Секрет Пегаса

Глава 1

Лэнг проснулся по сигналу своего «внутреннего будильника». В первый миг вчерашние события показались ему эфемерными, как сон, которому предстояло вот-вот бесследно улетучиться из памяти. «Пегас» и тамплиеры были всего лишь ночным кошмаром, который, как ему и подобало, должен был рассеяться как дым. Джанет и Джефф находились дома, в Атланте, собирались на работу и в школу. Лэнг должен был посмотреть распорядок наступившего дня в своей электронной записной книжке.

Впрочем, типично женский запах, стоявший в комнате, и кислое послевкусие жирной китайской еды были вполне реальными. Да и рука болела — он вполне реально ушиб ее, когда защищался вчера от убийц.

Лэнг уснул, не раздеваясь. Окончательно убедило его в этом собственное отражение в зеркале туалетного столика, продемонстрировавшее вдобавок густую суточную щетину. Он постучал в дверь ванной.

Никто не отозвался. Впрочем, маловероятно, чтобы какая-нибудь из девушек Нелли проснулась в… — Рейлли посмотрел на часы — половине шестого. Он запер вторую дверь ванной комнаты и скинул одежду, липнущую к телу.

Душ подчинился не сразу. Лэнгу пришлось довольно долго крутить вентили и регулировать головку душа, прежде чем он получил то, что его устраивало. Рейлли подумал, что цветочный запах мыла, вероятно, входившего в комплекс профес-сиональных ароматических средств обитательниц заведения, был слишком силен. Зато он чувствовал себя вполне чистым. Неважно, что от него пахло, как… как если бы Лэнг действительно побывал там, где побывал.

Пока бодрящие иглы горячей воды массировали его спину, он думал, как выбраться из Лондона, пересечь границу и проехать через те французские города и городишки, какие могли оказаться на пути. Рассчитывать на то, что «они» почему-то забыли взять под наблюдение британские железнодорожные вокзалы и аэропорты, ни в коем случае не следовало.

Вымывшись, Лэнг неохотно вытерся единственным имевшимся полотенцем, которое пахло сильнее мыла. В шкафчике над умывальником он нашел маленькую безопасную бритву игривого розового цвета. Стараясь не думать о том, для чего ее могли использовать, Рейлли тщательно выбрился, не трогая усы герра Шнеллера. Он так привык к ним, будто давно уже растил их, холил и лелеял.

Приведя себя в порядок и одевшись, Лэнг вновь посмотрел в зеркало и увидел обычного городского работягу в несвежей одежде. Хорошо бы выйти в магазин и купить что-нибудь на смену. Хорошо бы, но слишком опасно.

Лэнг вышел из комнаты, чтобы посмотреть, все ли спят.

В маленькой кухоньке, примыкавшей к комнате с телевизором, он увидел высокую чернокожую женщину в блестящем платье изумрудного цвета. Судя по глубокому декольте и очень короткому подолу, она только что закончила ночную работу.

— Привет, — сказала женщина хрипловатым голосом с вест-индским акцентом. — Откуда это тебя кот принес?

— Нелли позволила мне переночевать здесь.

Она отвернулась от булькающей кофеварки и взглянула на него, вздернув безукоризненную бровь.

— Боюсь даже подумать, милый, о том, в какие бабки тебе это встало.

— Мне нужно поскорее добраться до Манчестера, — добавил Лэнг, как будто только что вспомнил об этом.

Изогнув длинное стройное тело, девица налила кипящий кофе в чашку, при этом нагнулась так, что ее юбка, и без того чрезвычайно короткая, поднялась еще дюймов на шесть. Лэнг решил, что это получилось не случайно.

— В Манчестер? — переспросила она. — Далековато ты забрался, милый. Признайся, лапочка, а твоя жена знает, где ты гостил перед тем, как вернуться к ней?

— Я бы заплатил, если бы меня отвезли, — добавил Лэнг.

— Я тебе не служба такси, милый. Сама только что вернулась. Придется тебе ехать на поезде, как делают все нормальные люди.

Но похоже было на то, что она обдумывала слова своего нечаянного собеседника, неспешно прихлебывая из чашки.

— Жаль, — сказал он и разочарованно поморщился. — Придется брать машину напрокат. Нелли, конечно же, должна знать, где и что…

Глаза цвета черного кофе рассматривали его поверх края чашки. Лэнг чувствовал себя так, будто его оценивали как телку на сельской ярмарке.

— Ты, наверное, какой-то близкий друг Нелли, да?

Лэнг не мог больше сопротивляться дразнящему аромату свежего кофе. На столике стояла еще одна чашка.

— Можно?

Женщина медленно кивнула, продолжая рассматривать Рейлли, и смилостивилась:

— Наливай, не стесняйся.

Он вылил в чашку все то, что оставалось в кофейнике, и пояснил:

— Просто мы с Нелли очень давно знакомы.

Девица допила кофе, поставила чашку на столик и облизнула губы, как будто смакуя что-то на редкость вкусное.

— Сколько же ты готов выложить за то, чтобы тебя отвезли в Манчестер?

Лэнг пожал плечами и спросил:

— А сколько это стоит? Наверное, где-то пару сотен, да?

Она вновь всмотрелась в него, потом улыбнулась, показав ослепительно-белые зубы, и заявила:

— Лапочка, за две сотни я устрою тебе такую поездку, какой ты и представить не можешь.

Рейлли нисколько не сомневался в том, что мог за те же деньги получить во время поездки еще и дополнительные развлечения, но подобного настроения у него не было. Водительницу же такое безразличие, судя по всему, нисколько не задевало. Через несколько часов она высадила его перед терминалом «Бритиш эруэйз» в Манчестере. Лишь после того как девица отъехала, Лэнг сообразил, что не спросил ее имени, а она не поинтересовалась, как зовут его. Вообще-то, она продемонстрировала исключительно профессиональное отсутствие любопытства и ничего не сказала даже тогда, когда он попросил ее остановиться на мосту, откуда бросил в воду «беретту».

Использовать паспорт и кредитную карточку Генриха Шнеллера было слишком опасно. Следовало исходить из того, что власти уже выяснили, кто, где и когда купил зонтик, забытый в магазине несчастного Дженсона. Вот только наличных денег у него не хватало. Поскольку Рейлли направлялся в страну ЕС, заграничный паспорт ему не требовался, однако был необходим хоть какой-то документ, из которого следовало бы, что он подданный Великобритании.

Стоя возле газетного киоска, он тщательно выбирал жертву. Ею оказался мужчина примерно такого же роста и возраста, как Лэнг, купивший «Гардиан» и сунувший бумажник в карман пиджака. Короткое случайное столкновение, вежливое извинение, и Лэнг превратился в Эдварда Риса — это имя было напечатано на водительских правах его жертвы. Главное отличие состояло в том, что у Риса не было усов, а герр Шнеллер имел таковые, но с этим затруднением Лэнг благополучно справился. Еще он купил и надел солнечные очки и выбрал кассу, возле которой толпилось больше всего народу. При беглом взгляде любой кассир не усомнится в сходстве лица покупателя с тем, что фигурировало на правах. Лэнг же не привлекал к себе внимания и вел себя так, как и подобало бы любому спешащему пассажиру: переминался с ноги на ногу и посматривал на часы.

Когда миловидная женщина протянула ему билет, Лэнг постарался не проявлять того облечения, которое испытывал.

— Желаю вам приятного полета, мистер Рис, — сказала кассирша. — В Лондоне спросите агента на выходе, он подскажет вам, где происходит посадка на Тулузу, аэропорт Бланьяк.

Испытывая нехорошие предчувствия, которые сопровождали его при каждом полете, и удовлетворение от того, что этот этап благополучно пройден, Лэнг уселся в кресло. В Гатуике ему предстояло всего лишь перейти внутри одного терминала из зоны внутренних линий в международную, не пересекая никаких кордонов служб безопасности и полиции, которые наверняка искали его. Там можно было бы даже воспользоваться кредитной карточкой Шнеллера. Именно поэтому он и выбрал этот рейс. Ему нужно было избежать Хитроу, где пришлось бы под полицейским контролем пройти через металлоискатели, за которыми следили еще и видеокамеры.

Лэнг ничем не выделялся среди людей, заполнявших просторный зал и летевших по каким-то делам. Многие, как и он, путешествовали без багажа.

Возможно, Рейлли заподозрил бы что-нибудь, если бы заметил, что пассажир, державшийся у него за спиной, не направился дальше, туда, где народ ожидал посадки на рейсы по всей Великобритании, а как-то излишне торопливо нырнул в уборную.

Там он вошел в кабинку, запер за собой дверь, но не стал справлять нужду, а вынул сотовый телефон, щелкнул крышкой и коротко сказал:

— Едет.

Герт сидела перед монитором и молча кивала, как будто соглашалась с чьими-то доводами. Кредитная карточка «Visa» служила практически неистощимым источником финансов для Лэнга в его странствиях. Она заранее знала, что так и получится, и сейчас поздравила себя с этим. Действия мужчин так легко предвидеть.

Тулуза, аэропорт Бланьяк? Это на юго-западе Франции, в том самом Лангедоке, упоминавшемся в оксфордских записках, о которых Лэнг рассказывал Джейкобу. Лэнг рассчитывал отыскать там тайну «Пегаса», ценой разгадки которой станет его жизнь. Возможно, у него было на это право…

«Он был прав», — мысленно поправила она себя.

Так или иначе, но его, судя по всему, ждут неприятности.

Герт встала, вышла из компьютерного зала, где дым был действительно опасен для аппаратуры, остановилась в коридоре под надписью «Не курить» и затянулась сигаретой. Ей нужно было сделать еще несколько звонков и попросить об одолжении парней из второго, научно-технического директората, хотя то, что требовалось Герт, не имело прямого отношения ни к науке, ни к высоким технолоиям.

Но прежде всего следовало позвонить по безопасной телефонной наземной линии. Не обращая внимания на гневные взгляды поборников здорового образа жизни, обращенные на ее дымящуюся сигарету, она вошла в лифт. Оказавшись на улице, Герт быстро добралась до станции метро, рядом с которой имелось множество телефонов-автоматов.

Она набрала номер и, когда ей ответили, опустила монету в щель.

— Вы были правы, — сказала женщина, не представившись. — Он отправился во Францию. Его самолет должен приземлиться с минуты на минуту. — Герт выслушала несколько слов собеседника и заявила: — Прекрасно, тогда до встречи.

Пассажирам, прибывающим из стран Европейского союза, не требовалось проходить ни таможню, ни иммиграционный контроль. Поэтому двум жандармам, дежурившим в аэропорту около выхода номер 7, никакого дела не было до Лэнга. Они слишком увлеклись общением с юной дамой, раскладывавшей круассаны к завтраку на маленьком прилавке кафетерия. Она могла служить наглядным доказательством несправедливости всего сущего, если рассматривать жизнь с точки зрения производителей бюстгальтеров, выдумавших для своей продукции различные размеры.

Из самолета Лэнг попал в просторный современный терминал, который, если бы не надписи на нескольких языках, вполне мог бы находиться в Бирмингеме или в Пеории, штат Иллинойс. Люди, прилетевшие вместе с ним, разошлись, ни один из них не выказал к нему ни малейшего интереса. Пассажиры, отправлявшиеся в путь, быстро поднялись на борт, в самолет погрузили багаж, и через несколько минут Лэнг остался в зале один. Было непохоже, чтобы за ним кто-то следил.

Автомобиль «Пежо Юниор», который Рейлли забронировал перед вылетом из Гатуика, был, пожалуй, меньше, чем ванна в санузле владений Нелли. Хорошо, что Лэнг прилетел без багажа — его некуда было бы положить.

Впрочем, других машин у фирмы «Еврокар» не было, так что Рейлли предъявил права мистера Риса, подписал договор об аренде, заплатил наличными и втиснулся в карликовый автомобильчик. Он был уверен, что, обнаружив пропажу бумажника, Рис прежде всего сообщит в соответствующие инстанции о том, что лишился кредитных карточек, а о правах вспомнит не так скоро.

Разобравшись, куда ехать, Лэнг покатил между современных одинаковых многоэтажных зданий. В голову лезли всякие мысли, в том числе и о том, что в Европе почему-то строят особенно уродливые многоквартирные дома. Вскоре дорожные знаки привели его в центр города. Здесь на смену современным бетонным брускам пришли средневековые каменная кладка и штукатурка.

У его автомобиля все же были определенные преимущества. Лэнг отметил это, когда втиснулся на стоянку между «Дёшево» весьма почтенного возраста и «Рено». Поверх кры-ши «Рено» он увидел розовую кирпичную башню базилики Святого Сернана, единственного строения, оставшегося от монастыря XI века, как узнал Рейлли из купленного в аэропорту путеводителя.

Втиснуть «Пежо» в узкий просвет между двумя машинами Лэнгу удалось, а вот места для того, чтобы открыть дверь и выбраться, почти не осталось. Все же он кое-как справился с этим затруднением, прошел квартал и оказался на городской площади, над которой, как почти во всех европейских городах, главенствовал собор. Поутру площадь превращалась в рынок. На переносных прилавках громоздились горы самых разнообразных овощей, просто удивительных для весеннего сезона. Были тут и цветы разных сортов и расцветок. Их аромат пытался соперничать с запахом рыбы, различных крабов, омаров и мидий, разложенных на лотках с колотым льдом, сияющим на солнце. Женщины с маленькими детьми рассматривали продукты и торговались с продавцами. Как и в Риме, мужчин среди покупателей почти не было.

В поисках того, что ему требовалось, Лэнг вышел с площади и отправился по одной из узких вымощенных камнем улиц. Он миновал магазин, в витрине которого над жирными сосисками красовалась неощипанная птица и неосвежеванные туши. По соседству оказалась patisserie, зазывавшая к себе свежевыпеченными пирогами, кексами и длинными батонами. По вернувшейся привычке Лэнг посматривал в витрины — нет ли слежки. Но, кроме него самого, на улице никого не было.

В конце концов он обнаружил магазин с палаткой и другими туристскими принадлежностями на витрине. Судя по местоположению, его должны были посещать в основном местные жители.

Ведь Лангедок был всего лишь небольшой, преимущественно сельской провинцией, примостившейся на плече Пиренеев. Судя по первому впечатлению, область не была избалована вниманием туристов. Говоря о юге Франции, люди обычно имели в виду восточных соседей Лангедока, всемирно известные летние угодья богачей — Ривьеру, Канн, Ниццу, Антиб. Из городов Лангедока обитатели других стран могли вспомнить разве что Рокфор, где делают знаменитый сыр с синими прожилками плесени.

Зато недалекие предгорья и горы настойчиво манили к себе местных скалолазов и туристов — народ, нисколько не похожий на завсегдатаев Лазурного Берега. Эти искатели приключений были, как правило, молоды, энергичны и пока что не могли позволить себе дорогостоящую поездку в гораздо более престижные, но далекие Альпы.

Этим, вероятно, и объяснялась неприветливость хозяина. Еще тем, что он был французом. Лэнг понимал, что выглядит постарше, чем большинство покупателей этого магазина, но надеялся, что по сравнению с ними сойдет за богатого. Он также не сомневался в том, что по виду его нельзя принять за любителя таких неотъемлемых от пеших походов удовольствий, как грязь, кусачие насекомые и капризы погоды.

Зато он знал, что ему нужно: туристские ботинки «мефисто». Самые лучшие из всей обуви, имевшейся в магазине, и, вероятно, самые дорогие. Только так можно было объяснить внезапный всплеск энтузиазма у продавца, кинувшегося доставать их. Лэнг выбрал также фетровую шляпу с широкой кожаной лентой вокруг тульи — такая должна была бы приглянуться Индиане Джонсу, — полулитровую пластмассовую флягу в чехле, две плотные хлопчатобумажные рубашки, две пары джинсов и прочие вещи, без которых не обойдется ни один уважающий себя путешественник, например компас, складная лопатка и мощный фонарик с запасными батарейками. Под конец он добавил к своим покупкам два мотка веревки — легкого, прочно сплетенного стекловолоконного каната, популярного у серьезных альпинистов. Когда Лэнг стал расплачиваться, французское высокомерное презрение к иностранцам сменилось подчеркнутым дружелюбием. Похоже, французу не удавалось продать столько и за неделю.

В одном из соседних магазинов на той же улице Лэнг приобрел дешевый фотоаппарат со вспышкой, несколько кассет пленки и картонный чемодан для всех покупок. В крохотный багажник «Пежо» его удалось поместить не без труда.

Выехав из Тулузы, Лэнг направился на юг по узкому извилистому двухполосному шоссе ДИ-18, ведущему в город Лиму. Места, по которым он ехал, не походили ни на одно из тех, где ему приходилось бывать прежде. Среди зеленых холмов, словно гигантские кости, торчащие из-под земли, тут и там виднелись остроконечные белые скалы. Справа в туманной дымке вырисовывались Пиренеи, эфемерные, как сон.

Дорога была почти пуста. Тракторы попадались на ней куда чаще, чем автомобили. По сторонам дороги тянулись виноградники — каменистая почва предгорий как нельзя лучше подходила для выращивания лоз, — поля подсолнухов и табака, где сквозь почву только-только проклюнулись зеленые ростки. На склонах, будто клочки ваты, белели отары овец.

Чем дальше он ехал, тем чаще попадались руины, останки могучих некогда крепостей, выгоревших добела под тем же самым солнцем, которое семь веков тому назад согревало Пьетро. Мысль об этом почему-то пугала Лэнга так, словно ему предстояло совершить путешествие во времени.

Лиму остался позади. Согласно карте, которой в пункте проката предусмотрительно снабдили автомобиль, теперь до самого побережья не было ни одного населенного пункта, достаточно большого для того, чтобы называться городом. Неожиданно Лэнг оказался на краю глубокого ущелья, на дне которого сверкала вода. Неподалеку от реки краснели черепичные крыши деревень, которые, судя по карте, должны были именоваться Эсперанса и Кампань-сюр-Од. Первое название походило на испанское, и Лэнг вспомнил, что вплоть до одной из бесчисленных войн, кроивших и перекраивавших границы Европы на протяжении двух тысячелетий, эта часть Лангедока входила в состав Каталонии. Он как-то читал об этом.

Если даже указатель с названием Ренн-ле-Бен где-то и был, то Лэнг его просмотрел. Крошечная деревушка, куда он въехал, представляла собою всего лишь кучку оштукатуренных домов с черепичными крышами, которые сгрудились по обе стороны шоссе. Поселение оказалось настолько маленьким, что здесь не было не только собора, но и площади. Лэнгу пришлось резко сбавить скорость, потому что впереди оказался трактор. И тракторист, и его машина определенно знали лучшие дни.

Шлейф жирного дизельного дыма, тянувшийся за трактором, не помешал Лэнгу заметить долгожданный указатель со стрелкой и надписью «Hostellerie de Rennes-les-Bains»[114] и вовремя свернуть на проселочную дорогу, обрамленную цветущими деревьями. На пригорке стоял розовый дом. Согласно путеводителю в радиусе нескольких миль других гостиниц не было.

Перед тем как выйти из автомобиля, Лэнг вновь приклеил усы. За входной дверью оказался зал с полом, выложенным плитами известняка. Стены были обшиты панелями темного дерева, на уровне второго этажа проходила галерея. С потолка низко свисала простая люстра в форме тележного колеса. Прямо против входа стоял большой, типично крестьянский с виду, сосновый стол со старомодной медной лампой, учетной книгой в кожаном переплете и медным колокольчиком, начищенным до яркого блеска. Дневной свет падал слева, через арочный дверной проем, за которым оказалась маленькая сто-ловая с единственным окном, смотревшим на долину реки Од.

Лэнг поставил чемодан. В столовой женщина убирала со стола остатки, вероятно, того самого континентального ланча, о котором оповещал значок на вывеске гостиницы.

Увидев Рейлли, она удивилась.

— Oui?

Французским языком Лэнг владел не лучше, чем итальянским.

— Chambre? — вопросительно произнес он, желая узнать, найдется ли свободная комната.

Лэнг всегда изумлялся, если, попросив что-то по-французски, получал что-либо близкое к тому, что хотел. В Париже до недавней трагедии ему довелось побывать всего раз в жизни. Остановился он тогда в напыщенном «Бристоле» и как-то раз попытался, воспользовавшись англо-французским словарем и тщательно выговаривая неподдающиеся слова, попросить доставить ему в номер холодное питье. Через несколько минут его заказ исполнили, но получил он вовсе не напиток, а действительно очень холодную… замороженную рыбину. Случившееся укрепило его мнение как по поводу собственных способностей к языкам, так и насчет французов. Ни к одному, ни к другим он не испытывал особого уважения.

— Вы американец? — спросила женщина на прекрасном английском языке.

— Немец, — с подобающей лаконичностью ответил Лэнг.

Она вытерла руки передником, улыбнулась, как будто это различие ничего не значило, и продолжила все так же по-английски:

— Комната у нас есть. С таким же видом, как и здесь. — Она указала на окно за своей спиной.

Вернувшись в холл, женщина открыла большую книгу. Лэнг неохотно — а куда денешься? — вручил ей карту «Visa» и паспорт Шнеллера. Если повезет, сведения о нем в течение нескольких ближайших дней не дойдут до парижских компьютеров, а хозяйка не станет снимать деньги с карты, пока ему не придет время выписываться и расплачиваться. Рейлли показалось, что предъявленные документы чем-то разочаровали хозяйку. Прежде чем сделать ксерокопию карты, она записала номер паспорта в книгу.

Лэнг попытался вспомнить, когда в последний раз видел, чтобы с кредитной картой поступали таким старомодным способом, а не просто засовывали в электронный считыватель, и не успел. Женщина вернула ему документы, обернулась к доске с ключами, находившейся у нее за спиной, а затем отправилась вверх по лестнице. Лэнгу пришлось поторопиться, чтобы не отстать. Поднявшись на галерею, она открыла какую-то дверь и молча предложила ему войти. В комнате не было ничего примечательного, если не считать обещанного вида на Од. Описывая его, какой-нибудь журнал для путешественников не поскупился бы на эпитеты. К примеру, «река, змеящаяся между меловыми утесами и сверкающая под полуденным солнцем, словно россыпь бриллиантов».

Как только женщина ушла, Лэнг открыл чемодан и переоделся в новые джинсы и рубаху. «Мефисто» оказались еще удобнее, чем при примерке. Взял он и веревку — пропустил поясной ремень через моток и прицепил карабин к этому же ремню.

Рейлли запер комнату снаружи, задержался, выдернул из головы волосок и слюной наклеил его между дверью и косяком. Если у него будут посетители, хорошо бы узнать об этом.

Места, куда везли нас наши тюремщики, мы достигли через шесть дней пути. Будь у меня больше сухих чернил и бумаги, где можно было бы записать все, повествование сие было бы преисполнено описаний жестокости и лишений, кои мы претерпели, но все это более неважно.

Мне ведомо лишь, что нас заточили в принадлежащем королю замке с двумя одинаковыми башнями. Он стоит над рекой, на высоком холме. Все братья помещены были в отдельные темницы, дабы не дать нам возможности сообщаться друг с другом. Доставшаяся мне камера находится ниже поверхности земли, так что я не могу утешаться дневным светом, а стены столь толсты, что я слышу лишь, как грызуны шуршат в соломе, которая составляет всю мою мебель. Вода и сырая слизь капают со стен, пахнет здесь гнилью и тленом.

Раз в день тюремщик просовывает под дверь лоток с объедками, какие хороший хозяин и свиньям не даст. Ни ложки, ни ножа нет, так что сначала приходится мне отгонять от своей еды крыс, а потом пособачьи грызть отвоеванное. На четвертый день за-ключения догадался я возблагодарить Бога за тот хлеб насущный, который Он, хоть и скудно, однако же дает мне.

При аресте нам не позволили взять с собою ничего, не считая того, что было на каждом из нас. Не окажись при мне письменных принадлежностей, коими намеревался я воспользоваться, дабы приступить к своим обязанностям после вечерней трапезы, то был бы я лишен возможности делать записи о последовавших событиях.

На первое же утро по прибытии меня приволокли в просторную комнату и поставили пред возвышением, где восседал муж, о котором сообщили мне, что он помощник великого инквизитора Парижа. Он зачитал мне обвинения, схожие с теми, что я слышал от бальи. Я ответствовал, что не виновен, после чего меня подвели к входу в соседнюю комнату, откуда доносились крики и стоны.

Я предположил, что там должны были подвергнуть меня пыткам, дабы признал я истинность напраслины, возведенной против братьев Храма. Посейчас не знаю, что было хуже: ожидать, слушая крики других истязаемых, или самому переносить мучения.

Я хотел молить Бога даровать мне силу, чтобы вытерпеть все, что меня ожидало. Увы, знание, обретенное в той проклятой пещере, отнимало все мое стремление к молитве, ибо не знал я, кому ее возносить.

В соседней комнате тем временем наступила тишина, и оттуда вынесли обмякшее тело старого келаря, который испустил дух, не выдержав мучений. Воистину, ему повезло более, нежели остальным тамплиерам.

Меня привязали к сочлененным меж собою железным решеткам, так что сидел я, протянув ноги к экрану, по другую сторону которого пылал огонь. Ступни мои намазали жиром, убрали экран, и ноги стали поджариваться, словно оленина над очагом. Экран меж тем двигали туда и сюда, управляя силой жара. Каждый раз мои мучители сызнова читали ужасные обвинения, кои я раз за разом отрицал, невзирая даже на то, что обонял смрад собственной плоти, которая, шипя, поджаривалась на огне. Я орал так, что сам чуть не оглох, и наконец погрузился в благословенную темноту.

Мучители мои не удовольствовались этим, но привели меня в чувство и начали все снова.

На следующий день у меня вырвали два зуба. Еще днем позже вздернули на дыбе.

Не знаю, долго ли пролежал я на соломе в моей темнице, соблазняя обожженной плотью грызунов и других паразитов и страдая от боли в поврежденных мышцах и вывернутых сочленениях. Мне было немыслимо трудно отбиваться даже от этих мелких врагов, пока не появился передо мной мальчик. Сначала подумал я, что он был лишь одним из многих видений, посещавших меня, когда от боли терял сознание и приходил в себя. Но выяснилось, что он настоящий человек, служба коего состояла в том, чтобы ухаживать за такими же несчастными, как я, наподобие того, как подручный скотника ходит за животиною в хлеву — он заменял мне солому и наливал свежую воду вместо той вонючей позеленевшей жижи, которая была в бадье.

Зовут его Стефан, и от него я узнаю все новости. Мальчик сказал мне, что даже понтифик Климент V отрекся от нас и стакнулся с королем Филиппом, дабы уничтожить орден вопреки всем обещаниям своего предшественника. Я также узнал, что Его Свя-тейшество объявил всех наших братьев богоотступниками, орден распустил, а все его богатства повелел конфисковать. Но великое множество братьев, равно как и большая часть сокровищ и принадлежащий ордену флот, исчезли.

Узнал я также, что братья, отказывающиеся признать наветы и измышления, воздвигнутые против них, будут сожжены перед замком тамплиеров в Париже.

Так я оказался перед неразрешимой проблемой. Что делать? Дать ложные свидетельства, признать обвинения и тем самым избавиться от дальнейших мучений, но обречь душу на вечное проклятие, или, напротив, твердо держаться истины, что неми-нуемо закончится дальнейшим умерщвлением плоти и смертью на костре? Если бы я мог, как и прежде, твердо верить, что второй путь приведет к спасению души! Тогда не пришлось бы мне выбирать одно из двух. Но, увы, после того как прочел то, что записано на камне на горе Карду, не ведаю я, существует ли вообще вечное спасение.

Если бы оставался я скромным монахом в сицилийском монастыре, не вожделел бы вкусной еды и новых одежд, не постигла бы меня нынешняя участь. Если бы…

Мне придется прервать записи о последних событиях и спрятать чернила, перо и бумагу, ибо, узнав о моих трудах, тюремщики отберут все записанное. Подходит к концу краска, которую я смешиваю с грязной водой, чтобы делать чернила, коими пишу. Да и беды в этом большой нет, ибо мало что еще могу я добавить к написанному. Жить мне осталось совсем недолго, да и писать я могу, лишь превозмогая сильнейшую боль в руках, неоднократно вывернутых из суставов, и пальцах, распухших после того, как допрашивавшие меня палачи содрали с них ногти.

Я ожидал новых истязаний, но предстал перед тем же инквизитором, который повелел мне пересказать, как проходило мое посвящение в орден. Та церемония была простой, однако же проводилась пред лицом капитула и самого Великого магистра Жака де Моле. Было мне сказано, что быть слугой других, а именно Господа нашего и старших братьев ордена, и отречься от собственной воли — дело очень трудное. Я был обязан ответить на несколько вопросов. Вел ли я тяжбу с каким-нибудь человеком и имелись ли за мною долги? Был ли я обручен с женщиной? При этом вопросе сам я не сдержал улыбки, да и многие братья усмехнулись, невзирая на великую серьезность сего момента, ибо знали они, что прежде я был всего лишь юным послушником в Сицилии. Страдал ли я какими-нибудь телесными немощами? После чего собравшиеся старшие братья спросили у присутствовавших, есть ли у кого-нибудь возражения против приема моего. После единодушного ответа: «Нет» — был я принят в орден.

Инквизитор нахмурился, выслушав меня. Пока писцы заканчивали запись моих свидетельств, он стал спрашивать, какие присяги с меня требовали. Я поведал все, как было, сказал, что поклялся на Священном Писании и на кресте всегда блюсти це-ломудрие, пребывать в повиновении и не владеть имуществом. После чего Великий магистр поцеловал меня в губы и дал следующие наставления. Я должен был впредь спать в рубашке, штанах, чулках и туго подпоясанный, никогда не задерживаться в доме, где есть беременная женщина, никогда не посещать свадьбы, не присутствовать при очищении женщины, никогда не поднимать руку против другого христианина, кроме как для самозащиты, и быть правдивым.

Когда завершил я свои показания, меня вернули в темницу. Позднее Стефан сказал мне, что мои слова полностью совпали с рассказами других братьев, допрошенных в тот же день, но все же инквизитор счел, что все мы лжесвидетельствовали.

Не будь Стефан столь откровенен со мною, я неминуемо поверил бы многократным уверениям инквизиторов в том, что все мои братья подтвердили обвинения. Воистину, те, кто допрашивал меня впоследствии, внушали мне больше страха, нежели первые, обрекавшие меня на пытки. Ибо одни из них изображали доброту ко мне и даже плакались о моей судьбе, уговаривая меня облегчить душу и покаяться в приписываемых мне грехах, а другие били меня по лицу и пугали, но тем самым лишь удерживали от такого страха, при коем можно невольно оскверниться собственными испражнениями.

Боль преходяща, тогда как проклятие вечно. Я решил не лжесвидетельствовать против моих братьев и ордена. Я прошу Бога вдохновить моего палача, дабы удавил он меня, прежде чем мое тело охватит огонь. Из воистину важного же молю я о том, дабы пребывание мое в чистилище пред тем, как Бог и все Его святые примут меня в небесах, было непродолжительным. Я молю Его простить мне грех гордыни, которая соблазнила меня отречься от моего изначального состояния и пуститься на поиски знаний, к коим нельзя было обращаться, из-за коих я иду к смерти, страдая из-за откровения, с которым не желаю смириться.

Молю также, чтобы и ты, тот, кто найдет сии писания, помолился за меня, ибо время мое на этой Земле и запасы всех моих письменных принадлежностей вот-вот подойдут к концу.

Если и был документ, в котором перечислялись тамплиеры, сожженные в Париже в период между октябрем 1307-го и апрелем 1310 года, то до нас такой список не дошел. Мы знаем, что де Моле не предпринимал ни одной попытки к бегству и до последнего момента верил, что доброе имя ордена будет восстановлено.

Вполне вероятно, что такой список вообще не составлялся: анонимность жертв сама по себе должна была подкрепить страх, который Филипп стремился вселить в тех, кто не желал согласиться с обвинением. Умереть без имени — значило умереть без причастия и без похорон в освященной земле, без миропомазания и, соответственно, без надежды на воскресение из мертвых — ужасающая перспектива для человека, живущего в начале XIV века.

Мы никогда не узнаем, какая же именно находка, сделанная Пьетро в пещере, так поколебала его веру, но это и неважно. Куда больший интерес представляет сделанное по личным впечатлениям описание жизни тамплиеров после того, как они покинули Палестину и перешли к мирной жизни.

Эти записки, несомненно, будут представлять интерес для историков на протяжении еще многих лет.

Глава 2

Поездка до Ренн-ле-Шато по дороге, извитой, как матрасная пружина, и почти такой же узкой, заняла всего несколько минут. На вершине холма приютилось скопище каменных и оштукатуренных домов. Френсис был прав, когда говорил, что туристическая индустрия вовсю использует имя отца Соньера. Две-три пары туристов, обвешанных фотоаппаратами и видеокамерами, слонялись по почти пустым узким улицам. В небольшом павильончике торговали открытками с портретами Соньера и книгами на самых разных языках, в которых излагались догадки по поводу его находки. Таблички с надписями на трех языках сообщали посетителям о том, что данная территория находится в общественной собственности и проводить раскопки здесь запрещено законом. Очевидно, давняя находка священника породила легенды о зарытом кладе.

Церковь в романском стиле нисколько не выделялась среди других зданий города своими размерами. Единственным отличием, бросавшимся в глаза, была широкая позолоченная кайма вокруг невысокой двери. Путеводитель сообщал, что храм Марии Магдалины выстроен в 1867 году.

Церковь Соньера.

Лэнг вошел внутрь и на мгновение остолбенел. Прямо на него уставился дьявол, изваянный из камня и скрючившийся под тяжестью чаши со святой водой. Сводчатый потолок футов двадцати высотой покрывали богатые росписи. В прямоугольном помещении стояли восемь скамеек, разделенных одним проходом, на которых могли усесться от силы сто человек. Но роскошью отделки эту церковь не превзошел бы и какой-нибудь собор.

Кафедру проповедника украшал искусно вырезанный рельеф, изображавший ангела, стоящего около пустой пещеры.

Благовестие о воскресении Христа.

Вполне к месту.

Лэнг осматривал церковь и повсюду видел доказательства того, что работали здесь, по всей вероятности, наилучшие художники из тех, кого мог найти священник. Было понятно, какую цель преследовал Соньер. Он желал придать храму достойный вид, вызывающий благоговейное восхищение, но избегнуть показной роскоши. Священник вовсе не хотел прослыть в церковной среде выскочкой.

Лэнг обошел церковь, внимательно осматривая ее и восхищаясь мастерством безвестных тружеников, резной отделкой дубового ограждения алтаря и ступеней кафедры священника. Алтарь из белого, возможно каррарского, мрамора тоже украшал рельеф — триптих, изображавший рождение Христа, его распятие на кресте и, еще раз, ангела возле опустевшей могилы. Рейлли показалось любопытным, что эта сцена занимала центральную, а не полагающуюся по хронологии последнюю часть триптиха.

На стенах церкви были изображены эпизоды крестного пути. Вполне естественно для католической церкви. Так думал Лэнг и оставался при этом мнении, пока не подошел к последней, четырнадцатой картине. Христа, наполовину завернутого в саван, несут к могиле. Но там имелось кое-что странное! Над фигурами сияла луна. Лэнг был совершенно уверен, что закон, требовавший хоронить покойников в пятницу до захода солнца — потом ведь наступает священная суббота, — соблюдался у евреев задолго до Рождества Христова. Если так, то, возможно, Его несли вовсе не в могилу.

Неужели это еще одно послание от давно умершего священника?

Если прежде Лэнг испытывал сомнения по поводу того, что мог найти Соньер, то после осмотра церкви они рассеялись.

Выйдя наружу, Рейлли не направился к автомобилю, оставленному на стоянке, а прогулялся по деревне. Разглядывая фасад церкви, он позавтракал: хлеб, сыр, сосиска и питьевая вода из бутылки.

Отряхнув крошки с одежды, Лэнг втиснулся в свой автомобильчик. Сбежав с холма и перевалив на другую сторону Ренн-ле-Бен, дорога круто пошла вверх, а потом разделилась на две. Рейлли съехал на узкую обочину и принялся изучать карту. Масштаб оказался слишком мелким, поэтому нужных подробностей на ней не было. Лэнг задумчиво посмотрел по сторонам, как будто рассчитывал найти ответ на дороге.

Так оно и вышло. Ну, почти так. Лэнг сразу заметил каменный крест слева от дороги, чуть выше по склону. Такие calvaire[115] очень часто попадаются в сельских областях католических стран, но этот стоял не в одиночестве. Подле него возвышалось изваяние Христа, что тоже было вполне обычным. Если не считать того, что Лэнгу никогда не доводилось видеть оба этих символа рядом. Да и положение их было не совсем традиционным. Вместо того чтобы смотреть прямо на проезжающих автомобилистов, они были ориентированы перпендикулярно дороге, куда-то в даль, окутанную голубой дымкой.

Лэнг вышел из автомобиля и поднялся к кресту. На нем не было никаких надписей, если не считать традиционного «INRI»[116] да какой-то даты. Впрочем, цифры разрушились от времени и непогоды, и разобрать их было почти невозможно. Статуя в человеческий рост стояла на постаменте, как будто скульптор решил дать Христу возможность лучше обозревать окрестности. Правая рука статуи была сломана в локте, но, судя по позе Спасителя, раньше Он указывал на что-то.

Встав на цыпочках, чтобы оказаться повыше каменного плеча, Лэнг посмотрел вдоль сломанной руки. Она указывала на холм, чуть более высокий, чем соседние. Даже по карте, не баловавшей деталями, Лэнг понял, что перед ним та самая гора Карду, на склоне которой Пьетро сделал свое открытие.

Но являлась ли статуя ключом к загадке или была всего лишь одной из множества придорожных святынь, какие можно встретить во всех католических странах?

Лэнг подошел к распятию. Оно было меньше статуи, но находилось выше, поэтому его верхушка возвышалась над головой Христа. Отойдя на несколько шагов по склону, Лэнг совместил крест и статую по одной линии, как мушку и целик ружья. Цель — точка на склоне Карду — ничем не отличалась от того, что ее окружало: белый известняк да редкие деревья, вцепившиеся корнями в камень.

По компасу Лэнг определил азимут: семьдесят пять градусов, немного к северу от востока. Стараясь держать компас как можно ровнее, он подошел к кресту с передней стороны и всмотрелся в стертую дату. Вполне возможно, что цифры означали 1838.

Или же они являлись математическим эквивалентом загадки, зашифрованной словами на картине.

Семьдесят пять. Семьдесят пять градусов.

Так что же это, азимут или просто дата? Несколько дней, допустим, неделю, назад Лэнг и не подумал бы о том, что в дате, вырезанной на кресте, может содержаться какое-нибудь сообщение. Но тогда ему и в голову не приходило искать карту на картине или решать латинские анаграммы.

Магнитный север, конечно, отличается от истинного, к тому же постоянно сдвигается. При жизни Соньера азимут в семьдесят пять градусов указывал не совсем туда, куда сейчас. Кроме того, у каждого компаса есть своя индивидуальная погрешность. Штурманы кораблей и самолетов пользуются специальными таблицами поправок, без которых невозможно понять, сильно ли врет прибор или же показывает совершенно точно.

Вернувшись к автомобилю, Лэнг взял фотоаппарат и сделал множество одинаковых снимков, на которых посреди кадра на фоне горы Карду стояли крест и статуя, совмещенные по одной линии.

Затем он поехал вниз по крутому спуску, пересек Од рядом с местом впадения реки Сол и направился почти точно на восток. Слева на фоне ясного дневного неба отчетливо вырисовывалась башня Бланшфор, пристроившаяся на белой вершине.

Отыскать древний замок оказалось куда легче, чем попасть туда. Дважды Лэнг сворачивал на белые проселочные дороги, которые по всем признакам должны были вести на вершину горы, и оба раза попадал совсем не туда, куда хотел. Одна дорога привела к скотному двору, откуда на подъехавший «Пежо» с неподдельным интересом уставились обитатели свинарника. Второй путь оказался кружным. Сначала он шел прямо к древней крепости тамплиеров, словно нарочно выжидал, пока башня скроется за пригорком, резко поворачивал направо и упирался в дорогу, ведущую не к храму, а к свиньям.

Лэнг опять вспомнил Дон. Она не раз говорила, что мужчина должен заехать самое меньшее к черту на рога, прежде чем он согласится остановиться и спросить дорогу. На это Лэнг отвечал, что последним из всех мужчин дорогу спрашивал волхв, искавший место рождения младенца Христа. Он не нашел ничего лучше, чем обратиться с этим вопросом к царю Ироду, что привело к более чем пагубным последствиям для судеб младенцев, родившихся в тех краях. С тех пор мужчины предпочитают искать дорогу самостоятельно. Впрочем, сейчас Лэнг готов был спросить дорогу даже у Ирода, попадись тот навстречу. Но поблизости никого не было.

Зато третья попытка оказалась успешной.

Лэнг ехал очень медленно, и все равно шлейф белой пыли тянулся за автомобилем, прямо как тормозной парашют за гоночным болидом. Всякий раз, когда Лэнг останавливался, чтобы в очередной раз свериться с удручающе неточной картой, капризный ветер закидывал в открытые окна «Пежо» удушливое облако, от которого не только першило в горле, но и чесалась кожа. К тому времени, когда машина и водитель покрылись изрядным слоем пыли, дорога превратилась, пожалуй, в тропу, а крутизна подъема увеличилась настолько, что двигатель, работающий на предельных оборотах, начал протестовать вслух. Потом тропа превратилась в тропинку, а та закончилась, не доходя ярдов этак ста до вершины.

Лэнг выключил мотор, убедился, что «Пежо» стоит на ручном тормозе, и вышел. Если машина укатится вниз, ему предстоит очень продолжительная пешая прогулка. На рыхлой почве виднелось множество следов шин, но все они были довольно старыми — либо сглажены водой, либо почти стерты ветром. Рейлли начал подниматься по крутому склону к старой крепости. При каждом шаге у него из-под ног срывались вниз мелкие камешки.

Вершину холма венчала лишь одна башня — та самая, которую Рейлли видел снизу. К ее белокаменным стенам, вздымавшимся на добрую сотню футов, притулились изрядно проржавевшие железные леса. Кто-то затеял тут реставрацию, которая, судя по всему, провалилась, едва начавшись.

Лэнг был разочарован. Он ожидал увидеть значительно больше, найти хоть какой-то след домов, стоявших здесь. Глубоко-глубоко, там, где все мужчины до конца жизни остаются мальчиками, воображение нарисовало процветающий монастырь, вход в который преграждает могучий портикул. Рядом с воротами должны дежурить несколько воинов в доспехах. Возле них, наверное, следовало стоять и самому Пьетро.

Но от всего этого остались лишь немногочисленные камни, почему-то не подобранные местными жителями, разобравшими крепость на постройку собственных домов. Слишком уж большую ценность представлял добытый и обработанный камень, чтобы они могли упустить такой клад. Башня — вернее, то, что от нее осталось, — сохранилась, потому что очень уж трудно было добраться до огромных верхних камней, а выломать их еще труднее. Судя по известковым натекам, слипшимся презервативам и надписям на стенах, внутренней частью башни пользовались в основном птицы, любовники и политические сатирики.

Лэнг улыбнулся, подумав о том, как могли бы отреагировать Пьетро и прочие братья на массовое прелюбодеяние, процветавшее на останках их оплота.

Ступени, высеченные прямо в каменной стене и сильно истертые за века множеством ног, были узкими — ботинки десятого размера, которые носил Лэнг, не помещались на них. Когда-то в строении было несколько этажей. Об этом говорили квадратные дыры в кладке, предназначенные для потолочных балок.

Лэнг одернул себя и уставился под ноги. Здесь нужно было ходить очень осторожно. Оплошность могла бы привести к печальным последствиям.

Никакого пола или настила наверху тоже не было. Лестница просто закончилась, не доходя четырех или пяти футов до зубчатого верха стены. Лэнг оперся о прохладный камень и не торопясь огляделся вокруг.

Слева и сзади него виднелись красные черепичные крыши домов Ренн-ле-Шато. Впереди и немного на северо-восток располагался город, который, если верить карте, назывался Серр.

Ренн и Серр.

Пьетро был прав. В военном отношении Бланшфор располагался невыгодно и не мог служить защитой ни для одного, ни для другого городка. Войско, посланное отсюда, обязательно должно было бы форсировать реку, а преградить ему путь через брод враги смогли бы без всякого труда. До Ренна, называвшегося теперь Ренн-ле-Шато, было слишком далеко. Из замка попросту нельзя было увидеть, что там происходит. Вероятнее всего, о нападении на Ренн в Бланшфоре узнали бы по столбам дыма, когда враги успели бы уже захватить и поджечь город.

Но для какой же цели, если не ради защиты Серра и Ренна, могла быть построена в древности эта крепость?

Зато гора Карду находилась близко и была отлично видна. Лэнг не мог сказать наверняка, но очень походило на то, что перед ним находится тот самый склон, который он визировал по линии, проведенной через крест и статую. Отсюда, вблизи, Рейлли отчетливо видел довольно ровную площадку в несколько сотен квадратных ярдов, на которой громоздились кучи осыпавшихся белых камней.

Держась одной рукой за стену башни, Лэнг вынул фотоаппарат и сделал еще несколько снимков. Убрать его и вынуть компас было непросто, однако Рейлли справился. Лишь на мгновение у него захолонуло сердце, когда он все же качнулся и рука съехала на несколько дюймов. Те же самые семьдесят пять градусов. Точно или нет показывала магнитная стрелка, но она говорила ему, что крест, статуя и башня находились на одной линии с неким определенным местом на склоне Карду.

Спускаться пришлось задом наперед. Повернуться здесь было невозможно.

Тень от башни заметно удлинилась. Обследовать Карду засветло Лэнг уже не успевал. Бросив еще один взгляд на дальний склон, он направился к «Пежо».

Снайпер опустил винтовку лишь после того, как крошечный «Пежо» исчез из виду. С того момента, как Лэнг вышел из башни, на нем постоянно лежало перекрестие оптического прицела.

Снайпер поднялся, присел пару раз, разминая затекшие колени, и положил наземь «галил». Израильская винтовка не относилась к числу тех марок оружия, которые традиционно использовались для прицельной стрельбы на дальние расстояния. Благодаря малому весу ее было легко носить, зато подолгу сопровождать цель в окуляре десятикратного электронного прицела «Люпольд Ml ультра» оказывалось непросто. От стрелка требовалось куда больше внимания и напряжения, чем при использовании излюбленной большинством снайперов винтовки «баррет» полудюймового калибра, длиной почти в пять футов, весом в тридцать фунтов и с ручным затвором. Так что снайпер, пользующийся «галилом», должен был запастись сошками, терпением и быть мастером своего дела.

Спутник снайпера отнял от лица цейссовский бинокль, который повис на ремне, переброшенном через шею, и с усмешкой сказал:

— Лучшей возможности может и не подвернуться.

Стрелок свернул складной приклад, отделил ствол, вынул обойму с двадцатью патронами, вложил каждую деталь в специально предназначенное для нее гнездо в «дипломате» и лишь после этого ответил:

— Поздно жаловаться. — Он открыл дверь «Опеля» с парижскими номерами и аккуратно положил чемоданчик на заднее сиденье. — А завтра будет завтра.

К тому времени, когда Лэнг отыскал в Лиму магазин с красно-желтой вывеской «Кодак», уже стемнело. Изъясняясь больше жестами, чем словами, он добился обещания, что снимки будут готовы часа через два или в крайнем случае до закрытия магазина в девять часов вечера, то есть в 21:00. На юге Европы торговые предприятия устраивают длительный перерыв днем, зато работают допоздна.

В маленьком продымленном и шумном бистро Рейлли рискнул заказать одно из блюд, названия которых были небрежным почерком написаны мелом на грифельной доске. Ему повезло: он получил толстый кусок тушеного мяса и дешевое кислое местное вино.

Закончив обед, Лэнг отправился на почту, где уже почти не было посетителей. Лишь один молодой человек с сердитым видом разговаривал по телефону в дальнем углу. Рейлли бросил несколько монет в торговый автомат и получил конверт с маркой. За новую мзду прибор выдал дополнительные марки — достаточно для оплаты почтовой пересылки через Атлантику. Взяв чистый лист бумаги, Лэнг принялся писать длинное письмо.

Едва он успел закончить, как молодой человек громко брякнул трубкой, отчетливо помянул дерьмо и, сердито топая, устремился наружу. Женщина, деньги или то и другое вместе. Так решил Лэнг, направляясь к копировальному аппарату, настолько старому, что им вполне мог пользоваться кто-нибудь из бесчисленных Людовиков, с редкими переры-вами сменявших друг друга на французском троне более тысячи лет. В ответ на опущенные монеты аппарат защелкал и заскулил, будто обижался, что его беспокоят в столь поздний час. Лэнг сделал копии страниц, написанных своей рукой, сложил их и убрал в карман. Оригинал же он запихнул в конверт с марками и опустил в ящик для международной почты.

После этого Лэнг получил готовые фотоснимки, бегло взглянул на них и вернулся в гостиницу. Там он внимательно изучил фотографии. Два места, с которых снимал Рейлли, разделяло большое расстояние, поэтому трудно было сказать, действительно ли на всех снимках запечатлен один и тот же участок склона горы Карду. Трудно, но все же возможно. Зеленая заплата на снимках, сделанных с обочины дороги, вероятнее всего, была рощей чахлых кедров, отчетливо видимых на фотографиях, сделанных с башни. Светлая полоса на дальней фотографии соответствовала длинной белокаменной осыпи. Лэнг долго рассматривал снимки, сделанные с башни, особенно те, на которых имелись тени симметричной или хотя бы правильной формы.

Он был очень разочарован, поскольку не нашел ничего такого, что не могло быть создано за долгие века ветром, дождями или разрушением скал.

Завтра нужно будет исследовать Карду на месте.

Терминал аэропорта уже закрыли на ночь. Следующий регулярный пассажирский рейс должен был, по расписанию, прибыть в 08:24 из Женевы. Кроме скучающего сторожа, слишком увлеченного тем, что показывали на экране его портативного телевизора, некому было обратить внимание на частный самолет «Гольфстрим IV», который, снижая скорость, пробежал по полосе, затормозил и, негромко посвистывая моторами, покатил по асфальтированной рулежной дорожке. Уж подавно никто не заметил и блестящий черный «Ситроен», выскочивший из тьмы, как ястреб, кидающийся на добычу.

Щелкнул гермозамок, открылся люк, заурчал мотор, дверца стала не спеша опускаться. По ступенькам сошли четверо мужчин. Трое младших несли по небольшому чемоданчику. Со своим багажом они обращались настолько осторожно, что случайный свидетель, если бы такой оказался здесь, предположил бы, что там лежат не только чистые рубашки.

Самый старший из четверки покинул самолет последним, всю его ношу составлял перекинутый через руку плащ. На лице у него было властное выражение человека, привыкшего к беспрекословному подчинению окружающих. Он не носил головного убора, длинные, до плеч, волосы казались серебряными в скудном освещении. Один из молодых людей почтительно распахнул перед ним пассажирскую дверь «Ситроена».

Двое мужчин — экипаж самолета — неподвижно стояли на верхней ступеньке трапа, пока пожилой мужчина жестом не разрешил им уйти внутрь. Дверь самолета тут же закрылась, чуть слышно гудевшие турбины прибавили оборотов. «Ситроен» выехал через открытые ворота. «Гольфстрим» оторвался от взлетно-посадочной полосы и, гремя двигателями, стал набирать высоту. Затем он резко повернул к западу и помчался прочь. Сигнальные огни удалялись, мигая, как умирающие кометы.

Старший сел рядом с женщиной-водителем, трое остальных — на широком заднем сиденье.

— Где он? — спросил седой мужчина на безупречном французском языке.

— Спит в своем номере, — ответила хозяйка «Hostellerie de Rennes-les-Bains».

Глава 3

Из-за снов, которые видел Лэнг, он в ту ночь не столько отдохнул, сколько устал. Рейлли точно знал, что Дон никогда не бывала в этой части Франции, все же она ждала его на стене Бланшфора. Рядом с нею стоял мужчина. Лэнг не видел его лица, но с той уверенностью, которая неизвестно откуда берется в сновидениях, мог сказать, что это был Соньер.

Рейлли не собирался гадать, что мог означать этот сон, кроме того, что пустоте, оставшейся в его жизни после ухода Дон, не суждено быть заполненной. С тех пор прошло более десяти лет, и не было ни единого дня, когда он не думал бы о ней. Больше того, редкий час Лэнг не видел перед собою ее лица. Не той Дон, на которой он женился, а костлявый лик женщины, умирающей в больнице. Ему было все труднее и труднее вспоминать, как она выглядела до болезни. Даже когда он видел ее во сне, как в эту ночь, на его глаза наворачивались слезы.

У памяти садистские замашки.

Когда в окне забрезжил свет, ему стало полегче. Трудно оставаться мрачным, когда глядишь в безоблачное небо. Зато внизу туман закрыл долину Од плотным одеялом из серебряной шерсти. Попозже, когда Лэнг выпьет кофе с круассаном, солнце сожжет этот туман.

Кофе, который Лэнг пил в столовой гостиницы, был настолько крепок, что, пожалуй, мог бы смыть хром с автомобильного бампера. На столе перед Лэнгом лежала помятая копия полароидного снимка. Неважно, что лица затерлись и надпись утратила четкость. Все это он знал наизусть. Теперь Рейлли пытался запомнить фон, форму и взаимоположение отдаленных гор.

Через час маленький «Пежо» снова выбивался из сил, пытаясь добраться до ровной площадки чуть пониже Бланшфора. Следы шин, оставленные вчера, уже наполовину сровнялись под действием ветра. Лэнг внимательно смотрел, нет ли совсем свежих, четких отпечатков, которые говорили бы, что тут кто-то побывал. Ничего подобного не было.

У подножия башни он взял пеленг по компасу и направился к Карду. Камешки, выворачивавшиеся из-под ног, и кусты, некстати оказывавшиеся на дороге, затрудняли движение по седловине между двух скал. Время от времени Лэнг останавливался, сверялся с компасом и убеждался в том, что веревка, которой он прицепил к поясу лопатку, не развязалась. Две остановки он сделал для того, чтобы отхлебнуть воды из бу-тылки. Рейлли вовсе не хотел пить, но при этом он мог из-под шляпы окинуть взглядом близлежащие склоны, не выдавая слишком явно своей настороженности. Он никак не мог избавиться от жутковатого ощущения, что за ним наблюдают — в романах ужасов такая интуиция обычно проявляется у героев в тот момент, когда загадочный злодей готовится нанести удар. Не хватало лишь завораживающего крещендо музыкального сопровождения. Но Лэнг так и не увидел ни бликов от объективов бинокля, ни кустов, раскачивающихся без ветра, ничего такого, что говорило бы о присутствии затаившегося наблюдателя.

Он сказал себе, что воображение чересчур разыгралось. Слишком уж хорошо запомнилась Рейлли последняя ужасная глава записок Пьетро.

Тут прямо в глаза ему ударил яркий луч, и он вздрогнул, да так, что съеденный на завтрак круассан чуть не выскочил обратно. Лэнг присел за валун и добрую минуту смотрел на отблеск, пока не сообразил, что это всего лишь отражение утреннего солнца на ветровом стекле автомобиля, проезжавшего далеко внизу, по той дороге, на которой он сам побывал накануне. Если видна дорога, значит… Да, действительно. Всмотревшись, он различил крест. А вот статуи Христа разглядеть не удалось, она сливалась с далекими деревьями.

Лэнг пошел дальше и вскоре оказался на заваленной осыпавшимися камнями площадке, которую заметил с башни. От креста это место походило на голое пятно. Рейлли вынул из бумажника фотографию картины и начал медленно поворачивать ее.

Слева виднелась вершина, с такого расстояния казавшаяся серой. Между нею и холмом, находившимся гораздо ближе, имелся промежуток неправильной формы, очень похожий на тот, что был на картине. Лэнг наклонился и повернул голову, чтобы, насколько возможно, приблизиться к положению «вверх тормашками». Нос был не таким острым, подбородка вообще не имелось, и все же контур этого просвета вполне мог сойти за профиль Вашингтона с четвертьдолларовой монеты. В конце концов, Пуссен нарисовал свою картину лет четыреста тому назад. За это время вполне могли произойти какие-нибудь геологические изменения.

Это место было ничуть не хуже любого другого.

Весьма солидное по размеру — с целое футбольное поле.

Кстати, Рейлли нужно было пробраться между больших и малых валунов, что вряд ли проще, чем «возвращающему» игроку прорваться через заслон перехватчиков-таклеров. Очковой зоной было место, где ровная площадка упиралась в склон Карду.

Лэнг несколько минут простоял там в раздумье. Один участок показался ему круче остальных. Пусть так, но камни громоздились там так же, как и вокруг. Разве не должны были они катиться дальше, пока не окажутся на действительно плоском месте? Именно такое поведение предписывал им закон всемирного тяготения.

Лэнг перебрался через валун, оставив на шершавом верхе клочок кожи с колена. Интересно, есть ли смысл ругаться, когда ты находишься в одиночестве и тебя никто не слышит? По всей вероятности, нет, но, выругавшись, чувствуешь себя намного лучше.

Теперь он стоял перед большим, выше человеческого роста, валуном, который, казалось, был слегка врыт в склон. Другого камня, годившегося на то, чтобы закрыть лаз, в который способен пролезть человек, здесь не было, во всяком случае, на той площадке, откуда виднелся профиль Вашингтона. Лэнг уперся в шершавый бок, ноги поехали по песку и камням. Всей своей тяжестью он не смог сдвинуть валун даже на сантиметр.

Но какой-то путь обязательно должен быть. Ведь Соньер сделал это в одиночку, иначе его тайна не сохранилась бы. Но как ему такое удалось?

Задача должна решаться с помощью элементарных правил физики, но в этой науке ничего простого не было. В школе Лэнг не раз оказывался на грани провала по данному предмету.

Он отступил, окинул взглядом склон и обнаружил на расстоянии в пятнадцать-двадцать футов еще один камень почти такого размера, как тот, который нужно было откатить. Поднявшись туда, Лэнг отцепил от пояса лопатку и начал подрывать почву под камнем. Через десять минут он скинул рубашку. Примерно через час получилась яма около фута глубиной. Теперь нужно было соблюдать предельную осторожность, чтобы его не расплющило, как койота Вилли при очередной попытке поймать Дорожного Бегуна. Вот только, в отличие от героя мультфильма, Лэнг не сможет подняться, услышав «би-би» приближающегося автомобиля.

Рейлли вытер лицо скомканной рубашкой, отцепил от пояса веревку, захлестнул петлю вокруг камня и крепко завязал ее. Потом он перешел к другому камню, находившемуся пониже, и сделал с ним то же самое.

Итак, два валуна, один из которых находился выше другого, были связаны самой крепкой нейлоновой веревкой, какую ему только удалось найти. Такое достижение Лэнг отметил большим глотком воды из бутылки. Он надеялся, что следующий шаг сможет заставить его преподавателя физики гордиться своим учеником.

Взяв лопатку, Рейлли наскоро выровнял полосу от камня вниз по склону. Потом он подсунул лопатку под камень и попытался сдвинуть его, пользуясь рукоятью как рычагом. Безуспешно. Тогда Лэнг запихнул лопатку как можно дальше, встал обеими ногами на рукоять, согнул колени и принялся подпрыгивать, как пловец, собирающийся нырнуть с высокого трамплина.

Рычаг, элементарная физика…

Лэнг ожидал, что его вес немедленно сдвинет глыбу, но раз за разом безрезультатно приседал, сгибая колени, резко подскакивал и уже начал громко пыхтеть — совсем как набегавшийся Грампс. Рейлли дал себе слово, что начнет заниматься спортом, как только вернется домой. Нет ничего проще, чем работать над собой. Надо всего лишь пообещать себе, что непременно это сделаешь.

Похоже, что нужно было искать другой способ сдвинуть скалу. Лэнг решил передохнуть и хлебнуть еще воды.

Но внезапно раздавшийся скрип металла заставил его забыть о жажде. Что-то сдвинулось. Вновь согнув колени, Рейлли почувствовал, что каменная глыба подалась. Чуть заметно, почти неощутимо. Можно было подумать, что она решает, как ей повести себя дальше — двигаться или оставаться на месте. Как сказал бы его школьный учитель, элементарная физика. Потенциальная энергия нескольких тонн камня собиралась перейти в кинетическую.

С новыми силами Лэнг еще дважды подпрыгнул на ручке лопаты. Затрещали, застонали дробящиеся камни. Рейлли едва успел отскочить в сторону, уступая дорогу валуну, медленно поползшему вниз по склону. Медленно-то медленно, однако уже через несколько секунд валун разогнался, как товарный состав на десятимильном прямом отрезке железнодорожного полотна.

Теперь Лэнгу оставалось только надеяться на то, что стекловолоконная веревка окажется настолько прочной, насколько обещала реклама.

Реклама не обманула. Возможно, веревка была еще прочнее.

Сдвинутый с места валун прокатился мимо камня, находившегося внизу, и натянувшаяся веревка запела, как басовая струна арфы. Страшная сила вырвала второй камень из его ложа. Он последовал за первым вниз по склону, увлекая за собой щебень и клочья дерна. Падение сопровождали туча пыли и нарастающий грохот. К счастью, внизу не было ни строений, ни дороги — только река.

Место, где только что покоился на своем ложе нижний валун, скрылось за завесой взметнувшегося к небу мелкого белого песка. Лэнг присел на камень. Дожидаясь, пока уляжется пыль, он думал о том, каким образом справился с задачей Соньер, не имевший в своем распоряжении такой замечательной веревки, прочность которой многократно увеличилась благодаря применению самых передовых научных достижений. Пусть священник смог сдвинуть валун, но, черт возьми, как ему удалось закатить его обратно? Возможно, он просто свалил сверху другой камень вместо того, который прежде лежал на этом месте.

Сквозь редеющее облако пыли проглянуло темное пятно, которое могло быть только отверстием в склоне, входом в пещеру.

Лэнг поднялся, ощущая в теле легкую дрожь, предшествующую переходу к решительным действиям. Если он был прав, то сейчас ему предстояло пройти по следам не только Сонье-ра, но и Пьетро.

В бутылке оставалось еще много воды, так что Рейлли смог намочить рубашку и завязал ей нос и рот, чтобы не дышать пылью. Он отцепил от пояса фонарь и нажал кнопку, желая удостовериться, что лампочка и батарейки в порядке. Потом Лэнг пригнулся и собрался спуститься на две тысячи лет в прошлое.

Снайпер, давно уже без отрыва смотревший в прицел, повернул голову и сообщил:

— Он влез в какую-то дыру. Я его не вижу.

— Это я и сам понял. — Его напарник отнял бинокль от глаз. — Но ты все-таки держи свою пушку наготове. Она может понадобиться в любой момент.

Стрелок вновь прижался щекой к металлическому откидному прикладу «галила» и повернул винтовку так, что перекрестие прицела отошло на несколько футов от зева пещеры.

— Я вроде бы никуда не собираюсь. Буду наготове.

Тени на белой скале могли появиться от любого из тех облаков, что плыли по синему небу. Или оттого, что солнце чуть передвинулось и по-другому осветило какой-то камень. Кроме того, на маленькое плато могла забрести заблудшая овца, почти незаметно передвигающаяся между валунами.

Снайпера не устраивал ни один из этих вариантов.

Винтовка повернулась, и в прицеле появилось место, отстоявшее от входа в пещеру футов на пятьдесят.

Луч фонаря не пробивал стену белой пыли, которая висела в воздухе и отражала свет прямо в глаза Лэнгу. Он совершенно ничего не видел, пока не оказался в пещере. Рейлли не мог разглядеть стен и, конечно, не знал, что потолок очень низок, а потому больно ушиб голову о несокрушимый камень. Зато теперь, после удара, он хоть что-то увидел — то самое, о чем говорят: «искры из глаз».

Опасаясь, что стукнется еще раз, Лэнг поспешил пригнуться.

«Конечно, — думал он. — Можно было догадаться, что проклятая крыша окажется низкой».

В те времена, много веков назад, мужчины редко бывали выше пяти футов ростом. В музеях ему никогда не попадались доспехи, какие он смог бы надеть на себя.

Пыль наконец-то осела, и Лэнг смог разглядеть на камне следы инструментов — те самые, которые когда-то видел Пьетро. В естественном состоянии пещера была вовсе не такой просторной, как сейчас, а о том, сколько трудов пришлось приложить для того, чтобы привести ее в нынешний вид, Рейлли боялся даже подумать.

Он медленно пошел вперед, каждый раз опуская ногу с величайшей осторожностью, чтобы как можно меньше тревожить белую пыль, толстым ковром покрывавшую пол.

Впрочем, в воздухе ее и без того было более чем достаточно. Поэтому Лэнг не сразу увидел то, что все-таки вырисовалось в луче фонаря силуэтом на фоне дальней стены. Аккуратно высеченная каменная коробка, примерно двадцать на пятнадцать дюймов и около фута высотой. От кусков камня, за минувшие столетия свалившихся с потолка, этот предмет отличался только правильной формой. Чуть заметная канавка в слое пыли говорила о том, что у коробки была крышка. Присмотревшись, Лэнг разглядел и другие неровности, возможно, буквы. Рейлли попытался рукой очистить поверхность, но, несмотря на всю его осторожность, в луче фонаря заплясали мириады новых пылинок. На ощупь камень казался теплым, почти горячим — в отличие от прохлады, царившей в пещере.

Он попытался снять крышку, но ничего из этого не получилось. Она оказалась очень хорошо подогнана. К тому же пыль и грязь настолько плотно слежались за многие сотни лет, что на коробке образовался защитный слой, не уступающий прочностью хорошему цементу. Лэнг вновь почувствовал тепло, источник которого, казалось, находился внутри этой самой коробки.

Он присел на корточки, нагнулся почти вплотную к камню, закрыл глаза и тихонечко подул. Еще будучи студентом-юристом, Рейлли точно так же удалял пыль с книг, к которым очень давно никто не прикасался. Немного подождав и решив, что микробуре пора и уняться, он открыл глаза.

Большая часть резных букв растрескалась и развалилась в результате неизбежных многократных тепловых расширений и сжатий, которые камень испытал за время пребывания в этой пещере. Одна группа знаков походила на те еврейские надписи, которые Лэнг когда-то видел в синагоге. Мог ли это быть арамейский язык, на котором разговаривали евреи в древности? Рядом была надпись на латыни, сделанная почти неразличимыми буквами.

Лэнг непроизвольно глотнул воздуха, набрал полный рот пыли и закашлялся. Успокоившись, он обнаружил, что сидит, раскинув ноги, на полу пещеры и все так же смотрит на древние буквы, освещенные пляшущим лучом фонаря. Да, разгадывание ребуса было всего лишь логическим упражнением. А вот увидеть все это своими глазами — совсем другое дело.

Взбудораженные мысли мелькали, как дырочки на разматывающейся катушке спиннинга. Было невозможно даже предположить все значения этого открытия. Соньер, Пьетро!.. Они, вероятно, испытывали те же самые чувства, что и Лэнг сейчас.

Вдруг из-за его спины ударил и заполнил почти всю пещеру яркий, куда сильнее, чем у его фонаря, свет.

— Чрезвычайно изобретательно. Поздравляю вас, мистер Рейлли!

В первое мгновение Лэнг решил, что до него наконец-то добралась полиция, потом с испугом понял, что это вовсе не так.

Забыв о низком потолке, он привстал было на ноги и услышал:

— Мистер Рейлли, если хотите жить, лучше не двигайтесь. Держите руки так, чтобы я их видел.

Лэнг поднял руки в едином для всего мира жесте. Мол, сдаюсь. Не стоило провоцировать этих людей. Впрочем, убить его они могли и без всякой провокации. Несколько пар рук грубо схватили Рейлли сзади, заставили наполовину выпрямиться и прижали к стене. Затем последовал быстрый, но очень профессионально выполненный обыск. Все его карманы обшарили, извлекли из них содержимое, а потом сорвали почти высохшую рубашку.

— Оружия нет, — сообщил другой голос. — Зато есть ксерокопия, писанина какая-то.

Та самая копия, которую он сделал на почте.

Лэнг рискнул покоситься назад через плечо, но не увидел ничего, кроме слепящего света.

— Возможно, вам стоило бы прочитать это письмо, прежде чем вы… совершите какой-нибудь опрометчивый поступок, — сказал он.

Его схватили за плечи, развернули, толкнули к выходу — тут Рейлли основа больно ударился головой о потолок — и выволокли на свет. После полумрака пещеры ему пришлось зажмуриться. Когда же глаза Лэнга привыкли к свету, он увидел мужчину лет пятидесяти, одетого скорее для участия в заседании какого-нибудь совета директоров, а не для прогулок по горам на юге Франции. Он читал письмо и, судя по выражению лица, не был слишком удивлен.

Уловка с письмом на тот случай, если с отправителем что-нибудь приключится, была стара почти так же, как мир. Но Лэнг предполагал, что этот банальный ход должен был спасти ему жизнь хотя бы в данную минуту. Еще Рейлли теперь очень хотелось, чтобы его спасло хоть что-нибудь: потерянное письмо, дети, постучавшие в дверь, или любое другое событие, каким бы затасканным оно ни показалось с точки зрения высокой литературы, даже конный отряд, внезапно показавшийся из-за вершины горы.

По бокам мужчины в костюме стояли двое парней, намного моложе и заметно крупнее его. Судя по виду, в прошлом они вполне могли заниматься спортом, причем таким, где поощряются силовые приемы, а болезненные столкновения — в порядке вещей. Крахмальные воротники сорочек туго стягивали их шеи, отлично скроенные костюмы облегали тела, как шкурки сосисок — свое содержимое. Обуты оба были тоже одинаково — в итальянские туфли из блестящей черной кожи по тысяче с лишним долларов за пару, из тех, какие ожидаешь увидеть на ногах вице-президентов крупных корпораций. Такая обувь мало подходит для прогулок по горам. Завершал гардероб каждого десятимиллиметровый автомат «Хеклер и Кох МП-10» — оружие достаточно компактное для того, чтобы носить его со сложенным прикладом в кейсе обычного размера, но несравненно более мощное, чем пистолеты, которыми были вооружены двое громил, напавших на Лэнга в Лондоне. Таким оружием пользовалась и президентская секретная служба, и «морские котики», но эти парни явно не имели отношения ни к тем, ни к другим.

Лэнг не оглядывался, но у него не было ни малейшего сомнения в том, что человек, грубо вытолкнувший его из пещеры, относится к этой же породе.

Старший поднял голову. Худое загорелое лицо в окаймлении длинных серебристо-седых волос. Такие часто печатают на обложках брошюр Американской ассоциации пенсионеров.

— Кому вы это послали? — спросил он.

— Санта-Клаусу, — ответил Лэнг. — Хочу успеть до рождественского бума.

Седой чуть заметно кивнул, вернее, шевельнул подбородком. Тип, стоявший позади, тут же заломил руку Лэнга за спину и так дернул, что у того от боли дыхание перехватило.

— Никто не любит тех, кто слишком умничает, мистер Рейлли, — сказал Седой без тени гнева, словно говорил с умственно отсталым ребенком. — Можете не сомневаться, я получу ответ. Вопрос лишь в том, долго ли вам придется страдать.

Лэнг выразительно, словно актер на сцене, посмотрел направо, потом налево и проговорил:

— Что-то не вижу ни дыбы, ни «испанского сапога»… ничего из тех приспособлений, которые использовали инквизиторы короля Филиппа, допрашивая ваших людей. Вы уверены, что сможете правильно сформулировать свои вопросы без них?

Его руку тут же снова вывернули. Лэнг не знал, почудилось ему или он действительно услышал хруст рвущихся связок. Зато в том, что искры, засверкавшие у него перед глазами, были куда ярче, чем в тот раз, когда он ударился головой о потолок, Рейлли не сомневался.

— Так каков же будет ответ? — спросил Седой.

— А что произойдет после того, как вы его получите? — вопросом на вопрос ответил Лэнг. — Сомневаюсь, что вы поблагодарите меня и отпустите восвояси.

Рейлли далеко не впервые обвиняли в том, что он слишком умничает, и он искренне надеялся, что этот седой тип в костюме не окажется последним из тех, кто так говорит. Все свои реплики Лэнг произносил вовсе не для того, чтобы позлить соперников. Во время обучения управление накрепко вбивало своим агентам в головы закон: в самой тяжелой обстановке, даже если положение кажется безвыходным, продолжайте блефовать и никогда не теряйте надежды на то, что выход все же найдется. Лэнг решил, что в таком положении — когда против него двое, скорее даже трое людей с автоматами — сразу найти выход вряд ли удастся.

Седой, несомненно, руководитель, растянул губы в улыбке, лед которой вряд ли мог растаять даже на июльском солнце.

— Вы очень проницательны, мистер Рейлли.

Он кивнул богатырю, стоявшему слева от него, тот запустил в карман пиджака левую руку и извлек маленькую продолговатую коробочку, похожую на те, в которых продают ювелирные изделия. Но внутри оказался шприц.

— Послушайте, парни, вам пора открывать клинику, — сказал Лэнг. — При каждой встрече кто-нибудь из вас хочет сделать мне укол. При этом вы даже не спрашиваете, на какие лекарства у меня аллергия.

Седой опять сделал чуть заметное движение подбородком, и парень со шприцем шагнул вперед.

— Черт возьми, сказали бы хоть, что это такое, — заявил Лэнг. — Сыворотка правды?

— Нет, мистер Рейлли, не совсем, — ответил Седой. — Позже мы, возможно, и дадим вам немного пентотала натрия, а сейчас хотим лишь помочь вам успокоиться, чтобы вы, как говорят у вас в Америке, получили максимальное удовольствие от поездки.

— Пара вопросов, — поспешно произнес Лэнг. — В конце концов, мы с вами знаем, что вы не собираетесь предоставить мне возможность написать статью в газету, так, может быть, согласитесь хоть немного удовлетворить мое любопытство?

— А потом вы, конечно, скажете мне, кому послали письмо? — поинтересовался Седой.

— Чтобы вы могли расправиться с этими людьми точно так же, как с моей сестрой и племянником, как убили швейцара в моем доме и антиквара в Лондоне? Сомневаюсь, что вы поверили бы мне, даже если я сказал бы вам чистую правду.

Под горой, но не на дороге, вдруг что-то ярко сверкнуло. Солнечный луч отразился от чего-то блестящего: стекла или металла. Лэнг не мог бы сказать с уверенностью, что на самом деле видел эту вспышку. Если Седой или кто-то из его спутников заметил ее, то виду они не подали. Лэнг, не меняя выражения лица, перевел взгляд в другую сторону, чтобы никто не понял, что он мог что-то видеть. Кто бы там ни скрывался, было крайне маловероятно, что этот кто-то держит его сторону.

Лэнг также подумал мельком, что мог проколоться где-то раньше, но не сумел сообразить, когда это случилось.

Босс кивнул крепышу, и шприц замер в руке парня.

— В таком случае, может быть, вы скажете мне, как вам удалось найти пещеру и ее… содержимое, — заявил Седой. — Я хотел бы убедиться в том, что об этом не знает никто другой. Но прошу вас, мистер Рейлли, не задавать вопросов, которые требовали бы слишком пространных ответов.

Седой сел на тот самый плоский камень, с которого Лэнг совсем недавно наблюдал за оседавшей пылью. В руках он все еще держал развернутую ксерокопию письма. Лэнг почувствовал, что страж, державший его сзади, немного ослабил хватку. Вывернутое плечо горело как в огне.

— Тамплиеры, — полувопросительно произнес Лэнг. — Вы тамплиеры?

Мужчина с серебряными волосами заговорил так, будто в который раз возвращался к давно и хорошо знакомой всем истории:

— Вы совершенно правы, мистер Рейлли. Раз вы знаете, кто мы такие, то вам должна быть известна и наша история. В тысяча триста седьмом году король Франции… — Он нахмурился, будто вспоминал о своем личном ужасном несчастье. — Вероломный Филипп разослал своим миньонам приказ арестовать рыцарей Храма Соломона и осудить их по обвинению, лживому от начала и до конца. Наши люди были повсюду, уж конечно, при всех королевских дворах Европы. Нас предупредили о том, что готовилось. Многие из тех, кому удалось вовремя скрыться, бежали в Шотландию, где папа Климент, прихвостень Филиппа, не мог добраться до нас. Король Шотландии, которого сегодня знают под именем Роберта Брюса, был отлучен от Церкви и ни в коей степени не являлся другом понтифика.

В голосе Седого слышался не столько акцент, сколько богатые модуляции, и все же у Лэнга сложилось впечатление, что английский для него неродной.

— Многим ли тогда удалось унести ноги? — Лэнг думал о несчастном Пьетро, который остался, предстал перед инквизицией и был казнен по ложным обвинениям. — Беглецы покинули своих многочисленных братьев, которые были замучены, убиты, сгорели заживо на кострах.

Его собеседник скрестил ноги. Лэнг заметил, что на нем короткие носки, которые предписывала мужчинам европейская мода.

— Кому спастись, а кому остаться, решал Бог, а вовсе не мы.

Лэнга так и подмывало спросить, как же Господь сообщил о своем волеизъявлении — на каменных скрижалях или через неопалимую купину? — но сказал он совсем другое:

— Но Климент должен был радоваться тому, что ему удалось разделаться с вашим орденом. Ведь, прямо выражаясь, вы шантажировали его точно так же, как и современных понтификов.

Седой запустил руку во внутренний карман пиджака, извлек серебряный портсигар и протянул его Лэнгу, чтобы тот мог взглянуть.

— Вполне возможно, что на его изготовление ушло несколько из тех пресловутых тридцати сребреников, которыми заплатили Иуде. — Он вынул сигарету и предложил ее Рейлли.

Тот покачал головой.

— Не курю. Забочусь о здоровье.

Если тамплиер и уловил иронию, то не подал виду.

— Знаете, мистер Рейлли, «шантаж» — очень грубое слово. Мы предпочитаем говорить, что охраняем главную тайну римских первосвященников. — Он прикурил от золотого «Ронсона».

— Да-да, с тех пор, как неведомым образом обнаружили ее во время Крестовых походов, — добавил Лэнг.

Пожилой человек выдохнул струйку голубого дыма, которую тут же унес ветерок.

— Да, некоторое время мы служили истинной Церкви.

Рейлли даже не попытался скрыть презрение, прозвучавшее в его голосе.

— Служили? Убивали, шантажировали… Не очень-то по-христиански.

— Как ни прискорбно, несовершенство этого мира не позволяет нам последовательно воплощать в жизнь христианские добродетели. — Может, предыдущие слова Лэнга и оскорбили Седого, но тот никак этого не проявил. — Ведь наш орден был учрежден как военный и уделял основное внимание искусству войны, не отличающемуся милосердием. Это было необходимо тогда, но и сегодня время от времени приходится прибегать к подобным мерам. К счастью, благодаря таинствам исповеди и причастия нам отпускаются такие грехи.

— Даже убийство женщин и детей?

— Мистер Рейлли, у нас нет времени на идеологические диспуты. — Седой погасил сигарету. — Скажу вам лишь вот что: когда Иерусалим был в наших руках, один из братьев натолкнулся на некие пергаменты, которые и привели нас сюда. Да-да, те самые, которые священник Соньер отыскал в своем алтаре. — На его губах вновь мелькнула и исчезла холодная улыбка. — Мистер Рейлли, мы знаем, что вам известно, кто такой Соньер. С какой бы еще стати вам вздумалось навестить столь жалкое место, как Ренн-ле-Шато? То, что мы нашли здесь, на Карду, необходимо защищать, и неважно, кто и что от этого пострадает.

— А как же насчет «возлюби ближнего»?

Держа в одной руке письмо, Седой оперся другой о камень и поднялся с него с легкостью, которая сделала бы честь и более молодому человеку.

— Мистер Рейлли, я ответил на ваш вопрос. Да, мы тамплиеры. Теперь вы можете оказать мне любезность, ответить на мой вопрос, либо… — Он кивнул крепышу со шприцем.

— Хорошо бы выстрелить, прежде чем он всадит иглу, — сказал человек с биноклем снайперу. — Могу держать пари, что там какая-нибудь редкая гадость.

Стрелок не шевельнулся.

— Самой большой гадостью для мистера Рейлли будет, если я потороплюсь, промажу и всажу ему пулю в голову.

Человек с биноклем промолчал. Он и сам знал, что попасть в цель с такого расстояния можно, лишь обладая навыком и немалыми знаниями в области метрологии, математики, химии, физики и биологии.

Чем больше расстояние от стрелка до цели, тем сильнее скажется даже легкий ветерок. Порох, приводящий пулю в движение, должен обладать строго определенными качествами, гореть так, как положено, и никак иначе, передавать пуле ровно столько энергии, сколько необходимо. Мало — и пуля упадет, не долетев до цели. Много — траектория, вероятнее всего, окажется чересчур настильной. Получится перелет, да и скорость полета пули будет не такой, как предполагалось. Значит, сильнее скажутся и ее вес, и всякие внешние факторы.

В момент выстрела снайпер обязан подогнать себя под целый комплекс требований к его физическому состоянию, в частности, дышать в строго определенном ритме. Вдох, выдох, но не до конца, задержка дыхания и очень медленное продолжение выдоха. Воздух, остающийся в легких, должен позволять стрелку твердо держать руки, но не причинять ни малейшего сотрясения. Крошечная, мельчайшая, почти неощутимая ошибка на таком расстоянии уведет пулю на несколько футов от цели.

На точность выстрела влияет и сила земного тяготения. Поэтому стрелять вверх или вниз нужно совсем по-разному. Все это делает необходимым очень точную регулировку прицела.

Будь это легко, любой мог бы палить без промаха.

Снайпер заставил себя сдержать нетерпение.

В первое мгновение Лэнг подумал, что человек со шприцем собрался помолиться. Сгибая ноги, он опускался на колени, причем делал это очень медленно. Через секунду Рейлли услышал звук выстрела и лишь тогда понял, что происходит что-то такое, чего не ожидал ни он, ни его противники. Эхо еще металось между склонами гор, как раненый голубь, когда тамплиер резко подался вперед и рухнул ничком на землю. На месте затылка и темени был виден разбитый окровавленный мозг.

Одним движением Лэнг вырвался из державших его рук, схватил копию письма, кинулся на землю и так приложился о каменистую поверхность, что у него дыхание перехватило. Он покатился вниз по склону, стараясь не обращать внимания на боль, которую причиняли попадавшиеся острые камни, пока не оказался за достаточно большим валуном, укрывшим его от трех оставшихся тамплиеров.

Оглушительная тишина — вовсе не оксюморон[117]. Порывистый ветерок уносил прочь шорох песчинок, осыпающихся на камень. Ни один автомобиль не проезжал по отдаленной дороге. Было так тихо, что даже воспоминание о звуке выстрела начало таять как сон. Лэнгу казалось, что он оглох, либо все звуки исчезли напрочь.

Он явственно представлял себе тамплиеров, укрывшихся поодиночке за камнями. Сухой треск, похожий на хлопок в ладоши, говорил о том, что стреляли издалека. Снайпер сейчас припал к прицелу и выжидал.

Но чего? Лэнг почти уверен в том, что стрелок целился не в него. Будь по-другому, не лежал бы он сейчас за этим камнем. Кстати, для тамплиеров не было никакого смысла поймать его за попыткой проникновения в их тайну и сразу убить, не выяснив, как он обнаружил это место и кому отправил письмо.

Тогда кто же стрелял?

Лэнг решил не ломать голову. Это было неважно. Если бы снайпер мог заставить тамплиеров уткнуться носами в землю, пока Рейлли соскользнет со скалы и добежит до автомобиля… А почему бы и нет? Мертвый он им ни к чему. От покойника они не смогут узнать то, что им нужно. Если таинственный стрелок не желал Лэнгу вреда, а тамплиерам он нужен живой…

Но и рисковать жизнью, основываясь только на логике, Рейлли не желал. Жизнь — тоже хорошая штука.

Когда Лэнг дернулся было к соседнему валуну, один «хеклер-кох» пролаял короткую очередь, и в лицо Рейлли полетели осколки камня, жалящие, словно пчелы. У него не было никакого оружия, даже перочинного ножа. Таким голым он не чувствовал бы себя, даже если бы стоял в чем мать родила посредине делового центра в Атланте. Кстати, там Лэнг был бы в куда большей безопасности.

Он попытался понять, откуда именно только что стреляли, но вместо затихающего эха автоматной очереди услышал нечто другое: хруст каменистой почвы под подошвами. Кто-то приближался к нему, медленно и осторожно передвигая ноги в дорогих итальянских ботинках. Этот человек, конечно же, должен был идти пригнувшись, пряча голову от неизвестного стрелка.

Лэнг сунул копию письма под массивный камень. Если его схватят, место, где спрятан этот документ, тоже может стать предметом торга. Рейлли двинулся вперед, стараясь следить за тем, чтобы валун оставался между ним и тем типом, который подкрадывался к нему. На ходу он подобрал белый камень, хорошо ложившийся в ладонь. Конечно, с булыжником против автомата не попрешь, но все же лучше, чем ничего. Может быть…

— Ну и что? — спросил человек с биноклем. — Теперь они все залегли.

— Будем ждать. — Снайпер не отрываясь смотрел в прицел.

— Долго?

— Сколько потребуется.

В отличие от дорогих ботинок, под которыми хрустели песок и гравий, каучуковые подошвы «мефисто» Лэнга позволяли ему двигаться неслышно. Но даже они не дали бы ему возможности долго бегать от преследователя вокруг валуна. Если эти парни имели хотя бы самое скромное представление о тактике, то один из них должен был гнать Лэнга вокруг скалы, а другому оставалось ждать, пока противник в самом буквальном смысле выскочит ему под выстрел. Не до конца ясными оставались намерения снайпера. Впрочем, тамплиерам было необходимо укрываться от него, а Лэнгу приходилось исходить из того, что стрелок охотится не за ним.

Шаги человека, обутого в итальянские ботинки, стихли с другой стороны камня, а потом возобновились. Кто-то медленно обходил скалу слева. Лэнг передвинулся направо, продолжая сжимать в кулаке подобранный камень. Еще чуть-чуть — и он окажется перед тем самым местом, откуда сбежал и где оставались тамплиеры. Его воображение уже рисовало одного из толстошеих близнецов, глядящего вдоль короткого ствола «хеклер-коха» и ждущего, когда же мушка окажется точно посередине спины беглеца…

Они не могли ожидать только одного — того, что Лэнг перейдет в наступление. Засунув камень за поясной ремень, Рейлли принялся поспешно искать на валуне место, за которое можно было бы надежно ухватиться. Пальцы нащупали небольшую трещину, и он подтянулся, упираясь надежными «мефисто» в шершавый камень.

От земли до вершины валуна было футов двадцать. В поперечнике она имела около десяти футов, сужаясь к дальнему концу, да еще и горбилась — слишком сильно для того, чтобы Лэнг мог вытянуться и прижаться к камню, и недостаточно для того, чтобы ему удалось спрятаться за этим горбом. Оставалось надеяться лишь на то, что тамплиеры будут искать его внизу, на земле, и что он не был мишенью снайпера. Игра получалась чрезмерно рискованной, но ни прикупа, ни пересдачи никто не предлагал.

Звук шагов слышался прямо внизу. Лэнг вытянулся и посмотрел туда. Прежде Лэнг не замечал, что у одного из тамплиеров на темени светится маленькая лысина. Он-то и крался вокруг валуна, прижав к плечу откидной приклад автомата.

Лэнг извлек булыжник из-за пояса и приподнялся, насколько было возможно. Ему следовало не беззвучно сползти вниз, а свалиться на парня всем своим весом. Только так можно было застать его врасплох и вывести из строя.

Лэнг уже изготовился к прыжку, но что-то заставило его оглянуться через плечо. Он увидел ствол, направленный прямо на него с расстояния около тридцати ярдов. Рейлли знал, что из «хеклера» трудно вести прицельный огонь с такого расстояния, но, имея магазин на тридцать патронов, не обязательно обладать очень уж высокой меткостью.

У Лэнга не было времени примеряться, чтобы точно угодить на плечи находившегося под ним тамплиера. Оставалось лишь прыгнуть и надеяться, что он не промахнется.

Рейлли поднялся над защищавшим его выступом и в последний раз взглянул на стрелка. Ухмылку человека, уверенного в том, что он попадет точно в цель, не помешали разглядеть и разделявшие их тридцать ярдов.

Лэнг разогнулся почти в полный рост, и владелец автомата еще раз прицелился. Это оказалось его фатальной ошибкой.

Голова парня окуталась розовым туманом.

Лэнг прыгнул в ту же долю секунды, когда между склонами второй раз за этот день, словно шар, с силой пущенный умелым бильярдистом, раскатилось сухое эхо.

Выстрел заставил тамплиера, находившегося возле камня, вскинуть голову. Он рванулся в сторону, но недостаточно быстро, чтобы увернуться от свалившегося на него Лэнга. Оба рухнули наземь. Тамплиер пытался ухватиться за оружие. Рейлли просунул руку под мышку противника и давил ему на затылок так, что тот был вынужден повернуться, и ствол его автомата смотрел в землю.

Лэнг размахнулся второй рукой, в которой сжимал камень, чтобы размозжить череп тамплиера.

— Достаточно, мистер Рейлли.

Эти слова достигли сознания Лэнга одновременно с прикосновением холодной стали к основанию черепа. Он узнал и оружейное дуло, и голос мужчины с серебряными волосами. Так все и затевалось. Один тамплиер должен был отвлекать стрелка, а второй, прикрываемый Седым, — заниматься Лэнгом. При этом оба находились под защитой валуна и могли не бояться снайпера.

Лэнг попался.

— Бросьте камень и заложите руки за голову. Медленно. Теперь вставайте.

Рейлли повиновался.

Человек, на которого он напал, тоже медленно поднялся на ноги. Рукава и брюки были перепачканы в белой пыли, а пиджак на боку разлезся по шву. Ходить в этом костюме было уже нельзя. Вот, пожалуй, единственное достижение, если не считать того, что двое из этой преступной компании больше не смогут никого убить.

Седой, все так же прижимая свое оружие — неизвестно, правда, какое, но это было неважно — к затылку Лэнга, произнес несколько слов на незнакомом Рейлли языке. Громила в испорченном костюме повернулся к пленнику спиной.

— Положите руки ему на плечи, мистер Рейлли, — приказал мужчина с серебряными волосами.

Лэнг снова беспрекословно подчинился, и все трое начали медленно спускаться с горы. Сейчас снайпер, кем бы он ни был, не мог стрелять. Ведь Рейлли оказался зажат между двумя тамплиерами. Существовала весьма серьезная опасность того, что пуля пробьет навылет одного из них, переднего или замыкающего, и прикончит Лэнга, находящегося в середине. Умно, ничего не скажешь.

— Дерьмо! — выругался человек с биноклем. — Они уходят.

Впервые за несколько часов снайпер оторвался от прицела.

— Допустим, не все.

— Какая разница. — Обладатель бинокля негодующе хмыкнул. — Они забрали Рейлли. Бросаемся за ними — вдруг тебе удастся снять и этих двоих?

— Рискуя при этом застрелить его? Если они еще не сошли с ума, то так и будут стискивать беднягу между собой, как ветчину в сэндвиче.

— Не сомневаюсь, что такое сравнение позабавило бы мистера Рейлли, — пробормотал первый. — Но они уходят.

— Не совсем. Здесь эти парни не останутся, а когда уедут, мы будем знать, куда они направятся.

Пройдя изрядное расстояние по другому склону Карду, Лэнг и двое тамплиеров добрались до «Рейндж Ровера». Машина была хорошо укрыта между двумя выступающими скалами: пока не подойдешь вплотную, не увидишь.

— На заднее сиденье, — приказал Седой.

Лэнг поставил ногу на подножку автомобиля и тут почувствовал укол в шею. В ту же секунду салон автомобиля закачался перед его глазами, как будто он смотрел сквозь воду. Руки и ноги отяжелели настолько, что просто не могли двигаться. Лэнг понимал, что случилось, и знал, что должен всей силой воли бороться с действием наркотика.

Но ему сделалось настолько хорошо, что глупо было противиться этому состоянию.

А потом все окуталось чернотой.