Сатира, огонь!

Николай БРАУН ЭХ, ЯБЛОЧКО!

Борис ЛАВРЕНЕВ НЕПРОЧНЫЙ ЭЛЕМЕНТ

Штурмбаннфюрер эсэсовского охранного отряда Освальд Винтер-тум славился среди своих коллег и подчиненных как человек, способный на всякие хитрые штучки.

Поэтому, когда в округе села Веселая Горка появился партизанский отряд деда Гаврилы и фрицы ежедневно стали списывать в убыток людей, автомашины и имущество, Винтертум поклялся перед двумя приятелями, начальниками соседних охранных отрядов, что он этого деда Гаврилу изловит и зажарит живьем.

На следующее утро на стене комендатуры появилось собственноручно написанное Винтертумом объявление:

«ВСЕМ ПРОЖИВАТЕЛЯМ ОКРУГА ВЕСЕЛАЯ ГОРКА

Объявляется от немецкий командований, что личность, которая имеет изловить и доставить в живая или мертвая наличность партизана под прозванием «дед Гавриля», осчатливливается получать от германская правительство шесть гектаров хороший земля по свой набор и наверх этого десять литров чистая водка.

Штурмбаннфюрер СС О. Винтертум».

— Это будет иметь действие, — глубокомысленно сказал Винтертум, читая собственное творчество.

Три дня никто не шел и не тащил за собой деда Гаврилу. Вечером четвертого дня Винтертум лег на пуховик в своей комнате, в бывшей сельской амбулатории. Пододвинув к постели ночник, он углубился в чтение очередных инструкций по внедрению в население любви к Германии и заснул за этим почтенным занятием. Он проснулся от невежливого толчка в бок, протер глаза и едва не свалился с пуховика, увидев у своего ложа трех бородачей с пистолетами, направленными ему в переносицу.

— Вас ист дас? — спросил изумленный штурмбаннфюрер.

— Третий час, — в рифму ответил ему один из бородачей. — Вставай, чучело немецкое, давай знакомиться. Я дед Гаврила.

Винтертум сидел на пуховике и хлопал выпученными глазами.

— Да что ты: как будто не рад? — спросил бородач. — Вот же чудак! То объявление вешает, чтобы меня к нему доставить, а когда сам доставился, он, гляди, недоволен.

— Что вы будете с меня делать? — с трудом выговорил Винтертум, щелкнув зубами.

— А ничего, — засмеялся бородач, — просто пришли на тебя поглядеть да побалакать маленько. Это же ты сам писал? — И перед лицом Винтертума закачалось вышеуказанное объявление.

— Я писал, — скромно ответил штурмбаннфюрер, — капут Гитлер!

— Что Гитлер капут, это безусловно, — согласился партизан. — Но про Гитлера разговор потом. Сперва у нас с тобой беседа будет.

— Вы есть не должны меня убивать, — быстро сказал штурмбаннфюрер.

— А кто ж тебе, чудила, сказал, что мы тебя убивать хотим? Даже вовсе наоборот… Садись за стол, гостем будешь.

И так как Винтертум медлил последовать приглашению, железная рука подняла его за ворот и плюхнула на табурет у стола.

— Вот, видишь, милок, — сказал дед Гаврила, — прочел я твое объявление и, прямо скажу, расстроился. До чего же вы, немцы, щедрый народ! За такую незначительную личность, как я, целых шесть гектаров отваливаете! Видать, что у вас госконтроля нет, потому так и швыряетесь. А вот насчет шнапса — это дело другое. Вот и хочу тебя, дружок, угостить. Степа, поставь их благородию шнапсу. Тринкай! Витте шнапс за наше здоровье!

— Данке, — робко произнес Винтертум, — я не любиль пить на ночь.

— Чепуха, — ответил дед Гаврила и неторопливо вытащил из кобуры пистолет. — Пей, голубок! Ночью еще способней, чем днем. Бог в темноте пьяницу не видит. Ты извини, что без закуски.

Дед еще ближе придвинул кружку и взвел курок пистолета. Услыхав этот звук, Винтертум зажмурился и поспешно опрокинул кружку в рот. Водка огнем хлынула по его телу, и он закашлялся.

— Чихни! — ласково сказал дед Гаврила, наполняя кружку опять. — Это помогает.

— Я… я больше не могу, — пролепетал штурмбаннфюрер, дрожа.

Черный кружок пистолетного дула уставился в его глаза, и голос деда Гаврилы, внезапно ставший угрожающим, загремел:

— Что? Партизанским угощением брезгуешь? Да как ты смеешь, немецкий клоп! Пей, собака!

Винтертум простонал и, закрыв глаза, выпил вторую кружку. Дед Гаврила тотчас же наполнил ее в третий раз. Изба поплыла у немца перед глазами, и дед Гаврила раздвоился.

— Пей, пей, милок! — приговаривал партизан. — Водка — чистый первач! Пей без капризу!.. А то у меня характер нетерпеливый стал.

Винтертум выпил, вдруг заклохтал, как курица, и грузно сполз под стол.

— Пущай передохнет, — сказал дед Гаврила, — достаньте-ка, хлопцы, огурчиков, теперь мы выпьем по кружечке.

Через полчаса дед Гаврила приказал поднять Винтертума. Но тот не очнулся даже от пинка сапогом. Тогда Степа наклонился над ним и заглянул в лицо.

— Не дышит, — сказал Степа, выпрямляясь.

— Да ну? — удивился дед Гаврила. — Вот-те и на! Не ожидал. Я думал малость споить его. чтоб легче было утащить его в лес, а он того-с… До чего слабая нация! Непрочный элемент! Сплошные эрзацы! Пора, ребята, до лесу. Пошли!

И, закончив надгробное слово над Винтертумом, дед Гаврила вместе с товарищами вышел из избы, и все трое растаяли в серых, предрассветных сумерках.

ЭГОИСТ

Рис. Л. БРОДАТЫ

— Мой фюрер, на русском фронте погибло много генералов!

— Черт с ними! Меня сейчас главным образом интересует судьба одного ефрейтора.

Самуил МАРШАК ЗА ЧТО КАЗНИЛИ НЕМЕЦКУЮ МАШИНИСТКУ

В Берлине казнена машинистка за перепечатывание старых речей Гитлера.

Сергей АЛЫМОВ ПИСЬМО ИЗ КРЫМА

Лев КАССИЛЬ ЛЕВЫЙ ПОВОРОТ

Возможно, что вы действительно ничего не знаете о Марусе Заваловой. Но зато она известна решительно всем в нашем северном портовом городе. Да и не только у нас: в Нью-Йорке и Глазго, в Филадельфии, Балтиморе и Ливерпуле не одно сердце покорено Марусей.

Не знал ничего о Марусе лишь Вася Лобачев, моторист с грузового теплохода «Роза Люксембург», который только что вернулся из заграничного плавания.

Познакомился он с ней в интерклубе моряков. Ему сразу приглянулась она вся — высокая, плавная в танце. И голос ее понравился ему — такой грудной и звучный. И на глаза ее обратил внимание Вася Лобачев: большие, серые, ясного цвета глаза, в которые хотелось смотреть долго, не отрываясь. А еще Вася разглядел очень милую вдавлинку на слегка приподнятой верхней губе и уютные ямочки на свежих, круто выведенных щеках и на нежном подбородке. Словом, товарищи, было что тут разглядеть.

Но Вася Лобачев долго разглядывать не стал. Он улучил момент, когда в радиоле меняли пластинки и негр-кочегар с американского транспорта посадил Марусю на место; тут Вася и предложил Марусе следующий вальс танцевать с ним. Девушка поблагодарила, но сказала, что придется подождать: она обещала уже два танца другим.

— Может, талончики на очередь к танцу выдадите? — спросил несколько ущемленный Вася.

— Мне и так верят, — просто сказала девушка, — а если у вас плохая память, то, конечно, можете записать номер себе где-нибудь.

Пришлось переждать два танца. Сперва с Марусей танцевал бородатый ирландец с английского миноносца, затем — совсем молоденький летчик из американской миссии. «Союзничков тут, я вижу, у меня хватает», — подумал Вася. Он начал утешать себя, что девушка уж не так чтоб очень собой интересная была. Он даже обрадовался, когда обнаружил, что она немножко курноса. Но, увы, скоро ему и нос понравился… Подошел еще один американец, чтобы пригласить Марусю, но она, поискав глазами в зале, нашла Васю Лобачева, улыбнулась и сама подошла к нему.

— Эх, танцевать с вами — роскошь, — наговаривал Вася в розовое ухо девушки, — руля слушаетесь. Маневрировать с вами легко.

Девушка раскраснелась и стала еще лучше.

— Вид у вас, Маруся, очень изящный. Глядеть на вас просто-таки хорошо, — говорил Вася, любуясь своей партнершей.

— Ну и глядите на здоровье!

— Благодарю за разрешение. Я тут что выразить хотел… Очень чересчур много сейчас женского пола по казенной арматурке ходит. А иная обмундируется: сапоги с набойками, штаны, — и сидит на ней эта самая форма, как на корове галифе, извиняюсь…

Они разговорились. Девушка слушала очень внимательно, широко раскрыв свои большие серые глаза. Потом взглянула вдруг на часы и забеспокоилась:

— Уй! Пол-одиннадцатого… Мне пора. Нет, нет, не надо! Вы оставайтесь.

— Да мне мало радости без вас оставаться.

— А я говорю — нет… Если хотите, приходите завтра сюда.

Так было и на другой день. До половины одиннадцатого Маруся танцевала с Васей Лобачевым, а потом опять решительно заявила, что ей пора уходить, и запретила провожать ее.

Так они встречались каждый вечер в интерклубе. Пока «Роза Люксембург» чинилась после тяжелого похода, Василий подрабатывал шофером в порту. И каждый раз ровно в половине одиннадцатого девушка Маруся покидала клуб. В конце концов эта таинственность начала изводить Васю. Однажды он услышал, как Маруся говорила из будки автомата кому-то по телефону: «Ты сегодня в ночной смене? Так загляни, если будет время, около двенадцати на угол Морской, ладно? Жду».

— Так. Со свиданьицем, значит, — мрачно протянул Вася, дождавшись, когда Маруся выйдет из будки автомата. — Смотрите, не опоздайте! Скоро одиннадцать.

— Это я с подругой сговаривалась.

— И что же? Подходящий парень?

— Кто?

— Вот этот самый, который «подруга»?

— Смешной вы!

— Куда уж смешней! Дурак дураком!

— Василий, милый… Потом, когда вы больше меня узнаете, вы все поймете.

Работа в порту шла всю ночь. Срочно разгружался прибывший караван транспортов. Вася Лобачев работал на пятитонке. Он нарочно проезжал через перекресток на Морской улице. Там он останавливал свою машину, просил грузчиков обождать минуточку и внимательно проглядывал перекресток. Но нигде не видно было Маруси и счастливого Васиного соперника. От ревности и обиды Василий махнул рукой на все правила движения, гнал машину с недозволенной скоростью. И когда на перекрестке светофор долго не открывал ему своего зеленого глаза, он со зла сделал запрещенный левый поворот. В ту же секунду раздался пронзительный милицейский свисток. С фонариком в руке к пятитонке подходил постовой.

— Ну чего такое. Нашел время придирки строить! — начал Василий с профессиональной готовностью к пререканиям.

— Товарищ водитель, почему выезжаете на красный свет? И здесь нет левого поворота. Ваши права?

Но Василий сидел, не шелохнувшись. Он сразу узнал этот грудной девичий голос. В мягком свете северного сияния перед ним стояла Маруся Завалова в полной милицейской форме, в сапогах, с револьвером в кобуре, с сумкой противогаза через плечо… Василий с треском захлопнул дверцу кабины, нажал стартер и сразу перевел тяжелую машину на третью скорость. Сзади отчаянно заливался милицейский свисток.

— Ну и ну! — бормотал про себя Василий, ворочая баранку. Он живо представил себе, как гуляет по Морской улице под ручку со своей Марусей-милиционером, а сзади идут ребята с «Розы» и кричат вдогонку: «Попал Вася, повели! Прощай, друг, пиши письма! Жди передачу!..»

Внезапно в порту завыла тревожная сирена, послышался рокот моторов. Светящиеся столбы прожекторов качнулись в небе. Закричали паровозы на станции. В гавани затрубили пароходные гудки. «Как-кому! Как-кому! Как-кому!» — четко проговорила зенитка.

Два часа длился налет. Северное сияние растворилось в зареве. Тысячами искр лежало зарево и на мостовой, покрытой мелкими осколками стекол, растолченных в хрустальную пыль. Потом объявили отбой. Начало медленно светать. На улицах появились люди. И Василий, садясь в машину, которую он вывел из переулка, где ему пришлось отстаиваться во время бомбежки, услышал, как два шедших мимо моряка говорили между собой:

— На Морской-то тяжелую бросил. Знаешь, на углу, где Маруся стояла.

— Стой, браток, какая Маруся?! — не своим голосом закричал Вася.

— Какая Маруся?.. Ты что, друг, вместе с фугаской с неба упал, что ли? Какая Маруся?.. Мало она, что ли, вашего брата — шоферов — штрафует? Какая Маруся?..

Но Вася уже ничего не слышал. Он яростно вертел ручку остывшего мотора. И как только машина, вздрогнув, заурчала, он впрыгнул в кабину и помчал пятитонку к Марусиному перекрестку. Через десять минут он был там. Резко притормозив, Вася выскочил из машины и не узнал разрушенной улицы… Но в мутном, полном дыма и копоти, тревожном рассвете он разглядел знакомую фигуру в милицейской шинели, и сейчас стоявшую там, где он оставил ее ночью. Значит, жива! Цела!.. Он зашел сзади, тихонько приблизился и робко коснулся рукой отсыревшего сукна милицейской шинели.

— Маруся, — неуверенно начал он, — вы меня, Маруся…

Фигура в шинели резко повернулась, и на Василия уставилось набрякшее лицо с обвисшими усами, похожими на лапшу…

— Что желаете, гражданин?

— Извиняюсь, — не сказал, а скорей выдохнул Василий. — А Маруся как?.. Живая? Она тут стояла…

— Сроду она тут не стояла… — сурово сказал постовой и обиделся. — Пора бы знать, где Маруся стоит. Вас бомби — не бомби, а из башки Марусю никак не выбьешь. Заладили! Уже четвертый спрашивает… Вон на том углу Маруси вашей пост.

Когда Василий подъезжал к Марусиному перекрестку, через улицу переходили английские и американские моряки. Одернув плотно охватывавшие их крепкие фигуры темно-синие рубашки и свитеры, они чинно обходили девушку, и каждый вежливо приветствовал ее:

— О, Ма-Русса… Корошо!

— Маруся, — сказал Василий, — вы меня извините, конечно, что я там в клубе насчет сапог плел. Вам и так хорошо, в этом виде.

А у нее было очень усталое лицо, все в копоти. Она ничего не сказала Васе. Только улыбнулась.

Скоро пришла ей смена. Василий взял ее под руку: она шаталась от утомления. Он посадил девушку в кабину, рядом с собой и повел машину со всей нежностью, на какую способен влюбленный шофер. И она скоро заснула, доверчиво положив голову в милицейской фуражке ему на плечо…

Стоявший у дверей управления порта боцман с «Розы Люксембург», узнав Васю, пробормотал:

— Гляди-ка, Лобачев-то с постовым в обнимку едет. Верно, опять левый поворот сделал. Тю, да то никак Маруся?.. Ай, моряк!.. Кто же это кого забрал — не разбери-поймешь: она его или обратно — он ее?..

НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

Рис. Бор. ЕФИМОВА

Господин полковник фон Пляшке очень боится партизан.

Борис ТИМОФЕЕВ «ГОЛУБЫЕ» ПОСИНЕЛИ»

На Волховском фронте разгромлен «Испанский легион», сформированный из остатков «Голубой дивизии». Значительное число испанских солдат взято в плен.

Сергей СМИРНОВ КОСТЕР

Вера ИНБЕР ВОСКРЕСЕНЬЕ

Неяркое солнце слабо и нежно касалось наших щек. Сидя на скамье маленького углового сквера, у стены полуразрушенного дома, Миша Поляков рассказывал мне:

— Мама, папа, мой младший брат и я — мы приехали в Ленинград из такого города, где не было зоосада. Там были свиньи, кролики, лошади и утки. Но я, конечно, больше всего хотел видеть мамонта с бивнями. И когда я узнал, что мамонтов больше нет и что на свете остались только слоны, я стал думать, как бы их повидать.

И вдруг мы приезжаем в Ленинград и начинаем жить на Зверинской улице. Она называется так потому, что рядом, в зоосаде, живут самые разные звери: индокитайская свинья, бегемот «Красотка», двугорбый верблюд. И, самое главное, слониха Бетти.

Я стал просить маму: «Мама, пойдем к Бетти». Но мама отвечала: «Ты этого не заслужил».

— А ты действительно этого не заслужил? — спросила я Мишу.

Миша замялся, но ответил:

— Действительно. Но это было из-за моего младшего брата. Мой младший брат как раз тогда недавно родился. Он днем спал, а ночью плакал. А я — нет: я ночью спал, а днем плакал. Мама сердилась и говорила: «Хоть бы вы наладились спать и плакать в одно время, а так просто невозможно!» Но я не мог плакать ночью.

— А не плакать днем ты не мог? — спросила я.

Миша покачал головой:

— Нет, я был еще очень маленький. Но все-таки я старался, и мама стала замечать это. И даже папа, хотя он был у нас очень занят: он был доктор.

Один раз мама говорит: «В это воскресенье мы все пойдем в зоосад». В это воскресенье я встал очень рано и приготовился идти. Мы ждали только папу. И вдруг мама говорит: «Мы не пойдем в зоосад. Сегодня началась война, и наш папа уже на войне».

Скоро немцы стали бросать в нас бомбы. И, самое главное, в зоосад. Звери многие страшно испугались и стали разбегаться. Одного соболя потом нашли в оркестре оперного театра. Бизон, бедный, упал в бомбовую воронку, такую глубокую, что она покрыла его всего, вместе с его высокой гривой. А слониху Бетти осколком ранило так сильно, и она так мучилась, что пришлось ее пристрелить. Уж не знаю, когда у нас теперь будет новый слон.

— А твой младший брат тоже любит животных?

— Он их одно время совсем не знал. Прошлой весной увидел в магазине кошку и спрашивает: «Что это такое?» Он ни кошки, ни собаки ни одной тогда не знал.

— Но теперь-то он их знает?

— Теперь у нас кошка и трое котят. Когда начинался обстрел, мы клали их в папин портфель и уходили к соседям: у них квартира на необстрелянную сторону. А кошка идет сама.

— А днем ты еще плачешь когда-нибудь?

— У меня времени нет: я маме помогаю. Она мне говорит: «Расти скорей, ты мой помощник». Но когда она увидела, что мое зимнее пальто на меня не лезет, она расстроилась и сказала: «Ты так растешь, что за тобой не угонишься». Вот видите, как получается: то расти, то не расти.

— Конечно, расти, — посоветовала я. — Твоя мама просто пошутила.

— Вот и я так думаю, — ответил Миша.

— Вырастай скорей. Ты счастливец: тебе предстоит жить на земле, избавленной от ужасов гитлеризма.

Сказавши это, я спохватилась, что передо мной ребенок, что он не поймет меня. Но он прекрасно понял. Его серые с искорками глаза просияли.

— Вот и я так думаю! — воскликнул он. — Я расту, и мой младший брат тоже растет. Он уже окончил ясли и поступил в очаг. Я говорю ему: «Скоро вернется папа. Опять будет воскресенье. Мы все пойдем в зоосад. И никто не будет бояться».

И, увидав эту картину будущего, нарисованную ребенком, я закрыла ослепленные глаза. Мне почудилось, что зимнее солнце, в одно мгновение обежав земной шар, снова показывало весну человечества.

Екатерина ШЕВЕЛЕВА МАСТЕР

Леонид ВЫШЕСЛАВСКИЙ, гвардии капитан ВЕРНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ

В одном из радиообзоров гитлеровский генерал Дитмар сказал, что Советская Армия «грозит нам уничтожением в самом прямом и примитивном смысле этого слова».

В ПЫЛУ БОЯ

Германское радио оповестило своих слушателей: «Наши части с таким ожесточением бросились в бой. что русским удалось их окружить».