САНСИРО

5

Буйно разросшиеся, в рост человека, кусты хаги, ярко освещённые солнцем, бросали вокруг чёрные тени, которые ползли по земле и не то исчезали в глубине сада, не то поднимались кверху, прячась в густой листве. Росший возле рукомойника барбарис тоже был выше обычного. Наклонившись друг к другу, стояли три тоненьких деревца, прикрывая своей листвой окно уборной.

Между кустарником и барбарисом виднелась веранда, уходившая в сторону от барбариса и прятавшаяся в тени кустарника. В дальнем её углу сидела Ёсико.

Войдя в ворота, Сансиро остановился прямо у кустарника. Ёсико сошла с веранды и стала на плоский камень. Сансиро с удивлением отметил про себя, что девушка очень высокая.

— Входите, пожалуйста, — сказала Ёсико таким тоном, словно ждала Сансиро. Сансиро сразу же вспомнил свой визит в клинику. — Садитесь, — пригласила Ёсико, когда Сансиро подошёл к веранде. И Сансиро, как был, в ботинках, послушно сел. Ёсико принесла дзабутон. — Садитесь сюда!

Сансиро молча повиновался. С той минуты, как он вошёл в ворота, он ещё не произнёс ни слова. Обращаясь к Сансиро, девушка, нимало не заботясь о том, отвечает он или нет, продолжала говорить. И Сансиро казалось, что перед ним наивная простосердечная маленькая королева. Его долг — выполнять каждое её повеление. Незачем рассыпаться перед нею в любезностях. Гораздо лучше быть её немым рабом и делать, что она велит. Малейшая лесть может всё испортить. Его достоинство ни капли не пострадает от того, что Ёсико обращается с ним как с ребёнком. Ведь она сама ещё дитя. Сансиро не мог бы сказать, зачем он сюда пришёл.

— Нономия-сан ещё не вернулся?

— Нет, он обычно допоздна занимается в университете.

Сансиро это было хорошо известно. Просто он не знал, о чём говорить. Вдруг он заметил на веранде коробку с красками и начатую акварель.

— Вы рисуете?

— Да, мне это нравится.

— У кого же вы учитесь?

— Ну, я не настолько талантлива, чтобы приглашать учителя.

— Позвольте взглянуть?

— Это ещё не закончено, — сказала Ёсико, протягивая Сансиро рисунок. Он сразу узнал садик возле дома Ёсико, хотя, кроме неба, ярко-красной хурмы перед домом и кустов хаги у входа, на рисунке ничего не было.

— Очень хорошо, — заметил Сансиро, разглядывая рисунок.

— Хорошо? — удивилась Ёсико. Удивление её прозвучало вполне искренне, не то что похвала Сансиро. Но Сансиро сейчас уже не мог ни обратить свои слова в шутку, ни придать им убедительность. В любом случае Ёсико стала бы его презирать. Продолжая разглядывать рисунок, Сансиро чувствовал себя смущённым.

В комнатах, видневшихся с веранды, стояла тишина. Не только в гостиной, но и на кухне никого не было.

— Ваша матушка уехала в деревню?

— Нет ещё, только собирается.

— Она дома?

— Нет, пошла сделать кое-какие покупки.

— Это правда, что вы переезжаете к Сатоми-сан?

— А почему вы спрашиваете?

— Просто так. Недавно был разговор об этом у Хироты-сэнсэя.

— Возможно, и перееду. Но пока ничего ещё не решено.

Сансиро начал о чем-то догадываться.

— А давно Нономия-сан знаком с Сатоми-сан?

— Да, они друзья.

«Просто друзья? — подумал Сансиро. — Мужчина и женщина? Может ли быть такое?» Однако расспрашивать об этом Сансиро больше не решился.

— Я слышал, что Нономия-сан учился у Хироты-сэнсэя?

— Да…

Наступила пауза.

— А у Сатоми-сан вам будет удобнее жить?

— Мне? Разумеется. Вот только боюсь стеснить её старшего брата.

— Разве у Минэко-сан есть брат?

— Да, он учился в университете вместе с моим братом.

— Он тоже физик?

— Нет, он юрист. Был у них ещё старший брат, друг Хироты-сэнсэя, но он рано умер, и теперь у Минэко-сан никого не осталось, кроме Кёскэ-сан, второго её брата.

— А мать с отцом?

— У Минэко нет родителей, — ответила Ёсико, чуть улыбнувшись с таким видом, словно об этом все должны были знать. Они умерли, наверно, очень давно, раз Ёсико совсем их не помнит.

— Так вот почему Минэко-сан бывает у Хироты-сэнсэя!

— Да, я слышала, что её покойный брат был очень дружен с ним. Кроме того, Минэко-сан увлекается английским и время от времени, я думаю, занимается с Хиротой-сан.

— А у вас она тоже бывает?

Между тем Ёсико принялась за свою акварель, нисколько не стесняясь присутствием Сансиро, но это не мешало ей отвечать на его вопросы.

— Минэко-сан?.. — переспросила она, нанося штрих на тростниковую крышу под хурмой. — Пожалуй, перечернила немного.

— Пожалуй, — на этот раз честно подтвердил Сансиро.

Ёсико смочила кисть и, смывая чёрную краску, ответила наконец на вопрос Сансиро:

— Да, бывает.

— И часто?

— Часто, — сказала Ёсико, не отрываясь от мольберта. С той минуты как она занялась своим рисунком, Сансиро почувствовал себя непринуждённее.

Некоторое время они молчали. Ёсико старательно смывала с тростниковой крыши черноту, но кисть, обильно смоченная, не слушалась девушки, и, заглянув в рисунок, Сансиро увидел, что чёрная краска растекается во все стороны мутными полосами, отчего ярко-красная хурма приобрела цвет прелой. Наконец Ёсико положила кисть, слегка запрокинула голову и стала разглядывать рисунок, держа его на вытянутых руках. Потом призналась едва слышно:

— Не получилось.

Рисунок и в самом деле не получился. Сансиро стало жаль девушку.

— Оставьте это. Нарисуйте что-нибудь другое.

Ёсико не обернулась, лишь искоса взглянула на Сансиро большими, с поволокой, глазами. Сансиро ещё больше стало жаль её. Но тут она вдруг рассмеялась.

— До чего же я глупая! Почти целых два часа убила. — С этими словами Ёсико замазала рисунок вдоль и поперёк жирными штрихами и захлопнула коробку с красками. — Ну, хватит. Пойдёмте в гостиную. Напою вас чаем.

Сансиро не хотелось снимать ботинки, и он остался на веранде. Девушка казалась ему забавной: предложила чаю после того, как они уже так долго разговаривали. Но у него не было ни малейшего желания насмехаться над нею. Напротив, слова «напою вас чаем», произнесённые как-то вдруг, доставили Сансиро особое удовольствие. Правда, это ощущение не имело ничего общего с чувством, которое возникает у мужчины по отношению к женщине.

В гостиной послышались голоса. Это, наверно, Ёсико разговаривала со служанкой. Вскоре раздвинулись перегородки и Ёсико появилась с чайной посудой. Теперь Сансиро мог хорошенько рассмотреть девушку, потому что она стояла прямо перед ним, и он подумал, что никогда не встречал лица более женственного.

Ёсико принесла чай на веранду, а сама вернулась в комнату и села на татами. Сансиро уже решил уйти, но ему очень не хотелось расставаться с этой девушкой. Тогда, в клинике, она покраснела от его взгляда, так пристально он на неё смотрел, и ему пришлось сконфуженно уйти, но сегодня он чувствовал себя вполне непринуждённо. Они всё время переговаривались между собой, он — сидя на веранде за чаем, она — устроившись в комнате на татами. Вдруг Ёсико спросила Сансиро, нравится ли ему Нономия. Этот вопрос, казавшийся наивным, даже детским, на самом деле был полон глубокого смысла. Человек, посвятивший себя науке, ко всему подходит с меркой исследователя, поэтому чувство любви в полной мере ему не знакомо. Обычный же человек что-то любит, чего-то не любит. Исследование вообще может его не интересовать. Её брат — учёный-физик и стремится даже сестру сделать объектом исследования. Казалось бы, чем больше он будет её изучать, тем меньше будет любить. Однако он, такой энтузиаст своей науки, очень любит свою младшую сестру, и поэтому он, конечно же, самый лучший человек в Японии. Таков был вывод Ёсико.

Эти рассуждения показались Сансиро в общем справедливыми, хотя и несовершенными. Правда, в чём их несовершенство, он не мог бы сказать — в мыслях у него была полная неразбериха. Естественно поэтому, что критиковать рассуждения Ёсико ему оказалось не под силу. И он со стыдом признался самому себе, что же может критически воспринять даже совсем простые, детски наивные вещи. Такая беспомощность недостойна мужчины! Теперь он утвердился во мнении, что с токийскими студентками надо держать ухо востро.

По дороге домой Сансиро с чувством глубокого уважения думал о Ёсико. Дома его ждала почтовая карточка: «Завтра в час дня мы идём на выставку цветочных кукол. Приходите к Хироте-сэнсэю. Минэко».

Тем же почерком, показалось Сансиро, была сделана надпись на конверте, торчавшем тогда из кармана Нономии. Сансиро несколько раз перечёл записку.

На следующий день — это было воскресенье — Сансиро сразу после завтрака отправился на улицу Нисикатамати в своей новенькой студенческой форме и до блеска начищенных ботинках. Дойдя тихим проулком до дома Хироты, он услышал доносившиеся оттуда голоса. Если от ворот сразу свернуть влево, попадёшь в сад, а через садовую калитку можно, минуя парадный ход, пройти прямо к веранде, опоясывающей комнаты. Сансиро взялся за задвижку в калитке, едва заметной среди живой изгороди китайского боярышника, как вдруг услышал, что в саду кто-то разговаривает. Это были Нономия и Минэко.

— Ничего из этого не выйдет, только упадёте на землю и убьётесь, — сказал Нономия.

— Всё равно так лучше, если даже убьёшься, — ответила Минэко.

— Впрочем, безрассудный человек вполне достоин такой участи.

— Вы говорите жестокие вещи.

Сансиро отворил калитку. Стоявшие в центре сада Нономия и Минэко обернулись к нему. Нономия, который был в новой светло-коричневой мягкой шляпе, кивнул головой, ограничившись обычным: «А, это вы!»

Минэко быстро спросила:

— Когда вы получили открытку?

Приход Сансиро прервал их разговор.

На веранде в европейском костюме сидел сам хозяин, выпуская, по обыкновению, свой «философский» дым. Он просматривал европейский журнал. Возле него расположилась Ёсико. Она сидела на татами, откинувшись назад и опираясь на руки, и разглядывала сандалии на своих вытянутых ногах.

Все были в сборе и, видимо, ждали только Сансиро. Хозяин отложил журнал.

— Ну что ж, пойдёмте. Вытащили всё же меня.

— Весьма признательны вам, — сказал Нономия. Девушки обменялись взглядами, улыбнулись едва заметно и вслед за мужчинами вышли из сада.

— Ну и высокие они, — заметила Минэко.

— Как фонарные столбы, — отозвалась Ёсико.

У ворот девушки поравнялись с мужчинами, и Ёсико сказала:

— Вот почему я ношу дзори с такими высокими подошвами.

Когда Сансиро, шедший позади всех, выходил из сада, на втором этаже резко распахнулись сёдзи и на веранде показался Ёдзиро.

— Идёте? — спросил он.

— Ага, а ты?

— Не пойду. Что за интерес смотреть какие-то цветочные поделки? Глупо!

— Ну, а дома сидеть тоже глупо. Пойдём!

— Я статью пишу. Большую статью. Так что мне не до прогулок.

Сансиро недоверчиво улыбнулся и ускорил шаг, догоняя остальных. Он увидел их в конце переулка, выходившего на широкую улицу. Вчетвером они шли под высоким осенним небом, и, глядя на них, Сансиро почувствовал, что жизнь его полна сейчас глубокого смысла, не то что в Кумамото. Эти люди как раз представляли второй и третий из трёх миров, о которых он некогда размышлял. Два силуэта тёмных, два — светлых, ярких, словно поле, покрытое цветами. В воображении Сансиро они составляли единое, гармоничное целое. Да и сам он, незаметно для себя, оказался частью этого целого. Лишь одно его тревожило: разговор Нономии и Минэко, нечаянно подслушанный в саду. Чтобы рассеять эту тревогу, Сансиро попытался догадаться, о чём шла речь.

У поворота все четверо остановились и оглянулись. Минэко приложила руку козырьком ко лбу. Через какую-то минуту Сансиро догнал их, и все в полном молчании двинулись дальше. Спустя несколько мгновений Минэко сказала:

— Я понимаю, Нономия-сан, почему вы так говорите — вы ведь физик.

Они, видимо, продолжали тот самый разговор.

— Да нет, то, что я физик, здесь ни при чём. Чтобы летать по-настоящему высоко, нужно создать пригодный для этого летательный аппарат. А тут прежде всего необходима голова. Верно?

— Но кто не собирается летать очень высоко, пожалуй, обойдётся тем, что есть.

— Так ведь погибнуть можно!

— Разумеется, всего безопаснее на земле. Только скучно так думать.

Нономия, смеясь, повернулся к Хироте:

— Сколько поэтесс среди женщин!

— Зато среди мужчин, к несчастью, истинных поэтов нет, — сказал Хирота. Ответ был неожиданным. Нономия промолчал. А Ёсико с Минэко заговорили о чём-то своём. Сансиро наконец представилась возможность задать вопрос.

— О чём это вы сейчас речь вели?

— Да о летательных аппаратах, — небрежно ответил Нономия. Для Сансиро это прозвучало, как концовка юмористического рассказа.

В это время они подошли к месту, где было очень много народу, и разговор сам собой прекратился. У статуи богини милосердия, касаясь лбом земли, стоял на коленях нищий. Он громко, ни на минуту не умолкая, просил милостыню. Лоб его был белым от песка, это бросалось в глаза, когда время от времени нищий поднимал голову. Никто не обращал на него внимания. Прошли мимо и Сансиро со спутниками. Но не успели они пройти и нескольких шагов, как Хирота вдруг обернулся к Сансиро:

— Вы подали ему что-нибудь?

— Нет, — ответил Сансиро и оглянулся. Нищий по-прежнему громко взывал о милости, поднимая ко лбу сложенные вместе руки.

— Почему-то не хочется подавать, — быстро вставила Ёсико.

— Почему же? — спросил Нономия. Спросил без тени укоризны. Лицо его при этом выражало равнодушие.

— Нельзя быть таким назойливым, — пояснила Минэко. — Это только раздражает. Потому никто ему и не подаёт.

— Нет, дело в том, что место он неподходящее выбрал, — сказал Хирота. — Слишком людное. В горах ему каждый подал бы.

— Но там редко кто ходит. Он мог бы зря прождать целый день, — рассмеялся Нономия.

Слушая эти критические замечания в адрес нищего, Сансиро чувствовал, как рушатся нравственные принципы, которые он привык свято блюсти. Но ведь и сам он не подал нищему ни сэна. Более того. Он ощутил неприязнь к нему. И сейчас, справедливости ради, не мог не признать, что четверо его спутников честнее, нежели он. И ещё понял, что они, коренные жители города, лишены предрассудков и именно поэтому искренни.

Народу становилось все больше. Спустя некоторое время они увидели девочку лет семи. Плача, она металась из стороны в сторону и звала: «Бабушка, бабушка!» Никто, казалось, не остался равнодушен. Некоторые даже останавливались, приговаривая: «Бедняжка!» Но никому даже в голову не пришло помочь ребёнку. А девочка, привлекая к себе всеобщее внимание и вызывая сочувствие, продолжала плакать. Поистине удивительно!

— Это тоже потому, что место неподходящее? — спросил Нономия, провожая девочку взглядом.

— Все знают, что полицейский сейчас примет меры, и никто не хочет брать на себя ответственность, — пояснил Хирота.

— Если она подойдёт ко мне, я отведу её к полицейскому посту, — сказала Ёсико.

— Тогда догони её и отведи, — заметил ей брат.

— Догонять не стану.

— Почему?

— Почему? Здесь и без меня полно людей. Пусть отведут.

— Опять, значит, уходишь от ответственности? — сказал Хирота.

— Опять, значит, место неподходящее, — в тон ему произнёс Нономия, и оба засмеялись. Когда они поднялись на Дангодзака, перед полицейским постом уже собралась толпа. Девочку наконец-то передали полицейскому.

Сверху им была видна спускавшаяся по склону дорога. Постепенно сужаясь, она делала поворот, напоминавший слегка изогнутое остриё клинка. Какое-то двухэтажное строение с её правой стороны наполовину заслоняло поэтому фасад находившегося напротив него балагана, за ними виднелось множество высоких шестов с укреплёнными на них полотнищами. Дорога, забитая толпой, походила на ущелье. Люди, шедшие вниз, казалось, внезапно проваливались в это ущелье, они смешивались с тащившимися вверх, так что тот участок дороги, который приходился на самое дно ущелья, буквально кишел людьми и словно бы находился в непрерывном причудливо беспорядочном движении. Если долго смотреть — уставали глаза.

— Что за ужас, — произнёс Хирота с таким видом, словно сию минуту готов был уйти домой. Остальные, слегка его подталкивая, стали спускаться вниз, в ущелье. Где-то в середине, там, где дорога начинала постепенно уходить куда-то в сторону, стояли довольно просторные, высокие, крытые камышом балаганы, они словно бы сдавливали небо, и оно казалось удивительно узким. Истошным голосом кричали зазывалы.

— Таким голосом могут кричать цветочные куклы, а не люди, — заметил Хирота.

Голоса зазывал были в самом деле неестественными.

В балагане по левую сторону, куда они вошли, находились куклы, изображавшие сцену кровной мести братьев Сога[40]. Все — и Горо, и Дзюро, и Ёритомо[41] были в одеждах из хризантем разных оттенков. Лица, руки и ноги были искусно вырезаны из дерева. В другой сцене кукла представляла девушку, корчившуюся в судорогах, на которую падали снежинки. Её кимоно тоже было сделано из Цветов и листьев хризантем, с таким искусством плотно и ровно сплетённых друг с другом, что казалось — это не цветы, а настоящая ткань.

Ёсико с интересом всё разглядывала. Хирота и Нономия вели нескончаемую беседу. В тот момент, когда они обсуждали способы выращивания хризантем или ещё что-то в этом роде, Сансиро был оттеснён от них другими посетителями и оказался несколько позади. Минэко давно ушла вперёд. Посетители в большинстве своём были жителями торговых кварталов. Лишь очень немногие с виду казались людьми образованными. Минэко оглянулась и, вытянув шею, поискала глазами Нономию. Тот, просунув руку, под бамбуковый барьер, показывал на хризантемы и что-то с жаром объяснял Хироте. Минэко отвернулась и, подталкиваемая посетителями, быстро пошла к выходу. Расталкивая толпу, Сансиро бросился за девушкой. Наконец он поравнялся с нею.

— Сатоми-сан!

Держась рукой за бамбуковую загородку, Минэко слегка повернула голову и молча взглянула на Сансиро. За загородкой был изображён водопад Ёронотаки[42]. У водопада сидел на корточках какой-то круглолицый малый с топориком за поясом и тыквой-горлянкой в руках. Но Сансиро ничего этого не видел, он смотрел на Минэко.

— Что-нибудь случилось с вами? — вырвалось у него.

Минэко по-прежнему не отвечала. Её чёрные глаза с затаённой грустью смотрели на Сансиро. В этом взгляде Сансиро уловил какое-то особое выражение. В нём сквозила усталость души, упадок сил, жалоба, близкая к страданию. И Сансиро забыл, что ждёт ответа Минэко, забыл обо всём на свете.

— Уйдёмте отсюда, — попросила Минэко.

Следя за тем, как устало опускает девушка веки, Сансиро всё больше проникался мыслью, что должен увести её отсюда. Когда же решение это созрело, девушка вдруг резко повернулась и пошла к выходу. Сансиро последовал за нею.

Выйдя наружу, они оказались рядом, и Минэко потупилась, поднеся руку ко лбу. Вокруг бурлил людской поток. Сансиро наклонился к девушке:

— Что-нибудь случились?

Минэко стала пробираться сквозь толпу в сторону Янака. Но, пройдя с полквартала, остановилась.

— Где мы находимся?

— Отсюда можно выйти к Тэннодзи, в Янака. А если домой, то надо повернуть в противоположную сторону.

— Так… Мне что-то нездоровится.

Сансиро стоял в раздумье, мучимый собственной беспомощностью.

— Нет ли поблизости более спокойного места? — спросила девушка.

Сансиро хорошо помнил, что на границе районов Янака и Сэндаги есть речушка, которая течёт по низине прямо на север. Если идти вдоль берега, то выйдешь в поле, оставив город справа. Сансиро не раз бродил по тем местам. Сейчас Минэко стояла возле каменного моста, у поворота речки из Янака в соседний район Нэдзу.

— Вы сможете пройти ещё хоть квартал? — спросил Сансиро?

— Смогу.

Они перешли по каменному мосту на другой берег реки и, свернув влево, прошли немного не то по аллее, не то по тропинке, ведущей к какому-то дому. Чуть ли не у самых ворот дома через речушку был переброшен деревянный мост. Они вернулись по мосту на противоположную сторону, некоторое время поднимались вверх вдоль кромки берега, где было совсем пустынно, и, наконец, вышли в поле.

Среди тихой осенней природы Сансиро почувствовал себя непринуждённее.

— Как вы себя чувствуете? Наверно, голова болит? Это, пожалуй, оттого, что там было полно народу. И люди, далеко не все достойные. Вас никто не обидел?

Девушка молчала. Затем, оторвав взгляд от реки, посмотрела на Сансиро. Этот взгляд, уверенный и гордый, немного успокоил юношу.

— Спасибо. Мне гораздо лучше.

— Отдохнём немного?

— Да.

— Сможете ещё чуть-чуть пройти?

— Да.

— Здесь грязно. А дальше есть место, вполне подходящее для отдыха.

— Да.

Метров через сто показался ещё мостик — кое-как переброшенные через речку старые, узенькие доски. Сансиро быстро перешёл на другую сторону. Минэко последовала за ним. Глядя на неё, Сансиро думал о том, как легко ступает девушка по шатким мосткам — как по земле. Легко и в то же время уверенно, без тени жеманства, так часто свойственного женщинам. Он даже не подал ей руку, чтобы помочь, — это было бы лишним.

Прямо перед ними в некотором отдалении виднелись соломенные кровли, под кровлями во всю ширину дома что-то ярко краснело. Подойдя ближе, молодые люди увидели, что это сушится красный перец.

— Красиво! — произнесла Минэко, усаживаясь прямо на траву. Трава росла вдоль берега довольно узкой полосой и сейчас уже не зеленела, как в разгар лета. Минэко, видно, совсем не думала о том, что может испачкать своё элегантное кимоно.

— Пройдёмте ещё немного? — спросил Сансиро.

— Пожалуй, не стоит, благодарю вас.

— Вам всё ещё нездоровится?

— Я очень устала.

Пришлось и Сансиро сесть на траву, Он сел поодаль, чуть ли не на метр от Минэко. С приходом осени речка сильно обмелела, и на выступившем из воды камне устроилась трясогузка. Вдруг Сансиро заметил, что вода мутнеет. Осмотрелся и увидел неподалёку крестьянина, который мыл редьку. Взгляд Минэко был устремлён в даль, туда, где простирались за рекой поля, окаймлённые рощей, а над рощей медленно меняло оттенки небо.

Синева становилась всё прозрачнее, готовая исчезнуть совсем. Наползавшие на неё облака рассеивались и уплывали. Потом всё небо затянуло тонкой жёлтой пеленой, и уже нельзя было отличить синеву от облаков.

— Как помутнело небо! — произнесла Минэко.

Сансиро оторвал взгляд от реки и посмотрел вверх. Такое небо он видел не впервые. Но чтобы о небе говорили «помутнело» — он ещё ни разу не слышал. Однако, поразмыслив, он решил, что небо и в самом деле помутнело, точнее не скажешь. Сансиро ещё не придумал, что ответить, как Минэко добавила:

— И тяжёлым стало, словно мраморным. — Девушка, сощурившись, смотрела вверх. Затем очень спокойно взглянула на Сансиро. — Правда, оно кажется мраморным?

Сансиро только и мог ответить:

— Да, действительно кажется.

Девушка умолкла. Тогда, помолчав несколько мгновений, заговорил Сансиро:

— Когда созерцаешь такое небо, на душе и тяжело и легко.

— Отчего же? — спросила Минэко.

Вместо ответа Сансиро сказал:

— И ещё кажется, будто небо спит и видит сны.

— Оно будто движется и в то же время совсем неподвижно. — Минэко снова устремила взор в далёкое небо.

Время от времени до них доносились голоса зазывал, приглашающих посетить балаганы с куклами. — Как громко они кричат!

— Неужели они так с утра до вечера? Просто удивительно, — произнёс Сансиро и тут вспомнил о Хироте, Нономии и Ёсико, оставшихся на выставке.

— Это их профессия. Как у того нищего возле статуи богини милосердия.

— А место у них подходящее, — пошутил Сансиро, что редко с ним случалось, и засмеялся. Уж очень забавными показались ему слова Хироты о нищем.

— Хирота-сэнсэй часто говорит подобные вещи, — сказала Минэко очень тихо, словно самой себе, и, вдруг оживившись, добавила уже совсем другим тоном: — Место, где мы сейчас с вами сидим, вполне годится для нищих. — На этот раз рассмеялась девушка.

— Верно подметил Нономия-сан, сколько ни сиди здесь, никого не дождёшься.

— Вот и хорошо, не правда ли? — быстро произнесла Минэко и тотчас же пояснила свою мысль: — Ведь мы нищие, которые не нуждаются в подаянии.

В это время они заметили, что к ним кто-то приближается. Это был мужчина с усами; в европейском костюме, примерно одних лет с Хиротой. Он, видимо, вышел из-за дома, где сушился перец, и перешёл на эту сторону речки. Поравнявшись с молодыми людьми, он резко повернулся и с нескрываемой злобой в упор посмотрел на них. Сансиро стало не по себе. Он заёрзал на месте и, провожая незнакомца взглядом, вдруг спохватился:

— Хирота-сэнсэй и Нономия-сан нас, наверно, ищут!

— Ну что вы, — невозмутимо промолвила Минэко, — ничего страшного. Мы просто заблудившиеся взрослые дети.

— Именно поэтому они нас, наверно, и ищут, — стоял на своём Сансиро, на что Минэко ещё более холодно возразила:

— Это как раз очень полезно людям, которые стремятся избежать ответственности.

— Кому же именно? Хироте-сэнсэю?

Минэко не отвечала.

— Нономии-сан?

Минэко продолжала хранить молчание.

— Вам лучше? Тогда, может быть, пойдём потихоньку обратно?

Сансиро приподнялся было, но Минэко взглядом заставила его сесть. В этот миг он смутно ощутил, какая лежит пропасть между ним и этой девушкой. От неё ничего не скроешь, она видит его насквозь. Это странным образом оскорбляло Сансиро.

— Заблудившиеся взрослые дети, — продолжая глядеть на Сансиро, повторила девушка. Сансиро промолчал.

— Вы знаете, как по-английски «заблудившийся ребёнок»?

Вопрос был для Сансиро настолько неожиданным, что он не смог ответить ни да, ни нет.

— Сказать?

— Да, пожалуйста.

— Stray sheep[43]. Вам ясен смысл?

Сансиро растерялся. С ним это часто случалось. Потом, когда растерянность проходила и мысль становилась ясной, он досадовал на себя, что в том или ином случае не ответил так или не поступил этак. Зная за собой эту особенность, Сансиро, однако, не был настолько легкомысленным, чтобы, не раздумывая, отвечать на любой вопрос. В то же время он понимал, что своим молчанием производит неблагоприятное впечатление.

Сансиро знал, что значит stray sheep. Однако смысл, вложенный в эти слова девушкой, он не мог постичь. И он с молчаливым недоумением смотрел на Минэко.

— Я кажусь вам дерзкой? — вдруг, точно оправдываясь, очень серьёзно спросила Минэко. До сих пор девушка представлялась Сансиро как бы окутанной туманом, и ему хотелось, чтобы этот туман рассеялся. Однако сейчас, когда в неожиданных словах девушки ему открылась её душа, он почувствовал лёгкое разочарование. Пусть бы лучше оставалась такой, как была: то ясной, то туманной, словно небо, раскинувшееся над ними. Но этого не вернёшь, не исправишь никакими словами, как ни старайся.

— Что ж, пойдёмте, — без тени неприязни в голосе сказала Минэко. Она словно бы примирилась с тем, что Сансиро не проявляет к ней ни малейшего интереса.

Небо снова изменило свой облик. Подул ветер. Над полями сгущались сумерки. Стало тоскливо и как-то зябко. От земли потянуло прохладой. Сансиро вдруг подумал, что один он ни за что не просидел бы здесь так долго. А Минэко… Минэко, может быть, нравятся такие места.

— Становится холодно. Пожалуй, пора идти, не то озябнем. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?

— Да, хорошо, — ясным голосом ответила Минэко и, поднимаясь с земли, очень тихо, в раздумье проговорила: — Заблудшие овцы.

Сансиро, разумеется, промолчал.

Указав рукой в ту сторону, откуда появился незнакомец в европейском костюме, Минэко сказала, что ей хотелось бы пройти мимо дома, где сушится красный перец, конечно, если там есть дорога. У дома с соломенной крышей они заметили узкую дорожку и пошли по ней.

— Уже решено, что Ёсико-сан будет жить у вас?

Минэко едва заметно усмехнулась и, в свою очередь, спросила:

— А почему это вас интересует?

Сансиро хотел было ответить, но тут увидел довольно большую лужу. Посреди лужи лежал камень, кто-то, видно, специально его положил, но Сансиро камень не понадобился. Он легко перескочил через лужу и повернулся к Минэко. Девушка в это время пробовала ногой, насколько устойчив камень. Сансиро протянул ей руку.

— Давайте помогу!

— Не нужно, — смеясь, ответила Минэко. Она подождала, пока Сансиро опустит руку, и смело прыгнула. Однако, стараясь не испачкать гэта, не рассчитала прыжок и поскользнулась. Чтобы не упасть, ей пришлось ухватиться за Сансиро.

— Заблудшие овцы, — чуть слышно пробормотала Минэко, И Сансиро ощутил её дыхание.