Сапфировая скрижаль

ГЛАВА 30

Благодаря тени от часовни, падавшей на травяной газон, в проходе царила приятная прохлада, создавая подходящую атмосферу для размышлений. Под мрачными сводами аркады Эрнандо де Талавера, стоя перед своим другом Франсиско Хименесом де Сиснеросом, сложил руки, как в молитве.

— Я уже и не знаю, — тихо проговорил он. — Действовать или пустить на самотек?

— Выбор за вами, фра Талавера. На что вы надеялись, проделав весь этот путь из Толедо до Алькарии? Неужели вы действительно думали, что я смогу решить вашу дилемму?

— Не решить дилемму, а ответить на вопрос: имеем ли мы право противиться помыслам Господним?

Сиснерос машинально одернул рясу из грубой шерсти и поправил конопляную веревку на поясе.

— Противиться Господним помыслам? Это еще нужно суметь…

— И, тем не менее, именно это и попытается сделать наш брат Торквемада, если вдруг содержание сапфировой Скрижали опрокинет фундамент нашей веры.

Францисканец еле уловимо улыбнулся:

— А вы, брат Талавера, разве не уподобляетесь Торквемаде, пытаясь ему помешать? Кто из вас ошибается? Кто из вас прав? Вы считали и по-прежнему считаете, что нельзя крестить евреев толпами, полагая, что добровольное, а не насильственное крещение будет более фундаментальным и искренним. Это ваше право. Как и я позволил себе публично сжечь на площади четыре тысячи арабских книг, посчитав, что это один из способов избавить землю Испании от влияния ислама. — И решительно отрезал: — Лучше ошибиться, чем колебаться, если, конечно, это добросовестная ошибка.

Талавера открыл было рот, собираясь возразить этому довольно странному афоризму… и промолчал. Ему был отлично знаком тяжелый характер францисканца, но он бесконечно уважал Сиснероса. Жесткость высказывания отражала личность Сиснероса, человека бескомпромиссного, лишенного гордыни, но до мозга костей преданного Богу и истине. Сиснерос родился пятьдесят один год назад в семье идальго из Торрелагуны, вассалов семейства Мендоса. Он изучал право в Саламанке, затем отправился в Рим, причем никто не знал ни зачем он туда поехал, ни с кем он там встречался.

Талавера с ним познакомился по его возвращении из Рима, и между ними возникла братская привязанность. В ту бытность Сиснерос собирался сделать церковную карьеру, и в доказательство тому он сумел занять высокий пост в протоиерейском приходе Уседы вопреки сопротивлению не любившего его кардинала Карильо. Чуть позже он был назначен главным викарием епархии Сигуэнцы. И все вело к тому, что этот человек поднимется очень высоко, вплоть до того августовского дня 1484 года, когда он вдруг удалился во францисканский монастырь, сюда, в обитель Де-Ла-Сальседа. Для тех, кто знал устав этого монастыря, решение Сиснероса вызвало восхищение. Пост, бедность, отшельничество — вот основные принципы этого места, основанные на правилах святого Франциска.

Талавера счел нужным поехать к Сиснеросу, уверенный, что в разговоре с ним обретет мудрость, необходимую для принятия решения: остановить Торквемаду, не дать ему запечатать божественное послание, ежели таковое воспоследует.

— Вы сказали: «лучше ошибиться, чем колебаться», — тихо произнес Талавера. — В таком случае…

— Прошу вас, фра Талавера, не нарушайте целостности фразы! Я сказал еще: если, конечно, ошибка добросовестная. Что подразумевает абсолютную верность некоему идеалу, который мы для себя создали. Я говорю о высшем идеале, великом, благородном, чистом, а вовсе не о мелких амбициях, которых придерживаются исключительно ради удовлетворения собственных личных запросов.

— Я так и понял. Но разве не рискуем мы в таком случае оказаться заложниками слепого упрямства или, паче чаяния, гордыни?

Сиснерос медленно встал и двинулся по проходу. Талавера проследовал за ним.

— Я скажу вам кое-что, что, быть может, поможет вам лучше понять суть вещей. Вам ведь наверняка известно, что королева хочет видеть меня архиепископом Толедо. Я вовсе не намерен принимать эту почесть. И знаете почему? Потому что этот пост вынудит меня стать частью того мира клириков, который я презираю. Большинству наших епископов не известно ни смирение, ни добродетель. Их больше заботит их земное благополучие, чем состояние души. Образом жизни и деятельностью они мало чем отличаются от прочих грандов королевства. — Сиснерос помолчал. — Это одна из основных причин моего ухода в монастырь. Я предпочел не заниматься интригами, а уйти в мир, где нет иного пути ступать вперед, кроме как прямой дорогой. Я не желаю притворяться. Некоторые, узнав о моем отказе от места архиепископа, скажут, что я нарушаю мой долг, когда Церковь и королевство нуждаются во мне. Другие, более приземленные, скажут, что я отказываюсь от славы. Неверно! Я тысячу раз предпочту долгу верность моим идеалам. Что же касается славы, — францисканец иронично улыбнулся, — даже если она будет чистой и заслуженной, мне она не нужна. Не говоря уж о запачканной славе, которая увенчает лишь триумф собственных интересов!

Талавера пребывал в задумчивости.

— Но разве, по большому счету, то, что вы защищаете, не есть тоже ключ к благополучию? Если нашими деяниями управляет не чувство долга, а желание оставаться верными нашим убеждениям, то это сулило бы нам бесконечное счастье. Вам так не кажется?

Сиснерос, остановившись, коснулся руки собеседника и тихо произнес:

— Жизнь — огромная трагедия, друг мой. Автор которой Бог, а актеры — мы с вами. А имя суфлера, увы, Сатана. — И еще тише доверительно добавил: — Предоставим слово Господу.

Талавера медленно кивнул. После слов Сиснероса противоречивые мысли и сомнения, терзавшие его, исчезли.

— Вы правы, — пробормотал он. — Предоставим слово Господу.

Мысли его переключились на троих мужчинам и Мануэлу. Интересно, они все еще в Теруэле?

Прислонившаяся к стойке служанка, та самая, что указала им церковь Сан-Диего, пела грустную песенку о мавританском принце и пленной христианке. Сарраг покосился на раввина. Тот дремал, прислонившись к стенке и сложив руки на груди. Варгас отправился спать. А Мануэла только что ушла с постоялого двора под предлогом, что ей надо подумать. Хотя она только этим и занималась последние три дня. Три дня. Выпрошенная ею отсрочка подошла к концу. Они договорились, вне зависимости от того, какое решение она примет, не терять больше времени и выехать на рассвете в Караваку. А потом… Гранада. Гранада со всеми опасностями, сопряженными с возвращением туда. Мактуб. У них, в общем-то, не осталось иного выбора, кроме как идти до конца. Вот уже несколько часов Сарраг пытался успокоить себя, твердя слова своего мудрого учителя, великого ибн Рошда, которого европейцы переименовали в Аверроэса: «Когда нет решения, то и проблемы больше нет».

Шейх отодвинул тарелку, в которой плавали остатки рыбы, и принялся изучать обстановку. Служанка продолжала напевать. Хотя она уже давно миновала пятидесятилетний рубеж, она по-прежнему сохранила обаяние и трогательную чувственность. Может, причина в уютной округлости ее бедер и тяжелой груди? Она напоминала Саррагу его любимую жену, нежную Салиму. Интересно, что она сейчас делает? И чем заняты дети? Думают ли еще о нем или забыли? И Айша, его первая жена, у которой есть и характер, и воля. Айша очень преданная, но изменчивая, как ветер, и капризная, как дитя. Салима подобна спокойному морю, а Айша — бушующему океану. Одна вполне способна хладнокровно удавить соперницу, а вторая ухитрилась превратить терпение в оружие, столь же действенное, как тысяча ханджаров. С этими двумя женщинами, настолько разными, Сарраг чувствовал себя уютно. То, чего ему не давала одна, другая изливала в огромных количествах. Его недостатки в глазах одной превращались в достоинства, а его достоинства как таковые вполне устраивали вторую. Сарраг знал совершенно точно, что может быть уверен в их абсолютной верности. Они ничем не походили на своих мавританских сестер в Севилье, которые, если верить слухам, устраивали на воле попойки и оргии. Нет, Айша с Салимой не способны на такие выходки.

Шейх сказал себе, что Аллах осчастливил его, и у него защемило сердце. Он скучал по своим женам. Очень скучал. И дал себе зарок, что, как только вернется, засыплет их подарками. Салиме подарит то ожерелье из драгоценных камней, которое она так жаждет. А Айше купит два одинаковых золотых браслета, один на щиколотку, другой на руку, которые отказался подарить на день ее рождения. А потом займется любовью с обеими.

Он машинально поглядел на тарелку и скривился от отвращения.

Ну как можно сравнивать эту жирную и вонючую жратву с утонченными яствами, которые готовили его супруги? Он подавил мечтательный вздох. Шейх отдал бы все что угодно нынче вечером за марузивью с ароматом кориандра или за нежного молодого голубка, и на десерт пару-тройку лепешек с медовой начинкой и миндальным орехом.

— Предаетесь мечтам, шейх Сарраг?

Голос раввина подействовал как упавший за шиворот кусок льда.

— Да, — вздохнул ибн Сарраг, — мечтаю…

— О сапфировой Скрижали?

— Вовсе нет. Мои мечты далеки от возвышенных. — И добавил тревожным тоном: — Мы возвращаемся в Гранаду, ребе.

— Конечно. После Караваки. С чего вдруг такая спешка?

— Просто мне не терпится оказаться дома, вот и все.

— А!

Равнодушие раввина вывело Саррага из себя.

— Конечно! Вам этого не понять! Вы-то ни по кому не скучаете, и по вам никто не скучает.

Глаза Эзры едва заметно потемнели.

— Ну и кто, по-вашему, более несчастен? Тот, кого ждут, каждый вечер прислушиваясь, не раздаются ли его шаги, или тот, о ком никто не тревожится и никого не интересует, жив он или мертв?

Еврей был, безусловно, прав. Сарраг тут же пожалел о своих словах.

— А вы были когда-нибудь женаты? — ласково спросил он.

— Был. Ее звали Сара. Нынче утром в церкви Сан-Диего, когда я говорил о любви, это ее я имел в виду… Я знал лишь эту любовь, и в течение сорока лет она делала счастливым каждый прожитый день.

— Сара…

— Умерла. Да. Десять лет назад.

Служанка возле стойки замолчала.

Эзра снова прикрыл глаза, прислонившись к стенке.

— Вы не правы, ребе, — внезапно очень тихо проговорил Сарраг. — Не правы, когда говорите, что вас никто не ждет. Поднимите глаза. Там, на небесах, есть женщина, которая каждый вечер накрывает стол для своего мужчины. Каждый вечер она с любовью готовит манку с бульоном, финики без косточек и лепешки. И каждую Пасху зажигает свечи, кладет рядом с ними мацу, изготовленную собственноручно. Сара ждет возвращения своего мужа, ребе Эзра. Вы не одиноки…

Старый раввин приоткрыл веки и молча посмотрел на шейха, но глаза его увлажнились.

В городе луна заливала серебристым светом крыши домов, изящные силуэты колоколен и мощеные улочки.

Мануэла, сидевшая на паперти у церкви Сан-Диего, услышала шаги Мендосы намного раньше, чем увидела его самого.

— Добрый вечер, сеньора. Я с самого утра несколько раз пытался подойти к вам, но вы все время были в компании. Я…

— Вы принесли ответ Ее Величества? — оборвала она его.

— Я все сделал в точности так, как вы приказали. Передал ваше письмо фра Торквемаде, который заверил меня, что предпринял все возможное, чтобы известить королеву как можно скорее. Увы… — Он склонил голову, словно желал подчеркнуть свое безмерное огорчение. На самом деле он отлично знал, что ей скажет. Утром он получил пакет от Великого Инквизитора. Его содержание вкратце сводилось к следующему: и речи быть не может, чтобы донья Виверо отказалась от миссии. Ответа от Ее Величества не будет. Ее Величество недоступна. И последнее слово было подчеркнуто дважды. Поэтому Мендоса с самым почтительным видом объяснил: — Письмо пришлось отправлять в Андалусию, где в настоящий момент находится Ее Величество. Вы ведь знаете, что по нынешним непростым временам почта…

— Перестаньте юлить, Мендоса! У вас есть ответ от Ее Величества? Да или нет?

— Я и пытаюсь вам объяснить, сеньора. В настоящий момент Ее Величество еще не ознакомилась с вашим письмом. Однако…

— Значит, бог с ним, с ответом, — не выдержала она. — Раз вы заверяете меня, что письмо уже в пути, мне этого достаточно. Я считаю, что мой долг выполнен. И с этого момента все это дело меня не касается.

— Вы не можете так поступить… Фра Торквемада… Скрижаль… — Он безуспешно пытался найти слова.

— Настаивать бесполезно! Мое решение окончательное.

— Что вы намерены делать?

— Я возвращаюсь домой. В Толедо.

— В Толедо? Вы хотите сказать, что бросаете остальных тоже?

— Вы меня отлично поняли.

— Они в курсе?

— С чего вдруг? Это мой выбор и никого, кроме меня, не касается.

Лицо Мендосы едва заметно напряглось.

— То, что вы намерены сделать, — очень серьезно, сеньора. Мы добрались практически до конца пути. После Караваки-де-ла-Крус и Гранады…

— Что?! — изумленно воскликнула она. — Откуда вы знаете? Кто вам рассказал об этих городах?

— Я всего лишь делаю свою работу, сеньора, — со смиренным видом проговорил человек с птичьей головой. — Я слышал ваш разговор нынче утром, подле церкви. — И добавил: — Кстати, я так понял, что не все идет гладко?

Мануэла некоторое время смотрела на него, пытаясь подавить гнев.

— Верно. И в этой связи можете сообщить фра Торквемаде, что план Абена Баруэля неполон, и вследствие этого никто не сможет отыскать Скрижаль.

— Это… Этого быть не может! — пролепетал Мендоса. И тут же перешел в наступление: — Если этот план ведет в тупик, то почему они все равно едут в Караваку-де-ла-Крус?

— Понятия не имею. И в любом случае, как я уже сказала, меня это не касается. Прощайте, сеньор Мендоса.

Мендоса, скрывая злость, поклонился.

Значит, эта мелкая дрянь решила наплевать на приказы Великого Инквизитора. Собирается все бросить, рискуя таким образом дискредитировать Святую Инквизицию. Не говоря уж о том, что она унизила лично его, Альфонсо Мендосу, обращаясь с ним, как с последним ничтожеством.

Он несколько мгновений покачался на пятках, не сводя глаз с угла улицы, за который она завернула, и машинально сунув руку во внутренний карман камзола. Пальцы коснулись кожаных ножен, в которых покоился его кинжал.

— Мануэла!

У молодой женщины чуть сердце не оборвалось. Чья-то рука схватила ее, как клещами, вынуждая повернуться. Это был Варгас.

— Рафаэль… Что вы тут делаете?

— Пошли отсюда, — приказал он. Мануэла безропотно подчинилась.

Он тащил ее вперед, до треугольной площади, окруженной аркадами. Площадь они миновали, прошли еще немного, и он наконец остановился. Возможно, он задумал это заранее, но они оказались у подножия наклонной башни. В том самом месте, где разбился незадачливый архитектор.

Варгас с силой сжал плечи молодой женщины.

— Почему?

— Почему мы иногда совершаем какие-то поступки, рискуя головой?

— Ну, причин может быть сколько угодно. Глупость, недопонимание, амбиции…

— В моем случае это из дружеских чувств к одной женщине, из-за веры в Святую Церковь и любви к Испании.

— Я хотел соблюсти наш с вами договор, но то, что я только что слышал, не позволяет мне этого. Впрочем, знайте, что вас ничто не обязывает…

Она жестом остановила его.

— Я все вам расскажу… Мне больше нечего защищать. И Мануэла медленно, запинаясь, рассказала ему все до мельчайших подробностей. Поведала о детстве, проведенном с той, что теперь стала королевой Испании, о милости, оказанной брату, о праздности, в которой жила сама, о вечном ощущении, что не живет, а прозябает. По мере повествования ее голос становился все тверже, она чувствовала, как с каждым словом силы к ней возвращаются. Когда она закончила, у нее возникло ощущение, что вплоть до этого момента ничего и не было. У нее словно камень с души свалился, унеся с собой часы, прожитые во лжи, и она снова ощутила себя чистой и свободной. Мануэла наконец обрела то, что ценила больше всего на свете: примирение с собой.

— Теперь вы понимаете?

Она задала этот вопрос, скорее чтобы он успокоил ее, чем желая получить прощение, совершенно уверенная в глубине души, что он не может осудить ее за содеянное.

Варгас не ответил. Его лицо резко изменилось, превратившись в восковую маску. Потом маска медленно сползла, сменившись такой мучительной гримасой, какой Мануэла раньше у него не видела.

Нет, быть того не может…

Она пошатнулась.

— Рафаэль, — выдохнула она, — вы ведь не думаете, что…

— Вы великолепная актриса, сеньора Виверо. Какой талант! Какая отточенность деталей!

Мануэла хотела высказаться в свою защиту, но слова застряли у нее в горле.

Между тем Варгас, саркастически ухмыляясь, продолжил:

— А какое сочувствие, какое понимание, какая чудовищная игра чувствами! — Он почти кричал, его голос звенел от возмущения и горя. — «Я вас люблю», — хохотнул он. — «Я вас люблю… Мы эскиз или законченное творение? Я принадлежу вам. Вы принадлежите Богу и Церкви!»

Мануэла жестом отчаяния протянула руку, желая вырвать его из полубезумного состояния. Но он резко отшатнулся.

— У вас просто дьявольский талант обманывать, донья Виверо! Из всех знакомых мне людей вы, безусловно, самая злокозненная. Как вы могли? Как вы могли играть со мной так убедительно? Подумать только: вам почти удалось оторвать меня от единственного смысла жить, от моего предназначения. Предназначения куда более высокого, чем ваша ничтожная компания!

— Перестаньте! Это неправда! Все совсем не так!

— Хотел бы я этому верить! Но, увы!

Мануэла схватила его за руку и сжала так, словно от этого зависела ее жизнь.

— Выслушайте меня, умоляю! Это правда, я лгала, хитрила, но все изменилось с той минуты, как я вас полюбила. Иначе зачем мне было отступаться? Решить все бросить? Рискуя при этом потерять единственную подругу, которая у меня есть в жизни? Да я готова отказаться от всего, во что верила! Вы должны мне верить! Прошу вас!

Он холодно покачал головой:

— Мне очень жаль, сеньора. Слишком поздно.

— Поздно?

— Слишком поздно… — повторил он.

— Но я люблю вас! Вы что, не понимаете? Рафаэль Варгас, я люблю вас! Когда вы говорили о тех редких случаях, когда человек уверен в том, что другой является его второй половиной, у меня было лишь одно желание: сказать вам, что именно этим вы для меня и являетесь. Что вы действительно моя вторая половина. — Ее голос упал. Она выпустила его руку и словно вдруг постарела на тысячу лет. — Это слишком несправедливо…

Варгас долго смотрел на нее. Выражение его лица не изменилось. Оно по-прежнему оставалось холодным и решительным, как у упрямого ребенка.

— Советую вам уехать. К тому же вы все равно именно это и собирались сделать… — Он стиснул кулаки. — И не то, что я поверил в вашу любовь, причиняет мне самую большую боль. А то, что я усомнился в моем призвании.

Мануэла вздрогнула. В нее вдруг словно вселился дикий зверь, и она не стала его сдерживать.

— Призвание, фра Варгас? Или бегство?