САНСИРО

9

Сансиро в конце концов сдался на уговоры Ёдзиро и, облачившись в чёрное шёлковое хаори[51], отправился на обед в Сэйёкэн. Это хаори, писала мать, сшила О-Мицу-сан, а ткань соткала её мать, выкрасила в чёрный цвет и украсила белыми гербами. Сансиро тут же его примерил, но оно ему не понравилось, и он сунул его в шкаф. Ёдзиро сказал, что это грешно, и пригрозил отобрать хаори и носить, если Сансиро будет упорствовать. Сансиро и тут уступил. Надел, и оказалось совсем неплохо.

И вот Сансиро в своём чёрном шёлковом хаори вместе с Ёдзиро стоял в вестибюле Сэйёкэна. Ёдзиро объяснил, что именно так надо встречать людей уважаемых. Сансиро этого не знал, к тому же самого себя тоже считал человеком уважаемым. Но уж если ему действительно положено встречать гостей, то, во всяком случае, не в этом хаори из грубого домотканого шёлка. Лучше бы он надел форму. Приглашённые между тем постепенно собирались. Каждого, кто входил, Ёдзиро останавливал и перебрасывался с ним несколькими словами, будто со старым знакомым. Сдав служителю шляпы и пальто, гости направлялись в слабоосвещенный коридор несколько в стороне от широкой лестницы, и тогда Ёдзиро подробно объяснял Сансиро, кто такой и что собой представляет тот или иной приглашённый. Так что теперь Сансиро знал в лицо многих именитых людей.

Гости почти все собрались. Среди тридцати приглашённых были Хирота и Нономия. Нономия, хотя и занимался естественными науками, очень любил живопись и литературу, поэтому, по словам Ёдзиро, Харагути и притащил его сюда. Харагути, разумеется, пришёл первым, хлопотал, распоряжался, расточал улыбки, теребил свою французскую бородку, словом, занят был до чрезвычайности.

Когда рассаживались, каждый выбрал себе место по желанию, без лишних споров и церемоний. Даже Хирота, уж на что медлительный, и то сел одним из первых. Ёдзиро и Сансиро заняли места у входа.

Между Нономией и Хиротой сидел критик в полосатом хаори. Напротив них — доктор наук по имени Сёдзи. Тот самый профессор, о котором Ёдзиро говорил, что он наиболее влиятельное лицо на филологическом факультете. Держался он весьма солидно, носил сюртук, отрастил длинные волосы, которые в сиянии электрических ламп сверкали тёмными волнами. Его голова являла полный контраст коротко остриженной голове Хироты. Харагути сидел довольно далеко от них, в углу, напротив Сансиро. Под отложным воротником у него был повязан чёрный шёлковый бант, широкими концами прикрывавший грудь. Ёдзиро сказал, что во Франции все художники носят такие банты. А Сансиро ел бульон и думал, что точно таким же бантом завязывают пояс кимоно. Разговор за столом становился всё оживлённее. Однако Ёдзиро не болтал, как обычно, он пил пиво и больше молчал, видимо, стеснялся, что было ему совершенно несвойственно.

— Не произнести ли тебе de te fabula? — тихонько сказал Сансиро.

— Здесь не место, — ответил Ёдзиро, отвернулся от Сансиро и заговорил с соседом.

— С удовольствием прочёл вашу статью, — сказал Ёдзиро, — и извлёк для себя немалую пользу.

Это выражение признательности в устах Ёдзиро поразило Сансиро. Не Ёдзиро ли нещадно поносил эту же статью в разговоре с ним? Тут Ёдзиро снова повернулся к Сансиро.

— Твоё хаори просто великолепно! И весьма к лицу тебе. — Он с особым вниманием разглядывал белые фамильные гербы. В это время Харагути, обладавший громким от природы голосом, заговорил с Нономией, сидевшим от него довольно далеко. Хирота с доктором наук прервали разговор. Остальные тоже замолчали. Всё внимание теперь было сосредоточено на Харагути и Нономии.

— Вы уже закончили свои опыты с давлением светового луча? — спросил Харагути.

— До конца ещё очень далеко, — ответил Нономия.

— Хлопотная это, видно, штука. Требует ещё больше упорства и терпения, чем наша профессия.

— Картину можно написать сразу, по вдохновению, а для физических опытов одного вдохновения мало.

— Для живописи тоже. Этим летом мне довелось услышать разговор двух старушек. Они обсуждали вопрос о том, кончился ли уже сезон дождей. Одна из них недовольно проворчала: «Вот в старину, бывало, прогремит гром, считай, что сезон дождей кончился, а сейчас всё переменилось». — «Что вы, что вы, — отвечает ей другая, — гром ещё ничего не значит». Так вот я и говорю, что одним вдохновением картину сейчас не напишешь. Не знаю, как обстоит дело с романами. Может быть, вы, Тамура-сан, нам скажете?

Писатель Тамура, сидевший рядом с Харагути, ответил, что единственным источником вдохновения для него является требование издателей поскорее сдать рукопись. Все весело рассмеялись. Затем Тамура очень серьёзно спросил Нономию, есть ли у светового луча давление и как это можно проверить.

— Из слюды или другого подобного ей материала изготовляют тонкие круглые пластинки величиной примерно с фишку в известной настольной игре, пластинки подвешивают на кристаллическую нить, помещают в вакуум, затем на их поверхность под прямым углом направляют свет дуговой лампы. Под давлением света пластинки приходят в движение.

Все с интересом слушали Нономию. Сансиро вспомнил, как сразу же по приезде в Токио пришёл в лабораторию к Нономии и увидел подзорную трубу. «Вот, значит, какое сложное устройство было в той коробке из-под маринованных овощей!»

— Послушай, а разве бывает кристаллическая нить? — вполголоса спросил он у Ёдзиро. Ёдзиро мотнул головой. Тогда Сансиро обратился с тем же вопросом к Нономии.

— Бывает, — ответил Нономия. — Если кристаллический порошок расплавить пламенем газовой горелки и расплавленную массу растянуть, то образуется тонкая нить.

— Вот как? — сказал Сансиро и умолк. Тут в разговор вмешался сидевший рядом с Нономией критик в полосатом хаори:

— Мы, разумеется, полнейшие невежды в этой области, но расскажите, как вы это обнаружили?

— Подобные гипотезы существовали ещё во времена Максвелла[52], но первым это экспериментально доказал Лебедев[53]. Сейчас даже существует мнение, будто под давлением света хвост кометы, о которой вы всё слышали, вместо того чтобы оказаться в сфере притяжения Солнца, неизменно отклоняется в противоположную сторону.

Критик был восхищён.

— Сама по себе гипотеза интересна, а главное, каковы масштабы!

— Дело не только в масштабах. Отрадно, что эта гипотеза никому не приносит вреда, — заметил Хирота.

— И если она не подтвердится — никто не пострадает, — засмеялся Харагути.

— Пожалуй, подтвердится, — очень серьёзно сказал Нономия. — Давление света пропорционально квадрату радиуса, а притяжение — радиусу в кубе. Поэтому, чем меньше предмет, тем слабее сила притяжения и тем сильнее давление светового луча. Допустим, что хвост кометы состоит из мельчайших частиц, тогда он неизбежно должен быть отброшен в противоположную Солнцу сторону.

— Вреда, разумеется, это не принесёт, — не меняя тона, сказал Харагути, — только расчёты замучают. Так что есть тут свои плюсы и минусы.

На этом разговор прекратился, все с наслаждением принялись за пиво.

— Физиков, пожалуй, не причислишь к натуралистической школе, — вдруг произнёс Хирота. При словах «физики» и «натуралистическая школа» все насторожились.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Нономия.

— Судите сами, — стал объяснять Хирота. — Чтобы исследовать давление светового луча, недостаточно просто наблюдать природу. Это явление не лежит на поверхности. Поэтому необходимо специальное устройство, скажем, нить из кристаллов, или вакуум, или же слюдяная пластинка, чтобы это давление стало видимым. Верно? Вот почему я и говорю, что физиков к натуралистам не причислишь.

— И к романтикам тоже, — вставил Харагути.

— Именно к романтикам, — безапелляционно заявил Хирота. — Создать между предметом и направленным на него световым лучом такое соотношение, которого не сыщешь в природе, разве это не романтика?

— Но коль скоро уже существует такое соотношение и остаётся только наблюдать присущие световому лучу свойства, то всё последующее — не что иное, как натурализм, не правда ли? — сказал Нономия.

— Я бы назвал физиков романтическими натуралистами, — заявил доктор филологических наук, сидевший наискосок, от Нономии, — Есть в них что-то ибсеновское, верно?

— Да, в ибсеновских пьесах упоминаются примерно такие же устройства, как в лаборатории Нономии-кун, только весьма сомнительно, чтобы работающие возле них люди, подобно световым лучам, следовали законам природы, — вмешался в разговор критик в полосатом хаори.

Профессор Хирота поставил проблему несколько шире.

— Возможно, всё это так, — сказал он, — но вот что, мне кажется, следует помнить, когда речь идёт о человеке. В определённых условиях человек может и вправе действовать вразрез с установленными правилами. Но, как ни удивительно, человек, подобно световому лучу, следует механическим законам, отчего и возникают подчас самые нелепые заблуждения. Хочешь кого-нибудь рассердить, а он смеётся, хочешь рассмешить, а он сердится. Словом, всё наоборот. И всё же человек — это человек!

— Выходит, какой бы поступок ни совершил тот или иной человек в тех или иных условиях, всё объясняется природой? — спросил писатель.

— Да, да, — откликнулся Хирота. — Каким бы мы ни изобразили человека, хоть один похожий на него непременно найдётся. В самом деле, совершенно невозможно представить себе человека, совершившего нечеловеческий поступок. Просто зачастую не хватает мастерства изобразить истинного человека.

Писатель промолчал.

— Некоторые физики, собственно, тоже натуралисты, — снова заговорил доктор наук. — Галилей, например, обнаружил, что время качания висячей лампы в храме всегда одинаково, независимо от его амплитуды; Ньютон открыл, что яблоко падает благодаря силе притяжения.

— Таких натуралистов и в литературе предостаточно, — сказал Нономия обратился к Харагути. — Скажите, Харагути-сан, а в живописи тоже есть натуралистическое направление?

— Разумеется, есть. Существует некий Курбе[54]. Страшная личность. Verite vraie[55]. Ничего не признаёт, кроме фактов. Хорошо, что он не очень популярен, просто считается представителем одного из направлений. Вероятно, и в литературе есть свои Моро[56] и Шаванны[57], не так ли? — спросил он у писателя, сидящего рядом.

— Вероятно, — ответил писатель.

Речей в конце обеда никто не произносил, если не считать Харагути, который в пух и прах разругал статую на Кудане[58]. Он сказал, что от таких памятников один вред, куда приятнее смотреть на статую красивой гейши. От Ёдзиро Сансиро узнал, что Харагути терпеть не может ваятеля статуи на Кудане.

Уже взошла луна, когда Сансиро и Ёдзиро вышли на улицу. Ночь выдалась ясная и прохладная.

— Хотелось бы знать, — сказал Ёдзиро, — понравился ли Хирота-сэнсэй доктору Сёдзи.

— Думаю, что понравился, — ответил Сансиро.

Ёдзиро остановился около водоразборной колонки и стал рассказывать, как нынешним летом обливался здесь водой, когда, изнывая от жары, вышел ночью прогуляться и, удирая от полицейского, взбежал на холм. Они постояли на Сурибатияме, полюбовались луной.

На обратном пути Ёдзиро вдруг стал извиняться, что до сих пор не вернул Сансиро денег. Но Сансиро уже почти забыл об этом и извинений Ёдзиро не принял всерьёз, тем более что не рассчитывал получить от него эти деньги. Ёдзиро, кстати, и не обещал их вернуть, а лишь пространно объяснил обстоятельства, мешающие ему сделать это. Сансиро не столько слушал, что говорит Ёдзиро, сколько следил за тем, как он говорит… Ёдзиро рассказывал об одном своём знакомом, который решил покончить с собой из-за несчастной любви, но не знал, как это сделать. Топиться в море, броситься в кратер вулкана, повеситься — все эти способы казались ему неподходящими. Тогда он купил пистолет, но, как только собрался пустить себе пулю в лоб, к нему зашёл приятель просить взаймы. Денег не было, но приятель так умолял его выручить, что вместо денег пришлось отдать пистолет. Приятель заложил его в ломбард, а когда выкупил и отнёс по назначению, знакомый Ёдзиро уже раздумал стреляться и таким образом был спасён.

— Видишь, какие вещи случаются на свете, — заключил Ёдзиро. Сансиро смеялся. Рассказ друга показался ему забавным, хотя теперь он уже наверняка знал, что долг Ёдзиро ему не вернёт. Когда же Ёдзиро строго заметил: «Нечего смеяться», — Сансиро стало ещё смешнее.

— Чем хохотать, лучше бы вспомнил, что благодаря мне ты смог занять деньги у Минэко-сан!

— Что же из этого следует? — уже серьёзно спросил Сансиро.

— Что следует?! Послушай, ты ведь любишь эту девушку!

Всё этот Ёдзиро знает. Сансиро хмыкнул и снова устремил взор на далёкую луну, мимо которой проплыло белое облако.

— Ты вернул долг?

— Пока нет!

— И не надо.

Сансиро ничего не ответил, а про себя подумал: «Какую-то чепуху мелет». У него и в мыслях не было не возвращать долга. Двадцать иен он уплатил за квартиру, а оставшиеся десять собирался на другой же день отнести Минэко. Но потом передумал, решив, что это может обидеть девушку, которая дала ему деньги с самыми добрыми намерениями. А потом, в минуту слабости, разменял эти десять иен. Из них, говоря по совести, он и уплатил за участие в нынешнем обеде. В результате осталось каких-то две-три иены, на которые Сансиро собирался купить тёплую рубашку.

Потеряв надежду получить с Ёдзиро долг, Сансиро написал домой письмо с просьбой выслать ему дополнительно тридцать иен. Денег на учёбу ему хватало, и он не знал, на что ещё попросить, а поскольку лгать не умел, пришлось сказать правду, что дал взаймы другу, потерявшему деньги.

«Пожалуйста, пришлите», — написал Сансиро, но ответа пока не было. «Может, сегодня вечером придёт». И Сансиро поспешил домой. Так и есть — на столе лежал конверт, надписанный матерью. К удивлению Сансиро, на нём была всего одна трехсэновая марка, хотя обычно письма от матери приходили заказные. К тому же письмо оказалось предельно коротким. Несвойственным матери сухим тоном была изложена лишь суть дела: «Деньги отправила Нономии-сан, у него и возьмёшь». И всё. Больше ни слова. Сансиро постелил и лёг.

К Нономии Сансиро не пошёл ни на другой, ни на третий день. От Нономии тоже никаких вестей не было. Чуть ли не через неделю он прислал служанку своей квартирной хозяйки с запиской: «Получил от вашей матушки то, что вы просили, зайдите». В перерыве между лекциями Сансиро спустился в уже знакомый ему подвал естественного факультета. Он собирался переброситься с Нономией несколькими словами и заодно взять у него деньги, но это оказалось не так просто. В комнате, которой летом единолично владел Нономия, теперь сидели несколько студентов и ещё два-три человека солидного вида с усиками. Все они самозабвенно занимались своими исследованиями, отрешившись от солнечного мира где-то там, в вышине. Сосредоточеннее всех казался Нономия. Заметив Сансиро, заглянувшего в комнату, он подошёл к нему и сказал:

— Вам из дому пришли деньги, но сегодня я их с собой не взял, так что придётся вам зайти за ними ко мне домой. Заодно и поговорим.

Сансиро кивнул и попросил разрешения зайти нынче же вечером. Подумав, Нономия согласился, и на этом они распрощались. Какие упорные и настойчивые люди, эти естественники, с восхищением думал Сансиро, выходя из подвала на свет. Он успел заметить, что коробка из-под маринованных овощей и подзорная труба стояли на том же месте и в том же положении, что и летом.

Когда на лекции Сансиро обо всём рассказал Ёдзиро, тот посмотрел на него, словно на чудака, и сказал:

— Говорил я тебе, держи у себя эти деньги, не отдавай, так нет — не послушался, только зря потревожил старуху. Попадёт тебе от Сохати-сан. Ничего глупее и не придумаешь.

Ёдзиро говорил с таким видом, словно не он занимал у Сансиро деньги. Да и Сансиро как-то забыл об этом и без тени упрёка ответил:

— Я хочу вернуть деньги, вот и написал домой.

— Мало ли что ты хочешь, зато она не хочет.

— Не хочет?

Это «не хочет» даже для самого Сансиро прозвучало несколько фальшиво, однако Ёдзиро как ни в чём не бывало сказал:

— Оно и понятно. Будь у меня столько денег, сколько у Минэко, я бы тоже не стал их у тебя брать. Почему не быть добрым, если тебя это ни капельки не ущемляет?

Сансиро ничего не ответил и стал записывать лекцию. Но тут Ёдзиро снова зашептал ему на ухо:

— Сколько раз я давал взаймы, когда у меня водились деньги, никто и не думал возвращать. И мне это было приятно. Видишь, я всегда весел!

Даже не сказав «неужели», Сансиро лишь слегка улыбнулся и снова забегал пером по бумаге. Ёдзиро тоже угомонился и до конца занятий не проронил ни слова. Когда после звонка они выходили из аудитории, Ёдзиро вдруг спросил:

— Она влюблена в тебя?

Сансиро промолчал, поскольку следом за ними шли студенты, и обернулся к Ёдзиро, лишь спустившись по лестнице к боковому входу и выйдя на площадку перед библиотекой.

— Точно не знаю, — ответил Сансиро.

С минуту Ёдзиро на него смотрел, потом сказал:

— Допустим. А мог бы ты стать её мужем, если бы знал точно?

Сансиро над этим никогда не задумывался, но подумал, что мог бы. Главное, чтобы Минэко его полюбила. Своим вопросом Ёдзиро поставил друга в тупик. Сансиро опустил голову.

— А вот Нономия-сан может, — сказал Ёдзиро.

— Между ними были какие-нибудь отношения? — очень серьёзно спросил Сансиро.

— Не знаю, — коротко ответил Ёдзиро. Сансиро ничего больше не сказал.

— Ну ладно, иди к Нономии-сан, пусть отчитает тебя, — бросил Ёдзиро и пошёл к пруду. А Сансиро так и остался стоять с дурацким видом, словно тумба с аляповатыми афишами. Между тем Ёдзиро вернулся.

— Послушай-ка, а может, ты женишься на Ёсико-сан? — смеясь, сказал он и снова пошёл к пруду, увлекая за собой Сансиро. — Так, пожалуй, было бы лучше. Пожалуй, лучше.

В это время прозвенел звонок.

Вечером Сансиро отправился к Нономии. До условленного часа у него ещё оставалось время, и он по пути зашёл в большой европейский магазин. Приказчик разложил перед Сансиро самые разнообразные рубашки. Сансиро их разглядывал, поглаживал и никак не мог выбрать. Он стоял с небрежно-снисходительным видом, когда вдруг увидел Минэко и Ёсико; они зашли купить духи.

— О, кого я вижу! — воскликнула Минэко. — Благодарю вас за любезность.

Сансиро сразу понял, в чём дело. Речь шла о письме, которое он послал Минэко, вместо того чтобы зайти к ней и вернуть оставшиеся после платы за квартиру деньги. Исполненный горячей благодарности, Сансиро излил свои чувства в письме, нагромоздив все вежливые слова, какие только знал, и письмо получилось чересчур пространным. Однако послание, которое Сансиро с такой надеждой опускал в почтовый ящик, осталось без ответа. Напрасно он старался. С тех пор ему так и не представилось случая увидеться с Минэко. И сейчас, растерявшись, он даже не нашёлся, что ответить на вскользь брошенные девушкой слова: «Благодарю вас за любезность». Юноша разглядывал рубашку, которую держал перед собой, и думал, что Минэко холодна с ним, вероятно, потому, что с ней Ёсико. Потом он вспомнил, что собирается купить рубашку на деньги Минэко, но тут приказчик поторопил его вежливым: «Которую изволили выбрать?»

Девушки со смехом подошли поближе и вместе с Сансиро стали рассматривать рубашку. Наконец Ёсико сказала: «Эту и берите». Сансиро последовал её совету. В свою очередь, Сансиро пришлось вместе с девушками выбирать духи, в которых он ровно ничего не смыслил. Вертя в руках флакон с надписью «Гелиотроп», он робко спросил: «Нравятся вам?» «Возьму, пожалуй», — ответила Минэко. Сансиро даже почувствовал лёгкое разочарование, так быстро всё решилось.

Когда, выйдя из магазина, Сансиро хотел проститься с девушками, они стали прощаться друг с другом. «Так я пойду!» — кланяясь, сказала Ёсико. «Поскорее возвращайся», — тоже кланяясь, ответила Минэко. Оказалось, что Ёсико собралась к брату. Солнце садилось. В этот ранний вечер Сансиро снова представился случай отправиться в Оивакэ с красивой девушкой.

Сансиро не столько смущало, что он пойдёт вдвоём с Ёсико, сколько перспектива оказаться с нею у Нономии. Может быть, пойти к Нономии завтра? Нет, лучше сегодня. Если Нономия, по просьбе матери, и впрямь собирается читать ему нотацию, вряд ли он станет это делать при Ёсико. Не исключено, что Нономия отдаст ему деньги и на этом всё кончится. Словом, Сансиро решил схитрить.

— Я как раз тоже иду к Нономии-сан.

— Неужели? В гости?

— Да нет, у меня к нему небольшое дело. А вы в гости?

— Нет, тоже по делу.

Ни Сансиро, ни девушку такое совпадение не смутило. Вежливости ради Сансиро спросил, не помешает ли он, однако девушка не только словами, но всем своим видом выразила удивление: дескать, как можно такое спрашивать. Глаза её как будто стали ещё темнее и больше от удивления.

— Купили скрипку?

— А вы в курсе дела?

Сансиро не нашёлся что ответить. Но девушка с невозмутимым видом сказала:

— До сих пор не купил, только обещает: «Куплю, куплю».

Сансиро в душе осудил не столько Нономию с Хиротой, сколько Ёдзиро.

С улицы Оивакэ Сансиро и Ёсико свернули в плотно застроенный узенький проулок, освещаемый лишь висевшими у домов фонарями. У дома Нономии молодые люди остановились. На расстоянии примерно квартала отсюда снимал комнату Сансиро. Он уже не раз успел побывать на новой квартире у Нономии, состоящей из двух комнат и отделённой от главного дома широким коридором. Чтобы попасть к Нономии, нужно было дойти до конца коридора, подняться на две ступеньки, там, по левую руку, и находилась его квартира. Веранда с южной стороны выходила в чей-то большой сад, и здесь всегда было тихо. Впервые очутившись в этой уютной квартире, Сансиро с восхищением подумал, что не так уж плохо было отказаться от аренды целого дома, как это сделал Нономия, и снять эту квартиру. В прошлый раз Нономия вышел в коридор и указал на крышу своего жилища: «Видите? Крыта соломой». Соломенная крыша, в отличие от черепичной, была редкостью в Токио.

Сансиро и Ёсико пришли, когда стемнело, и крыши видно не было. Но, заметив в окнах электрический свет, Сансиро вспомнил о соломенной крыше, и такое сочетание показалось ему забавным.

— Какие гости ко мне пришли! Просто интересно, — сказал Нономия. — Вы встретились у входа?

Ёсико объяснила, как было дело, и посоветовала брату купить такую же, как у Сансиро, рубашку. Потом сообщила, что недавно пробовала японскую скрипку и что у неё очень плохой звук. Раз уж он до сих пор не купил, пусть теперь купит другую, получше, хотя бы такую, как у Минэко-сан. Она долго приставала к брату со своими капризами, он терпеливо слушал, не выказывая ни умиления, ни досады, лишь время от времени произнося неопределённое: «Угу… угу…»

Сансиро тоже молчал. Одна Ёсико болтала без всякого стеснения, и всё же она не казалась ни глупой, ни капризной. Сансиро слушал девушку, и на душе у него было радостно, как если бы он вышел в широкое, залитое солнцем, поле. Он даже забыл об ожидавшей его нотации. Из этого состояния его вывели неожиданно произнесённые слова Ёсико:

— О, совсем забыла! Минэко-сан просила тебе кое-что передать.

— В самом деле?

— Разве ты не рад? Нономия-сан поморщился.

— Глупая у меня сестра, — сказал Нономия, повернувшись к растерянно улыбавшемуся Сансиро.

— Совсем я не глупая. Да, Огава-сан?

Сансиро продолжал натянуто улыбаться.

— Минэко-сан просит тебя повести её в концерт, устраиваемый «Литературной ассоциацией».

— Ей бы лучше пойти с Сатоми-сан.

— Он сказал, что будет занят.

— Ты тоже пойдёшь?

— Конечно.

Так и не ответив ничего определённого, Нономия пожаловался Сансиро на сестру, которая мелет вздор, вместо того чтобы поговорить о серьёзном деле, ради которого он, собственно, и пригласил её сегодня. На вопрос Сансиро, что это за дело, Нономия ответил не как учёный, а по-житейски просто и откровенно, что Ёсико сделали предложение, что родители не возражают и теперь осталось лишь выяснить мнение самой Ёсико. «Что ж, прекрасно», — это было единственное, что мог ответить Сансиро. Он решил покончить со своим делом как можно скорее и уйти.

— Я слышал, — начал Сансиро, — что мать обеспокоила вас просьбой…

— Ну что за беспокойство, — возразил Нономия, достал из ящика стола конверт и отдал Сансиро.

— Ваша матушка прислала длинное письмо, она тревожится, пишет, что обстоятельства вынудили вас, несмотря на скромную стипендию, одолжить деньги товарищу. Не важно, кто он, этот товарищ, но он не должен был так легкомысленно поступать, а уж если занял, надо было вовремя вернуть… Деревенские — народ простодушный, бесхитростный, поэтому думать так для них вполне естественно, — сказал Нономия. — Матушка не одобряет вашу щедрость, пишет, что каждый месяц вам присылают из дому деньги на учёбу, а вы по легкомыслию вдруг дали взаймы двадцать иен… В письме я ощутил лёгкий укор и в мой адрес. Не знаю, как поступить. — Нономия усмехнулся.

— Мне очень жаль, — серьёзно ответил Сансиро.

Видимо, Нономия не собирался поучать юношу и сказал уже несколько другим тоном:

— Стоит ли волноваться? Всё это совершенные пустяки. Просто, ваша матушка подходит к деньгам с деревенской меркой, и тридцать иен, которые вы попросили, для неё огромная сумма. На тридцать иен, пишет она, может прожить полгода семья из четырёх человек. Неужели это правда? — спросил Нономия. Ёсико расхохоталась. Сансиро понимал, что вся эта история нелепа до смешного, хотя мать написала чистую правду. Он поступил и в самом деле опрометчиво и теперь испытывал лёгкое раскаяние. — Это выходит пять иен в месяц, — прикинул Нономия, — значит, на одного человека иена с четвертью. Если разделить на тридцать, получится около четырёх сэн в день — пожалуй, маловато даже для деревни.

— Что же они едят на такие мизерные деньги? — серьёзно спросила Ёсико. Пришлось Сансиро отвлечься от собственных переживаний и подробно рассказать о деревенской жизни и её обычаях. В семье Сансиро было принято раз в год дарить деревне десять иен. От каждого из шестидесяти дворов выделяли по одному человеку, все они собирались в деревенском храме и с утра до вечера пили сака и ели.

— И всё на десять иен? — удивилась Ёсико. Угроза нотации, судя по всему, миновала. Ещё немного поболтали, и Нономия вернулся к прежней теме.

— Знаете, ваша матушка просит выяснить обстоятельства и лишь в том случае, если я не найду в этом деле ничего неподобающего, передать вам деньги. Она просит обо всем подробно ей сообщить и приносит извинения за доставленные хлопоты. Как видите, я в затруднительном положении: деньги отдал, а обстоятельств не выяснил… Значит, это правда, что вы одолжили деньги Сасаки?

Сансиро понял, что Нономия всё узнал от Ёсико, а та, в свою очередь, от Минэко. Странно только, что ни брат, ни сестра не заметили, как эти деньги совершили круг. И он, как ни в чём не бывало, ответил:

— Да, правда.

— Сасаки сказал, что поиздержался, купив билеты на скачки?

— Да.

Ёсико снова расхохоталась.

— Так и напишу вашей матушке. Только впредь таких денег лучше в долг не давайте.

Сансиро сказал, что не будет, и стал прощаться. Ёсико тоже собралась уходить.

— Куда же ты? Ведь нам ещё надо поговорить, — остановил её брат.

— Не обязательно!

— Обязательно!

— Вовсе нет! Я всё равно ничего не знаю.

Нономия молча смотрел на сестру. А она продолжала:

— Право же, что толку спрашивать, выйду я или не выйду за человека, о котором представления не имею? Как я могу сказать, по душе он мне или нет?

Только сейчас Сансиро понял смысл этого «всё равно ничего не знаю» и поспешил уйти, оставив Нономию с сестрой. Через тихий малоосвещенный проулок Сансиро вышел на улицу, повернул на север, и в лицо ему пахнуло ветром, налетавшим порывами с той стороны, где был его дом. «Сквозь этот ветер, — вдруг подумал Сансиро, — Нономия-сан проводит свою сестру к Минэко».

Сансиро поднялся к себе на второй этаж, сел и стал слушать, как шумит ветер. Его шум почему-то всякий раз напоминал Сансиро о судьбе, и когда от ветра громко хлопали ставни, ему хотелось сжаться в комок. Он не считал себя сильной натурой и сейчас подумал о том, что его жизнью со времени приезда в Токио, в общем-то, распоряжается Ёдзиро и при этом нередко над ним подшучивает, хотя и по-дружески. Вполне вероятно, что и в дальнейшем ничего не изменится и этот милый озорник Ёдзиро будет влиять на его судьбу. Но, пожалуй, ещё сильнее влияние ветра, который шумит и шумит, не переставая.

Сансиро положил присланные матерью деньги под подушку и лёг спать. Эти тридцать иен тоже шутка судьбы. Ещё неизвестно, какую они сыграют роль в дальнейшем. Он должен вернуть эти деньги Минэко, они встретятся, и тогда непременно налетит порыв ветра-судьбы. «Пусть он будет как можно сильнее, этот порыв!»

С этой мыслью Сансиро уснул крепким здоровым сном. Ничто не могло ему помешать. Разбудили Сансиро звуки пожарного колокола. Он услыхал громкие голоса. Это был уже второй пожар со времени его приезда в Токио. Сансиро накинул поверх пижамы хаори и открыл окно. Ветер утих. Двухэтажный дом напротив чернел на фоне багрово-красного неба.

Поёживаясь от холода, Сансиро вглядывался в это красное небо и вдруг отчётливо представил себе собственную судьбу тоже окрашенной в красный цвет и множество мечущихся в этой судьбе людей. Потом он залез под тёплое одеяло и сразу обо всём забыл.

Утром он проснулся как обычно, надел форму, взял тетради и пошёл в университет, не забыв положить в карман тридцать иен. Расписание, к несчастью, было неудачным. До трёх часов шли занятия. А после трёх наверняка вернётся из школы Ёсико. Да и Кёскэ, брат Минэко, может оказаться дома. Как-то неловко при них отдавать деньги.

— Ну что, — спросил Ёдзиро, — получил вчера головомойку?

— Да нет, обошлось.

— Так я и думал. Нономия-сан — человек с понятием, — изрёк Ёдзиро, куда-то исчез и лишь через два часа снова появился на лекции.

— С Хиротой-сэнсэем вроде бы всё в порядке, — заявил он, и на вопрос Сансиро, как у сэнсэя дела, ответил: — Можешь не беспокоиться. Расскажу как-нибудь на досуге. Кстати, сэнсэй тобою интересовался, спрашивал, почему не заходишь. Ты навещай его время от времени, это наша обязанность, ведь он одинок и скучает. Купи чего-нибудь да сходи. — С этими словами Ёдзиро снова исчез. А на следующей лекции опять появился. Среди лекции его, видимо, вдруг осенило, и он написал на клочке бумаги коротко, как в телеграмме: «Деньги получил?»

Сансиро хотел написать ответ, но тут заметил, что на него смотрит преподаватель. Сансиро скомкал записку, бросил под ноги, а Ёдзиро ответил лишь после лекции:

— Деньги получил, они при мне.

— Ага, это хорошо! Собираешься вернуть долг?

— Разумеется.

— Пожалуй, ты прав. Верни поскорее.

— Думаю сегодня.

— Гм, но она будет дома только к вечеру.

— Куда-нибудь ушла?

— Конечно, каждый день ходит позировать. Наверно, портрет почти готов.

— К Харагути-сан?

— Ага.

Сансиро узнал у Ёдзиро адрес Харагути.