Сборник рассказов и повестей

ВЫСШАЯ ИСТИНА

Я пишу эти записки в надежде, что когда-нибудь они попадут в человеческие руки. Надежда эта родилась совсем недавно, всего несколько дней назад, и мне не хотелось бы, чтобы она оказалась напрасной. И вовсе не в желании оставить свой след в вечности тут дело. Я и так оставил уже этот след, сделав выбор несколько дней назад. И Вселенная мало изменится от того, узнают ли о моем поступке люди или нет. Во всяком случае, она совершенно не изменится для меня самого, ибо жизни моей не хватит, чтобы ощутить последствия от совершенного шага. Но думаю я не о себе, и потому надеюсь, что настанет время, когда люди появятся здесь и прочтут мои записки. Я теперь имею право на это надеяться и этого не страшиться.

Я не могу быть многословным — к сожалению, потому что времени у меня впереди еще много, и сказать хочется обо многом. Но в руках у меня — всего лишь тонкая записная книжка, случайно избежавшая пламени во время пиршества зуармов. Сомневаюсь, что мне удастся отыскать здесь еще хотя бы один клочок бумаги, и потому попытаюсь не отвлекаться на посторонние вещи. Но поначалу все же позволю себе отступление — я это заслужил.

Никогда прежде мы с тобой не были так близки, Рангул. Даже в студенческие годы, когда ты из кожи вон лез, чтобы заслужить мое расположение. Наверное, ты думал, что я не понимал истинных твоих мотивов. Или вообще не задумывался над тем, как могу я оценивать их — для людей, подобных тебе, это естественно. Но я уже тогда понимал — во всяком случае, теперь я в том убежден — что тебе позарез требуется чья-то помощь, чтобы преодолеть этот промежуточный жизненный этап, на котором кроме связей, нахальства и умения говорить именно то, что ожидает услышать начальство, требуется еще и проявлять время от времени интеллект. Человек полон противоречий. Я понимал все это, я презирал себя за то, что делаю — и все же помогал тебе, не мог тебе не помогать. И постоянно находил оправдание в том, что ты и без моей помощи все равно сумеешь пробиться — люди твоего круга, люди, подобные тебе, никогда не остаются прозябать в задних рядах.

Но даже в те годы никогда не проводили мы с тобой так много времени, как сейчас, Рангул. И даже тогда ты не улыбался мне так широко, как сейчас, хотя улыбка и была всегда твоей постоянной маской. Это теперь, когда все маски, наконец, сброшены, она стала твоим лицом. Но она теперь не раздражает меня — в ней не осталось прежней фальши.

Черепа уже не умеют лгать.

Вот уже несколько дней, как мы вместе. Теперь уже навсегда, до самого конца. Да и после смерти моей мы наверняка не расстанемся. Целый год не с кем было мне перемолвится словом — и вот появился ты, тот, кому так много могу и хочу я сказать. Что ж, слушай. Слушай и терпи. Как долгие годы терпел я. Как продолжают терпеть еще очень многие.

Теперь настало твое время терпеть.

Это ведь благодаря тебе оказался я в числе Достойных. Ты-то, конечно, меньше всего думал о моих достоинствах тогда. Ты даже не понимал, наверное, что именно я, а не ты, был ведущим специалистом на планете в нашей с тобой области. Просто-напросто тебе был необходим дублер. Ведь каждый, избранный в число Достойных, обязан иметь дублера, который заменит его при необходимости. И ты назвал меня, уверенный, что, как всегда, я не смогу отказать. С тобой согласились там, в высших сферах — ведь никто и никогда всерьез не воспринимает возможность реального полета дублера к оритам, хотя за многие годы такое и случалось. И я, конечно, не сумел отказаться, хотя и ругал тебя в душе последними словами за те дополнительные заботы, которые свалились на меня в период подготовки. Меня утешала лишь перспектива расстаться с тобой, наконец, навеки, ради этой перспективы я готов был потерпеть. И я в действительности не предполагал, что окажусь в числе Достойных и попаду сюда. Ты наверняка не поверил бы мне, скажи я прямо, что не желаю сюда попадать, но это было именно так. Я считал, что подобное желание может быть лишь у двух типов людей — у холодных себялюбцев, которым не жаль порвать все, связывающее их с другими людьми, для достижения каких-то высших собственных целей и у тех, кто сознательно жертвует всем дорогим в жизни во имя познания. Я не относил себя ни к тем, ни к другим. Я не хотел быть Достойным.

Но случилось невероятное. По пути в космопорт в день вылета ты попал в автокатастрофу, и дальше все произошло столь стремительно, что я оказался бы не в силах что-либо изменить, даже если бы и успел сориентироваться в ситуации. Пока тебя везли в травматологический институт, пока делали операцию, пока боролись за твою жизнь, Служба Обеспечения делала свое дело. За мной явились прямо в лабораторию, под звуки сирен отвезли прямо в космопорт и всего за двадцать минут до старта посадили на борт «Акона». Менять хоть что-то было уже поздно. Я едва успел пройти на свое место и пристегнуться, как того требовала инструкция, и в этой суете и спешке у меня не осталось ни одной свободной минуты для того, чтобы разобраться в происходящем. А потом думать и сожалеть было уже поздно.

И все же, даже если бы я как и остальные пассажиры «Акона» считал полет к оритам высшим из благ, которых может удостоиться человек, я и тогда не чувствовал бы себя счастливым. Единственное, что утешало меня при мысли о покинутых на Глейе близких, которых мне не суждено было увидеть, была мысль о положенном по закону обеспечении, которое они будут теперь получать. Вы — ты и тебе подобные — хорошо позаботились о своих благах, Рангул. Пенсия близким Достойных, покинувших Глейю на «Аконе», намного превышает те деньги, которые я мог бы заработать честным и упорным трудом. Но разве способна пенсия заменить близкого человека, который жил рядом — и вот все равно что умер? Даже если знать, что человек этот жив, что летит он к таинственной и недоступной пока для простых смертных Ори, где, быть может, сумеет приобщиться к Высшим Истинам великих оритов и стать одним из них — даже если и знать все это, потеря любой связи с Достойным для близких равносильна его гибели.

Хотя тебя, Рангул, эти мысли наверняка мало заботили.

Вскоре я убедился, что они мало заботили и тех, кто летел вместе со мной на «Аконе». Здесь действительно собралось избранное общество. На Глейе я и думать не мог попасть в их число. Да и тут, несмотря на наш равный теперь с ними социальный статус, я продолжал ощущать себя отверженным. Это твое общество, Рангул, это те, кого я всегда презирал и буду презирать. Те, кто всегда презирал и будет презирать меня и подобных мне. Но мое презрение всегда прежде было пассивным. Вы же презирали нас явно и открыто — просто тем хотя бы, что считали себя выше любых оценок, которые мы можем дать вашим действиям, просто тем, что никогда даже в мыслях не ставили себя на наше место. Вы, наверное, даже не подозревали о том, что мы тоже можем презирать.

Нас на «Аконе» было триста двадцать человек — как и сто, как и двести, как и двести восемьдесят три года назад. Триста двадцать лучших из лучших, отобранных из числа многих претендентов специальной комиссией Всемирного Конгресса. У тебя, Рангул, родной дядя, кажется, работает сотрудником этой комиссии? Твой дядя не прогадал — за то, что твой череп лежит сегодня передо мной, он до конца дней будет получать в дополнение к своим и так немалым доходам довольно приличное содержание. Но ты-то наверняка считал, что получишь намного больше, когда три с половиной месяца назад, ровно на год позже, чем я, вылетел с Глейи. Ты сам хотел попасть сюда — но почему? Даже зная тебя и тебе подобных, я никак не могу найти достаточно убедительное объяснение этому. Почему вам всем приспичило стать оритами? Что это — безумная дань какой-то моде? Или же просто физиологическая потребность везде и всегда добиваться самого лучшего, вернее даже, не обязательно лучшего — просто недоступного остальным смертным? Неужели вы никогда не задумывались над простым вопросом: а нужно ли это недоступное вам, таким, какие вы есть? Неужели никогда не приходило вам всем в голову, что стать оритом — это значит принести себя в жертву, это значит не получать, а отдавать, отдавать все, что имеешь в жизни, отдать, быть может, даже саму жизнь? Неужели за прошедшие столетия вы настолько выродились, что подобные мысли вам даже не приходили в голову?

Если бы полет к Ори не длился так долго, я бы наверняка не задавался сейчас подобными вопросами. Меня постигла бы тогда судьба всех остальных Достойных, и черепа наши лежали бы сегодня по соседству, улыбаясь друг другу. Но у меня хватило времени все хорошенько обдумать еще там, на «Аконе». Три с половиной месяца — достаточный срок, чтобы понять очень многое, даже если не знаешь основного. И я не терял этого времени даром. По чести говоря, у меня и выхода-то иного не было. Думать — единственное занятие, которое мне оставалось в вакууме, которым, наверное даже неосознанно для самих себя, окружили меня мои невольные попутчики. Не мог же я, в самом деле, присоединиться к их бездумному времяпрепровождению, к этим оргиям и разврату, которым предались они с самого начала полета, еще не став оритами, но с легкостью сбросив тесную для себя оболочку обычного человека, вынужденного подчиняться необходимым условностям. Хотя, если вдуматься, вы и на Глейе не очень стремились подчиняться этим условностям. Вы требовали подчинения от нас, а сами… Мы же не слепые, мы все видели и обо всем знали. Но нам в жизни хватало иных забот, кроме обсуждения ваших нравов. Чем-чем, а заботами ты и тебе подобные снабдили нас с достатком.

Итак, мне не оставалось иного занятия — только думать. И я думал. Думал между приступами острой тоски по ближним и по Глейе, думал во время этих приступов, чтобы не кричать от душевной боли, думал днями напролет и ночами, когда без сна валялся на своей койке, думал, думал и думал. И главной отправной точкой моих размышлений был вопрос: почему вот уже скоро полторы сотни лет, как не имеем мы никаких иных свидетельств существования и деятельности оритов, кроме ежегодного прилета «Акона»? «Акона», который из года в год становится все дряхлее, но тем не менее исправно увозит на Ори все новые и новые группы Достойных. Быть может, думал я, взирая на своих попутчиков, ориты именно по Достойным, которых мы избираем, судят о людях, и потому считают бессмысленным вступать с нами в контакты? Видят, насколько мы мелки, эгоистичны, развращены, насколько низок и узконаправлен наш потребительский интеллект, насколько примитивны потребности и неразвиты истинно человеческие качества. Но как можно вообразить, что цивилизация столь высокого уровня способна судить о нас лишь по этим людям? Кто мешает им получить иную, правдивую информацию о нас? Ведь у нас с ними общие предки, и сами они еще совсем недавно были такими же, как и мы, людьми. Они не могут все позабыть, они не могут не помнить, сколь часто в человеческой истории наверх поднималась именно пена, накипь, а вовсе не лучшее из того, что родит человечество. Они не могут не знать всего этого и не могут оставаться безразличными к творящемуся до сих пор на Глейе беспорядку, если только… Если только в них осталось хоть малость человеческого — так думал я сперва.

А если нет, если они действительно уже не люди, если они и в самом деле превратились в бессмертных звездных странников, тогда зачем им нужен весь этот маскарад с «Аконом» и лучшими представителями человечества Глейи? Затем, как пытаются некоторые фантазеры объяснить это, что будучи бессмертными, они бесплодны, и новые люди потребны для умножения рядов оритов? По-моему, это сказки для далеких от науки людей. Но если даже и так, если новые ориты происходят из рядов Достойных — тогда вопрос: достойны ли эти Достойные того, чтобы стать оритами? Став могущественными и владеющими высшими истинами оритами — какими они станут? Где их стремление к созиданию, к познанию истины, к самосовершенствованию, наконец? Если ориты сами происходят из числа таких вот Достойных — достойны ли они того высокого имени, что существует о них на Глейе? Возможно, я и не прав, возможно, превращение в орита было бы чревато глубинными изменениями, но все же я убежден, что орит получившийся из тебя, Рангул, немногого бы стоил. Ты и тебе подобные слишком мелки перед лицом бессмертия и бесконечности, ваших душ не хватило бы и на две человеческих жизни. А, говоря по чести, не хватает толком даже на одну.

Ты, бедолага, и ее-то не сумел прожить как следует. Я видел твой конец несколько дней назад, и даже если бы мог тогда спасти тебя, не стал бы этого делать. Зуармы, конечно, гнусные твари. Стервятники. Но ты и тебе подобные — просто паразиты. И это гораздо хуже.

Когда «Акон» коснулся дальнего конца посадочной полосы и стремительно помчался к космопорту, толпы зуармов, уже несколько дней бурлящие вокруг здания, рассеялись, и к тому моменту, как космический корабль замер на месте, вокруг не видно было ни души. Тогда я еще не знал, что мне делать. Тогда я еще питал какие-то надежды, мне еще казалось возможным как-то предупредить — хотя бы попытаться это сделать — тех, кто прилетел на «Аконе», и тем предотвратить трагедию. Нет, я, конечно, не питал иллюзий. Я не думал, что новые Достойные окажутся более заслуживающими спасения, чем те, кто был моим спутником год назад. Тебе, Рангул, будь ты рядом со мной в те минуты, вряд ли удалось бы понять, что же мною двигало. Я, наверное, даже не стал бы пытаться объяснить тебе свои мотивы.

Но тебе уже мертвому — скажу.

Видишь ли, я убежден, что поступки наши делятся на достойные и недостойные вне зависимости от того, по отношению к кому они совершаются. И если ты хочешь оставаться человеком, то ты просто обязан из всех линий поведения всегда выбирать самую достойную. Потому что самый твой выбор уже есть действие, и оно по отношению к кому-то может оказаться приведением приговора в исполнение. И тут не важно, насколько суров и оправдан этот приговор. Важно, что ты не имеешь права, если хочешь оставаться человеком, одновременно быть и судьей, и палачом.

Впрочем, я отвлекся, а записная книжка уже наполовину исписана. Придется продолжить рассказ о происшедшем, чтобы уложиться в отведенный судьбой объем.

Сидя в здании космопорта, я почти ничем не рисковал. Судя по нетронутым вековым пластам пыли на полу, само здание было табу для зуармов. Требовалось лишь с осторожностью пробраться в него заранее, пока окрестности еще были пустынны, а потом подождать несколько дней, пока они вновь опустеют после прилета «Акона». Правда, ожидание давалось мне нелегко. За прошедший год я уже дважды побывал в том здании, осматривал и другие близлежащие постройки, и убедился в том, что автоматика, управляющая функционированием космопорта, мне неподвластна. Я не мог вмешаться в ее работу, как не мог найти средств для выхода на связь с Глейей. Мне оставалось только ждать, осторожно наблюдая из окна за прибывающими толпами зуармов, и надеяться, что интуиция подскажет, как действовать, когда придет время.

День прилета «Акона» был пасмурным и холодным. Ветер гнал над космопортом низкие тучи, изредка начинал моросить дождь, и одно это наверняка испортило настроение у многих из числа Достойных, когда они спускались по трапу на полосу. Интересно, как чувствовал себя ты, Рангул? Тревожился ли о грядущем, впервые ступая на поверхность Ори, или же просто недоумевал, не видя столь привычной для тебя и тебе подобных торжественной встречи? Или просто хотел поскорее укрыться в помещении от холодного, насквозь пронизывающего ветра — мало кто из Достойных был одет по погоде, вы ведь ожидали более теплого приема. Когда, в какой момент ты, наконец, осознал, что, став Достойным, сделал не самый лучший выбор? Когда вместе с другими Достойными ты вступил на движущуюся полосу, и она понесла вас куда-то в сторону от стоящего неподалеку здания космопорта, мимо диспетчерской башни, мимо ангаров и пустынных забетонированных площадок, куда-то к самому краю летного поля, где виднелись какие-то странные сооружения? Или это произошло позже, в тот момент, когда из-за низкого парапета вдруг выскочили зуармы, размалеванные в боевые цвета? Или, быть может, ты оказался настолько глуп, что и тогда не понял всю безвыходность положения, и по-настоящему испугался только позже, когда первые из твоих спутников были удушены перед жертвенниками? Конечно, грешно задавать такие вопросы мертвому — но все же мне хотелось бы проникнуть в твои мысли, Рангул. Мне интересно знать, проснулась ли в тебе тогда, перед неизбежной гибелью душа — или она была уже мертва? Впрочем, ты все равно теперь не ответишь…

Зуармы действовали стремительно и умело. Без бинокля мне было не разглядеть подробностей, но по одному тому, что только двое из толпы Достойных сумели вырваться и побежали назад, к «Акону», становилось понятно, насколько отточена была тактика захвата. Этих двоих, конечно, тоже настигли, они не смогли пробежать и двухсот метров, как были повалены на землю и связаны. Почти сразу же вспыхнули костры на площадке за жертвенниками, почти сразу же первых из вас потащили туда — но и остальным не пришлось долго мучиться, зуармов было много, и они были голодны, так что через полчаса все было кончено для Достойных.

Но я, конечно, пришел в космопорт не затем, чтобы наблюдать за этим. Я пришел, чтобы попытаться как-о вмешаться и спасти хотя бы часть обреченных. Или, если это не удастся — предотвратить ежегодное повторение трагедии. Я сделал бы это — не знаю как, но обязательно сделал бы. Не в этом году, так через год, через два я бы своего добился — если бы зуармы не добрались до меня раньше. Но вдруг я заметил среди Достойных, выходящих из «Акона», тебя, Рангул — и потерял желание что-либо менять. Ты можешь гордиться этим. Ты, и в мыслях не державший когда-либо принести жертву во имя человечества, именно ты послужил причиной моего отказа от каких-либо попыток вмешаться.

Год с небольшим назад я прилетел на Ори вместо тебя. Но прилетел совсем не тем человеком, которого запихнули перед самым отлетом на борт «Акона». Три с половиной месяца размышлений и сопоставлений сделали свое дело — я не верил больше легенде об оритах. Да, действительно, когда-то в прошлом они создали великую цивилизацию. Сам «Акон», равного которому на Глейе построить пока не способны, служит тому подтверждением. Но первые ориты — такие же люди, как наши недавние предки, такие же люди, как мы сами. И пятисот лет не прошло с тех пор, как они покинули Глейю и начали обживать неведомый мир Ори. Первые два столетия освоения они оставались людьми, причем людьми заведомо лучшими, чем средний житель Глейи, потому что тяжелые условия жизни отбирали именно лучших, тех, кто не только умнее и сильнее, но и способен жертвовать собой во имя общего блага — без этого колония на Ори просто не уцелела бы. Потому хотя бы, что весьма скоро после основания колонии наши предки на Глейе умудрились так нарушить природную среду, что им стало просто не до космических полетов и не до поддержания колонии на Ори. Колония не погибла, когда прекратилась всякая связь с родиной, когда у нас началась гражданская война, когда мы скатились в дикость и варварство, когда, наконец, генералы установили жесткий режим Второй Диктатуры, за два десятка лет перемоловший три четверти лишних едоков в лагерях смерти. Колония на Ори не погибла — нет, за это столетие жители Ори успели превратиться из простых людей во всемогущих оритов, бессмертных — как говорят — повелителей времени и пространства. И, когда под властью Третьей Диктатуры предки наши сумели вздохнуть чуть свободнее, ориты вышли с ними на связь.

И они научили людей, как справиться с последствиями экологической катастрофы, но в наши внутренние дела вмешиваться не пожелали. Вместо этого двести восемьдесят три года назад они впервые прислали на Глейю «Акон» со словами: «Посылайте к нам лучших из лучших, тех, кто хочет и может тоже стать оритом».

И двести восемьдесят три года подряд Глейя посылала на Ори тех, кого признавала лучшими из лучших из своих сограждан.

Но не может великая цивилизация принимать в качестве лучших из лучших людей вроде тебя, Рангул, в этом я глубоко убежден. И если «Акон» с точностью, достойной совершенного автомата, год за годом прилетает за очередной группой Достойных, значит одно из двух: либо современные ориты недостойны того, чтобы считаться великой человеческой цивилизацией, и помощи от них ждать бессмысленно, либо их просто не существует. И в том и в другом случае действовать по предписанию тех, кто впервые прислал «Акон» на Глейю, не стоило.

Поэтому я не двинулся с места, когда после посадки мягкие голоса древних автоматов пригласили всех Достойных к выходу. Я заранее присмотрел себе укрытие в одном из боксов в кают компании и заперся там, лишь только она опустела. Я не надеялся вернуться назад на Глейю — видимо, были причины, почему до сих пор никому не удалось это сделать — но хотел переждать какое-то время, чтобы оказаться вне толпы других Достойных и иметь шанс хотя бы оценить ситуацию со стороны. Через пять суток автоматика корабля вынудила меня покинуть его — проводилась дезинфекция всех помещений — и, едва я спустился по трапу, люк захлопнулся, отсекая мне путь назад. Перед уходом я нацарапал несколько строк на столе в кают-компании, но не думаю, чтобы послание мое уцелело — иначе твой череп, Рангул, не лежал бы сегодня передо мною.

Вскоре я узнал правду. Часть правды — самую ужасную на первый взгляд. Я увидел еще дымящиеся костры, увидел обглоданные человеческие кости, камни, залитые почерневшей кровью. Увидел кругом смерть и запустение. И груду отполированных черепов перед главным из идолов — грубым изображением «Акона», высеченным из камня. Я несколько раз пытался вернуться на «Акон», но люки его оставались закрытыми — когда-то заложенная в него программа не предусматривала возможности обратных перевозок. Я не раз возвращался потом к нему, но все попытки остались безуспешными, и через полгода он отправился в обратный путь. За тобой, Рангул. А я остался на Ори — на планете, покинутой оритами, которую населяли теперь лишь дикие племена зуармов.

Я не знаю, куда подевались ориты. Я не сумел понять этого. И не уверен, что когда-либо постигну эту тайну. Я видел город — это был мертвый, но не разрушенный город, странный и вместе с тем совершенный, город, покрытый вековой пылью, но вместе с тем всегда готовый принять покинувших его жителей. Но зуармы не живут в городах, а оритов на планете, наверное, не осталось. Я видел странные сооружения, мертвые и тихие, но совершенно целые, и временами мне казалось, что достаточно произнести заклинание — и они оживут и станут, как и столетия назад, выполнять свою странную, непонятную мне работу. Наконец, я подробно изучи сам космопорт — совершенно целый, нормально функционирующий, когда прилетал или отправлялся в обратный путь «Акон», но в остальное время не подававший признаков жизни. Я видел многое — но не нашел ни малейшего намека на существование хотя бы одного орита. И не нашел ничего, что объяснило бы мне загадку их исчезновения.

И я видел лес, в котором живут зуармы. Я сам почти весь год прожил в этом лесу, потому что мертвый город оритов, в котором хотел поначалу поселиться, тал постепенно вызывать во мне безотчетный страх и даже ужас. Сегодня лес с его вполне реальной опасностью повстречаться с зуармами кажется мне гораздо менее опасным, чем город — я не знаю, почему. Я соорудил себе убежище в ветвях огромного дерева, кое-как добываю пропитание — коренья, некоторые плоды — и надеюсь, что смогу просуществовать здесь еще несколько лет. Впрочем, вопрос о продлении своей жизни теперь перестал меня волновать. После решения, которое, сам того не желая, подсказал мне ты, Рангул, я больше не боюсь смерти. Рано или поздно зуармы выследят и убьют меня — это уже ничего не изменит.

Я не знаю, как они сами называют себя, но я назвал их зуармами — по имени сказочного племени каннибалов. Зуармы — те же люди, только одичавшие и опустившиеся до первобытного состояния. Насколько я успел разобраться, они делятся на несколько племен, постоянно враждующих друг с другом, и лишь на период прилета «Акона» заключают нечто вроде перемирия с тем, чтобы устроить большое пиршество. Я много думал об их происхождении и теперь склонен считать, что зуармы — всего лишь потомки одной или нескольких групп Достойных из числа первых, не обнаруживших здесь оритов. Вполне естественно, что те Достойные, что оказались в таком положении, не смогли повторить путь, когда-то пройденный предками оритов, выродились и опустились. А их каннибализм — что ж, он вполне объясним. За целый год жизни здесь я не увидел ни одного животного, даже крошечного насекомого — только растения. Что это — следствие катастрофы или прихоть оритов, характерно ли это для всей планеты — я, конечно, не знаю. Но я знаю, что ты и тебе подобные, Рангул, скорее станут пожирать людей, чем превратятся в вегетарианцев — вы ведь не привыкли в чем-то себе отказывать.

Я ждал «Акон» с тем, чтобы попытаться пробраться на него и, если не улететь назад на Глейю — вряд ли это удалось бы — если не отправить с ним какое-то послание, то хотя бы попробовать вывести его из строя, чтобы прекратить это издевательство над человечеством. Иногда я тешил себя надеждой, что сумею как-то предупредить Достойных о грозящей им участи, но надежда эта рассыпалась в прах за двое суток до прилета «Акона». Зуармов вокруг здания космопорта было слишком много. Но я, наверное, рискнул бы, откройся мне хоть малейшая возможность — если бы не увидел тебя, Рангул, спускающегося вниз по трапу.

Меня же как током тогда ударило. Я подумал: ну кто вы такие, те, кто попадает в число Достойных. Мразь, паразиты, накипь. Те, от кого необходимо избавляться, те, кто на Глейе лишь мешает нам жить. И чтобы я сам прекратил полеты «Акона»?! Ну уж нет! Твое место здесь, Рангул, ты вполне заслужил великую честь насытить желудки зуармов. Они ничуть не хуже тебя и твоих спутников, несмотря на весь ваш внешний лоск. Ты и тебе подобные там, на Глейе — такие же людоеды. Даже хуже, потому что зубы зуармов терзают мертвых, а вы пожираете живых, всю жизнь вы сосете из нас соки и не знаете пощады. Так да здравствует «Акон», этот межпланетный катафалк, этот поставщик мяса для зуармов! Люди, вы еще скажете зуармам спасибо. Люди, я верю — вы еще придете сюда. Вам трудно сейчас, на вас давит тяжкий груз прошлых ошибок, паразиты сосут из вас жизненные соки, но я верю в вас, люди. Я летел сюда, чтобы постичь высшие истины оритов, но я не нашел их Зато я постиг иную высшую истину — эту веру.

Я подождал, пока зуармы покинут космопорт, а затем пошел на пиршественное поле и отыскал в куче черепов твой череп, Рангул. Это было не так-то просто, но я опознал тебя по золотым коронкам. И вот ты здесь, передо мной. Я смотрю на твою вечную улыбку и заполняю строчками последнюю страницу записной книжки. Я спрячу ее там, среди черепов, и надеюсь, что когда-нибудь к ней прикоснутся человеческие руки.

Ты подарил мне эту надежду, Рангул.

Хоть на одно это ты оказался способен.