САНСИРО

4

Теперь Сансиро постоянно испытывал душевный разлад. Лекции слушал рассеянно, часто не записывая в тетрадь даже важные вещи. Порой он просто не узнавал себя.

Сансиро не понимал, что с ним происходит, и очень страдал. Наконец однажды он не выдержал и пожаловался Ёдзиро, что последнее время скучает на лекциях. Ёдзиро ответил в своей обычной манере:

— Что может быть интересного в лекциях! Только такой провинциал, как ты, мог до сих пор их слушать, терпеливо ожидая какого-то откровения. Ведь это же верх глупости! Их лекции от века таковы. Не удивительно, что ты наконец разочаровался в них.

— Да нет, не то чтобы разочаровался… — оправдывался Сансиро. Его тяжеловесная медлительная речь до смешного не вязалась с небрежно-иронической манерой выражаться, свойственной Ёдзиро.

Такие диалоги не раз повторялись на протяжении примерно двух недель. Однажды Ёдзиро сам критически заметил:

— Каким-то ты странным стал. Можно подумать, что ты устал от жизни. Прямо-таки олицетворение «конца века»![30]

— Да нет, не то чтобы… — по-прежнему мямлил Сансиро.

Он ещё не настолько окунулся в окружавшую его искусственную атмосферу, чтобы восторгаться такими словами, как «конец века», или жонглировать ими, как это сделал бы человек, искушённый в различных новшествах. Некоторое впечатление, правда, произвела на него фраза «устал от жизни». Усталость он и в самом деле ощущал. Однако не относил её целиком на счёт частых расстройств желудка и в то же время не возводил её в жизненный принцип, в угоду моде. По этим причинам разговор с Ёдзиро не получился.

Между тем наступила середина осени. Аппетит у Сансиро с каждым днём улучшался. Апатия прошла. В это время года двадцатитрехлетний юноша не мог, разумеется, чувствовать себя «уставшим от жизни». Сансиро много гулял. Не раз бродил он вокруг университетского пруда, но ничего сколько-нибудь примечательного не случилось. Не раз прогуливался возле клиники, однако встречались ему лишь незнакомые люди. Как-то он зашёл к Нономии, в подвал на естественном факультете, осведомиться о здоровье сестры. Оказалось, что она уже вышла из больницы. Спросить о девушке, встретившейся ему в клинике, Сансиро постеснялся, поскольку Нономия был очень занят. В другой раз спрошу решил Сансиро, поеду в Окубо, побеседую с ним не спеша и выясню, кто она и как её зовут. Поборов в себе любопытство, Сансиро попрощался и отправился бродить по городу. Он прошёл Табата, Докантъяма, потом кладбище в Сомэи, миновал тюрьму Сугамо, храм Гококудзи… Добрался даже до храма Якуси в Араи, На обратном пути он решил заглянуть к Нономии в Окубо, но от крематория пошёл не той дорогой и оказался в Таката, откуда ему пришлось вернуться поездом. В вагоне он съел почти все каштаны, которые купил для Нономии. Остаток уничтожил на следующий день Ёдзиро.

Чем бездумнее жил Сансиро, тем веселее становилось у него на душе. Первое время он был так внимателен на лекциях, что от напряжения часто терял способность воспринимать, но сейчас этого с ним не случалось. Он размышлял во время лекций о посторонних вещах, а кое-что сознательно вообще пропускал мимо ушей. Приглядевшись к остальным студентам, Сансиро обнаружил, что все, начиная с Ёдзиро, ведут себя точно так же. И он стал думать, что так, пожалуй, и нужно поступать.

Порой в голову ему приходила мысль о виденной им в тот памятный день ленте. И тогда он испытывал смутную тревогу, даже печаль. Появлялось желание тут же отправиться в Окубо, Но от этой мысли отвлекали различные картины, которые рисовало ему воображение, всё новые внешние впечатления, и он опять чувствовал себя легко и беззаботно, предавался мечтам и никак не мог собраться в Окубо.

Как-то во время послеобеденной прогулки Сансиро добрался до Дангодзака и, спускаясь по его склону, свернул влево, к широкой улице Сэндагибаяси. Стояли погожие осенние дни, и небо над Токио казалось таким же прозрачным, как в деревне. При одной лишь мысли, что живёшь под таким небом, голова становится ясной. А уж как хорошо здесь, в пригороде! Дышится легко, свободно. Душа становится бескрайней, как небо, а тело — упругим, не то что весной, когда чувствуешь себя каким-то расслабленным. Разглядывая живые изгороди по обеим сторонам улицы, Сансиро впервые наслаждался ароматами токийской осени.

Обогнув подножье холма, Сансиро неожиданно увидел узкие и длинные полотнища. Они оповещали, что здесь несколько дней назад начался традиционный осенний показ цветочных кукол[31], изображающих героев старинных сказаний и легенд. Издали доносились голоса, звуки барабана, трещоток. Эти звуки, устремляясь вверх, медленно растворялись в чистом осеннем воздухе и постепенно замирали. Едва касаясь слуха Сансиро, они его не раздражали, а, напротив, радовали.

Вдруг из переулка появились двое. Один из них окликнул Сансиро. Это оказался Ёдзиро. В его спутнике Сансиро узнал того самого человека, который тогда в Аокидо пил чай, и сразу понял, что это Хирота-сан, что, впрочем, он давно уже предполагал. Каким-то странным образом судьба связала его с этим человеком ещё в поезде, когда они вместе ели персики. Ещё глубже ему врезалась в память встреча в Аокидо, когда Хирота пил чай и курил, а Сансиро, побыв там очень недолго, убежал в библиотеку. И тогда и сейчас Сансиро почему-то казалось, что у Хироты лицо синтоистского священника, а нос европейца. Хирота был в своём обычном летнем платье, однако по виду его нельзя было сказать, что ему холодно.

Сансиро хотел обратиться к нему с приветствием, но не знал, что именно сказать, — слишком много прошло с тех пор времени. Поэтому он только приподнял фуражку и поклонился. Это было, правда, слишком вежливо по отношению к Ёдзиро и несколько фамильярно по отношению к Хироте. Ёдзиро тут же запросто познакомил их.

— Мой однокурсник. Окончил колледж в Кумамото и в первый раз приехал в Токио. — Он поспешил сообщить, что Сансиро провинциал, хотя никто его об этом не спрашивал, и повернулся к Сансиро: — А это Хирота-сэнсэй. Преподаватель колледжа…

Тут Хирота-сэнсэй произнёс:

— Знаю, знаю.

Лицо Ёдзиро выразило удивление. Однако он не стал докучать сэнсэю расспросами о том, откуда тот знает его друга, без всяких предисловий обратился к Сансиро:

— Ты не слышал, тут поблизости нигде не сдаётся дом? Разумеется, просторный, чистый, с комнатой для сёсэя…[32]

— Дом? Сдаётся.

— Где же? А он не грязный?

— Да нет, чистый. С большими каменными воротами.

— Замечательно! Говори скорее, где он находится. Каменные ворота, сэнсэй, ведь это просто отлично. Мы непременно его снимем, да? — загорелся Ёдзиро. Однако сэнсэй ответил:

— Каменные ворота не подойдут.

— Не подойдут? Жаль. А почему, интересно?

— Не всё ли равно почему. Не подойдут.

— Но ведь каменные ворота — это чудесно. Жили бы так, словно вам пожаловали титул барона, а, сэнсэй? Разве плохо?

Ёдзиро говорил с самым серьёзным видом. Хирота насмешливо улыбался. В конце концов верх одержала серьёзность и решено было, во всяком случае, посмотреть дом. Сансиро взял на себя роль провожатого.

Выйдя переулком на соседнюю улицу, они прошли по ней с полквартала к северу и очутились на узенькой улочке, скорее похожей на тупик. Она упиралась в сад, принадлежавший торговцу цветами. Немного не доходя до него, Сансиро и его спутники остановились. Справа они увидели два гранитных столба и железные створки ворот.

— Здесь, — сказал Сансиро. На воротах действительно висела табличка «Сдаётся».

— Вот это да! — Ёдзиро с силой толкнул ворота, но они оказались запертыми.

— Подождите, сейчас пойду спрошу, — быстро проговорил Ёдзиро и скрылся в глубине сада. Хирота и Сансиро оказались предоставленными самим себе.

— Ну что, нравится вам Токио?

— Как сказать…

— Город, конечно, большой, но грязный, верно?

— Да-а… Пожалуй…

— Нет, с Фудзисан ничто не сравнится, не правда ли?

О Фудзисан Сансиро совсем забыл. Ему показал эту гору Хирота, когда они ехали в поезде. Сейчас, вспомнив об этом, Сансиро ощутил её величие. И ничтожными показались мучившие его тревоги и сомнения. Сансиро устыдился того, что не заметил, как растерял тогдашние впечатления. Но тут Хирота озадачил его новым вопросом:

— Вы никогда не пробовали перевести Фудзисан?

— Перевести?

— Да, перевести. Любопытная вещь. Когда переводят природу, о ней говорят, как о человеке, наделяя теми же эпитетами: «величественная», «великая» или «могущественная», и всё в таком духе.

Сансиро наконец понял, в каком смысле Хирота употребил слово «переводить».

— Всякое явление можно персонифицировать. На это неспособны только такие люди, на которых природа не оказывает никакого нравственного влияния.

Сансиро молчал, ожидая продолжения разговора, но Хирота вдруг бросил взгляд в сторону сада, в котором скрылся Ёдзиро, и, словно обращаясь к самому себе, проговорил:

— Долго как! Интересно, что он там делает?

— Пойду посмотрю? — предложил Сансиро.

— Нет, что вы! Это бесполезно, так просто его сейчас оттуда не вытащишь. Лучше подождём, хлопот меньше.

С этими словами Хирота уселся на корточки под живой изгородью из трёхлистного лимонника, подобрал камешек и принялся рисовать на земле. Полная беспечность — как у Ёдзиро. Только совершенно иного характера.

Из-за густо растущих сосен раздался наконец громкий голос Ёдзиро:

— Сэнсэй! Сэнсэй!

Но сэнсэй продолжал рисовать. Что-то очень похожее на светильник перед буддийским храмом. Не получив ответа, Ёдзиро вынужден был подойти к ним.

— Пойдите посмотрите, сэнсэй… Дом вполне подходящий. Принадлежит садоводу. Можно попросить, и нам откроют ворота, но проще зайти со стороны сада.

Они прошли через сад торговца цветами к сдающемуся дому. Открывая снаружи ставни и заглядывая внутрь, обошли дом кругом и осмотрели все комнаты. В таком доме не зазорно было поселиться человеку среднего достатка. Плата, как сообщил Ёдзиро, сорок иен в месяц с уплатой вперёд за три месяца.

— Зачем понадобилось смотреть такой роскошный дом? — спросил Хирота, когда они вышли на улицу.

— Зачем понадобилось? А что в этом плохого? — возразил Ёдзиро.

— Ведь всё равно не снимем…

— Да нет, я бы снял за двадцать пять иен. Только хозяин никак не соглашается.

— Ещё бы! — проворчал Хирота.

Ёдзиро принялся рассказывать историю ворот с гранитными столбами. До последнего времени они стояли перед одним особняком, где часто бывал Ёдзиро. Потом их купил садовод, когда занялся перестройкой своего дома, и поставил их вон в том месте. Это было в духе Ёдзиро — узнавать всякие любопытные подробности.

Они стали молча спускаться к Табатанотани. О доме больше не вспоминали. Только Ёдзиро нет-нет да и заговаривал о воротах. За их доставку садовод уплатил чуть ли не пять иен. Так что деньжата у него, надо думать, водятся. Он и дом-то этот построил, чтобы сдать за сорок иен в месяц, как-то совсем не к месту заявил Ёдзиро, а кто, собственно, его снимет? Охотников наверняка не найдётся. Придётся хозяину снизить плату. И уж тогда они непременно снимут этот дом.

— Ты чересчур много болтаешь, — сказал Хирота. — Сколько времени из-за тебя потеряли! Мог быстрее покончить с этим делом.

— Это вы всерьёз насчёт времени? Так ведь вы сами что-то там рисовали. Сэнсэй тоже довольно беспечный человек.

— Ну, кто из нас беспечнее — ещё вопрос.

— А что это вы рисовали, позвольте спросить?

Сэнсэй не ответил. Тогда к нему обратился Сансиро с очень серьёзным видом:

— Это, кажется, был маяк?

Хирота и Ёдзиро рассмеялись.

— Маяк — это ты здорово придумал. Но, по-моему, сэнсэй рисовал Сохати Нономию!

— Что? Почему ты так решил?

— Талант Нономии-сан сверкает даже за границей, а в Японии он пребывает во мраке неизвестности. Никто его не знает. За мизерное жалованье он безвыходно сидит в своём подвале — поистине неблагодарный труд. Смотреть на него жалко!

— Зато такие, как ты, светят не дальше чем на какой-нибудь шаг вокруг себя, точь-в-точь как круглый бумажный фонарь.

Ёдзиро, которого сравнили с круглым бумажным фонарём, вдруг повернулся к Сансиро.

— Ты в каком году родился, Огава-кун?

— Мне двадцать три, — ответил Сансиро.

— Да тебе, пожалуй, не дашь ни больше, ни меньше… Говоря откровенно, сэнсэй, я терпеть не могу таких вещей, как, скажем, круглый бумажный фонарь или японская трубка с круглой чашечкой. Может, это оттого, что я родился после пятнадцатого года Мэйдзи. Они кажутся мне чересчур старомодными и вызывают какое-то неприятное чувство… А ты, Огава-кун, что об этом думаешь?

— Никакой особой неприязни к этим вещам я не питаю, — ответил Сансиро.

— Впрочем, ты ведь только что приехал из своей кюсюской глуши и всё ещё держишься взглядов начала Мэйдзи.

Ни Сансиро, ни Хирота никак не прореагировали на это заявление. Они прошли ещё немного. На тщательно расчищенном участке, где прежде была криптомериевая роща, рядом со старым храмом стояло совсем новое, европейского стиля, здание, выкрашенное в голубой цвет. Видимо, сравнивая, Хирота посмотрел на храм, потом на голубое здание.

— Смешение эпох. Типичная черта материального и духовного мира Японии. Вы, вероятно, видели маяк в Кудане? — Снова зашёл разговор о маяке. — Это старинный памятник, он даже упоминается в «Альбоме достопримечательностей Эдо»[33].

— Нехорошо так шутить, сэнсэй. Каким бы старинным ни был маяк в Кудане, он всё равно не мог быть упомянут в «Альбоме достопримечательностей Эдо».

Хирота рассмеялся. По правде говоря, он уже понял, что спутал с этим альбомом цветные гравюры «Достопримечательности Токио». Однако продолжил свою мысль, сказав, что рядом с маяком, этим старинным сооружением, выстроено современное кирпичное здание Офицерского собрания Кайкося. Сочетание поистине, нелепое. Но никто этого не замечает, все равнодушно проходят мимо. Это весьма характерно для нынешнего японского общества.

Ёдзиро и Сансиро поддакнули: «Действительно». Они миновали храм и вскоре оказались перед большими чёрными воротами. Ёдзиро стал уверять, что дорога за этими воротами ведёт к Доканъяма. «А проход разрешён?» — на всякий случай спросил Хирота. Ёдзиро с убеждённостью ответил, что, разумеется, разрешён, что это загородная вилла Сатакэ и ходить здесь может кто угодно. Не сомневаясь больше, Сансиро и Хирота последовали за Ёдзиро. Но когда из рощи вышли к старому пруду, появился сторож и стал ругать их. Ёдзиро только успевал оправдываться.

Затем они вышли к Янака, прогулялись по Нэдзу, и домой Сансиро вернулся только к вечеру. Впервые за последнее время, казалось ему, он провёл день так весело и приятно.

На следующее утро Ёдзиро на занятиях не было. Не явился он и после обеда, как надеялся Сансиро. В библиотеке его тоже не оказалось. С пяти до шести Сансиро слушал общую лекцию для студентов филологического факультета. Записывать было невозможно — чересчур темно. А свет обычно зажигали позднее. Это было то время дня, когда небо между ветвями огромных вязов за продолговатыми окнами быстро темнеет, а лица лектора и слушателей становятся едва различимыми. Возникает ощущение таинственности: словно в полной темноте лакомишься пирожками с бобовым джемом. Сансиро с удивлением обнаружил, что не улавливает смысла лекции. Он сидел, подперев щёки руками, равнодушный ко всему, мысли его витали где-то далеко. Пожалуй, главное достоинство лекций, что на них можно вот так сидеть, подумал Сансиро. Вдруг вспыхнул свет. Он рассеял таинственность. Сансиро вдруг почувствовал голод, и ему захотелось домой. Видимо, догадавшись о настроении студентов, преподаватель быстро закончил лекцию. Сансиро поспешил к себе в Оивакэ.

Когда, переодевшись, он сел обедать, то увидел возле чашки с горячим супом письмо. По штемпелю он сразу догадался, что письмо от матери. К стыду своему, за целых полмесяца с лишним он ни разу не вспомнил о ней. Чем только не была забита теперь голова Сансиро: смешение эпох, персонификация Фудзисан, таинственная лекция, даже для той девушки в ней не осталось места. Но Сансиро это ни капельки не огорчало. Письмо он решил прочесть потом, а сам, не мешкая, поел. После обеда закурил и, созерцая дым, стал вспоминать последнюю лекцию.

Неожиданно явился Ёдзиро. На вопрос, почему он не был в университете, Ёдзиро ответил, что ему не до занятий: весь день искал дом.

— Отчего такая спешка? — удивился Сансиро.

— Спешка? Ещё в прошлом месяце мне следовало переехать. Уговорил хозяина подождать до праздника, а праздник на носу, послезавтра. Так что завтра, не позднее, я должен во что бы то ни стало найти жильё. Нет ли у тебя чего-нибудь на примете?

Говорит, дело срочное, а сам накануне столько времени потратил зря: то ли дом искал, то ли прогуливался. Сансиро недоумевал. Это потому, что с ним был Хирота-сэнсэй, объяснил Ёдзиро. Никак не скажешь, что это сэнсэю нужен дом. Сам он, во всяком случае, ни разу и не искал. А вчера вообще был не в себе. Из-за него нарвались на неприятность в усадьбе Сатакэ, а ему, Ёдзиро, отдуваться пришлось… — Ну так как, можешь что-нибудь посоветовать? — настойчиво переспросил Ёдзиро. Он только за этим, видно, и пришёл. Сансиро стал подробно его обо всём расспрашивать. Оказалось, что хозяин — ростовщик и дерёт за квартиру втридорога. А Ёдзиро это злит. Вот он и заявил хозяину, что они с Хиротой съезжают, а теперь несёт за это ответственность, — Сегодня побывал в Окубо, но и там ничего не нашёл. По пути зашёл к Сохати-сан, видел Ёсико-сан. Всё ещё болезненный вид у бедняжки… Лилейная красавица… Её мать велела тебе кланяться. Кстати, сейчас там как будто спокойно. После того случая, говорят, никто больше не бросался под поезд.

Возбуждённый беготнёй в поисках квартиры, Ёдзиро перескакивал с предмета на предмет. Впрочем, речь его вообще не отличалась связностью. Поговорив на очередную тему, он, как интермедию, вставлял вопрос: «А ты не посоветуешь, что-нибудь?» В конце концов Сансиро не выдержал и рассмеялся.

Между тем возбуждение Ёдзиро постепенно улеглось, и он весело болтал, с удовольствием щеголяя каким-нибудь китайским выражением вроде «крепко подружиться с вечерним светом»[34]. Незаметно разговор перешёл на Хироту.

— А как зовут твоего сэнсэя?

— Его зовут Тё. — Ёдзиро пальцем начертил иероглиф. — Элемент «трава» наверху, по-моему, здесь лишний. Впрочем, не знаю, в словаре, может быть, и есть такой иероглиф. Странное имя у него.

— Он преподаёт в колледже?

— Да. И очень давно. Великий человек! Знаешь, есть выражение: «Десять лет как один день», а он, пожалуй, уже лет двенадцать, а то и тринадцать там работает.

— А дети у него есть?

— Какие там дети. Он холостяк.

Сансиро был несколько удивлён и даже не поверил: в таком возрасте — и всё ещё холостяк.

— Почему же он не женится?

— В этом весь сэнсэй. У него на этот счёт свои взгляды, чисто, я бы сказал, теоретические. Стоит ли, говорит он, приводить жену в дом, если заранее известно, какой она будет. Глупо, конечно. У сэнсэя одно противоречит другому. Он говорит, что нет места грязнее Токио. А при виде красивых каменных ворот пугается. Это ему «не подходит», то «слишком роскошно».

— Словом, ему следует жениться.

— Попробуй предложи ему! В ответ услышишь: «Очень, очень хорошо», или что-нибудь в этом роде.

— Вот сэнсэй говорит, что в Токио грязно, что у японцев неприглядный вид. Он разве бывал за границей?

— Ну, что ты! Где ему! У него ведь всё от головы идёт, а факты для него мало значат. Европу изучает по открыткам. Их у него очень много: Триумфальная арка в Париже, здание парламента в Лондоне… После этого Япония, разумеется, кажется ему грязной. Отсюда его нетерпимость. Зато, как ни странно, он может жить в каком угодно грязном доме. Ему всё равно.

— В Токио он ехал в вагоне третьего класса.

— Не ворчал, что грязно?

— Как будто не ворчал.

— Имей в виду, что сэнсэй философ.

— Он преподаёт философию?

— Нет, английский язык. Но он от природы философ, вот что интересно.

— И труды имеет?

— Нет. Изредка пишет статьи, но ничьего внимания они не привлекают. Это нехорошо. А что поделаешь — люди о нём ничего не знают. Вот обозвал меня бумажным фонарём, а сам он светило, которое не светит.

— Ему, наверно, надо бы повращаться в обществе.

— Надо бы повращаться в обществе, говоришь? Что ты! Ведь сэнсэй о себе ни капли не заботится. Если б не я, он и о еде забыл бы. Вот он какой!

Сансиро рассмеялся с таким видом, словно хотел сказать: «Так уж прямо и забыл бы!»

— Точно тебе говорю. Даже жаль его, такой он беспомощный. Уж я велел служанке всячески угождать сэнсэю… Впрочем, всё это мелочи. А вот сделать его профессором университета я попробую. Ради этого готов разбиться в лепёшку!

Сансиро был несколько озадачен таким заявлением. Однако Ёдзиро, нимало не смущаясь, продолжал в том же духе с самым серьёзным видом и под конец попросил:

— Когда будем переезжать, непременно приходи помочь.

Ушёл Ёдзиро около десяти. Сансиро вдруг почувствовал, что озяб. Только сейчас он заметил, что ещё не закрыты ставни окна, у которого стоял стол. Сансиро раздвинул сёдзи. Луна озаряла своим бледным светом ветви кипариса, неизменно вызывавшего у Сансиро неприятное чувство. От этого тёмный силуэт дерева казался подёрнутым лёгкой серебристой дымкой. «Удивительно, что даже кипарис выглядит по-осеннему», — подумал Сансиро. Он закрыл ставни и сразу же лёг спать.

Сансиро был натурой увлекающейся, скорее склонной к созерцанию, нежели к усидчивому и повседневному труду. Читал он сравнительно мало. Зато увидев нечто, поразившее его воображение, мог предаваться всё новым и новым мечтам и в этом находил удовольствие. Вот в чём, думал он, и состоит истинный смысл жизни. Сегодня он тоже охотно пустился бы в воспоминания, скажем, о том, как на лекции, которую он слушал в аудитории, погруженной в таинственный полумрак, вдруг зажёгся свет. Однако его ждало письмо матери.

Мать писала, что Синдзо принёс в подарок мёду и теперь каждый вечер она смешивает его с картофельной водкой и выпивает чашечку. Синдзо — их арендатор, каждую зиму он приносит двадцать мешков риса в качестве арендной платы. Человек исключительно честный, но до того вспыльчивый, что порой даже бьёт жену палкой… Сансиро вспомнил, как Синдзо стал разводить пчёл. Это было давно, лет пять назад. Однажды, заметив на дубе, росшем на заднем дворике, две-три сотни пчёл, он, не мешкая, взял большую воронку, налил в неё сакэ и обрызгал их, после чего собрал и положил в ящик. В ящике проделал отверстия и поставил его на камень на солнечной стороне. Пчёл становилось всё больше, и пришлось поставить второй улей. Потом третий. Так в конце концов у него оказалось шесть или семь ульев. Один из ульев Синдзо раз в год снимает с камня, чтобы вынуть мёд для пчёл. Каждое лето, когда Сансиро приезжал на каникулы, Синдзо обещал принести мёду, но обещания своего ни разу не выполнил. Что же в этом году с ним случилось? Память, что ли, стала у него лучше?..

Синдзо сообщил, писала мать дальше, что Хэйтаро поставил надгробие на могиле отца, и просил её прийти посмотреть. Она пошла и в самом центре сада, на расчищенной от деревьев и травы площадке, увидела гранитное надгробие. Хэйтаро им очень гордится. Целых несколько дней понадобилось, чтобы вырубить этот кусок гранита из скалы, да ещё потом каменотёсу пришлось заплатить за работу. Десять иен взял. Простые крестьяне не разбираются в таких вещах, а вот ваш сын — молодой барин, он, мол, в университете учится и наверняка понимает, какой хороший камень, а какой плохой. Так что спросите его об этом, когда будете писать, и ещё пусть напишет, сколько может стоить такой памятник… Сансиро засмеялся. Это почище каменных ворот в Сэндаги.

Пришли фотографию в университетской форме, писала мать. «Надо будет как-нибудь сняться», — подумал Сансиро. Дальше, как он и предполагал, шли строки об О-Мицу-сан… Недавно приходила матушка О-Мицу-сан. Скоро Сансиро-сан окончит университет, сказала она и спросила, не возьмёшь ли ты в жёны её дочь. О-Мицу-сан и собой хороша, и добра, и с достатком. Дом есть, участок большой, так что это обеим семьям пойдёт на пользу, тем более что они издавна в добрых отношениях… Затем следовала приписка. «О-Мицу-сан будет рада… К токийским девушкам у меня что-то душа не лежит. Кто знает, какой у них нрав».

Сансиро сунул письмо в конверт, положил у изголовья и закрыл глаза. На потолочных балках заскреблись мыши, но вскоре опять всё стихло.

В представлении Сансиро как бы жило три мира. Один, теперь уже далёкий, хранил аромат времени до пятнадцатого года Мэйдзи, того самого, о котором говорил Ёдзиро. Всё там дышало покоем, как в сонном царстве. Стоит Сансиро захотеть, и он сможет туда вернуться — настолько это просто. Но он не хочет, тем более что в том нет надобности. Покинутое место. В нём Сансиро накрепко запер своё прошлое, с которым навсегда расстался. Лишь при воспоминании о милой матушке Сансиро испытывал раскаяние, поскольку даже её предал забвению. Получив письмо из дому, Сансиро подолгу мысленно бродил в этом брошенном им мире, с тёплым чувством заново переживая прежние радости.

Второй мир — это замшелое кирпичное здание. Просторный читальный зал, такой большой, что лица людей в противоположном его конце едва можно различить. Книги чуть не до самого потолка, так что без лестницы их не достанешь. Они потемнели от прикосновения множества рук, множества пальцев, но сверкают золотым тиснением. Некоторым из них по двести лет. Овечья кожа, воловья кожа, толстый слой пыли, драгоценной пыли, скопившейся за два-три десятка лет. В ней спокойствие всех времён.

В этом мире почти все носят неопрятные усы. Ходят либо задумчиво глядя вверх, либо сосредоточенно под ноги. Одеваются тоже неряшливо. Живут бедно. И в то же время беспечно. Окружённые шумом и суетой, они дышат воздухом мира и покоя, ничуть не заботясь о том, что думают о них другие. Они несчастны, поскольку не знают реальной жизни, и в то же время счастливы, потому что не ведают земных мук. В их число входит Хирота-сэнсэй. И Нономия-кун тоже. Сансиро уже близок к пониманию этого мира. Он волен его покинуть. Но жаль. Стольких трудов стоило постичь его сущность и очарование!

Третий мир искрится и сверкает, он полон живой прелести, как раскованная весна. Яркий электрический свет. Серебряные ложки. Радостные возгласы. Шутки. Пенящееся шампанское. И, наконец, женщины. Прекрасные женщины. Он дважды видел одну из них. С другой ему даже случилось разговаривать. Он манит к себе, этот мир. Он — как молния: кажется, будто совсем близко, а на самом деле очень далеко. Сансиро с любопытством присматривался. Он должен, казалось ему, занять там своё место и даже стать главным героем в каком-нибудь его уголке. Для этого у него есть все данные. И всё же этот мир, в который Сансиро надеялся войти с такой лёгкостью, пока закрыт для него. Удивительное и поистине любопытное обстоятельство!

Лёжа в постели, Сансиро поставил все три мира в ряд для сравнения, затем мысленно слил их воедино и пришёл к выводу, что самое, лучшее для него — привезти в Токио мать, жениться на красивой девушке и посвятить себя наукам.

Вывод был самым банальным, но Сансиро пришёл к нему путём долгих размышлений и именно с этой точки зрения его оценил.

Правда, представителем третьего, такого необъятного мира Сансиро избрал для себя всего лишь жену. А сколько на свете красивых женщин! Если, пользуясь языком Хироты, подумал Сансиро, «перевести», точнее, персонифицировать, женскую красоту, она окажется чрезвычайно разнообразной. А коль скоро возможно её персонифицировать, необходимо почаще общаться с красивыми женщинами, чтобы расширить границы нравственного влияния персонификации и довести до совершенства собственную индивидуальность. Вот и выходит, что удовольствоваться женой значит, пожалуй, остановиться в своём развитии.

Тут логические построения Сансиро были несколько нарушены пришедшей ему в голову мыслью: «Я, кажется, заразился от Хироты-сан». Ведь Сансиро ещё не постигло столь острое разочарование.

Лекции на следующий день были, как всегда, скучны, однако сама атмосфера, царившая в аудитории, тоже, как всегда, уводила далеко от мирской суеты, и времени с утра до трёх часов дня оказалось вполне достаточно, чтобы вернуть Сансиро в лоно второго мира. Мимо полицейского участка Оивакэ он шёл с видом великого учёного. И вдруг встретил Ёдзиро.

— Ха-ха-ха, — расхохотался тот. От величия Сансиро не осталось и следа. Даже полицейский в будке едва заметно улыбнулся.

— Ты что? — спросил Сансиро.

— Да так, ничего. Только, знаешь, ходил бы ты по-человечески. А то напустил на себя эдакую «романтическую иронию».

Сансиро не очень понимал смысл этого европейского выражения. И, не зная, что сказать, спросил совсем о другом!

— Нашёл квартиру?

— С этим сообщением я как раз и заходил к тебе только что. Завтра наконец-то переселяемся. Приходи помочь.

— Куда?

— Нисикатамати, десять — три. Пойдёшь туда к девяти часам, наведёшь порядок и дождёшься меня. Я приду позже. Ладно? Так к девяти, не забудь. Ну, пока!

Ёдзиро поспешил дальше. А Сансиро заторопился домой. Вечером он пошёл в университетскую библиотеку — справиться относительно «романтической иронии». В словаре было сказано, что этот термин ввёл в обиход немец Шлегель[35]. А смысл его был таков: истинному гению положено весь день бродить без дела и без цели. Сансиро успокоился, вернулся домой и лёг спать.

Следующий день был праздничным по случаю дня рождения императора, и занятия в университете отменялись. Однако Сансиро, помня уговор с товарищем, встал, как обычно, и отправился на Нисикатамати, 10. Это оказался старый дом в самом центре очень узкой улочки.

Прихожая была устроена по-европейски. Слева от неё, по коридору, находилась гостиная. За нею шла столовая, напротив столовой — кухня. Рядом с кухней была комната для прислуги. На втором этаже тоже были комнаты, но определить их расположение и размер было трудно.

В наведении порядка, как просил его Ёдзиро, Сансиро не видел особой необходимости. Нельзя сказать, что всё здесь сверкало чистотой, но ничего лишнего не было — разве что татами да прогнившие деревянные перегородки, которые нужно было выбросить. Размышляя, Сансиро открыл ставни, сел на веранде и стал разглядывать сад.

Там рос мирт. Он уходил своими корнями в соседний сад и склонился ветвями над самой изгородью, словно стремясь вторгнуться на чужую территорию. Была ещё сакура по эту сторону изгороди, но её ветви раскинулись так широко, что едва не задевали телефонные провода на улице. Единственный розовый куст стоял совсем без цветов — видимо, это были зимние розы и ещё не наступила; пора цветения. Словом, сад имел какой-то жалкий вид, хотя на самоё землю, ухоженную, без бугров, приятно было смотреть. Сад, наверно, специально был так устроен, чтобы любоваться землёй.

В колледже неподалёку прозвенел звонок: там началась церемония в честь дня рождения императора. Наверно, уже девять, подумал Сансиро и решил, что нехорошо сидеть без дела. Может быть, подмести опавшие листья сакуры? Тут он вспомнил, что нет метлы, и снова сел. Буквально через две минуты открылась калитка, и в саду появилась та самая девушка, которую он видел однажды у пруда.

Площадь сада, имеющего форму правильного четырёхугольника, не достигала и десяти цубо[36]. С двух сторон тянулась живая изгородь. Едва завидев девушку в этом тесном пространстве, Сансиро подумал, что цветами надо любоваться в вазе.

Сансиро спустился с веранды, а девушка отошла от калитки.

— Извините, я… — проговорила девушка. Она поклонилась, но головы не опустила, продолжая смотреть на Сансиро, отчего шея её показалась Сансиро чересчур длинной, и он физически ощутил отражение её глаз в своих.

Как-то на днях преподаватель эстетики показал Сансиро картину Грёза, заметив при этом, что лица всех женщин, написанных этим художником, исполнены чувственности. Никаким другим словом нельзя было бы определить взгляд девушки в этот момент. Он манил к себе, этот взгляд. Говорил о чём-то пленительном. Он, несомненно, пробуждал плоть, но сквозь плоть проникал в самую душу. Он вызывал скорее мучительное, чем сладостное чувство. В нём не было и намёка на кокетство. Напротив, какая-то серьёзность, почти суровость. И не ответить на такой взгляд было невозможно. При этом чисто внешнего сходства у девушки с картиной Грёза не было. У той, на картине, глаза были чуть ли не вполовину больше.

— Я хотела спросить… сюда ли переезжает Хирота-сан?

— Да, сюда.

По сравнению с голосом и тоном девушки ответ Сансиро мог показаться грубым. Он сам это чувствовал. Но так уж у него получилось.

— Скажите, пожалуйста, он уже здесь? — спросила девушка удивительно ясным голосом.

— Нет ещё. Но должен вот-вот приехать.

Девушка стояла в нерешительности, держа в руках большую корзину. Сансиро и на этот раз не смог бы сказать, в каком она была кимоно. Он заметил лишь, что сегодня оно но сверкало. Рисунок на сжатой ткани казался очень неопределённым и нечётким.

С сакуры время от времени падали лепестки. Один из них опустился на крышку корзинки и тут же улетел, подхваченный ветром. Ветер набросил на девушку покрывало осени и унёсся к соседям. Тогда девушка спросила:

— А вы?..

— Меня попросили привести здесь всё в порядок, — сказал Сансиро, и ему самому стало смешно: ведь его застали, когда он бездельничал. Девушка тоже рассмеялась.

— Может быть, мне подождать?

Она как бы спрашивала согласия Сансиро и тем доставила ему большое удовольствие.

— Ага, — ответил он.

Девушка продолжала стоять. А Сансиро не придумал ничего лучшего, как задать ей тот же вопрос, что и она ему:

— А вы?..

Девушка поставила корзину на веранду, достала из-за оби визитную карточку и подала её Сансиро.

На карточке значилось: «Минэко Сатоми, р-н Хонго, Масаготё». Оказывается, она живёт совсем близко, за оврагом. Пока Сансиро разглядывал визитную карточку, девушка села.

— А я вас видел, — сказал Сансиро, спрятал карточку в карман и взглянул на девушку.

— Да, тогда в клинике…

— Не только в клинике.

— И ещё у пруда, — быстро сказала девушка. Она хорошо это помнила. Сансиро молчал, не зная, что сказать. — Я вас ничем не обидела? — спросила девушка и тоже замолчала.

— Нет, — коротко отозвался Сансиро. Теперь всё своё внимание они сосредоточили на сакуре. На её верхушке ещё оставались листья, вроде бы изъеденные жучками. Вещи Хироты всё не везли. — У вас какое-нибудь дело к сэнсэю? — вдруг спросил Сансиро. Девушка оторвала взгляд от сухих веток сакуры и резко повернулась к Сансиро. «Какой вы странный» — было написано на её лице. Но ответила она просто:

— Меня тоже попросили помочь.

Сансиро только сейчас заметил, что на веранде полно песку.

— Смотрите, сколько песку. Вы испачкаете кимоно.

— Возможно, — Девушка огляделась вокруг, но не встала. Некоторое время она осматривала веранду, потом перевела взгляд на Сансиро и спросила с улыбкой: — Вы здесь уже убирали?

Сансиро уловил в её улыбке дружескую непринуждённость и ответил:

— Нет ещё.

— Может, сделаем это вместе? Я помогу вам.

Сансиро тотчас поднялся. Девушка спросила, где взять веник и щётку, но продолжала сидеть. Сансиро ничего с собой не принёс и сказал, что сбегает в лавку, однако девушка отсоветовала ему попусту тратиться и предложила попросить щётку и веник у соседей. Сансиро тут же пошёл к соседям и вскоре вернулся с веником, щёткой, ведром и тряпкой. Девушка продолжала разглядывать ветки сакуры.

— Взяли?.. — спросила она, увидев Сансиро, который держал в руке ведро, а на плече веник.

— Взял, — коротко ответил Сансиро. Не обращая внимания на песок, девушка, как была в белых таби, поднялась на веранду, оставляя на песке маленькие изящные следы. Она вытащила из рукава кимоно белый передник, отороченный по краям тесьмой, словно кружевом, слишком нарядный для уборки, подоткнула его под оби и взяла веник.

— Ну что ж, начнём, — сказала она, закинув широкий рукав кимоно за плечо. Сансиро увидел удивительно красивую, обнажённую почти до плеча, руку, край рукава прелестного нижнего кимоно и на какой-то миг застыл на месте, раскрыв рот, но тут же спохватился и, гремя ведром, пошёл на кухню.

Минэко подметала, а Сансиро шёл за нею следом, протирая пол мокрой тряпкой. Пока Сансиро выбивал татами, Минэко счищала грязь с сёдзи. К тому времени, когда уборка подходила к концу, они стали почти друзьями. С веником и щёткой Минэко поднялась на второй этаж и позвала Сансиро, который пошёл на кухню сменить воду в ведре.

— Поднимитесь, пожалуйста, сюда.

— А что случилось?

Стоя внизу у лестницы, Сансиро видел лишь передник девушки, белевший в темноте. С ведром в руке он стал подниматься по лестнице и вскоре очутился в какой-нибудь трети метра от неподвижно стоявшей Минэко, едва не касаясь лицом её лица.

— Что случилось?

— Темень такая, ничего не видно.

— Почему же это?

— Да вот не знаю…

Сансиро проскользнул мимо Минэко, поставил ведро и хотел открыть ставень, но не мог справиться с задвижкой. Минэко подошла к нему.

— Не открывается? — спросила девушка и пошла к противоположному окну. — Здесь попробуйте.

Сансиро молча подошёл к ней. Он чуть было не коснулся её руки, но вдруг зацепился за ведро. Раздался грохот. Общими усилиями они наконец открыли один ставень. В глаза ударил ослепительно яркий свет солнца. Они посмотрели друг на друга и неожиданно рассмеялись.

Окно с бамбуковой решёткой на противоположной стороне им тоже удалось открыть. Поглядев в сад, где бродили куры, Минэко снова взялась за веник, а Сансиро — за тряпку. Оп ползал на четвереньках, вытирая пол.

— Ого! — сказала Минэко, посмотрев на Сансиро.

Вскоре Минэко бросила веник на татами и стала смотреть в окно. Сансиро тоже кончил уборку, сунул тряпку в ведро и подошёл к Минэко.

— Что вы там разглядываете?

— Угадайте.

— Кур?

— Нет.

— То большое дерево?

— Нет.

— Что же тогда?

— Облака.

По небу и в самом деле плыли облака. Ярко-синее небо и на нём пышные, похожие на блестящую вату облака. Разгоняемые сильным ветром, они становились вдруг такими тонкими, что сквозь них просвечивала синева, либо сбивались в кучу и торчали, словно заусеницы, белыми мягкими иглами.

— Вы только посмотрите, как они похожи на страусовое боа!

Сансиро не знал, что такое боа; и честно в этом признался. Минэко с удивлением протянула: «Да-а», — но тут же спохватилась и вежливо объяснила.

— А, знаю, — ответил тогда Сансиро.

Потом он сообщил ей, как слышал недавно от Нономии, что облака представляют собой снежную пыль, и если даже снизу видно, как они движутся, то скорость у них, пожалуй, больше, чем у ураганного ветра.

— Вот как? — Минэко посмотрела на Сансиро и безапелляционно заявила: — Скучно думать, что это снег.

— Почему же?

— Да так… Облака должны быть облаками. Иначе зачем бы ими любовались?

— Вы так думаете?

— Что значит «думаете»? А вам всё равно, облака это или снег?

— Вас, вероятно, привлекает то, что высоко над вами?

— Пожалуй, — ответила Минэко, снова устремив взгляд на небо, где бесконечной чередой плыли облака.

В это время тишину переулка нарушил стук колёс приближающейся тележки.

— Приехали, — сказал Сансиро.

— Как быстро, — отозвалась Минэко, не шелохнувшись.

Она прислушивалась к грохоту тележки с таким видом, словно он мог как-то повлиять на движение облаков. Нещадно нарушив спокойствие осеннего утра, повозка вскоре подкатила к воротам.

Сансиро оставил Минэко и сбежал вниз. Ёдзиро как раз входил в ворота.

— Раненько ты пришёл, — первым заговорил Ёдзиро.

— Зато ты поздно, — ответил Сансиро, в этом смысле расходясь во мнении с Минэко.

— Поздно, говоришь?.. А что делать? Мне одному пришлось все вещи укладывать. Только служанка да рикша помогали.

— А сэнсэй где?

— В колледже.

Тем временем рикша стал разгружать вещи. Наказав ему и служанке переносить кухонную утварь, Ёдзиро и Сансиро занялись книгами. Книг было много, и расставить их оказалось делом нелёгким.

— А барышня Сатоми ещё не пришла?

— Пришла.

— Где же она?

— Наверху.

— Что она там делает?

— Что делает? Ничего. Просто находится наверху.

— Я тебя серьёзно спрашиваю.

Ёдзиро подошёл к лестнице и крикнул:

— Сатоми-сан, а Сатоми-сан. Помогите нам, пожалуйста, расставить книги.

— Сейчас приду.

С веником и щёткой Минэко стала не спеша спускаться вниз.

— Что вы там делали? — нетерпеливо спросил Ёдзиро.

— Уборку.

Дождавшись наконец Минэко, Ёдзиро подвёл её к комнате, где у самого входа грудами лежали книги. Перебирая их, спиной к двери сидел на корточках Сансиро.

— Какой ужас! — воскликнула Минэко. — Что же с этим делать?

Не меняя позы, Сансиро оглянулся с улыбкой.

— Ничего ужасного, — сказал Ёдзиро. — Внесём всё это в комнату и поставим на полки. Вот-вот должен подойти сэнсэй, он нам поможет. Послушай-ка, — недовольным тоном обратился он к Сансиро, — если ты собираешься читать сейчас подряд все книжки, толку не будет. Потом займёшься этим, на досуге.

Они распределили между собой роли. Минэко и Сансиро разбирали книги и передавали Ёдзиро, а он расставлял их по полкам.

— Вы только как попало не давайте, — сказал Ёдзиро, размахивая тонкой синей книгой. — Тут должен быть ещё один том — продолжение.

— Нет его здесь.

— Как нет? Не может быть!

— Нашёл, нашёл! — крикнул Сансиро.

— Дайте-ка взглянуть, — наклонилась к нему Минэко. — «История интеллектуального развития…»[37] Ага, в самом деле нашлась…

— Ага, нашлась, — проворчал Ёдзиро. — Давайте быстрее сюда.

Все трое целых полчаса работали без передышки. Даже Ёдзиро успокоился и перестал торопить своих помощников. Когда же Сансиро и Минэко заглянули в комнату, то увидели, что он тихонько сидит перед полкой, скрестив ноги. Минэко слегка тронула Сансиро за плечо. Сансиро, смеясь, окликнул Ёдзиро:

— Эй, ты что это притих?

— Гм. Сижу и думаю, зачем сэнсэю столько бесполезных книг. Только хлопоты доставляет людям. Продал бы лучше да купил акции какие-нибудь. Э, да что говорить, — вздохнул Ёдзиро.

Сансиро и Минэко весело переглянулись. Раз начальник сидит без дела, почему бы и им не передохнуть? Сансиро стал листать какой-то сборник стихов. Минэко раскрыла на коленях большой альбом с рисунками. С чёрного хода доносился шум — это переругивались рикша со служанкой.

— Взгляните-ка, — тихо проговорила Минэко. Сансиро склонился над альбомом и ощутил исходивший от волос девушки аромат духов.

На фоне моря была изображена обнажённая женщина с хвостом рыбы. Она причудливо изогнулась, так что только хвост был обращён к морю. Одной рукой она придерживала длинные волосы, в другой — держала гребень.

— Русалка!

— Русалка!

Они одновременно прошептали это слово, едва не касаясь друг друга. Тут притихший было Ёдзиро вдруг спохватился:

— Что это вы разглядываете?

Он вышел в коридор, и теперь уже все трое склонились над альбомом, листая его и обмениваясь глубокомысленными замечаниями.

Наконец появился Хирота, во фраке. Он возвратился с торжества по случаю дня рождения императора. Молодые люди быстро захлопнули альбом и приветствовали его.

— Хорошо бы побыстрее управиться, — сказал Хирота.

И они с усердием взялись за дело. При хозяине дома уже неловко было работать спустя рукава. Через час всё было готово. Оставалось лишь полюбоваться аккуратно расставленными на полках книгами.

— Что не успели, завтра приведём в порядок, — заявил Ёдзиро таким тоном, будто хотел сказать: «Хватит с вас и этого».

— У вас много книг, — заметила Минэко.

— И вы всё это прочли, сэнсэй? — поинтересовался Сансиро. Возможно, ему действительно понадобилось выяснить для себя это обстоятельство.

— Кто может столько прочесть? Разве что Сасаки!

Ёдзиро почесал голову. А Сансиро совершенно серьёзно сообщил, что с недавнего времени берёт книги в университетской библиотеке, и какую бы книгу ни взял, оказывается, что она уже была у кого-то на руках. Даже в романе некой Афры Бен, который он взял на пробу, есть пометки на полях. Вот он и хочет знать, сколько может прочесть человек.

— Ну, Афру Бен я читал, — сказал Хирота, чем немало удивил Сансиро.

— Невероятно! — воскликнул Ёдзиро. — Ведь обычно вы читаете то, чего не читают другие.

Хирота рассмеялся и пошёл в другую комнату. Видимо, чтобы сменить фрак на кимоно. Минэко вышла следом за ним. Тогда Ёдзиро сказал Сансиро:

— Вот почему я и говорю, что он светило, которое не светит. Всё на свете прочёл. А отдачи никакой. Увлекался бы лучше модными новинками да был понапористее.

Всё это Ёдзиро произнёс без тени ехидства. Сансиро продолжал молча смотреть на книжные полки. Из гостиной послышался голос Минэко:

— Идите сюда! Будем чай пить!

Молодые люди покинули кабинет и коридором прошли в гостиную. Посреди гостиной стояла корзина Минэко с откинутой крышкой. Минэко доставала из неё бутерброды и раскладывала на тарелочки. Между Ёдзиро и Минэко произошёл следующий разговор:

— Вот молодчина, не забыла принести.

— Но ведь вы просили.

— Вы и корзину купили?

— Нет.

— Нашли дома?

— Да.

— Уж очень она велика. Вы, конечно, на рикше приехали? Кстати, рикшу надо было оставить, пусть поработал бы немного.

— Рикшу отправили с поручением. А такую корзинку и женщина в силах принести.

— Это вы так рассуждаете. А другая ни за что не согласилась бы.

— В самом деле? Тогда и я зря согласилась.

Разговаривая с Ёдзиро, Минэко продолжала раскладывать еду на тарелочки. Речь её лилась неторопливо и спокойно, восхищая Сансиро.

Служанка принесла чай. Все уселись вокруг корзинки и принялись за еду. Воцарилось молчание. Первым его нарушил Ёдзиро.

— Позвольте вас спросить, сэнсэй. Недавно вы упоминали о какой-то Бен. Верно?

— Афре Бен?

— Да. Так вот, кто, собственно, она такая?

— Талантливая английская писательница семнадцатого века.

— Семнадцатого? Чересчур далеко. Материал для журнала из этого не сделаешь.

— Далеко — это верно. Зато она первая женщина, ставшая профессиональной писательницей. И этим знаменита.

— Ещё и знаменита? Это меня совсем не устраивает. Тогда скажите, пожалуйста, что она написала.

— Я читал только «Оруноко». Кажется, под таким названием этот роман входит в её собрание сочинений. Так, Огава-сан?

Всё это Сансиро забыл и попросил Хироту напомнить ему содержание романа. Как выяснилось, в романе шла речь о негритянском короле Оруноко, который был обманут и продан в рабство английским капитаном и перенёс много лишений и страданий. Считают, что Афра Бен была свидетельницей этих событий.

— Интересно. Скажите, Сатоми-сан, вас не привлекает идея написать о таком вот Оруноко?

— Привлекает, но, к сожалению, я не была очевидицей подобных событий…

— Если вам в главные герои нужен негр, то за него вполне сойдёт Огава-кун. Он с Кюсю, и кожа у него тёмная.

— Что за злой язык, — сказала Минэко, беря под защиту Сансиро, и тут же повернулась к нему: — Разрешаете?

Встретив её взгляд, Сансиро вспомнил, как утром девушка вошла в калитку с корзинкой в руках. Воспоминание это его опьянило, и он не мог произнести даже вежливое: «Пожалуйста, прошу вас».

Хирота закурил.

— Дым и то выпускает как философ, — съязвил Ёдзиро. И в самом деле, курил Хирота тоже по-особому, через равные промежутки времени лениво выпуская из ноздрей две густые струи дыма. Созерцая эти струи, Ёдзиро сидел молча, слегка касаясь спиной перегородки, Сансиро рассеянно смотрел в сад. Всё это походило не на переезд, а скорее на дружескую встречу небольшой компании. Беседа шла легко и приятно. Минэко, стоя за спиной Хироты, аккуратно складывала снятый им европейский костюм. Пожалуй, и кимоно она помогла ему надеть.

— Кстати, я вам сейчас расскажу об этом Оруноко. А то по рассеянности Ёдзиро может всё перепутать, — заметил Хирота, перестав попыхивать сигаретой.

— О, я охотно послушаю, — с готовностью откликнулся Сансиро.

— По выходе в свет этого романа некто по имени Саузерн[38] сделал из него драму и издал под тем же названием.

Но это совершенно самостоятельное произведение и путать их нельзя.

— А я и не путаю.

Минэко, складывавшая костюм, бросила взгляд на Ёдзиро.

— В этой пьесе есть замечательная фраза: «Pitys akin to love»[39], - продолжал Хирота, снова энергично выпуская свой «философский» дым.

— В японской литературе, кажется, тоже есть нечто подобное, — вступил в разговор Сансиро, и все его поддержали. Но что именно — никто не мог припомнить. Потом каждый пытался перевести английскую фразу, но ничего не получилось.

В конце концов Ёдзиро высказал суждение, весьма для него нехарактерное:

— Перевести можно только в форме народной песни. Сам дух этой фразы народный.

После такого заявления решено было поручить перевод одному Ёдзиро. Подумав немного, Ёдзиро сказал:

— Что, если так… Не совсем точно, правда… «Милого жалею — потому люблю».

— Что за пошлость! — поморщился Хирота. — Нет, нет, не годится.

Это было сказано с такой забавной брезгливостью, что Сансиро и Минэко рассмеялись. Как раз в этот момент скрипнула калитка, и вошёл Нономия.

— Ну что, навели порядок? — спросил он, подойдя к веранде.

— Нет ещё, — быстро ответил Ёдзиро.

— Помогли бы немного, — подхватила Минэко.

— А у вас, я вижу, весело, — с улыбкой заметил Нономия. — О чём-нибудь интересном беседуете?

С этими словами он присел на край веранды вполоборота ко всем.

— Я перевёл тут одну фразу, а сэнсэй меня отчитал.

— Фразу? Какую же?

— Да так, пустяки, «Милого жалею — потому люблю».

— Что такое? — Нономия повернулся к Ёдзиро, — Это о чём, собственно? Не понимаю.

— Никто не понимает, — вмешался Хирота.

— Да нет, я просто в стиле песни сделал, а если точно перевести, то получится «Жалеть — значит любить».

— Ха-ха-ха. А как в подлиннике?

— Pitys akin to love, — сказала Минэко. У неё оказалось великолепное произношение.

Нономия встал, прошёлся по садику перед верандой, потом обернулся и сказал:

— А перевод и в самом деле удачный.

Сансиро невольно следил за Нономией — за его манерой держаться, за направлением его взгляда.

Минэко сходила на кухню, принесла свежего чаю и, подойдя к краю веранды, протянула чашку Нономии:

— Пожалуйста! — затем села и спросила: — Как здоровье Ёсико-сан?

— Да она, можно сказать, уже здорова, — ответил Нономия, принимаясь за чай, и повернулся к Хироте.

— Знаете, сэнсэй, мы, кажется, напрасно переезжали в Окубо, только время и силы потратили, придётся, наверно, снова переселяться в этот район.

— Почему?

— Сестре не нравится ходить в школу через поле Тояма. К тому же по вечерам она скучает, когда я допоздна засиживаюсь в лаборатории. Пока, правда, ещё сносно — мать живёт с нами. Но скоро она возвращается в деревню. А служанка такая же трусиха, как сестра… Вот морока, — не то в шутку, не то всерьёз вздохнул Нономия и обратился к Минэко: — Не желаете; ли, Сатоми-сан, завести себе компаньона?

— Охотно.

— А кого именно, Сохати-сан или Ёсико-сан?

— Это всё равно.

Один только Сансиро не участвовал в разговоре.

— Что же всё-таки вы намерены предпринять? — очень серьёзно спросил Хирота.

— Если пристрою сестру — останусь в Окубо. Не то придётся переезжать. Я уж подумываю, не поместить ли её в школьный пансион, а самому жить поблизости, чтобы мы могли часто видеться — ведь она ещё ребёнок.

— Тогда лучше всего у Сатоми-сан, — снова подал голос Ёдзиро.

Пропустив его слова мимо ушей, Хирота сказал:

— Можно бы и у меня на втором этаже, но куда деть Сасаки?

— Пожалуйста, сэнсэй, пусть на втором этаже будет Сасаки, — попросил сам за себя Ёдзиро.

— Ну, как-нибудь устроимся, — сказал, смеясь, Нономия. — Ёсико только что ростом велика, а так совсем ещё глупенькая. Всё просит сводить её на выставку цветочных кукол в Дангодзака.

— Вот и сводили бы, — сказала Минэко. — Я бы сама с удовольствием посмотрела.

— Давайте вместе пойдём.

— Непременно. И Огава-сан тоже.

— Разумеется.

— И Сасаки-сан.

— Нет уж, увольте. Я лучше в кино схожу.

— Искуснейшая вещь эти цветочные куклы, — заметил Хирота. — Нигде в мире, пожалуй, нет ничего подобного. И сделано это руками человека — вот что главное. Будь это люди, а не куклы, никто не пошёл бы на них смотреть в Дангодзака. Ведь их можно увидеть в любом доме.

— Весьма характерный для сэнсэя взгляд, — прокомментировал Ёдзиро.

— В бытность мою студентом, — сказал Нономия, — меня тоже нередко ошарашивали на лекциях такими суждениями.

— Сэнсэй, пошли бы и вы с нами на выставку, — попросила Минэко. Хирота ничего не ответил. Все засмеялись.

— Загляните кто-нибудь сюда на минутку, — донёсся из кухни голос старухи служанки.

— Я сейчас! — сразу вскочил Ёдзиро, в то время как Сансиро даже не двинулся с места.

— Пожалуй, мне пора, — поднялся Нономия.

— Уже уходите? — спросила Минэко. — Так быстро?

— На днях отдам то, что у вас взял, потерпите немного, — обратился Хирота к Нономии.

— Не беспокойтесь, — уже уходя, отозвался Нономия. Не успел он скрыться за калиткой, как Минэко, словно что-то вспомнив, вдруг сказала: «Да, кстати…» — быстро надела гэта, снятые ею у входа в дом, догнала Нономию, и они о чём-то заговорили.

За всё это время Сансиро не проронил почти ни слова.