шотландского производства, как и она сама, и что ящики в комоде выдвигаются.

Выдав мне инструкцию для пользования, она замолкает и смотрит на меня глазами, полными невинности и восхищения.

Я спрашиваю, как ее зовут: она отвечает, что Кетти Мэппл. Я говорю ей, что она очень красива, и она мне верит. Короче говоря, дело идет. Я уже собираюсь наградить ее засосом Отель на Краю Света, но вовремя спохватываюсь. Время работает на меня. Дадим же ей привыкнуть к моей неотразимой внешности. А пока, с учетом национальных особенностей, я обрабатываю ее, щекоча банкнотом в один фунт стерлингов, выпущенным в Англии.

Впервые в истории Шотландии месье дает такие чаевые. Я содрогаюсь: да она примет меня за чокнутого, сообщит куда следует и отправит в дурдом.

Ничего подобного. Кетти ведет себя мудро: запихивает бумажку в кармашек. За такую сумму она бы выкрасила Букингемский дворец кисточкой для век.

— Вы прекрасная девушка, — заявляю я, ласково приподнимая ее подбородок.

Она скромно соглашается и убегает, но не потому, что мое поведение пугает ее, — ее зовет хозяйка Мак Ухонь.

Убегая, она сталкивается с хохочущим Берюрье.

— Я бы тоже занялся ею, — говорит Толстый, — но я не удивлюсь, если ты окажешься шустрей, чем я, а? Сейчас я тебя повеселю, мне кажется, что мы поладим с хозяйкой. Она широковата в кости, но это то, что надо для разнообразия после Берты.

Он на миг задумывается и почти смущенно спрашивает:

— Скажи—ка, Сан-Антонио, как сказать по-английски: «Я от вас балдею»?

День проходит без приключений. Пока Толстый дрыхнет в гостинице, я изучаю окрестности. На холме над темными водами заросшего озера возвышается замок Оужалинс. Готика! Это родовое поместье, увитое плющом, с решетчатыми окнами, кафедральными витражами и вековыми деревьями. Я прогуливаюсь до подножия холма, и, когда опускаюсь в траву передохнуть, из центральных ворот выезжает маленький черный «триумф» с восхитительной блондинкой за рулем, ее волосы развеваются на ветру.

Я вижу девушку всего лишь мгновение, но этого достаточно, чтобы почувствовать, как она красива. Я не знаю, живет ли она в замке, но меня охватывает желание познакомиться с ней в любом случае, И подразнить ее киску, как выражается один мой знакомый озорник.

В задумчивости я возвращаюсь в «Гранд Отель благородного Шотландца», когда сумерки медленно (в целях экономии) опускаются на этот чудесный уголок Шотландии. Толстый ждет меня в компании с тройным скотчем (ибо уже наступил час «Икс», а точнее, час «Бульке»). Видно, что это не первая порция, — его физиономия светится, как взлетные полосы Орли в туманный вечер.

Он встречает меня воплями возбужденного щекоткой гиппопотама.

— Послушай—ка, дружище, — исповедуется он, — Мои акции растут на глазах. Я пощупал хозяйку на лестнице, а она заржала. Для начала неплохо, а?

— Еще бы!

Мы садимся за стол, и тут приподнятое настроение достойнейшего из фликов исчезает, как любовная записка в унитазе.

Наше меню: отварная баранья ножка и отварной же горошек. Ножка похожа на кусок стертой тормозной колодки, а горох — на набор шариковых подшипников, случайно рассыпавшихся в кастрюле.

Когда одна горошина упала с тарелки, я подумал, что Берю потерял очередную пуговицу от ширинки.

Берюрье жалуется:

— Эти чудики учились готовить жратву на химзаводе. Ах! Если бы моя Берта увидела это, ее бы наверняка стошнило.

Но голод — не Берта, и Берю, отплевываясь, заглатывает запчасти. Тем временем я, не теряя времени, подстерегаю прелестницу. Когда она приносит десерт (пирог с яблоками и говяжьим жиром), я спрашиваю, не соблаговолит ли она зайти ко мне в комнату в течение ночи для очень серьезного разговора. Она чуть-чуть-чуть краснеет и в знак согласия на миг смеживает ресницы.

— Что ты у нее спросил? — любопытствует Берю.

— Какой масти был вороной конь Генриха VIII, — отвечаю я.

Около полуночи (если верить Гринвичской обсерватории) Кетти скребется в мою дверку.

Она сменила свою шотландскую юбку на шотландский халат, а вместо шотландских туфель на ней шотландские тапочки.

Как только она входит, я накидываю шотландский плед, чтобы не выглядеть ирландцем. Под халатом у нее шотландский Бернс-гальтер и шотландские же тру-Суссексики. Нужно будет держать себя в совершенно клетчатых рамках (Не скальте зубы, бывает и хуже! Вы разве не слышали о монголке Фире, которая осталась с пузырем, потому что ее парень ее надул (авт.)).

Меня предупреждали, что англичане — за Общий рынок, но я не думал, что до такой степени.

Кетти разделяет римские протоколы. Мы сразу же находим общий язык. И клянусь, она ловит на лету мою методу! Вот чертовка! Как работает ее артикуляционный аппарат! Опыта маловато, но такая жажда новых знаний заставляет содрогнуться. И я дрожу, братцы! На помощь, подвеска ситроена! Увидеть мисс Мэппл и умереть! Я показываю ей магический колпак, овернский волчок, чертово колесо, v закупоренный саксофон, ликующий хамелеон, стеклоочиститель с ножным приводом, прибор для заклеивания марок, дырявую кофемолку в действии, большую восьмерку, большую шестерку, большую девятку, Великого Конде, маленькую мышку-норушку, тещин язык, шпоры в норы, дырчатую солонку, соленую дырку, дыр—дыр в одни ворота, священный огонь олимпийцев, местную гордость мальтийцев, свечу на резьбе, виноградный лист на лозе, знамя победы и быстрые кеды, секрет массажиста и массаж секретарши, грузоподъемник в кармане, искушение дьявола в турецкой бане, секретный ящик, сослагательный прыщик, бювет в пустыне, смазку Перро, бенгальский танец, венецианский ранец, гондольера с веслом, глухого меломана (вынь шиш из кармана) и, наконец, путешествие на край блаженства.

Девица не без дарования. С ней я вспомнил одну знакомую шалунью, которая развлекалась с близнецами, потому что у нее в спальне не было зеркала.

Мы поднимаем такую возню, что голуби покидают насиженный чердак. Заканчивается тем, что Берю стучит в стену своим штиблетом.

— Эй, послушай, Сан-А., — орет Толстый, — убавь громкость, от твоего Евровидения башка гудит!

Мы затихаем. Наконец наступает час задушевных разговоров.

Я выражаю Кетти, на этот, раз в чисто словесной форме, свое восхищение нашим знакомством. Потом я восторгаюсь красотой ее родных мест и так добираюсь до интересующего меня изумительного замка. Тонкий подход, не так ли?

Шаг за шагом я получаю от нее нужные мне сведения о Мак Херрелах, подробные, как родословная английской королевы.

Винокурня принадлежит старушке Мак Херрел: Хелен-Дафни. Этой олд леди около семи десятков, и проживает она в кресле-каталке, потому что ее копытам надоело топтать газоны.

Еще два года назад все дела вел ее племянник Арчибальд, но этого достойного джентльмена нечаянно застрелили в Африке во время сафари, и старушка, жившая до этого на Лазурном берегу со своей племянницей Синтией, была вынуждена вернуться, дабы взять семейный бизнес в свои руки. Так как она слишком стара и немощна, чтобы руководить производством, она взяла в помощники инженера, некоего Мак Шаршиша. Молоденькой племяннице Синтии еще не исполнилось и двадцати пяти. Она красива, белокура, спортивна, и я готов поставить караван верблюдов против каравана горбатых в могиле, что это ее я видел за рулем триумфа. Она помолвлена с сынком важного местного напаши: сэром Долби,, сыном баронета Изгонуса Долби. Но дело затягивается, как сказал бы продавец корсетов, и похоже, свадьба не состоится.

Когда любезная и великодушная Кетти покидает меня походкой уставшего кавалериста, чтобы заслуженно отдохнуть, я начинаю быстро перебирать в уме варианты с интересующими меня персонами.

Я бы очень удивился, если бы узнал, что бабуся Мак Херрел занимается поставкой наркоты. У почтенной леди имеются менее легкомысленные забавы. Это занятие не по возрасту для племянницы и не по положению для баронета. Для начала я более всего склонен подозревать Мак Шаршиша. Этот хрен заправляет винокурней. Ему не составляет труда наладить известную вам торговлю. Поживем—увидим.

Надо познакомиться с делом поближе.

Не так-то просто будет войти в доверие к этой компании!