Сатанель. Источник зла

9

Париж, 2000 год

Николь сидела за столом в своем кабинете и делала пометки в тетради. В центре стола стояла статуэтка, на которую был направлен яркий свет лампы. Николь считала, что перед ней изображение Сесостриса III, высеченное более 3800 лет назад. Сегодня утром она взяла фигурку с витрины, где экспонат был выставлен для посетителей, чтобы подготовить доклад для ближайшего собрания сотрудников отдела. В музее объект относили к эпохе Среднего царства, но Николь казалось, что эту статуэтку можно датировать точнее. То, что перед ней фараон, не вызывало никаких сомнений: в сложенных на груди руках он держал атрибуты царской власти, а на его голове красовалась корона Верхнего Египта. Статуэтка высотой ровно двадцать семь сантиметров была высечена из диорита.

В нью-йоркском музее хранилась фигурка сфинкса с головой Сесостриса III. И хотя скульпторы той эпохи особо не заботились о внешнем сходстве, а некоторые из них и вовсе видели изваянных ими фараонов только издалека, изображениям каждого правителя Египта соответствуют определенные иконографические детали, по которым можно совершенно точно установить личность изображенного фараона.

Николь пыталась всецело сосредоточиться на работе, но дом в Сен-Жермен-ан-Ле никак не шел у нее из головы. Перед ней то и дело подобно фотоснимкам всплывали события вчерашнего вечера. Вот она стоит в прихожей, а вот гостиная ее будущей квартиры… а теперь улыбающееся лицо мадам Барбье.

Этот дом снился ей всю ночь. Она видела себя: девушка разгуливала по дому и заглядывала в комнаты, закрытые накануне. Проснувшись, она снова ощутила легкое сдавливание вокруг головы, которое впервые испытала в прихожей вожделенного дома. Только теперь оно возникло и почти сразу исчезло. Как бы то ни было, в нем не было ничего неприятного.

Николь посмотрела на часы и упрекнула себя за непомерную тревогу, вызванную предстоящим переездом. «Хорошо, что в субботу я уже буду там», — утешила она себя.

Было около одиннадцати, и девушка собралась сделать перерыв. Решив заглянуть к Сюзанне и Агнес, она выключила лампу, закрыла тетрадь и направилась к двери. Возможно, подруги присоединятся к ней, и Николь расскажет им о своей новой квартире.

«Подумать только, — она беспомощно развела руками. — Я веду себя так, словно у меня появился жених. Ни говорить, ни думать больше ни о чем не могу».

Она не смогла сдержать улыбку и звонко рассмеялась.

Когда Николь вернулась к себе в кабинет, была половина двенадцатого. Обе секретарши, как Сюзанна, так и Агнес, изъявили готовность составить ей компанию, и женщины пошли в кафетерий.

— Если кто-то позвонит, ничего страшного, — сказала Агнес, пожав плечами. — Перезвонят. Имеем же мы право выпить кофе!

В кафетерии они сели по обе стороны от Николь и слушали ее рассказ об удивительном домике в Сен-Жермен-ан-Ле, открыв рот и позабыв о кофе и булочках. Николь описала им все в мельчайших подробностях и сама удивилась этой точности. Ей опять показалось, что у нее в голове находится архив фотографий, которые она может листать и разглядывать по своему желанию.

Покончив с монологом на тему «домик моей мечты», она спохватилась и, опасаясь наскучить своим собеседницам, сменила тему — принялась рассказывать о мадам Барбье и ее причудах.

— С одной стороны, она выглядит очень пожилой, но с другой — обладает ловкостью молодой женщины. Даже не знаю, как вам это объяснить. Она какая-то… и древняя, и современная… Уверена, что в молодости она была очень красивой женщиной. — Николь нахмурилась и на мгновение замолчала. — Хотя я пытаюсь и не могу вспомнить, чтобы в доме было хоть одно ее фото или портрет… Впрочем, то же касается и ее мужа… и ее сына. — Она улыбнулась подругам. — Вы не находите это странным? Я, конечно, побывала не во всех комнатах, но… — она не закончила фразу, а просто пожала плечами. — Возможно, с фотографиями дело обстоит так же, как с телевизором или телефоном. Наверное, они просто ей не нравятся. Жаль, что вы не сможете с ней познакомиться. Она бы вам понравилась. Быть может, когда она вернется из Канады…

Николь попрощалась с секретаршами, которые заверили ее, что обязательно приедут к ней в гости, как только она обустроится на новом месте. «Лучше всего собраться в выходной день. Так у нас будет больше времени…»

У своего кабинета Николь обратила внимание на странное обстоятельство: дверь была приоткрыта. Девушка была готова поклясться, что, выходя на перерыв, как всегда плотно закрыла дверь. У нее в голове зазвенел сигнал тревоги. И дело было не только в двери. Тут было что-то еще, чему она пока не находила объяснения. Николь почувствовала, как участилось ее дыхание и по всему телу расползлось странное онемение, и потянулась к дверной ручке.

Дверь медленно отворилась, скрежеща пересохшими петлями. Николь увидела ее сразу. Зеленоватая статуэтка, изображающая Сесостриса, лежала на полу, у ножки стола.

Девушка наклонилась и обеими руками подняла ее с пола. Так же нежно и заботливо она взяла бы на руки раненого щенка. Статуэтка из диорита раскололась четко по талии. Каким-то чудесным образом голова статуэтки осталась на месте, хотя именно шея, как правило, — самое уязвимое место.

На глаза Николь навернулись слезы, девушка опустилась на пол, сев на пятки, и не выпускала из рук драгоценных осколков того, что полчаса назад было статуэткой.

— Мадемуазель Паскаль, позвольте узнать, что с вами стряслось.

Голос прозвучал от двери, которую она забыла закрыть.

Не поднимаясь с колен, она обернулась и встретилась взглядом с Рене Мартином, старшим хранителем ее отдела.

Хотя шеф задал вопрос, он смотрел на нее без малейшего любопытства, скорее холодно, чем участливо, приподняв одну бровь. Николь поняла, что ей необходимо подняться, что она не должна стоять на коленях перед этим человеком.

— Я хотел бы пригласить вас ко мне в кабинет, — продолжал он, не сводя с Николь пристального взгляда. — Нам необходимо поговорить о… — его взгляд упал на обломки статуэтки в руках у девушки, и он замолчал. Ей показалось, что в его глазах вспыхнуло торжество. Он в упор посмотрел на Николь. — Немедленно объясните мне, что это значит. Я надеюсь, речь идет не о скульптуре из диорита эпохи Среднего царства, выставленной в шестом зале?

Николь ограничилась кивком головы. Она была так ошеломлена и подавлена, что не могла выговорить ни слова.

Рене Мартин сделал шаг и выхватил обломки у нее из рук. Затем он поставил нижнюю часть статуэтки на стол и попытался приложить к ней верхнюю часть, чтобы оценить степень повреждений. Наконец он беспомощно положил разбитую статуэтку на стол и обернулся к хранительнице.

— Мадемуазель Паскаль, это очень серьезно. Чрезвычайно серьезно. Вам придется объяснить, что все это значит.

Его глаза сияли странным блеском, и совершенно подавленная случившимся Николь ощутила укол страха. Это был взгляд безумца.

— … И можете мне поверить, месье де Лайне, все было именно так, как я вам рассказала. Когда я ушла в кафетерий, статуэтка стояла на столе, целая и невредимая. А когда я вернулась, она лежала на полу, расколотая надвое. Моя ошибка заключалась в том, что я не заперла дверь на ключ. Никогда себе этого не прощу.

Николь уже удалось взять себя в руки, хотя терзавшее ее чувство тревоги не отступало. Она пыталась найти внятное объяснение тому, что произошло, но тщетно. Видимо, она никогда этого не узнает.

Пьер де Лайне молча смотрел на девушку, но догадаться по его лицу, о чем он думает, не представлялось возможным. В кабинете были только они вдвоем. Николь уже сбилась со счета, сколько раз она повторила эту историю. Сначала она все объяснила Рене Мартину, которому явно не было никакого дела до ее оправданий. Затем рассказала о случившемся своим коллегам по отделу, а также Сюзанне и Агнес. Все молча слушали ее, а потом бормотали какие-то слова утешения. В их взглядах она видела сочувствие, к которому примешивалась радость от того, что это случилось не с ними.

— Я ни в коем случае не ставлю под сомнение ваши слова, — директор уперся руками в стол. — Теперь вам необходимо успокоиться. Я бы посоветовал вам посвятить остаток дня отдыху. Я разрешаю вам уйти с работы. Прогуляйтесь, пойдите в кино… или куда-нибудь в гости. Постарайтесь не думать о плохом. Завтра все предстанет в совершенно ином свете. — Он отвел глаза в сторону. — А что касается статуэтки… Это серьезная потеря, но мы постараемся сделать все возможное, чтобы ее отреставрировать. — Он глубоко вздохнул и вновь посмотрел на Николь, как будто собирался с силами, чтобы сообщить ей что-то важное. — Я не стану скрывать — Рене Мартин подал официальную жалобу. Это его полное право как начальника секции. И я ничего не могу с этим поделать. Мне придется дать ей ход. Вы предстанете перед дисциплинарным комитетом музея. Приятного в этом, конечно, мало, но с моей точки зрения, вам не стоит об этом беспокоиться.

Николь почувствовала, как внутри все оборвалось.

— И… в чем он меня обвиняет? — Девушка сама услышала усталость в собственном голосе. — Не думаю, что, не заперев дверь кабинета, я совершила серьезный проступок.

— В халатности, знаете ли, в отсутствии профессионализма… — Лайне взял со стола какую-то бумагу и несколько секунд ее изучал. — Он тут пишет, что давно усматривает в вашей работе признаки неопытности и ходатайствует, чтобы до заседания комитета вас отстранили от работы, сняв с вас, мадемуазель Паскаль, все полномочия хранителя музея.

— Но этот человек…

Пьер де Лайне поднял руку, не давая ей закончить.

— Повторяю, вам не о чем беспокоиться. Дать или не дать ход этому ходатайству, зависит только от меня, и я не вижу для этого ни малейших оснований. Что касается дисциплинарного комитета, то я убежден, что вы выйдете из этой ситуации… с высоко поднятой головой.

Николь обратила внимание на едва заметную паузу, которую ее шеф сделал перед тем, как произнести последние слова, а также на то, что он сказал «с высоко поднятой головой», а не «полностью оправданной» или что-то в этом роде. Внезапно ей захотелось как можно скорее покинуть стены музея, сбежать из этой гнетущей обстановки и найти утешение в чьей-то дружеской поддержке.

— Наверное, я прислушаюсь к вашему совету и закончу на сегодня работу. — Николь попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой. — И благодарю вас за доверие, месье де Лайне.

— Не за что, мадемуазель Паскаль. Я лично займусь этим делом. Чуть позже я еще раз поговорю с месье Мартином. Быть может, мне удастся убедить его забрать свою жалобу.

Николь забежала в свой кабинет, чтобы позвонить на ферму родителям и предупредить их, что приедет к ужину. В своем нынешнем душевном состоянии она больше всего нуждалась в тепле любящих ее людей. Ей, словно маленькой девочке, хотелось искать утешения в маминых объятиях. Мама обняла бы ее, укачала и утешила. Но сейчас Николь не хотела тревожить родителей, и когда мама сняла трубку, голос ее взрослой дочери звучал непринужденно.

— У меня выдался свободный вечер, так что поставьте на стол еще один прибор. Я еду к вам, — вот и все, что произнесла Николь.

Она уже выходила из кабинета, как вдруг заметила, что на полу под столом что-то блестит. Она наклонилась и подняла осколок диорита около двух сантиметров в длину. Одна его сторона казалась отшлифованной до блеска, а другая была сплошь в неровностях и шероховатостях. Все события сегодняшнего дня обрушились на нее с новой силой, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться с легкой тошнотой, вызванной этим неожиданным ударом. Николь заставила себя собраться с силами и внимательно осмотрела пол в поисках других фрагментов разбитой статуэтки. Но больше она ничего не нашла.

Она завернула найденный фрагмент в клочок бумаги и спрятала его в бумажник, решив, что принесет его в музей на следующий день. Затем потушила свет и закрыла за собой дверь.

Какое-то время она размышляла: следует ли ей запереть дверь на ключ. Наконец она отрицательно покачала головой. «Зачем? — спросила она у себя. — Я ведь никогда этого не делала. А теперь в этом и вовсе нет никакого смысла».

В четверг утром Николь решительным шагом вошла в здание музея. Она чувствовала себя отдохнувшей и окрепшей, потому что хорошо выспалась и никакие кошмары ей не снились. Правда, даже во сне ее по-прежнему не покидали видения дома в Сан-Жермен-ан-Ле, но это ее нисколько не беспокоило. Девушка даже не вспомнила о неприятном инциденте, пока не оказалась за столиком кафе, где решила позавтракать. И даже тогда она с радостью отметила, что эти мысли уже не повергают ее в уныние. Поездка на ферму, где она родилась и выросла, благотворно сказалась на ее душевном состоянии. Николь решила на какое-то время выбросить из головы все неприятные воспоминания и принялась рассказывать родителям о доме, в который вскоре переедет. Она говорила о царящей там атмосфере давно минувших времен, об удивительной квартире, как будто созданной для нее, о милом саде, который будет в ее полном распоряжении. И конечно же, рассказала им о Татьяне Барбье, ее туфлях из фиолетового бархата, ее белоснежных волосах и об исходящем от нее ощущении хрупкости и силы.

И только за кофе она заговорила о том, что произошло утром в музее. Николь сделала это небрежно, стараясь понапрасну не тревожить родителей. Ее мать всегда отличалась склонностью к мгновенным решениям. Вот и теперь она тут же выразила уверенность в том, что злоумышленником является Рене Мартин. Этакий злодей в маске, подстерегающий наивную героиню. Николь уже рассказывала им об этом человеке и о конфликте из-за наследия Гарнье. И хотя она не стала посвящать родителей в детали конфликта, ее матери этого вполне хватило. Она тут же приняла решение и простерла над столом свой указующий и обвиняющий перст.

— Но это же ясно как день, дочка. Этот тип настоящий мерзавец. Он вошел в твой кабинет и разбил статуэтку, чтобы обвинить тебя и самому заняться этим наследием… как там его?

— Гарнье, мама, — улыбнулась Николь.

— Вот-вот, им самым.

И мама сложила руки на груди, убежденная в своей правоте и полностью довольная собой.

Уже ночью в своей парижской квартире Николь задумалась над словами матери. Она была вынуждена признаться себе в том, что и сама подумывала о такой возможности, хотя и не хотела, чтобы это оказалось правдой. Прежде всего, потому что она и думать не могла, чтобы влюбленный в историю Древнего Египта человек хладнокровно разбил статуэтку, высеченную около четырех тысяч лет назад. Ничто не могло оправдать подобный поступок… за исключением безумия. Это было равносильно тому, что библиофил принялся бы вдруг вырывать страницы из древней рукописи или филателист измял бы уникальную марку.

Войдя в музей, она первым делом направилась в реставрационную мастёрскую. Николь часто приходилось общаться с ее руководителем Клодом Марше. Этот человек внушал ей глубокое уважение. Мужчина около пятидесяти лет, он имел ученую степень доктора истории искусства и с гордостью щеголял пышными седыми усами, немного пожелтевшими от никотина. Девушка задавалась вопросом, где Марше умудряется курить, ведь в музее, и уж тем более в реставрационной мастерской это запрещено. Он разбирался в разнообразных видах реставрационных работ, но специализировался на восстановлении скульптур и предметов искусства из фарфора или керамики. Марше с одинаковой нежностью обращался как с доисторическими фигурками, так и с севрскими вазами. Николь слышала, как он называет себя врачом, а свою задачу — облегчать боль и лечить болезни, с тем единственным преимуществом, что его пациенты не склонны жаловаться и навязывать ему свое мнение, а также, и это было самым важным, никогда не предъявляют претензий.

Сейчас Марше, облаченный в белый халат, сидел на табурете перед столом и осторожно очищал поверхность какого-то бюста, с виду древнеримского. Он делал это с помощью намотанной на палочку ваты, которую время от времени окунал во флакон с какой-то жидкостью. Услышав шаги Николь, реставратор обернулся, приветливо поздоровался с девушкой и тут же вернулся к делу.

— Вы ведь пришли проведать своего пациента, верно? Не беспокойтесь, директор мне уже сообщил, что вы ни в чем не виноваты, — поспешил добавить он.

— Похоже, не все придерживаются такого мнения, доктор Марше, — улыбнулась Николь. — Как бы то ни было, я чувствую себя виноватой. Если бы не я, скульптура сейчас стояла бы в своей витрине.

Марше пожал плечами, словно отметая самобичевание Николь.

— Это не повод считать себя виноватой. Но пойдемте же, — он подхватил девушку под руку, — давайте его проведаем. Он вот на этом столе.

Когда Николь его увидела, она вновь ощутила тугой узел в животе. Два фрагмента разбитой статуэтки лежали на белом полотне. Фигурка показалась Николь какой-то особенно трогательной и беззащитной, как будто ка полностью покинула несчастного фараона.

Клод Марше уверенным движением взял статуэтку и соединил фрагменты.

— Излом такой чистый, что обе части идеально прилегают друг к другу. И шов, — Николь улыбнулась, услышав хирургический термин, — был бы практически незаметен. К сожалению, тут недостает одного фрагмента. Видите? Вот тут. — Он указал на талию фараона. — Вчера с позволения директора мы осмотрели пол вашего кабинета, но ничего не нашли. Это очень странно…

— Доктор, — перебила его Николь, роясь в бумажнике, — на этот раз мне нет прощения. Уходя вчера из музея, я нашла вот это и сейчас пришла, чтобы вручить его вам. — Она подала ученому крошечный сверток. — Я даже предположить не могла, что вы станете его искать. Простите меня, я такая глупая…

Реставратор поспешно развернул клочок бумаги и впился глазами в осколок. Затем ловко приложил его к талии Сесостриса III, и под усами Марше расплылась широкая улыбка.

— Смотрите, мадемуазель, все совпадает просто идеально. Вот тут, слева, тоже не хватает осколка, но эту проблему мы решим. — Он с сияющим видом посмотрел на Николь. — Спасибо, большое спасибо, теперь я уверенно могу сказать, что наш больной будет спасен.

Направляясь к себе, Николь не могла удержаться от улыбки. Разбитая скульптура огорчила всех, за исключением этого желтоусого добряка. Девушка готова была поклясться, что его привела в восторг необходимость вылечить пострадавшего фараона.

Войдя в свою клетушку, Николь обнаружила записку. Она лежала посередине письменного стола, так что не заметить ее было невозможно. «Директор просил тебя зайти к нему, как только ты придешь на работу», — гласила записка. И подпись: «Сюзанна».

Николь положила сумку на стул и повесила на спинку пиджак. Сообщение ничуть ее не обеспокоило. В том, что Пьер де Лайне хочет ее видеть, не было ничего странного. Тем более, что она тоже хотела с ним поговорить.

Когда она вошла, директор тут же поднялся и жестом пригласил ее присесть на тот же стул, на котором она уже сидела накануне. Николь всмотрелась в его лицо и не увидела ничего, что можно было бы истолковать как угрозу.

— Приношу свои извинения за то, что я задержалась, доктор де Лайне, но я заходила в отдел реставрации. Вчера я унесла с собой осколок статуэтки, который нашла на полу кабинета, и сегодня первым делом отдала его доктору Марше. — Она сокрушенно посмотрела в глаза собеседнику. — Мне и в голову не пришло, что его могли искать. Простите.

— Ага, значит, пропажа все-таки нашлась. Старина Марше ужасно волновался.

— Да, нашлась. И доктор Марше дал мне понять, что после реставрации рассмотреть повреждения на статуэтке невооруженным глазом будет практически невозможно.

Пьер де Лайне с довольным видом кивнул и слегка побарабанил пальцами по крышке стола.

— Вот и хорошо. Прекрасные новости. Я хотел вас видеть, мадемуазель Паскаль, потому что у меня тоже есть для вас кое-что приятное. — Произнеся это, он расплылся в широкой улыбке.

Николь улыбнулась в ответ и в который раз с удивлением отметила, что этот человек, которого все считали угрюмым и необщительным, с ней держится неизменно приветливо и дружелюбно.

— Вчера вечером, — продолжал Лайне, — уже после вашего ухода, я еще раз переговорил с нашим старшим хранителем. Я подумал, что у него было достаточно времени, чтобы успокоиться и еще раз все взвесить. Мы не сразу пришли к взаимопониманию, но в конце концов мне удалось все уладить, и он согласился забрать составленную на вас жалобу. Так что, мадемуазель, теперь я могу официально сообщить вам, что инцидент исчерпан.

Николь опять улыбнулась, на этот раз совершенно искренне. Она подумала было: как это — предстать перед дисциплинарным комитетом, но так ничего и не придумала. Ведь ей пришлось бы оправдываться перед совершенно незнакомыми людьми, доказывать, что она не совершала того, в чем ее злонамеренно обвинил недоброжелатель. К тому же она находилась в крайне невыгодном положении, будучи, во-первых, женщиной, во-вторых, молодой женщиной, и в-третьих, новенькой. Что касается ее обвинителя, его компетентность и деловые качества ни у кого в музее не вызывали ни малейших сомнений.

— У меня как будто гора с плеч свалилась, месье де Лайне. И я хочу от всего сердца поблагодарить вас за участие. Вы поддержали меня в такой нелегкой ситуации. Спасибо!

Директор слегка развел руками.

— Я не сделал ничего, что выходило бы за рамки моих обязанностей директора. Мой долг заботиться о том, чтобы в отделе царила здоровая атмосфера. А для этого необходимо добиваться гармоничных и доверительных отношений между сотрудниками. Сегодня я еще раз поговорю с Рене Мартином.

Я просил его зайти ко мне с утра, — директор посмотрел на наручные часы, — но похоже, его еще нет на работе.

Николь поняла, что ей пора уходить, и поднялась.

— Еще раз большое спасибо. Вы и представить себе не можете, как мне хочется узнать, что же произошло вчера утром. Кто входил ко мне в кабинет, и каким образом статуэтка оказалась на полу?

Директор улыбнулся и тоже встал, чтобы проводить Николь до двери.

— Боюсь, этого мы никогда не узнаем. Ну что ж, мадемуазель Паскаль, до свидания.

Пьер де Лайне осторожно закрыл дверь и, озабоченно сдвинув брови, вернулся к креслу. Уж он-то знал, кто вчера утром входил в кабинет молодой сотрудницы. Директор приехал в музей после одиннадцати часов и, направляясь к себе, он видел, как некто вошел в кабинет Николь Паскаль. Тогда он не придал этому значения, но личность этого человека не вызывала у него ни малейших сомнений. Это был старший хранитель Рене Мартин.

Николь провела утро, с головой уйдя в работу. Исследование статуэтки Сесостриса придется отложить до лучших времен, но Николь с глубоким сожалением понимала, что уже не сможет взяться за эту работу с прежним энтузиазмом. Когда экспонат вновь окажется у нее в руках, девушка не сможет не думать о тонкой линии, опоясывающей его талию, хотя доктор Марше и уверял, что та будет почти незаметна. В каком-то смысле Николь считала себя ответственной если не за произошедшее, то перед самой статуэткой. Она как будто не оправдала ее доверия. И в будущем при каждом взгляде на нее Николь неизменно будет читать в спокойных глазах фараона немой упрек.

В перерыв она вместе с секретаршами вышла из музея в ресторан быстрого питания. К ним присоединился Жиль Фаллу, также работавший хранителем в ее отделе. В Жиле все было усредненным: его возраст, его внешность и личность. Этот человек всего себя отдавал работе. Но если бы однажды он не явился в музей, этого никто бы не заметил. Николь часто разговаривала с ним, и ощущала его признательность, хотя он никогда не говорил об этом. Девушка уже успела убедиться, что за его бесцветной внешностью скрываются неисчерпаемые знания о Древнем Египте. Когда прошел слух, что Пьер де Лайне избрал Николь на роль ответственного за египетскую часть наследия Гарнье, Фаллу одним из первых поздравил ее, и в его словах она не уловила ни обиды, ни зависти.

За едой они говорили обо всем, кроме скульптуры Сесостриса. Спутники Николь, казалось, понимали, что ей эта тема неприятна, и девушка была им очень признательна. Зато обе секретарши отметили странное отсутствие на работе Рене Мартина. Старший хранитель до сих пор не появился в музее и вообще не подавал никаких признаков жизни. Сюзанна заметила, что прежде, если ему случалось задержаться, он всегда предупреждал их об этом по телефону. Если же он проводил какое-то время за пределами музея, то интересовался, не звонил ли кто ему.

— А сегодня ничего, — закончила рассказ секретарша. — И это может означать только то, что его нет в живых.

Около четырех часов музей облетела новость. Пьер де Лайне узнал обо всем раньше, но не спешил делать эту информацию достоянием общественности. Сотрудники отдела, и Николь в их числе, узнали обо всем, когда в музей явились два полицейских инспектора. Они расположились в кабинете, предоставленном им Пьером де Лайне, и объявили, что желают побеседовать со всеми без исключения в надежде пролить свет на случившееся. Рене Мартин был найден мертвым в своей квартире.

Вскоре выяснилась и причина смерти. У полиции не вызывало ни малейших сомнений, что он был зверски убит.