Сборник статей и интервью 1995-2000гг.

ЕСТЬ ЛИ БУДУЩЕЕ У СОЦИАЛИЗМА В РОССИИ?

Говоря о динамике политических процессов в России, аналитики едва ли не единодушно отмечают рост социалистических по своей природе настроений, т.е. “порозовение” части нашего общества. Тезисы о переходе к социально ориентированной экономике, о защите интересов большинства с позиций социальной справедливости, о помощи всем, кто по разным причинам не сумел адаптироваться в нынешней ситуации, все настойчивее обсуждаются на научных конференциях и партийных съездах, в средствах массовой информации.

Между тем, многочисленные попытки создать в нашей стране сколько-нибудь массовое, влиятельное социалистическое или социал-демократическое движение до сих пор заканчивались (и заканчиваются) неудачами.

С чем это связано? Возможно ли вообще возникновение в нашей стране социалистической альтернативы, противостоящей как коммунистической, так и либеральной идеологиям?

Андрей Илларионов

Экономика стала рыночной, политика осталась социалистической

Критика современной российской действительности, звучащая с разных политических позиций, подчас весьма точна, глубока и справедлива. Ошибка многих критических выступлений заключается только в том, что нынешнее кризисное состояние России приписывается воздействию либеральной политики. Однако практически все, что обычно упоминается в этой связи, - инфляция, исчезновение сбережений, нищета, безработица, коррупция, несправедливая приватизация, залоговые аукционы, неплатежи, бартер, падение производства, бюджетный дефицит, раздутый государственный долг, зависимость от внешних займов, бегство капитала, падающий рубль, низкий уровень монетизации экономики, господство финансовой олигархии, - есть результат не либеральной экономической политики, а ее отсутствия.

Все это - итог многолетней популистской социалистической политики, увенчавшейся летом 1998 года вульгарным коммунистическим насилием. Вопреки широко распространенным представлениям, действия правительства С. Кириенко ни в коей мере не являлись либеральными. Это правительство повысило налоги и таможенные пошлины, отказалось от продолжения земельной реформы, с беспрецедентной скоростью наращивало внешний долг страны, с помощью нереального курса рубля субсидировало банковскую систему, российских импортеров и свое политическое выживание. В конце концов на обострение экономического кризиса кабинет Кириенко ответил чисто по-коммунистически, отказавшись обслуживать государственные обязательства. Экономической сутью дефолта по государственному долгу и введения контроля на движение капитала стала конфискация частной собственности. Конфискация в особо крупных размерах средств частных инвесторов, вложенных в государственные ценные бумаги и российские компании. Как известно, конфискации - это неотъемлемая часть и коммунистической ментальности, и коммунистической программы действий.

Объективности ради следует признать, что наряду с тяжелым наследством доморощенного социализма немалую роль в сохранении социалистической экономической политики в России играют международные финансовые организации. Вопреки широко распространенным заблуждениям, рекомендуемая МВФ политика (повышение налогов, субсидирование завышенного валютного курса, внешние заимствования) является глубоко социалистической, а следование его рецептам в реальной жизни ведет к углублению экономического кризиса.

Сердцевину официальной идеологической доктрины МВФ и Мирового Банка, известной под названием Вашингтонского консенсуса, составляют либерализация, финансовая стабилизация, приватизация. Однако в отличие от большинства стран мира, с которыми Фонд и Банк имеют согласованные программы, в России эти организации не преследуют цели Вашингтонского консенсуса, а зачастую навязывают российским властям прямо противоположные позиции.

Достижение финансовой стабилизации требует балансирования государственных доходов и расходов на низком уровне ликвидации бюджетного дефицита при низких процентных ставках, снижения размеров государственного долга. Однако, регулярно предоставляя России кредиты, МВФ тем самым фактически стимулирует политику сохранения бюджетного дефицита, высоких процентных ставок, наращивания государственного долга.

В отличие от традиционного требования внутренней и внешней либерализации, предъявляемого другим странам, в России Фонд выступает как против внутренней либерализации - за регулирование цен на продукцию так называемых естественных монополий, так и против внешней либерализации - за повышение таможенных пошлин, за ужесточение регулирования энергетического экспорта. Парадоксально, но факт: во время дискуссий между сотрудниками МВФ и представителями “Газпрома” о принципах определения цены транспортировки газа именно МВФ настаивал на применении марксистской формулы цены, определяемой по издержкам производства, в то время как “Газпром” предлагал руководствоваться розничным маржиналистским подходом и при определении цены исходить из имеющегося в регионах платежеспособного спроса.

Согласно Вашингтонскому консенсусу, важным фактором экономического роста выступает приватизация государственной собственности. Но Мировой Банк предоставляет России значительные кредиты, предназначенные для субсидирования и консервации нерентабельных угольных шахт и фактически препятствующие их приватизации.

Важнейшие рекомендации июльской (1998 г.) программы МВФ сводились к повышению налогов и сохранению регулирования курса рубля в рамках “валютного коридора” - то есть к продолжению и даже усилению проводившейся социалистической экономической политики. Эти меры старательно исполнялись российским правительством, тем самым неизбежно погружая отечественную экономику во все более глубокий кризис. Сами же 4,8 млрд. долларов кредита явились не чем иным, как субсидией, предоставленной МВФ обанкротившимся российским финансовым олигархам.

Поскольку либеральных реформ в России в 90-е годы не было, а проводилась социалистическая экономическая политика, то правильное наименование тех, кто ее осуществлял, - естественно социалисты. Причем независимо от сложившихся в общественном сознании штампов и того, как они сами себя называют. В докладе недавно организованного Экономического клуба его координатор Е. Ясин так характеризует эту организацию: “Это объединение экономистов преимущественно либеральных взглядов”.

Видимо, лишь многолетней оторванностью нашей страны от цивилизованного мира и тяжелым коммунистическим наследием можно объяснить тот факт, что социалисты у нас называются либералами, а известный российский социалист проф. Е. Ясин именуется “дедушкой российского либерализма”. В течение всех последних лет Ясин выступал с социалистических, подчас даже с левосоциалистических позиций: в 1992 году бранил Гайдара за либерализацию цен, Чубайса - за приватизацию, в 1993 году выступал против снижения уровня инфляции ниже 5-6% в месяц, в 1994-1995 годах пытался провести социалистическую реформу предприятий, будучи министром экономики занимался “научным” распределением государственных инвестиций, в 1996-1997 годах защищал высокие государственные расходы (“снижать дальше некуда”), в 1998 году отстаивал высокие налоги (“бойтесь Бооса!”). Спрашивается, какое отношение разработчик экономических программ почти всех социалистических правительств последнего времени - от Н. Рыжкова до С. Кириенко - имеет к либерализму? Какое отношение к либерализму имеют Я. Уринсон, А. Лившиц, С. Дубинин, С. Алексашенко? Согласно общепринятой международной терминологии, все они являются социалистами.

Особых слов заслуживают Е. Гайдар и А. Чубайс. Их заслуги перед страной весьма велики, их вклад в создание рыночной экономики в России неоспорим, их роль в деле защиты демократических институтов, гражданских прав и свобод в нашей стране трудно переоценить. В то же время ни их экономические взгляды, ни их практические действия в сфере экономической политики не могут быть признаны действительно либеральными. Будучи несомненно одними из самых ярких политиков новой России, они, увы, так и не смогли преодолеть в себе наследия отечественной социалистическо-коммунистической ментальности. Популистско-социалистическая экономическая политика последних лет, и в особенности весны-лета 1998 года, проводившаяся под их непосредственным руководством и с их участием, нанесла тяжелейший удар и демократической политической системе, и рыночной экономике, созданным в немалой степени в том числе и в результате их собственных усилий. Это их личная беда. Это и трагедия страны, которая даже в лице своих выдающихся представителей так и не смогла вырваться из цепких когтей социалистической парадигмы.

Здесь необходимо сделать важное пояснение. Само слово “социалист” не несет в себе никакой этической оценки. Быть социалистом - это лишь констатация факта: такой-то и такой-то придерживается социалистических взглядов и при получении государственной власти проводит в жизнь социалистическую политику. Нельзя быть либералом и в то же время выдавать дотации, распределять кредиты, выбивать налоги, организовывать взаимозачеты, поднимать таможенные пошлины, регулировать “естественные” монополии, субсидировать валютный курс, пробивать кредиты МВФ. Быть социалистом - это и не пожизненный приговор. Накопление знаний и опыта вносит коррективы в ошибочные представления. Немало людей, начинавших как марксисты, со временем эволюционировали в последовательных либералов.

Опыт популистского социализма последнего десятилетия продолжает период почти столетнего господства социалистической политики в нашей стране. Начатая еще царскими правительствами во время первой мировой войны в 1914-1917 годах, продолженная вначале Временным правительством в 1917 году, затем советскими правительствами в 1917-1991 годах, а теперь и правительствами независимой России в 1991-1999 годах, социалистическая экономическая политика привела к невиданной в мировой истории катастрофе. Экономический великан, каким Россия была в начале века, превратился в карлика, еле различимого на карте мира.

Почти вековое господство социализма нанесло нашему отечеству невосполнимый ущерб. Демографически мы так и не смогли оправиться от последствий репрессий и социалистических экономических экспериментов. Перераспределительная социалистическая политика и регулярные конфискации частной собственности (последняя масштабная - в августе 1998 г.) подрывают стимулы к производительной деятельности, частным накоплениям и инвестициям. Менее чем за столетие социализм превратил одну из великих и богатейших стран планеты в бедную озлобленную попрошайку, живущую на подаяние международного сообщества и шантажирующую его своим ядерным оружием. Двадцатое столетие для России оказалось во многом потерянным.

Пока мы “болели” социализмом, десятки стран мира проводили либеральные реформы. Независимо от их расположения и уровня развития, особенностей культуры и религии, доступа к транспортным путям и кредитам международных финансовых организаций все они добились феноменальных успехов в борьбе с бедностью, отсталостью, болезнями. Везде - от Ирландии до Новой Зеландии, от Эстонии до Маврикия, от Чили до Китая - обеспечение экономической свободы сопровождается невиданными ранее достижениями в развитии экономики, повышении благосостояния населения, снижении смертности, увеличении продолжительности жизни, в подъеме образования, науки, культуры.

В течение вот уже почти столетия Россия не может вырваться из плена социалистического помешательства. В стране не переводятся социалисты - и “левоцентристы”, и “правоцентристы”, предлагающие все новые и новые варианты того, как отнимать и делить не ими произведенное и не ими заработанное. Российское национальное сознание глубоко отравлено социализмом. Выдавливать его придется долго, болезненно, тяжело. Но придется. Потому что с социализмом у России нет перспектив, с социализмом она обречена. Единственная разумная альтернатива вековому социалистическому безумию - либеральная. Рано или поздно, но именно ее осуществление и приведет к подлинному возрождению России.

Борис Кагарлицкий

Перспективы социализма (или варварства)

Жители России получили то, чего хотели. И уж в любом случае то, чего заслуживали. Хотели “настоящего” капитализма, в нем и живут. Наш капитализм неразвитый, полный диких докапиталистических проявлений, но это как раз нормально. Ведь мировая капиталистическая система представляет собой именно иерархию. Общества, находящиеся на ее нижних ступеньках, на периферии системы, должны выглядеть именно так. Ну да, советский обыватель, конечно, хотел жить, как в Западной Европе. Но только кто ему позволит? Количество мест ограничено. Мировой рынок, как и советский автобус - не резиновый. Инвестиционных и других ресурсов на всех не хватит. Для того, чтобы мы стали жить, как в Европе, кто-то в Европе должен начать жить, как мы сейчас. А желать зла ближнему по меньшей мере неэтично. Впрочем, при чем здесь этика? - речь идет о капитализме…

Разочаровавшись в капитализме, российский интеллигент стал “розоветь”. Жить по-советски он уже не хочет, что, конечно, правильно. Жить в нынешнем свинстве тоже как-то обидно, даже если личное состояние позволяет. К тому же после августа 1998 года обнаружилось, что кризис ударяет не только по низам, но и по “средним слоям”. В итоге у нас число потенциальных социалистов растет пропорционально тому, как сокращаются перспективы “среднего класса” стать “верхним средним классом”.

Появляется робкая надежда на то, что придут какие-то честные политики (господи, да откуда же?), и они, избегая крайностей либерализма и коммунизма, безо всяких потрясений и революций устроят нам роскошную жизнь с американскими супермаркетами и советскими социальными гарантиями. Вдобавок еще и при полной демократии. “Если на российской политической сцене появится движение во главе с лидером, не принадлежащим ни к старой, ни к “новой” номенклатуре, которое будет стремиться соединить либеральную идею Свободы с социал-демократической идеей Справедливости и патриотической Русской идеей, - то самая широкая общественная поддержка ему гарантирована”, - читаем мы на страницах “Независимой газеты” (03.09.99).

На меньшее мы не согласны. Нам надо, чтобы все разом и обязательно с большой буквы. И чтобы лидер был такой, за которым во имя свободы можно было бы стройными рядами, в ногу и без размышлений!

Правда, на самом деле тот же представитель среднего слоя в глубине души сознает, что все это чистейшая утопия, а потому с недоверием относится к политикам, которые подобное предлагают. И дело не в номенклатурном прошлом или настоящем того или иного политика. А просто ТАК в жизни не бывает. Потому российский обыватель, мечтая о социал-демократии, сам же регулярно проваливает на выборах социал-демократов русского розлива. И в сущности правильно делает.

Любой социал-демократический проект в современной России неизменно сталкивается сразу с двумя принципиально неразрешимыми проблемами. Во-первых, социал-демократия вообще могла развиваться лишь в странах, принадлежащих к “центру” капиталистической миросистемы. Перераспределительный социализм (он же “гуманный капитализм” или “социальное рыночное хозяйство”) может существовать лишь в условиях изобилия ресурсов. Тогда можно накормить одновременно и трудящихся-овец, и предпринимателей-волков. На периферии это невозможно. То есть мы как раз очень даже содействуем гуманизации капитализма, только не своего, а западного. Но есть и вторая проблема, еще более серьезная. Социал-демократии сегодня и на Западе уже нет. Есть партии с “левыми” названиями, но сходства между ними и социал-демократией в привычном смысле не больше, чем между “новым русским” и секретарем райкома комсомола. Физическое тело и имя то же, а социальная функция совершенно иная.

Кризис социал-демократии порожден концом “холодной войны”, технологической революцией, изменившей социальное и международное разделение труда, глобализацией, подчинившей национальный капитал транснациональным корпорациям и финансовым институтам. Все должны конкурировать, на “социальное государство” нет средств, компромисс между трудом и капиталом, достигнутый с помощью идей Дж. М. Кейнса в середине ХХ века, лишился смысла.

Незадолго до европейских выборов 1999 года, на которых социал-демократия с треском провалилась, два ее наиболее авторитетных лидера Тони Блейр и Герхард Шредер опубликовали совместное письмо, где формулировали принципы “нового центра” (Neue Mitte). Суть этих принципов сводилась к тому, что традиционные идеи социал-демократии (перераспределение, смешанная экономика, государственное регулирование в духе Кейнса) дожны быть заменены новыми подходами в духе неолиберализма. От самого неолиберализма авторы письма, правда, отмежевывались, напоминая, что не разделяют его иллюзий относительно того, будто все можно решать рыночными методами. И тут же предлагали решать проблемы мировой торговли за счет ее дальнейшей либерализации. Вместо солидарности предлагалось усилить конкуренцию, вместо создания рабочих мест - лучше готовить молодых людей к жизни в условиях постоянно меняющейся рыночной конъюнктуры.

В ответ на письмо Блейра и Шредера с собственным документом выступил основатель Партии демократического социализма Германии и лидер ее фракции в Бундестаге Грегор Гизи. Он опубликовал “Двенадцать тезисов для политики современного социализма” (Zw ц lf Thesen f ь r eine Politik des modernen Sozialismus). Эти тезисы представляли собой последовательную защиту принципов социальной солидарности, регулирования и перераспределения. Однако о самом социализме в тезисах Гизи не было практически ничего. Не было в тексте и речи о рабочем движении - все отстаиваемые им реформы виделись не как следствие массовых выступлений трудящихся снизу, а скорее как результат действий правительства сверху. В сущности автор предлагал комплекс мер, вполне прогрессивных в рамках капитализма, но никоим образом не выходящих за его рамки, даже не порывающих с его логикой. В 70-е годы такой текст воспринимался бы как документ правой социал-демократии. В конце 90-х это образец критики социал-демократии слева.

Меньше всего мне хотелось бы в данном случае нападать на моего друга Грегора Гизи. Он, подобно пианисту в американском баре, “играет как умеет”. Точнее - так, как позволяют обстоятельства. Будучи реальным политиком, Гизи понимает, что его тезисы не должны выпасть из общего контекста дискуссии - в противном случае он будет выглядеть “абстрактным идеологом”, “утопистом” и т.п., а потому никого убедить не сможет. В рамках данного контекста позиция Гизи - самая левая. Но это само по себе уже свидетельствует об исторически беспрецедентном упадке социалистического движения.

Происходит это на фоне кризиса профсоюзов и других форм самоорганизации трудящихся. Рабочий класс время от времени напоминает о себе забастовками, но в целом он вновь превратился из “класса для себя” в “класс в себе”. Более благополучные отряды трудящихся, связанные с новейшими технологиями, не проявляют особой солидарности с теми, кто выполняет традиционную физическую и машинную работу.

Между тем капитализм, похоже, не особенно укрепился благодаря упадку социалистических сил. Кризис системы подчиняется собственной логике, которая великолепно дала себя знать во время азиатского и российского финансовых катаклизмов в 1997 и 1998 годах. Те, по кому финансовый кризис ударил раньше, похоже, оправляются, зато на очереди Латинская Америка и Западная Европа. Впрочем, череда финансовых неурядиц - лишь одно из проявлений общего процесса. В 1989-1991 годах капиталистическая миросистема достигла предела своей экспансии, став поистине глобальной. Ее дальнейшее развитие неизбежно означает обострение противоречий.

Роза Люксембург говорила об альтернативе “социализм или варварство”. Она оказалась права. Социализм потерпел поражение, варварство торжествует. Оно проявляется пока на окраинах системы, в России и в Африке, в бывшей Югославии и в Колумбии. Сначала появляются лишь очаги хаоса. Мир всеобщей конкуренции становится миром неуправляемого насилия - в точности в соответствии с представлениями Томаса Гоббса о “войне всех против всех”. Любые правила - условны. Желание победить (или отомстить тому, кто обошел тебя) - абсолютно. Оно предопределено логикой самой системы, точно так же, как стихия агрессивности является ее неизбежным порождением на психологическом уровне. Выводы психоанализа, сделанные еще в 20-е годы (в преддверии фашизма), подтверждаются опытом последних лет. Бессмысленные региональные и этнические конфликты, распространение оружия массового поражения, рост коррупции, мафии, наркобизнеса - все это пока характерно для периферии. Взрыв национализма - закономерный результат капиталистической глобализации. Масштабы человеческих жертв в Руанде, Сьерра-Леоне и Конго уже вполне сопоставимы с истреблением людей в ГУЛАГе или во время второй мировой войны, с той лишь разницей, что тогда резня происходила на фоне великих исторических битв, а сейчас - просто так. Курдистан, Чечня, Таджикистан, бывшая Югославия, Колумбия - география насилия постоянно расширяется. Этот всплеск насилия - естественная реакция периферийного общества, лишенного перспектив приобщиться к рыночному процветанию и не видящего ясных перспектив для того, чтобы преобразовать себя на иной основе. Россия оказывается вовсе не в стороне от магистрального пути человечества. Как раз наоборот. Мы в первых рядах - на пути в варварство.

Значит ли это, что все совершенно безнадежно? Скорее всего - да. Но некоторые шансы все же есть. И ими надо попытаться воспользоваться.

Во-первых, социалисты не должны и не могут в России быть центром. Надо раз и навсегда отказаться от мысли о том, что “великая Россия” или вообще что-то путное может у нас получиться без великих потрясений. Потрясения так или иначе гарантированы, вопрос только в их последствиях. Потому призыв к умеренности в нашей стране (и вообще в современном мире) равносилен призыву к политическому самоубийству, которое отечественные центристы и совершают с завидным постоянством. Разумеется, сегодня на сцене появляется новая разновидность центризма - авторитарно-корпоратистская, насквозь коррумпированная, соединяющая социальную демагогию и критику неолиберализма с угрозами в адрес соседних народов. Культ сильного вождя здесь сочетается с обещанием организовать дружную работу предпринимателей и профсоюзов под зорким оком начальства. В Европе 20-х годов такой центризм назывался фашизмом.

Во-вторых, социалистическое движение в России возможно лишь с опорой на коммунистическую традицию. Наша левая традиция именно такова, никакой другой нет и в ближайшие годы не будет. Теоретически новая левая партия должна была бы родиться на основе компартии, но этого не произошло. Под руководством Геннадия Зюганова КПРФ перестала быть не только коммунистической, но и левой организацией. И дело тут не только в Зюганове.

Лозунг “защиты национальных интересов” естественно возникает в условиях периферийного капитализма. Это естественный позитивный ответ общества на вызов глобализации. Транснациональные бизнес-элиты и финансовая олигархия очень высоко интегрированы между собой и одновременно маргинальны по отношению к обществу, даже в странах “центра”. Общество не может быть глобальным. Рынок труда - тоже. Соответственно, отвечая на политику глобализации, левые защищают интересы общества против транснациональных элит. Это заставляет левых становиться “патриотами”. И здесь мы сталкиваемся с острейшей культурной и идеологической проблемой. Во Франции или Мексике существует традиция демократического и революционного патриотизма, тесно связанная с представлениями о правах человека и гражданина, ценностями просвещения и свободы. В России или Турции, напротив, демократические и левые традиции развивались в конфронтации с националистической идеологией. В итоге вдохновение начинают черпать во всевозможных реакционных “почвеннических” концепциях. Что из этого получается, мы знаем на примере зюгановской Коммунистической партии Российской Федерации.

В принципе ответом на вопрос о “левом патриотизме” должен стать последовательный демократизм. После глобализации становится очевидно, что международные формы демократии и представительства абсолютно необходимы, более того, без них неполноценной, незавершенной является демократия на уровне государства. Но без национального государства вообще не может быть демократии. Общество может выразить свои интересы и отстоять их только в рамках национального государства - любые международные структуры могут быть представительными и демократичными лишь в том случае, если они опираются на демократию в каждой отдельной стране, точно так же, как эта демократия может быть полноценной лишь в том случае, если опирается на местное самоуправление.

В то время как транснациональный капитал и международные финансовые организации становятся все более безответственными и неподконтрольными никому (по сути, они сами претендуют на то, чтобы контролировать законно избранные правительства), защита национального суверенитета становится равносильна борьбе за элементарные гражданские права населения. Мы имеем право участвовать в принятии решений, от которых зависит наша жизнь.

В таком понимании идея суверенитета не имеет ничего общего ни с идеологией “этнического” сообщества, ни с “державностью” русских националистов. Борьба за экономический суверенитет имеет смысл только в форме солидарных действий народов разных стран. Тем самым она должна опираться не на идею национализма (по своей сути буржуазно-бюрократическую), а на традиции интернационализма и анти-империализма. Короче, в данном случае, для того, чтобы быть “современными” и “актуальными”, левым необходимо в первую очередь сохранять верность самим себе, собственным исконным принципам.

Третье и главное: левые должны наконец стать тем, чем их изображает либеральная пресса. Помните, в 1996 году газеты писали, что с приходом “красных” начнется передел собственности? А Зюганов “со товарищи” беспомощно оправдывались: мол, не будем грабить награбленное. А надо. Без экспроприации экспроприаторов все останется по-старому. Нельзя менять систему, не затрагивая отношений собственности. Большинство населения это осознает: опросы показывают, что массовый пост-советский человек, разумеется, национализировать мелкие лавочки не хочет, а нефтяную, газовую, металлургическую промышленность, энергетику, транспорт и связь готов хоть завтра вернуть в государственную собственность. Причем без всякой компенсации. Нас же не компенсировали, когда все это украли? Или чубайсовский ваучер все-таки был той самой справедливой компенсацией?

Наконец, ясно, что ублюдочное состояние нашей оппозиции и полная политическая беспомощность левых тесно связаны с упадком рабочего движения. В условиях обвального спада в промышленности иначе и быть не может. Вопреки ленинским схемам, рабочее движение растет именно тогда, когда растет экономика. Если будет хотя бы минимальный подъем, можно надеяться и на перемены в профсоюзах, и на появление новых рабочих лидеров, сделавших себе имя, возглавляя победоносные стачки. Но в любом случае Россия не останется в стороне от более общего процесса трансформации класса наемных работников, происходящего во всем мире. Привычное представление о тождестве физического и наемного труда уходит в прошлое. Полностью пролетаризированы наука и образование. В ходе технологической революции сложился новый общественный слой, своего рода “технологическая элита”. До определенного времени эта технологическая элита пожинала плоды своего привилегированного положения в мире труда, фактически поддерживая неолиберальную модель капитализма. Но это было возможно лишь на этапе подъема технологической революции. Никакая революция, даже технологическая, не может продолжаться непрерывно и бесконечно. Революционные фазы развития технологии сменяются эволюционными, и положение технологической элиты меняется. Она вынуждена будет в значительно большей мере ощутить свою зависимость по отношению к настоящим элитам буржуазного общества - финансовой олигархии и транснациональной бюрократии частного сектора.

Чем больше технологическая элита обнаруживает противоречие своих интересов и интересов буржуазии, тем больше она ощущает себя принадлежащей к миру труда (вместе с учеными, учителями, врачами). Изменение психологии происходит медленно, требуется смена поколений. Но происходит это закономерно. Некоторые социологи (например, А. Тарасов) считают, что именно технологическая элита выступит могильщиком капитализма. По отношению к буржуазному обществу она станет тем же, чем буржуазия стала по отношению к феодализму. Ведь буржуазию тоже на первых порах устраивал абсолютизм.

В любом случае новая технологическая элита должна осознать себя частью мира труда так же, как некогда буржуазия осознала себя частью третьего сословия, поставив общие классовые интересы выше корпоративных перегородок. Преодоление этой корпоративной разобщенности трудящихся было главной задачей традиционного рабочего движения. Сейчас вопрос стоит о том, чтобы найти новую “идентичность”. Это непросто, но необходимо.

Класс фактически формируется заново точно так же, как это произошло в середине XIX века, когда индустриальный труд пришел на смену мануфактурно-ремесленному.

Именно на базе нового классового сознания возможен новый социалистический проект. Вопреки модным рассуждениям о поисках новых принципов, ключевые идеи социализма остаются неизменными - иначе это уже не социализм. От частной собственности - к общественной. От экономики, подчиненной прибыли частного сектора, к экономике, где господствует общественный сектор, обслуживающий общественные потребности.

Новые экономические отношения могут реально войти в жизнь только в форме “смешанной” или “переходной” экономики, “рыночного социализма”. Но отсюда вовсе не следует, будто сочетание рынка и социализма лишено противоречий. Социализм вовсе не обязательно исключает рынок, но еще меньше он является порождением его логики. Как раз ограниченность возможностей рынка как организующей основы экономики делает социализм исторически необходимым. Другой вопрос, что вытеснение рыночных отношений новыми, основанными на кооперации и солидарности, не может быть механическим. Рынок сохраняется там, где эти отношения естественны и необходимы. Но, как показал опыт Интернета и фундаментальной науки, здесь действует иная логика. Чем больше будут распространяться постиндустриальные технологии, тем больше будет и общественная потребность в не-рыночной организации.

Наконец, последнее. У социализма есть другое имя - это культура. Принцип культуры, как и принцип социализма, вне-рыночен и в значительной мере анти-рыночен. Прекрасное не может быть измерено денежными единицами, человеческое достоинство не всегда выгодно, а знания не должны быть предметом купли-продажи. Знание принадлежит всем.

Интерес интеллигенции к социализму в начале века был вызван не только модой на новые идеи и инерцией революционных ожиданий. Он был глубоко профессиональным, если угодно, даже корпоративным. Культура принципиально анти-буржуазна, она живет по иным законам, чем бизнес. И если сегодня мы видим массовый переход интеллигенции на либеральные позиции, то это свидетельствует не столько о кризисе социализма, сколько о глубочайшем кризисе интеллигенции, потерявшей свое место в обществе. Искусство заменяется шоу-бизнесом, наука - “исследовательскими проектами”, интересными только заказчику.

И все же ни одно общество не может существовать без культуры и без науки. А следовательно, на месте старой разложившейся и дискредитировавшей себя интеллигенции будет формироваться новая. А вместе с ней и новое поколение социалистических активистов.

Александр Мелихов

Социал-демократия по-губернаторски

“Порозовение” - естественный процесс, сопутствующий превращению бледного ангела в нормального человека. Если считать, как это было десять лет назад, экономические и политические свободы не просто полезным, хотя и опасным инструментом социального развития, а прямо-таки орудием Справедливости, то разочарование в такого рода утопическом либерализме абсолютно неизбежно для всякой сколько-нибудь разумной и совестливой личности. Однако социалистические ценности противостоят лишь радикальному (вульгарному), но не ответственному либерализму: по компетентному заключению П. И. Новгородцева, европейский либерализм еще на рубеже веков осознал, что начало свободы должно быть дополнено ограничивающим его началом солидарности, а потому никакой единоспасающей формулы общественного идеала нет и не может быть - можно лишь лавировать между противоречивыми общественными нуждами, действуя “по обстановке” и постоянно помня о трагически неизбежном несовпадении желаемого и возможного, стремясь внести в мир побольше справедливости и вместе с тем остерегаясь разрушить важнейший источник общественного благосостояния - частную инициативу, ибо большой национальный доход, поделенный несправедливо, лучше, чем маленький, поделенный поровну. Так что либерализм как вечный поиск компромисса между требованиями гуманности и нуждами экономического развития вовсе не противоречит социалистической идее, а, наоборот, включает ее в себя как необходимую часть. Но только часть!

Однако хранить сразу две соперничающие и, одновременно, дополняющие друг друга ценности - это почему-то всегда было и остается слишком сложной задачей для России - страны грандиозных односторонностей: коль рубить, так уж сплеча! Впрочем, любая политическая идея, апеллирующая к неискушенным массам, повсюду становится материальной силой лишь в обличье какого-то чарующего, смертоносно упрощенного мифа.

Многоумный П. И. Новгородцев не поленился изучить все осточертевшие нам марксистские съезды и выявил в них беспрерывную борьбу двух заложенных в марксизм бородатыми основоположниками взаимоисключающих начал - стремления обеспечить наемным работникам достойную жизнь в существующем обществе и стремления разрушить это общество до основанья во имя фантастического бесклассового рая, в котором уже не будет никакого расхождения между мечтой и реальностью. В итоге в Западной Европе победило реформистское крыло, превратившееся в респектабельную социал-демократию, уже не претендующую установить вечное царство гармонии, а только стремящуюся обеспечить каждому гражданину некий минимум в сфере образования, здравоохранения, социального обеспечения, минимум, сильно варьирующийся в зависимости от экономической ситуации. В России же победило экстремистское, утопическое крыло, сумевшее удержаться у власти лишь ценой отказа от былых гуманистических целей - ценой террора, демагогии, диктатуры, шовинизма… И сегодня наследники именно этой партии нового типа занимают то место, на котором могло бы взрасти разумное социал-демократическое движение; из-за их знамен проклятого красного цвета (Ив. Бунин), из-за усатых портретов, из-за бесконечной лжи и злобы порядочные люди сторонятся этой клоаки, прижимая к носу платок.

И это при том, что социалистическая идея в ее прагматическом варианте близка почти каждому - практически любой хотел бы застраховать себя и свое потомство от случайностей происхождения, здоровья, экономической конъюнктуры: такая вещь, как предусмотрительность, никак не связана ни с Лениным, ни со Сталиным, ни с плоскими фантазиями основоположников. И тем не менее, партии, которая всерьез бы занялась проблемой социальных гарантий, а не только использовала ее в качестве демагогического лозунга, до сих пор без микроскопа не разглядеть. С чем это связано? Во-первых, как уже говорилось, очень трудно вырастить новое деревце вплотную к могучему пню, пускай трухлявому, но глубоко всосавшемуся в почву. Во-вторых, разговоры о поддержке всех неприспособившихся слишком часто ведутся с совершенно ангельской возвышенностью, нисколько не интересующейся, как раздобыть для этого средства, - серьезному человеку просто совестно присоединяться к этому небесному пению. В-третьих же, присущее каждой стране противоречие между потребностями экономического развития и потребностями бытовой устроенности населения, благодаря семидесятилетнему правлению коммунистов, у нас достигло редкостной остроты: при нашем количестве неконкурентоспособных производств отстаивать социальные гарантии почти означает выступать против либерализации. Поэтому ответственным людям неловко на голубом глазу заявлять, что они за реформы, но не за счет народа, ибо найти какой-то иной счет, не отказываясь от либерализации, сегодня до крайности трудно, если вообще возможно. Это “красные” с легкостью лгут, не краснея, а честному социал-демократу будет чрезвычайно сложно сочетать на деле приверженность реформам и глубокую озабоченность неизбежными последствиями этих реформ.

И, тем не менее, эта полуутопическая социал-демократия сегодня нужна даже радикальным либералам, ибо, отняв у коммунистов голоса всех мало-мальски здравомыслящих избирателей, она одновременно явилась бы их цивилизованным представителем, с которым можно было бы как-то договариваться и в чем-то сотрудничать, который хоть сколько-нибудь был действительно ограничен собственными лозунгами. При отсутствии же такого рода представителей становится невозможным даже подобие компромисса: приспособившаяся часть населения на каждых выборах просто принуждает неприспособившуюся терпеть свое положение и дальше, а неприспособившаяся, стекаясь под красные знамена, дожидается случая отплатить той же монетой. И, боюсь, обида побежденных, напитывающая их ненавистью к либерализму, в конце концов пойдет ох как ему не на пользу.

Ключевский в свое время счел причиной патологического развития российского общества то обстоятельство, что в России европейские учреждения создавались не добровольно, “от избытка”, как на Западе, а принудительно, через силу. Возможно, это закон более универсальный: общественные изменения бывают органичными (лишенными смертоносных противоречий) лишь тогда, когда большинство или, по крайней мере, политически мыслящая часть населения понимает их необходимость и идет на них по доброй воле. В конце восьмидесятых в университетской газете мне случилось высказать предположение, что органичным для современной России является централизованное производство продукции низкого качества, которой, однако, хватало бы на всех: при минимальной организованности населения наиболее могущественной лоббирующей силой может сделаться и легкая промышленность, а не обязательно военно-промышленный комплекс. Сегодня подобное, по-видимому, уже и невозможно, и не нужно, однако, недавно объехав по соросовскому гранту несколько городов так называемого красного пояса, я невольно вспомнил свою давнюю статейку. Коммунизма я там не заметил ни призрака - никто не мечтал ни о мировой революции, ни о бесклассовом обществе, а только лишь о своевременной зарплате да пенсии, возрожденные пионерские организации обходились без дедушки Ленина, перебиваясь спортивными играми, зато в кафе продавали скверные пирожные по таким ценам, от которых хотелось протереть глаза: два рубля, три рубля; вместо салфеток лежала родимая оберточная бумага; в гостинице не работал телевизор, горничную приходилось разыскивать по всем этажам, зато в службе занятости всегда готовы были предложить место на стройке, на дорожных работах. Правда, о зарплате в тысячу рублей говорили как о чем-то неумеренном почти до неприличия - зато работяги под окном мостили улицу со скоростью один удар в минуту с последующим десятиминутным перекуром.

Причем, имея на это полное право! Если уж сегодня и гомосексуализм принят равноправной альтернативой, то миллионы граждан тем более имеют право выбирать, надрываться ли на работе и роскошествовать в быту или удалиться от конкурентной гонки и жить бедновато, зато спокойно. (Налегая в этом спокойствии на собственное огородное хозяйство). И если бы сторонники конкурентной лихорадочности и сторонники социалистической безмятежности перестали душить друг друга, навязывая свой образ жизни - насколько менее опасной сделалась бы жизнь в нашем государстве! А этому как раз и могло бы способствовать региональное социал-демократическое движение, которое отняло бы у агрессивных коммунистов их “человеческий материал” и, вместе с тем, обеспечило бы отнятым плохонькие социальные гарантии.

Я понимаю, что новому Лассалю или Плеханову развернуться в провинции еще более трудно (невозможно), чем в столице. Но… Мне кажется, есть сила уже вполне влиятельная и раскрученная, и притом заинтересованная как минимум в социал-демократической риторике - это, условно говоря, губернаторы, точнее, новая властная элита, не желающая возвращения коммунистов, однако стремящаяся сохранить контроль над экономикой. А социал-демократическая риторика в своем практическом аспекте именно на это и направлена: левая социал-демократия претендует вмешиваться даже в производство, правая - только в распределение, но большего, собственно, новой элите почти и не требуется. Сегодня она, в сущности, уже и пользуется социал-демократическими лозунгами, только избегая слова “социализм” - как раз, возможно, самого лакомого для какой-то существенной части коммунистического электората.

Выгоды населения от социал-демократии по-губернаторски на первых порах могут быть только самыми незначительными (даже и бескорыстному социал-демократу сегодня было бы трудно сочетать свои принципы с либерализацией), но в будущем, набрав силу, она вполне способна выйти из-под контроля отцов-основателей и в какой-то мере действительно сделаться партией бытовых интересов населения. Очень важной и нужной партией - лишь бы она не одержала победу. А пока с нас хватило бы “порозовения” тех регионов, которые сегодня накалены докрасна.

В принципе я не очень понимаю, почему политическая карта сегодняшней России должна быть непременно монохромной, почему бы нам не удовлетвориться мозаикой регионов, более конкурентных, избравших побольше развития, и менее конкурентных, предпочитающих побольше покоя - не отсекая, однако, полностью борьбы за личный успех для самых энергичных и предприимчивых.

Правда, продукция спокойных регионов будет малоконкурентоспособной в регионах, избравших развитие, - зато она будет вполне на уровне в зонах, избравших покой: правительству, желающему политической стабильности, стоило бы позаботиться об объединении розовых регионов в максимально замкнутую производственную систему - вы нам неважнецкие ботинки, мы вам сомнительную колбасу… Впрочем, так далеко планировать совсем уж несерьезно. Но выполнить десятую долю поставленной задачи иногда удается даже в процессах исторического масштаба.

Николай Шмелев

“Мы преодолеем…”

Чем дольше живу, тем больше не устаю удивляться, как же нередко слаб, неадекватен бывает наш язык. И как же прав был Ф. И. Тютчев, утверждавший, как известно: “Мысль изреченная есть ложь”.

Сколько, к примеру, крови и слез было пролито в борьбе “капитализма” с “социализмом” и наоборот, каких мыслимых и немыслимых пределов ожесточения эта борьба достигала, сколько оголтелых фанатиков было призвано под свои знамена и той, и другой стороной! А что означают на самом деле эти бессодержательные, в сущности, слова? Да ничего. Ничего они не означают.

Убежден: есть нормальное человеческое общество и анормальное, есть нормальная экономика и анормальная антиэкономика, есть достойные человека условия жизни и есть условия, превращающие его в скотину, в бессловестное и бесправное существо. А громкие ярлыки, термины, лозунги - это все от лукавого. Это все выдумки угрюмых кабинетных теоретиков и разного рода политических мошенников, изобретающих их в своих чисто корыстных интересах: кому слава, кому деньги, кому власть, а кому и разом все это вместе взятое.

Столь же ущербным я лично считаю и термин “социал-демократия”, несмотря на то, что политики активно оперируют им с незапамятных времен. Как таковой, этот термин мало что говорит людям. Но стоит за ним на деле очень и очень многое. В реальности, на практике он, убежден, прежде всего отражает все, что диктуется обыкновенным “здравым смыслом”, т.е. отражает “золотую середину”, которая составляет проверенную веками основу всякого человеческого счастья - как индивидуального, так и общественного. Не крайности, не пожары, войны и революции создают приемлемый для человека мир: его создают умеренность, постоянное сопоставление затрат и результатов человеческих усилий, милосердие, терпение и труд.

Что такое социал-демократия? В политике это законность, демократия, гражданское общество, неукоснительное соблюдение прав и свобод человека при высочайшем авторитете государственной власти. В экономике - господство рынка и частной собственности при активной регулирующей роли государства, социальная направленность любых экономических решений, максимальный простор для частной инициативы и одновременно строжайшее выполнение общеустановленных правил игры. В социальной сфере - повышение благосостояния всего общества, смягчение социальной поляризации, активная политика занятости, сочетание рыночных и внерыночных методов социальной защиты, гарантированная государством система обеспечения личной и имущественной безопасности граждан. В культуре, науке, образовании, духовной жизни - свобода творческих сил и возможностей человека и максимальная государственная поддержка соответствующих нужд общества. Наконец, в международной жизни это регулируемая открытость, стремление использовать благотворные силы международной конкуренции и трансграничного движения капиталов, политика мира и укрепления международной безопасности для всех.

Можно сказать, что в таком понимании социал-демократия сегодня победила или побеждает если не повсюду в мире, то по крайней мере во всех наиболее развитых странах и регионах. В этом смысле социал-демократической является фактически вся Европа. Социал-демократическими можно назвать и такие страны, как Индия, Япония, Австралия, Новая Зеландия, Канада, страны Латинской Америки и даже, как бы это странно ни звучало, цитадель либерализма - США.

В конце концов, и в США тоже значительная часть расходов общества на науку, образование и здравоохранение покрываются не напрямую из собственных карманов граждан, а через федеральный, региональный и местный бюджеты и разного рода общественные и частные фонды.

Иногда сегодня на Западе наблюдается даже определенный перехлест патернализма, т.е. прямой заботы государства о своих гражданах: к такому выводу в последнее десятилетие пришла, в частности, классическая страна социал-демократии - Швеция. Но в целом направленность общественного развития в большинстве стран Запада на пороге XXI века очевидна и недвусмысленна: все меньше “социального дарвинизма”, т.е. борьбы всех против всех, и все больше стремления гармонизировать взаимоотношения между индивидуальными свободами и нуждами всего общества.

А вот в России социал-демократия никак не приживается! Российский человек все еще согласен верить во что угодно, но только не в идею социал-демократии, т.е. не в здравый смысл и не в “золотую середину”. До сих пор ему, кажется, легче поверить в коммунистические химеры, или в националистические бредни, или в фантики типа “МММ”, или в чубайсовские две “Волги” на ваучер, чем в то, что уже давно опробовано во всем мире и прекрасно работает на практике.

Почему? А Бог его знает, почему. Во всяком случае простого, однозначного объяснения здесь нет. Первое, что приходит в голову (и похоже, что наиболее важное) - это наследие нашего советского прошлого. Как известно, мало на что другое большевики потратили столько усилий, как на компрометацию и в глазах более или менее образованных людей, и в глазах толпы самого понятия “социал-демократия” (даром, что сами многие годы назывались РСДРП), социал-демократических партий и их лидеров. Яростная, фанатичная борьба В. Ленина против Э. Бернштейна, К. Каутского, II Интернационала, российских меньшевиков, эсеров, “Бунда” и пр.; столь дорого стоившее всему миру прямое преступление И. Сталина, сознательно объявившего главным врагом германской компартии не А. Гитлера и фашизм, а германскую социал-демократию и тем самым разрушившего единственную возможность действенной внутригерманской антигитлеровской коалиции, которая могла бы воспрепятствовать легальному приходу нацистов к власти; многодесятилетние лживые обвинения в социал-предательстве английских лейбористов, французских социалистов, немецких социал-демократов, и т.д. - все это прочно засело не только в сознании, а в подсознании, в спинно-мозговой системе не одного поколения советских людей. И боюсь, что, пока эти поколения еще живы, они даже не умом, а бессознательно, инстинктивно будут отвергать социал-демократическую идею, которая до сих пор все еще ассоциируется у них с чем-то в высшей степени подозрительным и даже подлым.

Невежество? Конечно, невежество. Но что же делать, если такова она и есть - российская общественная жизнь.

И, видимо, именно поэтому наиболее умеренные российские политические лидеры все еще никак не решаются назвать вещи своими именами. Ведь и Е. Примаков, и Ю. Лужков, и Г. Явлинский, и даже, подозреваю, Г. Зюганов и Г. Селезнев по своим программным установкам - это типичные социал-демократы (с определенной, конечно, разницей в оттенках). Но трезвая оценка безотчетных симпатий и предпочтений нашего массового электората не позволяет им открыто в этом признаться и признать, что Россия - не азиатская и даже не евроазиатская страна, что при всей ее исторической и нынешней специфике Россия - это Европа, органическая, неотъемлемая часть европейской цивилизации и европейской культуры. И ее путь, модель ее дальнейшего развития - это европейская, т.е. социал-демократическая, модель, разумеется, со всеми поправками на наши особенности, включая и сегодняшнее наше состояние всеобщей растерянности и разброда.

Лично я не верю в национальную катастрофу в России. В конце концов, это не первая смута в многовековой российской истории, и из всех предыдущих Россия каким-то образом выбиралась. Убежден, нет оснований считать, что большевики, а за ними реформаторы “первого призыва” отбили у российской нации все инстинкты самосохранения.

И если не произойдет ничего экстраординарного (вроде, скажем, вторжения извне), наш политический ландшафт в близком времени будет, вероятно, все больше походить на то, что уже давно утвердилось и существует в других европейских странах. Не удивлюсь, если в первом десятилетии следующего века мы будем иметь четырехпартийную систему (не считая, конечно, всякие мелкие экстремистские образования), а именно: коммунисты, националисты, либерал-консерваторы, социал-демократы, причем влияние социал-демократов будет решающим. При одном, правда, условии: если они, социал-демократы, сумеют наконец преодолеть давнюю российскую болезнь, когда в борьбе за первенство, за то, кто первый, а кто второй, в жертву приносится все, в том числе и судьба самого движения.

Опубликовано в журнале: «Знамя» 1999, №11