Сапфировая скрижаль

ГЛАВА 2

Самуэль, друг мой, шалом леха. В Толедо идет дождь, и, не знаю почему, это тяжелое небо, висящее над Тахо, напоминает мне брюхо огромной беременной мавританки.

Прости меня за дрожащий почерк и огрехи в этом письме. Когда я пишу это письмо, рука моя, некогда твердая и уверенная, мне изменяет, и глаза мои, уставшие от слишком многих бессонных ночей, затуманиваются вопреки моей воле. Дело в том, что за последние месяцы я измарал столько страниц, написал и стер столько слов…

С момента твоего отъезда произошло много всего. За пять лет? Десять? Не важно. Когда достигаешь нашего преклонного возраста и воспоминания покрыты морщинами, не очень обращаешь внимание на утекшее время. Ведь единственное, что важно, — это грядущие времена, не так ли? Что до меня, то никогда еще это изречение не казалось мне столь верным. И причина тому проста: я скоро умру.

Не вздрагивай, друг мой Самуэль. Позволь себе ностальгию, но не грусть. Если она и придет, то, что я намерен поведать тебе, вызовет у тебя такие сильные чувства, такие могучие, что мое исчезновение вдруг покажется тебе чем-то совершенно не важным.

Не знай я, что ты за человек, не знай о силе наших уз, о единстве мыслей, не подозревай о том уважении, которое ты ко мне всегда питал, почтении — да-да, почтении, — неоднократно проявленном тобой в отношении меня, я бы никогда не осмелился доверить тебе это послание. Никаких сомнений, что любой другой, кроме тебя, узнав о том, что я изложу ниже, наверняка счел бы это бредом старого сумасшедшего. А ты — я точно знаю — так не подумаешь. Я помню, что твоя вера в меня напоминала Вади-эль-Кебир, великую реку. Полноводную, неизменную. Я убежден, что ни возраст, ни разлука не уменьшили ее.

Конечно, я отдаю себе отчет в том горе, точнее, разочаровании, которое ты испытал в то осеннее утро, когда я решил отринуть веру Авраама и принять религию Назарея, присоединившись таким образом к стаду свиней. Тех из них, что живут здесь, называют марранами.

Каждое существо по-разному реагирует на испытанные потрясения.

Ты выбрал солнце Гранады, я — тень Распятого. Многие наши братья поступили так же. Почему? Почему здесь, в Испании, так много людей предпочли обращение в христианство, тогда как всюду в других местах и во все времена наш народ предпочитал изгнание, а иногда и смерть, отречению?

У меня есть ответ. Возможно, ты его не примешь, но я тебе его дам. Преследование иберийских евреев восходит к стародавним временам, когда на Полуострове безраздельно властвовали короли визиготов. С тех пор это преследование продолжалось и усиливалось.

Видишь ли, Самуэль, друг мой, наступает в жизни преследуемого человека момент, когда способность к сопротивлению его покидает. Когда сильно раздувают пламя, то первые слабые отблески затем разрастаются и освещают ночь.

Что до меня, то знай: я вскоре расплачусь за свое отступничество. Но действительно ли это было отступничество, если все эти годы, когда я вставал на колени в церквях, в глубине моей души голос кричал «Ш'ма Исраэль, Адонаи Элохену, Адонаи Эхад». Слушай, Израиль, Бог — Всесильный наш, Бог Один!

Как бы то ни было, эта дискуссия больше не имеет значения. Не знаю даже, зачем я вообще коснулся этой темы, очень далекой от темы этого письма.

А теперь я жду от тебя, чтобы ты подготовил твой разум, дабы он стал острым, предвкушая то, о чем я сейчас поведаю.

То, что я намерен сообщить тебе, — самая поразительная, самая чудесная из всех тайн.

Освободи дух свой от всех предубеждений.

Впитай каждую мою фразу.

Пусть ни исчезающий аромат жасмина, ни пение муэдзинов, ни болтовня пришедших за водой женщин в чадрах — ничто из земных вещей не отвлекает тебя от чтения.

Это история одной скрижали.

Скрижали, появившейся на заре времен, намного позже изначального хаоса, намного позже того, как было произнесено первое слово «брейшит». Это произошло во времена Адама и Хавы.

Это история одной скрижали.

Скрижали, о которой не упоминается ни в одной из трех священных книг: ни в Торе, ни в Библии, ни в Коране. Ни одна сура, ни одна молитва не упоминает о ней.

Прежде чем продолжить, я должен уточнить, что использую слово «скрижаль» лишь для удобства. Потому что на самом деле речь идет о табличке.

Табличке, что любопытно, сделанной из сапфира. Размером она примерно локоть с половиной в длину и локоть в ширину.

Все началось с Первородного греха, изгнания из Эдема, зависти Каина и, наконец, деяния чудовищного, необратимого: первого убийства. Так как наверняка именно после братоубийства понял Всесильный хрупкость созданий своих. И встал тогда перед ним выбор: либо навеки уничтожить свое творение, или поддерживать на протяжении всего развития, подсказывая правильный путь. В бесконечном милосердии своем он избрал — кто бы сомневался — второе.

И представил тогда Всесильный скрижаль. Скрижаль, которой он будет Автором. Священное творение, в котором будут даны — в угодный ему век, день и час — ответы на главные вопросы, что задают себе люди. И тогда люди смогут обрести свет во времена тьмы, утешение в моменты сомнений, мудрость, когда кругом царить глупость, истину, когда всюду главенствует ложь.

Друг мой Самуэль, понимаешь ли ты, что собой действительно представляет это деяние? Создав нас свободными, запретив себе вмешиваться в наше повседневное существование, но, все же сознавая нашу несчастную слабость, Всесильный даровал нам карту души. Подумай над этим даром. Поразмысли. Величие этого дара бесконечно.

Из колена Адамова родились патриархи: Шет, Энош, Кейнан, Маалальэль, Йеред и, наконец, тот, о котором в Торе сказано: «И ходил он пред Всесильным». Ты уже знаешь его имя: Ханох. Ты его знаешь, но держи его еще крепче в сердце своем, потому что в нем находится ключ, источник большой тайны.

Эту сапфировую Скрижаль Всесильный предназначил некоторым избранным, проводникам, которым с течением поколений предстоит миссия вести мир по пути Истинному или вернуть мир на путь Истинный.

Ты поймешь, почему я упомянул Ханоха. Он был первым из этих избранных. Скрижаль передал ему ангел, тот самый, что упомянут в арамейском толковании Екклесиаста, глава X, стих 20: «Каждый день на горе Хорив является ангел Разиэль и оглашает тайны людские для всего человечества, и глас его разносится над всем миром».

Прожив 365 лет, Ханох был взят на небеса. Мы выяснили, ты и я, что в Торе нет ни единого слова, за которым не скрывалось бы несколько смыслов, что сок скрывается под кожурой. Таким образом, там, где некоторые видят лишь первый смысл числа «365» и глагола «взят», другие пытаются расшифровать закодированные сведения.

Вознесение Ханоха не означает, что он умер, а что всесильный вознаградил Праведника, изъяв из жизни земной до того, как его постигла смерть.

Что до числа «365», то совершенно очевидно, что это количество дней в году. Здесь тоже скрыто послание, но мне кажется излишним давать расшифровку: это значило бы оскорбить столь прославленного каббалиста, как ты.

Так вернемся же к главному.

С исчезновением Ханоха — что же стало со Скрижалью? Кому она была передана?

Чтобы найти ответ, тебе было бы достаточно на некоторое время задуматься над основными личностями, сверкнувшими, как звезды, в истории человечества. И перед тобой явственно предстанут имена преемников патриарха: Hoax, Авраам, Яаков, Леви, Моше, Ошеа и, наконец, Соломон.

Соломон, царь-строитель, Соломон — мудрейший из мудрых, Соломон — строитель Храма. Тот, которого в исламских легендах прозвали «Сулейман, повелитель джиннов».

Если и есть человек, о котором мы можем смело сказать, что он был хранителем божественного послания, то это он. Я даже могу сказать, в какой момент он стал посвященным. Разве не написано в Торе, что «его легендарная мудрость происходила из божественного обещания, полученного им во сне накануне восшествия на царство»? Думаю, что именно в ту ночь это и произошло.

Всем известно, каким удивительным было его правление и каким образом он, увы, умер. Он, который был одним из избранных, изменил сам себе. Почему он вдруг изменил библейским заветам? Почему копил золото и серебро и лошадей куда больше, чем ему следовало? Какая глупость толкнула его взять жен больше, чем дозволенные царю восемнадцать, вводя через этих самок в святилище, где хранился Ковчег Завета, чужеземных богов? Уверен, что к этому моменту Скрижаль у него уже отобрали.

Каковой же была дальнейшая судьба «карты души»? После долгих и кропотливых исследований я восстановил ее путь. Яхве предупреждал Соломона: «За то, что у тебя так делается, и ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые я заповедал тебе, Я отторгну у тебя царство и отдам его рабу твоему».

Друг мой, дальнейшее тебе известно… Разделение, распад государства, спровоцированный Иеровоамом, радетелем за облегчение царского ига. Последовало первое изгнание.

Затем следует 586 год до нашей эры. На пятый месяц правления Седекии, седьмого числа — девятнадцатый год правления Навуходоносора — Навузардан, начальник телохранителей, слуга царя Вавилонского, вошел в град Давидов, сжег святилище Яхве, царский дворец и все дома. И последовало пленение. Второе изгнание. Не решил ли Господь окончательно предоставить детей своих их жалкому уделу? В конце концов, этот «народ жестоковыйный» не заслуживал разве того, чтобы его покарать раз и навсегда, народ, который за все время своего существования так часто нарушал божественные заветы?

И, тем не менее — нет. Доброта Адонаи бесконечна. Через семьдесят лет Кир, царь Персии, завоевал Вавилон, и сынам Израилевым было дозволено вернуться на земли свои. Некоторые из них решили остаться и таким образом основали первую общину еврейской диаспоры. Другие вернулись на земли предков, третьи же — именно они-то нас и интересуют — предпочли другую форму изгнания. Они отбыли в Сефараду. Не ту Сефараду, упомянутую у Авдия, стих двадцатый, где он предсказывает: «И переселенные из войска сынов Израилевых завладеют землею Хананейскою до Сарепты, а переселенные из Иерусалима, находящиеся в Сефараде, получают во владение города южные». Не эта Сефарада, а другая… Та, которую в арамейском толковании Ионафана называют Ispania или Spania и которую мы теперь обычно называем Испанией.

Скрижаль вновь появляется накануне возвращения на землю Авраама. Удивительно, но на сей раз тот, кому она предназначалась, был ни из колена Ноаха, ни из колена Моше. Он не был ни начальником, ни раввином. А просто одним из потомков изгнанных на реку Евфрат, неизвестный. Только и всего.

Его звали Ицхак Баруэль. Он входил в третью группу, ту, которая собиралась переселиться в Испанию.

Почему он? Почему этот человек, ничем не примечательный? Мне кажется, я знаю ответ. Позже, если твой поиск приведет тебя туда, куда должен, ты придешь к тому же выводу, что и я.

Вечером накануне отъезда Ицхака Баруэля, в час, когда небо на закате окрашено в сине-серые тона, священная Скрижаль явилась ему. И на поверхности Скрижали возникли четыре священные буквы:

Они полыхали перед его взором, испуганным, я полагаю, излучая свет в тысячи раз более сильный, нежели свет звезд над Вавилоном.

Друг Самуэль, я чувствую, как ты вздрагиваешь, ты, который знает значение этого тетраграмматона. Я слышу, как колотится твое сердце, и вижу, как пот выступает у тебя на лбу. Ты перечитываешь мои слова, задаваясь вопросом, а подлинные ли они. Именем нашей старой дружбы я могу заверить тебя, что тут нет ни лжи, ни старческого маразма, ни преувеличения.

И вот перед нами имя, которое не произносится: Йод, хе, вау, хе — то, что выбрал Элохим, чтобы явиться Моше в неопалимой купине. Имя, которое породит новую связь между Израилем и его Господом и чья суть содержится в формуле: Эхиех, ашер, эхиех. «Я тот, кто я есть».

Должен ли я подчеркивать значение этого явления?

Сколь бы необразованным ни был этот Ицхак Баруэль, иудей в нем не мог не знать значения тетраграмматона. Пусть и неспособный объяснить значение этого явления, он, тем не менее, понял, что табличка заряжена божественной силой.

Думая об этом на расстоянии веков, я представляю, как он, испуганный, хватает таллит, накидывает себе на плечи дрожащей рукой и, как требует традиция, остается неподвижным время, необходимое, чтобы пробежать десять локтей. Быть может, он даже нашел в себе силы помолиться.

Затем он завернул сапфировую Скрижаль в ткань, осторожно прижимая к груди. И шагом, ставшим тяжелым от бремени совершенного открытия, он начинает долгий путь, который приведет его в Испанию.

Я давно потерял след Ицхака. Я искал его в Кастилии, Арагоне, Кордове. На берегах Дуэро, у подножия Сьерра-де-Гредос. Я думал найти его в Коимбре, а он был в Гранаде. Я рассчитывал увидеть его в Кадисе — он жил в Логроно. На самом деле, когда я говорю, что потерял его след, то имею в виду, что не смог восстановить его маршрут. Но сердцем я никогда не покидал Скрижаль. И не зря! Она на протяжении веков оставалась в одной и той же семье. Моей. Полагаю, как только я назвал имя Баруэль, ты его тут же связал с моим: Абен Баруэль.

Не видишь ли ты теперь лучше, что произошло?

Я — не прямой потомок изгнанника из Вавилона. В моих жилах течет немного его крови.

Что до Скрижали, то я обнаружил — вернее, следовало бы сказать, вычислил, — что с ней произошло.

Обосновавшись в Испании, мой дальний предок построил дом. Завел детей. И поведал им, чему довелось ему быть свидетелем накануне отъезда на Полуостров. Он показал им табличку. И наказал защищать ее даже ценой жизни, если необходимо, и в свою очередь передать потомкам. Вполне вероятно, даже, скорее всего, что никто из них не принял всерьез слова старика, но, тем не менее, волю его исполнили. Предмет хранили из поколения в поколение, и, полагаю, считали ценным лишь из сентиментальных соображений.

А теперь я перескачу во времени, чтобы перенести нас во дни более близкие.

7 января 1433 года, в день, когда мне исполнилось тринадцать (мы тогда жили в Бургосе), Хаим Баруэль, мой отец, в свою очередь рассказал мне эту историю — точнее, то, во что превратилась с течением веков легенда о сапфировой Скрижали. Он произнес ту же речь, что когда-то произнес его отец. Я отлично помню тот момент, когда он вынул табличку из заскорузлой ткани, в которую она была обернута. Спешу сообщить тебе, что мое разочарование было очень велико. Что? Вот это вот? Эта синяя табличка? Цвет, конечно, довольно приятный, но в нем не было ничего уникального или оригинального. К тому же — и это еще больше усилило мое разочарование — ее поверхность была безнадежно пустой, гладкой, лишенной каких либо знаков. И куда же подевались буквы, которые, как говорили, появились, сверкая, перед очами моего предка? Этот знаменитый тетраграмматон:

Никаких следов и уж тем более никакой реакции на мое удивление. На мои вопросы отец лишь еще раз повторил завет предков.

И на этом все. Предмет убрали и больше никогда о нем не упоминали.

Отец умер, когда мне исполнилось двадцать пять лет.

Как раз в этот период я начал интересоваться каббалой. Из этого интереса и зародились наша встреча и наша дружба. Если я никогда не считал нужным рассказывать тебе о Скрижали, то лишь по одной простой причине: у меня это вылетело из головы. Да и времена тогда были трудные.

Вспомни, это был 1445 год. Реконкиста в самом разгаре. Арабские королевства рушились одно за другим.

Шли годы. Я женился. А несколькими месяцами позже — ты тоже.

Наступило фатальное 1 ноября 1478 года. Булла Папы Сикста IV, пресловутая «Exigit sincerae devotionis», дала Изабелле с Фердинандом право назначать инквизиторов веры.

Именно в этот момент наши с тобой судьбы разделились. Как тысячи наших, я предпочел обращение в христианство, тогда как ты и твои, вы эмигрировали в Гранаду, в этот последний арабский город, где наши братья еще могли обрести некоторую передышку.

А теперь, друг Самуэль, на тот случай, если твой интерес несколько упал при упоминании этих исторических дат, я желал бы, чтобы он снова возрос. Поскольку настал момент, когда мое доверие требует самого пристального внимания.

Примерно шесть месяцев назад я, как обычно, сидел за моим рабочим столом. Уже несколько недель я трудился над редакцией одного аналитического эссе из Танна деве Елиияху, этой этической мидраш, которая… Но не тебя мне учить тому, чему учит школа Илии.

Так что я продолжу.

Вдруг без всякой причины меня словно что-то толкнуло. Мое внимание мне не подчинялось и само собой сосредоточилось на сундуке орехового дерева, стоящем у стены.

Сначала я лишь испытал раздражение. И попытался снова сосредоточиться на работе, но тщетно. Почему этот предмет мебели, стоящий на том месте спокон веку, вдруг так настойчиво привлек мое внимание? И тут я вспомнил… Это в нем хранилась Скрижаль.

Более сорока лет я не интересовался этим предметом. Тем не менее я выполнил наказ моего отца и передал слово в слово легенду Дану, моему единственному сыну. Но тогда почему? Почему этой ночью я вдруг вспомнил о ней?

Нехотя я встал из-за стола и направился к сундуку. Не знаю почему, но я немного помедлил, затем, очень медленно, поднял крышку. Табличка по-прежнему лежала там, на том же месте. Я взял ее и, как и мой отец почти полвека назад, вынул ее из обертки. И тогда… поверишь ли ты мне, Самуэль, друг мой? Тетраграмматон снова появился:

Йод. Хе. Bay. Xe. Непроизносимое имя Бога.

Я попятился. Осмелюсь сказать, в ужасе.

Сердце билось так, словно вот-вот лопнет, я пытался вдохнуть, хватаясь за воздух, как потерявший равновесие канатоходец.

Это был не сон, не иллюзия, рожденная стареющим мозгом. Нет. Я это утверждаю! Я ВИДЕЛ буквы. ИМЯ, которое пишут, но никогда не произносят. Я видел их такими, какими видел мой предок Ицхак на берегах Евфрата.

Веришь ли ты мне, Самуэль, друг мой?

А придется. Придется, потому что дальнейшее еще больше потрясает.

Через несколько минут тетраграмматон, как огонек пламени, который медленно колеблется, а затем угасает, исчез. Я стоял, остолбенев, задаваясь вопросом, не привиделось ли мне все это. Но недолго. На синей поверхности начал появляться текст, будто написанный невидимой рукой.

По мере того как он проступал, мне казалось, будто фразы отрываются от поверхности и поднимаются к небу, прежде чем проникнуть в мой взор. Я ощущал, как они проникают мне в душу с яростью потока, мчащегося с вершины.

Фраза следовала за фразой. Совершенно ясные.

Никаких сомнений быть больше не могло. Адонаи говорил со мной. Элохим говорил со мной. По каким-то еще не ясным мне причинам Всевышний избрал меня, меня, Абена Баруэля, дабы я стал получателем Его послания.

Я прочел столько книг, Самуэль! Всю свою жизнь я посвятил стремлению понять непонятное, разгадать неразгадываемое, узреть незримое. Не раз мне казалось, что я познал Истину, или то была Ложь?

Я изучил Тору, впитал в душу Талмуд и Зогар. Влекомый жаждой знаний, я обратился к другим священным книгам. Сначала я изучил ту, что мусульмане называют «Руководство», я имею в виду Коран. И обнаружил там на своем месте Авраама и Моше. Затем мне захотелось разобраться, где правда, где ложь в мифе о Иешуа, Иисусе Христе. И в этом четверо евангелистов оказали мне огромную помощь.

Как видишь, Самуэль, я читал. Задыхаясь, пробирался по пустыням и зеленым долинам, поднимался к звездным небесам, отчаянно пытаясь сосчитать звезды. Я познал восходы отчаяния и закаты мудрости. Но ничто — слышишь, Самуэль? — ничто и близко не походило на смысл того послания, что было мне доверено.

Не знаю, сколько времени я простоял, глядя на голубую поверхность. Сапфировая табличка снова опустела. Опять стала гладкой и чистой, но, несмотря на все усилия, я никак не мог оторвать взгляд от этой пустой поверхности.

Над Тахо уже алела заря, когда я, наконец, решил, что пора прийти в себя. Я и так уже потратил много времени.

Хоть мне и было однозначно запрещено передавать кому бы то ни было содержание Откровения, я все же позволил себе поведать тебе результат. Он касается моей личной судьбы.

В самом начале письма я сообщил тебе о моей грядущей смерти потому, что мне о ней было сказано. Сегодня 3 февраля. Мне было предсказано, что служители Святой Инквизиции, по всей вероятности, в сопровождении алькальда и альгвасилов, придут за мной 9-го, через шесть дней. Я уже знаю, в чем меня обвинят: «Переодевался в день шаббат и отказался в день субботний есть сало». Доносчик мне неизвестен. Но мы ведь с тобой знаем, что это может быть кто угодно: сын может донести на отца, жена на мужа, брат на брата. Даже сам обвиняемый, которого заставляют угадать, в каком преступлении его обвиняют, о чем несчастный и знать не знает, и покаяться в нем.

Так что когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет.

Занятное ощущение, правда? Ты держишь в руках этот исписанный листок, еще хранящий тепло моих пальцев, тогда как плоть моя уже превратилась в пепел.

Полагаю, первой твоей реакцией будет недоумение по поводу этого запоздалого послания. В конце концов, чудесное событие, коему я был свидетелем, произошло шесть месяцев назад. Но я не мог написать тебе раньше. Не мог, потому что должен был выполнить одну миссию. Поставленный в известность о моей грядущей смерти, я должен был спрятать Скрижаль в надежное место.

Именно этой задаче я и посвятил все оставшееся у меня время. Да, Самуэль. Именно это я и сделал. Я спрятал Скрижаль.

Отсюда вижу твое возмущение. Слышу твои гневные и обиженные вопросы. Должно быть, ты вскричал: «Как же так?! Мой друг Абен Баруэль обладал божественной табличкой, в которой содержится ответ на все вопросы, которые задают себе люди на протяжении вечности, и вот, вместо того чтобы поделиться ключом к тайне, он присваивает его себе. Прячет его. Абсурд! Святотатство!»

Нет, Самуэль, не абсурд и не святотатство. Я не могу вдаваться в подробности. Само содержание послания, что я получил, вынудило меня поступить именно таким образом. По причинам, которые я не имею права тебе объяснить, было необходимо, чтобы Скрижаль оказалась вне пределов досягаемости. Было необходимо, чтобы она сделалась предметом поиска. Отныне стало совершенно необходимо, чтобы она превратилась в своего рода Грааль, на поиски которого люди — ты, в частности, — непременно захотят отправиться. Захотят отыскать, а, следовательно, заслужить. Я открываю скобки, дабы уточнить, что использую слово «Грааль» отнюдь не случайно. Разве христианская легенда не гласит, что Грааль — это чаша, в которую собрали Кровь Иешуа, Христа? А Кровь разве не основная субстанция жизни, синоним сердца, центра? Возможно, ты этого не знаешь, но египетский иероглиф сердца также обозначает вазу и… скрижаль. Да-да, скрижаль.

Понимаешь меня? Наверное, нет, поскольку, надо полагать, гнев тебя ослепляет. Но доверься мне. Передохни. Успокойся. Через некоторое время ты увидишь, что я повел себя единственным возможным в этой ситуации образом. Когда ты в свой черед окажешься обладателем божественной вещи, все твое непонимание развеется в мгновение ока. Да, я сказал именно это: ты в свой черед. Поскольку, видишь ли, вопреки первому впечатлению я поступил отнюдь не легкомысленно. Я не покидаю этот мир, унося тайну с собой. Нет. Я приложил к этому письму подробный план, сделанный в форме подсказок. В него я вложил частички моей души. Если тебе удастся его расшифровать, будь уверен, что он приведет тебя туда, где я спрятал Скрижаль.

Нет ни малейших сомнений, что для того, чтобы преуспеть в этом, тебе понадобятся все твое терпение, мудрость и знания, которыми, я знаю, ты обладаешь. Я больше не знаю на всем Полуострове ни одного еврея, который бы обладал этим уникальным качеством: знал всю Тору на память. И все же я тебя предупреждаю: теолог и каббалист в тебе подвергнутся суровому испытанию, поскольку из уважения к человеку, эрудиту я не искал простоты.

Вот я и все тебе сказал.

Само собой разумеется, ничто не заставляет тебя предпринять этот поиск. Можешь порвать это письмо и приложенный к нему план, швырнуть их в огонь. Даже в огонь костра. Можешь посчитать, что все в нем сказанное — всего лишь бред сумасшедшего. Выбор за тобой. Я не требую ничего. Разве что, чтобы принятое тобой решение было в гармонии с твоей самой глубинной сутью. Только и всего.

И все же, прежде чем покинуть тебя, я бы хотел, чтобы ты поразмышлял над этими словами нашего Учителя, Моше Маймонида:

«Принцип принципов и основа всех знаний — это познание, что есть первая Сущность и что это Он положил начало всему сущему. На самом деле все твари небесные, земные и пространство между ними берут свое начало из Истины, что есть Он».

Я буду по тебе скучать, Самуэль, друг мой. Если дружба — это форма любви, то никогда прежде я не был так близок к ней, как сейчас.

Лех ле-шалом.

Абен Баруэль.