Саван для соловья

1

Пять минут спустя Делглиш, переговорив с руководителем лаборатории судебно-медицинской экспертизы и сэром Майлсом Хоннименом, уставился на мрачного, пытавшегося защищаться сержанта Мастерсона.

— Я начинаю понимать, почему в полиции так саркастически относятся к следователям из прокуратуры. Я велел офицеру-криминалисту не отлучаться из спальни, пока мы осмотрим остальные помещения в доме. Почему-то я надеялся, что полицейские способны видеть дальше собственного носа.

Сержант Мастерсон, еще более разозлившийся от сознания справедливости упрека, едва сдерживался. Любую критику он переносил с трудом, а выслушивать подобное от Делглиша было выше его сил. Он вытянулся по струнке, как старый солдат на посту, отлично понимая, что такое показное рвение скорее разозлит, чем смягчит Делглиша, и напустил на себя виноватый и кающийся вид.

— Грисон отличный следователь. Не припомню случая, чтобы он чего-то не заметил. Уж он-то способен видеть дальше собственного носа, сэр.

— У Грисона превосходное зрение, но беда в том, что между его глазами и мозговыми извилинами нет никакой связи. И вот что из этого вышло. Вы все испортили. Теперь ничего уже не поправить. Нам не известно, был ли этот аэрозолевый баллончик в мусорном ведре в то утро, когда обнаружили тело Фоллон. Однако мы его наконец нашли. Кстати, лаборатория располагает внутренними органами. Сэр Майлс заходил около часа назад. Они уже подвергли кое-что из этого спектральному анализу. Теперь, когда им известно, что искать, дело должно пойти быстрее. Нам следует как можно скорее отослать эту жестянку к ним. Но сначала взглянем на нее повнимательней.

И он полез в свой рабочий саквояж за порошком для проявления отпечатков пальцев, приспособлением для напыления и лупой. Сплюснутый маленький баллончик в его осторожных руках потемнел. Но отпечатков пальцев на нем не оказалось, только несколько неопределенных пятен на потертой этикетке.

— Так, — сказал он. — Найдите тех трех сестер, ладно, сержант? Вероятно, они могут знать, откуда взялся этот баллончик. Они живут здесь. Сестра Гиринг находится в гостиной. Две другие должны быть где-то поблизости. Если сестра Брамфет все еще в отделении, то ей придется его покинуть. И если в ближайший час кто-то надумает помереть, то пусть обходится без ее помощи.

— Вы хотите видеть их всех вместе или поодиночке?

— Как получится. Это не имеет значения. Главное — отыщите их. Больше всего я рассчитываю на показания Гиринг. Это она ухаживает за цветами.

Первой появилась именно сестра Гиринг. Она с беззаботным видом вошла в комнату, лицо ее выражало любопытство и привычное спокойствие благополучной хозяйки. Затем ее взгляд застыл на баллончике. Трансформация выражения ее лица произошла столь мгновенно и разительно, что могла показаться едва ли не комичной.

— О нет, — едва не задохнулась она и, прижав руки ко рту, опустилась в кресло напротив Делглиша, смертельно бледная. — Где вы?.. О господи! Неужели вы хотите сказать, что Фоллон отравилась никотином?

— Отравилась или была отравлена. Вы узнаете этот баллончик, сестра Гиринг?

Голос сестры прозвучал едва слышно:

— Разумеется. Это мой… это, случайно, не тот, из которого я опрыскивала розы? Где вы его нашли?

— Неподалеку от дома. Где и когда вы видели его в последний раз?

— Он хранился в белом шкафчике под полкой в оранжерее, слева от двери. Там все мои садовые принадлежности. Я не помню, когда видела его в последний раз.

Она была готова расплакаться; от ее счастливой беззаботности не осталось и следа.

— Право же, это слишком ужасно! Это просто чудовищно! Я не могу даже представить себе такое. Но как, скажите мне на милость, Фоллон могла знать, что отрава хранится там, и воспользоваться ею? Я и сама об этом забыла. Если бы я о пей вспомнила, то пошла бы и проверила, по-прежнему ли она на месте. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь? Она действительно умерла от отравления никотином?

— Пока у нас пет заключения экспертизы, сомнений хоть отбавляй. Но если полагаться на здравый смысл, то все выглядит так, как если бы именно это вещество явилось причиной ее смерти. Когда вы его купили?

— По правде сказать, я даже не помню. Где-то в начале прошлого лета, как раз перед тем, как начинают цвести розы. Кто-нибудь из сестер, возможно, и помнит. Я ухаживаю за большинством растений в нашей оранжерее. Хотя на самом деле никто не поручал мне этого официально. Но я люблю цветы, а остальным до них нет особого дела, так что я стараюсь, как могу. Я разбила небольшую клумбу с розами перед столовой, поэтому мне понадобился никотин, чтобы вывести насекомых. Я купила его в «Блоксхем несэрис» на Винчестер-роуд. Взгляните, адрес отпечатан на этикетке. И хранила в шкафчике в углу оранжереи вместе с остальными садовыми принадлежностями: перчатками, веревками, лейками и прочим инвентарем.

— Вы можете припомнить, когда в последний раз видели никотин?

— Вряд ли. Но я заглядывала в шкафчик в прошлое воскресенье утром, чтобы взять перчатки. В воскресенье у нас была торжественная служба в церкви, поэтому я хотела украсить ее цветами. Я надеялась найти в саду какие-нибудь причудливые ветки, осенние листья и стручки, которые могли бы пригодиться для композиции. Не помню, видела ли я в тот день баллончик, но, думаю, я бы заметила, если бы его не оказалось на месте. Однако я не совсем в этом уверена. Я не пользовалась им уже много месяцев.

— Кто еще знал, что он хранится там?

— Да кто угодно. Я имею в виду, что шкафчик не запирается, поэтому никому не составило бы труда заглянуть в него. Конечно, мне все же следовало запереть его, но кто же думал… видите ли, если кто-то захочет наложить на себя руки, он все равно найдет для этого способ. Я просто в ужасе, но вы не можете обвинить меня в причастности к ее смерти. Нет! Это несправедливо! Она могла воспользоваться чем угодно! Чем угодно!

— Кто?

— Фоллон. Если Фоллон и вправду покончила с собой. О господи, я сама не знаю, что говорю.

— Сестра Фоллон знала о никотине?

— Нет, если только случайно не нашла его в шкафчике. Кому, я уверена, было точно известно о нем, так это Брамфет и Рольф. Они сидели в оранжерее в тот самый момент, когда я ставила аэрозоль с никотином в шкаф. Я подняла его над головой и пошутила насчет того, что у меня теперь достаточно отравы, чтобы кое от кого избавиться, а Брамфет посоветовала мне запереть ее на ключ.

— Но вы этого не сделали?

— Да нет, я просто поставила баллончик в шкафчик. Замка на нем нет, так что я не могла бы этого сделать в любом случае. К тому же на баллончике вполне ясное предупреждение. И ребенку понятно, что это отрава. Разве мне могло прийти в голову, что кто-то собирается покончить с собой. Да и почему никотин? У медсестер достаточно возможностей раздобыть сильнодействующие таблетки. Я ни в чем не виновата. Это несправедливо. В конце концов, дезинфицирующий раствор, который убил Пирс, был не менее смертельным. Но никто никого не обвинял из-за того, что его забыли в туалете. Нельзя же вводить в школе сестер порядки, как в психиатрической клинике. Меня нельзя винить в этом. Люди, которые находятся здесь, считаются совершенно нормальными, а не маниакальными самоубийцами. Я не могу отвечать за это! Не могу!

— Если вы не давали никотин сестре Фоллон, то вы не должны чувствовать себя виноватой. Сестра Рольф сказала что-нибудь, когда вы появились с этой отравой?

— Вряд ли. Она просто оторвала взгляд от своей книги. Но я точно не помню. Я даже не могу вам сказать наверняка, когда это было. Но день был очень солнечным. Я хорошо это запомнила. Думаю, это было где-то в конце мая или начале июня. Может, Рольф помнит, да и Брамфет, определенно, должна помнить.

— Ладно, мы их поспрашиваем. А пока нам стоит заглянуть в ваш шкафчик.

Он отдал баллончик с никотином Мастерсопу, чтобы тот запаковал его и отослал в лабораторию, затем велел сержанту отыскать сестер Брамфет и Рольф и вышел за сестрой Гиринг из комнаты. Она повела его на первый этаж, продолжая протестующе бормотать себе под иос. Они прошли через столовую и остановились перед дверью, ведущей в оранжерею. То, что дверь оказалась запертой, заставило сестру Гиринг прекратить оправдываться.

— Черт! Я об этом совсем забыла. Матрона Решила, что нам следует держать ее на замке, как стемнеет, потому что некоторые из стекол не слишком надежны. Вы помните, как ураган выбил здесь стекло? Она боится, чтобы какой-нибудь бродяга не пробрался внутрь этим путем. Обычно мы оставляем ее открытой допоздна, пока не запираем на ночь все двери. Ключ должен висеть на доске у Рольф в офисе. Подождите здесь. Я мигом.

Она вернулась почти мгновенно и вставила огромный старинный ключ в замок, и они окунулись в тепло наполненной грибковым запахом оранжереи.

Сестра Гиринг безошибочно нашла выключатель, и две длинные люминесцентные лампы под высоким сводчатым потолком, поначалу неуверенно замигав, разразились ярким светом, который выставил на обозрение древесные джунгли во всем их великолепии. Оранжерея представляла собой на редкость впечатляющее зрелище. Делглиш подумал так еще при первом осмотре дома, но сейчас, ослепленный необыкновенно ярким сверканием стекол и зелени вокруг, просто захлопал глазами от удивления. Вокруг причудливо сплетался ветками, тянулся щупальцами лиан и полз корнями настоящий миниатюрный лес, поражавший своей буйной пышностью, а снаружи, в вечернем воздухе повисло его бледное отражение, неподвижное и иллюзорное, простиравшееся в зеленую бесконечность.

Некоторые из растений выглядели так, словно росли в оранжерее с момента ее постройки. Похожие на взрослые миниатюрные пальмы, они распрямлялись из причудливых ваз в разные стороны, образуя под стеклянной крышей висячий балдахин из блестящих зеленых листьев. Другие, еще более экзотичные, выбрасывали пышную листву из своих узловатых, будто шрамами изрезаниых трубчатых стволов или, словно гигантские кактусы, тянулись вверх каучуковыми губами, жадными и похотливыми, чтобы всасывать в себя влажный воздух. А между ними рассеивали зеленую тень папоротники, чьи изящные расчлененные листья колыхало волнами воздуха из распахнувшейся двери. По сторонам большого помещения тянулись белые полки, на которых стояли горшки с куда более домашними и миролюбивыми растениями, вверенными заботам сестры Гиринг — красными, розовыми и белыми хризантемами и африканскими фиалками. Оранжерея должна была вызывать в памяти умильную картину викторианской идиллии, где под сенью пальм тайком шептались влюбленные. Но для Делглиша любой уголок Найтиигейл-Хаус таил в себе давящую атмосферу зла; казалось, каждое растение здесь старается урвать свою долю отравленного воздуха.

Мейвис Гиринг направилась прямо к выкрашенному белой краской низенькому деревянному шкафчику, втиснутому под полку у стены слева от входной двери и едва заметному за занавесью из свисавших листьев папоротника. У него имелась несуразно малых размеров дверца, снабженная маленькой ручкой, и не было замка. Им пришлось опуститься на колени, чтобы заглянуть внутрь. Но, несмотря на то что верхний флуоресцентный свет заливал все вокруг неприятным, ослепляющим светом, внутренность шкафчика оставалась в полумраке, еще более усугублявшемся отбрасываемой их головами тенью. Делглиш включил свой фонарик. Его лучи высветили привычные атрибуты любого садовода. Он мысленно составил их список: мотки зеленой бечевки, пара леек, небольшой пульверизатор, пакетики с семенами, некоторые из которых открывали и, частично использовав, закатали до половины, небольшой пластиковый мешок с компостом и еще один с каким-то садовым удобрением, около дюжины цветочных горшков различных размеров, маленькая стопка подносиков для семян, секатор, совок и небольшие грабли, растрепанная стопка книг по садоводству с испачканными и помятыми обложками, несколько ваз для цветов и клубки перепутанной проволоки.

Мейвис Гиринг указала на пустое место в дальнем углу:

— Вот там он и стоял. Я засунула его подальше. Он никого не мог бы ввести в искушение. Его нельзя было заметить, если просто открыть дверцу. Он был надежно припрятан. Посмотрите, там пусто — видите, он хранился вон там.

Она говорила так уверенно и с такой настойчивостью, как если бы пустое место снимало с нее всякую ответственность. Затем ее голос изменился. Он упал па топ ниже, став умоляющим, как у самодеятельной актрисы, игравшей сцену обольщения.

— Я понимаю, это выглядит ужасно. В первый раз, когда умерла Пирс, я отвечала за демонстрацию искусственного кормления. А теперь еще это. Но я не прикасалась к отраве с прошлого лета. Клянусь вам! Я знаю, кое-кто из них мне не поверит. Они будут только рады — да, рады! — и испытают облегчение, если подозрение падет на меня и Лена. Это доставит им удовлетворение. Ведь они завидуют мне. Они всегда мне завидовали. Это потому, что у меня есть мужчина, а у них нет. Но вы же верите мне, правда? Вы должны мне верить!

Ее слова звучали одновременно патетически и умоляюще. Она прижалась к его плечу, и они стояли теперь на коленях рядышком, словно грешники в церкви, выпрашивающие милость. Он чувствовал на щеке ее дыхание. Ее правая рука с нервно дрожащими пальцами поползла к его.

Но тут их прервали. От двери послышался невозмутимый голос сестры Рольф:

— Сержант сказал мне, что я найду вас здесь. Надеюсь, я вам не помешала?

Делглиш почувствовал, как давление на его плечи мгновенно ослабло, и сестра Гиринг неуклюже поднялась с колеи. Затем, более медленно, встал и он. Он не выглядел растерянным или виноватым и нимало не сожалел, что мисс Рольф выбрала для своего появления именно этот момент.

Сестра Гиринг пустилась в объяснения:

— Все дело в баллончике для опрыскивания роз. В нем содержится никотин. Должно быть, Фоллои отравилась им. Я чувствую себя просто ужасно, но откуда мне было знать? Старший инспектор нашел баллончик.

Она повернулась к Делглишу:

— Вы не сказали — где?

— Нет, — согласился Делглиш. — Я не сказал где. — Затем он обратился к мисс Рольф: — Вы знали, что отрава хранится в шкафчике?

— Да, я видела, как сестра Гиринг ставила ее туда прошлым летом.

— Однако вы мне этого не говорили.

— Я ни разу не вспомнила о ней. Мне и в голову не приходило, что Фоллои могла отравиться никотином. Но ведь мы еще не знаем наверняка, приняла ли она его.

— Нет, пока не получим результаты токсикологической экспертизы.

— И даже тогда, старший инспектор, можете ли вы с уверенностью сказать, что никотин был именно из этого баллончика? Ведь в больнигде есть и другие его источники. Это было бы опрометчиво.

— Разумеется, хотя мне это кажется весьма маловероятным. Но лаборатория судебной экспертизы сможет это определить. В аэрозоле никотин был смешан в определенных пропорциях с другими ингредиентами. Это можно будет вычислить с помощью спектрального анализа.

Она пожала плечами:

— Отлично. Тогда все и прояснится.

— Что ты имеешь в виду под другими источниками никотина? — непроизвольно вырвалось у Мейвис Гиринг. — На кого ты хочешь навести тень? Насколько мне известно, никотин не употребляется в фармакологии. К тому же Лен ушел из Найтингейл-Хаус еще до того, как Фоллон умерла.

— Я вовсе не пытаюсь обвинить Леонарда Морриса. Но не забывай, он был в доме в то время, когда они обе умерли, к тому же он присутствовал в оранжерее, когда ты ставила этот я баллончик в шкаф. Так что он такой же подозреваемый, как и все мы.

— Мистер Моррис был с вами, когда вы покупали никотин?

— Ну… в общем, да. Я об этом совсем забыла, а то бы непременно сказала вам. В тот день после обеда мы выходили вместе, и он вернулся сюда, чтобы выпить чаю.

Она сердито повернулась к сестре Рольф:

— Говорю тебе, что Лен тут ни при чем вовсе! Он едва был знаком с Пирс, а также с Фоллон. Между ним и Пирс ничего не было!

— Я и не утверждала, что она имела что-либо с кем бы то ни было. Я не знаю, пытаешься ли ты внушить мистеру Делглишу какую-то мысль, но мне ты кое-что определенно внушаешь.

Лицо сестры Гиринг приняло страдальческое выражение. Застонав, она начала качать головой из стороны в сторону, словно отчаянно искала сочувствия или опоры. В зеленом свете оранжереи ее смертельно бледное лицо казалось едва ли не сюрреалистичным.

Сестра Рольф неприязненно посмотрела на старшего инспектора и, повернувшись к своей коллеге, неожиданно ласково заговорила:

— Послушай, Гиринг, я так обо всем сожалею. Разумеется, у меня и в мыслях не было обвинять Леонарда Морриса или тебя. Но тот факт, что он был здесь, в любом случае вышел бы наружу. Не позволяй полиции расстраивать себя. Просто они так работают. Я не думаю, что старшему инспектору так уж хочется, чтобы, черт побери, ты, я или, скажем, Брамфет оказались убийцей Пирс или Фоллон, если только он сможет доказать, что это сделал кто-то другой. Поэтому позволь им заниматься своим расследованием. Отвечай на его вопросы и постарайся оставаться спокойной. Почему бы нам не заняться своим делом и не предоставить полиции заниматься своим?

Мейвис Гиринг, словно ободренный ребенок, согласно кивнула:

— Но это так ужасно!

— Разумеется, это ужасно! Но должно же это когда-нибудь кончиться. А пока, если тебе необходимо довериться кому-то, найди себе адвоката, психотерапевта или священника. По крайней мере, ты сможешь всегда быть уверенной, что они на твоей стороне.

Встревоженные глаза Мейвис Гиринг перешли с Делглиша на Рольф. Она напоминала ребенка, который никак не мог решить, кого же ему слушаться. Затем обе женщины незаметно придвинулись друг к другу и уставились на Делглиша, сестра Гиринг с непонятным упреком, а сестра Рольф с натянутой улыбкой удовлетворенной женщины, которая только что успешно избавилась от очередного источника беспокойства.

2

В следующий момент Делглиш услышал звуки приближающихся шагов. Кто-то шел через столовую. Он повернулся к двери в надежде, что это сестра Брамфет, наконец явившаяся для его расспросов. Дверь оранжереи распахнулась, но вместо ее приземистой плотной фигуры он увидел высокого мужчину без головного убора с марлевой повязкой на левом глазу, одетого в перетянутый на талии плащ.

— Что с вами со всеми случилось? Эта место похоже на морг, — раздраженно заговорил он с порога. Никто не успел сказать и слова, как мисс Гиринг протянула к нему руки и бросилась навстречу. Делглиш с интересом наблюдал, как тот, нахмурившись, непроизвольно отпрянул назад.

— Лен, что с тобой? Ты ранен? Ты мне ничего не говорил! Я думала, что у тебя обострение язвы. Ты мне не сказал, что разбил голову!

— Это и был приступ язвы. Но все лишь усугубилось.

Он обратился непосредственно к Делглишу:

— Вы, должно быть, старший инспектор Делглиш из Скотленд-Ярда. Мисс Гиринг сообщила мне, что вы хотели меня видеть. Я направляюсь в свой кабинет, где практикую, но на полчаса я в вашем распоряжении.

Однако сестра Гиринг не унималась: — Но ты даже не упомянул о несчастном случае! Как это произошло? Почему ты мне ничего не сказал, когда я тебе звонила?

— Потому что нам надо было обсудить другие вопросы, к тому же я не хотел, чтобы ты делала из мухи слона.

Он стряхнул вцепившуюся в него руку Гиринг и уселся в плетеное кресло. Обе женщины и Делглиш приблизились к нему. В оранжерее повисла тишина. Делглишу пришлось пересмотреть свое предвзятое представление о любовнике мисс Гиринг. Рассевшийся перед ним мужчина в поношенном плаще, с перевязанным глазом и разбитым лицом, говоривший таким раздраженным, саркастическим тоном, казалось, должен был выглядеть попросту смешным. Однако он производил необычайно глубокое впечатление. Сестра Рольф по какой-то причине изобразила его маленьким человечком, возбудимым и слабым, легко поддающимся запугиванию. Однако в нем чувствовалась некая внутренняя сила. Возможно, он просто старался не слишком демонстрировать ее; возможно, страдал от затаенной обиды, порожденной неудачей или отсутствием популярности. Но, определенно, это была не аморфная личность, которую можно было бы игнорировать.

— Когда вы узнали, что Джозефина Фоллон умерла? — спросил Делглиш.

— Сегодня утром после девяти тридцати, сразу же, как позвонил к себе в фармакологическое отделение, чтобы сообщить, что я не смогу прийти. Меня известил об этом мой помощник. Полагаю, к тому моменту эта новость распространилась уже по всей больнице.

— Как вы отреагировали на эту новость?

— Отреагировал? Я почти не знал девушку. Удивился, наверное. Две смерти в одном и том же доме и так близко по времени; по меньшей мере, это выглядит странно. На самом деле, это просто шокирующе. Да, можно сказать, что я был шокирован.

Он отвечал так, словно был важным политическим деятелем, который снисходительно давал свою оценку событий зеленому репортеру.

— Но вы не связали между собой эти две» смерти?

— Не в тот момент. Мой помощник сообщил, что еще один «соловей» (мы называем студенток соловьями, когда они проходят здесь обучение, Джо Фоллон, найдена мертвой. Я спросил о причине смерти, и мне сказали, что она умерла от сердечного приступа, вызванного осложнением после гриппа. Я думал, это была естественная смерть. Полагаю, именно так все и считали поначалу.

— А когда вы изменили свое мнение?

— Наверное, после того, как мисс Гиринг позвонила мне часом позже и сообщила, что вы находитесь здесь.

Итак, сестра Гиринг позвонила Моррису домой. Должно быть, он ей очень срочно понадобился, чтобы так рисковать. Может, она хотела предупредить его, согласовать свои показания? Но пока Делглиш размышлял о том, какое извинение, если таковое прозвучало, она придумала для миссис Моррис, фармаколог ответил на не высказанный им вопрос:

— Мисс Гиринг обычно не звонит мне домой. Ей хорошо известно, что я предпочитаю строго разделять свои профессиональные и личные интересы. Но она, естественно, была обеспокоена состоянием моего здоровья, когда после завтрака позвонила в лабораторию и узнала, что я не пришел на работу. Видите ли, я страдаю дуоденальной язвой.

— Но ваша жена, несомненно, смогла успокоить ее.

Он ответил совершенно спокойно, лишь наградив неприязненным взглядом сестру Рольф, которая ретировалась в задние ряды стоявшей перед ним группы.

— По пятницам моя жена увозит детей к своей матери па весь день.

О чем, несомненно, Мейвис Гиринг хорошо известно. Так что у них хватило времени сговориться друг с другом, продумать свои показания. Но если они состряпали себе алиби, то почему решили перенести его именно па полночь? Потому что по какой-то причине с самого начала знали, что Фоллоп умерла в это время? Или просто, будучи хорошо осведомлены о ее привычках, решили, что это самое подходящее время? Только убийца — а может, и не только он — мог точно знать, когда умерла Фоллон. Скорее всего, это произошло до полуночи. А может, и не ранее двух тридцати. Даже Майлс Хоннимен с его тридцатилетним опытом работы в лаборатории судебной экспертизы не смог определить точное время смерти. Единственное, что досконально известно, так это то, что Фоллон мертва и что умерла она почти мгновенно после того, как выпила виски. Но когда именно это случилось? Поднявшись в свою спальню, она имела обыкновение налить себе ночную порцию виски перед сном. Но никто не признавался в том, что видел ее после того, как она ушла из сестринской гостиной. Фоллон вполне могла быть еще живой, когда сестра Брамфет и близняшки Бэрт видели свет сквозь замочную скважину в ее двери сразу же после двух. Но если она была жива в это время, то что же она делала между полуночью и двумя часами? Делглиш постарался сконцентрировать свое внимание на тех, кто имел доступ в Найтиигейл-Хаус.

Предположим, что Фоллон выходила из дому в ту ночь, скажем на свидание. Или не стала торопиться со своим виски и ломтиком лимона, потому что ждала посетителя. Парадный и черный ход Найтингейл-Хаус утром оставались запертыми. Но у Фоллон была возможность впустить своего гостя в любой момент до двух и запереть за ним дверь.

Однако Мейвис Гиринг никак не могла успокоиться из-за подбитого глаза и украшенного синяками лица ее возлюбленного:

— Когда это случилось с тобой, Лен? Ты должен был сказать мне об этом. Ты упал с велосипеда?

Сестра Рольф издала ехидный смешок. Леонард Моррис, наградив ее уничтожающим взглядом, повернулся к сестре Гиринг:

— Если хочешь знать, именно с него. Это произошло после того, как я расстался с тобой вчера ночью. Прямо на дороге лежал поваленный ветром здоровенный вяз, и я врезался в него.

Сестра Рольф заговорила впервые за это время:

— Но разве фары вашего велосипеда не осветили его?

— Фары моего велосипеда, сестра Рольф, естественным образом направлены на дорогу. Я видел ствол дерева. Но я не разглядел в темноте торчащих в разные стороны веток. Мне просто повезло, что я не лишился глаза.

Сестра Гиринг, как этого и следовало ожидать, страдальчески охнула.

— Когда это случилось? —~ спросил Делглиш.

— Я же сказал вам. Вчера ночью, после того, как я уехал из Найтингейл-Хаус. А, понимаю! Вы хотите знать точное время? Совершенно случайно я могу на это ответить. Я со всего размах; грохнулся с велосипеда, поэтому испугался, что разбил часы. К счастью, они остались целы. Их стрелки показывали точно 12.17.

— А на ветках не было никакого предупреждающего знака — белого шарфа или чего-нибудь в этом роде?

— Разумеется, нет, инспектор. Если бы он был, то я наверняка не налетел бы на них.

— Если он был привязан достаточно высоко, вы могли его просто не заметить.

— Там нечего было замечать. После того как я поднял свой велосипед и немного пришел в себя, я внимательно осмотрел дерево. Поначалу я надеялся, что смогу освободить хотя бы часть дороги. Однако это оказалось невозможным. Тут понадобился бы трактор или лебедка. Но в 12.17 на этом дереве не было никакого предупреждающего белого шарфа.

— Мистер Моррис, — обратился к нему Делглиш, — полагаю, нам пора поговорить с глазу на глаз.

Однако у дверей комнаты, предназначенной для опроса свидетелей, его поджидала сестра Брамфет. Не успел Делглиш сказать хотя бы слово, как она набросилась на него с упреками:

— Мне было велено встретиться с вами в этой комнате. Оставив свои обязанности, я поспешила сюда. Когда я пришла, мне сообщили, что вас нет на месте, и просили зайти в оранжерею. Но я не собираюсь гоняться за вами по всему Найтингейл-Хаус. Если вы хотели меня видеть, то я могу уделить вам полчаса — но только прямо сейчас.

— Мисс Брамфет, — оборвал ее Делглиш, — ваше поведение внушает мне подозрение, что именно вы и убили этих девушек. Что вполне может оказаться правдой. Я буду просто вынужден прийти к подобному заключению. А пока умерьте свой пыл против представителей властей и подождите, пока я смогу вас принять. Я сделаю это сразу же, как только переговорю с мистером Моррисом. Можете подождать меня здесь у дверей кабинета или у себя в комнате, как вам будет угодно. Но я жду вас через полчаса и тоже, заметьте, не собираюсь гоняться за вами по всему дому.

Он никак не ожидал, что она так отреагирует на его грубость. Ее реакция оказалась совершенно неожиданной. Глаза за толстыми стеклами очков заморгали и стали мягче. Лицо расплылось в гримасе, и она согласно кивнула, словно наконец-то добилась понимания у самой способной из своих учениц.

— Я подожду здесь. — Она опустилась на стоящий рядом с дверями кабинета стул, затем кивнула в сторону Морриса, — И на вашем месте я не позволяла бы ему брать инициативу на себя. В противном случае вам вряд ли посчастливится закончить беседу за полчаса!

3

Но их беседа заняла даже менее получаса. Первые несколько минут ушли на то, чтобы Моррис устроился поудобней. Он снял свой поношенный плащ, встряхнул и, проведя ладонью по ткани, словно желая избавиться от каким-то образом подхваченной в Найтингейл-Хаус инфекции, с величайшей осторожностью перекинул его через спинку своего стула. Затем уселся напротив Делглиша и заговорил первым:

— Пожалуйста, не заваливайте меня вопросами, инспектор. Я терпеть не могу допросов. Я предпочел бы изложить вам события с собственной точки зрения. Вам не следует беспокоиться о точности моих показаний. Вряд ли я стал бы главным фармакологом такой престижной больницы, если бы не обладал способностью обращать внимание па детали и запоминать факты.

— Тогда не могли бы вы изложить мне некоторые факты, начиная, пожалуй, с ваших перемещений минувшей ночью, — сухо попросил Делглиш.

Словно не слыша этого замечания, Моррис продолжил:

— Последние шесть лет мисс Гирииг одаривает меня привилегией считаться ее другом. Не сомневаюсь, что некоторые местные обитатели, особенно женщины Найтингейл-Хаус, дают собственную интерпретацию нашим отношениям. Этого следовало ожидать. Когда вас окружает компания из старых дев не слишком юного возраста, которые живут вместе, то ревности на сексуальной почве не избежать.

— Мистер Моррис, — едва ли не ласково прервал его Делглиш, — я здесь не для того, чтобы выслушивать о ваших с мисс Гирииг отношениях, а также о ее взаимоотношениях со своими коллегами. Правда, если они имеют отношение к убийствам этих двух девушек, тогда другое дело. В противном случае оставим ваши любительские изыскания в области психологии и перейдем к относящимся к делу фактам.

— Мои отношения с мисс Гиринг представляют интерес для ваших расспросов, поскольку именно они явились причиной моего визита в Найтиигейл-Хаус в то время, когда произошли убийства сестры Пирс и сестры Фоллон.

— Хорошо, тогда расскажите мне об этих двух случаях.

— Первый раз это было тем утром, когда умерла сестра Пирс. Вам, несомненно, известны детали. Разумеется, я доложил о своем визите инспектору Бейли, поскольку он развесил на всех больничных досках объявления с просьбой сообщить имена всех тех, кто побывал в Найтингейл-Хаус в утро смерти сестры Пирс. — Моррис откашлялся. — Но я не возражаю повторить все еще раз. Я заехал сюда по Дороге в фармакологическое отделение, чтобы оставить сестре Гиринг записку. Это была открытка с пожеланием удачи, какие обычно посылают друзьям накануне важного события. Я знал, что мисс Гиринг должна была проводить первые демонстрационные занятия в этот день — на самом деле первые демонстрационные занятия этой школы, поскольку сестра Мэннингс, помощница мисс Рольф, заболела гриппом. Естественно, мисс Гиринг нервничала, учитывая тот факт, что на демонстрации должен был присутствовать главный инспектор по надзору за учебными заведениями для медсестер. К сожалению, я пропустил последнюю вечернюю почту. А мне хотелось, чтобы она получила мою открытку до того, как отправится в демонстрационный зал, поэтому я решил опустить послание в щель для корреспонденции на ее двери сам. Я отправился на работу намного раньше обычного и был в Найтипгейл-Хаус чуть позже восьми, затем почти сразу же покинул его. Я никого не видел. Очевидно, сотрудники и студентки еще завтракали. Разумеется, я не входил в демонстрационный зал. Я как-то не горю желанием привлекать внимание к своей персоне. Я просто опустил открытку в конверте в дверную прорезь и удалился. Это была довольно забавная открытка. На ней изображались две малиновки, самец положил у ног самки слова «Счастья и удачи!», составленные в виде червячков. Возможно, мисс Гиринг сохранила эту открытку; она питает слабость к подобного рода чепухе. Разумеется, она вам ее покажет, если вы попросите. Открытка должна подтвердить мой рассказ о том, что я делал тем утром в Найтингейл-Хаус,

— Я уже видел эту открытку, — мрачно заявил Делглиш. — Вам было известно, чему посвящена демонстрация?

— Я знал, что темой будет искусственное кормление, но я не знал, что сестра Фоллон больна и что кто-то другой будет играть роль пациентки вместо нее.

— Вы можете объяснить, как едкое вещество могло попасть в аппарат для искусственного кормления?

— Вы меня опережаете. Я как раз намеревался сам рассказать об этом. Понятия не имею. Наиболее вероятное объяснение — это то, что кто-то решил разыграть дурацкую шутку, не давая себе отчета в том, что результат может оказаться фатальным. Если не это, тогда — несчастный случай. Подобные прецеденты уже имели место. Всего три года назад в родильном отделении больницы — по счастью, не нашей — был отравлен новорожденный младенец,,когда бутылочку с дезинфицирующим раствором перепутали с молоком. Я не могу объяснить, как мог несчастный случай произойти здесь или кто в Найтингейл-Хаус оказался настолько циничным и безмозглым, чтобы решить, будто, подмешав едкое вещество в молоко, можно кого-нибудь позабавить.

Он замолчал, ожидая очередного вопроса Делглиша, но, встретив лишь вопросительный взгляд, продолжил:

— Это то, что касается смерти сестры Пирс. Здесь я вам больше ничем не могу помочь. А вот в случае с сестрой Фоллон дело обстоит немного иначе.

— Вы что-то видели вчера ночью? Что-то произошло на ваших глазах?

Он резко ответил:

— Это не имеет ничего общего с тем, что произошло прошлой ночью, инспектор. Мисс Гиринг уже рассказала вам все о событиях той ночи. Мы никого не видели. Мы покинули ее комнату сразу же после двенадцати и вышли на улицу, спустившись по черной лестнице мимо квартиры мисс Тейлор. Я вытащил свой велосипед из кустов неподалеку от дома — не вижу причины, почему мой визит должен быть известен каждой зловредной старой деве в округе, — и мы прошли вместе по дороге до первого поворота. Затем попрощались, и я проводил мисс Гиринг обратно к черному ходу в дом. Она оставила его открытым. Потом я наконец поехал к себе и, как уже вам говорил, налетел на поваленный вяз в 12.17. Если после моего падения кто-то прошелся по этой дороге и оставил на ветке белый шарф, могу лишь сказать, что я его не видел. Если он ехал на машине, то она, скорее всего, была припаркована с другой стороны Найтингейл-Хаус, поскольку никакой машины я тоже не видел.

Наступила очередная пауза. Делглиш не шелохнулся, и только Мастерсои, с хрустом переворачивая листок блокнота, позволил себе обреченно вздохнуть.

— Нет, инспектор, событие, к которому я имел отношение, случилось прошлой весной, когда группа студенток, в которой была и сестра Фоллон, проходила второй год обучения. Как уже повелось, я читал им лекцию о ядовитых веществах. Когда я закончил, все студентки, кроме сестры Фоллон, собрали свои книги и вышли из зала. Она подошла к моему столу и спросила, как называется яд, который мог бы убить мгновенно и безболезненно и был бы доступен любому человеку. Вопрос показался мне довольно странным, но я не видел причины, почему мне не следовало отвечать па него. Мне и в голову не пришло, что он мог иметь к ней какое-то отношение, к тому же такого рода информацию она могла легко найти в книге по фармакологии или судебной медицине в нашей больничной библиотеке.

— И что же вы ей тогда ответили, мистер Моррис? — спросил Делглиш.

— Я ответил ей, что одним из таких ядов считается никотин, который можно без проблем получить из обыкновенного аэрозолевого баллончика для опрыскивания роз.

Говорит он правду или лжет? Кто знает? Делглиш льстил себя надеждой, что в состоянии определить, лжет ли подозреваемый, — но только не этот. Даже если Моррис все это выдумал, то кто докажет обратное? А если это ложь, то цель ее очевидна — внушить ему мысль, будто Джозефина Фоллон покончила жизнь самоубийством. И делает ои это по той простой причине, что хочет отвести подозрения от сестры Гирииг. Как ни забавно, но он ее любит. Этот немного нелепый педантичный мужчина и эта глупая, немолодая и манерная женщина любят друг друга. А что тут странного? Кто сказал, что любовь — прерогатива молодых и красивых? Однако в любом расследовании это создает определенные трудности — эти чувства могут вызывать жалость, сочувствие или даже смех, в зависимости от случая, но ими никогда нельзя пренебрегать. Инспектор Бейли — он знал это по первому делу — не поверил в сентиментальную историю с открыткой. По его мнению, это был дурацкий мальчишеский поступок, к тому же совершенно не вязавшийся с характером мистера Морриса; поэтому он в него не поверил. Но Делглиш придерживался другого мнения. Он представлял себе, как одинокий Моррис неуклюже едет на велосипеде навестить свою возлюбленную; оборачиваясь по сторонам, он прячет велосипед в кустах за Найтингейл-Хаус; потом холодной январской ночью они медленно прогуливаются вместе, пытаясь оттянуть минуту прощания; и вот теперь он странно, однако настойчиво пытается защитить женщину, которую любит. И его последнее заявление, не важно, правда оно или ложь, лучшее тому доказательство. А если изложенное им — выдумка, то она послужит серьезным аргументом для тех, кто предпочел бы верить, будто Джозефина Фоллон сама наложила на себя руки. И он будет на этом настаивать. Он гордо посмотрел на Делглиша уверенным взглядом прорицателя, которому не страшен скепсис противника.

— Хорошо, — вздохнул Делглиш, — Не будем тратить время на размышления. Давайте снова вернемся к вашим перемещениям той ночью.

4

Сестра Брамфет, верная своему обещанию, терпеливо ожидала за дверью, когда Мастерсон выпроводил Леонарда Морриса в коридор. Но от прежней ее уступчивости не осталось и следа, и она уселась перед Делглишем с таким видом, словно собиралась биться не на жизнь, а на смерть. Под ее властным взглядом матроны он чувствовал себя не лучше неспособной студентки начального курса медсестер, прибывшей на практику в отделение частной больницы; в его мозгу вдруг живо всплыло воспоминание о другом взгляде, еще более уничтожающем и до боли знакомом. Он мысленно проследил источник неожиданно возникшего страха. Таким же испепеляющим взглядом смотрела на него однажды директриса его начальной школы, заставляя восьмилетнего, тоскующего но дому мальчика чувствовать себя полным ничтожеством и так же бояться ее. Ему потребовалось время, чтобы сделать над собой усилие и встретить этот взгляд.

Впервые Делглишу представилась возможность разглядеть сестру Брамфет поближе. У нее было малопривлекательное и тем не менее весьма примечательное лицо.

Сквозь очки в металлической оправе, перемычка которых съехала на кончик толстого мясистого носа, смотрели маленькие, сверлящие насквозь глазки. Коротко постриженные и завитые седые волосы стального цвета обрамляли пухлое лицо с одутловатыми щеками и упрямым подбородком. Элегантный гофрированный чепец, который на Мейвис Гирииг выглядел как изящный головной убор с кружевной оборкой и даже гермафродичное лицо Хильды Рольф делал более привлекательным, был низко нахлобучен по самые брови сестры Брамфет, напоминая собой круглый пирог с ободком из неаппетитно потрескавшейся корки. Уберите этот символ власти с ее головы и замените его уродливой фетровой шляпкой, прикройте больничное платье бесформенным одеянием какого-нибудь бурого цвета — и перед вами настоящий прототип немолодой домохозяйки из пригорода, которая, слоняясь по супермаркету с бесформенной сумкой, придирчиво подбирает недельный запас продуктов. И тем не менее перед Делглишем сидела самая лучшая медсестра клиники доктора Джона Карпендера, которая когда-либо у него была. К тому же — ближайшая подруга Мэри Тейлор, что казалось еще более удивительным.

Опережая его первый вопрос, она произнесла;

— Медсестра Фоллон покончила жизнь самоубийством. Сначала отравила Пирс, а потом и себя. Это Фоллон убила Пирс. Я наверняка знаю, что это сделала она. Так почему бы вам не прекратить беспокоить Матрону и мешать больнице спокойно работать? Вы теперь уже никому не поможете. Они обе мертвы.

Произнесенные властным, бередящим память и сбивающим с толку тоном, ее слова походили на приказ. Ответ Делглиша прозвучал неожиданно резко. Вот чертова перечница! Он не позволит запугивать себя.

— Если вы знаете это наверняка, то у вас должны иметься доказательства. А все, что вам известно, сестра, вы должны сообщить мне. Я ищу убийцу, а не воришку, укравшего подкладное судно. Вы обязаны предоставить мне все имеющиеся у вас доказательства.

Опа засмеялась резким, режущим слух, неприятным смехом:

— Доказательства! Их нельзя назвать доказательствами. Но я знаю!

— Сестра Фоллон разговаривала с вами, когда проходила практику в вашем отделении? Она походила па сумасшедшую?

Все это не более чем догадка. Сестра Брамфет презрительно фыркнула:

— Даже будь она таковой, то и тогда в мои обязанности не входило бы доносить вам об этом. То, о чем говорит пациент, находящийся в крайнем возбуждении, не может являться предметом сплетен окружающих. По крайней мере, не в моем отделении. Это не доказательства. Просто примите на веру то, что я вам говорю, и прекратите всю эту возню. Фоллон убила Пирс. А почему, выдумаете, она вернулась тем утром в Найтингейл-Хаус с температурой под сорок? Почему она отказалась давать какие бы то ни было объяснения полиции? Фоллон отравила Пирс. Вы, мужчины, любите усложнять все на свете. А на деле все обстоит гораздо проще. Фоллон отравила Пирс, и, можете не сомневаться, причины на это у нее имелись.

— Но ведь нет убедительного повода для убийства. И даже если Пирс отравила Фоллон, то я сомневаюсь, что она покончила с собой. Разумеется, ваши коллеги сообщили вам об аэрозольном баллончике для опрыскивания роз. Не забывайте, что Фоллон не появлялась в Найтингейл-Хаус все то время, пока баллончик с никотином хранился в шкафчике в оранжерее. Ее группа не была здесь с прошлой весны, а сестра Гиринг купила отраву для опрыскивания роз только летом. Сестра Фоллон заболела как раз накануне того дня, когда ее группа начала занятия, и не возвращалась в Найтиигейл-Хаус до того злополучного вечера, когда ее отравили. Как вы объясните тот факт, что ей было известно, где можно найти никотин?

Сестра Брамфет неожиданно растерялась. На какое-то время воцарилось молчание. Пока она собиралась с мыслями, Делглиш терпеливо ждал. Потом она запальчиво произнесла:

— Я не знаю, как она добралась до него. Это уж по вашей части. Но у меня нет сомнений, что она его взяла.

— А вы знали, где хранился никотин?

— Нет. Я не имею никакого отношения к оранжерее. В свои выходные дни я предпочитаю покидать больницу. Я обычно играю в гольф с Матроной, или же мы отправляемся покататься. Наш досуг мы всегда стараемся проводить вместе.

В ее голосе звучали горделивые нотки. Она даже не пыталась скрыть свое самодовольство. Что она хочет внушить ему этим? Что она любимица Матроны и что с ней надлежит обходиться с особой деликатностью?

— А вы, случайно, не находились в оранжерее тем летним вечером, когда сестра Гиринг купила никотин? — задал вопрос Делглиш.

— Я не помню.

— Полагаю, вам следует вспомнить, сестра. Это не так уж и трудно. Ведь другие сестры помнят это хорошо.

— Если они так говорят, то я, вероятно, была там.

— Сестра Гиринг утверждает, что она показала вам баллончик и шутливо заметила, что теперь может несколькими каплями отравить всю школу. Вы велели ей не дурачиться и спрятать баллончик как можно надежнее. Теперь вы припоминаете?

— Это шутка вполне в духе сестры Гиринг, по я посоветовала ей быть поосторожней. Жаль, что она меня не послушалась.

— Вы слишком спокойно восприняли смерть этих девушек, сестра.

— Я привыкла воспринимать любую смерть спокойно. В противном случае я не могла бы выполнять свою работу. В больнице все время имеешь дело со смертью. Возможно, и сейчас в моем отделении кто-то умер, как это случилось вчера!

Теперь она говорила с неожиданной страстью, как бы яростно протестуя против того, чтобы кто-то смел касаться грязными руками любого, вверенного ее опеке. Делглиш нашел эту внезапную перемену неестественной. Это было все равно как если бы в этом толстом, некрасивом теле вдруг проснулся темперамент страстной и непредсказуемой примадонны. В следующий момент невыразительные глазки за толстыми линзами цепко впились в него, упрямый рот недовольно сжался в гримасу. Затем неожиданно произошла метаморфоза. Глаза вспыхнули гневом, лицо покраснело от негодования. Делглиша на какое-то мгновение опалило жаром той пламенной любви собственницы, которой она окружала всех, о ком ей приходилось заботиться. Перед ним была женщина, с виду ничем не примечательная, которая всю свою жизнь посвятила беззаветному служению единственной цели. И если, не дай бог, что-то — или кто-то — воспротивился бы тому, что она рассматривала как величайшее благо, то как далеко зашла бы она в своей одержимости? Делглиш считал ее недалекой. Но убийцы зачастую не блещут умом. Да и можно ли считать эти убийства, со всей их сложностью исполнения, делом рук умной женщины? Бутылку с дезинфицирующим раствором почти сразу же обнаружили; баллончик с никотином теперь тоже у них в руках. Не говорят ли они о внезапном, неконтролируемом порыве, о необдуманном, первом попавшемся под руку средстве достижения цели? Разумеется, здесь, в больнице, подходящие средства всегда под рукой.

Сверлящие насквозь глазки отвечали ему глубокой неприязнью. Сама процедура допроса воспринималась сестрой Брамфет как оскорбление. Бесполезно пытаться расположить к себе такого свидетеля, да у него и не хватило бы силы воли на это.

— Я хотел бы услышать о ваших перемещениях в то утро, когда умерла сестра Пирс, и прошлой ночью, — попросил он.

— Я уже рассказывала инспектору Бейли о событиях того утра, когда умерла Пирс. А вам я послала свой отчет.

— Знаю, спасибо за него. Но сейчас мне бы хотелось услышать все от вас самой.

Она не стала больше возражать, но изложила последовательность своих передвижений и действий с такой точностью, как если бы это было железнодорожное расписание поездов.

В целом все ее передвижения в утро смерти Хитер Пирс почти полностью совпадали с теми показаниями, которые она дала в письменной форме инспектору Бейли. Она говорила только о своих действиях, оставив в стороне домыслы, не выражая никакого мнения. Взяв себя в руки после внезапной вспышки гнева, она, очевидно, решила перечислять только факты.

Двенадцатого января она проснулась в шесть тридцать утра и отправилась к Матроне выпить чашку раннего чая, который они имели обыкновение пить вместе в квартире мисс Тейлор. Ушла она от Матроны в семь пятнадцать, после чего умылась и оделась. Пробыв у себя в комнате приблизительно до без десяти восемь, она собрала свои бумаги с полки в холле и отправилась завтракать. Ни в холле, ни на лестнице она никого не встретила. В столовой к ней присоединились сестра Гиринг и сестра Рольф, и они вместе позавтракали. Она закончила есть и ушла из столовой первой; она не может сказать точно когда, но не позже восьми двадцати. Ненадолго вернувшись к себе в гостиную на третьем этаже, она отправилась в больницу и где-то около девяти появилась у себя в отделении. Разумеется, она была в курсе посещения инспектора по надзору за учебными заведениями для медсестер, поскольку Матрона сообщила ей об этом. Она также знала о предстоящей демонстрации — подробная программа обучения сестер висит в холле на доске. Она знала, что Джозефина Фоллон была больна, сестра Рольф звонила ей накануне вечером. Однако ей не было известно, что сестру Фоллон должна была заменить сестра Пирс. Она признает, что могла бы об этом узнать, если бы вовремя посмотрела на доску с объявлениями, по она как-то не удосужилась. Не было особых причин интересоваться этим. Находиться в курсе главной программы обучения медсестер — это одно дело, а беспокоиться о том, кто будет изображать пациентку, — совсем другое.

Она не знала, что сестра Фоллон возвращалась в Найтингейл-Хаус тем утром. Если бы ей это было известно, она бы строго отчитала ее. К тому времени, как она появилась в отделении, сестра Фоллон находилась уже в своей спальне и лежала в постели. Никто в отделении не заметил ее отсутствия. Очевидно, старшая сестра решила, что девушка в ванной или туалете. Разумеется, то, что старшая сестра не проверила это, не что иное, как халатность, но в то утро медсестры были особенно заняты, к тому же никому и в голову не могло прийти, что пациент, тем более одна из студенток-медсестер, поведет себя столь глупо. Сестра Фоллон, должно быть, покинула отделение минут за двадцать до ее прихода. Но вряд ли прогулка столь ранним утром могла повредить ее здоровью. Она быстро шла на поправку после гриппа, и у нее не наблюдалось никаких осложнений. Находясь в отделении, она не казалась особо подавленной; если у нее и были какие-то проблемы, то ими с сестрой Брамфет она не делилась. Сестра Брамфет считала, что раз девушку освободили от работы в отделении, то ей незачем было возвращаться в Найтингейл-Хаус.

Затем все тем же монотонным, лишенным эмоций голосом она перешла к описанию своих перемещений прошлой ночью. Матрона находилась на международной конференции в Амстердаме, поэтому она провела вечер одна у телевизора в сестринской гостиной. Спать она отправилась в Десять часов, по без четверти двенадцать проснулась от телефонного звонка мистера Куртни-Бригса. Она добралась до больницы коротким путем, лесом, и помогла дежурившей студентке-медсестре приготовить постель для больного. Она находилась рядом до тех пор, пока не удостоверилась, что кислород и капельница действуют надлежащим образом и что пациенту созданы все необходимые условия. В Найтингейл-Хаус она вернулась где-то чуть позже двух и, направляясь к себе в комнату, встретила сестру Морин Бэрт, которая выходила из туалета. Следом за ней появилась ее сестра-близняшка и она перекинулась с ними несколькими словами. Отказавшись от их предложения приготовить ей какао, она пошла прямо к себе в спальню. Да, сквозь замочную скважину в двери сестры Фоллон пробивался свет. Она не входила к ней в комнату, поэтому не знает, была ли девушка жива в это время или нет. Спала она очень крепко и в семь утра была разбужена сестрой Рольф, которая явилась к ней с известием, что Фоллон найдена мертвой. Девушку она не видела с того самого момента, когда после ужина во вторник ее освободили от обязанностей в отделении.

Затем она замолчала, и Делглиш спросил:

— Вам нравилась сестра Пирс? Или сестра Фоллон?

— Нет. Но я их и не ненавидела. Я не одобряю близких личных отношений между старшим персоналом и медсестрами-студентками. Любовь и нелюбовь не имеют к этому никакого отношения. Для меня важно одно — хорошие они медсестры или плохие.

— А они были хорошими медсестрами?

— Фоллон была лучше, чем Пирс. Она была куда умнее и к тому же обладала воображением. С ней не так-то просто было работать, но пациенты любили ее. Некоторые коллеги находили ее грубоватой, по только не пациенты. А Пирс старалась изо всех сил. Воображала, что похожа на юную Флоренс Найтингейл — по крайней мере, так она так считала. Ее всегда больше заботило то, какое впечатление она производит на окружающих. Но по своей сути она была глуповатой девушкой. Однако на нее можно было положиться. Пирс всегда поступала, как должно. Фоллон же делала то, что нужно. А для этого, кроме опыта, необходимо природное чутье. Подождите, пока настанет пора умирать, мой дорогой. И вы увидите разницу.

Итак, по ее словам, Джозефина Фоллон была умной девушкой с воображением. Он с трудом верил своим ушам. Меньше всего можно было ожидать, что сестра Брамфет удостоит своей похвалы именно эти качества. Вспомнив их беседу за ленчем, когда она настаивала на беспрекословном повиновении, он осторожно заметил:

— Я удивлен тем, что вы относите воображение к добродетелям медицинской сестры. У меня сложилось впечатление, что превыше всего вы ставите повиновение. Трудно себе представить, что такое, безусловно индивидуальное и даже крамольное качество, как воображение, может быть увязано со строгой субординацией и повиновением. Прошу прощения, если мои слова показались вам дерзкими. Эти рассуждения не имеют отношения к предмету разговора, просто мне интересно.

Еще как имеют отношение к тому, чем он здесь занимается; его любопытство далеко не праздное. Но ей это знать не обязательно.

— Повиновение справедливым требованиям старших ставится на первое место, — резко сказала она. — Наша служба целиком и полностью держится на строжайшей дисциплине; полагаю, вам не надо этого объяснять. И только тогда, когда принцип безусловного повиновения срабатывает как бы сам по себе, когда дисциплина становится внутренней потребностью, тогда можно учиться мудрости и смелой инициативе, которые в нужный момент позволяют пренебрегать правилами без плачевных последствий.

Она была не такой простой и упрямой конформисткой, как это казалось — или какой ей хотелось казаться — ее коллегам. И у нее, как ни странно, тоже имелось воображение. Эту ли Брамфет, подумал он, так хорошо знала и ценила Мэри Тейлор? И тем не менее Делглиш был убежден, что первое впечатление его не обманывает. По своей сути она оставалась ограниченной женщиной. Могла ли она быть, даже сейчас, провозглашая свою теорию, иной? «Научиться мудрости и смелой инициативе, чтобы пренебрегать правилами». Да, кто-то в Найтингейл-Хаус нарушил их — кто-то, у кого хватило на это смелости. Они смотрели друг на друга. Делглиш уже начал опасаться, не напустил ли Найтингейл-Хаус па него нечто вроде заклятия и не начала ли зловещая атмосфера этого дома влиять на его суждения. Ему вдруг почудилось, что глаза за толстыми линзами изменили свое выражение и он обнаружил в них жажду общения, желание быть понятой и даже призыв о помощи. Но потом все исчезло. Перед ним снова сидела ординарная, самая бескомпромиссная и цельная натура из всех его подозреваемых. И он закончил свой допрос.

5

Шел десятый час, но Делглиш и Мастерсон все еще торчали в офисе и им оставалось не мене двух часов работы, чтобы проверить и сравнить показания, отыскать несходство и набросать план работы на завтра, до того как прерваться и пойти домой. Решив предоставить все это Мастерсону, Делглиш набрал номер внутреннего телефона квартиры Матроны и справился, не уделит ли она ему минут двадцать. Вежливость и дипломатичность диктовали старшему инспектору держать хозяйку в курсе событий, но у него имелась еще одна причина, по которой ему хотелось увидеться с пей перед уходом из Найтингейл-Хаус.

Входную дверь она оставила для него открытой, и он, пройдя прямиком по коридору в гостиную, постучался и вошел. Очутившись в тихой, залитой мягким светом комнате, он удивился царящему в ней холоду. За каминной решеткой ярко горел огонь, но его тепло вряд ли достигало дальних углов. Он пересек комнату и, подойдя к Матроне, увидел, что она соответствующим образом экипирована в брюки из коричневого вельвета, кашемировый рыжеватый свитер с высоким воротом и подкатанными рукавами, из которых выглядывали тонкие кисти рук. Ее шея была закутана ярко-зеленым шелковым шарфом.

Они уселись рядом на диван. Делглиш заметил, что до его прихода она работала. К ножке маленького кофейного столика, на поверхности которого она разложила свои бумаги, был прислонен открытый портфель. На каминной полке стоял кофейник, и комнату заполнял упоительный аромат свежего кофе и горящих дров.

Она предложила ему па выбор кофе или виски — и все. Он попросил кофе, и она поднялась, чтобы принести чашку. Когда она вернулась и налила ему кофе, он спросил:

— Надеюсь, вам сообщили, что мы обнаружили яд?

— Да. Гиринг и Рольф приходили ко мне после беседы с вами. Полагаю, из этого следует, что именно он и явился причиной смерти?

— Скорее всего, да, если только сестра Фоллон не собственноручно спрятала баллончик. Но это маловероятно. Намеренно окутывать тайной самоубийство, прятать средство его исполнения, максимально запутывая следствие, было бы поступком эксгибиционистки или психопатки. А эта девушка, насколько мне известно, не являлась ни тем ни другим. Но мне хотелось бы выслушать вашу точку зрения.

— Я с вами совершенно согласна. Должна вам сказать, что Фоллон была на редкость трезвой натурой. Если бы она решилась на самоубийство, то для этого у нее должны были иметься весьма убедительные — по ее мнению, конечно, — причины и подходящий для исполнения задуманного момент. К тому же, я думаю, она непременно оставила бы короткую записку с объяснением своего поступка. Многие самоубийцы расстаются с жизнью с намерением причинить как можно больше хлопот окружающим. Но только не Фоллон.

— Возможно, это не слишком вежливо с моей стороны, но я хотел бы поговорить с кем-нибудь, кто на самом деле хорошо ее знал.

— А что говорит Мадлен Гудейл? — спросила Матрона.

— Сестра Гудейл думает, что ее подруга покончила с собой; однако так она считала только до тех пор, пока мы не обнаружили баллончик с никотином.

Он не сказал — где, а она не стала спрашивать. Ему не хотелось сообщать кому бы то ни было в Найтипгейл-Хаус, где был найден яд. Но одному из его обитателей это хорошо известно, и неосторожное упоминание о его местонахождении могло бы насторожить виновного.

— Есть еще один момент, — продолжил он. — Мисс Гиринг сообщила мне о том, что вчера ночью она принимала гостя у себя в комнате; она утверждает, что проводила его домой через вашу дверь. Это вас не удивляет?

— Ничуть. Я имею обыкновение оставлять дверь открытой в свое отсутствие, чтобы сестры могли пользоваться черным ходом. Это, по крайней мере, создает у них иллюзию личной свободы.

— Ценой ограничения вашей собственной?

— О нет. Само собой разумеется, они не заходят в квартиру. Я доверяю своим коллегам. И даже если бы это было не так, то здесь нет ничего такого, что могло бы их заинтересовать. Я храню все документы в своем кабинете в больнице.

Разумеется, она права. В этой квартире нет ничего такого, что могло бы заинтересовать кого-то, кроме него. Гостиная Матроны казалась ничем не примечательной и выглядела не менее скромной, чем его собственная в квартире на Куинхайт над Темзой. Возможно, это являлось одной из причин того, почему он почувствовал себя здесь почти как дома. Тут не было фотографий, которые могли бы навести на размышление; или заставленного накопленными за долгие годы безделушками бюро; или картин, способных выдать вкусы хозяйки; или каких-либо приглашений, свидетельствовавших о ее причастности к общественной жизни. Делглиш держал свою квартиру в полной неприкосновенности; одна только мысль, что кто-то мог бы входить в нее и выходить, когда ему вздумается, была для него просто невыносимой. Но здесь все имело куда более скрытный характер; независимость хозяйки охранялась столь ревностно, что даже ее личным вещам не позволялось выдавать ни одного малейшего секрета.

— Мистер Куртни-Бригс признался мне, что он был любовником Фоллон в самом начале ее обучения. Вы это знали?

— Да. Точно так же, как и то, что вчерашним гостем Мейвис Гиринг наверняка был Леонард Моррис. Сплетни по больнице разносятся со скоростью света. Не всегда можно вспомнить, кто принес последнюю скандальную новость; это просто становится известным, и все.

— И много у вас сплетничают?

— Возможно, больше, чем в другом, не столь затрагивающем человеческие чувства, месте. Вас это удивляет? Не следует ожидать большой разборчивости в средствах утешения мужчин и женщин, которым ежедневно приходится наблюдать за страданиями и постепенной деградацией человеческого тела.

Когда и с кем — или в чем, — подумал он, находит свое утешение она? В работе? В той власти, которую эта работа, несомненно, дает ей? А может, в астрологии, когда Матрона длинными ночами прослеживает траектории движения звезд? С Брамфет? Упаси боже, только не с Брамфет!

— И если вы думаете, что это Стивен Куртни-Бриге мог убить ее, желая спасти свою репутацию, сказала она, — то я в это не верю. Я знала об этой связи. Как и, не сомневаюсь, не менее половины больницы. Куртии-Бригса нельзя назвать особо осторожным. К тому же подобный мотив был бы важен лишь человеку уязвимому в общественном мнении.

— Каждый человек, в той или иной степени, уязвим перед общественным мнением.

Она кинула на него неожиданно острый взгляд своих невероятно больших глаз.

— Разумеется. Несомненно, Стивен Куртии-Бригс способен на убийство, чтобы не допустить личной трагедии или публичного позора, как и любой из нас. Но только не из-за боязни быть разоблаченным в том, что юная и привлекательпая особа соглашается делить с ним постель и что он, довольно уже немолодой мужчина, все еще способен брать от жизни радости везде, где может их найти.

Послышался ли ему в ее голосе оттенок презрения или даже негодования? Ему неожиданно вспомнилась сестра Рольф.

— А вы знаете о дружбе Хильды Рольф к Джулии Пардоу?

Она с горечью улыбнулась:

— Дружбе? Да, знаю и, думаю, понимаю их. Но я не совсем уверена, что вы это понимаете. Если их связь выплывет наружу, то обывательское мнение будет обвинять Рольф в том, что она развращает Пардоу. Но если эта юная особа и была кем-то развращена, то это произошло задолго до ее появления в больнице Джона Карпендера. Я не собираюсь вмешиваться. Все разрешится само собой. В течение ближайшего месяца Джулия Пардоу получит диплом квалифицированной медицинской сестры. Мне случайно известно о планах этой девушки, в которые не входит ее дальнейшее пребывание в нашей больнице. Боюсь, сестре Рольф ее отъезд доставит большое огорчение. Но мы должны быть к этому готовы.

Ее голос явно свидетельствовал о том, что она все видит и держит ситуацию под контролем. А также о том, что это не может являться предметом дальнейшего обсуждения.

Он допил свой кофе в молчании, потом поднялся, чтобы откланяться. Спрашивать больше было не о чем, к тому же он неожиданно почувствовал, что ее тон почему-то задевает его и даже воцарившееся молчание содержит в себе намек, что его присутствие докучает ей. Да и вряд ли оно могло быть желанным. Он уже привык к своей роли предвестника — в лучшем случае дурных новостей, а в худшем — большого несчастья. Но сейчас он решил не отягощать ее своим присутствием пи на одну минуту больше, чем это было необходимо.

Когда она поднялась, чтобы проводить его до дверей, он вежливо поинтересовался архитектурой дома и тем, как давно он находится в собственности больницы.

— Это трагичная и ужасная история, — сказала она. — Этот дом был построен в 1880 году местным мануфактурщиком, производившим пряжу и канаты, Томасом Найтингейлом, который выбился в люди и решил построить себе дом, соответствующий его новому положению. Название оказалось весьма удачным; однако оно не имеет ничего общего с Флоренс Найтингейл или же соловьем. Найтингейл жил в этом доме вместе с женой — детей у них не было — до 1886 года. А в январе того же года на одном из деревьев во дворе была найдена повесившейся девятнадцатилетняя служанка по имени Нэнси Горриндж, которую миссис Найтингейл взяла из приюта. Когда тело несчастной сняли с дерева, обнаружилось, что с девушкой плохо обращались, били и даже истязали на протяжении многих месяцев. Это были следы расчетливого садизма. Самое ужасное заключалось в том, что другие слугй, должно быть, знали о происходившем, но ничего не предпринимали. По их словам, с ними хорошо обращались; на суде они горячо защищали Найтиигейла, называя его заботливым и добрым хозяином. Это напоминает одно из тех современных судебных расследований по обвинению в жестоком обращении с ребенком, когда только один из членов семьи объявляется извергом, тогда как остальные виновны лишь в молчаливом соглашательстве с дурным обращением. Полагаю, они смакуют садизм со стороны или предпочитают умывать руки. И все же это странно. Ни один из них не выступил против Найтингейла, хотя общественное негодование не стихало еще в течение нескольких недель после суда. НайтингеЙл и его жена были осуждены и провели в тюрьме много лет. Как мне кажется, там они и умерли. В любом случае они больше ие вернулись в Найтингейл-Хаус. Он был продан вышедшему в отставку местному обувному промышленнику, который прожил в нем два года, пока ие пришел к заключению, что дом ему не нравится. Тогда он продал его управляющему больницей, прожившему здесь последние двенадцать лет своей жизни и завещавшему дом Джону Карпендеру. Этот дом всегда представлял определенную проблему для больницы; никто толком не знал, что с ним делать. Он не слишком-то подходит для школы медицинских сестер, но трудно сказать, для чего он вообще может подойти. Говорят, что ночью в это время года можно услышать, как в подвалах дома стонет дух несчастной Нэнси Горриндж. Сама я его ни разу не слышала. Но мы любим рассказывать эту историю своим студенткам. Этот дом никогда нельзя было назвать счастливым.

И менее всего сейчас, думал Делглиш, возвращаясь в свой офис. К истории о жестоком садизме и ненависти добавились еще две смерти.

Он отпустил Мастерсона домой, а сам уселся за стол, чтобы еще раз пристально изучить бумаги. Едва за сержантом захлопнулась дверь, как зазвонил городской телефон. Звонил руководитель лаборатории судебно-медицинской экспертизы, сообщивший, что получены окончательные анализы. Джозефина Фоллои умерла от отравления никотином, и этот никотин был взят из аэрозолевого баллончика для опрыскивания роз.

6

До того момента, как он наконец закрыл за собой дверь Найтингейл-Хаус и отправился в «Фальконерс армс», прошло еще два часа.

Дорога освещалась старинными фонарями, такими редкими и тусклыми, что большую ее часть пришлось идти в темноте. По пути ему не встретилось ни души, так что он охотно верил, что эта безлюдная дорога не пользуется популярностью у студенток с наступлением темноты. Дождь прекратился, однако поднялся ветер, который стряхивал со смыкающихся над головой веток вязов последние капли дождя.

Чувствуя их на своем лице и за воротником пальто, он досадовал на себя за то, что утром решил обойтись без машины. Деревья росли близко к дороге, отделяясь от нее лишь узкой полоской размокшего дерна. Несмотря на ветер, а также клубящийся среди деревьев и вокруг фонарей туман, эта ночь выдалась теплой. Дорога была не более десяти футов шириной. Должно быть, когда-то она служила главной подъездной дорожкой к Найтингейл-Хаус, она так долго петляла между зарослями берез и вязов, словно бывший хозяин дома надеялся ее длиной придать большую значимость собственной персоне.

Шагая по ней, он вспомнил о Кристине Дейкерс. Он виделся с девушкой в три сорок пять пополудни. В это время в больничном отделении царила тишина, и если сестра Брамфет находилась где-то поблизости, то она постаралась не попасться ему на глаза. Старшая сестра встретила и проводила его в палату сестры Дейкерс. Девушка сидела, прислонившись к подушкам, и выглядела такой румяной и довольной собой, словно только что разрешившаяся от бремени роженица.

Она приветствовала Делглиша с таким радушием, как если бы ожидала от него поздравлений и цветов. Кто-то уже принес ей вазочку с нарциссами, и на прикроватном столике у изголовья рядом с чайным подносом стояли два горшка с хризантемами, а по покрывалу были небрежно рассыпаны несколько журналов.

Рассказывая ему свою историю, она постаралась напустить на себя сдержанный, кающийся вид, но у нее это вышло не слишком убедительно. На самом деле она просто светилась от радости и облегчения. А почему нет? Ее навестила сама Матрона. Она призналась ей во всем и получила отпущение, так сказать, грехов. Эйфория освобождения от чувства вины волной захлестнула ее. Кроме того, подумал он, обе девушки, которые могли бы угрожать ей, теперь неопасны. Диана Харпер покинула больницу. А Хитер Пирс была мертва.

Но в чем именно сестра Дейкерс призналась Матроне? Откуда такое, с трудом сдерживаемое, ликование? Ему бы очень хотелось это знать. Но он покинул ее комнату почти с тем же, с чем и вошел. По крайней мере, подумал он, она подтвердила показания Мадлен Гудейл, касающиеся того периода времени, когда они вместе занимались в библиотеке. Если только, что маловероятно, это не тайный сговор. Обе обеспечили друг другу алиби на предмет того, что они делали до завтрака. А после завтрака, перед тем как пойти в демонстрационный зал, она сидела с чашкой кофе в оранжерее и читала «Нэрсинг миррор». Сестра Пардоу и сестра Харпер находились вместе с ней. Все три девушки ушли из оранжереи одновременно, заглянули на пару минут в ванную комнату и туалет на втором этаже, затем отправились в демонстрационный зал. Так что вряд ли у Кристины Дейкерс мог подвернуться удобный случай подлить никотин в аппарат для искусственного кормления.

Делглиш прошагал уже не менее пятидесяти ярдов, когда внезапно остановился, застыв на месте от звука, который на какое-то мгновение показался ему женским плачем. Он стоял напрягшись, вслушиваясь в доносившиеся издалека отчаянные рыдания. На миг все смолкло; казалось, утих даже ветер. Затем рыдания повторились снова, теперь уже совершенно отчетливо. Это не были звуки, издаваемые ночным животным или почудившиеся его усталому, возбужденному мозгу. Где-то, по левую сторону от него, в зарослях деревьев горько плакала женщина.

Он не считал себя суеверным, однако обладал довольно живым для мужчины воображением. И теперь, стоя в темноте и вслушиваясь в безутешные, перекрывающие шум ветра женские рыдания, почувствовал, как у него все застыло внутри. На несколько секунд он ощутил весь ужас и отчаянье несчастной Нэнси Горриндж, словно это она сама вцепилась в него своими холодными пальцами. Ее тоска и боль заставили его содрогнуться. Прошлое как бы наложилось на настоящее. Затем это мгновение прошло. Это был плач настоящей живой женщины. Он нажал кнопку фонарика и сошел с дороги в темноту под деревьями.

Где-то в двадцати ярдах от края торфяника он увидел небольшую деревянную избушку; ее тускло освещенное окно отбрасывало квадрат света на соседний вяз. Он подошел к ней, бесшумно ступая по промокшей земле, и толкнул незапертую дверь. В лицо ему пахнул теплый, густой запах дерева, смешанный с запахом парафина и еще кое-чего, — с запахом человеческого жилища. В драном, плетенном из ивовых прутьев кресле сидела девушка, освещенная светом стоящей на перевернутом ящике лампы.

На какое-то мгновение ему показалась, что перед ним животное, которое попало в ловушку. Они молча смотрели друг на друга. При его появлении рыдания мгновенно прекратились, как если бы были притворными, и на него уставились недоверчивые, горящие враждой глаза. Может, это животное и попало в беду, но оно находилось на своей территории и было готово обороняться. Когда она заговорила, ее голос прозвучал неприязненно и без всякого страха:

— Кто вы?

— Меня зовут Адам Делглиш. А вас?

— Морэг Смит.

— Я слышал о вас, Морэг. Вы должны были вернуться в больницу сегодня вечером.

— Ну да. И мисс Коллинз велела мне доложить обо всем руководству общежития, если хотите знать. Я просилась обратно в крыло медперсонала, раз мне нельзя больше оставаться в Найтипгейл-Хаус. Но как же! Нет и нет! Я слишком хорошо ладила с докторами! Так что к ним мне нельзя. А в Найтингейл-Хаус на меня катят черт знает что. Я просила позволения поговорить с Матроной, но сестра Брамфет сказала, что ее не следует беспокоить.

Она замолчала и принялась подкручивать огонь в лампе. Пламя вспыхнуло ярче. Она пристально посмотрела на Делглиша:

— Адам Делглиш. Чудное имя! Вы новенький, да?

— Я приехал сюда только сегодня утром. Полагаю, вам известно о сестре Фоллон. Я детектив. Хочу выяснить, как умерли она и сестра Пирс.

В первый момент ему показалось, что это известие вызовет у нее очередной приступ рыданий. Она открыла было рот, но, словно опомнившись, вздохнула и вновь закрыла его. Затем угрюмо сказала:

— Я ее не убивала.

— Сестру Пирс? Разумеется, пет. С какой стати?

— Кое-кто думает иначе.

— Кто это?

— Да тот инспектор, черт бы его побрал. Билл Бейли. Я знаю, куда он клонит. Задавал всем вопросы, а сам все время пялился на меня. Что вы делали с того момента, как встали? Чё, черт побери, он думает, я делала? Работала! Вот чё я делала. Любили ли вы сестру Пирс? Не обошлась ли она с вами когда-нибудь грубо? Пусть бы попробовала! И чё прицепился? Я даже не была с ней знакома. Да и в Найтингейл-Хаус прожила не более недели. Но я догадываюсь, чё он добивается. Всякий раз одно и то же. Свалить все на бедную горничную.

Делглиш прошел в глубь домика и уселся на стоявшую у стены скамью. Он хотел поговорить с Морэг, и случай для этого представился как нельзя более подходящий.

— Думаю, вы ошибаетесь, — начал он. — Инспектор Бейли вас вовсе не подозревает. Он сам мне это говорил.

Она недоверчиво хмыкнула:

— Да как можно верить хоть одному полицейскому? Господи, разве мой папаша не говорил мне об этом? Еще как подозревает. Чертов извращенец этот Бейли. Господи, да мой папаша порассказал бы вам кое-что об этой полиции.

Не сомневаюсь, полиции тоже есть что порассказать о твоем папаше, подумал Делглиш, однако отклонил этот предмет беседы как малопродуктивный. Само имя инспектора вызвало у Морэг целый поток обвинений, и она явно собралась их продолжить. Делглиш поспешил защитить своего коллегу:

— Инспектор Бейли лишь делает свою работу. Он не хотел запугать вас. Я сам полицейский и тоже должен задать вам кое-какие вопросы. Мы все так поступаем. У меня ничего не выйдет, если вы мне не поможете. Если сестра Пирс и сестра Фоллон были убиты, то я должен найти, кто это сделал. Они были совсем молоденькими. Сестра Пирс приблизительно вашего возраста. Не думаю, что им хотелось умереть.

Он не знал, как Морэг воспримет его призыв помочь правосудию, но заметил вспыхнувший огонек в ее настороженных острых глазках.

— Помочь вам! — В ее голосе звучала ирония. — Не смешите меня. Вы не тот тип, кому надо помогать. Кому, как не вам, знать, как молоко попало в кокосовый орех.

Делглиш задумался над этим неожиданным высказыванием и решил, что, при отсутствии доказательства обратного, оно должно означать комплимент. Он поставил свой фонарь на скамью стеклом вверх, так что тот отбросил на потолок яркое пятно света, и, теснее прижавшись спиной к стене, прислонился головой к толстой связке висевшего над ним волокна. И неожиданно почувствовал себя уютно.

— Вы часто приходите сюда? — как бы приглашая к беседе, поинтересовался он.

— Только когда я в растрепанных чувствах, — Ее тон предполагал, что это тот самый случай, когда любая здравомыслящая женщина примет меры предосторожности. — Здесь мне никто не мешает — произнесла она, а потом, словно защищаясь, Добавила: — Не мешал.

Делглиш уловил упрек:

— Я больше не потревожу вас здесь.

— О, я не об этом. Вы можете приходить, если захотите.

Возможно, ее голос звучал не слишком ласково, но она, несомненно, выразила ему доверие. Какое-то время они сидели молча, словно двое заговорщиков.

Эти толстые стены как бы сближали их, отгораживая от воя ветра и окружая покоем. Внутри домика воздух был сыроватым и прохладным, резко пахнувшим деревом, парафином и перегноем. Делглиш огляделся по сторонам. Здесь было довольно уютно. В углу лежала охапка соломы, стоял еще один стул, точно такой же, как тот, на котором устроилась Морэг, и перевернутый, покрытый клеенкой ящик, служивший столом. На нем он распознал след керосинового примуса. На одной из висевших на стене полок была пара кружек и алюминиевый чайник. Он решил, что в былые времена этим домиком пользовался садовник, который мог уединиться и отдохнуть здесь от работы, а также хранить свои припасы. Весной и летом это тихое, окруженное деревьями и птичьим пением место, подумал Делглиш, служило идеальным убежищем. Но сейчас была середина зимы.

— Простите мое любопытство, но разве вам не уютней в своей собственной комнате? Где вас никто не мог бы потревожить? — спросил он.

— В Найтингейл-Хаус не слишком-то уютно. Да и в крыле медперсонала не лучше. Мне правится тут. Здесь пахнет, как у моего папаши в сарае на делянке. И сюда никто не приходит после того, как стемнеет. Все боятся привидения.

— А вы нет?

— Я в них не верю.

Вот вам, подумал Делглиш, неоспоримое доказательство современного скептицизма. Она не верит в то, чего нельзя потрогать. Не терзаемая живым воображением, она, в случае обиды и расстройства, может вернуть себе душевное равновесие в этом уединенном месте, даже если это всего лишь никому не нужный сарай в саду. Он нашел это замечательным. Интересно, стоит ли пытаться выведать причину ее горя, может, посоветовать довериться Матроне? Неужели эти горькие слезы вызваны лишь чрезмерным интересом со стороны инспектора Бейли? Бейли отличный детектив, но не умеет находить с людьми общий язык. Конечно, у всех свои недостатки. Однако каждому опытному детективу хорошо известно, что крайне глупо запугивать свидетеля. И если это произошло, то черта с два он вытащит что-нибудь из нее — как правило, это бывает женщина, — даже если антипатия всего лишь подсознательная. Успех в деле расследования убийства в большой степени зависит от того, сумеет ли детектив повести себя так, чтобы люди захотели помочь ему. И видимо, Бейли потерпел полный провал с Морэг Смит. Но и Адам Делглиш в свое время также терпел поражения.

Он вспомнил, что говорил ему инспектор Бейли в той короткой беседе, когда передавал ему дело, о двух горничных: «Они не причастны к делу. Пожилая, мисс Марта Коллинз, работает в больнице уже сорок лет, и если бы она была одержима идеей убийства, то это уже давно бы как-нибудь да проявилось. Ее больше всего беспокоит похититель дезинфицирующего средства из туалета. Кажется, это воспринимается ею как личное оскорбление. Она, видимо, исходит из того соображения, что ответственна за туалет, а не за убийцу. Молодая же, Морэг Смит, на мой взгляд, слегка чокнутая и упрямая как осел. Может, она и способна на такое, только, убей меня бог, зачем ей это? Насколько мне известно, Хитер Пирс не сделала ей ничего такого, что могло бы вывести Морэг из себя. Да и в любом случае у нее вряд ли хватило на это времени. Морэг перевели из общежития медперсонала в Найтингейл-Хаус всего за день до того, как была отравлена Пирс. Мне кажется, она не слишком довольна переменой места, но это не повод начать убивать медсестер-студенток. К тому же девушка не выглядит испуганной. Упрямой, но не испуганной. Даже если это сделала она, сомневаюсь, что это можно было бы доказать».

Они продолжали сидеть молча. Он не стал выпытывать у девушки причину ее слез, подозревая, что ей просто нужно было как следует выплакаться, чтобы снять напряжение. За этим она и пришла сюда, в свое тайное убежище, и имела право на то, чтобы к ней не лезли в душу, даже если и нарушили-таки ее уединение. По своей натуре Делглиш был слишком сдержанным и не любил изливать свои чувства, хотя многим это давало иллюзию облегчения. Сам он редко в этом нуждался. Человеческая натура никогда не переставала интересовать его, но ничто больше в ней не могло бы удивить его. Он не стал мешать Морэг. Ему вовсе не казалось странным, что ей нравился этот пахнувший домом сарай.

Потом она начала сбивчиво бормотать, и он разобрал, что она продолжает жаловаться:

— Все время не спускал с меня глаз. Спрашивал одно и то же по сто раз. Уперся как баран. Видели бы, как он распускал передо мной свой хвост.

Неожиданно она повернулась к Делглишу:

— А вам не хочется заняться любовью? Делглиш сразу же насторожился:

— Нет. Я слишком стар, чтобы меня тянуло на такое, особенно когда я замерз и устал. В моем возрасте необходим комфорт, чтобы доставить удовольствие партнерше и не опозориться самому.

Она кинула на пего быстрый взгляд, одновременно недоверчивый и сочувствующий:

— Не такой уж вы и старый. В любом случае спасибо за носовой платок.

Она еще раз громко высморкалась, прежде чем вернуть ему платок. Делглиш торопливо сунул его в карман, поборов желание незаметно бросить его за скамью, Вытянув ноги и собираясь встать, он не разобрал, что она сказала ему.

— Что вы сказали? — спросил он, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно менее заинтересованным.

Она надула губы:

— Я сказала, что он не знает, что я пила это молоко, чтоб ему пусто было. Я об этом смолчала.

— То молоко, которое было приготовлено для демонстрации? Когда вы его пили?

Он старался не спугнуть ее. Однако последовавшая тишина и пара острых, вцепившихся в него глаз красноречиво свидетельствовали о том, что она насторожилась. Неужели она не соображала, насколько важно то, что она сейчас говорила ему?

— Часов в восемь, может, минутой раньше. Я вернулась в демонстрационный зал посмотреть, не забыла ли я там свою банку с полиролыо. А на передвижном столике стояла эта бутылка с молоком, ну я и отпила чуток. Совсем капельку сверху.

— Прямо из бутылки?

— Ну, чашки-то там не было. Мне страшно хотелось пить, и когда я увидела молоко, то немного выпила, вот и все.

И тут он задал самый важный вопрос:

— Вы отпили сливки сверху?

— Не было там никаких сливок. Молоко-то снятое.

Его сердце запрыгало как лягушка.

— Ну и что вы делали потом?

— Ничего не делала.

— А вы не побоялись, что сестра-наставница станет браниться из-за того, что бутылка не полная?

— А она не была неполной. Я долила в нее водички из-под крана. Я и отпила-то всего пару

глотков.

— И вы снимали запечатанную крышечку?

— Ну да, но только осторожно, чтобы никто

не подметил.

— И вы никому об этом не говорили?

— А меня никто не спрашивал. Этот чертов инспектор хотел знать, была ли я в зале. Я и сказала, что была, но только до семи часов, когда немного прибиралась там. Я чё, дурочка? Это чё, его молоко? Он за него не платил.

— Морэг, вы совершенно уверены насчет времени?

— Было восемь часов. Во всяком случае, столько показывали часы в зале, Я глянула на них, так как мне надо было идти помогать накрывать завтрак; служанки из столовой все позаразились гриппом. А кое-кто считает, что можно успеть в три места сразу. Потом я пошла в столовую, где медсестры и студентки как раз начинали завтракать. Еще мисс Коллинз вскинулась на меня: «Снова опоздала, Морэг!» Так что должно было точно быть восемь. Сестры всегда завтракают в восемь.

— И все они были в столовой?

— Само собой, все были там! Говорю же вам! Они завтракали.

Он и сам знал, что они все были там. Время от двадцати пяти минут девятого до без двадцати пяти девять — единственный интервал, когда все подозреваемые женского пола находились вместе, поглощая свой завтрак под наблюдением мисс Коллинз. И если рассказ Морэг не выдумка, а он ни капли не сомневался в его правдивости, то рамки расследования катастрофически сжимались. Только у шести человек не имелось твердого алиби на период от восьми часов утра до того момента, как в восемь сорок все собрались для проведения занятия. Следовало бы проверить показания, но он заранее знал, что это именно так. Подобного рода информацию он давно уже научился хранить в памяти и послушно извлекать ее по первому своему требованию. Сестра Рольф, сестра Гиринг, сестра Брамфет, сестра Гудейл, Леонард Моррис и Стивен Куртни-Бригс.

Он осторожно потянул девушку за руку, поднимая ее со стула на ноги:

— Пойдемте, Морэг. Я провожу вас в общежитие медперсонала. Вы слишком важный свидетель, и я не хочу, чтобы вы подхватили пневмонию до того, как я воспользуюсь случаем и сниму с вас показания.

— Ничего я не стану писать. Я не больно-то грамотная.

— За вас все запишут. Вам только останется подписать, и все.

— Тогда ладно. Я же не идиотка. Думаю, свое имя я сумею написать.

А ему необходимо быть рядом, чтобы убедиться в этом. Он решил, что сержант Мастерсон добьется от Морэг не больше толку, чем инспектор Ьейли. Лучше уж ему самому снять с нее показания, даже если это будет означать, что в Лондон он вернется позже планируемого времени.

Но это время не будет потрачено зря. Повернувшись, чтобы захлопнуть за собой дверь — у нее не имелось замка, — он, первый раз с того момента, как был найден никотин, почувствовал себя почти счастливым. Наконец-то он сделал шаг вперед. Можно сказать, что в целом денек выдался не таким уж плохим.