Секрет Пегаса

Глава 1

Крепко спавшего Лэнга разбудил сигнал, предупреждавший о том, что засветилась табличка с надписью «Не курить. Пристегнуть ремни». Он потер заспанные глаза, перегнулся через Герт, сидевшую рядом, и взглянул в иллюминатор. Навстречу «МД-880» стремительно поднималось море грязных облаков. В креслах за узким проходом молодая супружеская пара из Восточной Европы тщетно пыталась успокоить громко ревевшего малыша. Стюардессы рейса «Бритиш эруэйз» поспешно собирали у пассажиров пластиковые стаканчики: вот-вот должна была последовать команда привести спинки кресел в вертикальное положение.

Лэнг поднял спинку кресла и провел пальцами по верхней губе, чтобы удостовериться, что приклеенные усы находятся на месте. Проседь в волосах и очки в широкой оправе должны были, как надеялся Лэнг, сделать его постарше. Кусочки губки, заложенные за щеки, придавали ему полное сходство с фотографией гражданина Германии Генриха Шнеллера — на это имя был выписан паспорт, лежавший у него в кармане.

Снимок Лэнгу сделали в фотоателье, расположенном за квартал от посольства. Едва успел просохнуть клей, как Герт приложила печать к чистому бланку паспорта.

Небритое лицо было для него совершенно непривычным. Он всегда считал, что специально культивировать на верхней губе растительность, которая и так без спросу лезет повсюду, просто глупо.

Контролер в миланском аэропорту Мальпенса окинул паспорта беглым взглядом и с радушной улыбкой произнес дежурное «arrivederci»[52]. Итальянские полицейские в серой форме с блестящими ремнями и еще ярче сверкающими ботинками восхищенно разглядывали Герт и совсем не обращали внимания на Лэнга.

Герт не стала радикально менять свою внешность, ограничившись париком с темными короткими волосами да туфлями без каблуков, чтобы казаться немного меньше ростом. В конце концов, было крайне маловероятно, что «они» успели узнать ее в лицо. Но и в таком виде она оставалась объектом беззастенчивого разглядывания, которым так славятся итальянцы.

Герр Шнеллер и его жена Фрида, выглядевшая гораздо моложе супруга, вылетели из Милана самолетом, направлявшимся в сравнительно новый Сити-аэропорт в Доклендсе, ближнем пригороде Лондона. Если бы кому-то взбрело в голову связаться с компанией, чье название было вытиснено на кредитной карте, которой фрау Шнеллер расплачивалась за билеты, выяснилось бы, что жена сопровождает мужа в поездке, целью которой является приобретение наилучшей шерсти для производства ковров, сначала в Милан, потом в Лондон, а далее они должны отправиться в Манчестер.

Лэнг не знал, существует ли на самом деле адрес, по которому должна размещаться фирма, где трудится герр Шнеллер. Зато ему было известно из личного опыта, что тот, кто решит позвонить по гамбургскому телефону, услышит ответ на отличном Hochdeutsch[53], но собеседник любопытствующего типа, скорее всего, будет находиться в Виргинии. Он также знал, что паспорта и водительские права пройдут какую угодно проверку. Любой, кто возьмет на себя труд проверить карты «Visa» или «American Express», обнаружит действующие счета, на которых лежит немало денег. Впрочем, Лэнгу пришлось пообещать, что эти карты он будет использовать лишь как удостоверение личности, если потребуется. Чтобы добыть все эти документы, Герт пришлось обращаться за помощью к другим людям. Использовать деньги со счетов значило бы грубо нарушить условия, на которых ей были оказаны эти весьма серьезные услуги.

Ощущение того, что армия профессиональных крючкотворов воюет на твоей стороне, придавало Рейлли приятную уверенность.

Когда самолет затрясло, Лэнг напрягся и вжался в кресло — рефлекторная реакция на постоянные уверения представителей всех авиакомпаний в том, что хорошо застегнутый и затянутый привязной ремень спасет от любых опасностей. Умом он отлично понимал, что причина тряски — выпущенные шасси и закрылки, а самолет представляет собой шедевр американской инженерной мысли. Все же уверенность в вы-соком качестве отечественной техники никак не могла перебить мысль о том, насколько далеко разлетятся ее детали, если что-нибудь пойдет не так. Лэнг никогда не любил летать самолетами.

Посадка и последующий переезд к зданию аэровокзала прошли без происшествий. Кровообращение в руках Лэнга, долго просидевшего, стиснув мертвой хваткой подлокотники кресла, постепенно восстановилось.

Как они и предвидели, в аэропорту не оказалось ни иммиграционного, ни таможенного контроля. Уже через несколько минут Лэнг и Герт вручили чемоданы улыбчивому таксисту, который сложил их в багажник своего блестящего черного «Астон Мартина». Лэнг назвал ему адрес. К счастью, лондонские таксисты не только прекрасно говорили по-английски, но и обладали поистине энциклопедическими знаниями в области географии своего города.

В Италии апрель был теплым, а вот из Англии зима никак не желала уходить. Небо цветом напоминало кухонный противень с подгоревшими пятнами — облаками. Поскрипывая «дворниками» по ветровому стеклу, такси ехало в Уэст-Энд.

Дон не любила Лондон. Виноват в этом был Лэнг. Он привез ее сюда на Рождество, предвкушая праздники в диккенсовском стиле — свежий снег, рождественский пудинг, традиционные толстые поленья в камине. А встретил их непроглядный туман, темнота в полчетвертого дня и насморк — результат плохого действия старомодной отопительной системы в отеле.

Даже викторианская роскошь богато меблированного овального номера в «Савойе» с видом на реку не могла исправить угнетающего впечатления от мрака, который откры-вался взглядам каждый раз, когда они утром смотрели в окно. Первый день Лэнг с женой провели в Тауэре, любуясь сменой караула, а потом отправились грызть безумно пережаренный бифштекс к «Симпсону». Такая туристская программа, как считал Рейлли, должна была доставить Дон хоть какое-то удовольствие.

Но погода, словно плотное покрывало, гасила любой порыв энтузиазма, едва лишь он возникал.

Вечерами они обедали с друзьями Лэнга из МИ-6 в их клубах, выпивали, слушали рассказы о военных приключениях, а днем слонялись по «Хэрродс»[54], одуряющему своим великолепием. Однако ничто не могло улучшить настроение Дон. Оно оставалось таким же мрачным, как вид из окна.

Лэнг был совершенно подавлен. Мало какой еще город в мире он любил так, как Лондон. Там они с Дон в первый и единственный раз поссорились. На второй день Рождества они вернулись в отель рано, вопреки утверждению Бена Джонсона[55] о том, что, дескать, тот, кто утомлен Лондоном, вообще устал от жизни. По мнению Дон, доктор Джонсон, конечно же, должен был наслаждаться и мерзкой погодой, и несъедобной пищей.

Покидали они Лондон при такой же плохой погоде, при какой и прибыли.

Лэнгу было особенно больно вспоминать эту поездку, потому что всего через неделю после возвращения у Дон начались менструальные спазмы, заставлявшие ее подолгу корчиться от боли. Еще через неделю врачи вынесли ей смертный приговор.

С тех пор Лэнг ни разу не был в Лондоне.

За это время в городе произошли бросающиеся в глаза изменения. Куда ни глянь, торчали башенные краны. Новые деловые здания, жилища для свежеиспеченных евромиллионеров из Сити. Лэнг недавно прочел где-то, что Лондон далеко обогнал всю остальную Великобританию по объему строительства, уровню жизни и темпам территориального роста.

Он разглядывал Уэст-Энд сквозь запотевшие стекла машины, и вскоре мимо проплыл Букингемский дворец. По другую сторону, возле памятника королеве Виктории, толпы туристов в дождевиках и под зонтиками выбирали место поудобнее, чтобы полюбоваться сменой караула. Машина повернула налево, в Сент-Джеймс, и двинулась по одноименной улице. Оттуда было рукой подать до Пикадиллисеркус, ворот в Сохо, район магазинов, ресторанов и театров. Миновав зубчатые башни Сент-Джеймского дворца Тюдоров, такси свернуло в узкий проезд, потом еще раз налево и остановилось перед ничем не примечательным кирпичным зданием, отличавшимся от соседних лишь бронзовой табличкой с надписью «Отель “Стаффорд”».

В Риме Лэнг остановился в маленькой дешевой гостинице, но это не помогло ему укрыться от «них». Он не сомневался в том, что за ним следили от самого pensione до Орвьето. На сей раз он выбрал отель повыше рангом, подходящий для герра Шнеллера и его жены, из разряда умеренно дорогих и удачно расположенный. Решающим фактором стало то, что заведение помещалось в тупике, где помимо него имелись еще две гостиницы, частный клуб и несколько деловых зданий. Ни магазинов, ни ресторанов. Любой тип, слоняющийся тут без дела, сразу же бросится в глаза.

Швейцар, ливрея которого вполне могла принадлежать в прошлом кому-то из персонажей «Рождественского гимна» Диккенса, взял багаж из такси. Пока Герт раздавала чаевые и заполняла регистрационную книгу, Лэнг наскоро обследовал холл. Все было так же, как он запомнил. За холлом находилась гостиная в стиле викторианской дворянской усадьбы, предназначенная для чаепития. Еще дальше было устроено нечто вроде не то американского спортивного бара, не то закрытого мужского клуба. Над стойкой красовались шлемы всех команд НФЛ, а в зале стояли мягкие стулья, гораздо более удобные, нежели те, что имеются в подобных заведениях Северной Америки. С потолка, как полосатые сталактиты, свисали галстуки с цветами разных колледжей и воинских ча-стей. Стены украшали фотографии британских атлетов, среди которых почему-то оказался снимок «Б-17», приземлявшегося на заснеженную взлетно-посадочную полосу, по всей вероятности, британского аэродрома времен Второй мировой войны. Французские двери открывались в небольшой дворик. За время, прошедшее с последнего приезда Лэнга, отель расширился, захватил и часть здания над гаражом, занимавшим противоположную сторону двора.

Не нравилось Рейлли лишь то, что выйти из отеля можно было только через парадную дверь или этот самый двор. Существует множество методов поддержания безопасности, но главный из них — подготовка максимально большого количества путей отступления.

Когда он окончил осмотр, Герт уже ждала его возле лифта. Доставшийся им номер оказался небольшим, уютным, опрятным и хорошо меблированным. Повесив одежду в шкаф, Герт закурила и направилась в ванную.

— Хочу переодеться перед визитом на Гросвенор-сквер, — пояснила она, не оборачиваясь.

На Гросвенор-сквер находилось посольство США, в котором обретался и резидент агентства. Даже разъезжая по своим личным делам, скажем, находясь в отпуске, как Герт сейчас, работники управления обязаны были докладывать о своем прибытии в страну, в которой у них не было профессиональных обязанностей. Такой порядок был установлен прежде всего для того, чтобы оперативники не могли проводить какие-нибудь собственные акции вроде той, какую затеяла Герт, отправившись в Лондон вместе с Лэнгом.

— Возьми такси, а то вымокнешь, — посоветовал Рейлли сквозь закрытую дверь ванной. — До метро здесь почти так же далеко, как и до посольства.

Дверь, скрипнув, отворилась, из-за нее вырвалось облачко табачного дыма и появилась голова Герт.

— Ты это знаешь или прочитал в путеводителе?

— Где ближайшее метро? Знаю. Когда-то я довольно долго жил здесь.

Она кивнула, обдумывая услышанное.

— Спасибо за совет.

— Пустяки.

— Все равно. Спасибо, что беспокоишься.

Дверь вновь закрылась, и Лэнг опять остался один. Ему пришла в голову неожиданная мысль. По-английски можно было сказать, что человек счастлив. Или стал счастливым. По-немецки — человек делается счастливым. Это языковое различие было как-то связано с национальным характером. Рейлли решил, что когда-нибудь нужно будет разобраться в этом подробнее.

Через полчаса Лэнг вышел из универмага «Фортнум и Мейсон», открыл купленный там новый зонтик и поблагодарил швейцара в цилиндре, который придержал для него дверь. Зонтик должен был служить не только для защиты от бесконечного моросящего дождя, но и для того, чтобы Рейлли не выделялся из толпы. Лондонцы точно так же прятались под зонтами, заполняли тротуары и дожидались, когда же остановится поток автомобилей, чтобы перейти через улицу.

Справа просвечивали сквозь дождь, приплясывали, отражаясь на мокром черном асфальте, кроваво-красные огни Пикадилли-серкус. Двухэтажный автобус загородил, потом вновь открыл статую Эрота, древнегреческого бога любви, который вот уже целый век красовался в центре площади.

Автобусы, грузовики и легковушки, то и дело гудящие, наконец-то остановились. Лэнг, не успевший привыкнуть к тому, что, переходя дорогу, здесь нужно смотреть не налево, а направо, сошел на проезжую часть перед ярко-красным «мини-купером». Водитель, подстриженный под «битлов»[56], громко кричал что-то в сотовый телефон, зажав сигарету в уголке рта. Обогнув сзади «Ровер» и два японских мотоцикла, Лэнг достиг противоположной стороны улицы.

Пройдя полквартала налево, он оказался на Олд-Бонд-стрит. На стене дома номер 12 Рейлли увидел вывеску: «Майк Дженсон. Антиквариат, диковины и т. п.». Лэнг толкнул дверь и вошел.

В нескольких милях от Пикадилли, в Уэст-Энде, какой-то мужчина наблюдал за множеством черно-белых телевизионных экранов, на которых мелькали, непрерывно сменяясь, эпизоды жизни улиц города. Время от времени какая-то картинка застывала, то или иное лицо выделялось светлым ореолом, после чего контролер давал или не давал компьютеру команду проанализировать портрет.

Мало кто из обитателей Лондона знал, что, пока они путешествуют на работу и обратно, бегают по делам из конторы в контору или просто разглядывают витрины магазинов, их лица в среднем раз сорок на дню сравнивают с изображениями, хранящимися в базе данных. Камеры установили для борьбы с террористами ИРА[57]. Тысячи этих штучек, натыканных по всему городу, мало отличались от обычных камер наблюдения, которые устанавливают в универмагах. Они поставляли лондонской полиции бесчисленное количество изображений, которое стражи порядка чисто физически не могли внимательно изучать.

Но в эпоху передовых технологий на помощь пришли компьютерные программы обработки изображений. Лицо, попавшее в поле зрения, можно изучить по целому ряду параметров: по расстоянию между глазами, по длине носа и так далее, и тому подобное. Когда физиономия, замеченная камерой, опознавалась как имеющая сходство с фотографией, хранящейся в базе данных, включалось оповещение, и на особом мониторе появлялось сообщение о том, где находится подозрительный субъект.

Важнейшие элементы строения лица человека — форму скул, нижней челюсти, носа — можно изменить лишь хирурическим путем или в результате серьезной травмы. Поэтому компьютер в большинстве случаев способен отбросить менее значимые изменения внешности, такие как отпущенные или подстриженные волосы, большая или меньшая, по сравнению с исходным фото, полнота и даже возрастные явления, сказывающиеся сильнее всего.

Поскольку никакое правительство ни за что не откажется от единожды обретенных средств контроля за гражданами, лондонская полиция решила, что после достижения зыбких соглашений с террористами камеры убирать не стоит. Лучше позволить той незначительной части общества, которая знает о существовании и предназначении системы видеонаблюдения, спокойно позабыть о ней. Изредка этот вопрос поднимался, и власти тут же указывали на то, что благодаря наличию камер в неблагополучных местах удается задерживать многих нарушителей законов. Снять оборудование для ви-деонаблюдения из фешенебельных районов и оставить его в других означало бы нарушить справедливость, исстари почитаемую британцами, и, что еще вероятнее, спровоцировать политическую бурю в городском совете. Те же немногочисленные граждане, которые пытались публично заявлять о недопустимости вторжения в личную жизнь, получали клеймо анархистов, не желающих заботиться о безопасности сограждан.

Аналогичную технологию с успехом использовала полиция города Тампы, штат Флорида, при проведении «эксперимента» по выявлению девятнадцати, если не меньше, человек с преступным прошлым среди массы болельщиков, приехавших на розыгрыш Суперкубка по футболу[58] в 2001 году.

Лондонская полиция ни за что не призналась бы в том, что системой видеоконтроля могут воспользоваться посторонние, как в данном случае.

Именно такой посторонний, не имеющий никакого отношения к полиции человек наблюдал сейчас за изображениями на экранах.

Входя в магазин, Лэнг Рейлли повернулся, дав возможность камере, скрытно закрепленной на соседней крыше, разглядеть себя и в фас, и в профиль. Наблюдатель остановил изображение на одном из экранов, взглянул, прищурившись, на лицо, выделенное ореолом, и набрал номер на сотовом телефоне.

— Вы были правы, — сказал он. — Он обнаружился у Дженсона. Как прикажете поступить?

Выслушав ответ, тот человек, не говоря больше ни слова, нажал на кнопку разъединения и тут же набрал другой номер.

— Рейлли у Дженсона, — произнес он, не представившись. — Позаботьтесь, чтобы все, включая самого Дженсона, было как следует зачищено. Нет, этот пункт меняется. Рейлли нам нужен живым — необходимо выяснить, что ему известно.

Звякнул колокольчик, и Лэнг вошел в магазин — помещение примерно двадцать на двадцать футов. Картины маслом и акварелью, казалось, распихивали друг дружку, сражаясь за каждый дюйм площади простых оштукатуренных стен. Батальоны мебели темного дерева выстроились стройными рядами по росту, разделив комнату на аккуратные каре, как это всегда было свойственно британской пехоте. Пахло лимонным маслом.

Послышались шаги по дощатому полу, и занавеска на стене напротив входной двери сдвинулась в сторону. Появившийся из-за нее низкорослый человечек в темном костюме потирал ладони, будто посетитель оторвал его от мытья рук. Вытянутое бледное лицо обрамляли коротко подстриженные волосы, тронутые сединой. Улыбка открывала кривые зубы, при виде которых у любого ортодонта закапали бы слюнки в предвкушении большой работы.

— Доброе утро, сэр, — произнес он, и его акцент сразу заставил Лэнга вспомнить знаменитого Дживса[59]. — Я могу что-то предложить вам, или вы просто гуляете?

— Мистер Дженсон? — спросил Лэнг.

Глаза владельца магазина странно сверкнули, как будто он думал, не стоит ли удрать через запасной выход. Рейлли был готов поручиться, что мистер Дженсон постоянно держит своих кредиторов в напряжении.

— А вы, простите, кто? — осведомился хозяин, пожалуй, более задиристым тоном, чем того требовал обычный разговор.

Лэнг улыбнулся, стараясь придать лицу самое дружелюбное выражение, на какое был способен.

— Просто человек, нуждающийся в информации.

— Какая же информация вам требуется? — Напряжение в голосе Дженсона прозвучало еще заметнее.

Лэнг окинул восхищенным взглядом высокий комод, провел ладонью по передней стенке ящика, сработанного из красного дерева, инкрустированного другим, атласным. Потом он вынул из кармана сложенный листок с ксерокопией полароидного снимка и аккуратно расправил его на мраморной поверхности комода.

— Не могли бы вы рассказать мне, откуда к вам попало вот это?

Дженсон даже не пытался скрыть облегчения, которое испытал оттого, что Лэнг оказался не судебным приставом или кем-нибудь еще в таком роде.

— Насколько я помню, из какого-нибудь дурацкого поместья или с распродажи имущества. Если вы увлекаетесь религиозной живописью, то можете не рассчитывать раздобыть там что-нибудь еще в таком роде.

— Я адвокат, — объяснил Лэнг, не снимая ладони с прохладной мраморной доски, на которой лежал листок с копией маленькой фотографии. — Одному из моих клиентов очень важно установить происхождение этой картины.

Дженсон рассматривал снимок, и выражение его лица постепенно менялось. Он сделался похож на лису, принюхивающуюся к курятнику.

— Я не веду архива. Места, знаете ли, не хватает. Нужно покопаться в книгах, где зафиксированы проданные вещи. На это требуется время. Надеюсь, вы меня понимаете.

Лэнг отлично все уразумел.

— От имени клиента я, конечно же, заплачу вам за потраченное время.

Дженсон вновь улыбнулся, наградив Лэнга зрелищем своих зубов, похожих на готовый упасть забор.

— Все будет сделано. — Он извлек из кармана часы на цепочке и взглянул на стрелки. — Да, после ланча. Загляните часа через два, ладно?

Ланч, который Лэнг взял навынос, небрежно завернув еду в газету, состоял из куска рыбы и чипсов. Конечно, нетрудно было бы найти еду и получше, но этого заняло бы гораздо больше времени. Теперь оно освободилось, и его нужно было как-то убить. Он вытер жир с подбородка тонкой бумажной салфеткой и направился к находившемуся поблизости Берлингтон-хаусу, зданию Королевской академии искусств, где, совершенно ничего не понимая, полтора часа рассматривал выставленные там произведения абстрактного искусства.

Насколько Лэнг мог судить, на выставке были представлены два направления. Во-первых, «нашлепочники», которых отличало то, что работали они, швыряя краски куда-то в сторону холста или той поверхности, которая его заменяла. Краски расплескивались и растекались, образуя силуэты, форма и расположение которых определялись исключительно центробежной силой и земным притяжением, но никак не замыслом творца. Второе направление представляли «размазчики», усеивавшие холст случайным набором больших и малых пятен, затем превращавшие их в завитушки, линии и прочие фигуры до тех пор, пока изображение не утрачивало хоть какие-то поддающиеся осмыслению очертания. Еще имелись истинные авангардисты, раскрашивавшие свои холсты каким-то одним беспримесным цветом.

Почти все работы изрядно походили на те произведения, которые Джефф в возрасте трех лет создавал, размазывая руками краски по бумаге.

Джефф и Джанет. Последние дни Лэнг сосредоточился на поисках убийц, а не на размышлениях о той пустоте, которая образовалась в его жизни после их гибели. Кулаки Рейлли стиснулись сами собой. Видит Бог, он должен отыскать этих неведомых «их» и отомстить.

Похожая на учительницу женщина с седыми волосами, аккуратно собранными валиком, испуганно взглянула на него и поспешно удалилась, по пути еще пару раз оглянувшись, чтобы удостовериться в том, что этот странный тип не гонится за нею. Лэнг с запозданием сообразил, что произнес последние слова вслух.

Убедившись, что он не такой уж ценитель искусства и современная живопись недоступна его разумению, Лэнг перешел в скульптурную галерею к рельефам Микеланджело. Как же они были хороши! Особенно после абстракционистов.

Когда Лэнг вышел из музея и направился в сторону Олд-Бонд-стрит, дождь прекратился. Небо немного просветлело, намекая на то, что рано или поздно на нем появится солнце. Прохожие закрыли зонтики и опирались на них, как на трости, или несли под мышкой.

Снова звякнул дверной колокольчик. Лэнг опять остановился, разглядывая мебель, в ожидании, когда же из-за портьеры появится Дженсон. У большинства предметов были заметны следы машинной обработки дерева, предательски выдававшие поздние копии, изготовленные по большей части в минувшем столетии. Похожее на рыбий скелет кресло в стиле Савонарола[60] наводило на мысль о фабрике 1920-х годов, а не о флорентийских мастерах XV века. Да и когтистые лапы столика под ирландский чиппендейл[61] — этот стиль вошел в моду в 1950-х годах — никак не мог сделать даже самый искусный ремесленник XVIII века. Слишком уж тщательно и одинаково все было вырезано.

Впрочем, эта игра быстро надоела Лэнгу. Он посмотрел на часы и убедился в том, что ждет уже десять минут. Дженсон должен был услышать звонок. Но вдруг у него серьезный телефонный разговор?

— Мистер Дженсон? — позвал Лэнг.

Тишина.

Хозяин должен был находиться здесь. Ведь не ушел бы он, оставив магазин незапертым.

Лэнг еще раз позвал, и опять безрезультатно. Необязательность антиквара начала уже раздражать его.

Рейлли прошел через комнату и отодвинул портьеру.

С потолка свисали две слабенькие, как любят англичане, к тому же покрытые густым слоем застарелой пыли, лампочки без абажуров, освещавшие множество столов, стульев и сундуков, в различной степени пригодных для реставрации. На мебель ненадежно опирались роскошно отделанные пустые рамы, годящиеся для портретов в полный рост. Здесь и близко не было того порядка, который царил в главном зале. От угрюмого сумрака у Лэнга по коже вдруг пробежали мурашки.

Справа сквозь щели закрытой двери пробивался свет. Наверняка кабинет хозяина. Вероятнее всего, Дженсон закрылся у себя и не услышал колокольчика на входной двери. Лэнг побрел на свет больше на ощупь, нежели руководствуясь зрением, уклоняясь от болезненных столкновений с деревяшками, недружелюбно встречавшими его.

Добравшись до двери, он постучал и позвал:

— Мистер Дженсон!..

Вновь не дождавшись ответа, Рейлли постучал еще раз, посильнее, и дверь медленно приотворилась.

Лэнгу не раз приходилось ощущать запах крови, за которым прочно закрепился эпитет «медный». Ему казалось, что лучше говорить «стальной». Этот запах ощущаешь, облизывая лезвие ножа. Но, так или иначе, крови было полно.

Дженсон сидел за столом-бюро, заваленным бумагами. Если бы не кровь, можно было бы подумать, что он задремал, откинув голову на спинку кресла. Кровью были залиты его сорочка, пиджак и брюки. Лужица крови растеклась по столу, другая окрасила дощатый пол. Кровь расплескалась по стене, образовав вызывающее подобие того, что Лэнг только что видел на выставке. В горле Дженсона, под самым подбородком, зияла громадная рана. Глаза, еще не успевшие потускнеть, изумленно взирали на полутемный потолок.

Возле стола стоял раскрытый настежь сейф. Документы, хранившиеся в нем, были вывалены на пол и вообще разбросаны повсюду, в том числе и по столу. Часть из них успела покраснеть, как будто целлюлоза впитала в себя вытекшую из тела жизнь Дженсона. Глядя на все это, можно было подумать, что в последний миг жизни хозяин магазина собрал все свои бумаги и подбросил их в воздух.

Лэнг прислонил зонтик к стене и прикоснулся тыльной стороной ладони к отвисшей челюсти Дженсона. Кожа еще не успела остыть. Смерть наступила недавно. Рейлли с запоздалой тревогой окинул взглядом комнату. Ничего не мешало убийце спрятаться в тени за дверью. То и дело бросая взгляды в ту сторону, Лэнг поспешно просмотрел бумаги, лежавшие на столе.

В основном это были счета. Рейлли сдержал приступ тошноты, внезапно подступивший к горлу из-за резкого запаха крови, и попытался дышать ртом. Скорее всего, он лишь попусту теряет время. Разве могли «они» убить Дженсона и оставить ту самую информацию, которую старались скрыть?

Ответ: не могли. Лэнгу, конечно же, не следовало оставаться тут, дожидаясь прихода следующего покупателя.

Он еще раз напоследок обвел помещение взглядом и вдруг заметил под самым креслом Дженсона клочок бумаги, окрашенный кровью. Тот, кто стоял рядом с несчастным антикваром, не мог увидеть этот обрывок. Лэнг осторожно поднял его, стараясь как можно меньше прикасаться пальцами к крови мистера Дженсона. В наши дни кровь может и убить, если в ней затаился какой-нибудь особо сволочной вирус. Бумага пропиталась бурой жижей и на ней было трудно что-либо разобрать. Транспортная накладная экспресспочты DHL. Лэнг совсем было приготовился бросить бумажку и вытереть пальцы, но вдруг разобрал слово «Пуссен», и всю его брезгливость сразу вышибло напрочь. Это оказался список, часть пунктов которого вряд ли удалось бы прочесть, но Рейлли предположил, что картина являлась частью большой партии антиквариата. Можно было разобрать слово «Пегас» — так называлась фирма-отправитель — и неразборчиво написанный адрес.

Возможно, Лэнг держал в руке бумагу, не имевшую никакого отношения к тем людям, которых он искал, но ведь ему могло и повезти. Интересно, что вероятнее: у Дженсона имелась не одна картина Пуссена или убийца не заметил этого листка? Лэнг, конечно, был далек от мира искусства и еще месяц назад слыхом не слыхивал ни о каком Пуссене, но ведь и накладная лежала так, что человек, стоявший рядом с Дженсоном, вполне мог не заметить ее, особенно если она лежала на столе, а хозяин магазина последним конвульсивным движением смахнул бумажку на пол.

Времени на раздумья у Лэнга не было. Дверной колокольчик брякнул, извещая о том, что кто-то пришел. Или ушел. Убийца имел возможность преспокойно покинуть магазин, а Лэнг никак не мог ему помешать.

Или мог? Сунув окровавленную бумагу в карман, он осторожно вышел в склад-мастерскую. Судя по тому, что творилось в кабинете, тот, кто перерезал глотку Дженсону, должен быть весь перепачкан в крови.

Допустим, убийца не догадается угнать автомобиль или его не поджидает машина у тротуара. Преступника легко будет опознать, если Лэнг успеет схватить его, пока тот не переоделся.

Впрочем, нельзя исключить и того, что данный субъект все еще находится в магазине Дженсона. Мысль об этом заставила Лэнга, направлявшегося к выходу, замедлить шаг и прижаться к стене. Вдруг звонок действительно извещал о чьем-то появлении, а не об уходе убийцы?!

Подойдя к портьере, загораживавшей выход в торговый зал, Рейлли увидел что-то на полу. В первый миг в сумрачном свете ему показалось, что там лежит другое тело. Он на-прягся было, но тут же сообразил, что это всего лишь одежда — перепачканный кровью комбинезон.

Лэнг не сомневался, что наверняка увидел бы его, если бы тот валялся здесь, когда он входил. Рейлли поднял комбинезон и быстро обшарил карманы. Было бы крайне удивительно, если бы он нашел хоть что-нибудь полезное. От мысли о том, что убийца находился здесь и видел, как Лэнг вошел в кабинет, рыба и чипсы зашевелились у него в животе.

Почему же «они» не попытались сразу завершить то, что не доделали в Атланте?

Ответ на свой вопрос Лэнг получил почти сразу же. В торговом зале стоял, настороженно глядя по сторонам, констебль в традиционном кителе, застегнутом на четыре пуговицы, и высоком круглом шлеме. В руке он держал пистолет, направленный на Лэнга.

Увидев оружие, Рейлли прежде всего подумал, что это и есть убийца, успевший переодеться в полицейского. Потом он вспомнил, что лондонская полиция несколько лет назад отказалась от старинной традиции и вооружилась.

— Кто-то позвонил, сказал, что здесь… — Тут глаза парня широко раскрылись, и до Лэнга дошло, что он так и держит в руках окровавленную одежду.

— Послушайте, я не… — начал Рейлли, отлично понимая, насколько жалко звучат его слова.

Судя по тому, как дрожал голос констебля, когда тот заговорил в микрофон рации, прикрепленный к воротнику кителя, он напугался куда сильнее, чем Лэнг.

— Подкрепление сюда, живее! — кричал парень с таким сильным истэндским акцентом, что ему позавидовала бы и сама Элиза Дулиттл[62]. — Быстро подкрепление, черт! Я поймал пидора, который устроил тут мочилово! Олд-Бонд-стрит, номер двенадцать.

Лэнг выронил комбинезон, обличавший его, раздвинул портьеры, отделявшие торговый зал от склада, и попятился. Руки он держал перед собой, чтобы полисмену не померещилась какая-нибудь опасность.

— Я просто зашел сюда и нашел его.

Молоденького полицейского аж трясло от волнения. Дуло его пистолета — Лэнгу показалось, что это девятимиллиметровый «глок», — ходило ходуном.

— Как же! Тогда я, значит, принц-консорт, что ли? Стой, где стоишь, янки, и не дергайся!

Лэнг сделал еще шаг назад и уткнулся спиной в какой-то массивный предмет мебели. Коп медленно двинулся за ним. Может быть, он опасался, что промахнется, когда надо будет стрелять, если отпустит Лэнга слишком далеко. Рейлли просунул руку за спину, пытаясь понять, как обойти препятствие. Его пальцы прикоснулись к одной из тех рам, которые он заметил, когда вошел сюда несколькими минутами раньше.

— Руки вперед, чтобы я видел! — потребовал констебль.

Лэнг был готов поручиться, что здешний коп не станет стрелять без крайней необходимости. Это не Атланта, где такая мысль не могла бы прийти ему в голову. Конечно, Рейлли не собирался позволить арестовать себя, но и не хотел причинять юному полисмену серьезного вреда. Когда Лэнгу удастся доказать свою невиновность — если это вообще получится, — все следы давно остынут. Кроме того, он отлично знал, насколько дерьмовая вещь — уголовная юстиция. Лэнг провел ладонью по раме, а полицейский подошел еще на шаг. Свободную руку он тоже запустил за спину. Рейлли решил, что за наручниками.

— Обе руки, я сказал!

Лэнг глубоко вдохнул, незаметно перенес вес тела на выдвинутую вперед ногу и в следующее мгновение выбросил ногу так, что любая балерина из «Рокетте» умерла бы от зависти. «Глок» вылетел из руки полицейского, громыхнул по полу и отскочил в сторону. Когда полисмен обернулся, чтобы поднять его, Лэнг выхватил из-за спины раму и нахлобучил ее на полицейского. Она идеально подошла по размеру. Парень застыл, держа руки по швам. Они оказались туго зажаты оправой из выдержанного дерева, покрытого позолотой. Теперь констебль мог лишь яростно сверкать глазами.

— Поверьте, я не имею к этому никакого отношения, — сказал Лэнг, направляясь к двери. — Мне нужна лишь возможность доказать свою невиновность.

Судя по выражению лица констебля, тот нисколько не поверил ему.

Лэнг уже слышал приближавшийся звук сирен, какими пользуются полицейские по всей Европе. Они напомнили ему фильм «Дневник Анны Франк»[63]. Он находился в таком положении, что современная полиция была для него ничуть не лучше гестапо. Если Рейлли поймают, то в Освенцим, конечно, не отправят, но все равно упрячут куда-нибудь за колючую проволоку, а там уже «они» разделаются с ним без особых хлопот.

Лэнг вышел на улицу и направился прочь, успешно подавив желание кинуться наутек. Лишь пройдя два квартала, он вспомнил, что забыл зонтик.

В «Стаффорде» его ожидала записка:

Рядом лежала вырезка из журнала, в которой говорилось, что «Pointe de Tour» — это новый ресторан, расположенный к югу от моста Тауэр. Множество звезд, французская кухня. Дорого.

Он решил, что дожидаться Герт было бы неразумно, и принялся упаковывать вещи. Ему было совестно, но в его планах места для нее не находилось. Лэнга ловко подставили: убили Дженсона и позвонили в полицию, обставив все дело так, чтобы он попался буквально in flagrante delicto[64], как говорят юристы. Вернее, те из них, кто не забыл эту фразу после университета.

Теперь все полицейские Европы кинутся искать его с таким же азартом, как и американские стражи порядка. На зонтике остались отпечатки пальцев, которые приведут в «Фортнум и Мейсон». Путешествующая супружеская чета уже не могла служить надежным прикрытием, тем более что полицейский художник должен был с минуты на минуту закончить со слов констебля изготовление портрета Генриха Шнеллера.

Потом отпечатки попадут в Интерпол… В общем, о герре Шнеллере придется забыть навсегда.

Лэнг забрал все деньги, которые Герт оставила в сейфе, написал ей записку, которую, как он отлично знал, она должна была счесть, мягко говоря, неадекватной, и покинул гостиницу.

Вскоре он оказался возле парка Сент-Джеймс, где задержался на несколько минут близ так называемого Утиного острова, как будто рассматривал там птиц. Вроде бы никто не выказывал интереса ни к нему, ни к тому, что происходит на воде. Дальше Лэнг направился по Уайтхолл, вдоль усыпанного гравием плаца Конной гвардии и мимо Рыцарского фасада Банкетного Дома, где проходили королевские пиры. Когда-то на этом самом месте обезглавили царственного гуляку, монарха, склонного забывать о своих обещаниях, — Карла I. Но сегодня история занимала Лэнга несравненно меньше, нежели вопрос о том, следят за ним или нет.

Конечно, то, что он не видел никого из «них», вовсе не означало, что этих субъектов не было поблизости. Лэнг в полной мере ценил «их» хитрость. Убийца Дженсона вполне мог разделаться с Рейлли в полутемном магазине. Но в стране, где убийства происходят не так часто, как, скажем, в городе Монтгомери, штат Алабама, такой случай вызвал бы куда больше вопросов, чем гибель одного небогатого антиквара. «Они» сделали так, чтобы Лэнг оказался в положении главного подозреваемого.

Когда Рейлли упрячут в каталажку, «они» запросто сумеют отыскать его. Преступная организация, представленная в Европе и Америке, обязательно должна иметь доступ к документам полиции, равно как и в любую тюрьму, куда его могут засунуть. В этом нет никаких сомнений. Куда ему деваться? Ведь никто же не поверит, если человек, подозреваемый в двух убийствах, начнет болтать о заговоре международного масштаба и тайнах, зашифрованных в старинной картине.

Что и говорить, умно…

Лэнг поставил ногу на кстати подвернувшееся невысокое крыльцо и сделал вид, будто завязывает шнурок. Так он мог незаметно для окружающих посмотреть назад. Группа японцев, оживленно щебетавших по-птичьи между собой, непрерывно щелкала фотоаппаратами, снимая все, что оказывалось в поле зрения. Под их прикрытием Лэнг повернул направо, рассчитывая затеряться в суматохе автомобилей, бесчисленных голубей и суетливой толпы на Трафальгарской площади.

У Лэнга все же было одно преимущество, хотя и весьма незначительное. «Они» не знали об окровавленном листе бумаги, на котором было указано название компании, откуда, по всей вероятности, Дженсон получил картину. «Они» убили хозяина магазина, чтобы тот не смог рассказать о том, что знал, и все же просчитались.

На большой, изобилующей магазинами площади Чаринг-Кросс станция метро пряталась у подножия делового здания. Лэнг остановился возле телефона-автомата — ничем не примечательной стальной коробки, точно такой же, какие можно встретить в США. Он подумал, что все старые красные телефонные будки теперь, наверное, украшают американские бары. Ни в каких других местах Рейлли их не видел. Зато теле-фонная книга, в отличие от Штатов, оказалась на месте. Лэнг отыскал нужный номер и набрал его, не забывая присматривать за небольшой сумкой с вещами, которые взял из отеля.

Разговор был очень кратким, но за это время анемичное солнце успело пробиться сквозь тучи. Правда, его появление согревало скорее душу, нежели тело.

Повесив трубку, Лэнг пошел дальше по Стрэнду и вскоре оказался возле увенчанного железным геральдическим грифоном мемориала Темпл-Бар, стоящего на том месте, где изначальный город Лондон соприкоснулся с Вестминстером, после чего Лондоном стали называть уже оба эти поселения. Здесь Стрэнд переходит во Флит-стрит, бывшую еще в недавнем прошлом центром лондонской журналистики.

Но Лэнгу были нужны вовсе не газеты. Кстати, их редакции давно переехали в пригороды: туда и ездить проще, и аренда обходится дешевле, и профсоюзы не так наседают по поводу жалованья сотрудникам.

Рейлли еще раз оглянулся, опасаясь слежки, и свернул на узкую улицу, пожалуй, даже переулок Миддл-Темпл-лейн. Еще более тесный проход вел оттуда в небольшой сквер, окруженный со всех сторон зданиями Темпл-Бара, в которых размещались приемные едва ли не всех лондонских барристеров[65].

Повинуясь памяти, Лэнг поднялся по мраморным ступеням, глубоко и неровно вытертым ногами сотен и тысяч клиентов, надеявшихся найти здесь защиту от несправедливости и имеющих возможность облегчить свои кошельки. Золотые буквы на застекленной сверху двери извещали, что за нею находится барристер Джейкоб Аннулевиц.

Барристер Аннулевиц занимался своими делами в обшарпанной приемной. На двух стульях, обтянутых гобеленом, популярным еще в 1940-х годах, но затертым до такой степени, что узоры было почти невозможно разобрать, громоздились папки с бумагами. Они же были навалены и на видавшем виды столе. Зато другой, стоявший в стороне и принадлежавший секретарю, был на удивление опрятен, хотя и обшарпан. На нем громоздился большой компьютерный монитор — единственная вещь в этом кабинете, напоминавшая о том, что дело происходит в XXI веке.

Впрочем, если юрист и держал секретаря, то на время визита Лэнга ему был предоставлен перерыв.

— Рейлли!

Пожилой человек, показавшийся из-за двери, ведущей во внутренние помещения, был одет в черную мантию, из-под которой выглядывала накрахмаленная белая манишка. Уголки твердого белого воротничка почти упирались в подбородок, а традиционный парик с завитыми волосами красовался на лысой голове, прямо как птичье гнездо на скале.

— Джейкоб! — Лэнг положил сумку и крепко обнял хозяина. — Давно ли ты стал играть в операх Гилберта и Салливана?[66]

Джейкоб чуть отступил, чтобы хоть немного перевести дыхание, и поинтересовался:

— Вижу, ты все так же умничаешь, да?

— А ты все так же защищаешь безнадежное? — ответил Лэнг, указав на мантию. — Что за наряд? Я думал, ты надеваешь его только в суд, да еще, вместе с маской, на карнавал в День Гая Фокса[67].

— А откуда, по-твоему, я мог вернуться как раз перед твоим звонком? Из клуба «Мэйфер»?

— Оттуда вряд ли. Разве что они сильно ослабили требования по приему новых членов.

Джейкоб посторонился и пропустил Лэнга в свой кабинет, маленькую комнатушку, где густо стоял застарелый табачный запах. Виноваты в этом были несколько вересковых трубок, пока что лежавших без дела в пепельнице.

— Этого мы не дождемся, — без тени раздражения сказал барристер. — Как и прежде, женщины, евреи и члены парламента от лейбористской партии не допускаются. Еще нужны рекомендации от пяти членов клуба, причем два из которых должны быть покойниками.

Кабинет Джейкоба был так же захламлен, как и приемная. Адвокат приподнял стопку дел, заглянул под нее, положил обратно и взял другую. Под этой обнаружился небольшой деревянный ящичек, куда он положил парик.

— Клубы! Сынам избранного народа среди джентльменов почти так же трудно, как и раньше.

Лэнг снял бумаги с кресла, обтянутого искусственной кожей, и сел.

— Судя по обхвату твоей талии, за последнее время ты пережил не так уж много погромов. Что-то непохоже, чтобы ты так уж рвался в Землю обетованную.

Джейкоб, сын польских евреев, уцелевших во время холокоста, ребенком оказался в Израиле. Став взрослым, он эмигрировал в Англию и принял британское подданство. После этого Аннулевиц не утратил израильского гражданства, но попал в число первых кандидатов в агенты «МОССАДа», работающие под прикрытием во всех странах, враждебных и дружественных Израилю. Если история и научила евреев чему-то, так это ненадежности союзов с гоями. Потому они одинаково старательно шпионили и за врагами, и за друзьями.

Джейкобу надлежало следить за находившимися в Лондоне дипломатами из арабских стран и передавать своему начальству все получаемые им обрывки информации. Впоследствии они с успехом использовались для плетения затейливой паутины мировой политики. Эти сведения могли передаваться или не передаваться представителям разведывательного сообщества Соединенных Штатов, не имевшим доступа в иракское, иранское или, скажем, либерийское посольства, представлявшие для них особый интерес.

Мало кто знал, что Джейкоб — знаток подрывного дела. Он в совершенстве освоил его во время службы в израильской армии до переезда в Англию. Ходил также неподтвержденный, но и не опровергнутый слух о том, что он проник в тайное убежище одного из самых отъявленных главарей террористов «Хамаса» и начинил гексогеном телефонную трубку. При первом же звонке хозяину дома оторвало голову, прочий же ущерб ограничился расколотым зеркалом на стене. Правда это была или же легенда, но Джейкоб имел репутацию повелителя детонаторов, фокусника пластида.

Американцы и британцы подозревали, что он успел пошпионить и за ними. Все потенциально заинтересованные организации — ЦРУ, ФБР, МИ-5, МИ-6 — сходились на том, что теперь он вышел в отставку, хотя и удивлялись как его решению посвятить старость юриспруденции, которой он увлекался смолоду, так и еще более странному предпочтению, которое Аннулевиц отдал вечной лондонской непогоде перед солнцем Средиземноморья.

Джейкоб открыл небольшую дверь, находившуюся позади его рабочего места. Там обнаружились стол, шкафчик для посуды и газовая горелка, на которой стоял чайник.

— Все так же? Без сахара, но с лимоном?

Лэнг не смог сдержать улыбки.

— Возраст не сказался на твоей памяти.

— Слава богу, пока терпимо. — Джейкоб налил чай в фарфоровые чашки. — Еще помню, кто мне нравится, а кто нет. Зато зрение так ослабло, что я толком не вижу кварталов, по которым прохожу. — Он открыл жестяную коробку и сокрушенно покачал головой. — Увы, печенье закончилось. — Аннулевиц отставил чашку и закурил одну из своих трубок, из которой повалил зловонный дым. — Итак, Лэнгфорд, просвети меня насчет событий последних десяти лет. У тебя должны быть очень веские основания для того, чтобы прилепить эти смешные усы, надуть щеки и надеть кошмарный немецкий костюм.

Лэнг окинул взглядом комнату и прикоснулся пальцем к уху.

Джейкоб кивнул и сказал:

— Кстати, на улице замечательная весенняя погода. Почему бы не выйти с нашим чаем во двор? Вдруг нам повезет, и мы услышим жаворонка… Хотя вряд ли — последнюю такую пичужку я видел в Лондоне много лет назад, умершую от смога.

Солнце светило, но нисколько не грело, и Лэнг зябко поежился, выйдя во двор.

— Если ты думаешь, что твой офис прослушивают…

Джейкоб задумчиво покачал головой:

— Кажется, ваш поэт Роберт Фрост сказал, что кое-кто верит, будто хорошие соседи живут только за надежными заборами. В нашей работе… В нашей бывшей работе залогом добрых отношений служит хорошая прослушка. Если твое управление, МИ-5 и все остальные что-то знают — или так думают, — то они этого не боятся. Поэтому я не возражаю против того, чтобы они слушали, что происходит в моем кабинете. Пусть спят спокойно. Мне больше нечего скрывать. Кроме того, если бы твои соотечественники меня не подслушивали…

— Тебя не было бы в живых, — закончил за него Лэнг.

Несколько лет назад контора Рейлли узнала из телефонной прослушки, что Джейкоб должен оказаться возле израильского посольства как раз в то время, когда террористы «Хамаса» намеревались взорвать там автомобиль, набитый соответствующей начинкой. Они не знали, что здание давно уже было перестроено и укреплено так, что ощутимый ущерб ему мог бы нанести разве что ядерный взрыв. От теракта пострадали бы в основном прилегающие жилые дома. Раньше времени арестовать фанатиков, рассчитывавших таким образом попасть в рай, значило сознаться, что в ряды террористов внедрено немало разведчиков. Лэнгу удалось убедить свое начальство в том, что если Джейкоба разнесет на атомы, то никому никакой пользы не будет, и его осторожно предупредили.

— По всей видимости, не было бы, — согласился Аннулевиц. — А это несколько хуже, чем дожить до старости. Теперь просвети меня: чем таким ты занимался последние десять лет, что боишься, как бы тебя не подслушали?

Лэнг рассказал ему все.

— Прими мои соболезнования. — Джейкоб покачал головой. — Твою сестру и племянника я не знал. А вот Дон… Поэтическое имя. Может быть, ты помнишь: когда вы несколько лет назад приезжали в Лондон, у меня хватило ума спросить, что она в тебе нашла. Очаровательная женщина. Так ты, значит, американский адвокат, и тебя ловят по всему миру за два убийства, которых ты не совершал. Чем же я могу тебе помочь?

Они прогуливались взад-вперед между зданием, отведенным под конторы адвокатов, и Темплом, старинным круглым сооружением. Подойдя к нему, Лэнг вдруг открыл тяжелую дверь и жестом предложил Джейкобу войти.

— Холодно, — признался он. — А там никого нет, и вряд ли кто-то напичкал это здание «жучками».

Темпл ничуть не изменился. Потолок центрального зала, построенного в XII веке тамплиерами — рыцарями ордена Храма Соломона, — опирался на изящные колонны. В середине внутреннего круга распростерлись на вытоптанном известняковом полу несколько рельефных человеческих фигур. Каждая прижимала меч к груди, облаченной в броню. Никаких надписей, позволявших догадаться, кто эти люди, не было. Лэнг всегда думал, что это тамплиеры.

Джейкоб и Рейлли двинулись по кругу вдоль стен, и Лэнг вскоре закончил свой рассказ.

— «Пегас», — задумчиво произнес он. — Единственный имеющийся ключ, который я в состоянии понять. Если эта фирма ведет операции в Европе, то «Эшелон» должен о ней знать.

— «Эшелон»? — Джейкоб остановился. — Ваше Агентство национальной безопасности не передает свою информацию ни в одну из тех организаций, в которые я мог бы обратиться.

Агентство национальной безопасности, иногда именуемое «Эшелоном», было окружено глубочайшей тайной. Вместо оперативников там трудились виртуозы-компьютерщики, их оружием были высокие технологии. Эта структура не занималась активным шпионажем в традиционном смысле этого слова, зато имела близ Лондона строжайше охраняемую станцию спутникового наблюдения, способную перехватывать в Европе любой телефонный разговор, телефакс или послание по электронной почте. Своими данными агентство делилось только с Англией, Канадой, Австралией и Новой Зеландией.

— Конечно, ты же пенсионер, — усмехнулся Лэнг. — К тому же «МОССАД» никогда не встревал в работу «Эшелона» и без веских оснований не станет этим заниматься. А я не буду злоупотреблять нашей дружбой и просить…

— Не мог бы ты получить эту информацию у твоего прежнего начальства или у друзей из МИ-6?

Лэнг покачал головой:

— Мое бывшее начальство не пойдет мне навстречу, тем более этого не сделают парни из лондонской станции. Это отстойник, набитый выпускниками Гарварда и Йеля, которые мечтают только о том, как бы встретиться с кем-нибудь из своих однокашников. — Он наморщил нос, пытаясь сымитировать великосветский британский акцент. — Что касается МИ-6, старина, это ведь того же поля ягоды. Простонародья никто и замечать не хочет, каждый говорит свысока в свой кембридж-оксфордский аристократический нос! А уж иметь дело с презренными янки вообще ниже их достоинства. Нет смысла. Ты же, старина, сам все понимаешь.

Джейкоб хохотнул, вскинул руки, будто сдаваясь.

— Ладно, убедил. Но почему ты считаешь, что этот «Пегас» удастся разыскать через «Эшелон»?

— Потому что они не пропускают ни одной электронной передачи. Благодаря чему, по-твоему, «Боинг» взял верх над «Аэробусом», когда они спорили за несколько ближневосточных стран?

— Лэнгфорд, ты же отлично знаешь, что американским разведслужбам такие вещи строго-настрого запрещены. Они постоянно говорят, что все свои технологические ресурсы используют только для того, чтобы следить за террористами, бен Ладеном, Северной Кореей и за теми, кто поставляет ракеты некоторым арабским странам.

Лэнг картинно закатил глаза.

— Им, конечно же, даже в голову не придет чуть-чуть отступить от этой политики ради того, чтобы вернуть несколько миллиардов долларов американским компаниям.

Джейкоб осмотрелся по сторонам, желая удостовериться, что за время их разговора в церковь никто не вошел.

— Допустим, ты прав. Но как можно выделить из потока единственное имя? Там ведь ежедневно проходят миллионы сообщений.

— Без особого труда. Достаточно указать компьютеру ключевые слова.

— Например, «взрыв»?

— Вот именно. Кстати, это несколько лет назад было. Один ирландский комик гастролировал в Сохо. Он очень волновался и перед первым выступлением позвонил своей подружке в Белфаст и сказал, что, наверное, сорвется. Но это слово, видимо, прозвучало невнятно. Тем, кто слушал, показалось: «взорвется». Не успел он добраться до театра, как тот оцепили, а заодно и еще два квартала. Саперы, собаки, экстренные службы. МИ-5 потом, как всегда, клялась, что это был анонимный звонок.

Джейкоб потер подбородок ладонью. Лэнг отчетливо слышал, как зашуршала густая щетина, отросшая за день.

— Значит, если бы кто-то смог присосаться к «Эшелону», то нужно было бы собирать информацию по ключевому слову «пегас»? Я бы сказал, что ты много хочешь от такой маленькой и нищей организации, как «МОССАД».

— Что маленькая, это верно. Да и нищая, пожалуй. — Лэнг усмехнулся. — Но при этом самая лучшая в мире.

Джейкоб уставился куда-то мимо Рейлли и спросил:

— Получается, что об этой банде, перебившей столько народу, тебе известно лишь то, что она имеет какое-то отношение к «Пегасу»?

— Мне это неизвестно, я лишь подозреваю. — Лэнг сунул руку в карман и показал Джейкобу медальон, снятый с погибшего водителя грузовика. — Доподлинно я знаю только одно. Оба человека, пытавшиеся убить меня, носили одинаковые кулоны — четыре треугольника, соединенных верхушками в центре круга. В такое совпадение я не поверю.

Джейкоб, прищурившись, некоторое время разглядывал медальон, а потом сказал:

— Нет, это не совпадение. Но здесь и не треугольники вовсе.

— Что? — Лэнг аж дернулся.

— Попробуй вписать в круг мальтийский крест.

— Как ты до этого додумался?

— Да вот же они, повсюду, — ткнул рукой Джейкоб.

Лэнг обернулся, подсознательно ожидая, что за спиной окажется очередной убийца, но увидел лишь геометрическую фигуру, вырезанную в камне. За минувшие века контуры рельефа изрядно стерлись, поэтому он не сразу заметил его.

— Мне такое в голову не пришло. — Рейлли почувствовал, что у него отвисла челюсть.

Джейкоб шагнул к стене, провел пальцем по одному из нескольких крестов, заключенных в кольца, и сказал:

— Это же была церковь тамплиеров. В мире их осталось всего две или три. Все прочие были разрушены, преданы запустению, чтобы развалились сами, или перестроены до неузнаваемости. Вполне резонно, что в интерьере использовалась их символика.

— Быть того не может, — пробормотал Лэнг. — Тамплиеры же были воинствующими монахами, их орден должен был защищать паломников в Святой земле от мусульман. А в четырнадцатом веке папа распустил орден.

— Может или нет, но вот перед тобой их символ. — Джейкоб поджал губы. — Точно такой же, как и тот, что ты держишь в руке.

Можно было подумать, что Лэнг сделался путешественником во времени из какой-нибудь плохой научно-фантастической повести. Сейчас окажется, что враг, преследующий его, не кто иной, как Ричард Львиное Сердце.

— Но с какой стати монашескому ордену, существовавшему семьсот, если не восемьсот лет назад, вдруг понадобилась какая-то картина? Даже если тамплиеры существуют, они же должны Богу молиться, а не людей убивать… Что-то я тут смысла не вижу.

— Друг мой, я ведь еврей и мало интересовался историей христианства, — покачал головой Джейкоб. — Знаю только, что многие воинствующие монахи служили своей религии, убивая моих единоверцев. Но у меня есть друг в Оксфорде, в колледже Крайст-Черч, — преподаватель истории Средних веков. На поезде туда можно добраться за час.

— Чудесно. Если не считать того, что мне нужно держаться подальше от вокзалов. Полиция наверняка наблюдает за ними.

— Позвоню ему вечером, предупрежу о твоем приезде. — Джейкоб снова потер подбородок. — Останешься у меня, завтра поедешь на моем «Моррисе». А я попытаюсь к твоему возвращению разузнать что-нибудь у «Эшелона».

Когда они возвращались в контору Джейкоба, Лэнг заметил на скамейке мужчину, читавшего одну из многочисленных лондонских газет. «Убийство в Уэст-Энде» — извещала броская шапка. Трудно было с такого расстояния угадать наверняка, но Лэнгу показалось, что он узнал свою настоящую фотографию — из тех, что хранились в его послужном списке в управлении.

Солнце ненадолго окрасило свинцово-серую воду Темзы в оранжевый цвет, по крайней мере, тот участок русла, который инспектор Дилан Фицвильям видел из окна своего кабинета, находившегося на шестом этаже здания Скотленд-Ярда, которое вознеслось над лондонским Бродвеем. Инспектор немного постоял у окна и лишь после этого вернулся к бумагам, лежавшим на столе.

Фицвильям уже четыре года прослужил в отделе розыска полиции Большого Лондона и отлично понимал, насколько маловероятно, что он сможет чем-то помочь тому парню из Америки — как же его зовут? — Морсу, да, точно Морсу из Атланты. Лондонской полиции хватало своих преступников и, в общем-то, было не до того, чтобы искать какого-то типа, которого янки, как он понимал, упустили сквозь пальцы.

А потом это жуткое убийство антиквара Дженсона в Уэст-Энде. Констебль чуть не застал убийцу на месте преступления, любитель каламбуров сказал бы: с окровавленными руками. Удивительно, как этот тип заодно и констебля не зарезал. Описание, которое перепуганный парнишка дал художнику, точь-в-точь подходило к фотографии из находившегося в компьютере запроса на международный розыск, если, конечно, откинуть такие мелочи, как усы и пухлые щеки.

Все-таки компьютер — это неоценимая вещь. Нужно признаться, что Фицвильям ни за что не узнал бы этого парня — он изменился, сделался гораздо старше, массивнее. Профессионально загримировался, между прочим. Но оказалось, что удивляться тут нечему. Из Штатов сообщили, что данный субъект когда-то служил в ЦРУ — то же самое, что МИ-6. Неизвестно, чему нужно сильнее удивляться: тому, что беглый преступник воспитан ведомством «плаща и кинжала», или тому, что ЦРУ в этом призналось. Наверное, кому-то там должно быть очень не по себе из-за того, что один из старых приятелей слетел с катушек и убил двоих ни за что ни про что. С другой стороны, чего тут стыдиться — ведь этот Рейлли давно уже у них не числится.

Компьютеры… Правда, Рейлли опознали бы и без них, обычными полицейскими методами. Без всех этих новомодных штучек сняли с зонта отпечатки пальцев, а Вашингтон подтвердил: они принадлежат Рейлли. Да, с зонтом им повезло, тут ничего не скажешь. Выяснилось, что он куплен сегодня, в «Фортнуме и Мейсоне», расплатились за него кредитной карточкой на имя Генриха Шнеллера, а в «Visa» о таком человеке никто никогда не слышал. Эту деталь Фицвильям решил, как говорят янки, прикопать и втихомолку установить слежение за банкоматами, чтобы узнать, когда и где эта карта выплывет вновь. Еще необходимо позаботиться, чтобы во всех международных аэропортах у каждого копа были портреты герра Шнеллера — и с этими проклятыми усами, и без них.

Фицвильям вздохнул и сел за стол, все еще рассматривая лицо, глядевшее на него с письменного стола. Все-таки в наше время качество печати стало изумительным. Снимок выглядел так, словно мистера Рейлли щелкнули не позднее чем на прошлой неделе, на каком-нибудь семейном празднике. Инспектор отодвинул фотографию и принялся перечитывать материалы, прилагавшиеся к ней.

Этот самый Рейлли уже бывал в Лондоне, и у него здесь имелось немало знакомых. Агент «МОССАДа», по всей вероятности, вышедший в отставку, еще одна немка, с которой он трахался, — шикарная штучка. На фотографии бюст у нее так и рвался из пиджака на свободу. Еще имелся список пабов, куда он заходил выпить пинту пива с той же регулярностью, как и любой нормальный работяга. Фицвильям досадливо наморщил лоб. Сколько же хлопот предстоит! Придется отрывать людей от текущих дел и отправлять их опрашивать всю эту толпу народу.

Он потянулся к телефону. Лучше взяться за дело, не откладывая. Заокеанские братцы ждут, а ведь они терпением не отличаются. Хуже того, там верят собственным фильмам, в которых доблестный Скотленд-Ярд лихо исполняет все, о чем его просят. Инспектор громко хмыкнул и принялся набирать номер. Янки давно уже следовало бы объявить его контору отделом их чертова ФБР.

Когда понадобилось делать припасы для корабля, оказалось, что учение, кое прошел я у келаря, нисколько здесь не помогает. Каждый корабль был десяти родов[68] длиной, а высотой что в носу, что в корме — вполовину меньше. Одна мачта несла один парус[69], а все остальное место занимали никак не меньше сотни человек. На каждого требовалось два барреля воды, соломенный тюфяк, одеяло, кухонная утварь, мясо и пряности, помогающие придать ему свежий вкус, прежде всего имбирь, гвоздика и мускатный орех. Гийом де Пуатье сказал мне, что купцы в Трапани получат за весь этот припас из расчета сорока дукатов на каждого рыцаря.

Еще он сказал мне, что негоже платить за дурное, как за доброе. Сие касалось тюфяков и одеял. За эти вещи купцы требовали по пять дукатов, но они перепродавали нам все то, что покупали вдвое дешевле у людей, приезжавших сюда, посему зачастую постели были грязными, ветхими и полными паразитов.

На верхнем ярусе судна, именуемом палубой, было не в пример лучше, чем на нижнем, где стояли обжигающая жара и духота. Но именно там обретались низкорожденные странники, такие как я и Филипп. Страдал я преизрядно, ибо на нижней палубе везли также лошадей, коров, свиней и другую скотину[70], и смрад от их испражнений был непреодолим.

Дни, проведенные в плавании, были словно нарочно предназначены для испытания моей веры. Корабль качался и переваливался, словно сам диавол тряс его, дабы сронить меня в море, когда дерзал я отойти от моего ложа к борту. Большую часть времени страдал я от болезни, коей, как довелось мне узнать, подвержены едва ли не все, кто впервые оказывается во власти моря. Морские испарения порождают в желудке спазмы, которые не дозволяют принять пищу, предназначенную для трапезы, и заставляют извергнуть то, что человек вкусил прежде.

Столь сильны были мои страдания, что капитан судна, бессердечный низкий человек, наслаждавшийся зрелищем чужих мучений, взял в привычку развлекаться, спускаясь на нижнюю палубу и обращаясь к тем из нас, кому особенно плохо было:

— Не прикажешь ли мясца подать? — Потом он громко хохотал и кричал так, чтобы все слышали: — Им купленное мясо все равно не пойдет впрок. Лучше уж нам самим его съесть, чем дать ему протухнуть.

Однако милостью Господней через некоторое время тело мое обрело невосприимчивость к испарениям моря, порождавшим сию тяжкую болезнь. Слава Небесам и их всемогущему Владыке, кои проявили свое милосердие и избавили меня от страданий, каких я не испытывал дотоле и, как теперь ясно, не узнаю и впредь! Муки, предстоящие мне, имеют иную природу.

Божьим соизволением достигли мы Генуи, там пополнили припасы и двинулись далее во Францию.

Милость Господня избавила меня от болезни и позволила наблюдать за тем, что происходило вокруг. Никогда не было у меня возможности увидеть, как надлежит управлять кораблем. Всего более заинтересовали меня карты, коими руководствовался кормчий. Они были расчерчены линиями, делящими часть земного круга на квадраты[71]. На них же, ночами наблюдая за звездами, кормчий указывал место в море, где мы пребывали в тот миг по отношению к суше. Карты сии привели меня в замешательство, ибо не знал я, Божьим ли дозволением их создавали[72].

Мне еще предстояло усвоить, что рыцари Храма делали для себя исключения даже из числа Господних повелений.

Сошли мы на сушу в Нарбонне, что лежит в части Бургундии, именуемой Лангедоком. Удаляясь от моря, въехали мы в долину, где почва была столь же белой, как сюрко наших рыцарей. По левую руку от нас река Сал несла воды свои в океан, с коим мы недавно расстались.

Чем дальше мы двигались, тем виднее становился большой замок[73], воздвигнутый на вершине горы по ту сторону реки. Узнал я, что твердыня сия, именуемая Бланшфор, принадлежит тамплиерам с тех пор, как род, носящий это имя, передал ее в руки Гуго де Пейна, Великого магистра ордена нищенствующих рыцарей Храма Соломона, в тот год, когда возвратился он из Святой земли[74].

— Бланшфоры были поистине преданными слугами Господа, — сказал я Гийому де Пуатье, когда он рысью проехал в арьергард нашего каравана, дабы убедиться, что мы с Филиппом не отстаем. — Такой дар ордену, как это прекрасное поместье, Небеса, конечно же, не оставят без должной награды.

Рыцарь склонился с седла, дабы проверить завязки груза одной из вьючных лошадей, и промолвил:

— Еще аббатство в Але и братский корпус в Пейроле. Магистр де Пейн и впрямь был настоящим богачом.

— Вы хотите сказать, что орден владел многими богатствами?

Он молча посмотрел на меня и ответил не сразу:

— Нет, юный брат, этих слов я не говорил. Эти земли были подарены магистру де Пейну лично, и орден мог пользоваться ими лишь с его разрешения.

— А как же обет бедности?

Рыцарь покачал головой:

— Лучше вспомни об обете смирения, который запрещает задавать неподобающие вопросы.

Он удалился, оставив меня размышлять о том, как же член священного ордена может владеть богатствами наподобие тех, о которых я только что узнал. Так я снова убедился в том, что монашеские обеты не являются для членов этого ордена главными и непререкаемыми.

На ночь мы остановились лагерем близ деревни, носившей имя Серр. Назавтра, при свете дня, мы переправились через реку и двинулись в обратном направлении. Нельзя было не заметить, что солнце светит слева, тогда как накануне оно было справа.

— Неужто мы возвращаемся туда же, откуда шли другим путем? — спросил я у одного из старших оруженосцев.

— Точно. Сейчас мы идем на юг, а вчера продвигались на север, — подтвердил он. — Ближе, чем возле Серра, брода не найти. А теперь мы отправимся в замок Бланшфор.

Вскоре наш путь пошел в гору. Там, где земля не была прикрыта травой, виднелась почва того же белого цвета, как и повсюду в этой местности, начиная от самого моря. На ощупь она походила на глину, и я гадал тогда, что же может произрастать на этих землях, столь непохожих на суглинистый черный гумус Сицилии.

Достигнувши верха, мы остановились перед высокой белокаменной стеной. Рыцари, коих мы сопровождали, стали о чем-то переговариваться со стражами, стоявшими на крепостном валу. Их слов я понять не мог. Пока шел разговор, я разглядел, что стены сложены не из кое-как подобранных по размеру валунов, как в том аббатстве, где я недавно обитал, а из аккуратно отесанных, почти одинаковых по размеру камней, причем каждый надежно опирался на лежавшие снизу. Позднее я узнал, что умение так строить мы позаимствовали у сарацин[75].

Над величественными воротами возвышался портал из чистого травертина шириной в добрый род[76], на коем было высечено изображение вставшего на дыбы крылатого коня. Детали оного были столь тщательно выполнены, что я не удивился бы, если бы сей конь оторвался от камня, в коем был заключен. Мне доводилось видеть фигуры, вырезанные в камне на древних зданиях, воздвигнутых язычниками в незапамятные времена, ибо не везде и не все еще Святая церковь заменила христианскими реалиями, но я никак не ожидал, что такое может осенять вход в место, освященное присутствием воинствующих монахов.

— Это Пегас, мифический конь греков, — объяснил Гийом де Пуатье. — Символ нашего ордена.

Мое смирение снова отступило перед любопытством.

— А разве иметь в таком месте языческий символ — это не кощунство?

Рыцарь не возмутился моей наглости, а, напротив, улыбнулся и пояснил:

— Господь наш запрещал поклоняться таким созданиям, а не любоваться ими. Кроме того, Пегас напоминает нам о нашем ничтожном начале.

Мне трудно было понять, каким образом у ордена, владеющего такими вот замками, начало может быть иное, кроме как царственное.

— Как же это так, господин?

Он откинулся в седле, не сводя глаз с каменного изображения коня, и промолвил:

— Когда наш орден только зародился, мы не могли приобрести достаточно лошадей. Если двоим братьям требовалось отправиться в одну сторону, они ехали на одном коне. В песках Святой земли белые сюрко развевались на ветру. Если смотреть издали, казалось, будто скачет крылатый конь. С тех пор эмблема напоминает нам о смирении и бедности, кои есть главные добродетели нашего ордена.

Я успел обратить внимание на то, что если орден и придерживается каких-то добродетелей, то не этих, но на сей раз предпочел прикусить язык.

Но тут с грохотом поднялась решетка ворот, и мы въехали за стены, во двор, напоминавший не о скромной обители вроде той, из которой я недавно отбыл, а о покоях знати, куда мне доводилось изредка попадать, когда я вымаливал милостыню для аббатства или же сопровождал братьев, выполнявших возложенные на них обязанности. Не было там ни одной непривязанной лошади, осла или еще какой животины и отнюдь не пахло скотным двором. Напротив, нас приветствовал аромат апельсиновых деревьев, равно как и розмарина, тимьяна и лаванды, произраставших на любовно возделанных клумбах, расположенных с южной стороны обители, дабы цветы получали сколько возможно солнечного тепла.

Дорожки, образовывавшие крест, делили двор на четверти, а там, где они встречались, возвышался с изумительным искусством вырезанный из камня фонтан со звонко поющими струями. Окружала двор аркада, под колоннами которой властвовали тень и прохлада.

Окна отнюдь не были защищены ставнями от стихии, но забраны стеклами. Такую роскошь я видел лишь в кафедральном соборе города Салеми, неподалеку от которого родился.

Внутри все было богато украшено венецианскими шелками и фламандскими гобеленами и освящено присутствием поразительных реликвий: кусочком иссохшей плоти святого Лаврентия, пусть даже обратившимся в прах за время, прошедшее с его мученической кончины, рукой святого Георгия, ухом святого Павла и одной из тех чаш, в коих содержалась вода, превращенная Господом нашим в вино.

Блюдя обычай прежнего моего ордена, по завершении странствия направился я в церковь, дабы возблагодарить Всевышнего за благополучное прибытие. Каково же было мое удивление, когда узрел я, что храм совершенно круглый, а не такой, какими я привык видеть церкви. Впоследствии узнал я, что сию форму имеют все соборы тамплиеров, ибо таким был Храм Соломона в Иерусалиме. Потолок поддерживали колонны из серпентина и красного мрамора. Алтарь находился посередине — блок чистейшего, без единой прожилки, белого мрамора, покрытый изумительно искусной резьбой, изображавшей всяческие виды Святого города. Крест, возлежавший на алтаре, ярко отражал огни доброй сотни свечей. Да оно и неудивительно, ибо крест был сработан из чистого золота. Одно это церковное помещение стоило куда больше, чем все аббатство, в котором я вырос.

Но чудеса на этом не закончились. По случаю возвращения своих братьев обитатели сего изумительнейшего места устроили пир, куда были допущены даже скромнейшие из оруженосцев, такие как Филипп и даже я. Впервые в жизни довелось мне вкусить миног, куропаток и баранину, а запивалось все это вином столь крепким, что у меня голова закружилась.

Все было так, как обещал Гийом де Пуатье, а то и лучше. О яствах я уже писал. Отведенная мне келья оказалась вдвое больше, чем та, в коей жил я в прежнем своем аббатстве, а ложем моим служил мягкий тюфяк, набитый свежей соломой и покрытый шерстяным одеялом.

О, если бы я столь же тревожился о своей душе, сколь о плоти! Возможно, тогда не оказался бы я в том скорбном месте, где обретаюсь ныне.

Глава 2

Герт еще раз прочла записку, потом скомкала ее и кинула в корзину для мусора.

Подонок! Женщина с силой швырнула сумочку через всю комнату и с удовольствием услышала, как та шмякнулась о стену. В Италии она не только спасла его драгоценную задницу, но и пустила в ход свои связи; кстати, собственные деньги тратила, чтобы он смог попасть в Лондон.

Как же Рейлли отблагодарил ее? Бросил, как дешевую шлюху!

Она чуть не пожалела, что так и не научилась плакать, настолько больно и обидно ей стало. Сев на край кровати, Герт закурила и уставилась на струйку дыма, поднимавшуюся к потолку.

Впрочем, уже через несколько минут рациональная часть ее натуры, естественно, взяла верх над эмоциональной. Лэнг ведь ничего ей не обещал, более того, изо всех сил старался отговорить ее от поездки. Типично мужское поведение. Он галантно заботится о том, как бы не подвергнуть даму опасности, но совершенно не думает о том, что кто-то должен был бы прикрывать его со спины. Старомодный мужской шовинизм. Пусть очень даже милый, но ведь самый верный путь угробить себя.

У него это вполне может получиться.

Она и сейчас, давно не практикуясь, стреляет гораздо лучше, чем Лэнг в свои молодые годы, к тому же прекрасно осведомлена о современном состоянии своей профессии. Но важнее всего то, что противники, кем бы они ни были, по всей вероятности, не в курсе насчет ее участия в игре. Теперь, когда фотографии Рейлли появились на первых полосах газет, прикрытие в виде супруги, сопровождающей его, нужно ему как никогда.

Мужчины вообще, Лэнг в частности, бывают иной раз просто непроходимо глупы. От этой мысли ей стало немного лучше.

Нет, Лэнгфорд Рейлли, без меня ты не обойдешься. Да, Schatz[77]. А то, что ты такой Dummkopf[78], ничего тут не меняет.

Герт потянулась было к телефону, стоявшему на тумбочке по другую сторону кровати, но тут же одернула себя. Она поднялась, погасила сигарету в пепельнице и вышла из номера, пытаясь припомнить, где же поблизости видела телефон-автомат.

Следующим утром, довольно поздно, Лэнг, сидевший за рулем старенького «Моррис Минора», съехал с шоссе М40. Шестьдесят миль, отделяющих Оксфорд от Лондона, он преодолел благополучно, насколько это возможно в машине размером с коробку из-под ботинок. Совсем маленькую. Единственной неприятностью, если не считать судорог в тех мышцах, о существовании которых он прежде не имел никакого представления, был метеоризм, никак не желавший прекращаться. Причиной его послужили блюда индийской кухни, которые Рейчел, жена Джейкоба, решила приготовить по случаю приезда старого друга. Когда-то среди разведчиков разных стран она считалась едва ли не худшим кулинаром, однако всегда страстно любила готовить. Чтобы отказаться от ее приглашения на обед, некоторые умники порой прибегали к самым разнообразным хитростям, многие из которых стали со временем передаваться как анекдоты.

Накануне вечером она приготовила нечто вроде бомбейского алу — острое блюдо из картофеля. Поданное с пылу с жару, оно успело обжечь вкусовые сосочки на языке Лэнга, что не позволило ему в полной мере ощутить глубину краха последнего кулинарного эксперимента хозяйки. Так что Рейлли удалось отделаться легко — только газами в кишечнике.

Название Магдален-бридж следовало, со свойственной британцам нелюбовью к согласным, произносить как «модин». Впрочем, как ни называй этот мост, с него Лэнгу открылся вид на скопище нежно-медовых шпилей и готических башен, носивших название Оксфорд. Этот пейзаж оставался практически неизменным почти полтысячи лет. Город, конечно, менялся, в частности, здесь находился автомобильный завод «Ровер». Все же в нем сохранялся средневековый дух, который все его обитатели — горожане, профессора и студенты — старались хранить и поддерживать.

В отличие от американских университетских городков, в Оксфорде располагалось множество высших и средних учебных заведений, существующих более или менее независимо. Колледж Крайст-Черч был среди них одним из старейших и крупнейших.

Совсем рядом с Эбингтон-роуд Лэнг отыскал место, где можно было бы приткнуть машину среди велосипедов, самого популярного транспортного средства в Оксфорде, и вошел в Том-Квад, самый просторный из «квадратов» — дворов между учебными корпусами, — названный так в честь большого звучного старинного колокола, до сих пор отбивающего часы. Британцы любят не только проглатывать звуки в словах, но и давать имена башням и колоколам.

Перед выездом Лэнг записал указания Джейкоба и сейчас, перечитав их, направился по одной из дорожек, рассекавших гигантским крестом газон с аккуратно подстриженной травой. На противоположной стороне двое молодых людей перебрасывались тарелкой «фрисби».

Рейлли прошел под аркой и поднялся по ступенькам, глубоко вытоптанным за несколько столетий ногами бесчисленных студентов. Точно такие же были в офисе Джейкоба, но там ходили юристы и их клиенты. Пройдя по полутемному коридору, Лэнг обнаружил потускневшую табличку, извещавшую о том, что он стоит перед кабинетом Хьюберта Стокуэлла с кафедры истории. Едва Рейлли поднял руку, чтобы постучать, как дверь резко распахнулась и ему навстречу вышла молодая женщина, несущая в обеих руках целую кипу книг и бумаг. Она удивленно взглянула на Лэнга и поспешила к лестнице.

Рейлли подумал, что выражение ее лица не могло иметь никакого отношения к проблемам его кишечника.

— Входите-входите, — произнес изнутри громкий, хорошо поставленный голос. — Не стойте в дверях.

Лэнг повиновался.

В первое мгновение ему показалось, что по комнате только что пронесся торнадо. Повсюду, даже на полу, валялись бумаги, книги и журналы. Этим помещение очень походило на кабинет Джейкоба. Имелся здесь и свой специфический запах старой залежавшейся бумаги, знакомый Лэнгу по нечастым визитам в судебный архив. Возвышение, на котором громоздилось особенно много бумаг, Лэнг не без труда опознал как письменный стол. За ним сидел круглолицый бородатый человек в очках с толстой роговой оправой, который мог бы с успехом сыграть роль Криса Крингла[79], не успевшего постареть.

— Вы, как я понимаю, и есть тот самый друг Джейкоба, — сказал он. — Для того чтобы быть моим студентом, вы, пожалуй, староваты.

Лэнг протянул руку, которую хозяин кабинета словно не заметил, и назвался:

— Лэнг Рейлли.

— Хьюберт Стокуэлл, — ответил сидевший за столом мужчина, не вставая. — Очень приятно и т. д. — Он попытался было сказать что-то еще, но осекся, сморщил нос и чихнул. — Чертова старина! Сквозняки, сырость, холодные каменные полы. Просто удивительно, как это мы все еще не перемерли от воспаления легких!

Стокуэлл извлек не самый чистый носовой платок и вытер кончик носа. Свою тряпицу он убрал настолько быстро, что Лэнг не мог бы поручиться, что вообще ее видел. Он сразу понял, что играть в наперстки с этим профессором было бы рискованно.

— Значит, вы и есть тот парень, которого интересуют тамплиеры?

— Насколько я понимаю, вы специалист по ним.

— Чушь, — возразил Стокуэлл, хотя, похоже, принял комплимент не без удовольствия. — Впрочем, они успели наследить как раз в том периоде истории, о котором я действительно кое-что знаю. Вы ведь янки, верно?

Резкая перемена темы разговора заставила Лэнга «переключить передачу» в мозгу и лишь потом ответить:

— Вообще-то, я из Атланты, а там очень многие обиделись бы на такое обращение. Это связано с неким генералом-янки, который неосторожно обращался с огнем.

Стокуэлл качнул головой и стал похож на одну из тех куколок-сувениров, какие раздают первым пяти тысячам зрителей, поднимающихся на трибуны стадиона перед началом бейсбольного матча.

— Как же, как же… Шерман. «Унесенные ветром» и все такое. Простите, не хотел обидеть.

— А я нисколько не обиделся. Так вот, о тамплиерах…

Профессор вскинул руку и прервал посетителя:

— Я тут вовсе ни при чем, старина. У меня был коллега, Вольффе, Найджел Вольффе. Он сходил с ума от этих ребят, переводил какой-то манускрипт, каракули, вроде бы написанные одним из тамплиеров перед казнью. Тот бедолага там просил милости у Бога, признавался в грехах, каялся, в общем, все, что полагалось в средневековой церкви, насколько я понимаю.

— Да и у самых что ни на есть современных католиков, — добавил Лэнг.

У Стокуэлла на мгновение отвисла челюсть, а очки сами собой соскользнули на кончик носа.

— О, я вовсе не хотел…

Лэнг улыбнулся, давая понять хозяину кабинета, что тот может разговаривать с ним совершенно спокойно, как один антипапист с другим.

— Вы сказали, что у вас был коллега…

Стокуэлл тяжело вздохнул и подтвердил:

— Совершенно верно, в прошедшем времени. Бедняги Вольффе с нами больше нет. Потрясающий парень, в вист играл как бог. Настоящая трагедия!

Лэнг почувствовал холодок, порожденный отнюдь не пресловутыми сквозняками, на которые жаловался Стокуэлл.

— Насколько я понимаю, мистер Вольффе…

Стокуэлл чихнул, повторил свой эффектный трюк с платком и поправил:

— Доктор Вольффе.

— …Доктор Вольффе умер не естественной смертью.

Стокуэлл уставился на Лэнга, его брови соприкоснулись, как спаривающиеся гусеницы.

— То есть?

— Я спросил, как умер доктор Вольффе. Вероятно, несчастный случай?

— Да-да. Вы, наверное, читали или видели по телевизору?

— Конечно.

Профессор повернулся и уставился в единственное окно, имевшееся в этой захламленной комнате. На лице у него появилось такое выражение, будто ему страстно захотелось выбраться на улицу и поиграть.

— Сказали, что он, по всей вероятности, вскипятил чай и не закрыл газовую горелку. Взрывом выбило стекла чуть не по всему «квадрату».

— А потом случился пожар.

Стокуэлл не без усилия оторвался от вида за окном.

— Редкостная у вас память, мистер…

— Рейлли.

— Да-да, Рейлли. Удивительно, как вы запомнили то, что несколько месяцев назад промелькнуло в газетах и на телевидении.

Лэнг оперся о стол, заваленный бумагами, подался вперед и спросил:

— Его труды о тамплиерах тоже сгорели?

Санта-клаусовская физиономия Стокуэлла сделалась скорбной. Утрата научного труда явно печалила его куда сильнее, чем гибель коллеги.

— Боюсь, что да. Оригинал рукописи, рабочие материалы — все, кроме первых набросков.

Неужели выяснится, что Лэнг не зря предпринял эту поездку?

— Где же могут быть эти наброски?

— В университетской библиотеке.

— Вы хотите сказать, что я могу запросто прийти туда и прочитать их?

Стокуэлл встал и осмотрелся по сторонам, сделавшись очень похожим на ребенка, который пытается вспомнить, где же оставил свои санки.

— Не совсем так. Получить их должен я. Бедняга Вольффе передал копии мне, просил помочь. Он никогда не умел доводить свои работы до ума. Я как раз этим занимался, когда… Теперь-то ему с публикацией спешить некуда, верно? Я оставил распечатки в своем шкафу, решил, что со временем закончу работу и посвящу ее его памяти. Так что, пойдем?

Лэнг изрядно удивился бы, если бы достопочтенный профессор носил не твидовый пиджак с кожаными вставками на локтях, а что-нибудь другое. С вешалки, прибитой возле двери, он снял твидовую же кепку. Стандартное академическое обмундирование.

Уворачиваясь от велосипедистов, они свернули на Кэтт-стрит и оказались перед массивным зданием Бодлеанской библиотеки, выстроенным в XIV веке. Здесь хранились оригинал Великой хартии вольностей, бесчисленное множество иллюстрированных манускриптов и, самое меньшее, по одному экземпляру всех книг, когда-либо напечатанных в Великобритании.

Стокуэлл указал на соседнее круглое здание, увенчанное высоким куполом, в пышном стиле классического итальянского барокко, с пилястрами, обрамляющими высокие окна.

— Библиотека Радклиффа, — пояснил он. — Читальный зал. Подождите меня там, а я пока подберу материалы Вольффе.

Лэнг распахнул тяжелую дубовую дверь. Как ни странно, она оказалась высотой не более пяти с половиной футов, и ему пришлось пригнуться, чтобы войти.

«Любому, кто не верит в эволюцию, достаточно два-три раза разбить голову в средневековом дверном проеме, и все сомнения сразу из головы вышибет», — мрачно подумал Рейлли.

В главном читальном зале вдоль стен стояли дубовые столы, сделанные под старину, хотя и вполне современные. Посреди зала в накрытых покрывалами стеклянных шкафчиках хранилось кое-что из главных ценностей библиотеки. Свет ламп, висевших под потолком, казался совсем тусклым и смешивался с дневным, пробивавшимся сквозь помутневшие стекла окон. Тишина ощущалась прямо-таки физически. Лишь изредка безмолвие, пропахшее вековой пылью, нарушал шелест переворачиваемой страницы или попискивание ноутбука. Резкая колика в желудке напомнила Лэнгу о том, что хорошо бы поискать мужскую комнату, удобства, как выражаются некоторые. Здесь никак нельзя было рассчитывать на то, что ему удастся выпустить газы и ускользнуть незамеченным. В зале было, пожалуй, тише, чем на кладбище.

Дожидаясь Стокуэлла, Лэнг рассматривал содержимое застекленных витрин, заботливо укрытое от света. Попадавшиеся изредка латинские фразы он воспринимал как привет от старых друзей, но большая часть текстов была написана на саксонском, нормандско-французском или еще на каких-то вовсе не известных ему языках.

Рейлли разглядывал богато иллюстрированную миниатюрами, украшенную затейливыми буквицами Библию на гэльском, как он предположил, языке, и тут рядом с ним совешенно неожиданно, будто свалившись из каминной трубы, появился профессор. В руке он держал пачку бумаг. Сразу протянув ее Лэнгу, сказал:

— Вот. Когда закончите, закиньте все это добро ко мне в кабинет, лады?

— Спасибо. — Рейлли взял бумаги и пробежал взглядом первую страницу.

— Пустяки. — Стокуэлл уже направлялся к двери. — Друзья Джейкоба — мои друзья, и все такое.

Лэнг сел за ближайший стол и углубился в чтение. У него вновь больно кольнуло в животе. Но теперь уже стряпня Рейчел была тут ни при чем.

Вскоре по прибытии в Бланшфор я утратил свой статус послушника и, принеся обет, сделался братом ордена нищенствующих рыцарей Храма Соломона. Как мне теперь стало понятно, я утратил также свою невинность и веру.

В полном соответствии с данными мне заверениями я дважды в день ел мясо и столько же раз в неделю мылся, вплоть до наступления Дня Всех Святых. Потом воздух сделался столь холоден, что мытье стало опасным, и я вновь предоставил свое тело паразитам, исконно обитавшим на нем. Но даже сие малое лишение оказалось незначительным, ибо мне дозволено было еженедельно переменять одежды[80] на чистые, что избавляло меня от изрядной части мелких мучителей.

Не только чрево мое по причине еды, куда более обильной, нежели у прочих, посвятивших себя служению Господу, сделалось больше, но и познания мои приросли весьма заметно. Теперь-то я знаю, что мне следовало помнить о том, каков был первородный грех Евы, возжелавшей запретного знания, но, как и у нее, мой разум был охвачен неодолимым вожделением. Чрезмерная тяга к знаниям, причем не только запретным, может быть столь же смертоносной, как и плотское вожделение, но, увы, сие открылось мне слишком поздно.

В замке имелась библиотека, равной которой я никак не мог себе представить. Такая могла быть разве что у нашего святого отца в Риме. Дотоле я видел лишь несколько манускриптов, где словесами и картинами излагалось Священное Писание. В собрании же братьев имелось множество разноцветно изукрашенных томов, в которых текст походил на множество червяков. Сие, как сказали мне, была мудрость древних, сохраненная безбожными сарацинами.

Когда же я спросил, как же труды язычников и еретиков попали в обитель, осененную святым крестом, мне было сказано, что здесь дозволено хранить многие писания, запретные для большинства христиан. Да и впредь мне очень часто приходилось слышать, что законы, по которым живет весь христианский мир, не столь строги к рыцарям Храма.

Исполняя обязанности писца и счетовода, я сделал и другое открытие. Братья создали систему, позволяющую христианину, отправляющемуся в паломничество, сохранить свои деньги и воспользоваться ими, буде возникнет нужда. Паломнику над-лежало сдать некую сумму золотом и серебром в любую обитель тамплиеров и получить взамен кусок пергамента, на коем записаны были его имя, величина вклада и тайный знак, ведомый только братьям. Ежели паломник с таким пергаментом явится в любую другую обитель, хоть в Британии, хоть в Иберии, хоть в германских княжествах, ему там выдадут все то, что он поручил тамплиерам, отправляясь в путь. Тем самым пилигрим избегал повсеместной опасности быть ограбленным разбойниками на трактах или пиратами на морях[81].

Ради сего тамплиеры изготавливали специальный пергамент, и паломник, желающий воспользоваться столь заманчивою услугою, должен был заплатить за него определенные деньги. Сие показалось мне похожим на грех ростовщичества, запретный для христиан, но разрешенный рыцарям. Но еще хуже было то, что тамплиеры и впрямь ссужали деньги в рост, как и язычники-израильтяне[82].

Но еще больше удивляли меня деньги, регулярно поступавшие из Рима. В сокровищнице обители тамплиеров хранились несметные богатства. Они тратились не на попечительство над бедными, а на покупку земель, оружия и удовлетворение всяческих прихотей, какие приходили в головы братьям. Даже и при этом изрядная часть щедрых даяний Святого престола не растрачивалась, но сохранялась для целей, кои лишь сейчас начали открываться моему пониманию.

Поначалу я страшился за свою душу, понимая, что грех чревоугодия может принимать разные формы, сочетаться с тягой к безудержному мотовству. Решившись спросить об этом Гийома де Пуатье, я отвлек его от игры в кости, коей он развлекался в обществе других рыцарей. Нельзя не признаться, что на азартные игры, еду и питие вина рыцари тратили куда больше времени, чем на упражнение с мечами, пиками или длинными копьями.

Он упомянул сразу нескольких святых и пожелал провалиться в ад деревянным кубикам с размеченными гранями, которые рыцарь и его товарищи постоянно катали, ставя деньги на кон.

— Ах, Пьетро, юный брат мой, — сказал он, выдыхая пары, насыщенные запахом порождения виноградных лоз. — Я вижу тревогу на твоем лице. Не дерзнули ли цифры выйти из-под твоей власти?

Эти слова вызвали у его компаньонов бурю веселого смеха.

— Нет, — важно ответил я. — Но меня одолевает такое любопытство, что дольше молчать я не в силах. Святой отец шлет нам, как и прочим обителям Храма, великие богатства. Мне говорили, что все, принадлежащие к Святой церкви, должны сами отправлять в Рим посильную лепту, дабы помочь тем самым нашему понтифику. Теперь я вижу, что это не так.

— Когда наш орден только зародился, мы существовали лишь благодаря заботливой поддержке из Рима, позволявшей нам приобретать снаряжение и противостоять неверным, — ответил рыцарь.

— Но ведь Святая земля, по непостижимой воле Господа нашего, утрачена, — возразил я. — Орден больше не может ни защищать паломников, направляющихся в Иерусалим, ни воевать отсюда с сарацинами.

Он кивнул, указал на ближайшее окно.

— Видишь Серр? А с другой стороны находится Ренн. Святой отец пожелал, чтобы мы защищали эти города. За это он изволит награждать нас.

— От чего защищать? — спросил я. — Поблизости нет никаких вражеских армий, а времена варваров давно прошли[83].

— Думать ты можешь так, как хочешь, — сказал он. — Но негоже нам оспаривать приказы Рима. Если это не гордыня, то что тогда?

Я понял его намек, и щеки мои вспыхнули от стыда. Он же положил руку мне на плечо и продолжил:

— Кроме того, враги не всегда воюют армиями. Здесь некогда обитали злостные еретики — гностики и катары[84], которые представляли для Святого престола даже большую опасность, нежели любая вооруженная толпа, и низвергли бы его, если бы смогли.

— Мы должны охранять Карду от их последователей, — вмешался в разговор Тартус, немецкий рыцарь.

— Но ведь это же пустая и дикая гора! — удивился я.

Гийом де Пуатье взглянул на своего собрата-рыцаря с явным неудовольствием.

— Совершенно верно. Боюсь, что брат Тартус чрезмерно почитает вино, дарованное нам Господом. Мы охраняем города, а не безлюдные горы.

Тартус, как показалось мне, намеревался что-то еще сказать, но передумал. Я же понял, что за всем этим кроется какая-то тайна, которую мне знать не следовало. Чтобы вызнать ее, мне требовалось отыскать отправную точку. Если бы я остановился на этом или обратился бы к помощи Господа, вместо того чтобы полагаться на самого себя!..

При первой же возможности я направился в библиотеку, дабы выяснить, кто такие были катары и гностики.

Узнал я, что ереси сии ведут свое начало со времени Вселенского собора, проходившего в Никее[85], на коем истинная Церковь канонизировала четыре книги Святого Евангелия, а прочие отринула. Среди отвергнутых была книга Фомы, в коей говорилось, что Иисус повелел ученикам после смерти Его принять главой своим Иакова[86].

Фома, как, несомненно, явствует, был тем самым усомнившимся, что дерзнул прикоснуться к ранам Господа нашего. Из его неверия и родилась презренная ересь катаров и гностиков, которые, хотя и с иными совсем целями, отринули Священные Писания, многие из коих были начертаны кровью мучеников[87].

Поначалу никак не мог я выяснить, каким же образом еретики обрели здесь, в Лангедоке, столь сильную поддержку, что для борьбы с ними потребно стало держать в этой земле рыцарей, обходящихся столь дорого.

Через несколько дней нашел я ответ в манускрипте, отнятом, судя по всему, у одного из еретиков-гностиков прямо перед тем, как тело его отправилось на костер, а душа — в ад. Не скрепленный в тетрадь, а начертанный на едином свернутом куске веленевого пергамента[88], манускрипт сей по словесности своей был прискорбно плох, почерк выдавал неумелого писца, а чернила преизрядно выцвели. Если бы не попустил я любопытству своему взять верх над моим молитвенным рвением, то уразумел бы, что диавольские сии письмена сам нечистый вложил в мои руки точно так же, как соблазнил он многих опрометчивых обещанием многих знаний, ибо писания сии жестоко оскорбляли весь христианский мир.

Гностик, составивший злокозненные писания, скрыл свое имя, однако же поведал о том, что начертано было до него, и кратко переложил суть тех писаний с древнееврейского и арамейского. Сообщал же он о следующем.

После распятия Господа нашего Иосиф Аримафейский[89], бывший братом Иисуса, и Мария Магдалина, бывшая женою Иисуса[90], страшась жестоких гонений, удалились на дальнюю окраину Римской империи, которая звалась тогда Галлией. В местности той обреталось и некоторое количество иудеев, среди которых был и сосланный Ирод Антипа[91]. Из скарба у них было с собою лишь то, что могли они унести в руках. В имуществе их имелся большой короб, назначение коего они держали в секрете и сокрыли его в холмах близ реки Сенс и горы, именуемой Карду. О ней и упомянул Тартус, говоря о том, что охраняли братья.

Далее шло перетолкование писаний столь еретических, что я не осмелюсь даже назвать их, дабы не обречь мою душу на вечные муки таким кощунством. Однако же я вновь отыскал Гийома де Пуатье и пересказал ему кое-что из прочитанного мною, хотя и не то, за что оказался бы навеки проклят, ежели бы произнес это. Он не выказал никакого неудовольствия и сказал лишь, что бредни безумцев никак не связаны с нами и нашим долгом любить и защищать единственного истинного Бога.

Но, к горести моей, привелось мне узнать, что связь тут имелась.

Глава 3

Лэнг сразу понял, что держит в руках смертный приговор, который Вольффе собственноручно выписал себе, — то, из-за чего «они» убили его. Подумав об этом, он невольно оглянулся по сторонам, прежде чем углубиться в чтение. Сначала Рейлли забыл о болях в кишечнике, а потом — где находится. Единственной помехой оказалась необходимость отвлекаться на академичные, пространные и очень раздражавшие его комментарии.

К тому времени, когда Лэнг закончил чтение, у него сложилось сразу несколько теорий по поводу загадки картины. Вопрос состоял лишь в том, удастся ли ему прожить достаточно долго, чтобы опробовать их и выбрать единственно правильную.

Под грязным облачным ковром, угрожавшим дождем, Лэнг втиснулся на «Моррисе» в дневной поток уличного движения на Стрэнде и по мосту Ватерлоо попал в Саут-Бэнк.

Район, расположенный в излучине Темзы и традиционно именовавшийся Саут-Бэнк, находился скорее на востоке, а не на юге Лондона. Вплоть до периода активного обновления, осуществленного с помощью люфтваффе, многократно бомбившей этот район во время Второй мировой войны, здесь располагались в основном склады и фабрики. На протяжении последующих пятидесяти лет этот район застраивался не так уж активно. Но за последние годы здесь выросли высоченные деловые здания, концертные залы, галереи и, конечно, жилье для любителей современной городской среды. Пейзаж очень походил на тот, что можно увидеть почти в любом крупном американском городе.

По Ватерлоо-роуд Лэнг доехал до Сент-Джордж-серкус, одной из тех площадей с круговым движением, которым британцы упорно отдают предпочтение перед перекрестками со светофорами. Дважды проехав по кругу, он выбрался в крайний ряд и свернул на Ламбет-роуд, прямо на громадные пушки, охраняющие Имперский военный музей.

Выбравшись с Ламбет-роуд, Рейлли отыскал для «Морриса» место у тротуара, заглушил мотор и некоторое время сидел, глядя в зеркало заднего вида. Как и на большинстве лондонских улиц, движение здесь было односторонним. Он хорошо видел проезжавшие машины и через пять минут пришел к выводу, что никто за ним не следил. Лэнг почти не сомневался в том, что о его поездке в Оксфорд не знал никто, не считая Джейкоба, Рейчел и профессора, однако, учитывая то, что он сегодня узнал, «они» должны были внимательно следить за этим местом.

Потом Рейлли вновь завел мотор и въехал в гараж, находившийся под соседним домом, которому было бы самое место на Риверсайд-драйв или Восточной Семьдесят первой улице, что на Манхэттене. Там он поставил «Моррис» на место, принадлежавшее Джейкобу, и, руководствуясь стрелками, указывавшими путь, прошел к лифту.

Дверь ему открыл Джейкоб. Даже из холла Лэнг уловил какой-то запах, почти напрочь перебивший смрад от трубки. Рейчел что-то творила на кухне.

Джейкоб жестом предложил Рейлли войти, не забыв окинуть взглядом холл. Впрочем, это было не осознанное, а рефлекторное движение, нечто вроде нервного тика.

— Рад, что ты благополучно вернулся. Так что, помог тебе Стокуэлл?

— Еще как, — ответил Лэнг, шагнул через порог и протянул хозяину ключи от «Морриса».

Квартира являла собой полную противоположность офису Джейкоба. Современная — из стекла и хромированного металла — мебель пробуждала в Лэнге тоску по дому. На полках из толстого оргстекла красовались современные скульптуры, которые, перед тем как стать предметами искусства, могли быть частями каких-то механизмов, да несколько книг. На двух других стенах висели картины, весьма схожие с теми пятнами и брызгами, на которые Лэнг насмотрелся накануне. Четвертая стена была стеклянной. За ней находился небольшой балкон и открывалась панорама Темзы, похожая в начинающихся сумерках на картину Моне «Здание парламента».

Джейкоб, похоже, настроился выслушать рассказ, но Лэнг начал с вопроса:

— Удалось узнать что-нибудь насчет «Пегаса»?

Джейкоб устроился на диване, вернее, на полосе кожи, натянутой, словно гамак, на хромированном каркасе, и вынул трубку из кармана старенького свитера.

— Вообще-то, очень немного.

Лэнг тоже сел. Ему пришлось сдержать нетерпение, пока Джейкоб совершал ритуал раскуривания трубки.

— Пегас… — сообщил Джейкоб между клубами дыма. — Пегас — это крылатый конь из мифологии древних греков, пробивший ударом копыта источник Ипокрена на горе Геликон.

Лэнг заерзал в кресле, но промолчал, рассчитывая, что Джейкоб рано или поздно все же перейдет к сути дела.

— Не знаю, какая может быть связь между мифическим животным и коммерческой организацией, — глубокомысленно заметил тот. — Но эта компания оказалась интересной сразу в нескольких отношениях. — Во-первых…

В трубке громко зачавкало, он опять умолк и принялся ковыряться в вересковом чубуке каким-то инструментом, похожим на длинный гвоздь. Лэнгу очень захотелось вырвать у него проклятую трубку и швырнуть ее в окно.

— Я знаю, что это за мифическое животное. Расскажи о компании.

— Корпорация с Нормандских островов, зарегистрирована на Джерси. — Джейкоб выгнул брови, похожие на гусениц, давая понять, что готов выслушать вопрос.

— Ты хочешь сказать, что она находится под защитой закона о банковской и корпоративной тайне? — поинтересовался Лэнг. — Сведения о личностях акционеров и служащих держатся в секрете, а денежные операции не облагаются налогами?

Джейкоб выпустил из трубки очередной сноп дыма и ответил:

— Именно так. Законным образом мы не смогли бы узнать даже о том, что на счета этой компании ежегодно поступает по несколько миллиардов долларов. Довольно необычно, если учесть, что она ничего не производит; во всяком случае, ни о каких ее предприятиях ничего не известно.

— Боже! — Лэнг чуть слышно присвистнул. — Ведь это же больше национального дохода некоторых стран. Откуда же берутся эти деньги?

— Еще любопытнее то, что многие источники прямо принадлежат католической церкви, как, например, инвестиционные фонды папы римского, или тесно с нею связаны. Это различные католические благотворительные агентства.

Лэнг поймал себя на том, что слушает с раскрытым ртом, вернул челюсть в нормальное положение и осведомился:

— Но с какой стати? Ведь не может быть, чтобы они в лотерею столько выигрывали, верно?

Джейкоб пожал плечами:

— К несчастью, сотрудники «МОССАДа» по понятным причинам не могут вплотную познакомиться с жизнью католической церкви, внедриться в Ватикан или папское правительство. Но, чем бы «Пегас» ни занимался, работу он ведет не по телефону, факсу или электронной почте — не по тем коммуникациям, за которыми следит «Эшелон». «МОССАД» уже не первый год знает о его существовании, но никогда им не интересовался.

«”МОССАД” никогда не считал, что отсюда может исходить опасность для еврейского государства», — мысленно поправил Лэнг.

— Есть какие-нибудь соображения насчет того, куда эти деньги идут потом?

— В географическом плане? — Джейкоб снова принялся разжигать трубку, на сей раз деревянной спичкой. — В основном в Европу. Сеть сосисочных в Германии, торговля бензином в Великобритании, лыжные и морские курорты во Франции. Предприятий слишком много для того, чтобы отслеживать все их из одного только любопытства, а связи между ними зашифрованы. Они не нарушают законов, по крайней мере явно, платят налоги, когда этого не удается избежать, и все такое.

Лэнг ненадолго задумался. У всех перечисленных предприятий было одно общее свойство — солидные суммы наличных денег.

— Сдается мне, что это большая прачечная по отмыванию денег. Как насчет контактов с Азией, Южной Америкой — теми регионами, где занимаются наркотиками?

Джейкоб вновь выпустил струйку дыма и лишь отрицательно покачал головой.

— Какие-нибудь имена?

— Я же тебе сказал: «МОССАД» здесь особо не копался. Все это мне пришлось выяснять, пользуясь личными связями.

— Как насчет Джерси? У «Пегаса» там только юридический адрес или в тех местах на самом деле ведутся какие-то операции?

— Не знаю. Зато могу сказать, что на удивление много операций проводится через биржу в Лиссабоне. Там может находиться центр их деятельности или же просто перевалочный пункт.

Лэнг нетерпеливо ждал, пока его друг зажигал очередную спичку, подносил ее к чашке трубки и неторопливо втягивал воздух. В конце концов из трубки вновь потянулся голубоватый дымок.

— А вот что уже совсем странно, — сказал в конце концов Джейкоб. — Маленькая деревушка на юго-западе Франции, в Бургундии. Ренн… да, Ренн-ле-Шато. Судя по телеграфным переводам, там может находиться какая-то фиктивная фирма. Суммы небольшие, но поступают регулярно. Никаких операций, которые мы — то есть «Эшелон» — могли бы обнаружить, там не проводится.

— Ренн-ле-Шато? Никогда не слышал о таком. — Лэнг откинулся в кресле, блестящем каркасе, на котором висела полоса кожи.

— Я нашел в атласе. Где-то возле Пиренеев.

— Провинция Лангедок?

Джейкоб выбивал содержимое трубки в стеклянную пепельницу, на вид слишком хрупкую для того, чтобы с нею можно было безбоязненно проводить подобные действия. Однако настойчивость, прозвучавшая в вопросе Лэнга, заставила его поднять голову.

— Кажется, да.

Американец резко встал и спросил:

— Атлас у тебя есть?

Джейкоб явно не ожидал, что у его гостя вдруг проснется такой интерес к географии.

— Да, но…

Его перебил дверной звонок. Джейкоб аккуратно положил трубку в пепельницу, подошел к двери и выглянул в глазок.

— Ты уверен, что за тобой не следили?

— Следили? Но кто?

— Насколько я могу судить, это полиция, — ответил Джейкоб, не отрывая глаза от окуляра.

Отсвет компьютерного экрана окрашивал лицо Герт в голубоватый цвет. Люминесцентные лампы, круглые сутки сиявшие под потолком, придавали подвалу дома номер 24 на Гросвенор-сквер сходство с бункером какого-то военного штаба. Стерильностью особого рода помещение не уступало операционной, от электронных бактерий его чистили лучше, чем больницу — от микроскопических переносчиков инфекции. Ежедневно здесь проводили проверку самыми современными техническими средствами, каждый дюйм пространства находился под непрерывным видеонаблюдением. Помимо этого помещение было разгорожено на части стенками из толстого листового стекла, что дало постоянным посетителям подвала повод назвать его аквариумом. В этой святая святых, самой засекреченной из засекреченных частей американского посольства, занимались своим делом агенты управления.

Уровень доступа, которым обладала Герт, позволял ей получить нужную информацию — закрытый личный файл, но даже высокий допуск не производил впечатления на киберпсов, определявших время, требующееся системе для ответа на запрос. В тщетной надежде поторопить ее она еще раз стукнула по клавише «enter» и пробормотала сквозь зубы ругательство, звучавшее на ее родном языке особенно выразительно. Словно прозвучал магический пароль, и нужный ей файл открылся. Герт стала просматривать его, привычно запоминая все необходимое. Записывать что бы то ни было строго-настрого запрещалось.

Она уже совсем было собралась закрыть файл, когда ее внимание привлек мигающий красный огонек внизу экрана. Она нахмурилась и ввела другой код доступа.

Кто-то ухитрился хакнуть систему и открыть этот самый файл. Невероятно! Да ведь по сравнению со здешней защитой даже сеть Пентагона казалась такой же простой, как детский пазл. Она тщетно потратила на поиски десять минут. С этой задачей могли справиться разве что яйцеголовые умники, гуру кибернетики из управления, те, которые втайне от широкой публики через несколько лет после пандемии добрались-таки до авторов компьютерных вирусов «лав баг» и «мелисса».

Как и в случае с теми вирусами, пришелец заявился через длинную цепочку компьютеров, разбросанных по всему миру, принадлежащих частным лицам и различным компаниям, невольным пособникам электронной преступности. Но, кем бы взломщик ни был, куки-файл в системе управления ясно говорил о том, когда он вошел в систему и вышел из нее. Это случилось вчера.

Очень возможно, что взломщика интересовала та же самая информация, какую только что получила Герт. Она поспешно вышла из системы. Нельзя было терять время. Лэнг сидел на крючке гораздо крепче, чем ему казалось.

— Полиция? — переспросил Лэнг и указал на кухню. — Там есть выход?

В дверь громко стукнули, явно не голым кулаком. Скорее ружейным прикладом.

— На черную лестницу, — ответил Джейкоб. — Хочешь проверить, не забыли ли они перекрыть ее?

Рейчел вышла было из кухни, чтобы узнать, что происходит, но промолчала. За долгие годы супружеской жизни с Джейкобом она хорошо усвоила, что спрашивать нужно как можно меньше. Но женщина все же прислушивалась к разговору и была заметно обескуражена тем, что за Лэнгом может гоняться полиция.

Рейлли подошел к стеклянной стене и раздвинул ее.

— Там нет лестницы, — предупредил Джейкоб.

Лэнг вышел на узкий балкон, уперся одной рукой в стену и вскарабкался на металлические перила фута в четыре высотой. Нижний балкон оказался точно таким же — очень узким. Бетонные полы разделяло не более двенадцати футов, но опасность промахнуться при прыжке была очень велика.

Из квартиры Джейкоба вновь донесся грохот в дверь, сопровождаемый громким повелительным окриком.

Джейкоб оглянулся на Лэнга и отозвался:

— Иду! Иду!

Соседний балкон находился слишком далеко для того, чтобы на него можно было просто перешагнуть. А вот перепрыгнуть… Впрочем, выбора у Лэнга все равно не было. Он отогнал желание закрыть глаза, пригнулся, напряг ноги и ринулся в пустоту.

Подошва ботинка скользнула по краю бетонной плиты, но Лэнг успел, падая, ухватиться за металлический поручень. От резкого рывка рука чуть не вывернулась из плечевого сустава. Второй рукой он бессильно скреб по цементу, стараясь при этом не думать о пропасти в двенадцать этажей глубиной.

Через открытую балконную дверь он слышал наверху голоса. Джейкоб говорил с негодованием. Лэнг скорее ощущал, нежели слышал шаги. Полиции потребуется немного времени, чтобы убедиться в том, что его нет в квартире Джейкоба, и перенести поиски куда-нибудь в другое место.

Например, наружу.

В конце концов Лэнг смог надежно уцепиться за перила. Он не делал резких движений, так как не был уверен, что хлипкая металлическая конструкция выдержит его сто девяносто фунтов. Но ему все же удалось нащупать левой рукой вторую стойку, и он начал медленно подтягиваться, прямо как на турнике.

Когда его макушка поднялась почти до уровня цементированного пола балкона, он услышал новый звук и повернул голову. На балконе Джейкоба, прямо на уровне его глаз, появилась пара мужских туфель с заметно стоптанными подметками и каблуками. Лэнг вновь выпрямил руки, его голова ушла под балкон. Что же до рук, то оставалось лишь надеяться, что полицейский не заметит их в сумерках. Пусть Рейлли беспомощно висел над пропастью в двенадцать этажей, но маловероятно было, что страж порядка станет заглядывать под соседний балкон, разве что подойдет к самому краю.

Поношенные туфли цвета жженого сахара повернулись, послышался голос:

— Тут его нет. Вы уверены, что это нужная квартира?

Ответа Лэнг не разобрал, но тон был утвердительный, это несомненно.

Он услышал, как задвинулась стеклянная дверь на балконе квартиры Джейкоба, и поглядел вверх, что было рискованно. Останься кто-нибудь на балконе, и белое пятно лица было бы трудно не заметить. Нет, никого. Рейлли снова подтянулся на одной руке, затем на другой, перевалился через перила и обрел под ногами твердую опору.

Окно изнутри закрывали плотно задернутые тяжелые занавески, и Лэнг не мог определить, горит ли внутри свет. Он приложил ухо к холодному стеклу. Никаких голосов, ни человеческих, ни электронных. Или жильцы относились к той незначительной части общества, которая не проявляет интереса к вечерним новостям по Би-би-си, или в квартире никого не было. Рейлли дернул за ручку. Заперто.

«Кому придет в голову запирать дверь балкона на двенадцатом этаже?» — спросил он себя, вынимая из бумажника кредитную карточку.

«Что значит — кому? Любому параноику», — ответил Лэнг сам себе, вставил карту в щель и отжал язычок замка.

Оставалось радоваться тому, что в Англии, в отличие от Америки, огнестрельное оружие держит дома не так уж много народу. Рейлли шагнул в полную темноту.

Ориентируясь по серебристой полоске света, пробивавшегося из-под двери, ведущей, как решил Лэнг, из квартиры в холл на этаже, он, вытянув перед собой руки, пробирался вперед. Низенький кофейный столик проскочил под рукой и так больно ударил Рейлли по голени, что ему пришлось прикусить губу, чтоб не выругаться.

Он уже подошел к двери в холл, когда полоску света под нею пересекла тень. Щелчок замка остановил его на месте. Так застывает олень, внезапно освещенный фарами автомобиля. Пытаясь сообразить, где же скрыться, Лэнг невольно вспомнил единственную такую встречу, случившуюся с ним. Это было на темной дороге в Шварцвальде, и пострадал тогда не неосторожный олень, а «Фольксваген».

Единственное, что смог придумать Лэнг, это шагнуть в сторону, туда, где открывшаяся дверь спрятала бы его. Затем вспыхнул свет, и он на мгновение ослеп. Когда же к нему вернулось зрение, Рейлли увидел женщину, державшую в руке пластмассовую сумку, похожую на плетеную корзину — с такими европейцы любят ходить за продуктами. Она повернлась, чтобы закрыть дверь, и посмотрела на него.

Никогда, если не считать комиксов, Лэнг не видел, чтобы у человека так широко раскрывались глаза. Потом хозяйка квартиры издала звук, больше похожий на писк, чем на крик, причем настолько сдавленный, что его полностью перекрыл хруст стекла — очевидно, банки, разбившейся в сумке, которую женщина уронила на пол.

Лэнг улыбнулся как можно обаятельнее и вышел в холл из-за двери, остававшейся открытой.

— Извините, ошибся квартирой. — Под ногой у него что-то хрустнуло, он чуть не поскользнулся. — Похоже, совсем свежее. Как-нибудь спрошу у вас адрес вашего зеленщика.

Судя по воплю, оглушившему Лэнга, когда он поспешно удалялся по холлу, голос к женщине вернулся быстро и полностью.

Рейлли решил не пользоваться лифтом. Неизвестно, сколько времени займет спуск, к тому же полиция вполне могла прийти на помощь несчастной перепуганной женщине без всякого промедления. Он понесся вниз по лестнице, в холле напустил на себя выражение мрачного достоинства, столь любимое англичанами, открыл дверь подъезда и вышел в по-лумрак раннего вечера.

Черт возьми, как полицейским удалось узнать, что он у Джейкоба? Лэнг спрашивал себя об этом, шагая к ближайшей станции метро. Он был твердо уверен, что по пути до Джейкоба за ним никто не следил. Но даже если и так, то где они сели ему на хвост? Если его опознали в Оксфорде, то почему не арестовали там? Неужели в полиции откуда-то знали, что Рейлли прибудет именно сюда, к Джейкобу?

Лэнга кинуло в дрожь вовсе не от вечерней прохлады, вернее, холода, а именно от этой мысли. Чтобы узнать, что его можно найти у Джейкоба, кто-то должен был просмотреть давным-давно закрытое служебное досье Рейлли, что при патологическом пристрастии управления к секретности было практически невероятно. Лондонская полиция не могла не знать об этом. Даже если предположить, что им как-то стало известно, какой была его прежняя профессия, они не стали бы пытаться вызнать такие подробности. Но Рейлли был почти уверен, что в газете, которую читал мужчина, сидевший на скамье в храме, он видел фотографию из тех самых бумаг, которые хранились в архиве. Как она могла попасть в газету? Ведь это означало, что положение даже хуже, чем казалось ему поначалу. Кто-то раскопал его досье, уже много лет как похороненное в бюрократическом склепе, и снабжал полицию информацией. Это «они». Эти субъекты хотели, чтобы его арестовали и заключили в тюрьму, где «они» смогут рас-правиться с ним, когда и как захотят.

Размышления Лэнга прервал громкий звук шин резко затормозившего автомобиля. Ничем не примечательный седан выехал на тротуар, преградив ему путь. Из машины выскочили двое мужчин с пистолетами в руках.

— Если я не ошибаюсь, мистер Рейлли, — сказал тот из них, что был повыше, предъявив кожаный бумажник, на одной стороне которого красовался значок, а на другой — фотография. — Скотленд-Ярд. Вы арестованы.

— Ого! — воскликнул Лэнг, поднимая руки. — Всю жизнь только и мечтал об этом. Как бы познакомиться с кем-нибудь из вас. Прямо кино.

В желтушном свете галогеновых уличных фонарей было видно, что рослый мужчина когда-то страдал от исключительно сильной угревой сыпи. Костюм сидел на нем так, словно был куплен без примерки и плохо подогнан. Нет, пиджак поспешно перешили, пытаясь скрыть слишком уж заметную наплечную кобуру. Такие портновские фокусы, на взгляд Лэнга, не очень-то соответствовали традициям, которые английские инспекторы всегда соблюдали. Да и оружие было не то — «беретта». Скотленд-Ярд, как и почти вся американская полиция, использовал девятимиллиметровые «глоки», которые были легче, скорострельнее и вмещали больше патронов, чем итальянский пистолет.

Второй мужчина, вышедший вслед за первым, был ниже и массивнее своего напарника. Прямо как Костелло и Эбботт из полицейского сериала. Обут он был в уже знакомые Лэнгу ботинки цвета жженого сахара. Убрав пистолет в кобуру, этот тип зашел Лэнгу за спину и взял его за руки. Рейлли приготовился услышать щелчок наручников. Вместо этого Костелло стиснул его запястья.

Эбботт тоже убрал оружие и вежливо произнес:

— Вы проедете с нами, мистер Рейлли. У нас есть к вам пара вопросов.

— Думаю, бесполезно говорить, что я этого не делал, — сказал Лэнг и слегка дернул рукой, чтобы проверить хватку того, кто его держал.

— Чего же это вы не делали? Того, что в Америке, или с тем беднягой с Бонд-стрит? — Эбботт сунул руку в карман пиджака.

Освещение было довольно слабым, но Лэнг вполне отчетливо увидел, что тот достал шприц, и осведомился:

— С каких это пор Скотленд-Ярд начал усыплять арестованных?

— Не обязательно же колотить дубинками или бить пистолетами по голове, как ваши копы поступают с чернокожими хулиганами. Так куда проще и гуманнее, — ответил Эбботт, внимательно глядя на шприц, из иглы которого брызнула струйка золотистой жидкости. — Будет совсем не больно.

Лэнг почувствовал, как по его шее и загривку побежали мурашки. Точно такое же ощущение он испытывал, когда незадачливый убийца забрался в его квартиру в Атланте. Как и в тот раз, навыки, полученные во время тренировок в управлении, вернулись, будто поэма, заученная наизусть и, казалось, напрочь забытая.

Лэнг внезапно всем телом рванулся вперед. Реакция Костелло была совершенно естественной: пытаясь удержать арестованного, он выставил ногу. В тот же миг Рейлли вновь перенес тяжесть на ступню, оставшуюся сзади, и пяткой врезал по подъему ноги Костелло, вложив в удар все свои сто девяносто фунтов.

Костелло заорал от боли почти одновременно с треском раздробленной кости. Его руки разжались, и Лэнг уже всерьез ринулся вперед. Костелло дернулся было следом, но рухнул на тротуар и громко застонал.

Эбботт выронил шприц и потянулся к кобуре. Лэнг обманным левым джебом заставил его задержать движение ровно настолько, насколько требовалось, чтобы уклониться. Пригнувшись, чтобы удар наверняка попал в цель, Лэнг вложил мощный хук справа под ребра противника.

Эбботт сложился, как перочинный ножик, и упал на колени. Он походил бы на молящегося, если бы не держался обеими руками за печень, которая, как надеялся Лэнг, была разорвана ударом. Потом этот субъект злобно взглянул на Рейлли, ткнулся лицом в тротуар и с громким воющим стоном перевалился на бок. При этом у него из-под рубашки что-то выпало. Лэнг нисколько не удивился, увидев мальтийский крест в круге.

Рейлли грубо толкнул его ногой, перевернул на спину, наклонился, вынул из кобуры «беретту» и шагнул к Костелло, который, ухватившись за фонарный столб, пытался подняться на ноги. Его Лэнг тоже разоружил, бросил оружие в кусты, очень удачно росшие поблизости, и сунул дуло пистолета Эбботта ему в рот.

— Кто ты такой, скотина?

Похоже, страшно стало одному только Лэнгу, когда он не увидел испуга на лице раненого человека. Смерть не пугала его точно так же, как и того, кто покушался на Рейлли в его собственном доме.

— Кто тебя послал? — Лэнг ощущал, как озадаченность перерастает в яростный гнев. — Отвечай. Видит Бог, будешь молчать, размажу твои мозги на этом столбе.

Ответом была гримаса, настолько близкая к ухмылке, насколько мог ее скорчить человек с дулом пистолета во рту.

Лэнга уже трясло от злости на «них». Эта мразь входила в ту самую организацию, которая сожгла заживо спящих Джеффа и Джанет, пыталась убить его самого и повесила на него еще два убийства, которых он не совершал. Если этот подонок так хочет умереть, то Лэнг с превеликой охотой ему поможет. Его палец лежал на спусковом крючке, а страстное желание причинить боль и смерть делалось все сильнее. Еще одна сотая миллиметра — и месть свершится.

Вдруг глаза человека, стоявшего на одной ноге, шевельнулись, его взгляд на долю секунды переместился с лица Лэнга куда-то за его плечо. Этого хватило. Рейлли упал на колено и резко обернулся. Эбботт, сжимавший в руке джамбию, наткнулся на Лэнга и перелетел через него; так человек, вставая со стула, падает, если какой-то шутник умудрится незаметно связать шнурки его ботинок. И падая, он по рукоятку всадил предназначенный для Лэнга кинжал в грудь своего напарника.

Низкорослый крепыш рухнул наземь. Из его груди гейзером ударила артериальная кровь, казавшаяся черной в свете уличного фонаря. Он издал звук, который мог бы сойти за вздох, если не знать, что произвел его воздух, вырвавшийся из дыры, пробитой в грудине крепким лезвием. Глаза безжизненно уставились в небо.

Случившееся, похоже, совершенно не взволновало Эбботта. Он вновь поднялся. Нож с чавканьем, от которого у Лэнга стиснуло спазмом желудок, вырвался из лежащего тела. Залитый кровью своего товарища, Эбботт повернулся к Рейлли и снова замахнулся кинжалом.

Не поднимаясь с колена, Лэнг обеими руками вскинул «беретту».

— Получай!

В это мгновение ему в голову пришли сразу три мысли. Во-первых, Эббот, нападавший на него, не боялся оружия. Во-вторых, Рейлли не знал, имелся ли патрон в патроннике. В-третьих, у него не было времени ни передернуть затвор «береттты», ни проверить, снят ли пистолет с предохранителя.

Лэнг нажал на спуск.

Джейкоб уставился на вызывающе красивую женщину, стоявшую в двери его квартиры.

— Какой еще Лэнг?

Герт протиснулась мимо него в квартиру.

— Мистер Аннулевиц, у меня нет времени на пререкания. Лэнгу грозит очень большая опасность. Мне необходимо знать, где он находится.

Джейкоб пожал плечами. Вдобавок к естественной подозрительности он инстинктивно уклонялся от вопросов, задаваемых с немецким акцентом, пусть даже самым незначительным.

— До чего же популярный человек. Сегодня вечером его уже искали у меня. Знаете, мне даже самому захотелось с ним познакомиться.

Герт шагнула к хозяину квартиры, отчего шестидюймовое преимущество в росте сделалось особенно наглядным.

— Вы работали в «МОССАДе», Лэнг — в ЦРУ. Тринадцать лет назад «Хамас» пытался взорвать израильское посольство. Вы должны были находиться поблизости от места взрыва. Рейлли уговорил начальство, и ему позволили предупредить вас. Вы часто подшучивали по этому поводу и спрашивали его, как он поступил бы, если бы ему ответили отказом.

— Так вы на самом деле знакомы с ним! — Глаза Джейкоба сами собой широко раскрылись. — Извините…

Герт одарила его мимолетной улыбкой.

— Извиняться будете потом. А сейчас я должна разыскать Лэнга. Он даже не представляет, в какие неприятности вляпался.

К Джейкобу частично вернулось самообладание, и он принялся возиться с трубкой.

— Сомневаюсь, чтобы Рейлли не знал, что вокруг него идет какая-то серьезная возня. Он ушел как раз перед приходом копов.

— Сомневаюсь, что это были именно копы. Разве что Лэнг был крайне неосмотрителен, а это на него не похоже. Управление передало полиции кое-какие данные о нем, очень куцые, но к его служебному досье обращался кто-то еще, не только копы. Оттуда они и узнали о вас, о вашей дружбе с ним. Необходимо сообщить ему, что этим людям известно его прошлое, все связи.

Джейкоб тяжело опустился в гамак из кожи и металла, вновь позабыв о трубке.

— Вот ведь чертовщина! Если они заполучили его служебное досье…

— Значит, в Лондоне ему некуда идти. Здесь нет таких мест, о которых они не знали бы, — закончила фразу Герт. — Я должна предупредить его.

Джейкоб посмотрел на нее снизу вверх.

— Я понятия не имею, куда он мог деться. Рейлли уходил очень поспешно. — Он указал мундштуком трубки на балкон. — Выбрал самый быстрый путь.

Герт быстро подошла к окну и отодвинула стеклянную дверь, как будто рассчитывала увидеть там Лэнга.

— О чем вы говорили перед приходом «полицейских»? — Для наглядности она изобразила пальцем в воздухе кавычки.

Джейкоб вновь вспомнил о трубке, поднес к ней зажженную спичку.

— Он только что вернулся из Оксфорда, встречался там с одним моим знакомым историком. Ему нужно было узнать кое-что о тамплиерах.

Герт повернулась от балкона, хмуро взглянула на хозяина и уточнила:

— О тамплиерах? Средневековых рыцарях?

— Да, о них. — Джейкоб, видимо, отчаялся раскурить трубку и положил ее на стол. — Он узнал…

Внизу раздались два щелчка, резко выделявшиеся из ровного городского шума. Джейкоб и Герт метнулись на балкон. Если звуки донеслись прямо снизу, то их источник был скрыт кустами, посаженными около дома, и тенями. Они повернулись и кинулись к выходу из квартиры, а потом к лифту.

Лэнг никогда прежде никого не убивал. В его памяти отложились все детали случившегося, даже самые мелкие, словно растянутые во времени, как это бывает в сновидениях. «Беретта» дернулась у него в руках, как будто пыталась вырваться, потом ствол вновь уставился на темное пятно на белой рубашке и снова подпрыгнул, прежде чем эхо первого выстрела успело вернуться от ближних домов. Медные гильзы, сверкнув в свете фонарей, как два метеора, улетели в темноту.

Нападавший охнул от неожиданности и боли. В кино пули отбросили бы его назад, но тут он их словно не заметил. Если бы не два красных цветка, распустившихся на рубашке, Лэнг подумал бы, что промахнулся. Ствол пистолета вернулся в нужное положение, и он совсем было собрался выстрелить в третий раз, но тут колени его противника подогнулись. Как в замедленном кинопоказе, он начал тихо клониться, а потом рухнул, подобно срубленному дереву. Его тело вытянулось в столь странном положении, что Лэнг невольно подумал, не сделались ли кости жидкими.

В любом крупном городе Америки звук выстрелов заставил бы окрестных жителей поглубже зарыться в свои сравнительно безопасные дома. Обитатели Лондона к стрельбе на улицах еще не привыкли.

Над головой Лэнга быстро зажигались огни, открывались окна, раздавались голоса любопытных, спрашивавших друг у друга, что случилось.

Рейлли поспешно обшарил карманы жертв, но нашел там лишь фальшивые полицейские удостоверения. Засовывая «беретту» за пояс, он в последний раз бросил взгляд на трупы. Лэнг ожидал, что почувствует радость или, по крайней мере, какое-то удовлетворение тем, что свершил хотя бы малую часть мести, но испытывал лишь тошноту. Он заставил себя вспомнить две могильные ямы, недавно вырытые на склоне холма в Атланте, но это не помогло.

Скольких бы он ни убил за тех, кто был ему дорог, подсчеты здесь ничего не дадут. Рейлли повернулся и быстро пошел в сторону, противоположную той, откуда приближался пульсирующий звук сирен.

Настроение у инспектора Фицвильяма было отнюдь не радужным. Казалось, кто-то нарочно устраивает так, чтобы во время вечерней передачи новостей Би-би-си вызовы отрывали его от телевизора и чтобы возвращался он к давным-давно остывшему обеду.

Попав на место преступления, инспектор прежде всего увидел толпу, казавшуюся черной оградой на фоне вспыхивавших мигалок полицейских машин. То, что он разглядел потом, пробившись сквозь все это скопище, заставило его забыть и о новостях, и об ужине. Ему на память сразу пришла сцена побоища, учиненного краснокожими, из какого-то американского вестерна — в детстве Дилан очень любил такие фильмы. Два трупа, один весь в крови, как только что зарезанная свинья, а второй — с аккуратными круглыми отверстиями в рубашке на груди.

Но ведь это Лондон, а не Нью-Йорк или Лос-Анджелес, где уличные банды устраивают войны, которые полиция не в силах предотвратить. Черт возьми, что за?.. Но двое убитых не походили на уличных преступников. На обоих были костюмы с галстуками.

Детектив, распоряжавшийся тут до приезда Фицвильяма, заметил начальство и подошел к нему, держа в руке блокнот и распространяя аромат карри. Его смуглое лицо блестело от пота. Дилан подумал, что, по всей вероятности, молодой человек не видел прежде столь ужасного убийства.

— Привет, Пател, — поздоровался Фицвильям. — Что ты обо всем этом думаешь?

— Прямо перестрелка на ферме Корраль[92], — ответил тот.

В темноте белки больших глаз Патела особенно контрастно выделялись на фоне коричневой кожи.

— У обоих бедняг оказались наплечные кобуры и фальшивые полицейские удостоверения. Я уже проверил — у нас таких людей нет. Один пистолет, «беретту», мы нашли вон там, в кустах. — Он ткнул пальцем. — Второй пропал, если и был.

Фицвильям молча кивнул, переваривая информацию. Носить пистолеты, тем более скрытно, в Великобритании разрешалось только полицейским, военным и очень немного-численным представителям служб безопасности. Наличие оружия и фальшивые удостоверения наводили на мысль об организованной преступности. Возможно, это была так называемая русская мафия, упорно стремившаяся подмять под себя Европу, или, что еще хуже, какая-то ветвь колумбийского наркокартеля.

Инспектор подошел поближе и всмотрелся в лица убитых. Даже при слабом освещении можно было с уверенностью сказать, что у обоих не было ни славянских черт, ни смуглоты и характерных очертаний лиц, присущих многим латиноамериканцам.

— Полагаю, никаких других документов при них не нашлось? — осведомился он.

Пател, стоявший рядом, покачал головой:

— Даже карточек национального медицинского страхования.

Фицвильям присел на корточки около трупа с пулевыми ранениями. Далеко не новый костюм, да и ботинки тоже. Русские предпочитали итальянскую одежду индивидуального пошива. Колумбийцы были очень пристрастны к качеству обуви. Можно было держать пари, что эти люди не из тех и не из этих. Обе кобуры пусты, значит, их убили не из засады. Они как-то пытались защищаться. Но как можно зарезать человека, у которого в руке пистолет?

Дилан выпрямился и окинул усталым взглядом место преступления. Что-то такое он уже слышал или читал о Южном береге, о Ламбетроуд. Фицвильям был уверен в том, что никогда прежде здесь не бывал, и все же…

Аннулевиц, бывший агент «МОССАДа» и друг Рейлли. Кажется, он как раз и живет на Южном берегу. Инспектор принялся копаться в карманах в тщетной надежде, что адрес Аннулевица окажется у него при себе.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, инспектор? — заботливо спросил Пател.

Фицвильям, отчаявшись, прекратил поиски, хотя был уверен, что давний друг Рейлли живет где-то здесь. Если американец имел какое-то отношение к случившемуся, это могло бы что-то объяснить, но Дилан не имел представления, что именно.

— Нет, спасибо, — решительно ответил он, осматривая толпу зевак, продолжавшую расти, и почти сразу же был вознагражден за свое внимание.

Женщина, блондинка, достаточно высокого роста, чтобы выделяться в любой толпе. Очень похожа на немку, подругу Рейлли, с фотографии. Он двинулся в ее сторону. Она тоже повернулась, по-видимому, собираясь уйти.

— Мисс! Прошу прощения, мисс.

Значок был прицеплен к карману его пиджака, но детектив вынул оттуда и кожаный бумажник со значком, чтобы сунуть ей под нос. Тогда она не сможет сказать, что не видела, с кем имеет дело.

— Мисс Фукс?

Она должна была услышать его, но не подала виду.

«Замечательное самообладание», — подумал он.

— Мисс, я знаю, кто вы такая. Я предпочел бы поговорить с вами здесь, а не везти вас в участок.

Эти слова все же заставили ее остановиться. Только когда женщина повернулась, Дилан понял, что она чуть ли не на голову выше его.

— Да?

— Я инспектор Фицвильям, столичная полиция, — представился он, как будто в нескольких дюймах от его лица не висел значок с четкой надписью. — Мы ищем вашего старого друга, американца Лэнгфорда Рейлли.

Полумрак нисколько не скрыл неприветливого выражения, с каким дама смотрела на него.

— Почему же вы решили, что я знаю, где он может быть? Если вам известно, кто я такая, то вы должны знать, что я не видела его лет десять, если не больше.

— Позвольте напомнить вам, мисс Фукс, что укрывательство преступника само по себе является преступлением.

Она медленно кивнула.

— Я запомню это на тот случай, если он обратится ко мне за укрытием. — И с этими словами она, широко шагая, удалилась в темноту, даже ее спина выражала негодование.

Фицвильям подошел к одному из полицейских в форме, сказал ему несколько слов и вернулся к трупам.

Через несколько секунд констебль вернулся, указал на один из высотных домов и доложил:

— Список жильцов возле лифта. Двенадцатый этаж.

Фицвильям поблагодарил его и вошел в дом.

Как только он позвонил, дверь приоткрылась. Инспектор увидел лысый скальп и очки, непонятно как державшиеся на носу.

— Мистер Аннулевиц? — Дилан поднес к щели руку со значком. — Столичная полиция. Вы позволите мне войти?

Дверь закрылась, громыхнула цепочка. Потом дверь открылась, и Фицвильям вошел в маленькую гостиную, где сидели на диване две женщины. Он предположил, что одна из них — миссис Аннулевиц. Второй оказалась мисс Фукс. Он вежливо кивнул ей и представился остальным.

Услышав вопрос Фицвильяма, Аннулевиц пожал плечами:

— Нет, инспектор, я не видел его. Что же он такого натворил, что Скотленд-Ярд решил искать его в моей квартире?

— Полицейское расследование, — ответил Фицвильям, решив ненадолго сделать вид, будто верит, что они не знают, о чем идет речь. — Мы хотели бы поговорить с ним.

Аннулевиц повернулся к красивой немке.

— Герт, ты слышала? Неужели наш старый приятель Лэнгфорд Рейлли приехал в Лондон?

Она покачала головой:

— Я узнала об этом только от этого джентльмена, когда он спросил меня, видела ли я его.

— Понятно, — сказал Фицвильям, на сей раз почти искренне. — Мисс Фукс, когда вы посещали Великобританию, не считая последнего приезда?

— Я уже и не помню точно. — Она снова покачала головой.

— Если верить иммиграционным документам, то лет десять назад. Вероятно, вас внезапно охватила ностальгия.

— Это было очень давно, — ответила она.

— Думаю, никто из вас не знает, что случилось на улице у вас под окнами, да?

— Мы услышали шум и спустились, — сказал Аннулевиц. — Я увидел, что произошел несчастный случай, и сразу вернулся. Но полиция приехала раньше, чем я успел позвонить.

Фицвильям сунул руку в карман пиджака и вынул пару визитных карточек.

— Не стану вам дольше надоедать, тем более что вы, как я понимаю, очень давно не виделись. Но прошу вас, позвоните мне, если узнаете что-то о мистере Рейлли.

Они кивнули, и он вышел из квартиры.

Дилан с горечью подумал, что просто удивительно, насколько же хорошо видно, что они старые друзья, эти Фукс и Аннулевиц. Всего удивительнее то, что, согласно информации, которую предоставило ему ЦРУ, они никогда прежде не встречались.

По ступенькам станции метро «Ламбет Северная» Лэнг спустился не слишком быстро, чтобы не привлекать ненужного внимания, и сел в первый же поезд. Пассажиров было немного, вероятно, потому, что рабочий день уже кончился, а район был из тех, что иногда называют спальными. Через несколько минут он подошел к многоцветной схеме метрополитена, имевшейся в каждом вагоне. Линия Бейкерлоо, коричневая полоса на схеме. Три или четыре остановки — и Рейлли окажется на Пикадилли-серкус, всего в нескольких кварталах от того места, где был убит Майк Дженсон из «Антиквариат, диковины и т. п.». Когда же это произошло? Неужели только вчера?

Лэнг полагал, что в его положении Пикадилли ничуть не хуже других мест, а то и получше. Толпы посетителей театров, ресторанов и тому подобных мест давали ему вполне приличное укрытие. К тому же Рейлли там могло и повезти. Пусть он и сомневался в этом, но надеялся найти старую знакомую, сведения о которой не должны были попасть в его служебную документацию.

Поезд замедлил ход и остановился. В вагон вошла пара подростков: юноша с фиолетовыми волосами и татуировкой, просвечивавшей сквозь редко связанный свитер и изображающей извивающегося дракона, и девушка с зелеными волосами, торчавшими на голове шипастым гребнем, словно чешуя на спине ископаемого динозавра. Ее пол можно было определить лишь по коричневым соскам маленьких грудей, просвечивавших сквозь футболку, застиранную до марлевого состояния. Из самых разных частей тела у обоих торчали серьги, кольца и какие-то булавки, продетые сквозь кожу.

А Лэнг еще изумлялся облику девушки из «Галереи Ансли»!

Для этой парочки его словно не существовало. Они уселись в дальнем конце вагона и не замечали никого, кроме друг дружки. Оставалось тайной, как эта парочка умудрялась заниматься тем, что желтая пресса скромно называет любовными объятиями, не сцепляясь своими бесчисленными украшениями.

Лица двух других пассажиров, женщин средних лет без обручальных колец на руках, приняли сложное выражение, в котором сочетались неодобрение, любопытство и зависть.

Лэнг наблюдал за действиями подростков, которые вот-вот могли перейти в то, что можно было бы назвать coitus terminus subterra interruptus — подземный половой акт, прерываемый конечной остановкой, — и обдумывал добытую информацию. Из перевода записок тамплиера следовало, что нужное ему место могло находиться во французской провинции Лангедок. Вряд ли то, что «Пегас» вел значительную часть своих дел в сельских районах Бургундии, было случайным совпадением.

«Пегас».

Могла ли современная корпорация с многомиллиардным оборотом выбрать для своего названия символ ордена, официально расформированного семьсот лет назад, или же в ее лице на свет вернулись настоящие тамплиеры? Важная деталь из описания организации тамплиеров, сделанного Пьетро, вполне годилась и для «Пегаса»: получение больших денежных сумм от папы римского. Мог ли двухтысячелетний секрет дать ответ на все вопросы, относившиеся и к времени, когда жил Пьетро, и к нынешней эпохе? Может ли ключ к этой тайне находиться в копии картины на непонятный религиозный сюжет, принадлежащей кисти какого-то никому не известного художника?

Вопросов было столько, что у него разболелась голова.

Влюбленные панки, держась за руки, вышли в Вестминстере. Обе старые девы смотрели им вслед с таким видом, будто чудом пережили смертоносную эпидемию.

Даже после знакомства с записками тамплиера, как мысленно назвал эти бумаги Лэнг, ему было известно очень мало. За время службы в управлении он усвоил старую мудрость: незнание всегда плохо. Классическим примером могло служить решение Кеннеди не оказывать воздушной поддержки десанту до тех пор, пока войска не высадятся на берег Залива свиней[93]. Можно держать пари, что среди ветеранов, пере-живших такое фиаско, не найдется ни одного, кто верил бы, что то, чего ты не знаешь, не может тебе повредить.

ИРПД — аббревиатура основного алгоритма, принятого в управлении: «Изучи все стороны проблемы. Реши, какой результат тебе нужен. Планируй, как с наибольшей вероятностью добиться его. Действуй, не откладывая».

Только так и не иначе. Тому, кто не должен что-то делать сам, кажется, что невозможного нет.

Лэнг обладал только частью необходимой информации. Он знал, что организация, корни которой, возможно, уходят в глубины истории, хочет, чтобы он погиб, как это случилось с Джеффом и Джанет. Желаемый результат: заставить негодяев горько пожалеть о том, что они вообще узнали имя Лэнга Рейлли, расплатиться с ними не просто сторицей, а в космическом масштабе.

К тому же Лэнг даже не приступил к работе над планом. Нужно вернуться назад, на этап изучения. Не поняв, что представляет собой «Пегас», он ни за что не сможет причинить ему хоть какой-то ущерб. Необходимо узнать, действительно ли «Пегас» каким-то боком связан с тамплиерами.

Есть над чем поломать голову.

Лэнг никогда не был особенно религиозен, вероятно, потому, что его, еще ребенка, каждое воскресенье заставляли вылезать из кровати и отсиживать целый час на самой неудобной скамье из всех, какие только имеются в храмах епископальной церкви. К тому же ему постоянно напоминали о том, что он уже большой, поэтому реветь не может. Пусть даже против воли, он провел в церкви много времени, выслушал немало проповедей и не помнил ни одной, в которой говорилось бы, что Иисус был женат и тем более что Он выжил после распятия, как утверждал некий Лобино, упомянутый доктором Вольффе в одном из комментариев.

Средневековый религиозный орден в XXI веке? Совершенно неправдоподобно.

Изучить.

Пока вопросов больше, чем ответов.

Например, откуда они узнали, что Рейлли может оказаться в квартире Джейкоба? Лэнг был почти на сто процентов уверен, что за ним не было «хвоста» ни пока он добирался до Тампля, ни пока ехал в Оксфорд и обратно. Но если не «хвост», то что же? Как там говорил по этому поводу Шерлок Холмс? Что-то вроде «если отбросить все возможные решения, останутся только невозможные»[94]. Узнать о его знакомстве с Джейкобом можно только через послужное досье управления, добраться до которого никак нельзя.

Следовательно, каков ответ?

Лэнг продолжал думать об этом и после того, как решил попытаться возобновить другое старое знакомство, которое не должно быть отмечено ни в одном из документов, касающихся его службы.

Поднимаясь по лестнице на улицу, Лэнг глянул на часы. Четверть десятого, начало пятого в Атланте. Когда он звонил в офис из Рима, Сара упомянула Чена, клиента, которому Рейлли звонил из телефона-автомата, расположенного в холле здания. В присутствии полицейских она, конечно, не могла прямо сказать о телефоне-автомате, но никаких других причин вспоминать клиента, дело которого Лэнг вел четыре, если не пять лет назад, у нее не было.

Из уличного автомата он заказал разговор за счет вызываемого абонента. Здесь это было куда легче, чем в тот раз, когда пришлось иметь дело с оператором, говорившим только по-итальянски. Лэнг предполагал, что телефон в его офисе прослушивается, и постарался сделать разговор максимально кратким.

— Сара, помните мистера Чена? — спросил он и повесил трубку.

Если его удастся засечь, значит, техника развивается куда быстрее, чем он думал. Система определения номера «Стар-69» не работает с международными звонками. Конечно, по компьютерной системе можно будет отыскать, откуда Рейлли звонил, но за это время он вполне успеет обогнуть земной шар и вернуться к этой же телефонной будке даже не на самом быстроходном морском лайнере.

Он перешел в другую будку и по карте «Visa», принадлежавшей герру Шнеллеру, сделал следующий звонок. К счастью, Герт пока что не заблокировала счет. Оставалось надеяться еще и на то, что телефонный номер, отложившийся в памяти Лэнга, верный и что сейчас ответит именно нужный телефон-автомат, а не тот, что стоит в магазинчике-гастрономе, находящемся в противоположном конце холла.

— Лэнг?

Даже если бы вместо Сары говорил настоящий ангел, Лэнг не почувствовал бы себя счастливее.

— Да, это я. У вас все хорошо?

— Теперь — прекрасно. Детектив так долго торчал в офисе! Я уже решила, что он пошлет за зубной щеткой и останется здесь ночевать. А вы как? Насколько я понимаю, теперь вас обвиняют в убийстве не только здесь, но и в Лондоне.

— Как говорил Марк Твен, эти сообщения несколько преувеличены. Послушайте, я не могу долго разговаривать. Свяжитесь со священником и попросите, чтобы он сегодня вечером был возле телефона. Мне необходимо с ним поговорить.

— Вы имеете в виду отца…

— Никаких имен! — почти выкрикнул Лэнг и тут же пожалел о своей резкости.

Он представил себе, как программа «Эшелона» записывает имена его нынешних друзей. Маловероятно, однако возможно.

— Мы говорим через спутник, это небезопасно.

Сара решила напоследок сказать что-нибудь ободряющее:

— Я предупрежу его. Лэнг… я знаю, что вы никого не убивали.

Рейлли, как наяву, увидел перед собою два трупа, распростертых на тротуаре. Один из них с двумя пулями, которые он сам всадил в него.

— Спасибо, Сара. Все скоро уладится.

Лэнг надеялся, что ему удалось вложить в эти слова больше уверенности, нежели он чувствовал на самом деле.

Глава 4

Прячась в толпе, заполнявшей вечернюю Пикадилли, Лэнг через каждые несколько шагов задерживался перед витринами, но ни разу не увидел в них отражения лица, которое попалось бы ему прежде. Он дважды обошел квартал, образованный Риджент и Джермин-стрит, и остановился перед конной статуей Вильгельма Оранского, наряженного, судя по всему, в одежды римского императора. Мысли Лэнга были заняты весьма серьезными проблемами, но все же он не удержался от улыбки. Король в юбке. До того как в конце 1990-х вокруг королевского семейства разразилось множество скандалов — леди Ди, Ферджи[95] и тому подобное, — англичане относились к своим монархам куда серьезнее.

Здесь Лэнг тоже не заметил ни одного лица, которое видел бы раньше.

Он посмотрел на часы и вдруг прибавил шагу, как человек, внезапно сообразивший, что жена ждет его к обеду или к началу театрального спектакля. На Джермин-стрит Рейлли остановился возле никак не обозначенной двери дома 47. Табличка с фамилиями была приделана слева от изрядно проржавевшей решетки домофона, рядом с которым столбиком располагались кнопки звонков. Чтобы прочесть хоть что-то, Лэнгу пришлось прищуриться. Ему повезло: она все еще была здесь.

Когда он нажал кнопку, ему ответил женский голос, дребезжащий из-за дешевого старого динамика, с явственным акцентом кокни:

— Кто там?

Лэнг наклонился к микрофону не только для того, чтобы его не слышали прохожие, но и рассчитывая, что так его слова прозвучат хоть сколько-нибудь внятно.

— Скажите Нелли, что пришел ее старый друг, тот, который смотрит, но не распускает руки.

Когда Лэнг познакомился с Нелли О ’Двайер, в прошлом Нелешкой Дворшик, она была «мадам» одного из самых шикарных заведений Лондона с девушками по вызову. Формально занятие проституцией считалось незаконным, но у властей Великобритании хватало ума не тратить впустую время и деньги на борьбу с тем, что ни одному правительству никогда не удалось полностью подавить. Жалоб на девочек Нелли не было, вот ее и не трогали, и она спокойно предоставляла свои «эскортные» услуги.

В свое время многие мужчины, которым удавалось благополучно удрать из восточноевропейского рая для рабочих, прежде всего желали женщину. Вторым пунктом шел виски. Со счастливым и расслабившимся человеком куда легче говорить, чем с напряженным и обиженным. Когда Лэнг впервые получил назначение в Лондон, ему, занимающему в системе самое низкое положение, поручили найти стабильный источник удовлетворения этих потребностей. В расходных ведомостях, проходивших контроль Конгресса, этот пункт значился под творчески выбранным названием «консультации».

Было крайне маловероятно, что этот эпизод из работы, которую Лэнг вел на благо страны, мог попасть в его служебное досье. Если и попал, то в нем не должно было упоминаться имя Нелли.

Она, привыкшая к постоянным злоупотреблениям властей марксистско-ленинских государств, ожидала, что Лэнг потребует для себя долю с ее доходов или, по крайней мере, оплату натурой. Но ведь не нужно быть гением, чтобы понять недостатки положения партнера — или клиента — содержателя борделя. Это особенно чревато неприятностями, когда представляешь нацию с общественной моралью Оззи и Гарриет[96].

Так что Лэнг лишь поблагодарил Нелли за великодушное предложение. Во всяком случае, она сама воспринимала его именно так, хотя возмещать ее щедроты предстояло бы девочкам.

«Я буду только смотреть, но без рук», — сказал он.

Шутить по поводу этой фразы стали на куда большем количестве языков, чем хотелось бы Лэнгу, поскольку полуодетые женщины повторяли ее на весьма неправильном, в большинстве случаев, английском каждый раз, когда он приходил, чтобы найти «невесту» очередному подопечному управления.

Во всяком случае, воспоминания о том времени все еще продолжали забавлять Нелли.

— Лэнг! Ты вернулся к своей Нелли! — завизжала она с восторгом, которого не могла скрыть даже дряхлая и примитивная радиоаппаратура.

Механизм замка загудел, язычок щелкнул, Лэнг толкнул дверь.

— Поднимайся сюда, скорее! — скомандовала Нелли.

Оставалось только надеяться, что мадам и ее девочки слишком заняты для того, чтобы смотреть новости по телевизору, или, по крайней мере, не видели там его. Поднимаясь по деревянной лестнице, он сжимал в ладони рукоять «беретты», торчавшей за поясом. Вдруг «Пегас» вышел на Джейкоба не через его документы, а каким-то другим путем, и там знают о Нелли? Лэнг оглянулся туда, где внизу лестницы остался единственный выход. Как только он войдет в апартаменты Нелли, даже и его не останется.

Если «они» ждут…

Когда Джейкоб и Герт вышли из подъезда, в ночи уже мигали синие огни. Не говоря ни слова, они протиснулись сквозь быстро растущую толпу. Четыре констебля в форме, повернувшись к людям, не подпускали любопытных туда, где двое мужчин, присев на корточки, склонились над двумя трупами, лежавшими на тротуаре. Третий слушал пожилую женщину и записывал ее слова в блокнот.

Герт навострила уши.

— Один убежал. Слишком темно… Поглядела в окно — и сразу позвонила в полицию.

Герт присмотрелась к телам, лежавшим на тротуаре. Ближний покойник не мог быть Лэнгом — слишком большой. Второй валялся ничком, и лица его не было видно. Выругавшись про себя по поводу нездорового любопытства публики, она шагнула в сторону.

— Смотри, куда… — рявкнул мужчина, оказавшийся у нее на пути, гневно обернулся, сразу оценил рост и суровое выражение лица Герт и посторонился, толкнув при этом еще нескольких зевак.

Она с изумлением почувствовала во рту вкус крови, сама не заметила, когда прокусила губу. Ей так и не удалось разглядеть убитых, а потом прицепился полицейский, и пришлось поскорее вернуться в квартиру Джейкоба, пока детектив не разглядел, насколько Герт удручена случившимся. Как же она злилась до тех пор, пока не вышла на улицу и не увидела трупы своими глазами. Будь ты проклят, Лэнг Рейлли! Бросил ее, даже не попрощавшись, когда ему позарез нужна помощь! Если он там лежит — поделом ему! Она на миг оторвала взгляд от земли. Нет, Герт вовсе так не думала. Что угодно, но пусть Лэнг не окажется одним из этих трупов.

— Не он, — шепнул Джейкоб, и Герт даже вздрогнула от неожиданности. Она и не заметила, что он шел за нею через толпу, словно на буксире. — Ни один, ни второй.

— Откуда вы знаете? — чуть слышно спросила Герт.

— Это та самая парочка, которая искала его у меня в квартире. Вы сразу усомнились в том, что они полицейские. Судя по всему, им все же удалось его отыскать.

Герт только сейчас сообразила, что давно уже задерживает дыхание.

— Gott sei dank[97], — пробормотала она, даже не обратив внимания на то, что перешла на немецкий.

Герт в равной степени радовалась тому, что бренные останки, лежавшие на лондонской улице, не принадлежали Лэнгфорду Рейлли, и была потрясена мыслью о том, что он, по всей видимости, убил одного из этих людей или даже обоих. В управлении Лэнга, естественно, обучали самозащите, даже умению убивать, но он ни в коей мере не относился к людям, которым нравится это делать. Рейлли был умником, а не убийцей.

— Мы должны найти его, — сказала она, отворачиваясь от трупов. — У вас есть какие-нибудь мысли?

Джейкоб похлопал себя по карманам. Конечно, он искал трубку, которую оставил в квартире.

— Боюсь, ничуть не больше, чем несколько минут назад.

Герт зажмурилась. Случайные свидетели решили, что эта сцена, словно взятая из американского фильма, ужасно напугала высокую красавицу. Дерьмо! Она оставила сигареты в сумочке у Джейкоба в квартире. Вот бы сейчас закурить…

Лестница вела к двери, за которой оказалось помещение, напоминавшее холл гостиницы туристского класса: разномастные кресла, сгрудившиеся перед дешевым телевизором, несколько журнальных столиков разной степени обшарпанности, на которых валялись потрепанные цветастые журналы. Эта комната предназначалась для отдыха девушек. Посетители здесь почти не бывали.

Если бы здесь стоял драгоценный антиквариат, внимание Лэнга все равно привлекла бы к себе не мебель, а молодые женщины, отдыхавшие в креслах, по большей части немного младше или старше двадцати, выставлявшие напоказ скудно прикрытую кожу едва ли не всех имеющихся в мире цветов и оттенков. Самой популярной одеждой были короткие пижамы или лифчик и трусики. Некоторые красовались в более экзотических одеждах: вышитых кимоно или платьях броской пестрой африканской расцветки. Штат, который собрала Нелли, являл собой отражение этнического разнообразия населения Лондона.

Девицы почти не обратили на Лэнга внимания, лишь некоторые из них окинули его скучающим взглядом. Ничто не может так подорвать мужское самолюбие, как тот случай, когда ни одна из множества полуодетых привлекательных женщин не хочет замечать тебя.

Из коридора напротив входа появилась Нелли и не без удивления взглянула на усы и пухлые щеки герра Шнеллера. Они рассматривали друг друга с тем несколько насторо-женным любопытством, с каким встречаются на улице собаки. Лэнг с изумлением отметил, что она осталась почти такой же, какой он запомнил ее. Ни единой серебряной нитки не появилось в иссиня-черных волосах, которые, казалось, отливали зеленью и янтарем, прямо как крыло вороны в солнечном свете. Лицо было гладким, без единой морщинки, которые с возрастом делаются все настойчивее. Подбородок оставался все таким же острым. Единственной уступкой прошедшему времени было платье до колен, сменившее памятные Лэнгу мини-юбки. Ноги были стройными, без намека на рисунок проступающих варикозных вен. Важнейшие части тела сопротивлялись силе земного тяготения так же успешно, как и старости.

Лэнг ласково обнял ее и чмокнул в щеку.

— Нелли, ты все так же молода и хороша.

Она показала зубы, гонорар за которые должен был позволить хотя бы одному ребенку ортодонта закончить университет.

— Тут заслуга не столько моя, сколько моего пластического хирурга. Невероятно дорогого, между прочим.

Мадам все еще сохранила акцент, выдававший ее балканское происхождение. Чуть подавшись назад, она вскинула голову и всмотрелась в него, словно перед нею была какая-то диковина в стеклянной банке.

— А ты… ты изменился.

— Не все могут так упорно сопротивляться старости, как это удается тебе.

Густые красивые волосы всегда были ее главным достоинством — по крайней мере из тех, которые Лэнг мог видеть. Она покачала головой, шелковистые пряди взволновались на плечах.

— Я не об этом, дорогой.

Лэнг дотронулся пальцем до усов и щеки и сказал:

— Ладно, признаюсь. Я не хочу, чтобы в Лондоне меня узнал кто-нибудь еще, кроме тебя.

— Я думала, ты сменил работу. — Уголки чувственного рта раздвинулись в улыбке.

Рейлли выпустил ее и, скосив глаза, быстренько посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, что рядом нет посторонних. Поздновато. Если бы «Пегас» ждал его здесь, то Лэнг был бы уже мертв. Слишком много внимания уделил он окружающей обстановке, чтобы заметить возможную опасность. М-да, смерть как следствие плотского желания…

Лэнг шагнул назад и закрыл дверь.

— Действительно сменил. Я опасаюсь полицейских.

— Говоришь, полицейских, дорогой. — Нелли вновь продемонстрировала великолепные зубы. — Ты пришел как раз туда, куда нужно.

— Именно это я и надеялся от тебя услышать.

Вторично окинув взглядом комнату, Лэнг не увидел ни одного знакомого лица. Работа здесь была тяжелой, и Нелли часто обновляла состав.

— Я хотел бы переночевать и, если можно, позвонить по телефону, — сказал Лэнг.

Она вскинула ухоженные брови, подхватила его под руку и переспросила:

— Говоришь, позвонить и переночевать? Неужели мои девочки настолько плохи, чтобы нужно было вызывать кого-то со стороны?

— Нет-нет. — Лэнг изобразил скромную улыбку. — Мне нужно поговорить с другом из Штатов. Между прочим, со священником.

— Со священником? — Нелли рассмеялась отрывистым, похожим на кашель смехом. — Уж мы-то знаем, кто они такие и что творят. Если так, то неудивительно, что тебя никогда не привлекали мои девочки.

Последнюю фразу она произнесла погромче, и некоторые женщины вскинули головы. Не будь Лэнг так сосредоточен на мыслях о «Пегасе», он, возможно, покраснел бы.

Нелли взяла его под руку и повела в коридор, из которого только что вышла. По обеим сторонам было множество дверей, как в гостинице, правда, без номеров. Перед одной они остановились, и Нелли запустила руку под блузку.

Лэнг собрался было выдать какую-нибудь сальную шутку, но хозяйка заведения извлекла ключ, открыла дверь и пояснила:

— Это комната Су Ли. Сейчас она уехала с клиентом на испанское побережье.

В комнате странновато пахло. Лэнг не мог понять, чем именно.

Нелли сморщила нос и сказала, не дожидаясь вопроса:

— Она что-то готовила здесь на плитке. Вьетнамские, китайские и тому подобные блюда. Ты скоро привыкнешь. Уверен, что тебе не нужна компания, дорогой?

Такая комната вполне могла бы находиться в университетском кампусе. У стены стоял туалетный столик с большим зеркалом. Из мебели здесь были только простой деревянный стул, металлический комод и односпальная кровать. Лэнг представлял себе жилище дорогой проститутки совсем не таким.

Нелли правильно поняла его оценивающий взгляд.

— Девочки не принимают гостей в своих комнатах. Если бы сюда шли посетители, копам волей-неволей пришлось бы обратить на нас внимание. Для этого они пользуются гостиничными номерами или имеют собственные квартиры. Здесь удобства. — Она указала на дверь рядом с туалетным столиком. — Одни на две комнаты, так что будь внимателен, если не хочешь сюрпризов. А вот и телефон.

— Спасибо.

Мадам взялась за ручку двери, но остановилась и спросила:

— Ты точно не хочешь ничего такого?

— Спасибо, нет. — Лэнг улыбнулся.

Она посмотрела на него так, будто увидела впервые.

— Могу поспорить, что ты проголодался, бегая от закона. Наши девочки часто заказывают еду на дом. Рыбу с жареным картофелем, китайские блюда и всякую всячину. Мне совсем не трудно взять что-нибудь для тебя.

При упоминании о еде он сразу вспомнил, что ничего не ел с тех пор… с тех пор как накануне вечером одолел выжигающую кишки индийскую стряпню Рейчел. Наверное, за прошедшие сутки его желудок оправился от удара, потому что внезапно ему очень захотелось есть, настолько, что он мог бы рискнуть одолеть еще одну порцию того же варева, если бы ему предложили. К счастью, никто этого сделать не мог.

— Уговорила, — сказал Рейлли, вынимая из кармана несколько банкнот. — Сделай мне сюрприз.

Оставшись наконец-то в одиночестве, Лэнг подошел к телефону, одному из тех претенциозных аппаратов из как будто слоновой кости и золота, которые имитируют, как принято считать, антиквариат. Подняв трубку, он с превеликим облегчением услышал самый современный громкий гудок. Рейлли набрал 00 — выход на международную связь, затем 1 — код Северной Америки, 404 — один из междугородных кодов Атланты, а потом справочную. Лэнг никогда прежде не прислушивался к бесцветному голосу автомата, говорившего с американским акцентом. Последовала серия астральных щелчков и шумов, а потом — знакомый голос. Каждый звук раздавался так четко, будто собеседник находился в этой же комнате, а не на противоположном берегу Атлантического океана.

— Лэнг?

— Да, Френсис, это я, ваш любимый еретик.

— Рад слышать вас. — Из-за океана отчетливо донеслось хихиканье. — В местной макулатуре печатают всякие неприятные и тревожные вещи.

Лэнгу повезло — телефонный шнур оказался длинным. Он растянулся на кровати. Говорить предстояло долго.

— Френсис, как говорится, fama volat, слухи разносятся быстро. Вы же знаете СМИ. На одной странице они обвиняют, а потом, где-то среди некрологов, печатают опровержение.

— Вероятно, да, — удрученно ответил священник. — Но я вижу только обвинения, а не опровержения.

— Чем больше крови, тем лучше, — сказал Лэнг. — Нужно же им повышать рейтинг шестичасовых новостей и завлекать новых рекламодателей.

— Как бы там ни было, не думаю, что вы поручили вашей секретарше передать мне, чтобы я ждал вашего звонка, если хотели сказать лишь то, что не делали этого.

Лэнг глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

— Вы, как всегда, правы.

— Вы поняли, что вступили на дорогу в ад, и хотите исповедоваться мне?

— Чтобы рассказать обо всех моих грехах, жизни не хватит. — Мысли Лэнга уже начали путаться от усталости, но все же он не удержался от усмешки.

— В таком случае вам придется призвать на помощь мое пастырское умение и блестящий интеллект.

— Скажите, а разве вы не приносите обета смирения или чего-то еще в этом роде? Ладно, это потом. Сначала вам придется выслушать то, что я должен вам рассказать. Будьте внимательны, я потом проверю.

Рассказ Лэнга занял чуть ли не двадцать минут. За это время Френсис лишь два-три раза перебил его вопросами. Еще пришлось сделать паузу, чтобы поблагодарить женщину, которая принесла ему коробку исходящего паром риса, палочки для еды и еще одну упаковку, о содержимом которой он даже не решался догадываться.

Лэнг одновременно закончил и рассказ, и еду.

— Тамплиеры? — скептически переспросил Френсис. — Больше миллиарда долларов в год из Ватикана?

Лэнг облизывал пальцы, но не потому, что ему так понравилась еда. Жир очень раздражал его.

— Сомневаюсь, чтобы вам было что-то известно об этом.

— О деньгах из Ватикана? Нет, никто не станет посвящать в такие вещи простого приходского священника. А вот о тамплиерах и этой области Франции…

— Лангедок.

— Лангедоке и замке Бланшфор, о котором упоминал монах Пьетро, мне доводилось слышать. Кое-кто считает, что в тех местах спрятан святой Грааль.

— Святой Грааль? — Лэнг сразу забыл о пальцах, испачканных жиром. — Это же кубок, из которого Иисус пил на Тайной вечере, да?

— Так о нем говорили Рихард Вагнер и Стивен Спилберг. Помните оперу и фильм об Индиане Джонсе? Еще об этом кубке упоминается в легенде о короле Артуре. Но Грааль вполне мог быть и чем-то другим. Самые ранние легенды описывают его как камень с мистическими свойствами, а некоторые ученые думают, что речь идет о ковчеге Завета, исчезнувшем из Иерусалима за тысячу лет до Рождества Христова. Гитлер считал, что это копье Лонгина, то самое, которое проткнуло бок Спасителя. Почему бы ему не оказаться тем самым коробом, упоминание о котором ваш друг Пьетро отыскал в документе гностиков?

— Но вы же не считаете, будто что-то подобное может существовать в действительности? — спросил Лэнг.

Френсиса это замечание только распалило. В споре он всегда сохранял самые веские аргументы напоследок.

— Я не знаю, какова позиция Церкви на этот счет, но думаю, что к данному вопросу не возвращались уже несколько сот лет. Лично я считаю: почему бы и нет? Мне точно известно, что в тех самых местах, о которых мы говорим, в городке под названием Ренн-ле-Шато был такой же, как я, приходской священник. Если не ошибаюсь, его звали Соньер, и жил он где-то в середине или ближе к концу девятнадцатого века.

— Да вы же помните все не хуже, чем катехизис! Я хочу сказать: удивительно, что это сохранилось у вас в памяти, несмотря на то что вам все время приходится забивать ее всякой абракадаброй.

— Сделаю вид, будто не слышал ваших последних слов. Но чтобы успокоить тревогу, терзающую вашу языческую душу, так и быть, скажу. Я побывал в этом самом месте несколько лет назад, когда ездил во Францию на международный церковный собор. Дожидаясь дешевого билета на самолет, я немного поездил по стране. Так вот, туристическая индустрия вовсю эксплуатирует Соньера. Если вы в состоянии немного потерпеть, я расскажу почему.

— Я весь внимание.

— Этот самый Соньер был бедным священником нищего прихода. Он собственноручно занимался у себя в храме всяким мелким ремонтом, потому что нанять рабочих было не на что. Как бы там ни было, однажды от алтаря отвалился кусок. Внутри оказалась пачка листов древнего пергамента. Отец Соньер очень разволновался. Он кое-кому показывал находку, но не позволял ее читать. Впрочем, вряд ли местным жителям это оказалось бы по силам. Написано было, вероятно, на латыни, древнееврейском или еще каком-то непонятном языке. Возможно, это был тот самый гностический документ, о котором упоминал тамплиер. Почти сразу же у его небольшого прихода появились деньги на ремонт церкви, а потом и на строительство дома для приезжих размером с хорошую гостиницу. В общем, вряд ли такая сумма нашлась бы тогда во всем Лангедоке. Туда один за другим потянулись кардиналы. Не забывайте, речь идет об экклезиологическом[98] захолустье, месте, о котором все эти кардиналы годом раньше и понятия не имели. Соньер тоже зажил совсем по-другому. Новые облачения, домоправительница, винный погреб. Он жил уже не как приходской священник, а как князь Церкви.

— И мог развлекаться с мальчиками, когда ему надоедали женщины? — ввернул Лэнг.

Устоять было просто невозможно. Френсис всегда так забавно возмущался, когда разговор касался грехов деятелей Церкви.

— Еще одна скабрезная шутка — и я повешу трубку и займусь своими четками. Как бы там ни было, Соньер никогда и никому не рассказывал об источнике своего внезапного обогащения. Умер он при таинственных обстоятельствах, как, впрочем, и его домоправительница.

— Погодите, — перебил его Лэнг. — Давайте я отгадаю. Он погиб при несчастном случае, связанном с огнем.

Судя по всему, его слова озадачили Френсиса.

— Нет, утонул. Лодка, в которой он плыл, перевернулась. Никто не знал, почему его занесло на середину реки. А что?

— Пьетро упоминал о четырех стихиях Античности: огне, ветре, воде и земле. Так что было дальше?

— Местные жители предполагали, что на пергаментах была карта, указывавшая, где спрятаны сокровища, но найти ничего так и не удалось. После его смерти никто больше не видел ни денег, ни церковных иерархов.

Лэнг потянулся, борясь со сном, и заметил:

— Получается, что парню повезло. Он нашел зарытый клад, или же в алтаре кроме пергаментов оказалась куча выигрышных лотерейных билетов. Но какое отношение эта история имеет к тамплиерам?

— Как же мало у вас веры! — Френсис за океаном хрипло рассмеялся. — Мой рассказ еще не закончен. В шестидесятых, то есть девятьсот шестидесятых годах, кто-то издал книгу, в которой предположил, что Соньер нашел сокровища, принадлежащие тамплиерам. Они ведь обосновались как раз в той части Лангедока, и замок, который описывает Пьетро, — одно из их владений. Соньер, по всей вероятности, отыскал часть огромных богатств, которые эти давно умершие белые парни припрятали, когда им пришлось поспешно бежать оттуда.

— Богатства? Сокровища? — переспросил Лэнг. — Прежде, до того как мне довелось прочитать работу этого бедняги из Оксфорда, я всегда думал, что тамплиеры — монашеский орден. Его члены придерживались обетов насчет бедности, целомудрия и прочих неприятных ограничений.

— Так и было — по крайней мере сначала. Они отправились в Святую землю, чтобы защищать паломников от мусульман, участвовали в Крестовых походах и много еще чем занимались. Орден был основан, если не ошибаюсь, в начале двенадцатого века. Как и все остальные монахи, тамплиеры давали обет бедности. Но за следующие двести лет все изменилось. Орден нажил большие богатства, вернее, многие его члены. Но никто в действительности не знает, откуда и каким образом они взялись. Европейские короли не могли не заметить, что у воинствующих монахов имелись замки, земли и даже собственные корабли. К тому времени, когда пал последний христианский оплот в Палестине и тамплиеры вернулись в Европу, они представляли собой нечто вроде самостоятельной нации. Многие правители, в частности Филипп Французский и папа римский, завидовали их богатствам и побаивались их. В тысяча триста седьмом году Филипп приказал своим чиновникам захватить замки тамплиеров, находившиеся во Франции, а рыцарей арестовать. Папа Климент V отлично понимал, с какой стороны у бутерброда масло. Филипп был самым могущественным из европейских монархов, и Климент постарался успеть перейти на нужную сторону. Потому он и выпустил особую буллу, в которой обвинял тамплиеров во множестве выдуманных преступлений. Нетрудно догадаться, что большинство прочих королей и императоров последовали этому примеру и наложили лапу на владения ордена. Множество братьев посадили в тюрьмы и жестоко пытали, пока те не признались во всем, что им приписывали, начиная от содомии и кончая богоотступничеством. В итоге арестованных сожгли на кострах, по крайней мере во Франции. Эдуард Английский и Генрих, император Священной Римской империи, насколько известно, не подвергали тамплиеров пыткам, но и владения ордена в этих странах были не столь богаты, как во Франции. Однако очень многие братья успели скрыться незадолго до того, как Филипп начал борьбу против ордена. По-видимому, их заблаговременно предупредили. Ни флот тамплиеров, ни большую часть несметных сокровищ, которыми они владели, так и не удалось найти.

Лэнг на мгновение задумался.

— Кто-то предполагает, что они оставили свои сокровища в Лангедоке?

— Над этой загадкой ломают головы многие люди по всему миру. Некоторые считают, что беглые тамплиеры перевезли богатства в Шотландию. Короля Роберта Брюса к тому времени отлучили от Церкви, и он был не в лучших отношениях с Климентом. Другие — что они вместе с сокровищами отправились на какой-нибудь остров близ нынешней Новой Шотландии. Кое-кто не верит, что эти сокровища вообще су-ществовали, и считает, что все богатство тамплиеров составляли их замки и земли.

— Ну а вы как думаете?

Френсис вздохнул в трубку и ответил:

— У меня на этот счет нет никакого мнения. Для меня тамплиеры — это интересный исторический факт, но не более того. Что касается их сокровищ… Думаю, вы могли бы лучше вложить деньги и интереснее провести время, если бы купили карту пролива Лонг-Айленд с местами предполагаемого расположения клада капитана Кидда.

— Капитан Кидд хотя бы давно уже не убивает людей.

— Да и тамплиеры не убивают, потому что они тоже давно умерли, хотя масоны и розенкрейцеры уверяют, что имеют какое-то отношение к этому ордену. У тех и у других есть тайны, которые члены организаций могут хранить ценой чужих и своих жизней.

Лэнг насмешливо фыркнул:

— Совершенно не похоже, чтобы я имел дело с теми парнями, которые демонстративно ходят в канотье, или с психами, сбежавшими из лечебницы. Мне почему-то никогда не доводилось слышать о том, чтобы в каком угодно масонском храме кому-нибудь перерезали горло. Нет, в этом «Пегасе» народ посерьезнее. У них есть что-то такое, ради чего они готовы убивать, лишь бы кто-то еще не подобрался к их добру. Готов поспорить, что это как-то связано с деньгами из Ватикана. Дело может каким-то боком касаться того места, где этот французский священник… Как вы его назвали?

— Соньер.

— Где Соньеру достался лотерейный билет.

— Возможно, — согласился Френсис. — Но при чем здесь тогда картина, пастухи? Ведь Аркадия находится в Греции, а не во Франции. — Он немного помолчал и добавил: — Впрочем, Аркадия — это еще и поэтический образ, символ места, исполненного пасторальной красоты и мира. Смысл картины может быть не географическим, а метафорическим.

По опыту работы в разведке Лэнг знал, что все кусочки головоломки удается сложить лишь героям литературных произведений. Почти всегда обнаруживается информация, не имеющая отношения к делу, связанная с другим или вообще бесполезная. Но здесь? Как ни крути, Пуссен пробил серьезную брешь в ограде, которую «Пегас» воздвиг вокруг своей тайны.

— Все возможно, — согласился он. — Но и писания тамплиера Пьетро, и то, что вы сейчас говорите… все указывает на Лангедок. Не могу сообразить, при чем тут картина, но какая-то связь обязательно должна быть. Сами подумайте, зачем «Пегасу» убивать направо и налево, если не ради того, чтобы не дать никому разобраться, какая чертовщина там скрыта.

— Да, но какая? — Френсис хмыкнул.

— Я подумал, что, возможно, тут есть что-то общее с ересью гностиков, с их рассуждениями насчет того, что Иосиф Аримафейский — брат Иисуса, а Мария Магдалина — Его жена…

— Тут возникают сразу два вопроса, — ответил Френсис. — Во-первых, в Евангелиях, по крайней мере в тех, которые Церковь признает каноническими, ни слова не говорится о братьях и сестрах Иисуса. Но в библейские времена у евреев, как правило, были большие семьи, так что очень маловероятно, что Он не имел родных братьев. Насчет того, была ли у Него жена, многие тоже постоянно рассуждали. Еврейский закон требовал, чтобы молодые мужчины, особенно раввины — а ведь Иисус, вероятно, был таковым, — непременно имели жен. Некоторые ученые предполагали, что свадьба в Кане, та самая, на которой Он превратил воду в вино, была Его собственной. Что касается возможных родственников и жены, то с ними возникает одна очень неприятная проблема, которую Церковь все время всячески обходила: вопросы о прямых и косвенных потомках. Профессор Вольффе, переводивший записки тамплиера, совершенно правильно говорит о династии Меровингов, правившей территорией современной Франции века через два после гибели Римской империи. Они утверждали, что являются потомками Христа. Представляете, какую головную боль это должно было вызывать у тогдашних пап римских? Гностиками называли сторонников еретического направления, считавшего, что Бог создал Христа смертным. Мол, после Его гибели на кресте в Небеса вознесся только дух, а не тело. Это вопреки древнееврейскому пророчеству о мессии. Ни физического воскресения из мертвых, ни мессии. Особым постановлением Никейского собора учение гностиков было объявлено ересью. Вместе с ним запретили и целый ряд Евангелий, на которые опирались сектанты.

Лэнг кивал словам священника, доносившимся через океан, и пытался перебороть наваливавшийся сон, который мешал ему понимать услышанное. Все же рот его сам собой раскрылся в монументальном зевке, а потом Рейлли сказал:

— История христианской церкви — это, конечно, интересно. Вот только я не вижу тут возможной связи с тем, что изображено на картине. Если в ней вообще есть какой-то смысл. «Пегас», кажется, считает, что есть. Но это неважно. Я намерен разгадать загадку картины, хотя бы узнать, что именно «Пегас» старается защитить. Иначе я никак не смогу с ними поквитаться.

— Лэнг, месть может очень неприятно отозваться вам. В любом смысле. — В трубке раздался явно неодобрительный вздох. — Все-таки жаль, что вы сами взялись за это дело, а не передали его полиции.

— Френсис, вы бредите! — повысил голос Лэнг. — У парижской полиции нет ни единой зацепки. Мне нужен результат, а не очередной висяк, не еще одно начатое и нераскрытое дело об убийстве. Вы, кажется, забыли, что этот самый «Пегас» уже пытался убить меня в Атланте. Уверяю вас, в ту ночь «они» зашли ко мне вовсе не для дружеской беседы. Давайте не будем забывать, что эти парни сумели повесить на меня обвинения в паре убийств. Я бы сказал, что «Пегас» передо мною в изрядном долгу.

— Поймите, вы должны сдаться властям, пока вам не пришлось на самом деле прикончить кого-нибудь, да и они не убили еще кого-то. Уповайте на Бога.

— Падре, я слышал, что Он помогает только тем, кто и сам что-то делает.

— Вы согласитесь принять совет не от священника, а просто от друга?

— Слушаю вас, как говорится, в оба уха.

— Illigitimi non carborundum[99].

— Френсис, я ожидал от вас чего-нибудь получше, чем вульгарная латынь. С какой стати я должен как-то по-особому относиться к незаконнорожденным?

— В таком случае переведу. «Оглядывайтесь на собственную задницу».

Несмотря на то что проблемы, стоявшие перед Лэнгом, были далеко не шуточными, на лице у него играла широкая улыбка, когда он вешал трубку. Борьбу со сном Рейлли, ко-нечно же, проигрывал, но все же нашел в себе силы, чтобы вынуть из бумажника копию фотографии. Фигуры и латинская надпись на изрядно помявшемся листке оставались все такими же загадочными.

Он снова зевнул и спросил себя, когда же ему удастся снова улечься спать на собственной кровати. Мысль о доме вызвала еще одну, на первый взгляд праздную. Ему захотелось посидеть на собственном балконе за утренним кофе, разглядывая город и читая газету.

Газету…

Лэнг любил решать головоломки, публикуемые в периодических изданиях, искать среди бессмысленного набора букв зашифрованные слова. Если удавалось правильно расставить буквы, появлялись знакомые фразы. Вдруг латинская надпись представляла собой такую же загадку, анаграмму, в которой слово, казавшееся лишним, содержало буквы, входившие в искомый текст?

ETINARCADIAEGOSUM.

ЕТ IN ARCADIA EGO SUM.

Невзирая на протесты измученных тела и мозга, он встал с кровати, порылся в комоде и вскоре нашел чек из «Хэрродс», затем отыскал на туалетном столике огрызок карандаша для бровей и принялся составлять на обороте чека различные комбинации букв. Начинал Рейлли каждый раз с буквы «А», которой касался палец пастуха.

Через двадцать минут Лэнг уставился на одну из надписей. Сон как рукой сняло. Правильно ли он понял составленный текст? Рейлли знал латынь достаточно хорошо для того, чтобы изрекать подходящие к случаю афоризмы, но сейчас должен был убедиться в том, что не ошибается.

Он резко распахнул дверь, заставив испуганно отшатнуться молодую женщину, которая направлялась в зал, прижимая к себе огненно-красного плюшевого мишку.

— Где можно найти Нелли? — спросил Лэнг таким тоном, будто от ответа зависела судьба мира.

Девушка уже пришла в себя. Ведь для ее профессии требовались крепкие нервы и быстрая реакция.

— Ее офис в конце коридора, — сказала она с не знакомым Лэнгу акцентом и ткнула в ту сторону пальцем.

Свет компьютерного экрана, находившегося в нескольких дюймах от лица Нелли, придавал ему нездоровый голубоватый оттенок. Даже ее древнейшая профессия взяла себе на службу новейшие достижения техники.

Она резко, так, что даже вертящееся кресло скрипнуло, повернулась и спросила:

— Неужели передумал? Черт возьми! У тебя такой вид, будто ты встретил привидение.

Лэнг подумал, что кабинет переоборудовали из туалета. Два человека там попросту не могли поместиться, и ему пришлось стоять в дверях.

— Можно сказать и так. У меня к тебе очень странная просьба.

Она кривовато улыбнулась и понимающе кивнула.

— Куда же в моем бизнесе без странных просьб? Что желаешь — кожу, цепи?

— Нет, у меня желание еще причудливее. Ты не знаешь, где можно было бы сейчас, ночью, достать латинско-английский словарь?

Нелли изумилась, возможно, впервые за всю свою карьеру.

— Латинский словарь? Ты, наверное, думаешь, что я управляю университетом, да? — Впрочем, задумалась она лишь на мгновение. — Рядом с университетом есть книжный магазин, но сомневаюсь, чтобы он сейчас работал.

Ждать Лэнг просто не мог. Возбуждение не позволяло. Если он прав… Перспективы, открывавшиеся в этом случае, заставили его забыть об осторожности.

— Я посмотрю. Оставь мою комнату открытой, хорошо?

— Не надо так волноваться, милый. — Нелли взяла его за руку. — Одна моя девочка сейчас у клиента в Блумсбери. Она скоро должна позвонить, и я попрошу ее заехать на Мьюзеум-стрит. Сам подумай, зачем тебе так рисковать? Вдруг встретишься с… с кем не следует?

На Мьюзеум-стрит располагалось множество кафе и маленьких букинистических магазинчиков, распорядок работы которых был столь же причудливым, как и набор предлагаемых книг.

— Спасибо.

Через час Лэнг отложил книжку в истрепанной мягкой обложке.

Результат работы с латинско-английским словарем потряс его. Оказалось, что он был прав. Картина уже не представляла собой загадки, хотя для того, чтобы поверить в то, что там было зашифровано, требовалось совершить прыжок в глубины веры, достойный, пожалуй, олимпийского золота. Но не приходилось сомневаться — «Пегас» верил. Потому и убивал.

Пусть это казалось невероятным, но и Пьетро в своем повествовании, и загадочная надпись говорили одно и то же. Теперь Лэнгу оставалось совсем немного: скрываясь от полицейских и еще одной группы крайне несимпатичных людей, отыскать на пространстве в несколько тысяч квадратных миль определенное место и проверить истинность рассказа монаха, умершего семьсот лет назад.

Ему необходимо было попасть во Францию.

Дни понеслись на соколиных крылах. Елико возможно урывал я времени от помощи келарю, при коем состоял как бы сенешалем, от подсчетов на абаке[100] и от записи в книги всего того, что производили принадлежавшие тамплиерам сервы[101]. Я уклонялся от своих трудов, дабы в библиотеке узнавать все больше и больше о гностиках и их презренном вероотступничестве, описанном в документах столь отвратительных, что один из них, и это еще самое меньшее, не хранился в библиотеке, а спрятан был в тайнике — полой колонне. О существовании его ведали лишь несколько братьев. Как сокрушался я, что относился к их числу! Меня не столь изумляла непочтительность, выказываемая к Святым Евангелиям, сколь занимало, что же хранилось в коробе, упомянутом в тех древних кодексах. Еще крайне любопытно было мне, по какой же причине папский престол шлет великую дань в уединенную обитель, существовавшую лишь ради того, чтобы охранять Серр и Ренн, две ничтожные деревни, коим, как я полагал, не угрожала ровно никакая опасность.

Вот так получилось, что писания гностиков ввели меня в искушение, как змей соблазнил Еву, и побудили пуститься на поиски знаний, коим лучше было бы оставаться сокрытыми во мраке.

Один грех неизбежно порождает другой, и начал я покидать обитель. Странствия уводили меня и за пределы владений тамплиеров, и по реке Сол, и в холмы и горы, особенно же часто бывал я у белой горы, называемой Карду. Я выбрал этот путь, ибо он особенно походил на тот, что был упомянут в еретических писаниях как дорога древних римлян, по коей Иосиф Аримафейский и Мария Магдалина явились в эти земли[102]. В оправдание таковых проступков я бесстыдно лгал моим братьям и Богу, ложно свидетельствуя, что осматривал границы и межи владений обители. Но грех мой был куда больше, ибо на самом деле искал я запретные знания.

У обитавших поблизости вилланов[103] не мог я ничего узнать, ибо говорили они на непонятном мне диалекте. Вряд ли сии существа смогли бы дать ответы на вопросы, которые занимали мой ум, даже ежели бы знали франкский язык или латынь. Столь густо были они облеплены грязью, в коей жили, столь сильно смердели потом и собственными испражнениями, что не мог я постичь, что и они тоже были Божьими чадами. Еще труднее было мне помнить, что я сам по рождению являлся их подобием. Чистые одежды, мясо каждый день и удобное ложе для ночлега породили во мне грех гордыни, присосавшийся к душе моей так же крепко, как минога к телу обреченной рыбы.

Однажды в октябре возвращался я из одного из таких странствий. Земля все еще была покрыта пылью, поелику зимние дожди пока не начались. Сады словно пылали огнем созревающих плодов и осенней листвы, виноград был уже убран, и подрезанные лозы торчали как кривые прутья. Холодный ветер дул с запада, принося с собою дыхание нового снега, который видел я на горах, именуемых Пиренеями, где кончается Лангедок и начинается иберийская страна Каталония. Тогда пытался я отыскать ответ на вопрос, почему рыцари не освободили от язычников земли, лежащие по другую сторону этих гор[104].

На склоне горы, именуемой Карду, остановился я ненадолго, дабы возблагодарить Бога за столь прекрасное зрелище и помыслить о величии Его, создавшего этот мир за шесть дней. Едва успел я возгласить «аминь», как большой и жирный заяц, без сомнения, отъевшийся за лето благодаря бесплатным трапезам в садах братьев, проскочил прямо у меня под ногами. Отбежав недалеко вверх, он остановился и уставился на меня наглыми глазами.

При виде животного все мысли о Нем, создавшем нас обоих, сразу выскочили у меня из головы. Зато пришло на ум, что за летние месяцы ни разу не отведал сочной зайчатины. Потому поднял я свой посох и осторожно двинулся вперед.

Второй шаг мой пришелся отнюдь не на то, что почитал я за твердую землю под кустом с какими-то ягодами. Нога моя встретила пустоту, и я упал лицом вперед. Когда же встал и наклонился, чтобы поднять упавший посох, то заметил, что кусты скрывали собою отверстие в земле, и было оно куда больше, нежели то, в которое я неосмотрительно наступил.

Передо мною оказалась не звериная нора, а пещера или шахта в камне, белом как снег, лежавший на дальних горах. Сие отверстие было скрыто так искусно, что я проследовал бы мимо и не заметил бы его, ежели бы не упал прямо перед ним. Не сходя с места, на котором стоял, видел я следы работы каменотесов. Следовательно, эта дыра не была естественной трещиной или провалом в горе, но оказалась создана человеческими руками.

Отвернись я тогда и попытайся размыслить, дабы найти объяснение моей находке, открылась бы передо мною мирная благая участь. Но будто сам сатана распалял то любопытство, которое влекло меня дальше.

В свете, пробивавшемся снаружи, видел я, что находился в комнате, возможно, сделанной из пещеры, бывшей тут прежде.

Темнота не позволила мне точно определить ее размеры, но я не только мог стоять во весь рост, но и, подняв руки, не касался потолка, а раскинув их в стороны, не доставал до стен.

В полумраке все же распознал я посреди неровного пола каменный блок, размером примерно с переплетенную рукопись[105]. На этом камне была какая-то резьба. Несколько букв, которые я смог кое-как разглядеть, показались мне похожими на еврейские, возможно, арамейские и латинские. Впрочем, изучая их, я больше полагался на свои пальцы, чем на зрение, потому что свет был очень уж скуден.

Мог ли это быть тот самый короб, о коем говорилось в еретических писаниях гностиков? Камень на ощупь был тем самым, которого так много в Лангедоке. Посему я решил, что вырезан он, скорее всего, там, где я его нашел[106]. Да и трудно мне было по-верить, что этакую тяжесть привезли сюда из Святой земли. Не разобрав надписи, не мог я узнать, чем заполнено сие вместилище, но влекла меня к этому знанию жажда не менее чувственная, нежели та, что порой гонит мужчину искать шлюху.

Нужно было немедля заняться тайной своей находки, но у меня не имелось света. Однако до обители было всего четверть часа пути, она виднелась из пещеры. Одна тонкая свеча своим огоньком утолила бы мой голод к знаниям, бывший куда острее, нежели то, что живот мой когда-либо испытывал, желая пищи.

Я бежал так, будто весь ад гнался за мною по пятам. Как оказалось, так оно и было на самом деле. Под портикулом[107] я промчался, едва замедлив шаг, чтобы приветствовать стражей у входа. Двор обители пересек я бегом, вызвав всеобщее удивление, но нисколько не подумав о том, что такое поведение мое заслуживает порицания[108], я так спешил, что даже не свернул к галереям, окружающим двор, что надлежало сделать, дабы выказать смирение, отказавшись от широкого прямого пути. Нет, я промчался посередине, нисколько не обращая внимания на то, что некоторые братья принуждены были посторониться, чтобы уступить мне дорогу. Оказавшись внутри, я все же подавил порыв выхватить из шандала первую же горящую свечу. Придя в свою келью, отыскал я заготовленную впрок свечу, затем зашел в капеллу и зажег ее от одной из неугасимых свечей. Столь велика была моя поспешность, что я чуть не забыл преклонить колени, прежде чем покинул храм.

Возвращаться в пещеру мне пришлось не столь торопливо, ибо я вынужден был бы вернуться в обитель, дабы снова возжечь огонек, ежели бы моя свеча погасла при порыве ветра или даже неосторожном шаге.

В пещере я опустился на колени возле камня и прикрыл свечу ладонью от сквозняка. Латинский текст оказался столь архаичным, что мне с трудом удалось его расшифровать. К тому же камень, в котором вырезана была надпись, преизрядно раскрошился.

Когда же разобрал я, что там было написано, случилось так, будто холодная рука сатаны стиснула мое сердце и я погрузился во тьму. Не знаю, долго ли я пребывал вне сущего мира, но, очнувшись, пожалел, что пришел в себя. Если верить тому, что гласила вырезанная надпись, во вместилище сем содержалось то, о чем я даже теперь не дерзну упомянуть. Огонь, ждущий меня в скором будущем, окажется недостаточно горяч, чтобы избавить мою душу от гибели, ибо такова была надпись, врезанная в тот камень.

Я лишился разума и не ведал, что творил. Поистине, был я обуреваем демонами, ибо прежде всего попытался снять каменную крышку. Но милосердием Божьим она оказалась слишком хорошо пригнана и не поддалась мне. Ежели бы я преуспел, то, несомненно, ждала бы меня участь, подобная той, что постигла жену Лота, ибо то, что открылось бы моим глазам, было бы не менее отвратительно Богу, чем уничтоженный им Содом. Сле-дующей же мыслью моей было сообщить о находке тем, кто мудрее меня и приблизился к Богу более, нежели я, дабы объяснили они мне, что я нашел. Теперь я понимаю, что сие было тем же самым искушением, коим сатана соблазнил Еву, чтобы разделила она свое падение с Адамом и пустила бы недуг греховного знания распространяться, подобно чуме[109].

Я знаю, что пребывал отнюдь не в своем уме, ибо оставил в пещере недогоревшую свечу, что было расточительно. Однако сей грех — лишь один самых малых среди тех, что свершил я, повинуясь любопытству, вселенному дьяволом в мою душу.

Обратив взгляд к обители, я узрел, как из нее выезжает кавалькада. Всадники были облачены в доспехи, будто собирались в бой. Среди них признал я Гийома де Пуатье, Тартуса-немца и прочих тамплиеров, искушенных в военном деле. Следом плелись ослы, навьюченные так, словно воинов ожидала продолжительная кампания. Прежде чем я достиг стен, они скрылись из виду, оставив после себя лишь тучу пыли.

Увидев, что портикул поднят, а охраны при входе вовсе нет, испытал я крайнее изумление, ибо понимал, что если бы братья отправились громить захватчиков, угрожающих папскому престолу, то они обязательно позаботились бы о защите своей обители.

Внутри же застал я полное разорение. Свиней и быков выпустили на свободу, и они беспрепятственно разгуливали в монастырских садах, а куры и утки разбегались прямо из-под ног. Найти Филиппа я не смог и предположил, что он ушел со своим господином. Келарь же оказался в кладовой близ трапезной и горестно взирал на вино, растекшееся по полу из бочек с выбитыми затычками, и припасы, раскиданные по полу. Все свиде-тельствовало о том, что провизию в дорогу собирали второпях.

Келарь был стар и очень пристрастен к порядку, из коего черпал свои силы. Когда сей почтенный человек заговорил, голос его дрожал, как будто был он убит горем.

— Они ушли, — сказал старик, прежде чем я успел спросить его, что произошло. — Приехал гонец из Парижа от самого брата де Моле[110]. Он приказал всем братьям, не занятым другими делами, забрать святые реликвии, опустошить казну и взять с собою припасов на семь дней. А зачем, для чего, почему — я не ведаю.

Это было более чем странно. Братья, «не занятые другими делами», как раз и были рыцарями, понаторевшими в искусстве войны. Они покинули обитель, оставив ее на попечение тех, кому надлежало лишь споспешествовать им. Если бы отбывшие рыцари направлялись на битву, вряд ли приказали бы им взять с собою святые реликвии Храма и казну. Все это отнюдь не след подвергать превратностям войны. Я был столь увлечен ядовитым моим открытием, что счел, будто сие лишь прихоть Великого магистра ордена, за коей не предвидится никаких серьезных последствий. Мысли мои заняты были лишь тем, кому же надлежит мне довериться, если вообще надлежит.

Но уже после вечерни мудрость Великого магистра сделалась очевидной. Созвали нас всех в дом капитула, где мы разместились на каменных скамьях, высеченных в его стенах, и рассуждали, с какими же делами сможем справиться, после того как нас покинуло столь много братьев. В одеждах моих имелись чернила, перо и бумага, ибо намеревался я возвратиться затем к своим обязанностям, но открытие, сделанное днем, столь сильно занимало мои мысли, что вряд ли я записал хотя бы две-три цифры. Я никак не мог решить, кому же мне следует открыться и следует ли вообще. Когда подходило к концу чтение первой главы устава ордена[111], дверь вдруг распахнулась. За ней стоял королевский бальи[112] Серра и Ренна, с ним целая толпа вооруженных людей.

— С чем пожаловали, добрый брат? — спросил келарь.

Будучи старшим из всей оставшейся братии, он, по уставу ордена, возложил на себя обязанности аббата.

— Я не брат ни тебе, ни кому другому из вас, — ответствовал бальи.

Я не знал его имени, но уже не раз встречал в обители. Было у него дородное лицо, с коего смотрели маленькие свиные глазки, и походил он не на чиновника, а на купца, решающего, какую же цену назначить за штуку ткани.

— Что же тогда значит это вторжение? — спросил келарь.

Бальи подал знак рукою, и пришедшие с ним вооруженные люди заполнили помещение и преградили все выходы оттуда, хотя, по правде говоря, единственная дверь вела в кладовую, о коей я уже упоминал.

— Именем Филиппа, Божьей милостью короля Франции, я приказываю вам оставаться здесь, ибо вы все арестованы, а ваше имущество конфисковано.

Послышался ропот негодования, а келарь сказал:

— Сие невозможно, ибо мы подчиняемся власти Церкви, а не законам слуги Божьего Филиппа.

Слова сии не произвели на бальи никакого действия. Он рассмеялся, издав звуки, более похожие на собачий лай, и развернул свиток, на коем висела королевская печать.

— Король обвиняет вас в таких преступлениях, как идолопоклонство, богохульство, равно как в других злодеяниях, а именно: содомские ласки, поцелуи в зад и другие срамные места, сожжение тел умерших братьев, дабы делать из пепла порошок, ка-ковой подмешиваете вы в пищу малолетним братьям, в том, что жарите вы младенцев и помазуете идолов вытопленным жиром, что устраиваете вы тайные обряды и шабаши, в коих вынуждаете участвовать отроков и девственниц нежного возраста, и еще во множестве пороков, слишком гнусных для того, чтобы вещать о них вслух[113]. Потому отказано вам в праве предстать перед церковным судом.

— Вы ответите перед Его Святейшеством, — произнес кто-то.

— Его Святейшество поддержал короля Филиппа, — отозвался бальи.

Едва произнес он эти слова, как нас грубо схватили, выволокли во двор, покидали в запряженные ослами телеги и увезли от храма в ночь, освещенную лишь убывающей луной. Мрак же, окутывавший мою душу, был лишен даже этого скудного света, поскольку обвинения, воздвигнутые супротив нас, были столь далеки от истины, что не могли быть плодом некоего злостного лжесвидетельства. Единственным утешением мне служило то, что многие из моих братьев были предупреждены ранее в тот злополучный день, и я своими глазами видел, что они спаслись.

Я мог лишь догадываться, отыскали королевские люди тот документ или же он так и покоился в своем тайном укрытии. Ибо само по себе владение такими писаниями вполне могло обречь нас всех на смерть.

Я не ведал, куда нас должны были доставить, но не питал добрых упований на то, что могло ждать нас по прибытии. Я хорошо знал, какая участь ждет ведьм, колдунов и еретиков. Но тяжелее всего было снести то бремя, что заполучил я в пещере вместе с пагубным познанием, из коего следовало, что искупления может и не быть. В глубине собственного сердца ощущал я себя еретиком, куда худшим и зловредным, нежели утверждалось в королевских обвинениях.