Сапфировая скрижаль

ГЛАВА 14

Должно быть, она спятила. Во что она ввязалась? В какой лабиринт согласилась влезть? Пошла ли она на это ради дружбы? Увидела в этом способ выказать свою признательность королеве за милости, которых Изабелла удостоила ее брата? Из чувства долга? Из желания принять вызов? Из любви к Испании? Или же — Мануэла с трудом признавалась самой себе в такой возможности — потому, что до сего момента ее существование было таким унылым и никчемным? Скорее всего все это по совокупности и побудило ее сказать «да» Изабелле и Великому Инквизитору.

Закутавшись в покрывало, Мануэла не раскрывала глаз, чтобы насладиться одиночеством. Она чувствовала, как вокруг нее ночь неизбежно проигрывает сражение с наступающим утром. Вскоре солнце снова вступит в свои права над Сьеррой-Мореной. Как ни странно, Мануэла не испытывали ни страха, ни сомнений. Сейчас — не больше, чем вчера, когда пыталась убедить мужчин. Это она-то, которая вечно пребывает в сомнениях. Более того: лихорадочное состояние первых минут сменилось удивительным спокойствием вроде того, которое охватывает актера на сцене после первой произнесенной реплики. Как это объяснить? Ничто в жизни Мануэлы не могло подготовить ее к подобному испытанию. Детство было безоблачным и счастливым, она росла в тихом доме, где никогда ничего не происходило, разве что нечто вполне предсказуемое. Она никогда не сталкивалась с другой жизнью, кроме как в книгах. Так почему же? Откуда это наслаждение авантюрой — весьма опасной! — в которую она ввязалась? Должно быть, она просто-напросто впервые ощутила, что действительно живет.

В нескольких шагах от нее слышалось какое-то шевеление. Доносились тихие голоса.

Она выложила свой козырь. Либо ей удалось посеять сомнения в их умах, и в этом случае они будут вынуждены дать ей шанс, либо они укрепятся в своем решении, и тогда все, конец. В последнем случае не останется ничего другого, как поставить в известность о постигшей ее неудаче семерых фамильяров Инквизиции, которым Торквемада приказал охранять ее и следовать за ней, как тень. Семь вооруженных до зубов мужчин под командованием Гарсии Мендосы, типа с птичьей головой, который сейчас где-то затаился, чтобы выскочить по первому же ее сигналу.

Мануэла с фамильярами были беспомощными свидетелями того пожара в библиотеке. И тоже задавались вопросом, почему он случился. Небрежность или поджог? Если второе, то последствия могли оказаться самыми драматичными, потому что если кто-то еще сидит на хвосте у этой троицы, то может в любой момент сорвать планы Великого Инквизитора.

Раввин… необычный человек. Интересно, это из-за весьма преклонного возраста, болезни, поразившей его пальцы, или вечно страдальческого вида? Мануэла вынуждена была признать, что есть в нем нечто притягательное. Араб же кажется вытесанным из глыбы гранита. Без изъянов. Должно быть, он относится к тем людям, которым не свойственны ни сожаления, ни душевные терзания.

И, наконец, францисканец. Он интриговал Мануэлу больше всех. Какова его роль во всем этом деле? Разве он не дитя Церкви и, как сама Мануэла, не обладает этой священной честью: быть католиком и чистокровным испанцем? И, однако, из всех троих именно он сильнее всех принял ее в штыки. Разве не он первым развенчал ее рассказ? И с каким цинизмом! Если он преследует те же цели, что и она, если он тоже здесь для того, чтобы разоблачить этот заговор, то не было бы умнее с его стороны держаться в тени? Нет, его поведению есть только одно-единственное объяснение: он самый опасный и решительный из всех.

Тут вдруг Мануэла поняла, что мужчины уже некоторое время молчат, и царит тишина. Она рискнула пошевелиться, открыла глаза и медленно села.

На маленьком коврике лицом к Мекке стоял на коленях босой шейх, упершись лбом в землю.

Справа от него, с кипой на голове и покрытыми чем-то вроде белой шелковой шали плечами, со странными повязками из черных, скрепленных черными же ремешками кожаных квадратиков на лбу и левой руке, раввин стоял, повернувшись в сторону Иерусалима.

А между ними — коленопреклоненный фра Варгас тихо бормотал молитву.

Эти три типа что, умалишенные?

На горизонте, еще темном, пробивались первые красноватые отблески рассвета, освещая склоны сьерры. Мужчины продолжали молиться до тех пор, пока последние ночные тени не рассеялись, и солнце целиком не восстало на небосводе.

Сарраг первым шагнул к Мануэле:

— Пошли! Мы уезжаем.

Она аж подскочила. Сердце отчаянно заколотилось.

— Без меня…

— Я сказал — мы уезжаем. Давайте! Скатывайте ваше покрывало!

— Шейх ибн Сарраг! — Мануэла вздернула подбородок. — Будьте любезны эдаким командным тоном разговаривать с вашими женами! — И в порыве гнева окликнула монаха: — Фра Варгас! Не соблаговолите ли объясниться?

— Шейх вам уже все сказал. Мы берем вас с собой.

— Насколько я понимаю, это констатация факта, а не объяснение!

— Да ладно вам, перестаньте дурочку валять! — раздраженно воскликнул францисканец. — Вы отлично понимаете, что у нас нет другого выхода, как взять вас с собой. Если есть хотя бы один шанс на миллион, что вы сказали правду, если Абен Баруэль действительно доверился вам, если и вправду передал вам этот пресловутый ключ от последней двери, то мы обречены терпеть ваше присутствие. — Он с горечью посмотрел на нее. — Если вы играете в шахматы, то это называется «пат».

— И что это значит?

— Позиция, когда король, хоть и не стоит под шахом, больше не может никуда двинуться, не попадая под удар. Такое объяснение вас устроит?

— Я вполне им удовлетворюсь, фра Варгас.

Когда она повернулась к нему спиной, он угрожающе добавил:

— Будьте все время начеку! В нашем случае этим королем можете оказаться вы. Вы утверждаете, что Баруэль доверил вам ответ на третий Чертог. Ради вашего же блага надеюсь, что ответ этот верный!

Она не проявила никаких эмоций.

— Посмотрим, фра Варгас. Разве будущее не в руке Божьей?

В процессе беседы Мануэла привычным жестом распустила черные волосы, густой волной покрывшие ее плечи.

Монах нахмурился, застигнутый врасплох этим довольно-таки неуместным жестом. Он окинул Мануэлу быстрым взглядом, затем направился к своей лошади.

Мануэла спокойно изучала пейзаж. Фамильяры должны быть где-то неподалеку. Она не могла их видеть, но чувствовала их присутствие. Ее распущенные волосы были заранее оговоренным сигналом, чтобы дать им понять, что все идет так, как предвидели Менендес с Торквемадой. Постояв еще некоторое время на виду, дабы у наблюдателей не осталось никаких сомнений, она тоже пошла к лошадям.

Теперь дело за ней. Все зависит от нее. Чем быстрей она выяснит, что затеяла эта троица, тем быстрей их швырнут туда, где им и место: за решетку.

Никогда солнечный свет не казался таким ярким.

Перед ними простиралась огромная равнина с редкими островками деревьев и кустарника. Справа, практически на пределе видимости, маячила мельница.

Эзра отстегнул от седла бурдюк и протянул скакавшей рядом с ним женщине. Она отпила большой глоток и вернула бурдюк владельцу.

— Благодарю вас. Из всех этих идальго вы самый галантный. Я очень вам признательна.

— О, тут нет моей заслуги. Это возраст, сеньора… Я на том отрезке жизни, когда предпочитаешь сглаживать углы. То, что обычно принимают за мудрость, — всего лишь усталость.

Улыбнувшись, Мануэла продолжила, стараясь говорить как можно естественней:

— Нынче утром вы позволили мне ехать с вами. Но ничего не сказали о том, куда мы едем. Не хотите мне поведать?

— Почему бы и нет? В Херес-де-лос-Кабальерос.

— Полагаю, вы решили направиться в этот город после того, как расшифровали то, что Баруэль назвал первым малым Чертогом.

— А как могло быть иначе?

Помолчав некоторое время, Мануэла, словно невзначай заметила:

— Столько перепутанной и мало кому доступной информации всего лишь ради того, чтобы указать один город…

Эзра одарил ее загадочной улыбкой и устремил взгляд на дорогу.

Совершенно очевидно, что больше ничего из него не вытянуть. Мануэла сочла более безопасным сменить тему.

— Я за вами наблюдала, пока вы молились. Для чего эти маленькие кожаные квадратики на лбу и на руке?

— Вас это действительно интересует?

— Конечно.

— Это тфиллин. «И повяжешь ты божественные слова на руку и будут они как украшение между твоих глаз». В каждом из этих квадратиков заключены четыре страницы из Торы, на которых они упоминаются.

— И вы должны носить их во время молитвы?

— Да. С момента религиозного совершеннолетия нам предписано регулярно надевать тфиллин во время утренней молитвы. В принципе мы должны носить их весь день. Но в нынешние непростые времена из осторожности…

— Признаюсь, что не очень поняла символику…

— Где вам понять? — снисходительно улыбнулся раввин. — Вы ведь христианка…

— Прежде всего я испанка, сеньор. — Мануэла произнесла это с гордостью, словно бросая вызов.

— Что ж, тфиллин — знак того, что мужчина направляет свое сердце, свои мысли и волю к Создателю в полной покорности. Потому-то их и надевают на левую руку — рядом с сердцем — и на лоб. С другой стороны, мидраш…

— Мидраш?

Раввин тихонько засмеялся в бороду.

— Я все время забываю о невежестве неверных. Мидраш — это раввинистическое толкование Торы. Его цель — толкование различных правовых аспектов или моральные наставления в виде рассказов, легенд или притчей.

— Трактовка закона?

— Если угодно. Поскольку он зачастую довольно эллиптический, то первые мудрецы пытались выйти за пределы буквального смысла текстов, чтобы выявить суть, подразумевающееся значение. К тому же мидраш не одна, а три. Древние мидрашим, промежуточные и поздние. Но не просите меня вдаваться в подробности. Это слишком скучно. Особенно если учесть, что помимо мидраш есть еще мишна, «устный закон», если угодно.

— Устный закон? — вытаращила глаза Мануэла. — Вы хотите сказать, закон из собственных уст Бога?

— В Книге Левит сказано: «Вот заповеди, которые заповедал Господь Моисею для сынов Израилевых на горе Синае». На самом деле это означает, что Создатель дал две Торы. Одну написанную, а одну — устную. Из чего вытекает, что писаного закона — как такового — недостаточно. Приведу пример. Возьмем стих, которым нам все время швыряют в лицо: душу за душу, око за око, зуб за зуб. Это писаный закон. Устный же закон гласит, что слова эти нельзя понимать буквально, потому что нельзя знать, будут ли последствия потери глаза одним человеком эквивалентны последствиям потери глаза другим человеком. Поэтому данный текст следует трактовать как аллюзию на денежную компенсацию: стоимость глаза за потерю глаза. Человек, нанесший рану, должен выплатить компенсацию. Единственный случай, когда закон «око за око» может применяться буквально, это убийство. Это единственный случай, когда наказание может быть таким же, как сам проступок. Вы уловили суть, сеньора?

Мануэла открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Варгас:

— Вас не особенно удивит, что я в этой области предпочитаю отношение Христа. — Дернув повод, он вынудил коня подъехать к раввину. — В его словах нет никакой двусмысленности:

Разве это не совершенно очевидный язык любви и щедрости? Вы не можете отрицать, что у христианства всегда было это преимущество над иудаизмом: любовь и щедрость. А также терпимость.

Раввин обогнал монаха и поставил лошадь поперек дороги.

— Любовь и щедрость?

— А вы сомневаетесь? Сама жизнь Христа тому свидетельство. Не хочу вас оскорбить, но Его учение намного более милосердное, чем Ветхий Завет.

— Вы правы, фра Варгас, и вы забыли привести другие цитаты. Вот эти, примеру:

Или вот эти:

Или:

Лицо старика стало ужасающе бледным. Он подчеркнуто театральным жестом воздел к небу руку.

— Слышите, брат Торквемада? И вы, братья инквизиторы? Вы — свет мира! Свет мира! Вы — любовь и щедрость! Позор мерзкому закону «око за око»! Многие вам лета, фра Торквемада, вам и вашим последователям! Многие лета… — Тяжело дыша, он продолжил: — Вы совершили самую чудовищную измену, совершили самое чудовищное святотатство всех времен и народов. У вас был пророк, был мессия… Во что вы превратили его учение? Он простил прелюбодейку. А вы ее побили камнями. Он доверил проститутке объявить о своем воскресении, том самом воскресении, что лежит в основе вашей веры. Вы же таких женщин презираете, если и вовсе не сжигаете на кострах. Он въехал в Иерусалим на осле, смиренно. А вы купаетесь в серебре и злате, а какая свита окружает его последователей! — Задрожавшим голосом он добавил: — Предположим, вы правы, фра Варгас. Предположим, мы, иудеи, исповедуем язычество, гнусное и недопустимое. Но у нас все же есть оправдание: мы все еще ждем нашего мессию. Тогда как вы, вы его видели во плоти. Ваш святой Фома даже коснулся его после воскресения. И этот мессия умер, чтобы искупить грехи всего человечества. Ну, так скажите мне: во что вы его превратили? Ответьте мне, фра Варгас!

Он резко развернул коня и, обогнав Саррага, помчался вперед в клубах пыли.

— Да он голову потерял, — с трудом выговорил ошарашенный Варгас.

— Вам следовало бы знать, что если смирение открывает врата рая, то унижение — врата ада, — сухо бросила Мануэла и умчалась вслед за раввином.

— Ну, дорогой мой, — произнес Сарраг, повернувшись в седле к монаху, — самое мягкое, что можно сказать о нашем еврейском друге, — он жутко обидчив.

Совершенно растерявшийся Варгас не нашел, что ответить. Отвернувшись, он уставился на горизонт. Шейх натянуто улыбнулся:

— Полагаю, в ваших глазах ислам стоит не больше завязки на сандалиях…

— Да ничего подобного! Если я произвел такое впечатление, то весьма сожалею.

— Как бы то ни было, мы можем думать все что нам угодно об иудеях — а я вовсе не питаю к ним любви, уж поверьте, — но одно мы должны за ними признать. В отличие от ваших попов и наших имамов я никогда не видел, чтобы хоть один раввин взял в руки оружие во имя Авраама или Адонаи, дабы принудить кого бы то ни было принять их веру. Они никогда не проливали крови во имя прозелитизма. Сомневаюсь, что крестоносцы или воины Аллаха могут сказать о себе такое…

Францисканец хранил молчание, погрузившись в мысли и глядя на вьющуюся перед ними дорогу, где впереди рядом с Эзрой скакала Мануэла. Весь остаток пути он так и не проронил ни единого слова вплоть до того момента, как вдалеке на склоне Сьерры-Морены показалось белое пятно, похожее на огромный снежный ком. И тогда Варгас сообщил:

— Херес-де-лос-Кабальерос…

— Можете войти, фра Диас! — громко приказал Эрнандо де Талавера.

В комнате раздался скрип открывающейся двери, и на пороге возник мужчина лет сорока.

— Подойдите и сядьте.

Вошедший подчинился. Было в нем нечто странное, особенно в глазах. Голубые глаза Диаса были настолько светлыми, что казались слепыми.

— Все в порядке, — едва слышно проговорил он. — Наши люди их обнаружили. Думаю, в настоящий момент они уже неподалеку от Херес-де-лос-Кабальерос.

Исповедник королевы выглядел довольным.

— Значит, отец Альварес нам не солгал.

— А вы сомневались? — нахмурился Диас.

— И еще как! Для некоторых двуличие — вторая натура. И я сильно подозреваю, что фра Альварес из их числа. Видите ли, это сущий хамелеон. Я знаю, что в отличие от своего хозяина, Великого Инквизитора, он вполне способен служить и Богу, и государству. Государству и своим личным интересам. Ну и Богу. Именно поэтому я и настаивал, чтобы вы взяли на себя слежку за этими людьми. Вы отлично выполнили вашу работу. Теперь главное — не упускать их из виду.

— Можете на меня положиться, фра Талавера. Но все же учтите, что это не так просто. Прихвостни инквизитора следуют за ними, как тени. Мы сильно рискуем. Нас могут обнаружить в любой момент.

— Я в вас верю. У вас все получится. — Немного подумав, Талавера спросил: — Женщина… Она по-прежнему с ними?

Диас кивнул.

Взгляд Талаверы устремился в пространство. Он вспоминал тот день, когда Мануэла Виверо сидела с ним рядом во время аутодафе на площади Сокодовер. Он в жизни бы не подумал, что эта женщина, учитывая ее происхождение, окружение, да и сам факт, что она женщина, сможет внедриться к этим троим мужчинам. Ее храбрость достойна уважения.

Диас кашлянул, отвлекая Талаверу от воспоминаний.

— Мне нужно ехать в Саламанку, — снова заговорил исповедник королевы. — Ее Величество возложила на меня обязанность возглавить комиссию, которая там вскоре соберется. Я вас предупрежу в нужное время и сообщу, где вы сможете меня найти. Договорились?

— Безусловно. А теперь мне надо возвращаться. До Херес-де-лос-Кабальерос путь неблизкий.

Талавера разрешил ему удалиться.

Оставшись один, он, чуть сгорбившись, принялся вышагивать по комнате. В предрассветном освещении его лицо приобрело пепельный оттенок.

Перед его глазами как разъяренная молния промелькнуло строгое лицо Томаса Торквемады. И он поймал себя на том, что невольно сжимает кулаки. Торквемада со своей одержимостью. Торквемада со своей манией величия, своими перегибами во всем. Человек, пожираемый амбициями, одержимый жаждой оставить свое имя — любой ценой — в золотой книге Испании. Но больше всего раздражало — и что Талавера совершенно не переносил — его растущее влияние на королеву. Нужно как можно скорее положить этому конец. Этот мнимый заговор как раз предоставил желанную возможность. Если эти люди невиновны — а Талавера был в этом полностью убежден, — то Великий Инквизитор превратится в посмешище. А если виновны, то Талавера приложит все усилия, чтобы опередить Торквемаду. И в обоих случаях окажется в выигрыше. Это вопрос недель, если не дней.

Башни замка тамплиеров, расположенного на въезде в город, отбрасывали серые тени на церковь Санта-Марияде-ла-Энкарнасьон, воздвигнутую к востоку от рва.

По бастионам вышагивали стражи. Над замком реяла яркая орифламма. Чуть ниже замка перешеек образовывал мостик между двумя зелеными холмами. На вершине одного из них сверкал на солнце белизной домов город с шестью вратами. В небо возносились колокольни.

— Ну и что вы думаете? — поинтересовался Сарраг, развернувшись в седле. — Баруэль ничего не говорит о замке, а лишь о башне. Помните: На границе города, в сердце равнины Сеннаар возвышается кровавое строение. Значит, речь идет об одной из башен. Я насчитал шесть. И какая же из них, по-вашему, это самое кровавое строение?

— Единственный способ узнать — спросить, — ответил Варгас. — Подождите меня здесь.

Привстав в стременах, францисканец галопом поскакал ко входу в замок. Подъехав, он окликнул часового и о чем-то с ним быстро переговорил. Рядом с часовым появился еще один человек. Разговор возобновился. Наконец монах, кивком поблагодарив собеседников, развернулся в седле и жестом подозвал компаньонов.

— Ну? — вопросил Сарраг, остановив коня возле Варгаса.

— Разговор вышел кратким. В настоящий момент замок в порядке исключения находится в распоряжении коррехидора, на которого возложена оборона города. Прибытие графа де Гранина, в чье распоряжение отдан замок, ожидается к вечеру. А пока что мне удалось договориться, чтобы нам оказали любезность. Мы можем посетить башни, точнее, одну из них: Торре-Сангриента.

— Кровавая башня? — изумился Сарраг. — Растолкуйте нам!

— Знаете, как называется этот замок? — Варгас погладил висящий на шее маленький деревянный крестик. — Кабальерос Темплариос. Следовательно, я был прав, утверждая, что есть связь между Хирамом и тамплиерами. — Он посмотрел на Мануэлу. Уголок его губ иронически дрогнул. — Я позволил себе заявить капитану, что предки сеньоры Виверо были среди тамплиеров, павших здесь в сражении с маврами. И это место для нее много значит. Все, что она хочет, — это осмотреть его, пусть даже и наспех. — Он прикинулся виноватым. — Смею надеяться, вы не обидитесь на меня за эту небольшую ложь? В конце концов, раз вы с нами, то вполне естественно, что от вас должна быть польза, не так ли?

Мануэла молчала, думая, что будет первой аплодировать, когда этого ренегата закуют в железо.

— И знаете, что самое смешное? — продолжил Варгас. — Капитан мне ответил, что входить внутрь строжайше запрещено. Но в порядке исключения он позволит нам посетить одну из башен. И он добавил: «Самую символичную — Торре-Сангриента». — Рафаэль указал на вторую башню, ту, что возвышалась над северным крылом. — Вот она. Разве Баруэль не уточнил: На границе города, в сердце равнины Сеннаар, возвышается кровавое строение? Мы думали, что речь идет о здании, где произошла какая-то трагедия. Помните, ребе Эзра, вы сами сказали, что слово «кровавое» наводит на мысль, что это здание было свидетелем какой-то драмы? Кровавая башня.

— А капитан не объяснил, откуда взялось это название?

— Да. Именно в ней перебили тамплиеров, отказавшихся передать замок местным нобилям. Это случилось примерно в мае 1312 года.

— Тамплиеры, вырезанные нобилями? — переспросил араб. — А по какой причине? Я всегда думал, что рыцари сражались на вашей стороне, на стороне христианских королей Испании. Против нас, мавров.

— Верно. Но были и исключения. После роспуска ордена Венским собором в 1312 году было принято решение, что все имущество тамплиеров перейдет ордену госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского. Но вышло по-другому. В период анархии, наступившей после смерти Фердинанда IV, некоторые нобили, не имевшие ни малейшего представления о чести, решили наложить лапу на это самое имущество. И на данный замок в том числе. Тамплиеры были перебиты, когда пытались во исполнение решение Венского собора сохранить замок для передачи госпитальерам. Последние защитники укрылись в этой башне, на самом верху. Отсюда и название…

— Ну, вот и еще один отличный пример беззакония, характерный для рода человеческого! — иронично бросил Эзра. — Ну-с, за сим… Не отправиться ли нам наконец туда, чтобы выяснить, что же скрывается за таинственной цифрой «три»?

Охваченные охотничьим азартом, они не соизволили пригласить Мануэлу с собой.

Эзра плевался, кашлял, ругался и наконец шмякнулся мешком у каменного парапета.

— Больше никогда… — заикался он. — Никогда больше не пойду на такое… Вы считали? А я вот подсчитал… Двести семьдесят две ступеньки…

— Сами виноваты, — отрезал Варгас. — Никто не заставлял вас идти с нами.

— Он прав, — поддержал араб. — Чего вы испугались? — Он указал на окружавшую их пустоту. — Никаких потайных дверей… Никакой возможности уйти отсюда, кроме как спуститься тем же путем, которым поднимались. — Он подошел к парапету и чуть свесился. — Тут как минимум локтей сто высоты.

— И что, по-вашему, нам следует искать? — спросил монах. — Предмет? Письмо? Знак?

— Что толку задаваться вопросом? Давайте искать! Сарраг опустился на корточки и принялся изучать пол, медленно ведя ладонью по каменным плитам в поисках малейшей трещинки, утолщения или дырки.

Монах занялся тем же, но вдоль парапета, начав справа.

Эзра взял на себя левую сторону.

Мануэла уже некоторое время назад нагнала их, но они либо даже не заметили ее присутствия, либо — что вероятней — им было на это наплевать. Прислонившись к дверному косяку, молодая женщина с любопытством наблюдала за ними.

Время шло. В городе во всю мощь зазвонили колокола. Их звон возносился к небесам и разносился в теплом воздухе кривых улочек.

— Ничего! — ругнулся араб. — Ничего не нахожу!

— Если бы мы хотя бы знали, что ищем! — вскричал Эзра. И процитировал: — На границе города, в сердце равнины Сеннаар возвышается кровавое строение. Там вы найдете 3. В этих словах должна быть подсказка!

Мануэла, воспользовавшись моментом, шагнула к ним.

— Если позволите… Вы только что упомянули равнину Сеннаар?

— Верно…

— Сеннаар — это ведь то место, где строили Вавилонскую башню?

Мужчины уставились на нее во все глаза.

— Откуда вы знаете?

— Как всякая ревностная католичка, я читала Библию. Если память мне не изменяет, о Вавилонской башне рассказывается в Книге Бытия. Вот только главу не помню…

— Одиннадцатая, стих первый! — бросил Эзра.

— Мне кажется, что фраза совершенно очевидно намекает на что-то «недоступное».

— Что вы имеете в виду?

— Это ведь для того, чтобы наказать людей за нахальство, Господь смешал языки? «Вот, один народ, и один у всех язык; и вот, что они начали делать, и не отстанут они от того, что задумали сделать». И тогда Яхве решил, что язык одних станет недоступным для других. Что означает «недоступный»? Это понятие означает как «то, что нельзя взять», так и «то, что нельзя понять». Я не ошибаюсь?

— Нет. Что вы пытаетесь доказать?

— На самом деле я и сама не знаю… Когда вы говорили об Абене Баруэле, то сказали, что он очень скрупулезный человек, очень педантичный. И вот я подумала, что существует большая вероятность, что…

Физиономия Варгаса — бывшая до этого внимательной — потемнела.

— Мы теряем время! Вернемся к поискам.

— Погодите! — воскликнул Сарраг. — Послушайте меня. Быть может, сеньора и не ошибается. Подумайте. В нашем случае что «недоступно», кроме как искомое? Может подразумеваться, что это вне пределов досягаемости. И если это вне пределов досягаемости, то не может находиться здесь. — Он топнул по полу. — Здесь. В этом периметре.

— Вы заблуждаетесь! — воспротивился Рафаэль. — Баруэль ведь четко указал, что мы найдем искомое на самом верху кровавого строения, а не где-то еще!

— Я никогда и не предполагал иное. Но я повторяю…

— Сеньоры!

Голос Эзры прозвучал как удар хлыста. Спорщики обернулись.

С видом подростка, которому удалась шалость, раввин поднял вверх, как знамя победы, треугольник. Маленький бронзовый треугольник.

— Но… Но… где вы его нашли? — промямлил шейх. Эзра указал на наружную сторону парапета:

— Там. С невидимой стороны. Вне круга… в трещине. Достаточно было свеситься, чтобы достать. — Он заговорщически улыбнулся Мануэле: — Incomprehensibilis… Кажется, это так по-латыни?