Секрет Пегаса

Глава 1

Лэнг терпеть не мог авиаперелетов. Будучи пристегнутым ремнями к креслу в самолете, он чувствовал себя совершенно беспомощным и лишенным возможности хоть как-то на что-то повлиять.

Он мрачно сидел в зале ожидания возле двадцать второго выхода в терминале «Америкэн эрлайнс» далласского аэропорта Форт-Уэрт и наблюдал за мужчиной с маленьким мальчиком.

Мужчина, хорошо за сорок, с волосами мышиного цвета, лысеющий со лба, с небольшим брюшком, относился к тому типу людей, которых в помещении, забитом народом, видишь в последнюю очередь. Именно таких типов Лэнг был обучен замечать прежде всего. Белокурый мальчик лет четырех-пяти мало походил на мужчину, с которым летел, так что вряд ли они были родственниками. Зато лучшее прикрытие, чем поездка с ребенком, трудно выдумать. У кого-то там были неплохие мозги.

Лэнг почти не обратил на них внимания, когда в Атланте этот человек протиснулся к стойке «Дельта» и купил билеты, во всеуслышание объяснив, что ему приходится лететь по семейным, видите ли, обстоятельствам. Так где же у него эти самые обстоятельства?

Лэнг по кредитной карте купил билет до Далласа, отошел к стойке «Америкэн», там воспользовался фальшивым, к тому же просроченным паспортом, оставшимся от прошлой жизни, и за наличные приобрел билет от Далласа до Форт-Лодердейла. Оттуда он намеревался доехать на такси до Майами и вылететь в Рим через нью-йоркский аэропорт Кеннеди. Этот окольный путь Рейлли выбрал потому, что в толпах туристов было нетрудно затеряться и «стряхнуть» слежку.

В Атланте у него не было причины думать, что эта пара может оказаться не тем, что представляет из себя. Подозрения появились, когда в Далласе они вместе с ним отправились из терминала «Дельты» в терминал «Америкэн». Они не успели получить единственный чемодан, который сдали в багаж в Атланте, лишь у мальчика на спине был тот самый ярко-желтый рюкзачок, с которым он садился в самолет. Их появление возле дверей, через которые проходила посадка в самолет до Лодердейла, привлекло внимание Лэнга.

Даже учитывая постоянные тарифные войны, которые вели между собой компании, маршрут Атланта — Лодердейл через Даллас был, мягко говоря, необычным.

Лэнг заметил, как этот тип подошел к телефонам-автоматам. Он, несомненно, хотел предупредить кого-то во Флориде, чтобы там были наготове. То, что мужчина звонил по автомату, а не по сотовому телефону, говорило о том, что он из той крайне малочисленной части американцев, у которых нет мобильников, либо о том, что он беспокоится по поводу секретности разговора. У Лэнга вдруг прорезался интерес к происходящему на взлетном поле, совершенно обычный для пассажиров, ожидающих вылета. Он подошел к стеклу и встал совсем рядом с телефонами-автоматами, откуда слышал бы каждое слово. Говоривший сердито взглянул на него и повесил трубку, не попрощавшись.

Вскоре после этого мужчина повел мальчика в туалетную комнату. Лэнг подошел к газетному киоску, купил «Ю-Эс-Эй тудей», покопался в конфетах и выбрал три «пепперминт патти» в шоколаде, упакованные в фольгу. Затем он направился следом за мужчиной и мальчиком в туалет и закрылся в кабинке. Со стороны должно было казаться, что Лэнг делает свои дела, читая при этом газету.

Рейлли должно было очень уж сильно не повезти, чтобы лысый успел еще раз позвонить по телефону до его возвращения.

Вернувшись в зал ожидания, Лэнг осмотрелся по сторонам, как будто искал, куда сесть, и выбрал место рядом с мальчиком, который с упоением нажимал на кнопки игровой приставки «гейм бой». Немного сдвинув его рюкзачок ногой, Лэнг сел так, чтобы ребенок оказался между ним и своим спутником. При этом Рейлли принял такую позу, что желтый рюкзачок оказался почти у него под ногами.

— Во что играем? — спросил он мальчика.

Тот явно не стеснялся посторонних и ответил, не отрывая глаз от игрушки:

— В «Э-ни-гму».

Некоторое время Лэнг смотрел на квадратики, мелькавшие на маленьком экране. Он явственно чувствовал вопрос, занимавший взрослого: знает Рейлли или нет? Но этот тип в любом случае не мог ничего предпринять, не привлекая к себе всеобщего внимания.

— Как же ты играешь? — с почти натуральным любопытством спросил Лэнг.

В ответ он выслушал на удивление подробное и внятное объяснение, а ведь мальчик был таким маленьким!

— Похоже, что в эту игру интереснее играть вдвоем, — заметил Рейлли.

— Мистер, вы очень добры, — вмешался взрослый. — Но нет никакой необходимости…

Лэнг не смог определить акцент, но можно было поклясться, что парень не из Атланты.

— Я просто сам хочу поиграть, — парировал Рейлли. — Это, знаете ли, напоминает о моем сынишке. — Он изобразил на лице скорбь. — Ему было примерно столько же, когда он умер от лейкемии.

Глаза блондина, сидевшего на расстоянии вытянутой руки от Лэнга, коротко сверкнули. Теперь у него не осталось ровно никакой возможности потребовать, чтобы Рейлли отвязался от мальчика. Судя по выражению лица «хвоста», до него это тоже дошло.

— Можно? — Лэнг протянул руку.

Ребенок оглянулся на взрослого — разрешит ли? — и протянул игрушку. Рейлли неловко взял ее и с возгласом «Ой!» уронил.

Нагнувшись под сиденье, чтобы достать коробочку, напичканную электроникой, Лэнг незаметно извлек что-то из своей штанины и взял в руку.

Потом он вдруг резко выпрямился, указал пальцем куда-то вглубь зала ожидания и вскрикнул:

— Эй, смотрите! Это же Мел Гибсон!

Все головы, как по команде, обернулись в ту сторону. Лэнг сунул то, что держал в руке, в рюкзак мальчика и достал наконец игру из-под кресла.

— По-моему, я чего-то не понял, — смиренно произнес он. — Покажи-ка мне еще разок, как нужно действовать.

Когда через несколько минут объявили посадку, Лэнг заметно проигрывал своему маленькому сопернику.

Пользуясь правами пассажира первого класса, Рейлли прошел в голову очереди. Там находилась стойка, где после 11 сентября всегда дежурили сотрудники службы охраны, выборочно проверявшие пассажиров. Протянув билет молодой женщине-контролеру, Лэнг наклонился и что-то прошептал ей на ухо. По ее реакции люди со стороны могли подумать, что ей было сделано непристойное предложение.

Она повернулась и быстрым шагом удалилась, ничего даже не сказав своим помощникам.

Лэнг помахал своему маленькому партнеру по игре и прошел на посадку.

Он уже прихлебывал шотландский виски и неторопливо листал взятую с собой книжку, отыскивая место, где читал, когда по проходу самолета прошла женщина, кинула тощий портфель в сетку над головой и плюхнулась в кресло рядом с Лэнгом. Она была одета по-деловому, в серый жакет и юбку в тон. Из косметики на ней были только губная помада и немного румян. Волосы пепельного цвета собраны в тугой узел, скрепленный черепаховым гребнем. На безымянном пальце сверкал бриллиант, который в любом месте, кроме Техаса, сочли бы вульгарным. Совсем молодая — двадцати с небольшим лет, — она тем не менее пыхтела, как восьмидесятилетняя старуха, преодолевшая без остановки три лестничных марша.

Лэнг улыбнулся ей, поставил стакан на столик и заметил:

— Похоже, вам пришлось бежать до самолета.

Девушка глотнула воздуха широко раскрытым ртом и лишь после этого смогла ответить:

— Я уже решила, что они отменят рейс, а мне позарез, ну просто позарез нужно в Форт-Лодердейл.

Если перстень еще позволял в этом усомниться, то по тягучему выговору можно было безошибочно узнать уроженку штата Одинокой Звезды[31].

— Отменят рейс? — Лэнг очень натурально изобразил крайнее удивление.

Она дернула головой. При этом несколько непокорных волосков, выбившихся из-под гребня, зашевелились, словно длинные ножки какого-нибудь насекомого.

— Представляете, какой-то парень пытался протащить в самолет пистолет.

— Не может быть!

— Может-может. В сумке родного сына. Кто-то предупредил охрану. Они привезли передвижную рентгеновскую установку — и вот оно! Здоровенная пушка в рюкзачке у малыша.

Лэнг аж рот раскрыл от удивления.

— Вы видели этот пистолет?

— Нет, охранники сразу увели этого парня, сказали, что обыщут рюкзак в особом помещении. Я думаю, они побоялись, что он дотянется до оружия и устроит стрельбу прямо в толпе. А малыша мне было так жаль, так жаль…

Лэнг вскинул руки, демонстрируя согласие.

— Втягивать ребенка в такие дела — это просто низость.

Именно тогда он заметил, что под ногтями у него остались черные полоски — следы от шоколада. Тот попал туда, пока Лэнг, сидя на унитазе, грел конфеты в ладонях, чтобы можно было придать им форму буквы «L», наподобие пистолета, а потом обернуть полученную фигурку в фольгу, наилучшим образом отражающую рентгеновские лучи.

Пусть организация, следящая за ним, всемирная и имеет собственную разведку, но обмануть можно, в общем-то, кого угодно.

Лэнг наклонил голову, чтобы не удариться о полку, и сказал:

— Похоже, я еще успею вымыть руки, прежде чем нас заставят пристегнуться.

Глава 2

Ощущая себя помятым, с глазами, в которые словно песку насыпали, Лэнг вышел из самолета и вдохнул полной грудью прохладный воздух весеннего утра после спертой, тяжелой, несмотря на непрерывную очистку в кондиционерах, атмосферы «Л-1011». В нос шибануло густым запахом дизельных выхлопов, но все равно снаружи Лэнг почувствовал себя намного лучше. С высоты трапа, приставленного к самолету, он смотрел на автомобили, суетливо, как водяные жуки в пруду, метавшиеся по летному полю аэропорта Леонардо да Винчи. За его территорией сквозь вечный смог виднелись деревья, похожие на серую кайму.

К самолету целым стадом ринулись автобусы, и попутчики Лэнга загрузились в них. По столь же мистическим, как и Пуссен, причинам итальянцы редко пользовались рукавами-трапами, позволявшими перейти из самолета прямо в аэровокзал. Лэнг подозревал, что у владельцев автобусных компаний были хорошие связи.

К вопросу о связях. В былые годы римский аэропорт был объектом постоянных шуток. Его строили и строили. Работы, по мнению Лэнга и его знакомых, постоянно вязли в политическом словоблудии, однако их все же удалось завершить. Белые бетонные балки, плавно скругленные углы, множество окон с затемненными стеклами, казавшихся несоразмерно маленькими, — все это придавало аэропорту сходство с каким-то подводным сооружением. Внутри посетителей тоже ждали сюрпризы. Лестницы, эскалаторы и лифты были новыми, но текущие во всех направлениях потоки пассажиров пересекались и путались так же, как и прежде.

Лэнг показал свой паспорт скучающим взглядам таможенников «зеленого коридора», где проходят те, кому нечего предъявлять на проверку, отошел немного и нырнул в первый попавшийся на пути мужской туалет — и по надобности, и чтобы посмотреть, не последует ли за ним кто-нибудь из попутчиков по рейсу.

Никто не последовал.

Открыв свою единственную сумку, он сменил «Леви Страусс» и сорочку с пуговицами в уголках воротничка на французские джинсы, другую рубашку и пиджак, приталенный по характерной итальянской моде. Вместо бордовых туфель от «Коул Хаан» он надел сандалии от «Биркенсток», которые европейские мужчины предпочитают носить с темными носками. Зеркало, забрызганное лаком для волос и неведомыми субстанциями, до сущности которых лучше было не докапываться, показало мужчину, одетого в европейском стиле, но довольно безвкусно, в плохо сочетающиеся между собой предметы, продающиеся в дешевых магазинах.

Затем он по крайне невыгодному курсу, установленному в аэропорту, обменял доллары на евро. Без этого лишнего расхода можно было бы обойтись, но Лэнг фактически заплатил за возможность лишний раз проверить, не выявится ли слежка, пока автомат обирает доверчивого приезжего.

Воспользовавшись еще несколькими эскалаторами, он оказался на железнодорожной станции. Лишь она одна не изменилась с его предыдущей поездки в Рим. Похожая на шатер крыша над четырьмя путями, небольшая аркада. Лэнг дал денег пожилой женщине, продававшей эспрессо, купил билет в автомате, затем сел и стал ждать, пока кипяток наберет кофеина из порошка и придет поезд до Рима. Как и следовало ожидать, кофе поспел раньше.

Поезд оказался столь же новым, как и аэропорт. Скамьи с грязным разлезающимся винилом исчезли, их сменили удобные сиденья, обтянутые неброской синей тканью. Вместо тесных отсеков с маленькими пыльными окошками появились просторные полукупе с панорамным видом на обе стороны.

Зато виды нисколько не изменились. Лэнг в глубине души желал увидеть среди полей руины храмов и полуразрушенные арки, алебастровые знаки славного прошлого. Ведь это же Рим, Вечный город. Но за вагонными окнами мелькали только развилки железной дороги с растущими между рельсами сорняками, ржавые вагоны и черные от грязи фасады домов, населенных беднотой. Все те же угнетающие признаки того, что на дворе XXI век.

Когда они были здесь вдвоем, Дон восхищалась даже знаками упадка. Несмотря на безликость станций, где останавливался поезд, она буквально излучала предвкушение чуда. Сами названия этих станций приводили ее в восхищение.

Дон.

Она радовалась каждой секунде жизни, восторгалась самыми незначительными мелочами. Он не представлял ее себе в новом вагоне, но хорошо помнил в старом, обшарпанном. Она тогда устроилась на нечистом виниловом сиденье, разглядывала соседей-итальянцев и крутила головой, стараясь не упустить ничего из проплывавших за окном промышленных пригородов Рима. За сорок пять минут поездки ее жадный интерес к заурядным повседневным деталям быта чужой страны нисколько не уменьшился.

Позже она призналась, что восторгалась даже экзотическим запахом, стоявшим в вагоне. Человек, способный восхищаться духом, исходящим от полусотни с лишним немытых тел, смешанным с чесночным смрадом и запахом тоника для волос, должен поистине любить жизнь.

Дон.

Они остановились в крохотной гостинице, занимавшей дом, построенный неподалеку от Пантеона добрых полтысячи лет тому назад. Тогда город восхищал, был исполнен романтики, и за каждым углом их ждали сокровища. Сейчас Лэнг видел лишь мрачную толпу, присущую каждому большому городу. Рим оказался для него лишь скопищем редкостно болезненных воспоминаний.

Скрипнув тормозами, состав начал замедлять ход, приближаясь к Тибуртине, конечной станции линии, и Лэнг нежно, словно хрупкую фарфоровую чашку, отодвинул воспоминания о Дон в сторону. Где лучше остановиться? Было ясно, что место, которое некогда облюбовали они с Дон, слишком популярно среди туристов. Если его продолжают искать, то там найдут запросто, как нечего делать. Большие отели, такие, например, как «Хасслер» или «Эдем», годятся еще меньше — американца станут искать в первую очередь там. Возле развалин северной стены имеется множество мелких гостиниц и пансионатов с умеренными ценами и видами на сады Боргезе через руины древней ограды Рима. Не годится. Там всегда кишат американцы, приезжающие по недорогим туристическим путевкам: студенты, преподаватели, пенсионеры. Что еще хуже, эти пансионаты расположены слишком уж близко к посольству. Местоположение и цены делают их идеальным местом для того, чтобы пользоваться старыми связями. Но Лэнг совершенно не желал случайно встретиться с кем-нибудь из знакомых. Слишком уж много у них возникнет вопросов, на которые придется отвечать.

Рейлли решил исходить из того, что люди, с которыми он имеет дело, скорее всего, не итальянцы, и потому следует искать такое место, где иностранцы бывают редко. Там он смог бы без особого труда их заметить и, если понадобится, легко затеряться в городе. На виа дель Корсо имелись маленькие дорогие гостиницы, где останавливались торговые представители «Армани», приехавшие из Милана, люди, служившие у производителей драгоценного стекла из Венеции, и другие им подобные, работавшие в магазинах этого одного из самых роскошных торговых кварталов Европы.

К тому моменту, когда поезд, негромко брякнув сцепами, остановился, Лэнг успел отбросить и этот вариант. Он решил направиться в Трастевере. Рейлли помнил этот район еще с тех пор, когда не был знаком с Дон. И как часто бывает во многих городах, где имеются крупные районы, отделенные от основной части города рекой, обитатели Трастевере считали себя почти иным народом, куда большими римлянами, чем жители всего остального Рима. Точно так же бруклинцы считают лишь себя истинными ньюйоркцами и смотрят свысока на всех остальных, а обитатели Рив Гош[32] никого больше не назовут истинными парижанами.

Когда-то Рейлли заинтересовала история Трастевере. В XVI веке его населяли, выражаясь по-современному, римские синие воротнички, искусные ремесленники, строившие соборы, писавшие фрески и высекавшие из камня монументы. Здесь работали Микеланджело и Леонардо. В наше время район стал раем для богемы, пристанищем безработных музыкантов и художников, пытающихся продать свои произведения.

Там на пьяцца Масти находилась траттория, где он когда-то ел пиццу с чехом-перебежчиком. Еда была отвратительной, оформление — и того хуже, в основном фотографии в разных видах двух итало-американских звезд — Синатры и Сталлоне. Пианист громко калечил американские мелодии пятидесятых годов. У Лэнга потом и мысли не возникало прийти вместе с Дон в это заведение.

В соседнем доме находился pensione, несколько комнат с минимумом удобств, в районе, малопривлекательном для туристов, тем более американцев.

Идеально.

По-итальянски он почти не говорил, разве что в пределах туристского разговорника: спросить, где туалет, да пожаловаться на дороговизну. Еще пригодное на все случаи жизни «prego», слово-хамелеон, которое может означать все, что угодно, от «побыстрее» до «добро пожаловать». К сожалению, латынь, которой Рейлли владел гораздо лучше, была здесь не в ходу, точно так же, как в современной Америке мало кто понял бы английский язык времен Чосера. Впрочем, сейчас это было неважно. Водитель такси, в которое Лэнг сел на вокзале, владел итальянским еще хуже. Впрочем, несмотря на малые лингвистические способности, он, похоже, отлично освоился в Риме. Тормозами шоферюга, кажется, вовсе не пользовался, зато все время сигналил и размахивал руками, бросая руль. Преодоление нерегулируемых перекрестков могло сойти за тест на содержание тестостерона.

Поскольку по четырем из каждых пяти улиц не могло продвигаться ничего, кроме вездесущих мотороллеров «веспа» и велосипедов, ехать пришлось окольным путем. Вскоре Лэнг понял, что ему будет гораздо спокойнее, если не смотреть на то, что происходит вокруг. Поэтому он закрыл глаза, вцепился в сиденье и вознес молитву Меркурию, римскому богу, покровителю путешественников, оказавшихся в опасности.

Автомобиль резко затормозил, и Лэнг напрягся, ожидая, что сейчас раздастся скрежет сминаемого металла. Вместо этого сзади донеслась продолжительная тирада, явная ругань на итальянском языке. Он открыл глаза. Такси находилось на Палатинском мосту. Внизу беззвучно протекал в своей бетонной тюрьме грязно-зеленый Тибр, окаймленный деревьями.

Лэнг вспомнил одно из замечаний Дон: в отличие от Парижа, Лондона и даже Будапешта, Рим со стороны реки производит далеко не лучшее впечатление. Она объяснила, что Тибр больше похож на городские задворки, на досадную помеху, а потому к нему не обращено фасадом ни одно из сколько-нибудь примечательных зданий, к тому же он протекает на отшибе от центра античного, средневекового и современного Рима. Как это очень часто случалось, Дон сформулировала вслух ту мысль, которую Рейлли никак не мог додумать до конца. Это было еще одной причиной того, что с ее уходом в его жизни образовалась пустота, и, как он подозревал, эта пустота никогда уже не заполнится.

Впереди справа в буром облаке смога плавал купол собора Святого Петра, пятно отстраненной безмятежности, вознесенное над уличным хаосом раннего утра. Поворот направо — и реку сменили дома в три и четыре этажа с щербатой штукатуркой, будто излучавшей розовый свет под лучами восходящего солнца. По церкви в романском стиле он узнал пьяцца Санта-Мария-ди-Трастевере. Маленькая площадь была битком забита бабушками, толкавшими перед собой коляски с детьми, и мужчинами, разгружавшими грузовики. Район, казалось, потягивался и зевал с похмелья, приходя в себя после вчерашнего. Нынче вечером темнота вновь загонит стариков и детей в дома, а их места займут джазисты, мимы и юные свингеры. Ночью пьяцца превращалась в Бурбон-стрит[33], Рив Гош или другое вызывающе веселое место какого-либо иного города.

Такси свернуло в переулок, заняв чуть ли не всю его ширину, и как-то неуверенно остановилось. Маленькую площадь, вымощенную камнями, о которых невозможно было сказать, уложены они вчера или несколько веков назад, тесно окружали обветшавшие дома. Сюда еще не пробивалось ни лучика утреннего солнца, и появлялось жутковатое ощущение, что тени здесь упрямо сопротивляются наступлению нового дня.

Лэнг вышел из машины, расплатился с водителем, дав ему намного больше обещанного, и пересек площадь, раздумывая на ходу, не поискать ли чего-нибудь получше. Памятная траттория была еще закрыта, зато рядом, у входа в pensione висело объявление, извещавшее о наличии свободных мест. Он дважды стукнул в тяжелую дверь массивным молотком. Изнутри послышался звук отпираемого замка, затем второго, третьего, наконец дверь со скрипом распахнулась на железных петлях.

Лэнг совершенно забыл о замках.

То ли город был напуган постоянными ограблениями, то ли его обитатели питали особое пристрастие к замкам. Чтобы попасть в свой отель ночью, как правило, приходилось открывать два, а то и три замка, потом еще пару, чтобы попасть на свой этаж, и еще два или три, чтобы проникнуть в номер. Постояльцу какой-нибудь маленькой гостиницы, где не держали ночного портье, приходилось таскать с собою больше ключей, чем, пожалуй, тюремному надзирателю.

— Si?

Перед Лэнгом стоял старик. Он казался настолько хрупким, что было удивительно, как ему удалось открыть громадную дверь.

— Una camera, — сказал Рейлли.

Да, ему требовался номер.

Старик изучающее посмотрел на Лэнга. Тот хорошо знал этот взгляд. Содержатель гостиницы прикидывал, сколько можно запросить за комнату. Отступив в сторону, он жестом пригласил потенциального постояльца внутрь.

— Una camera. Si.

Лэнг старался по возможности скрыть свой американский акцент.

— Con bagno? — С ванной?

Старикан, судя по всему, решил, что финансовые возможности этого гостя повыше, чем у большинства его обычных клиентов — студентов и путешествующей бедноты. Он помотал головой, дескать, в номере нет ванной, но тут же, опять жестом, предложил Лэнгу пройти с ним.

Рейлли проследовал за стариком по неосвещенной лестнице, потом через холл к открытой двери. Обстановка внутри оказалась как раз такой, какую Лэнг ожидал увидеть в пансионе: двуспальная кровать с подушками и бельем, сложенными в изножье. У стены комод со следами многочисленных сигаретных ожогов на фанеровке, имитирующей дорогое дерево. Над ним зеркало в пластиковой раме. Вычурный платяной шкаф, тоже с зеркалом, сочетался с комодом разве что по возрасту.

Лэнг подошел к единственному окну и был приятно удивлен, увидев, что оно выходит во двор, в один из тех поразительных римских уголков, где можно укрыться от шумных и неприветливых улиц. Как и большинство таких мест, дворик был превращен в скромный по размерам, но плодородный огород — это тоже одна из своеобразных особенностей итальянцев. Хотя стоял только апрель, на высоких пышных кустах висели крупные алые помидоры. Виднелось несколько баклажанов, успевших потемнеть. Лэнг рассмотрел также базилик и орегано, без которых нельзя представить себе ни одного итальянского сада, и еще какую-то не известную ему зелень.

Старик между тем тараторил с такой скоростью, что Лэнгу было бы трудно его понять, даже если бы он свободно владел итальянским. Рейлли решил, что старик расхваливает комнату.

— Non parlo Italiano. — Эти слова Лэнг произнес таким грустным тоном, как будто признавался в одной из самых главных ошибок, совершенных им в жизни. — Sprechen Sie Deutsch?[34]

Выдавая себя за немца, Рейлли сразу получал прекрасную возможность объяснить свое плохое знание итальянского языка. Зато по-немецки Лэнг говорил почти как настоящий немец — не зря же он провел несколько лет в Бонне, Франкфурте и Мюнхене.

У него были и другие причины для того, чтобы выдать себя за немца.

Старик встряхнул головой и снова присмотрелся к гостю. Лэнг подумал, что он вполне мог помнить времена оси Берлин — Рим, Гитлера и Муссолини. Итальянцы вовсе не считали неприличным поминать добрым словом дуче, строившего хорошие дороги, единственного, кто сумел заставить поезда ходить по расписанию, а в бедствиях, постигших страну, обвиняли Гитлера. День свержения фашистского режима сделали ежегодным праздником и назвали Днем освобождения. Общенациональная точка зрения сводилась к тому, что итальянский народ не имел ко Второй мировой войне никакого отношения. Престарелый содержатель гостиницы либо действительно не знал языка бывших угнетателей своей страны, либо не хотел в этом сознаваться.

Ни поистине оруэлловская ревизия истории, ни совместное пребывание в Общем рынке, созданном впоследствии, не смогли подавить в итальянцах того благоговения, с каким они исстари относились к немцам. Поезда у тевтонов ходили с секундной точностью, их автомобили отличались надежностью, экономика и правительство — стабильностью. Немцы — это вам не итальянцы!

Еще важнее было то, что немцы никогда не торговались, а у итальянцев ни одна сделка без этого не обходилась. Содержатель гостиницы, направившийся в коридор, чтобы показать главное достоинство предлагаемого номера — находившуюся рядом с ним общую ванную, — не смог скрыть своего разочарования.

Лэнг жестом показал, что не будет осматривать ванную. Он видел достаточно итальянских bagno и сразу понял, что ему придется там мыться, стоя под душем, поскольку ванну необходимо будет неделю отдраивать, прежде чем сесть в нее.

Лэнг удовлетворенно кивнул. Его устраивал этот номер.

— Quotidano? — Платить нужно каждый день?

— Si.

Хозяин гостиницы назвал сумму и вновь оказался разочарован тем, что Лэнг никак не отреагировал. Значит, можно было запросить и побольше. Потом он протянул руку за паспортом. Как и в большинстве европейских стран, в Италии существовал закон, требующий регистрировать всех постояльцев по их документам. Затем информация вводилась в компьютерную базу данных местной полиции: вдруг гость находится в розыске, подозревается в связях с террористами или, скажем, супруги «живут во грехе» — в браке, не зарегистрированном церковью.

— Но una ragazza, — заявил Лэнг и с чрезмерной игривостью подмигнул.

Сообщив о наличии подружки, он помахал еще несколькими крупными купюрами сверх суммы, названной хозяином.

Лэнгу вовсе не требовалось знать итальянский язык, чтобы понять ход мыслей старика, когда тот взглянул на деньги в своей руке, потом, искоса, с хитрецой, на постояльца, сознавшегося в незаконной связи. Он думал, что раз гость немец, значит, деньги у него водятся. Ему всего-то нужно провести ночь-другую с женщиной, на которой он не женат, так, чтобы об этом не стало известно властям, которые, конечно, навсегда сохранили бы этот факт в своих архивах. Проблема была, конечно, не моральной, а экономической. Большую ли взятку придется дать местной полиции за нарушение этого дурацкого закона, от которого пользы никакой, зато большие помехи личной жизни?

Итальянским бизнесменам частенько приходится сталкиваться с подобными дилеммами.

Лэнг повернулся к лестнице, словно намеревался уйти, и хозяин скрепя сердце поспешил согласиться на условия щедрого постояльца. Он протянул Рейлли связку ключей, выпалил еще одну длинную, совершенно непонятную тираду и удалился, продолжая и на ступеньках лестницы что-то бормотать себе под нос. Отзвук этого монолога и после его ухода, казалось, висел в воздухе, как зловонный дым дешевой сигары.

Лэнг запер изнутри дверь и растянулся на кровати. Шум уличного движения, доносившийся через открытое окно, утратил свою резкость и воспринимался как умиротворяющее жужжание. Рейлли глубоко вдохнул свежесть только что проснувшейся земли, смешанную с ароматом множества разных цветов.

Он подумал о Джанет и Джеффе, а уже через минуту крепко спал.

За много сотен миль от Рима, примерно в то самое время, когда самолет Лэнгфорда совершил посадку, за неровными, мутными, почти матовыми оконными стеклами клубился туман, оседал каплями, которые собирались в серебряные струйки и сбегали вдоль свинцовых переплетов, окаймлявших каждый кусок старинного стекла. В тумане, пока что упорно сопротивлявшемся лучам обесцвеченного солнца, серый камень походил на крупнозернистые черно-белые фотографии.

Туман казался неподвижным, в нем лишь приплясывал серый, как ртуть, свет, пробивавшийся из окна. Вдруг он приобрел голубоватый оттенок, это ожил компьютерный экран, который показался бы случайному наблюдателю чудовищным анахронизмом среди камня, украшенного вырезанными вручную орнаментами, зубчатых стен и крепостных башен.

Человек, сидевший перед экраном, тоже будто принадлежал иному времени. Грубую рясу с капюшоном мог бы носить, пожалуй, обитатель какого-нибудь средневекового монастыря. Несмотря на холод, обут он был в ременные сандалии на босу ногу. Он с явным нетерпением дождался, пока загрузится «макинтош», и ввел восьмизначный пароль. На экране появились бессмысленные с виду группы по пять знаков. Убедившись в том, что сообщение принято полностью, оператор пробежался пальцами по клавишам. Случайный набор символов сменился нормальным текстом.

Человек, сидевший за компьютером, дергал подбородком вверх и вниз, вероятно, соглашаясь с тем, что читал. Посредством анонимного, практически не поддающегося обнаружению вторжения во всемирную систему продажи авиабилетов удалось установить, что Лэнгфорд Рейлли вылетел из Майами в Рим. Таким же способом, по записям об использовании кредитных карт, была предпринята попытка выяснить, в какой гостинице он остановился, но здесь результата не было. По всей вероятности, местонахождение Рейлли скоро можно будет узнать из полицейской сети, в которой появится информация из его паспорта. Легче легкого, все равно что виноградину сорвать.

Мужчина за компьютером нахмурился. Он не любил ждать — не для того существовала вся эта электроника.

Ветерок раздвинул туман, словно занавески, будто дух, пытающийся войти в дом, встряхнул стекла, чуть задребезжавшие в свинцовых переплетах, изготовленных руками древних ремесленников.

Однако сидевший в комнате не обратил на это внимания. Он еще раз перечитал сообщение, в задумчивости потеребил серебряную цепочку, висевшую у него на шее. К ней был прикреплен кулон в виде четырех треугольников. Потом он отправил своему корреспонденту инструкцию: «Отыщите Рейлли. Узнайте, кто из его бывших знакомых может находиться сейчас в Риме. Вскоре поисками Рейлли займутся власти. Прежде чем убить его, выясните, что ему известно и с кем он говорил».

Глава 3

Проснувшись, Лэнг почувствовал, что полностью пришел в себя после долгого бессонного перелета и смены часовых поясов и хорошо отдохнул. Город за окном был почти неслышен. Взглянув на часы, Лэнг сразу понял, почему. Тринадцать ноль-ноль, в это время все учреждения, музеи и даже церкви закрываются на три часа.

Лэнг спустил ноги с кровати, встал и отпер дверь. Выйдя в коридор, он деликатно постучался в общую ванную комнату, не получил ответа и вошел. Внутри все оказалось именно так плохо, как Рейлли и ожидал. Умывшись над щербатой фаянсовой раковиной, он быстро собрался и вышел из pensione.

Стоя в тени подъезда, Лэнг окинул взглядом площадь: нет ли кого-нибудь подозрительного. Совсем маленькие ребятишки с громкими криками гоняли видавший виды футбольный мяч. Старухи, одетые в черное, ощупывали и обнюхивали овощи, выложенные на небольшом прилавке. На противоположной стороне старики сидели за столами перед таверной и потягивали кофе или граппу, посматривая вокруг слезящимися глазами. Лэнг решил, что люди, вышедшие из детского возраста, но еще не достигшие старости, вероятнее всего, находятся в домах, перекусывают и скоро помчатся обратно на работу.

Пересекая площадь, он с удовольствием отметил, что в траттории возле пансиона, той, где плохая еда и еще худшее оформление, посетителей совсем немного.

Он шел, а вокруг суетились кошки. Животным, символизирующим Рим, на самом деле следует считать не мифическую волчицу, а обычного домашнего котика. По их виду трудно было предположить, что они хозяйские, если, конечно, у кошек вообще могут быть хозяева. Но все зверушки казались здоровыми и упитанными. Возможно, именно благодаря им он не видел ни одной крысы. Фонтанчики — всего лишь цементная чашка с трубами для подачи и стока воды — имелись почти в каждом квартале, поэтому ни кошки, ни изредка попадавшиеся собаки могли не опасаться жажды.

Многочисленнее кошек были лишь цыганки. Темноволосые женщины пытались навязывать прохожим розы, хватали за руки, предлагая погадать, кормили детей грудью или бормотали проклятья вслед тем, кто отказывался. Римляне были уверены, что цыгане на самом деле промышляют воровством. Правда это или нет, Лэнг не знал, но на всякий случай переложил бумажник в нагрудный карман.

Почти на каждой площади имелась своя достопримечательность: церковь, статуя или фонтан. Этим дело не ограничивалось. Любой, даже самый крохотный квартал имел собственный запах. Тут преобладал свежесваренный кофе капучино, а за углом оказывался миниатюрный рынок, распространявший дух спелых овощей.

Аромат свежего хлеба даже заставил его остановиться. Лэнг был голоден. Со вчерашнего дня он съел лишь тот невразумительный набор продуктов, который в авиакомпаниях именуется едой. Рейлли повернул направо, в узкую улочку, больше похожую на проход между домами, увернулся от японского мотоцикла, седок которого не слишком хорошо управлялся со своим средством передвижения, и вошел в ресторан под названием «Остерия ден Берли», расположенный на пьяцца Сан-Аполлониа. Ему хотелось надеяться, что блюда из даров моря там не хуже, чем были когда-то.

Через час Лэнг, ощущая во рту вкус приготовленного с чесноком осьминога, вновь вышел на улицу, залитую солнцем. С первым после продолжительного перерыва итальянским ланчем в желудке он направился к северу и вскоре достиг оживленной широкой виа дела Кончилиационе, ведущей к Ватикану. Даже в апреле, до начала туристского сезона, тротуары были полны народа. В витринах красовались всякие безделушки религиозного содержания, небольшие бюсты папы римского, дешевые распятия. Базилика Святого Петра в пластмассовом «снежном шаре» нисколько не удивила Лэнга.

Перед тем как покинуть Атланту, он еще раз позвонил Майлсу, чтобы спросить, нет ли в Риме кого-нибудь из общих знакомых.

Тот был очень насторожен и полюбопытствовал:

— Значит, решил в отпуск отправиться, встряхнуться в Риме, а заодно вспомнить доброе старое время. Скажешь, нет? Мол, и думать забыл о зажигательных бомбах и о смерти сестры…

— Майлс, ну к чему эта подозрительность?

— Работа у меня такая, ты не забыл? Кроме того, если я скажу тебе, кто из людей управления сейчас торчит в Риме, меня запросто посадят в дерьмо, а то и расстреляют.

— Что ты, так теперь не поступают, — возразил Лэнг. — В худшем случае вышвырнут на улицу без пенсии и льгот.

— Знаешь, я столько прослужил, что пусть уж лучше расстреляют.

— Кроме того, я же спрашивал тебя не о том, кто из сотрудников управления работает в Риме, а о наших общих знакомых, — добавил Лэнг.

— Сразу видно настоящего юриста. Из всего вывернешься. Ты уж признайся, зачем это тебе.

— Мне нужно попасть в Ватикан. Вот я и решил, что в управлении могут знать, с кем можно попробовать связаться.

Майлс даже не попытался притвориться, что поверил объяснению.

— Ватикан — это там, где папа с попами, да? Решил загодя подать прошение о канонизации. Скажешь, нет?

— Майлс, ты же добродушный человек, такой цинизм тебе не идет. Мне просто нужно задать одному из святых отцов пару вопросов об искусстве.

Связь была отличной, и Лэнг отчетливо расслышал, как его собеседник недоверчиво хмыкнул.

— Конечно. Если я окажусь на необитаемом острове с Шэрон Стоун, тоже буду с нею только разговаривать. Причем лишь об искусстве.

Лэнг выразительно вздохнул и продолжил:

— Майлс, я говорю совершенно серьезно. У меня есть клиент, готовый выкинуть целое состояние, чтобы побольше узнать об одном произведении на религиозную тему. Лучший из современных специалистов в этой области находится в Ватикане. Сам подумай, зачем я стал бы тебе лгать?

— Затем, зачем и я соврал бы жене, если бы она углядела на моей ширинке следы губной помады. Ладно-ладно. Сам понимаешь, наших людей в Риме я тебе не назову и, как связаться с ними, не подскажу. Но так уж вышло. Я недавно, чисто случайно, услышал, что там в посольстве, в аппарате торгового атташе, работает Герт Фукс.

Лэнг потом не мог вспомнить, поблагодарил он Майлса, прежде чем повесил трубку, или нет. Ведь когда-то именно Гертруда Фукс заставляла его забывать обо всем на свете.

Управление оказалось первым местом работы Рейлли. В мечтах он представлял себя этаким кабинетным Джеймсом Бондом. Как и большинство будущих разведчиков, Лэнг проходил подготовку в Кэмп-Перри, возле Уильямсбурга, в Виргинии. В этом заведении, которое выпускники фамильярно называли фермой, его научили непростым искусствам шифрования и дешифровки, выживанию в любых условиях и обращению с каким угодно оружием, начиная от автоматов и ножей и кончая удавкой и ядом. Его успеваемость оказалась то ли слишком хорошей, то ли чересчур плохой. Это зависело от того, с какой точки зрения посмотреть. Поэтому в четвертый директорат — оперативные работники — он не попал. Вместо этого его отправили в унылый офис, расположенный через дорогу от франкфуртского железнодорожного вокзала, где он сидел целыми днями как сотрудник третьего директората — стратегической разведки. Вместо плаща и кинжала ему пришлось довольствоваться компьютером, спутниковыми фотографиями, газетами стран Центральной Европы и прочими столь же банальными вещами.

В 1989 году Лэнг понял, что сокращение военных расходов и изменение внешнеполитических приоритетов, последовавшие после широковещательно провозглашенного прекращения гонки вооружений, поставили его будущее под сомне-ние. Теперь ему приходилось учить арабский и фарси и жить в странах, где сорокаградусная жара считалась прохладой, так что он с ностальгической тоской вспоминал и о мрачном помещении с видом на франкфуртский Bahnhof[35]. Чаша терпения переполнилась в ту минуту, когда Дон, его невеста, сказала, что ей придется добавить к приданому самую длинную, до полу, паранджу.

Он подал в отставку, получил при этом все положенные льготы и поступил на юридический факультет.

Герт, беженка из Восточной Германии, одаренный лингвист, аналитик и эксперт по своей родной стране, также была приписана к третьему директорату управления.

Герт с Лэнгом несколько раз выезжали вместе на выходные кататься на лыжах в Гармиш-Партенкирхен. В его памяти Герт навсегда была связана с отелем «Пост», баварской едой и склонами Цугшпитце. Их отношения оказались настолько пылкими, что успели выгореть дотла к тому моменту, когда через несколько месяцев, во время непродолжительной поездки домой, в Штаты, он познакомился с Дон.

К немалому удивлению и даже досаде Лэнга, Герт, казалось, восприняла случившееся с облегчением, а не со злостью, обычно свойственной брошенным женщинам. Они остались друзьями и общались, когда позволяли дела: то выпьют в баре во Франкфурте, то пообедают в лиссабонском ресторане. Когда он вышел в отставку, встречи прекратились. Она к тому времени продвинулась по служебной лестнице. Причиной тому были не столько ее способности, признаваемые всеми, сколько скаредность финансовой политики управления и провозглашенная Конгрессом борьба с дискриминацией по половому признаку. Ее таланты не ограничивались криптографией, они охватывали широчайшую область от компьютеров до снайперского дела.

По зрелом размышлении, было, пожалуй, даже хорошо, что Герт не приняла их разрыв слишком близко к сердцу.

Когда до собора Святого Петра осталось несколько кварталов и купол, выстроенный Микеланджело, заполнил значительную часть горизонта на севере, Лэнг стал смотреть по сторонам в поисках телефонов-автоматов. К счастью, он находился не в одной из тех европейских стран, где общедоступные телефоны хранят, как сокровища короны, и воспользоваться ими можно лишь в почтовых отделениях. В Риме таксофонов было множество, хотя далеко не все они работали. В эту часть города Лэнг отправился специально для того, чтобы позвонить. Если разговор засекут, то следы приведут в одно из наиболее посещаемых туристами мест в мире. Определить, из какого района звонили, возможно, однако точно установить, какой именно аппарат для этого использовался, и схватить говорящего, если разговор продолжается считаные минуты, чрезвычайно трудно. Пусть даже звонок и будет перехвачен.

Он набрал номер посольства и некоторое время слушал потрескивания, поскрипывания и гудение.

Когда же ему ответили по-итальянски, Лэнг попросил соединить его с мисс Фукс из отдела торговли.

Собеседник тут же перешел на английский:

— Могу ли я сказать ей, кто ее спрашивает?

— Скажите, что говорит Лэнг Рейлли. Я в городе, хочу пригласить ее пообедать.

— Лэнг! — услышал он через несколько секунд радостный возглас.

Если эта радость не была искренней, значит, к списку достоинств Герт прибавилось актерское мастерство.

— Что привело ты в Рим?

За эти годы Герт так и не избавилась от ошибок в английском языке.

— Что привело? Захотелось встретиться с тобой.

Она совсем по-девчачьи захихикала.

— Все так же треплешься, Лэнг. — Он явственно представил себе, как Герт вздернула брови. — А жену ты привез, чтобы мы наконец-то смогли познакомиться?

Пускаться сейчас в объяснения было вовсе ни к чему. Разговор следовало закончить как можно скорее.

— Я больше не женат. Ты не занята? Пообедаешь со мною?

— Для тебя я, даже если не свободна, обойдусь недорого.

Она частенько выдавала такие фразы, что хоть вставляй их прямо в водевиль.

Им не приходилось встречаться в Риме. Здесь не было никакого места, которое он мог указать обиняком, перестраховавшись на тот случай, если кто-нибудь вдруг решит сейчас прослушать запись. Управление фиксировало все разговоры своих сотрудников. Лэнг решил, что встретиться нужно или в очень уединенном месте, где можно быть точно уверенным, что ни за кем из них нет слежки, или, наоборот, в очень людном, где следить за ними будет еще труднее. Остановился он на втором варианте.

— Ты знаешь пьяцца Навона?

— Конечно. Это одно из самых…

— Фонтан Четырех рек. Восемнадцать ноль-ноль тебя устроит?

— Тебе не кажется, что это рановато для обеда?

Итальянцы, в большинстве своем, и не думают об обеде раньше девяти часов, двадцати одного ноль-ноль по принятой в Европе двадцатичетырехчасовой системе. Хотя готовиться к нему, принимая аперитивы, они начинают намного раньше.

— Понимаешь, Герт, хочу увидеть тебя пораньше. При свете ты всегда бываешь еще прекраснее.

Он повесил трубку, прежде чем она успела что-нибудь ответить.

Как и большинство юристов, Лэнг был связан со своим офисом по телефону так же неразрывно, как плод в утробе — пуповиной со своей матерью. Если он позвонит туда, это будет столь же естественно, как для не рожденного младенца естественно питаться теми веществами, которые дает ему материнский организм. Он не нашел времени приобрести международную платежную карту, а поэтому ему пришлось набраться терпения для переговоров с оператором, который далеко не свободно владел английским языком.

Сара сняла трубку на втором гудке.

— Офис мистера Рейлли.

Лэнг взглянул на часы и отнял пять часов. В Атланте было девять с небольшим.

— Сара, это я. Нет ли чего-нибудь важного, каких-нибудь проблем?

— Лэнг? — Ее голос срывался от волнения. — Звонил мистер Чен.

Чен? У Лэнга не было такого… Стоп! Был у него такой клиент. Ло Чен. Несколько лет назад. Его обвиняли в связях с вооруженными бандами азиатов, которых в Атланте и округе становилось все больше и больше. Он не верил, что власти окажутся настолько глупы, чтобы не прослушивать телефон адвоката, который представляет человека, обвиняемого в серьезном преступлении, и требовал, чтобы Лэнг звонил ему только из автоматов, причем разных. Капризам клиентов нужно угождать, и Рейлли связывался с ним по нескольким аппаратам, установленным в вестибюле того здания, где помещалась его приемная. На что же намекает Сара?

— Вы ведь помните телефон мистера Чена? — Сара говорила так, будто вот-вот расплачется.

— Не уверен…

Сара произнесла что-то еще, но теперь обращалась явно не к нему, а куда-то мимо трубки.

Потом раздался другой голос, мужской:

— Мистер Рейлли?

— Черт возьми, кто вы такой? — воскликнул Лэнг, не на шутку разозлившись. Кто-то встрял в его разговор с сотрудницей!

Незнакомец невесело хмыкнул:

— Странно, что вы не узнаете меня, мистер Рейлли.

Лэнг почувствовал, что недавно съеденный ланч подскочил у него в желудке. Случилось что-то очень нехорошее.

— Морс?

— Он самый, мистер Рейлли. Так где же вы?

— Какого черта вы делаете в моем офисе?

— Пытаюсь отыскать вас, мистер Рейлли.

— У вас возникли новые вопросы? Я отвечу на них, когда вернусь домой. Или за ваш счет.

— Когда же вы намерены вернуться домой?

В его голосе угадывалась интонация «плыви-сюда-маленькая-миленькая-рыбка-я-тебе-ничего-не-сделаю-только-выпотрошу», от которой паранойя Лэнга сразу же пробудилась, словно включилась охранная сигнализация.

— Судя по вашему тону, вы собираетесь встречать меня с духовым оркестром.

Последовала пауза, один из тех моментов, которые беллетристы именуют многозначительными. Лэнг же назвал бы его зловещим.

Неожиданно в трубке вновь раздался голос Сары:

— Лэнг, они пришли арестовать вас!

— Арестовать? Дайте-ка мне снова Морса.

Детектив отозвался не сразу, и за это время гнев, овладевший было Лэнгом, успел уступить место тревоге.

— Что еще за ерунда? Не станете же вы утверждать, что я препятствую вашему расследованию.

Вообще-то, учитывая то, насколько плохо прокурор округа Фултон умел доказывать обвинение, было трудно поверить, что он сумеет убедить присяжных, даже если бы речь шла о нарушении Ганнибалом Лектером закона о контроле над производством пищевых продуктов и медикаментов[36].

Раздался еще один смешок, похожий на шелест ветра в сухих листьях.

— Мистер Рейлли, если надо чего доказывать, то это не ко мне. Мое дело — арестовывать. Вы же не удивитесь, если я скажу, что у меня в кармане ордер на арест по обвинению в убийстве, и в нем проставлено ваше имя. Где вы были вчера около полудня?

«Летел в Даллас по фальшивому паспорту, — мрачно подумал Лэнг. — Находился в самолете, но записи об этом нигде нет».

— За убийство? — переспросил он. — Кто… э-э… кого же?

Даже потрясение не может служить оправданием безграмотной речи.

— Ричарда Халворсона.

— Кто это?

— Кто это был. Швейцар того самого небоскреба, в котором вы живете.

Лэнг даже не знал фамилии Ричарда.

— Что за чушь?! С какой стати мне убивать швейцара?

— А я-то почем знаю? Может, не сразу к вашей тачке подбежал.

Этого только не хватало. Еще один Ленни Бриско из сериала «Закон и порядок»!

— Я вроде не расслышал. Так где вы были вчера? — добавил Морс.

— Я ведь почти не знал его, — сказал Лэнг.

— Да что там, знали, и неплохо. Пса своего ему оставили. Застрелили его из крупнокалиберной пушки, вроде того «браунинга», который вы держите в тумбочке.

Лэнг почувствовал, что больше всего ему хочется бросить трубку и убежать, но, естественно, сдержал порыв. Чем больше он узнает, тем легче будет отбиваться от этого абсурдного обвинения.

— Думаю, что, раз уж вы рылись в моей тумбочке, у вас был ордер.

— Ага. Самый что ни на есть законный. Получил его, когда на гильзах нашлись ваши пальчики. Пушку уже отстреляли, но баллистическая экспертиза будет готова только завтра. Но я и сейчас могу поспорить, что убили его из вашего пистолета. — Морс говорил все это с нескрываемым удовольствием. — Вам нужно будет много чего объяснить, так что возвращайтесь и займитесь этим. Я сообщу ФБР, и вас объявят в розыск. Вы же не хотите, чтобы оно село вам на хвост, верно?

«Нам с Ричардом Кимблом»[37], — мрачно подумал Лэнг.

Он понимал, что нужно как можно скорее заканчивать разговор, но не мог этого сделать, не задав последнего вопроса:

— Собака, которую я оставил Ричарду?..

Судя по всему, Сара слышала, по крайней мере, завершающую часть разговора.

Ее голос прозвучал очень отчетливо, хотя она говорила не в трубку:

— Я забрала ее. Лэнг, не…

Хорошо, что хоть одна проблема разрешилась благополучно. Рейлли повесил трубку и пошел прочь от телефона, пытаясь оправиться от потрясения. Конечно, это они. Убили Ричарда из его «браунинга» — который он собственноручно зарядил, оставив отпечатки пальцев на гильзах! — и положили оружие туда, где его должны были наверняка найти. Умно. Теперь его будет искать вся полиция мира, по крайней мере там, где есть Интернет. Интерпол, итальянская полиция — все они начнут работать на Морса.

Сколько времени он разговаривал по телефону? Могли ли успеть его засечь? Сейчас ведь все происходит не так, как в старых фильмах, — компьютер осматривает территорию со скоростью света. Но международные разговоры ведутся через спутник, а не по проводам, присоединенным к телефонным аппаратам. Компьютер в лучшем случае может выдать координаты. Плохо то, что эта техника покажет, что Лэнга нет в Штатах. Морс узнает и еще кое-что, но немного позже, когда доберутся до списка пассажиров Майами — Рим, проверяя использование его кредитной карты, — стандартная процедура при поисках скрывающихся преступников. Не имея пригодного к использованию фальшивого паспорта, Лэнг вынужден был на этом участке маршрута лететь под своим именем и пользоваться кредитной картой. В нынешней обстановке всеобщего страха перед террористами человека, расплачивающегося наличными за международный перелет, подвергли бы серьезной проверке, а это ему требовалось меньше всего на свете.

Детектив Франклин Морс вновь посмотрел на послание, полученное по факсу, хотя уже успел изучить обе страницы вдоль и поперек. Качество было никудышным, но копия авиабилета из Майами в Рим изобразилась четко. Вполне определенно читалось имя пассажира: Лэнгфорд Рейлли. Его фотография, несмотря на нечеткость печати и искажения, присущие факсограмме, узнавалась безошибочно.

Вероятно, Рейлли был сфотографирован с другой стороны стойки, когда проходил в аэропорту какой-то контроль — таможенный или иммиграционный. Все это прекрасно объяснялось, если Рейлли удрал в Рим, откуда и разговаривал с детективом полчаса назад.

Зато появление двух этих листов бумаги объяснить было совершенно невозможно. Они выползли из факсового аппарата, которым пользовались только детективы в дежурном помещении, находившемся в здании мэрии Атланты на Ист-Понс-де-Леон. Не сказать, чтобы это была государственная тайна, но в телефонной книге данного номера не имелось. Проверив сведения об отправителе, напечатанные в строке под верхним обрезом каждого листа, Морс выяснил, что послание было отправлено с общедоступного телефакса, находящегося в Риме.

Ладно, получается, что Лэнг Рейлли пребывает в столице Италии и кому-то нужно, чтобы Морс об этом узнал. Но кому и зачем?

Ордер на задержание по обвинению в преступлении не является внутренним документом полиции, но ведь мало кто из простых граждан копается в судебной хронике. К тому же Морс еще не обнародовал ордер и не собирался этого делать в ближайшее время, чтобы не спугнуть юриста. Но раз уж Рейлли сбежал, то придется это сделать. Из всего этого следовало, что тот, кто отправил факс, узнал о том, что Рейлли объявлен в розыск, не из СМИ, а откуда-то еще.

Это означало, что у отправителя был источник в департаменте полиции. Морс невольно окинул взглядом помещение, разгороженное перегородками, с мебелью, расставленной на ковролине. Все кругом серое. Прямо тебе рекламный стенд международной торговой сети «Сирс, Роубак энд Ко». Народ шмыгает туда-сюда, телефоны звонят, компьютеры пощелкивают. Привычная повседневная сумятица.

Нет, секретность тут не на высоте. Любой имел возможность незаметно для других и со всеми удобствами сообщить кому угодно, что полиция Атланты жаждет побеседовать с Лэнгфордом Рейлли.

Так что известие вполне могло просочиться наружу. Однако опыт научил Морса относиться к анонимным сообщениям с известной осторожностью. Те, кто стучал на кого бы то ни было, прикрываясь гражданским долгом, обычно не имели ничего против того, чтобы их разыскали. Бывало, что плохих парней сдавали, желая свести с ними реальные или воображаемые счеты. Но чаще анонимщиками двигало желание получить вознаграждение чистоганом либо в виде каких-то будущих благ.

Морс готов был поклясться, что в данном случае мотив у анонимщика был какой-то другой. Простой осведомитель не полетит в Рим. Он не станет посылать анонимный донос факсом по очень даже высокому трансатлантическому тарифу. Нет уж, за всем этим кроется что-то другое.

Но что?

Морс уперся руками в казенный металлический стол и отодвинулся. Дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Так или иначе, но он получил информацию о том, что предполагаемый убийца находится в Риме, то есть покинул страну. В таком случае следовало запустить стандартную процедуру: поставить в известность ФБР, чтобы оттуда отправили запрос в соответствующую страну. Если там не происходит серьезной войны, преступление не имеет политической подоплеки, у местных копов нет слишком уж важной и срочной работы, то они включат имя разыскиваемого в список преступников, нелегальных иммигрантов и прочих злыдней.

Время от времени преступники действительно попадают в руки полиции, жандармов, констеблей или как еще называются местные стражи порядка, а те отправляют их обратно в Соединенные Штаты. Как правило, они засыпаются на каком-то другом преступлении, их замечают в аэропорту или на вокзале.

Так что, направляясь в дальний угол зала, чтобы связаться с ФБР, Морс не испытывал особого оптимизма. Рейлли не походил на серийного убийцу, но, с другой стороны, мог же он убить Халворсона. Допустим, тот знал, что у него были причины выкинуть того парня в окно. Или еще почему-то. Не только психи могут убивать людей по совершенно ничтожным поводам.

Возвращаясь к своему захламленному столу, детектив никак не мог отделаться от прежних мыслей. С какой стати анонимному информатору понадобилось сообщать копам Атланты о том, что Рейлли находится в Риме? Морс видел тут лишь одно объяснение. Кто-то хотел, чтобы Рейлли поймали.

Главным вопросом было: зачем? Найди ответ — и считай, что полдела сделано.

Морс откинулся в кресле и уставился на пятна, оставленные на потолке многочисленными протечками. Но с чего начинать-то? Парень как-никак юрист, наверняка найдется немало желающих увидеть его за решеткой. Можно посмотреть судебные архивы — вдруг выяснится, что Рейлли проиграл одно-два дела, которые должен был выиграть.

Нет, не то. Что-то говорило ему, что стоит ознакомиться с биографией Рейлли. Морс привык доверять таким необъяснимым, иррациональным подсказкам интуиции.

Он сказал «морские котики»… Малочисленное элитное подразделение. Вряд ли их слишком много в наших краях. Ну-ка, посмотрим, не мог ли мистер Лэнгфорд Рейлли, дипломированный адвокат, проштрафиться на службе своей стране. Морс вновь огляделся по сторонам, на сей раз пытаясь сообразить, кто может знать номер телефона военного архива в Сент-Луисе.

Лэнг пришел на пьяцца Навона заранее, чтобы успеть разобраться, не приготовлена ли там ловушка. Для него Навона всегда была самой красивой из всех площадей этого города, исполненного красоты и пропитанного историей. Своей формой — сильно вытянутый эллипс — она повторяла контуры цирка Домициана, некогда находившегося на этом месте. Античные строения здесь гармонично сочетались с романской, готической и барочной архитектурой. Площадь украшали три мраморных фонтана работы Бернини. Самым большим из них был находившийся в центре фонтан Четырех рек. Его можно было найти запросто, невзирая на толпы туристов, художников, музыкантов и аборигенов, с отстраненным интересом наблюдавших за происходившим на площади.

Лэнг выбрал столик на тротуаре возле таверны и подобрал оставленную кем-то газету. Прикрываясь ею, он мог наблюдать за мельтешившими на площади туристами, щелкавшими фотоаппаратами, художниками, продававшими картины, артистами и музыкантами, пытавшимися получить мзду от благодарной аудитории. Он надеялся, что похож на одного из многочисленных итальянцев, решивших под вечер передохнуть и выпить чашечку эспрессо.

Герт нельзя было не заметить. В искусстве заставлять головы поворачиваться с нею не сравнилась бы и вся Американская ассоциация хиропрактиков. Почти шести футов ростом, светло-медовые волосы падают на открытые плечи, майка-топик туго обтягивает полный бюст. Она приближалась широким величавым шагом. Когда женщина поворачивала голову, оглядывая площадь, заходящее солнце поблескивало на стеклах черных очков, купленных, несомненно, в магазине какого-нибудь знаменитого дизайнера.

Когда она подошла поближе, Лэнг очень обрадовался, разглядев, что минувшие десять лет не испортили продолговатого лица с острым подбородком и высокими скулами. Ее окутывала некая аура неприступности, не позволявшая мужчинам слишком приближаться к ней. Возможно, источником этой ауры являлось некоторое высокомерие, присущее ее соплеменникам.

Или же стремление покорить Францию.

Как бы там ни было, Лэнг без труда мог представить себе рекламный плакат немецкой туристической фирмы с ее изображением.

Когда-то он в своих фантазиях отводил ей самые что ни есть укромные места.

Она сдвинула очки, совсем ненадолго, ровно настолько, чтобы ее голубые глаза встретились с его взглядом, а потом вновь рассеянно осмотрела площадь. Герт ждала, пока он сделает первый ход, даст ей понять, что находится в безопасности. Тогда они смогут спокойно узнать друг друга.

Лэнг поднялся со стула и подошел к ней, ощущая, как его лицо помимо воли расплылось в дурацкой улыбке. Чтобы поцеловать ее в щеку, ему не пришлось наклоняться.

— Герт, ты выглядишь потрясающе.

Она тоже поцеловала его, хотя и не столь радостно, потом заявила:

— Все так говорят.

Он взял ее за левую руку, сам удивился тому, насколько его обрадовало то, что на ней не оказалось кольца, и повел туда, где его ожидали недопитая чашка кофе и чужая газета, присвоенная им. По дороге Рейлли сделал рывок, какому позавидовал бы атакующий защитник Национальной футбольной лиги, и заработал гневные взгляды четы американцев, которые еще не усвоили, что все решают быстрота и натиск, если дело касается такси и места в таверне. Герт опустилась на стул так, словно это был трон, а она — королева, порылась в довольно внушительной сумке и положила на стол пачку «Мальборо».

— Удивляюсь, что ты так и не бросила курить, — сказал Лэнг.

Она вынула из пачки сигарету, прикурила ее от спички и спросила:

— А как бы я это сделала? Ваши табачные компании, кинувшиеся сюда, потому что в Штатах их рекламу запретили, настолько промыли мне мозги, что я и подумать об этом не могу.

Она несколько лукавила. Многие европейские страны тоже запретили рекламу табака.

— Герт, это же вредно для здоровья.

Она выпустила две толстые струи дыма через ноздри, а Лэнг вновь подумал о золотом веке кинематографа и раке легких.

— К тому же курение не настолько опасно для здоровья, как та работа, которой ты занимался, когда мы встретились в прошлый раз.

— Ты о третьем директорате, стратегической разведке? — осведомился Лэнг. — В то время со мной не могло случиться ничего хуже, чем… чем отравление едой в кафетерии.

— Или бросить девушку, как горячую… капусту?

— Картошку.

— Да, картошку. — Голубые глаза смотрели на него так пристально, что Лэнг отвел взгляд.

— Увы, не могу соврать, что очень жалел об этом. Но слишком уж я влюбился в Дон.

— А в меня?

— К тебе меня влекло почти так же сильно.

Она глубоко затянулась, выдохнула дым, выждала, пока официант примет заказ, и заговорила уже о другом:

— Если бы в посольстве узнали, что я встречалась со своим бывшим… э-э… сотрудником, которому, не сомневаюсь, что-то нужно, меня отправили бы к Толстому.

«Отправиться к Толстому» означало исписать кучу бумаги, в подробностях объясняя нечто такое, что не укладывается в обычные рамки. Как правило, все эти объяснения сводились к выдумкам, рисующим оправдывающегося в самом выгодном свете.

Появился официант с двумя бокалами брунелло. Закатное солнце отражалось от красного вина, отбрасывая алые пятна на стол. Лэнг и Герт рассматривали людей, уставившихся на других. Излюбленное в Риме развлечение. Целый батальон японцев промаршировал за экскурсоводом, женщиной, державшей над головой сложенный красный зонтик, напоминающий свернутое боевое знамя. Вдруг строй распался, и японцы кинулись фотографировать величественное творение Бернини.

Выпив половину вина, Герт нарушила молчание.

Она заговорила настолько безразличным, настолько небрежным тоном, что Лэнгу сразу стало ясно, что ей пришлось сдерживаться, чтобы не задать этот вопрос сразу:

— Ты в разводе?

— Вообще-то нет.

Он рассказал о том, что случилось с Дон, не слишком успешно стараясь говорить спокойно и бесстрастно. Подчас тот факт, что ты мужчина, создает только излишние трудности. Его никак не проходящая боль передалась Герт, глаза которой потемнели. Немцы очень сентиментальны. Эсэсовцы, которые весело шутили, поутру расстреливая женщин и детей, уже вечером могли плакать, слушая оперу Вагнера.

— Мне очень жаль тебя, Лэнг, — сказала она задрожавшим от сочувствия голосом. — Честно, очень жаль.

Она накрыла его ладонь своей, а он не попытался высвободить руку.

— Ты так и не вышла замуж?

— Замуж? — Герт презрительно фыркнула. — За кого? На этой работе трудно встретить приличных людей. Одни шизики.

— Могло бы быть и хуже, — усмехнулся Лэнг. — Что было бы, если бы ты попала на работу в карательную систему?

Она покраснела и спросила:

— А такое бывает?

— Маленькое уточнение: в тюремную систему США.

Герт разочарованно вздохнула:

— Думаю, ты пришел сюда не для того, чтобы выяснять, замужем я или нет. Ты, конечно, чего-то хочешь.

Он рассказал ей о трагической гибели Джанет и Джеффа и о человеке, вломившемся в его квартиру.

— Значит, ты желаешь знать, кто убил твоих сестру и племянника?

— Это я и пытаюсь выяснить.

Подошел официант, чтобы вновь наполнить их бокалы, и они умолкли.

Когда официант удалился, Лэнг вынул из кармана копию полароидного снимка и положил ее на стол.

— Если бы кто-нибудь рассказал мне, в чем особенности этой картины, то я мог бы выйти на след тех, кто это сделал.

Она всмотрелась в картину с таким выражением лица, будто пыталась расшифровать код.

— А полиция в Штатах? Она не может тебе помочь?

— Сомневаюсь. — Он убрал снимок. — К тому же это личное дело.

— Ты столько проработал в управлении, что должен бы знать: личная месть — самый верный путь к собственной гибели.

— Я ни слова не сказал о мести. Просто хочу выяснить, что это за люди. А дальше пусть работают копы.

— Ага, — сказала она, не скрывая, что нисколько не поверила в эти слова. — Как же, по-твоему, я могу тебе помочь?

— Мне нужно, чтобы кто-нибудь представил меня Гвидо Марченни. Думаю, что он монах, так или иначе, работает в Ватиканском музее. Есть сейчас в Ватикане кто-нибудь, с кем управление поддерживало бы отношения?

То, что Ватикан имел собственную разведку, считалось строгой тайной, но Лэнг об этом знал и помнил. Римская курия, правительство Святого престола, проводящее в жизнь указания папы, содержало обширную сеть сборщиков информации, состоявшую в основном из миссионеров, приходских священников и других представителей церкви, профессиональные обязанности которых требовали широкого общения с людьми. Принято было считать, что эта разведывательная служба со Средних веков не прибегает к убийствам и не устраивает диверсий с человеческими жертвами, предпочитая им политические, но само количество католиков по всему миру, их преданность церкви и, что самое главное, обязательность для них таинства исповеди позволяли добывать информацию, недоступную для шпионов многих других государств. Как и все подобные организации, управление частенько обменивалось со Святым престолом какими-то лакомыми кусочками.

Герт достала из пачки следующую сигарету и поинтересовалась:

— А что я скажу начальству? Какие у меня основания для того, чтобы сводить бывшего агента с этим монахом?

Лэнг смотрел, как она зажигала спичку и прикуривала, потом ответил:

— Просто решила помочь старому другу, который по поручению своего клиента выясняет вопрос, связанный с неким произведением искусства.

— Я подумаю об этом.

Они заказали фасолевый суп, соте из баклажанов в оливковом масле и целую бутылку вина.

Когда еда была уничтожена, Лэнг сказал:

— Герт, по-моему, ты хочешь спросить что-то еще.

Она как раз подкрашивала губы и взглянула на него поверх зеркальца.

— О том, что тебя разыскивает американская полиция? Рот закрой, с отвисшей челюстью ты сразу делаешься непривлекательным. Я успела посмотреть сегодняшний бюллетень.

Среди обязанностей, навешанных на сотрудников управления, помимо выявления и нейтрализации настоящих врагов было и взаимодействие с местными властями и Интерполом в деле обнаружения беглых американцев за рубежом. ФБР воспринимало такое положение вещей как вмешательство в свои внутренние дела, протестовало активно, но тщетно.

— Ты хочешь сказать, что в управлении уже знают? — В животе Лэнга заворочался только что съеденный обед.

Она повернула голову так, чтобы огоньки свечей, стоявших на столе, наилучшим образом освещали ее лицо, и проверила в зеркальце результат своих трудов.

— Сомневаюсь. Сообщение попало не в ту папку и проваляется там еще день-другой.

— Но почему…

Она небрежно кинула зеркальце, в сумку.

— Лэнг Рейлли, мы с тобой знакомы уже много лет. Твой звонок, первый за столько времени, насторожил меня. Я подумала, что вряд ли ты стал бы звонить мне, если бы у тебя не было какого-нибудь дела, потом прочитала почту, кое-что поняла и, кажется, прогадала верно.

Герт, по своему обыкновению, перепутала слова, но это не позабавило Лэнга.

— Но ведь тебя могут уволить…

Она встала и потянулась, отработанным — в этом Лэнг не сомневался — движением выпятив красивую грудь.

— Ты один из моих старых друзей. У меня их не так уж много.

Он поглядел на нее снизу вверх, ощущая, что на лицо вернулась улыбка, потом полюбопытствовал:

— Даже несмотря на то, что я объявлен в международный розыск?

— Почему бы и нет? Ты позвонил, сказал, что стал адвокатом, и я захотела тебе помочь.

Каждому, буквально любому человеку хочется пнуть юриста.

Лэнг поднялся, положил на столик несколько купюр и предложил:

— Прогуляемся? А потом я поймаю тебе такси.

Она шагнула к нему, и он ощутил в ее дыхании горьковатый запах табака.

— Неужели я настолько постарела, что больше не интересую тебя?

Умение кокетничать никогда не относилось к сильным сторонам натуры Герт.

— Если ты говоришь о внешности, то знай, что с годами только становишься лучше, прямо как добрый виски. Мои чувства вряд ли можно описать таким нейтральным словом, как интерес.

— Отлично, — сказала она. — В таком случае мы сядем в одно такси и поедем туда, где ты остановился.

Как и подобает южанину, Лэнг испытал некоторую неловкость оттого, что оказался соблазненным, а не соблазнителем. Скарлетт О’Хара была «стальной магнолией», а не «новой женщиной».

— Прошу сюда, Fraulein. — Он взял ее за руку. — Кстати, по поводу убийства. Я никого не убивал.

Она забросила сумку на плечо и ответила:

— Я знала это еще до того, как пришла сюда.

Поздно ночью Лэнг лежал, вытянувшись на смятых простынях. На его груди медленно просыхали капли пота. Рядом с ним, ровно и глубоко дыша, спокойно спала Герт. Они не сдерживали себя, занимаясь любовью. Шумное представление, устроенное ими, наверняка развеяло все подозрения, которые могли появиться у хозяина из-за того, что его постоялец не пожелал передавать сведения о себе в полицейскую систему.

Рейлли думал, что опровергнуть обвинение в убийстве будет совсем не трудно. Достаточно показать Морсу фальшивый паспорт и предложить проверить списки пассажиров авиакомпаний. В управлении, конечно, не обрадуются тому, что их бывший работник пользуется документом, созданным когда-то для него, но пусть контора и беспокоится на этот счет. Лэнга же волновало то, что для доказательства своего алиби ему нужно вернуться в Атланту. Это его не устраивало. Во всяком случае, пока.

— Твоего брата Марченни в Ватикане нет.

Лэнг разжевал кусок пиццы, проглотил и только после этого спросил:

— А где же он?

С утра Герт отправилась на работу, а потом они встретились в уличном кафе на виа дель Бабуино, поблизости от Испанской лестницы, от сотен и сотен ярдов белых травертиновых прямых, кривых и углов в весеннем обрамлении из розовых азалий. Как всегда, на ступенях сидела и лежала молодежь — множество учащихся и художников, которые, судя по всему, проводили здесь целые дни: курили, фотографировали друг дружку и просто нежились на солнце.

Герт, судя по всему, не без удовольствия наблюдала за тревогой Лэнга и нарочно тянула с ответом. Она покопалась вилкой в салате и лишь потом сказала:

— В Орвьето. Он руководит там реставрацией каких-то фресок.

Лэнг отхлебнул пива. Городок Орвьето находился в часе или полутора езды от Рима на север, рядом с флорентийской автострадой.

Он поставил стакан на стол и полюбопытствовал:

— Не желаешь на денек съездить в Умбрию, посмотреть достопримечательности?

Покончив с салатом, Герт поднесла спичку к сигарете, уже второй с тех пор, как они встретились этим утром.

— Почему бы и нет? Только я ни капельки не верю в твою болтовню насчет достопримечательностей. Просто ты знаешь, что не сможешь поговорить с этим священником, если он не владеет английским или же я не буду переводить.

Герт снова с обескураживающей точностью разгадала его намерения. Она владела несколькими языками, в том числе и итальянским, который знала в совершенстве. В Ватикане найти переводчика удалось бы без труда. В маленьком горном городке такое могло оказаться невозможным.

— Это значит «да»?

Она кивнула, взглянула на стол в тщетных поисках пепельницы и стряхнула сигарету в свою пустую тарелку. Остатки масла громко зашипели.

— Именно.

— Лучше будет поехать на автомобиле. Запрос на международный розыск, который ты видела, наверняка разослали местным копам, так что мне лучше держаться подальше от всяких опасных мест.

Опасными были такие места, где приходилось двигаться по узким проходам, вроде каких угодно вокзалов или аэропортов.

Герт вздернула подбородок, выпустила в небо струйку дыма и сказала:

— Мне кажется, что мотоцикл был бы лучше. Шлем надежнее всякой маски. Кстати, никто и не подумает, что ты можешь разъезжать на мотоцикле.

— Что верно, то верно. — Лэнг ухмыльнулся. — Я от себя такого точно не ожидал бы. Ты в последние годы не имела дела с этим миром? Байкерские бары, уличные гонки, подножки, сдвинутые назад… Ездить на этих чертовых штуковинах нужно так, словно занимаешься с ними любовью. Кроме того, лететь по автостраде без железной коробки на голове — это же верное самоубийство.

— А ведь когда-то ты увлекался мотоциклами, любил их. У тебя даже был «Триумф Бонневиль». Ты называл его дорожной ракетой.

— С тех пор прошло десять с лишним лет, — напомнил Лэнг. — С возрастом я стал умнее.

Она потушила сигарету о тарелку и заявила:

— Или скучнее.

— Прошлой ночью ты не считала меня скучным.

— Я просто была вежлива.

На стол упала тень, и они подняли головы. Официант с явным интересом прислушивался к разговору.

— Ссора влюбленных, — пояснил Лэнг.

— Я в тебя нисколько не влюблена, — возразила Герт.

— Ты меня обожаешь.

— Тебе это приснилось.

Официант ретировался. Герт и Лэнг одновременно, как по команде, расхохотались.

Рейлли в конце концов успокоился и сказал:

— Жаль, что больше не существует радиокомедий. Ты это серьезно сказала?

— Насчет того, что не влюблена в тебя?

— Насчет мотоцикла.

— Это будет замечательная маскировка. Никому и в голову не придет, что человек в твоем возрасте может гонять на мотоцикле.

Лэнг подумал, что эти слова вполне могут быть оскорблением, и спросил:

— Ты, значит, собираешься трястись у меня за спиной до самого Орвьето?

— Свежий воздух пойдет нам обоим на пользу.

— Уговорила. Только хорошо бы найти машину, на которой можно было бы сидеть нормально, а не скрючившись в три погибели.

Глава 4

Лэнг не рассчитывал на какой-нибудь из прекрасных итальянских мотоциклов, например «Дукатти» или «Мотто Гуци». Они были слишком дорогими для рядового итальянца и по большей части экспортировались в Штаты. Он думал, что придется ехать на одной из маленьких японских машин, то и дело попадавшихся на узких римских улочках. Оказалось, что Рейлли ошибался.

На следующее утро Герт приехала на старом, но прекрасно ухоженном «БМВ-1000». Эта машина не отличалась особыми скоростными характеристиками, зато славилась надежностью, плавностью хода и бесшумностью. Фирма «БМВ» первой стала применять на мотоциклах карданную передачу вместо цепной, тряской и капризной.

Если бы не белокурые волосы, выбивавшиеся из-под закрывавшего все лицо шлема и лежавшие на спине, обтянутой зеленой с белым кожаной курткой, узнать Герт было бы невозможно.

Лэнг с удовольствием и восхищением наблюдал, как она сходила с машины. Из всех женщин, с которыми он был знаком, лишь у нее одной хватало сил на то, чтобы вздернуть такой большой мотоцикл на подставку. Кстати, он, пожалуй, вообще не знал ни одной другой женщины, которая сама водила бы мотоцикл.

Пока он любовался байком, Герт сняла шлем и спросила:

— Как, нравится?

— Похоже, и впрямь стоит прокатиться. А второй кожанки у тебя, случайно, не найдется?

Европейские байкеры, в отличие от американцев, предпочитавших джинсы, катались в цветастых кожаных костюмах. Одевшись не по моде, Лэнг мог бы вызвать подозрения.

— В краузере, — ткнула она пальцем.

Краузерами назывались мотоциклетные багажники, прикрепляемые к раме. Один поворот ключа — и из них получались чемоданы.

— Есть и запасной шлем.

Точно такой же, как у нее, шлем висел, пристегнутый за ремень к седлу.

— Не знаю, на что тебе пришлось пойти, чтобы уговорить кого-то дать покататься такой мотоцикл, да еще и все это вдобавок. Если честно, и знать не хочу, — сказал Лэнг, извлекая костюм из багажника.

— А почему ты решил, что я его выпросила? Он мой, — рассмеялась Герт.

Натягивая брюки, которые до него, конечно же, надевали невесть сколько парней, Лэнг ощутил укол ревности.

— В таком случае ты, наверное, захочешь сама им управлять.

— Чтобы ты сидел позади женщины? — Такая мысль показалась ей чрезвычайно смешной. — Но ведь ты же не… Как это называется?.. Крестец?

— Кастрат.

— Вот-вот.

Лэнг изумился тому, насколько хорошо подошли ему брюки. Куртка чуть маловата, но застегнется. В витрине магазина он увидел свое отражение: типичный европеец, собирающийся в поездку по стране. Вот только сандалии «Биркенсток»…

— Черт возьми! Про обувь я и не подумал.

— Запасных сапог не нашлось, — улыбнулась Герт.

— В pensione у меня есть туфли. Тоже, конечно, не байкерский прикид, но все же лучше, чем сандалии.

Неторопливая поездка по узким улицам послужила как бы упражнением по восстановлению навыка езды на мотоцикле. К тому времени как они доехали до pensione, Лэнгу уже не терпелось вырваться на трассу, где, разогнавшись, «БМВ» будет гораздо устойчивее и послушнее, чем на этой черепашьей скорости, с какой только и можно было двигаться по забитым улочкам Рима.

Герт оставалась на своем месте и изучала дорожную карту. Рейлли заскочил в дом и вышел оттуда через считаные секунды. Туфли от «Коул Хаан», конечно, не предназначены для переключения передач мотоцикла, но сойдут. Лэнг повернул к востоку, в сторону Тибра, нажал левой рукой на рычаг сцепления, правой повернул ручку газа.

Старый содержатель pensione смотрел на них из-за опущенных занавесок. До чего же странный народ эти немцы! Переплатил невесть сколько за комнату в его, что греха таить, довольно убогом заведении только для того, чтобы отодрать свою телку, а теперь катит куда-то на «БМВ», который стоит столько, сколько простой итальянец не заработает и за три месяца. Где, интересно, турист держит свою дорогую машину? Он ведь не на ней приехал, это точно. Сразу видно, что этот парень и его девка привыкли кататься вместе. Иначе откуда бы у них взялись одинаковые костюмы. Жене немца наверняка было бы интересно узнать об этом. Она не пожалела бы денег.

Надо все же выяснить, что это за тип. Может, он оставил документы в комнате?.. Только надо держаться поосторожнее. У этого парня, занимавшего комнату наверху, рядом с ванной, в манерах, в жестком взгляде было что-то такое, что подсказывало: лучше его не сердить.

Стук в дверь, частая дробь, будто кто-то спешит. Пусть подождут. Все три комнаты заняты, так что нет смысла бежать к двери только для того, чтобы отказать кому-нибудь. Но стук становился все настойчивее, и старик зашлепал к двери.

Стоявший на пороге мужчина был одет в комбинезон, обычную одежду рабочих по всей Европе. Может, водопроводчик или водитель-дальнобойщик. Непохоже, чтобы он хотел снять комнату.

— Si?

Рабочий шагнул внутрь, закрыл за собой дверь и вытащил фотографию. Старик узнал своего постояльца-немца.

— Ты знаешь этого человека, американца? — спросил незнакомец.

Акцент был не римский, возможно, даже не итальянский.

— У меня не справочное бюро, — огрызнулся старик.

Как и любой товар, информация имела цену. С какой стати он будет раздавать ее задаром? Может быть, этот тип работает на жену немца?

— Покажи мне полицейское удостоверение или иди задавать свои вопросы кому-нибудь другому.

Незнакомец сунул руку под комбинезон. Когда она вновь оказалась снаружи, в ней был сжат пистолет, направленный в голову старика.

— Вот тебе удостоверение, старый пердун. Теперь, пока я не вышиб тебе мозги, спрашиваю еще раз: ты видел когда-нибудь этого американца?

Старик перепугался. Такие вещи он видел в американских программах по телевизору. Этот тип тоже мог быть американцем. Хуже того, судя по тому, как он коверкал язык, незваный гость вполне мог оказаться сицилийцем. Как бы там ни было, умирать ради своего постояльца содержатель гостиницы не собирался. Если только он выберется из этой передряги живым и невредимым, то прочтет у собора Святого Петра сотню «Аве Мария».

Старик кивнул, ткнул дрожащим пальцем в фотографию и промямлил:

— Я думал, что он немец.

— Мне плевать, что ты думал, — рявкнул дальнобойщик, водопроводчик или кем там был этот тип, размахивавший пистолетом. — Он здесь?

Старик почувствовал, что его мочевой пузырь не выдержал напряжения. Теплая струя потекла по ноге, штанина намокла и сразу же сделалась холодной. Он очень надеялся, что тип с пистолетом этого не заметит. «Доползу до Святого Петра на своих артритных коленях, пусть только он оставит меня в покое».

— Этот господин только что ушел. Как раз перед вашим приходом. С женщиной.

У старика чуть не подогнулись от облегчения ноги, когда пистолет вернулся под нагрудный клапан комбинезона.

— Пара на мотоцикле?

Владелец pensione решительно кивнул и подтвердил:

— Да-да. Это были они. Поехали в направлении Флоренции.

— А это ты откуда знаешь? — с подозрением в голосе спросил незнакомец.

Не будь старик так перепуган, он стукнул бы себя по голове от злости. «Разболтался, дурак, а теперь этот нахал еще задержится. Пусть только уйдет, и я доползу до Святого Петра на брюхе, прямо как червяк».

— Я разглядел край атласа, который рассматривала женщина. Такого цвета только та страница, на которой показана территория к северу от Рима, в сторону Флоренции.

Убийца или работяга прищурился и заявил:

— Для твоего возраста у тебя прекрасное зрение.

«Слишком много я наговорил, — подумал старик. — Меня найдут мертвым в этом pensione, куда я вложил то, что заработал за всю жизнь. Я не только доползу на брюхе до Святого Петра, но возьму все, что заплатил этот проклятый немец или американец, и опущу в кружку для милостыни в благодарность за избавление».

Человек с пистолетом резко повернулся на каблуках тяжелых рабочих ботинок и вышел, оставив старика стоять с разинутым ртом посреди прихожей. Бедняга избавился от мерзавца. Впрочем, оно и к лучшему. Задержись этот поганец здесь еще хотя бы на минуту, хозяин гостиницы, пусть и старик, набросился бы на него, отобрал бы пистолет и пристрелил бы негодяя, как это делают американские полицейские в фильмах, которые показывают по телевизору. Как там они говорят? Ах да: «Ну, давай-давай, щас нарвешься!»

Съехав с автострады, они миновали скопище мотелей, которые были бы уместны возле любого магистрального шоссе в Америке. Следуя за караваном грузовиков, мотоцикл прополз через современную часть, свернул с главной улицы и начал подниматься все выше.

Из всех горных городов, в которых довелось побывать Лэнгу, лишь Орвьето не имел сильно пересеченного рельефа. Старинный город, обнесенный стеной, взгромоздился на плоскую вершину обрывистой возвышенности. На юго-западе Америки такой геологический феномен называется меса. Транспорта было совсем немного. Туристы еще не разнюхали про это место. Обширная автостоянка подле центральной площади пока пустовала, но красноречиво говорила об амбициях горожан.

По извилистым узким улочкам Лэнг доехал до виа Маурицио и пьяцца Думо, над которой возвышался собор. Изобилующая золотом мозаика, украшавшая фасад пышного здания, построенного в стиле итальянской готики, сверкала в лучах утреннего солнца, еще не успевшего высоко подняться. В отличие от более известных городов северной части Тосканы, автомобилей на площади было совсем немного. Лэнг без труда нашел место, где поставить мотоцикл, и придержал его, чтобы Герт могла слезть.

Они вошли в притвор храма и остановились, давая глазам время привыкнуть к полумраку. В боковых приделах мерцали свечи, отчего фрески будто двигались. Там, где трансепт пересекал центральный неф, выше хоров располагалась платформа, от которой расходились яркие лучи света.

Искусно украшенный алтарь тоже озаряли свечи. В их колеблющемся пламени казалось, будто распятый Христос корчится на кресте. В приделе, расположенном справа от святыни, сиял электрический свет, казавшийся в этих древних стенах странным анахронизмом. Пол там был устлан тряпками. Куда ни глянь — всюду кисти, шпатели, баночки и тюбики с красками. Но даже этот беспорядок не портил впечатления от выписанных яркими красками фигур, рушащихся в бездну. На фреске был изображен любимый сюжет итальянских художников — Страшный суд.

Неважно, кто написал эту фреску — Микеланджело, Бернини или кто-то еще. Лэнга этот сюжет всегда наводил на мысль о холостяцком баре поздней ночью с пятницы на субботу.

Возле стены возвышались леса. На них, примерно посередине изображения страдающих душ, обреченных проклятию — или тех, кому предстояло этой ночью спать поодиночке, — стояли три человека и рассматривали одну из фигур. Двое одеты в комбинезоны. На третьем была сутана, изрядно перемазанная красками.

— Фра Марченни! — позвала Герт.

Мужчина в сутане обернулся. Он мог бы сойти за одного из тех бесчисленных святых, изображения которых украшали собор. Яркий электрический свет отражался от венчика серебристоседых волос, обрамлявших розовую тонзуру, и создавал впечатление, будто его голову окружает нимб. Он был мал, примерно такого же роста, как хозяин pensione, и того же возраста.

— Si?

— Вы говорите по-английски? — спросила Герт, которая задрала голову и, прищурившись от яркого света, рассматривала стоявших на лесах людей.

Нимб качнулся из стороны в сторону: нет. Герт выпалила очередь итальянских слов.

Монах улыбнулся, показал куда-то за спины Лэнга и Герт и что-то сказал.

— Он говорит, что спустится через несколько минут и с удовольствием поговорит с нами, а пока предлагает полюбоваться прекрасным убранством этого великолепного собора.

Лэнг не интересовался религиозным искусством, не вызывало у него восторга и великолепие католических храмов. Так что он не стал опускать монеты в автоматы, включающие свет в приделах, а отправился читать латинские эпитафии, начертанные на надгробьях прелатов и богатых горожан, облагодетельствовавших собор щедрыми даяниями. О том, где были захоронены бедняки, вне всякого сомнения, люди давно уже не знали. Возможно, кроткие когда-нибудь и наследуют мир, но помнить о них уже никто не будет.

Лэнг разглядывал небольшую склянку, вмурованную в алтарь, пытаясь понять, что за реликвия в ней содержится. Гвоздь от Святого креста? Фаланга пальца апостола Павла?

Выяснить это он так и не успел. Герт тронула его за руку.

— Фра Марченни спустился на перерыв. Мы могли бы выпить кофе на площади.

Добрый брат предпочел вино.

Они устроились под открытым небом всего в нескольких ярдах от массивных дверей собора. Герт с монахом перекинулись несколькими фразами. Лэнг решил, что это обычные банальности, без которых редко обходится начало разговора незнакомых людей.

Попросив жестом подать второй бокал вина, пожилой монах сказал что-то Герт и посмотрел на Рейлли.

— Он хочет взглянуть на ту картину, ради которой мы приехали, — перевела Герт.

— Скажи ему, мне нужно узнать, что тут изображено. — Лэнг протянул через стол лист бумаги.

Пока Герт говорила, монах рассматривал снимок, потом коротко что-то ответил. Рейлли нетерпеливо ждал перевода.

— Три пастуха рассматривают гробницу.

Лэнг даже и не думал о подобном истолковании загадочного сюжета.

— А эта женщина? Кто она?

Старик выслушал перевод Герт и перекрестился, прежде чем ответить.

— Возможно, это сама Пресвятая Мария, — перевела Герт. — Она смотрит на пастухов у гробницы, не исключено, той самой, в которой Христос пребывал до вознесения.

Проклятье! Получается, что Лэнг проделал весь этот путь только для того, чтобы выслушать лекцию об очередной картине на религиозную тему. Неважно, что гробницу Христа обычно изображают в виде пещеры с узким входом, который можно закрыть валуном. Вряд ли ради этой разницы стоило лететь в Европу.

Он вспомнил анекдот о двух жертвах кораблекрушения, которых носило в тумане по бурному морю на спасательном плоту. Внезапно туман развеялся, они увидели невдалеке берег и человека, стоявшего на нем.

«Где мы?» — крикнул один из несчастных.

«В море, возле берега», — последовал ответ.

«Подумать только! — воскликнул второй. — Сразу нарвались на юриста».

«На юриста? — переспросил его спутник. — С чего ты взял, что это юрист?»

«Потому что он дал тебе совершенно точный и абсолютно бесполезный ответ».

Точь-в-точь как и этот священник.

Брат Марченни, похоже, уловил разочарование Лэнга. Он извлек откуда-то из складок сутаны внушительную лупу, некоторое время рассматривал картину, а потом вновь что-то сказал.

— Он говорит, что надпись на гробнице сделана на латыни без пробелов между словами. Так писали древние римляне.

Лэнг снова ощутил себя жертвой кораблекрушения и заявил:

— Это я и сам знаю.

Как будто поняв его реплику на английском, брат Марченни медленно, чуть дрожащим голосом, прочел вслух:

— «Et in Arcadia ego sum».

— Бессмыслица какая-то, — сказал Лэнг Герт. — И sum, и ego означают одно и то же. «Sum» переводится «я есть», а «ego» — местоимение первого лица.

Герт взглянула на него с таким выражением, будто у него внезапно отросла вторая голова.

Лэнг пожал плечами так, словно извинялся, и пояснил:

— Латынь для меня что-то вроде хобби.

— Я не знала.

— Как-то к слову не приходилось. Мы же больше разговаривали стонами и вздохами. Спроси у него, нет ли в этом странном повторе — sum и ego — какого-нибудь смысла?

Бросив на Лэнга взгляд, который мог бы, пожалуй, воспламенить картину, если бы она вдруг подвернулась, Герт обменялась с монахом еще несколькими фразами. Старик при этом размахивал руками, как будто жестикуляция могла помочь разрешить загадку.

В конце концов Герт кивнула и принялась растолковывать:

— Он говорит, что повторное употребление первого лица служит тут для смыслового ударения. Фразу можно перевести как «Я также…» или «Я даже попал в Аркадию», но это странно. Возможно, художник выражался алло… алле…

— Аллегорически, — пришел ей на помощь Лэнг.

— Да, аллегорически. Как будто хотел сказать: «Я тоже здесь», имея в виду, что смерть существует даже в Аркадии.

— Получается, что гробница Христа находится в Канаде или в Греции? Спроси его, как такое может быть.

Выслушав вопрос, переведенный Герт, монах сначала попросил официанта принести еще бокал вина, потом рассмеялся и вновь замахал руками.

— Он говорит, что художник, Пуссен, был французом. Они очень увлекались женщинами и вином, но были слабы в географии. Кроме того, название «Аркадия» нарицательное — оно употреблялось в значении мирной пасторальной страны.

«Судя по последним событиям, еще и чего-то другого», — добавил про себя Лэнг.

Поскольку ему нужно было вновь ехать по сложной дороге, Рейлли ограничился кофе. Его чашка успела остыть, и он подозвал официанта, а брат Марченни тем временем извлек откуда-то линейку с метрической шкалой и принялся измерять фотографию картины. Он переворачивал ее то так, то этак, кивал и что-то говорил Герт.

— Он говорит, что это не просто картина, но еще и карта.

— Карта? Какая еще карта? — Лэнг сразу забыл о том, что хотел горячего кофе.

После очередного обмена репликами и жестикуляции экспансивного монаха Герт сказала:

— Старые картины часто представляли собой зашифрованные карты. Пастухи держат свои посохи так, что получается равносторонний треугольник. Если провести еще одну линию, гробница окажется в центре.

Это означало, что картина, то есть карта, указывала зрителю направление к гробнице, находившейся неизвестно где.

— Он уверен?

Последовала еще одна фраза по-итальянски.

Старик решительно кивнул и положил линейку сначала по одной оси картины, потом по другой.

— Уверен. Посохи пастухов, мечи воинов, другие прямые предметы часто использовались как указатели. Не может быть, чтобы художник случайно изобразил стороны треугольника с такой геометрической точностью.

— Значит, гробница расположена между посохами этих пастухов? — Лэнг отнесся к услышанному довольно скептически.

— Нет-нет. — Герт покачала головой. — Обрати внимание на деревья, тянущиеся от гор на заднем плане. Если продолжить линию, образуемую ими, она тоже упрется в гробницу. Еще деревья обрамляют тот прогал в горной цепи, видишь? Брат Марченни говорит, что если бы ты оказался там и нашел место, где рельеф гор совпадает с изображением на картине, то оказался бы у гробницы.

Монах вдруг перебил ее, и Герт перевела:

— Он говорит, что важно и то, что фон тут не совпадает с тем, который изображен на оригинале картины Пуссена. Монах очень хорошо ее помнит, уверен в этом. В то время никто не видел ничего странного в том, что художник мог написать несколько очень похожих картин.

Все это нисколько не убедило Лэнга, поэтому он спросил:

— Он что, хочет убедить нас в том, что на этой картине изображено место погребения Христа в Греции?

Герт снова заговорила по-итальянски. Старик покачал головой, опять перекрестился и указал на картину, в небо, а потом на себя.

— Он говорит: конечно, нет. Гроб Господень находится в Иерусалиме. Он опустел на третий день после распятия, когда Христос воскрес перед вознесением на небо. Гробница, изображенная на картине, может означать все, что угодно. Например, сокровищницу. Или место, где кого-то посетило святое видение. В ту эпоху, когда писали эту картину или оригинал, с которого она скопирована, была очень популярна всякая символика, скрытый смысл, загадки и зашифрованные карты. Если узнать, где находились эти горы — допустим, в Греции, — можно будет отыскать то, что символизирует эта гробница.

Это было уже несколько лучше, чем просто сообщать Лэнгу, что тот плавает в море.

— Получается, что мои сестра и племянник погибли из-за этого ребуса? — сказал он. — Кто-то решил перестраховаться, получить гарантию того, что они не угадают на картине указания на спрятанное сокровище или что там еще могло быть такое, ради чего стоит убивать людей.

— Или гибнуть самому, — добавила Герт. — Как тот парень, который прыгнул с балкона.

Некоторое время они сидели молча. Лэнг пытался представить себе что-то настолько важное, чтобы ради этого человек мог без колебаний прыгнуть с небоскреба. Монах не без сожаления посмотрел на свой пустой бокал, поднялся и поклонился.

— Ему пора возвращаться к работе. Эти бездельники-штукатуры без него и пальцем не шевельнут, — перевела Герт.

Рейлли тоже встал и попросил:

— Скажи, что еретик искренне благодарен ему.

Выслушав перевод Герт, старик широко улыбнулся, потом повернулся и перекрестил площадь.

Лэнг вновь опустился на стул и допил остатки холодного кофе.

— Такое впечатление, что кто-то из кожи вон лезет, лишь бы никто не смог прожить столько, чтобы суметь разгадать эту картину.

— Я посоветовала бы тебе — как это вы, американцы, говорите? — приглядывать за своей задницей. — Герт окинула площадь встревоженным взглядом, поморщилась и добавила: — Интересно, как это можно сделать, не свернув себе шею?

Они ехали вниз. Узкая извилистая горная дорога расстилалась перед «БМВ», словно черная лента. Несмотря на то что Герт своим весом давила на заднее колесо, машина то и дело норовила утратить равновесие, когда Лэнг тормозил, переходил на пониженную передачу, а потом вновь переключал скорость и разгонялся. Такое повторялось на каждом повороте. Управление прекрасной, но плохо знакомой машиной занимало внимание Лэнга без остатка. Он даже позабыл о руках Герт, обвивающих его, о груди, прижимавшейся к спине. Ее прикосновение ощущалось даже через две кожаные куртки.

Ограждения вдоль дороги не было. Справа Лэнг видел крыши городка, лежавшего далеко внизу, и кроны немногочисленных деревьев. Ему открывался почти неограниченный обзор на Умбрийскую долину — одеяло из лоскутов разных оттенков зеленого цвета, раскинувшееся до окутанных дымкой холмов на горизонте. Дважды он видел под собой большую птицу с распростертыми неподвижными крыльями, кружившуюся в восходящих воздушных потоках над полями.

«На мотоцикле я почти так же свободен», — думал Рейлли.

Слева удалялся, опускаясь за свои стены, Орвьето. Вскоре городок превратился в подобие насыпи или каменной дамбы.

Лэнг так и не смог сообразить, что же отвлекло его от эйфорического восприятия дня, окружающего пейзажа, приятного общества. Он лишь помнил, что очень удивился, когда на одном из коротких прямых участков увидел в зеркальце заднего вида грузовик. Не один из тех восемнадцатиколесных бегемотов, что носятся по магистральным шоссе Америки, но все равно достаточно солидную машину, занимавшую больше половины ширины дороги. Было видно, что в кузове лежит какой-то высокий груз, прикрытый чехлом, края которого хлопали на ветру так, будто автомобиль вместе со всем содержимым всерьез намерен взлететь.

Откуда он взялся? Или Лэнг давно и надолго полностью отвлекся от дороги, или грузовик мчался со скоростью, совершенно недопустимой на такой извилистой дороге.

Рейлли низко склонился к асфальту, круто вильнул направо и тут же кинул мотоцикл налево. Когда грузовик метнуло по дороге от края к краю так, словно водитель пытался удержаться на дороге, сомнений не осталось: это была погоня за ним. Лэнг видел в зеркальце, как болтался кузов. Машина запросто могла опрокинуться. Он тщетно прислушивался, надеясь уловить скрип тормозов. Может, водитель пьян или тормоза отказали? Ни один нормальный человек, будучи в здравом уме, не станет так рисковать, гоняя по дороге, где обочины, отделяющей асфальт от пропасти, можно сказать, и нету.

Лэнг искал впереди какой-нибудь поворот или хотя бы достаточно широкий просвет между асфальтом и склоном. Ничего. Вертикальная стена справа, отвесный обрыв слева. Никуда не деться.

От мрачных предчувствий по спине Лэнга побежали ледяные мурашки. Грузовик в зеркале увеличивался.

Мотоцикл свернул направо и оказался на прямой длиной в пару сотен ярдов. Грузовик уже не помещался в зеркале целиком. Лэнг отчетливо видел льва, вставшего на задние лапы, — эмблему фирмы «Пежо» — на решетке радиатора. Сквозь свист ветра он услышал, как водитель грузовика включил повышенную передачу.

Этот идиот даже не думал тормозить.

Сняв левую руку с рукоятки руля, Лэнг похлопал Герт по ноге и указал назад. Она что-то воскликнула по-немецки — рев мотора грузовика почти заглушил ее голос — и крепче прильнула к нему.

Мотоцикл швырнуло вперед, стеклопластиковое заднее крыло хрустнуло, однако Лэнг напрягся и кое-как удержал равновесие после удара. Мерзавцу все же удалось догнать их! Рейлли вывернул рукоять газа до упора.

Как они смогли найти его? Как вообще смогли узнать, что он уехал на мотоцикле в Орвьето? Лэнг постарался выкинуть эти вопросы из головы. Сейчас ему было необходимо сосредоточиться на одном: как удержать мотоцикл на дороге.

Если он сумеет не подпустить к себе грузовик до следующего поворота, то водиле все же придется притормозить, иначе центростремительная сила неминуемо сбросит его с обрыва. Плохо, что мотоцикл, на котором они едут, славится не скоростью, а удобством езды.

Чувствуя, что массивный бампер снова навис в нескольких дюймах от заднего колеса, Лэнг резко кинул мотоцикл в вираж, стараясь, насколько возможно, сократить радиус. На скорости их вынесло за осевую линию. Если за крутым поворотом окажется встречный транспорт, поднимающийся в гору, они столкнутся лоб в лоб. Но Рейлли пришлось пойти на этот риск, иначе их раздавили бы.

Они промчались через тень, отбрасываемую горой, с облегчением услышали прозвучавший-таки скрип тормозов и вновь оказались на освещенном участке дороги. На повороте им удалось отыграть около сотни футов.

Лэнг пошевелил ручкой газа, чтобы убедиться, что она повернута, насколько возможно. Резина была мокрой от пота, и ладонь скользила. Он пожалел, что у него нет с собою перчаток.

Зеркало отражало пустоту от силы секунду, потом в нем вновь появилась уродливая морда грузовика, который вывернул из-за поворота, словно хищник, продолжающий погоню. Лэнг пытался восстановить в памяти дорогу вверх и понять, сколько еще им с Герт нужно проехать донизу. Если они смогут добраться до ровной дороги, где «Пежо» не сможет набирать скорость за счет движения под гору, то даже «БМВ» с его умеренными скоростными данными сможет оторваться от грузовика.

Если.

Грузовик, триумфально ревевший мотором, снова начал приближаться. Мотоцикл просто не мог ехать быстрее.

Герт пошевелилась. Она не могла не знать, что любое ее движение может нарушить равновесие мотоцикла. Тогда они слетят в пропасть. Лэнг хотел обернуться и крикнуть ей, чтобы сидела смирно, но не решился даже на секунду оторвать взгляд от дороги. Не та скорость, чтобы можно было позволить себе крутиться.

Он почувствовал, что Герт, обхватывавшая его сзади за грудь, отпустила одну руку и, кажется, наклонилась. Краузеры, конечно. Боже, да ведь сейчас не время рыться в багажниках! Тем более что она вполне могла забыть положить туда то, что ищет!

Лэнг краем глаза видел в зеркале, как его спутница встала на подножках и повернулась к грузовику, держась за Рейлли одной рукой, чтобы не упасть. Сопротивление встречного воздушного потока сразу изменилось, машину затрясло так, будто переднее колесо завихляло. Если бы Лэнгу не нужно было крепко держать руль, он рискнул бы освободить ладонь и дернуть Герт, чтобы она села.

Но главное сейчас было не в этом. Радиатор грузовика походил на хромированную пасть, готовую раскрыться и сожрать их обоих. Лэнг не мог сделать ровным счетом ничего, чтобы воспрепятствовать этому.

Послышался один хлопок и тут же второй. Шлем приглушил их, а встречный ветер унес прочь. Прокол! Лэнг напрягся, предчувствуя полную потерю управления, как это обязательно должно быть, если на такой скорости лопнет шина. Но он услышал лишь еще три странных звука — глухих, похожих на неторопливые рукоплескания. А трясло «БМВ» лишь потому, что Герт все еще стояла, преодолевая воздушный поток, пытавшийся снести ее.

Скосив глаза от дороги на зеркало, Рейлли увидел, что «Пежо» вдруг стал быстро отставать. Его разбитое ветровое стекло рассыпалось на миллион бриллиантов, ярко сверкавших в лучах солнца. Почти не веря своим глазам, Лэнг следил в зеркало, как грузовик под протестующий визг покрышек вильнул, описал дугу, потом в другую сторону, шире, и вдруг вылетел с дороги, словно громадная ракета. Машина, казалось, на мгновение повисла в пустоте, затем нос наклонился вниз, и пространство поглотило ее так же, как грешные души на фреске. Лэнгу показалось, что дорога содрогнулась от ударов, грохнувших где-то далеко внизу.

Герт опустилась на заднее сиденье и снова обхватила его обеими руками за талию. Он успел уловить запах кордита, который тут же снесло ветром, и понял, что произошло.

По мере того как склон становился положе, дорога расширялась, и вскоре Лэнг нашел достаточно широкий участок обочины, на котором можно было остановиться. Он вынул ключ из замка зажигания «БМВ». Ни он, ни Герт некоторое время не шевелились и ничего не говорили. Их ноги сквозь кожаные брюки ощущали жар головок цилиндров, остывавших с негромким потрескиванием.

В конце концов Лэнг снял шлем, повернулся и увидел, что Герт отстегивает ремешок своего.

— Я совсем забыл, что ты была чемпионкой управления по стрельбе. Если не ошибаюсь, восемьдесят семь очков. И пистолет, и винтовка.

Она улыбнулась с таким выражением, будто он хвалил ее новое платье, и заявила:

— Восемьдесят восемь, а потом восемьдесят девять. Больше я в соревнованиях не участвовала.

— А что случилось с пистолетом?

— Он валяется где-то под горой, неподалеку от той Schweinehund[38], что была в грузовике. Как только полиция доберется до обломков, она кинется расспрашивать всех, кто окажется поблизости. А в ветровом стекле, между прочим, дыры от пуль. Мне вовсе не хочется, чтобы при мне нашли оружие.

— Пушка чистая?

Она подалась вперед, чтобы проверить в зеркальце мотоцикла, не смазалась ли ее косметика. Сейчас Герт больше походила на юную дебютантку, чем на человека, только что метко стрелявшего в такой ситуации, в какой спасовал бы и Джеймс Бонд.

— Пистолет проходит по управлению. Я была в перчатках, так что и пороха у меня на руках не обнаружит никакая парафиновая проба. Нужно только выкинуть одну петлю из краузера.

— Вернемся проверить, что с водителем?

Она отвернулась от зеркала и печально взглянула на треснувшее крыло из стекловолокна.

— А заодно объясним властям, зачем мы тут крутимся, да? Не думаю, что они станут внимательно слушать преступника, объявленного в международный розыск.

Лэнг задумался.

— Вдруг там найдется что-нибудь, указывающее, кто он такой.

— Знаешь, если бы ты снял кожанку и убрал ее в багажник, я вернулась бы туда одна. Когда явятся полицейские, они ни за что не подумают, что такую стрельбу могла устроить женщина. Как-никак они итальянцы. Вот и подумают, что это была попытка восхищения.

— Похищения.

— Да, и его тоже. Я узнаю, не было ли у водителя каких-нибудь документов, удостоверюсь, что он не смог ничего рассказать о том, что тут случилось.

Лэнг проводил женщину взглядом и подумал, что у Киплинга, наверное, была какая-то знакомая, похожая на Герт. Иначе вряд ли он написал бы свои строки о том, что самки любой породы живых существ куда опаснее самцов.

Лэнг сидел у стойки в баре на одной из площадок для отдыха водителей, во множестве имевшихся на обочинах автострады. Эти островки с заправочными станциями, кафетериями, уборными и душевыми, густо пахнущими дезинфектантами, с таким же успехом могли находиться на главных шоссе близ Нью-Йорка или Парковой магистрали во Флориде, штате, именуемом Солнечным. Почему Америка экспортирует только худшее из того, чем обладает? У Лэнга была своя теория, из которой следовало, что когда-нибудь вся Европа будет походить на Канзас или, того хуже, на Калифорнию. Неудивительно, что при такой перспективе мало кто одобряет глобализацию.

Но думал он не только об этом. Чашка с капучино, стоявшая перед ним на столике, всего лишь заменяла ему билет, давала право занимать высокий табурет в баре. Кофеин почти не действовал на него, терялся в адреналиновом приливе, который лишь сейчас начал постепенно спадать. Как он мог прожить столько лет без встрясок, которые дает опасность? Во время работы в управлении Рейлли никогда не попадал в ситуации, где речь шла бы о жизни или смерти, не участвовал в перестрелках или погонях, но даже обдумывание плана перевозки изменника через охраняемую границу было за-хватывающим занятием. Даже разгадывание следующего хода противника, которым он занимался до той поры, пока красного короля и его пешек не смахнули с карты Европы, всегда щекотало нервы.

Теперь же он мог ожидать лишь словесной дуэли в суде, а в этом действе ритуал соблюдался строже, чем в представлениях японского театра кабуки. Но Лэнг никак не ожидал, что когда-нибудь станет так сильно тосковать по той игре. Он подозревал, что калейдоскопические быстрые и неожиданные смены обстановки и постоянное напряжение слегка стерлись в памяти, обрели романтично-ностальгическую окраску на фоне томительно однообразных учебы и практики. Однако со временем восприятие изменилось. Как же хорошо точно знать, что каждый вечер вовремя будешь дома, а не сорвешь в последний момент давным-давно намеченные планы, не заставишь жену томиться в тревоге и неизвестности после того, как ты сказал ей единственное, на что имел право, — что тебя какое-то время, неизвестно сколько, не будет.

Дон уже не было на свете, а Лэнг оказался втянут в игру, где ставки значительно превышали тот уровень, на котором он хотел бы остановиться. Даже красные, эта наводящая страх на весь мир орда безбожных коммунистов, из-за которых и было создано управление, фанатиками не являлись. Таковых, по крайней мере, не было среди тех красных, которых он знал. Ему никогда не приходилось слышать, чтобы хоть один агент противной стороны стремился умереть ради марксизма, наподобие моджахедов, идущих на смерть ради Аллаха. А «они» — так Лэнг, сам того не заметив, стал называть эту неведомую группу — не уступали в фанатизме арабским террористам-смертникам. Его убийца, не справившийся с заданием, метнулся через комнату, чтобы выпрыгнуть с балкона и принять участь, уготованную для него Творцом, но не попасть в тюрьму. Водитель грузовика вряд ли мог рассчитывать уцелеть после аварии, которая на извилистой дороге была почти неизбежной. Он хотел лишь забрать с собою жизни двоих мотоциклистов, стремясь в то место, ради которого не жаль пожертвовать свой земной жизнью.

Но почему? Лэнг был склонен считать, что такое рвение, вероятнее всего, могла породить религия. Эти люди принадлежали к какой-то религиозной группе, вернее, к секте. В истории было полным-полно таких примеров: у мусульман — ассасины, от названия которых это слово и вошло во многие европейские языки, убивавшие по ночам крестоносцев, индуисты-туги, неуловимые убийцы-душители эпохи всемирной Британской империи, японские камикадзе, умиравшие за своего обожествленного императора.

После разговора с братом Марченни у Лэнга появились соображения насчет возможных причин, по которым «они» могли так стремиться заполучить картину и убивали тех, кто им препятствовал. Работа Пуссена указывала на то место, где были спрятаны какие-то сокровища. Но где же это видано, чтобы люди шли на мученичество ради материальных благ? Они жертвовали жизнью ради идей, дела, мести. Но чтобы ради земных богатств, которыми им не суждено обладать?..

Впрочем, старый монах не говорил, что картина — это план, позволяющий отыскать пиратское золото, зарытый клад или что-то в этом роде, верно? С другой стороны, почему еще полотно, даже не повторяющее в точности оригинал, может обладать такой ценностью, чтобы за него нужно было убивать? Что-то идеологическое, какая-то святыня?

Вроде, например, святого Грааля?

У Лэнга имелось несколько бесспорных фактов. «Им» нужна была эта картина. «Они» стремились устранить всех, у кого был шанс проникнуть в ее тайну, имевшую отношение к физическому местонахождению чего-то такого, что являлось для «них» величайшей ценностью. Лэнга же интересовало, что это из себя представляло. Оно могло вывести его на тех, кто убил Джанет и Джеффа и пытался прикончить его самого. Теперь, когда он узнал, что картина может заключать в себе секрет, нужно было выяснить, кто и почему стережет правду, скрытую за загадкой.

У него сложился план.

На свободный стул рядом с Лэнгом опустилась Герт. Ее появление вызвало в людном помещении некоторое смятение. Вряд ли здесь часто появлялись затянутые в кожу шестифутовые валькирии на мотоциклах. Демонстративно не замечая взглядов, ловящих каждый ее вдох и выдох, она закурила, сделала знак бармену и указала на чашку, стоявшую перед Лэнгом. Герт тоже хотела капучино.

Лэнг решил, что смело можно держать пари: за последние недели здесь никого еще не обслуживали так быстро.

Разговоры в баре постепенно возобновились.

— Ты произвела настоящий фурор, — сказал Рейлли и усмехнулся.

Она глубоко затянулась и ответила, выдыхая дым:

— Ничего, сейчас опомнятся.

Он, еле сдерживая нетерпение, ждал, когда же Герт скажет ему, что ей удалось найти. Она же сначала неторопливо пригубила кофе.

— Ну?

Герт сунула свободную руку в карман и извлекла оттуда серебряную цепочку. На ней висел точно такой же кулон, какой Лэнг видел в Атланте, — четыре треугольника, заключенных в круг и соприкасающихся вершинами в центре.

Она поболтала цепочкой с подвеской и пояснила:

— Ни документов, ни бумажника, вообще ничего. Только это.

— Насколько я понимаю, водитель…

— Как селедка.

— Макрель.

— Что одна рыба, что другая — все равно дохлая. Эта побрякушка тебе о чем-нибудь говорит?

— У парня, который забрался в мою квартиру в Атланте, была точно такая же.

Герт погасила окурок, убрала цепочку в карман кожаной куртки и проговорила:

— По-моему, куда проще было бы воспользоваться ружьем, чем грузовиком. Как ты думаешь, почему он так старался раздавить нас вместо того, чтобы спокойно, хорошо прицелившись, выстрелить из-за какого-нибудь дерева?

Лэнгу совершенно не хотелось сомневаться в разумности решения, позволившего ему и Герт уцелеть. Поэтому он лишь сказал:

— Вероятно, им хотелось, чтобы мы погибли в дорожной аварии.

Герт пожала плечами, как будто желала показать, что в этом-то она нисколько не сомневается.

— Мертвые мертвы. Мы живы. Что дальше?

— Мне нужно выбраться из Италии и отправиться в Лондон.

Лэнг увидел, как на лице собеседницы мелькнула растерянность. В родном языке Герт не было слова, точно соответствующего понятию «отправиться». Немцы летают, ходят, ездят и т. п. Поэтому вместо обобщения они используют точное определение способа передвижения. Например, в Соединенные Штаты нельзя gehen, идти, а можно только flugen, лететь.

— Не так-то это просто, — сказала Герт. — Твою фотографию уже разослали по всем полицейским управлениям Европы.

Она говорила верно, но положение не было совсем уж безвыходным.

— С тех пор как создали Общий рынок, между странами больше нет границ с пограничниками. — Он жестом попросил бармена подать еще две чашки кофе. — Если мне удастся сесть на самолет в аэропорту, откуда нет полетов за пределы Европы, там не будет ни таможни, ни иммиграционного контроля. Остается опасаться только местных копов, но их я смогу одурачить простой маскировкой.

— Чтобы сесть в самолет, тебе придется предъявить паспорт.

— Кажется, я припоминаю одного…

Герт оглянулась, чтобы удостовериться, что их никто не подслушивает.

— Да-да, гравер позади ювелирного магазина на виа Гарибальди. Кстати, если бы мы полетели вдвоем, то маскировка была бы еще надежнее. Полиция не станет искать супружескую пару.

— Спасибо, но я не хочу подвергать тебя лишнему риску.

— Он еще говорит о риске! — Брови женщины приподнялись. — А что, по-твоему, мы только что делали на дороге? Чай пили?

— Если хочешь мне помочь, лучше вспомни, не знаешь ли ты кого-нибудь из «науки и техники». Такого, чтобы помог мне слегка изменить облик.

«Наука и техника» — второй директорат управления, нечто вроде «Л. Л. Бин»[39] в мире разведки и шпионажа. Эта структура занимается оснащением агентов всем необходимым, начиная от радиопередатчиков, вмонтированных в каблуки, до зонтиков, стреляющих отравленными иглами.

Герт угрюмо взглянула на свою чашку с кофе.

— Или я еду с тобой, или не жди от меня никакой помощи. Я не стану помогать тебе искать смерти.

Лэнг задумался. Герт вовсе не была истеричной дамочкой, о которой пришлось постоянно тревожиться. Она только что доказала это. Но все же показывать «им» еще и ее…

— Твой гравер сидит в тюрьме за подделку документов, — добавила Герт, отлично понимая, что Лэнг обдумывает ее слова.

— Ты говоришь на редкость убедительно, — ответил Рейлли. — А с «наукой и техникой» сможешь договориться?

Она допила кофе, поморщилась — осадок был горьким — и ответила:

— «Наука и техника» у нас есть. Конечно, они могли бы так загримировать тебя, что родная мать не узнает. Но кого прятать-то? Я к тому, что они не станут помогать нашему бывшему сотруднику скрываться от полиции. К тому же всякие заявки, согласования…

Управление, как и любое правительственное учреждение, работало на высокооктановой смеси из потока бумаг и бюрократических ухищрений. По условиям сокращения штатов, устроенного в связи с разрядкой международной напряженности, такие сотрудники, как Лэнг, увольнялись без права возвращения на прежнюю службу. Это касалось всех подразделений, кроме первого директората, то есть администрации. Там продолжали в немыслимом количестве плодиться бумаги, и бюрократы все так же кишели, словно тараканы. Как эти гнусные насекомые, они были способны пережить все, что угодно — хоть сокращение бюджета, хоть ядерную войну. Этим людям требовались только бланки, бланки и бланки, благодаря которым они оправдывали свое существование.

— Ладно, нет так нет, — сказал Лэнг. — Я все еще помню кое-что и способен сам сделать так, что ни мать, ни ты меня не узнаете.

— В одежде или без?

Этот вопрос он пропустил мимо ушей.

— Мне потребуются наличные. Немного. Просто я не могу пользоваться банкоматами. Слишком уж легко отследить снятие денег со счета. Нужно купить одежду и еще кое-что — мои вещи остались в pensione. Соваться туда было бы неразумно. Остается паспорт и все прочее — водительские права, кредитные карты и тому подобное. Ты сможешь достать это?

— Как ты понимаешь, только в том случае, если поеду с тобой.

— Ты торгуешься, как на рынке.

— Только ради твоей же безопасности. Ты ведь сам говорил, что не сумеешь присматривать за собственной задницей.

— Ты сможешь так вот взять и сорваться с работы?

— У меня как раз подошло время отпуска.

Лэнг был способен понять, когда сопротивляться далее бесполезно, и знал, насколько важно отступить в организованном порядке.

— Ладно, давай вернемся в Рим и у тебя организуем все, что нужно. Только не забывай… я тебя еще раз предупреждаю, — это не игра.

Она ласково улыбнулась и произнесла с деланым медоточивым южным акцентом, который мог бы показаться таковым разве что людям, никогда не заезжавшим южнее Вашингтона:

— А-ах, мо-ой дора-агой, ни-икогда еще я не получала таа-кого при-иятного пре-едложее-ния.

Лэнг даже не стал пытаться представить себе, что на это мог бы ответить Ретт[40].

Солнце еще не успело подняться в зенит, как жара все же вынудила Гийома де Пуатье снять наголенники и сабатоны[41] и остаться только в кирасе[42] с наплечниками, надетой поверх хауберка. Его боевые доспехи прикрывала белая мантия, развевавшаяся, словно облако.

Ни словом не выдавал он своего недовольства, и мысли наши обращались к тяжким испытаниям, кои пришлось ему претерпеть в сражениях с безбожными турками в необитаемых безводных пустынях. Там его с сотоварищами ждала не манна небесная, коей Господь питал израильтян, а скудные колючки да отсутствие питья и еды. Не раз и не два приходилось им убивать и есть своих боевых коней, бросать в песках осадные лестницы, тараны, баллисты[43] и прочие боевые принадлежности, ибо не могли они везти их дальше.

Его оруженосец, молодой парень, лишь несколькими годами старше меня, был во святом крещении поименован Филиппом. Вырос и воспитывался он среди рыцарей Храма и, как и я, совершенно не помнил той семьи, в которой некогда появился на свет.

В пыли, летевшей из-под копыт боевого жеребца Гийома, мы тащились вдвоем на развьюченном осле. Филипп развлекал меня повествованиями об экзотических странах, о которых я, владеющий лишь жалкими знаниями, даже и не слышал. Подле своего господина он пребывал с тех пор, как тот покинул Кипр, и делил с ним все тяготы странствий. Дважды на них нападали африканские пираты, но пилигримов спасали благосклонность судьбы и ветер, ниспосланный Господом.

Забыв об опасности впасть в грехи чревоугодия и жадности, я снова и снова спрашивал Филиппа о том, какая пища и что за жилье ждут меня впереди. Он подтвердил слова своего господина: мясо подавали дважды в день, спали все братья — рыцари, оруженосцы и прочие — на тюфяках, в которых еженедельно меняли солому. Поблизости протекал ручей, где можно было мыться, пока позволяла погода. За мечтами о предстоящей мне роскошной жизни я напрочь позабыл, что предназначение мое — служить Господу, а не своим вожделениям. Воистину, сие и могло повлечь за собой ту кару, которая ожидает меня.

Путь наш лежал через гору Сан-Джулиано. Это название будто бы предвещало нам только добро, ибо совпадало с именем нашего рыцаря, пусть и на местном диалекте[44]. На вершине лежал обнесенный стенами город Эрике, построенный норманнскими королями[45]. Там мы остановились на ночлег в аббатстве, сильно схожем с тем, которое я покинул. Я настолько был поглощен мечтами о будущем, что оказался не на шутку разочарован тем, что это место ничем не отличалось от того, к чему я привык за свою жизнь.

Эта обитель, предназначенная для благоговейной молитвы, казалась мне весьма жалкой рядом с тем, что предвкушал я в мечтах. Я никак не мог дождаться Prime, по окончании коего наш путь в Бургундию долженствовал стать на один день короче. Как и накануне, мы выехали затемно.

В утренних сумерках мало что можно было разглядеть, да и дорога, ведущая вниз, извивалась столь прихотливо, что дальше следующего поворота и при свете ничего не было бы видно. Я радовался, что еду на осле, двигавшемся куда легче, нежели могучие кони, коих часто приходилось вести в поводу и внимательно направлять, дабы ни один из них не оступился и не сорвался в пропасть.

Отошед всего на несколько дюжин фарлонгов[46] от городских врат, свернули мы за поворот и наткнулись на людей, преграждавших дорогу. К тому времени слегка рассвело, и можно было разглядеть, что в руках они держали дубины[47]. Даже при той затворнической жизни, которую я вел дотоле, мне было известно, что попадающиеся на дороге мужчины, при коих нет скотины или женщин, скорее окажутся злодеями, нежели добрыми путниками.

Я схватился за четки, висевшие у меня на шее, и воззвал к святому Христофору с мольбой о помощи. Взять у меня было нечего, однако я слышал, что люди, подобные этим, зачастую бросают свои жертвы на дороге мертвыми или лишенными сознания. Не есть ли сие предмет для размышления по поводу притчи Господа нашего о добром самаритянине?

Равно как нам полумрак и изгибы дороги помешали узреть сих подлых негодяев, так и они не разглядели вовремя, что среди нас имелся рыцарь в доспехах и при оружии, подобающих его званию.

Когда же они приблизились, Гийом де Пуатье повернул своего белого скакуна и неспешно, дабы не подумал никто, что возжелал он покинуть поле боя[48], назад отъехал. Из вьюка, притороченного к спине одной из заводных лошадей, шедшей между Филиппом и мною, извлек он свой громадный меч и воздел щит. Держа меч в одной руке, а щит в другой, рыцарь повернул лошадь и помчался встречь тем, кои задумали недоброе супротив нас.

— Да свершится воля Божия! — прогремел он, заглушая топот копыт.

Пешие, вооруженные лишь дубинками и короткими ножами, не соперники рыцарю верхом на коне, и тогда мне довелось впервые удостовериться в том своими глазами.

Грабители уразумели, какая участь их ждет, но кинуться врасыпную не смогли, ибо выбрали для засады своей неудачное место. Посему они вольны были только бежать вниз по дороге или прыгать с обрыва на почти верную гибель.

Рыцарь же наш поднялся в стременах, взмахнул могучим своим мечом и отделил одному голову и верх плеч от тела, кое пробежало еще пару шагов, прежде чем рухнуть в лужу собственной крови. Еще одного постигла участь его сотоварища. Двое других не захотели, чтобы их зарезали, как свиней перед опаливанием на огне, и предпочли прыгнуть в пропасть.

Мне доводилось видеть, как люди умирали от лихорадки или просто потому, что такова была воля Господа нашего, но ни разу еще не лицезрел я, чтобы души покидали тела среди таких потоков крови. Пусть даже эти люди злоумышляли против нас, но был я удручен тем, что не нашлось поблизости священника, дабы отпустить им грехи и дать последнее помазание. Посему произнес я краткую молитву за несчастных грабителей, питая надежду, что души их избавятся от вечных мук, ибо ни один христианин не пожелает такой посмертной участи даже для столь дурных людей, как эти. Поелику все мы братья — дети Владыки Небесного.

Если же и Гийома де Пуатье посещали подобные мысли, то высказывать их он не намеревался. Вновь поднявшись в стременах, он взмахнул мечом, приказывая нам двигаться вперед.

— Господин, вы не пострадали? — спросил Филипп, как только мы сблизились на расстояние, позволяющее вести нормальный разговор.

Рыцарь лишь рассмеялся в ответ и, рукоятью вперед, протянул свой окровавленный меч Филиппу.

— Благодарение Богу, все в порядке. Как и подобает мужу, который только что отправил это отребье туда, где ему самое место, — в ад. Сейчас нужно отыскать остальных — их берлога должна быть где-то неподалеку.

Я не ведал, откуда он сие узнал, но не мне, тем более в том моем положении, было сомневаться в суждениях рыцаря Господня. Когда же спуск сделался не столь крут, учуяли мы запах дыма, а затем и увидели полосу его, поднимавшуюся в небо, полностью озарившееся утренним светом. Подъехав к краю дороги, Гийом знаком приказал нам сохранять тишину, и следом за ним мы свернули в лес, столь густой, что нам показалось, будто вновь наступили сумерки.

Вскоре достигли мы просторной поляны. Несколько жалких шалашей окружали костер, на коем жарился олень, по праву принадлежавший местному владетелю. Эти негодяи питались куда лучше, чем служители Всевышнего Бога.

Возле огня увидели мы довольно много женщин да ребятишек. Единственный мужчина, там находившийся, был стар и немощен, что, без сомнения, являлось следствием его неправедной жизни. При виде нашего рыцаря все, кто только мог, кинулись прочь, спеша скрыться из виду, словно вспугнутые куропатки. Прочие попрятались в свои лачуги.

Гийом де Пуатье не стал преследовать беглецов. Он наклонился со спины своего рослого боевого коня, извлек из костра пылавшую головню и поджег хижины одну за другой. Когда мы отъезжали, нам вслед неслись жуткие крики тех, кто оказался пойман в этих слишком крепко сплетенных шалашах.

— Господин, — осмелился заговорить я. — Мне понятно, что вы обратили в бегство злодеев, намеревавшихся ограбить нас, но по-христиански ли было предавать огню тех, кто не сделал нам ничего дурного?

Он склонил голову, провел ладонью по бороде и лишь после этого ответил:

— Негодяи, прятавшиеся в лесу и уничтоженные нами, поддерживали тех, кто напал на нас. Они всего лишь дикие твари, рабы, тайком убежавшие от своего хозяина, чтобы досаждать мирным путникам вроде нас. Убивать таких — все равно что истреблять крыс в хлебном амбаре.

Эти слова плохо сочетались с моим представлением об учении Господа нашего о том, что даже низшие среди нас все равно суть наши братья. Но я был молод, ничего еще не знал и находился подле мужа, сражавшегося и проливавшего кровь за Христа, и потому изменил тему своих расспросов.

— Господин, но ведь вы не глядели в глаза тем, кого только что убили, — произнес я, памятуя то, что сказал он мне, говоря о своей ране. — Они умерли в своих лачугах, поджарились, словно хлебы в печи.

Он кивнул, потом улыбнулся и похвалил меня:

— У тебя хорошая память, братец. Но из любого правила есть исключения. Этих людей в их укрытиях убил огонь, одна из четырех Божьих стихий.

Я знал об этих четырех элементах — огне, воде, воздухе и земле, — а вот то, как они соотносятся с убийством, было мне неведомо. Я потворствовал в себе греху гордыни и был пристыжен, вынужден сознаться в незнании.

Через несколько часов мы вошли в город Трапани, название коего произошло от греческого слова, означающего «серп», ибо берег гавани там выгнут в форме сего инструмента или полумесяца. Как я уже сообщал, доселе мне не приходилось уходить от обиталища моего далее чем на день пешего пути. Я, конечно, слышал о море, но услышать — вовсе не то, что узреть своими глазами. Думая об этих водах, подобных тем, по которым Господь ходил яко посуху, а Его апостолы вылавливали в них рыбу, я никак не мог представить себе ничего подобного тому, что открылось перед нами. Со стыдом признаюсь, что вера моя была столь мала, что я помыслить не мог ни о чем столь синем, беспокойном и обширном. Я привык видеть вокруг себя холмы и горы, деревья и ручьи. А здесь ничто не препятствовало моему взору до самого края света.

Не видал я доселе и кораблей — громадин, плававших по воде, подчиняясь огромным белым парусам, столь великим, что любым из них можно было бы накрыть все аббатство, покинутое мною недавно. Мне казалось, что там тысячи этих судов, кои теснились друг к другу, поднимаясь и опускаясь с каждым вздохом великого океана[49]. Сей громадный флот, как мне сказали, принадлежал тамплиерам. Уплатив венецианцам немыслимые деньги, затребованные теми за помощь, без коей тамплиерам трудно было бы покинуть Святую землю, решили они обзавестись собственными кораблями[50]. Члены ордена, пока не совершившие такого приобретения, собирались здесь, дабы продолжить путешествие в те храмы, из коих отправились в поход.

Не один день пришлось нам ждать здесь ветра, который позволил бы отплыть вдоль побережья на север, туда, где лежала Генуя, а оттуда и к бургундским берегам. Но ни величина кораблей, спорящих с бескрайним морем, ни даже моя вера не помогали мне преодолеть дрожи, овладевшей мною от страха. Я счел ее моей великой слабостью, падением духовным, ибо не желал мириться с тем, что воля Божия всегда свершится.

За время, проведенное в Трапани, я узнал, что не один только Гийом де Пуатье ничуть не похож на тех бедных монахов, которых мне довелось знать доселе. Все братья-тамплиеры вели роскошную жизнь. Человеку не пристало судить о планах и деяниях Господа, но я заметил, что жизнь этих рыцарей отнюдь не посвящена смирению и бедности. Они помногу употребляли не разбавленное водою вино, которое бранили за то, что вкусом оно сильно уступало напиткам из других мест. Расточительность и транжирство были привычны им. В кости они играли не реже, чем молились; истории, героями которых оказывались сами рассказчики, звучали чаще, нежели притчи о праотцах.

Мне предстояло узнать, что к этому ордену неприменимы многие из правил, установленных в Святой земле. Сие вполне могло послужить теми семенами, из коих выросло то, что привело орден к падению с высот его славы. Оно оказалось столь же бедственным, как и низвержение сатаны с Небес, пусть и не так впечатляло очи.

Глава 5

Морс, раскачиваясь вместе с креслом, изучал очередной факс, пришедший из сент-луисского архива Министерства обороны.

Сроки службы Рейлли соответствовали тому, что он сам рассказывал о себе. Морс хорошо помнил этот разговор. Подтвердилась даже информация о пуле между седьмым и восьмым шейными позвонками. Насколько Морсу удалось понять из медицинского жаргона, врач тогда принял решение по принципу: «ничего не делай, и, возможно, хуже не станет». Ведь попытка вытащить пулю могла повлечь за собой повреждение нерва с длинным названием. Разумно, пожалуй.

Морс вскочил так резко, что металлические ножки кресла звонко стукнули об пол, и даже серый ковер не слишком приглушил этот звук. Детектив, сидевший в соседнем отсеке, оторвался от компьютера и недовольно взглянул на него.

— Седьмой и восьмой? — произнес, ни к кому не обращаясь, Морс, прежде чем набрать хорошо знакомый номер отдела судебно-медицинской экспертизы.

Первый же человек, с которым ему удалось поговорить, подтвердил его подозрения. У человека нет восьмого шейного позвонка. После седьмого начинается уже грудной отдел.

Ошибка?

Возможно.

Он запустил руку во внутренний карман пиджака, наброшенного на спинку кресла, извлек записную книжку и почти сразу же нашел телефон офиса Рейлли. Теперь, если секретарша не упрется…

Морс терпеть не мог посещать врачей. Почти не меняло дела даже то, что сейчас он пришел сюда не лечиться. Неизвестно когда изданные засаленные журналы, дешевая мебель… Все это было почти так же плохо, как «Сейчас доктор вами займется». Это стандартное замечание, сопровождаемое милой улыбкой, редко когда выполнялось. У него была своя теория, согласно которой где-то существовала особая школа. Пациенток, оправившихся после лоботомии, специально готовили там для работы в приемных врачей.

Впрочем, значок помог исправить положение. Только-только Морс успел усесться и взять в руки «Пипл» месячной давности, как его препроводили в кабинет, где темные деревянные панели едва проглядывали из-под дипломов и сертификатов.

— Арнольд Краус, — представился приземистый мужчина в белом халате.

Он вошел в комнату вслед за Морсом, обогнул посетителя, встал за своим столом и лишь тогда протянул руку.

— Насколько я понял, вас интересует медицинская документация мистера Рейлли.

Морс отчетливо улавливал ту нервозность, которую проявляет большинство людей, имеющих дело с полицейскими.

— Совершенно верно, доктор. В Джорджии врачи ведь не пользуются привилегией медицинской тайны…

Краус плюхнулся в кожаное кресло и кинул на стол полированного красного дерева большой конверт из плотной желтовато-коричневой бумаги.

— Это я знаю. Обычно мы не выдаем истории болезни пациентов без официального ордера, но раз уж человек объявлен в розыск…

Морс откинулся на высокую спинку кресла напротив хозяина кабинета и принялся листать бумаги, подшитые в папке.

— Спасибо, что вы не стали настаивать на соблюдении всех формальностей.

— Мы всегда стараемся сотрудничать с правоохранительными органами, — ответил доктор, пристально наблюдая за мельканием бумаг и пытаясь понять, что же именно привлечет внимание Морса.

Тот читал аккуратно отпечатанное заключение о медицинском обследовании, которое Рейлли проходил минувшей весной. Судя по всему, на здоровье он не жаловался. Не в состоянии совладать с нетерпением, детектив вытряхнул из конверта на стол рентгеновские снимки. Один за другим он поднимал их и смотрел на просвет, повернувшись к единственному окну в кабинете, пока не нашел тот, который был ему нужен.

Морс протянул снимок врачу и спросил:

— Это шея, верно?

Повернувшись вместе с креслом, Краус вложил пленку в закрепленное на стене просмотровое устройство. Зажглась люминесцентная лампа подсветки.

— Да, это нижняя часть шейного отдела. Точнее сказать, верхняя часть грудного.

Было понятно, что доктору очень хотелось спросить, зачем Морсу понадобился этот снимок. Но тот сделал вид, что не заметил незаданного вопроса, и продолжил:

— Если не ошибаюсь, в шейном отделе позвоночника мистера Рейлли нет никаких посторонних предметов, верно?

— Посторонних предметов? — Доктор озадаченно нахмурился: — Например?

— Например, пули.

— Пули? — Врач даже побледнел.

Морс наклонился к нему над столом и подтвердил:

— Да, я так и сказал: пули. Если бы она там была, мы увидели бы ее, верно?

— Несомненно, — кивнул Краус. — А в чем?..

— Обследуя мистера Рейлли, вы видели шрам или еще какой-нибудь признак того, что у него было в этой области огнестрельное ранение или же оттуда извлекали пулю?

— Нет, ничего подобного. — Врач покачал головой. — А что?..

Морс поднялся и, не дав доктору договорить, протянул руку.

— Док, вы мне очень помогли.

Краус взял протянутую руку осторожно, словно боялся, что она может сломаться, и спросил:

— Вы считаете, что мистер Рейлли был когда-то ранен в шею?

— Кто-то, определенно, так считает, — ответил Морс, уже повернувшись к двери.

Морс протянул в окно несколько смятых мелких купюр, и шлагбаум на выезде с парковки поднялся. Обычно детектив пересчитывал сдачу, но сейчас не стал. Слишком уж сильно занимало его мысли ранение, отмеченное в послужном списке, но отсутствующее в истории болезни.

В том, что человек мог попытаться приписать себе военные заслуги, не было ничего странного. Таких полно. Кто-то утверждает, что героически участвовал в боях, хотя на самом деле во время военных действий не высовывался из офицерского клуба, или прикидывается старым воякой, невзирая на то что в последний раз надевал форму еще в школьные годы, во время бойскаутских учений. Но никогда еще детективу не приходилось видеть поддельного послужного списка, в котором фигурировало бы «Пурпурное сердце»[51].

С какой бы это стати?

Он щелкнул выключателем кондиционера казенного «Форда», не отмеченного полицейской атрибутикой, поморщился, когда на него пахнуло горячим воздухом, вздохнул и опустил стекло в окне.

Получалось, что мистер Рейлли никогда не служил в отряде «котиков» и, по всей вероятности, вообще не имел никакого отношения к военно-морскому флоту. Но кому-то понадобилось, чтобы прошлое мистера Рейлли не подвергалось слишком уж внимательному изучению. Кому? Зачем?

На эти вопросы у Морса имелся только один ответ.

Он снова поморщился, на сей раз от мысли о том, что, похоже, нечаянно вскрыл банку, полную червей. Если какой-то безымянный безликий бюрократ снабдил Рейлли вымышленным прошлым, то подлинное, судя по всему, накрыто громадным зонтиком под названием «государственная безопасность». Говоря другими словами, мистер Рейлли служит в шпионском ведомстве. По крайней мере, служил.

Если мистер Рейлли все еще играет в эти игры, то ему вовсе не нужен предлог, для того чтобы убить Халворсона или выкинуть кого-то с балкона. Допустим, кто-то в Вашингтоне вычислил, что швейцар связан с какой-то террористической группой, и приказал устранить его. Или же стало известно, что этот непонятный грабитель — на самом деле сводный брат бен Ладена.

Морс нажал на педаль и резко затормозил. Он чуть не проскочил на красный свет.

Национальная безопасность или что там еще, но убийства не должны никому сходить с рук, по крайней мере, те, которые расследует он, Морс. Нужно сообщить о своих подозрениях федералам, а те пусть решают, как поступить дальше с международным розыском. Может, им удастся уговорить кого-нибудь из ведомства «плаща и кинжала» выяснить, какие знакомые есть у Рейлли в Риме, где именно он может отсиживаться.