Сборщик клубники

Глава 6

Когда я открыла дверь и увидела Мерли, сразу поняла: случилось неладное.

— Что такое? — спросила я, швыряя сумку в угол.

Накануне я была на телевидении, где записывали передачу, посвященную матери. То есть она давала интервью, а мы с Тило — ее бойфрендом — служили задником для рассказа о личной жизни. Я проторчала в студии два часа. Правда, один из операторов был такой симпатичный, что я с удовольствием просидела бы там и все четыре. Закончилась запись поздно, и я поехала с Тило и матерью ночевать на мельницу. Мать, конечно, хотела заманить меня туда, чтобы с утра пораньше обсудить со мной свое творение.

Мать и Тило — ранние пташки, а я — сова. Если приходится рано вставать, то жизнь мне не в радость, особенно когда за завтраком пристают с обсуждениями. В общем, к моменту отъезда я успела в полной мере вкусить участь писательского ребенка. А в школе схватила «неуд» по математике. И утешала себя мыслью, что хуже ничего уже не будет.

— Каро куда-то запропастилась, — доложила Мерли.

Я сбросила туфли и прошлепала на кухню попить воды.

— Да?

— Она не ночевала дома — постель нетронута.

— Шла бы ты в сыщики, Мерли. Тебя без экзаменов примут.

— Очень смешно! — ответила Мерли полушепотом, будто нас кто-то подслушивал. — Нет, правда, она не говорила тебе, что собирается свалить на ночь?

— Нет, — сказала я и подумала, что Каро, должно быть, уломала своего приятеля рассекретиться и напросилась к нему в гости.

— Ее сумка и учебники остались дома. То есть в школу она не пошла.

— Перестань, Мерли! Когда она последний раз ходила в школу? — Я включила кофеварку. — Хочешь капучино?

— Мне эспрессо. — Сев к столу, она поставила ноги на стул и уткнулась подбородком в колени. Дома Мерли круглый год носит носки собственной вязки, что есть признак практичности и здравого смысла.

— Пойдем сегодня в кино? — предложила я.

— Нет. До конца месяца я в кино не пойду, — покачала Мерли головой. — Исчерпала свой лимит.

— Я тебя приглашаю.

— Хорошо, тогда пойдем.

Никогда не знаешь, чего ждать от Мерли в таких случаях. Она щепетильна в вопросах денег и скорее займет у Каро, чем у меня, потому что у Каро деньги «чистые», а мои деньги, то есть деньги моей матери, имеют запашок социального неравенства. По мнению Мерли, богатство не должно существовать на свете, если оно не для всех. Мерли убежденная социалистка, противница капитализма.

Я искренне восхищаюсь ею. Она последовательна не только на словах, но и на деле. Будучи членом группы радикальных зеленых, она живет практически одной ногой в тюрьме. Она приводит к нам в квартиру соратников, скрывающихся от полиции. Они часто гостят у нас не по одному дню, едят наш хлеб с сыром и пьют кофе из нашей кофеварки. Сидя на полу нашей кухни, они рисуют плакаты и пишут листовки, чтобы потом распространять их по городу.

А теперь что я слышу? Мерли раскудахталась лишь потому, что Каро одну ночь не ночевала дома!

— У меня предчувствие, — призналась она, — странное.

Мерли часто посещают вещие предчувствия. А иногда сны. Мы с Каро порой ее просто боимся.

Я подвинула ей чашку и села к столу.

— То есть?

— Ну… я чувствовала бы себя лучше, если бы Каро сейчас вошла в эту дверь. — Она допила кофе и резко поднялась. — Ладно, не бери в голову. Я просто устала и нервничаю. — Она взглянула на часы. — Мне пора. Я обещала Клаудио, что поработаю сегодня в две смены.

В последнее время Мерли зачастила на работу. Мы с Каро подозревали, что она неровно дышит к этому Клаудио. От нее только и слышно было — Клаудио да Клаудио. А на днях ей прислали букет цветов. Она поспешно выхватила карточку, чтобы мы не прочитали, что там написано. Проблема заключалась в том, что Клаудио дома на Сицилии ждала невеста, а Мерли была девушка старомодных принципов.

Пару минут спустя я услышала, как хлопнула дверь и Мерли сбежала по ступеням. Настала тишина. Я включила CD-плеер, взяла с полки «Как важно быть серьезным» и уселась за стол готовиться к экзамену по английскому. Вскоре, погрузившись в мир Оскара Уайльда, я совершенно забыла о Мерли и ее необыкновенных предчувствиях.

— Благодарю вас за то, что вы согласились ответить на мои вопросы. Я знаю, как вы заняты.

Имке Тальхайм села. Он устроился на другом стуле и внимательно взглянул на посетительницу: она достала из сумки блокнот, небольшой пенал, а оттуда извлекла маленькую дорогую серебряную ручку… Писательница, как же. Она неожиданно оказалась красивой. Фотографии, которые он видел в журналах, не отдавали ей должного. Он с трудом отвел взгляд.

Шеф сказал, что она ищет материал для своей новой книги.

— В друзьях у этой Тальхайм ходят большие шишки, Мельциг. Надеюсь, объяснять ничего не требуется. Так что делай, что она попросит. Очаруй ее, подыграй ей… Ну, ты понял.

Берт предпочел бы, чтобы она обратилась к нему напрямую, а не через шефа. Он терпеть не мог таких поручений, зная, откуда у них ноги растут. В тех кругах, где вращался шеф, было принято платить услугой за услугу.

— Кофе? Или чай?

Ему хотелось быстрее перейти к делу. Он не собирался ни очаровывать ее, ни подыгрывать ей — хватит с нее и того, что тратит на нее время.

— Кофе было бы чудесно.

— Молоко? Сахар?

«На подсластителях небось сидит — думал он, — стройна, что лань».

— Сахар, — сказала Имке Тальхайм.

Он сходил в коридор и принес два кофе из автомата — один с молоком, другой с сахаром.

Некоторое время они пили кофе в молчании, переглядываясь поверх чашек. «Оценивает, — понял Берт. — Прикидывает, не гожусь ли я ей в герои». От этой мысли ему стало не по себе. А вдруг она читает его мысли?

— Хорошо, — сказал он, откидываясь на спинку стула и кладя ногу на ногу. — Что вы хотели узнать?

Ну разумеется, она писала книгу про сексуального маньяка. А как же иначе? У нее была масса вопросов об убийстве Симоны Редлеф и двух других убийствах на севере и о связи между ними. Она как ни в чем не бывало объявила ему это, будто имела самое прямое право обо всем знать.

— Я понимаю, что вы не можете посвящать меня в тайны текущего следствия, но… — немилосердная улыбка озарила ее лицо, — вы догадываетесь, что мне действительно интересно все, что может быть допущено к огласке. А также психология маньяка.

Ее откровенность обезоруживала. Он решил, что самым лучшим способом от нее отделаться будет исполнить ее просьбу, то есть выложить ей рассекреченную информацию — в основном касающуюся прошлых дел. И он стал рассказывать. Она делала пометки в блокноте, время от времени перебивая его вопросами, желая что-либо уточнить. Точность и проницательность ее вопросов были поразительны. Она понимала, о чем идет речь.

На лице Имке отражались все ее эмоции. Едва ли когда-нибудь Берту доводилось видеть столь оживленное лицо. Интересно, догадывалась ли она, насколько открывается перед собеседником.

По прошествии двух часов, выпив еще две чашки кофе, она встала и протянула ему руку:

— Спасибо большое, инспектор Мельциг. Не только за информацию. Наше общение доставило мне большое удовольствие.

— И мне тоже, — ответил он, пожимая ее прохладную узкую ладонь и не торопясь выпускать ее из своей. — Если у вас будут еще вопросы, всегда рад помочь. Обращайтесь в любое время.

Ей, кажется, понравились его слова. Она улыбнулась, посмотрела на него на прощание долгим взглядом и вышла, легко ступая. Он постоял среди кабинета несколько секунд, затем сел за стол и позвонил жене. Без особой причины, просто почувствовал необходимость услышать голос Марго.

Спустившись на лифте на первый этаж, Имке прошлась по черному кафельному полу фойе, затем через турникет и вышла на залитую солнцем улицу.

Этот полицейский был не похож на тех, которых ей доводилось встречать в своей жизни. У него было открытое и тонкое лицо, умные глаза. Больше всего ее поразили руки: длинные гибкие худые пальцы, как у музыканта. Ухоженные ногти, что ей всегда нравилось в мужчинах. Простое обручальное кольцо. На щеках — пробивающаяся к полудню щетина. Коричневые брюки, белый льняной пиджак и под ним бежевая рубашка с расстегнутым воротником. Темные кудри, кольцами лежащие на лбу. Когда он улыбался, в его унылом казенном кабинете словно становилось светлее.

Он не держал на столе семейных фотографий, по-видимому не нуждаясь в иллюзии домашнего уюта, чтобы быть способным к работе.

«Перестань», — велела она себе и стала сосредоточенно высматривать свою машину на переполненной стоянке. Она, конечно, не помнила, где бросила ее. Одной из издержек ее профессии было то, что каждого встречного она мысленно примеряла на роль какого-нибудь персонажа. Недавно Ютта попеняла ей, что даже собственные чувства она оценивает с точки зрения их применения в книге.

— Признайся уж, — сказала она, — ведь каждого человека ты рассматриваешь под микроскопом, точно червяка, проколотого булавкой, и затем решаешь, на что он пригоден.

Порой Ютта была жестокой. Она не понимала, как трудно жить, не имея отдушины в виде писательства. Ведь в процессе сочинения страхи теряют свою силу, притупляется боль. Кроме того, писатели служат летописцами. Они не просто могут, они обязаны записывать все, что проходит у них перед глазами. Нет, не все, конечно, но хоть что-то. Нельзя вывернуть человека наизнанку и поднести его миру на серебряном блюдечке. Нужно помнить о границах. Имке всегда уважала чужие границы.

«Берт Мельциг, — думала она, — где твои границы? Насколько глубоко ты позволишь мне проникнуть, прежде чем я наткнусь на первую стену?»

Сначала он держался замкнуто, не желая беседовать о последнем убийстве. А когда заговорил, речь шла исключительно о закрытых делах. Он, дабы отвлечь ее внимание от настоящего, точно фокусник из шляпы, извлекал имена и события. Он тоже умел манипулировать людьми при помощи слов. Из него вышел бы отличный лектор, кумир аудиторий. Интересно, понравилось бы ему это или отпугнуло?

Имке изведала и то и другое. Зная за собой способность вызывать в незнакомых людях самые противоречивые чувства при помощи всего нескольких слов, она понимала, что обладает потрясающей властью. И в то же время ей было страшно, потому что она не знала о влиянии этой власти на саму себя.

Машина, наконец, нашлась. Она села, запрокинула голову на спинку сиденья и взглянула в небо: синева была наполовину прикрыта прозрачными облаками. Долгое одиночество не шло ей на пользу. Она теряла контакт с реальностью.

Поездки для встреч с читателями погоды не делали. Она хоть и была постоянно окружена людьми, но все-таки оставалась одна, поскольку, не успев прибыть в один город, должна была мчаться в следующий.

Раньше главным якорем, удерживающим ее в реальности, была Ютта. Но Ютта выросла и уехала. У нее началась своя жизнь. Потому, наверное, Имке приглянулся Тило — умный, независимый, самодостаточный. Однако, когда они проводили время вместе, все его внимание было поглощено ею. По специальности Тило психолог. Вначале это ее смущало. И даже сейчас она порой не могла отделаться от чувства, что он наблюдает за ней и анализирует ее поведение, особенно во время их ссор.

Ютта приезжала редко, Тило хоть и чаще, но тоже не жил вместе с ней постоянно. Имке решила не возвращаться в тишину мельницы, а вместо того прошвырнуться по магазинам. Побродить, выпить кофе или чаю, расслабленно поглазеть на людей. И купить себе что-нибудь красивое.

Она все никак не могла привыкнуть к своему богатству. Походы по магазинам по-прежнему доставляли ей немалое наслаждение и помогали развеять хандру. Она выехала на шоссе и прибавила газу. Она была свободна. Настало время насладиться своей свободой.

Он с удивлением ощутил слезы у себя на лице. Давно он не плакал. Давно не испытывал такой обиды. Как он ошибался!

У нее было лицо Мадонны, а волосы — как у ребенка. А в глазах была невинность. Как долго она его обманывала. Или это он был слеп? Почему он не увидел знакомых примет?

Все так хорошо начиналось. Почему она не могла потерпеть, почему не верила ему?

Он уткнулся лицом в подушку и зарыдал. Сухие, жесткие рыдания раздирали горло.

Все только начиналось, и они не знали, что конец уже близок.