Секретарша на витрине. Двадцать пять странных историй из практики регрессионного терапевта

История третья Аристократичная стерва с домашним тортом

Иногда исцеление не в самой терапии, а просто в том, чтобы сказать что-то дельное. Или пуще того: в случайном высказывании безо всякого терапевтического намерения.

Перед началом моего семинара в качестве приглашённого лектора ко мне подходит невысокая крепкая дама и пристально смотрит в глаза. Я случайно не Ханс ТенДам?

Неизменный подросток во мне тут же думает: «Что я наделал на этот раз?» Но класс набит битком, и я уже стою спиной к стене. Сопротивление бесполезно. Поэтому утвердительно мычу.

Полгода назад я послала к вам своего двоюродного брата. Он посещал психиатра, который поставил ему диагноз «маниакально-депрессивный психоз». Я настояла, чтобы он поехал к вам. Та сессия с вами решила все его проблемы.

Слава Богу, я уж было подумал, она скажет, что сессия вообще не сработала. Получив от неё несколько подсказок, я вспоминаю этого молодого человека.

Когда он звонил, я отметил тогда для себя перепады настроения. Про психиатра и маниакально-депрессивный диагноз я ничего не знал. Почти без исключения, маниакально-депрессивные люди приходят к нам в маниакальной фазе, и даже достаточно эффективная сессия не принесёт большого прогресса. Однако та сессия, по-видимому, сработала хорошо.

Я начинаю чувствовать себя весьма довольным собой, но она прерывает мою счастливую череду самовосхваляющих мыслей.

И знаете, что ему действительно помогло?

Понятия не имею, я же делаю столько всего полезного.

То единственное предложение, которое вы ему сказали в дверях, когда жали руку на прощание.

Я всё ещё без понятия.

Вы ему сказали: «А что касается перепадов настроения, то их не бывает только у психопатов». И тогда все его тревоги испарились.

Случайное попадание. Но это научило меня кое-чему важному. Если лаконичное замечание, позволяющее взглянуть на вещи в перспективе, может оказать такое влияние, то сколько хаоса могут привнести ошибочные диагнозы?

Сколько людей, которые какое-то время просто чувствовали себя несчастными, теперь, после посещения психиатра, страдают от настоящей депрессии? И сколько людей с обычными и естественными перепадами настроения теперь «знают», что у них маниакально-депрессивный психоз?

Сколько женщин, которые ведут себя как мужчины в сексуальном плане (то, что принято называть «здоровым» для мужчин), ходят с ярлыком нимфоманки? И с представлением о себе, что они, и это же совершенно очевидно, нимфоманки? Нет, дамы, вы такие же здоровые, как и настоящие мужчины.

И сколько женщин, разделяющих свой разум на отделы, что также является типичной мужской чертой, предположительно страдают от расстройства множественной личности? (Ныне это Диссоциативное расстройство идентичности)

И мы даже не говорим о таких модных ярлыках, как СДВГ и аутизм, которые уже потеряли всякие границы. Точно так же, как здравое замечание может выпустить ложный воздух из раздутого диагностического пузыря, так и подобные диагнозы, к сожалению, могут наполнить его ложным воздухом.

Джонни ничего не может поделать, потому что у него СДВГ. То есть мама и папа Джонни не могут ничего с этим поделать. И теперь они получают доступ к государственному здравоохранению и так далее. Когда диагноз вызывает болезнь, то взгляд на вещи в перспективе и здравый смысл могут восстановить здоровье.

Какое отношение всё это имеет к названию главы? Очень малое. Я хочу поговорить о важности случайных мимолётных замечаний, которые могут освобождать и излечивать. А это было лишь общее отступление.

Она настоящая леди. Аристократичная, и всё такое. Ей немного за семьдесят, она безукоризненно одета в наряд, привезённый прямиком из Парижа или Лондона. В дополнение — идеальный акцент высшего общества.

Господин ТенДам!

Она произносит моё имя мелодичным и изящным голосом. К сожалению, я не могу воздать ему должное в письменной форме.

Господин ТенДам! Вы, вероятно, думаете, что эта высокомерная аристократичная стерва вообще здесь делает, разговаривая с терапевтом прошлых жизней? Но я слышала о вас много хорошего от своего двоюродного брата. И я могу выглядеть высокомерной аристократичной стервой, и я разговариваю, как аристократичная стерва, и все мои подруги — настоящие аристократичные стервы, но вы должны мне поверить, что это не так, совсем не так.

И в чём моя проблема? Я, как бы это сказать, не в ладах с собой и со своей жизнью. Как будто я попала не в ту историю. Я часто спрашиваю себя, кто или что я на самом деле.

Мы проводим три сессии. На первой она в основном рассказывает историю своей жизни, вторая сессия посвящена её подготовке к жизни, а на третьей в основном проводится оценка.

Она выросла в 1920-х годах в богатой семье в Вассенаре, элитном курорте неподалёку от Гааги. Её отец владеет акциями. Занимается табаком, каучуком, чаем, маслом. Голландия избежала разрушений Первой мировой войны. Shell уже процветает. Это ещё до Великой депрессии. У них несколько десятков слуг. За ужином дети должны стоять за столом, пока их отец и мать едят. Когда родители заканчивают, дети проходят к своему столу, и там их обслуживают.

Передо мной мелькает образ периода расцвета богатого гаагского патрициата. Кареты, первые автомобили, воскресные прогулки в парке, покупка пирожных в местных кондитерских.

Она подготовила свою жизнь весьма основательно[4]. Она видит привлекательного молодого человека и хотела бы, чтобы он стал её будущим отцом! Она видит, как тот знакомится с её будущей мамой (разумеется, оба в сопровождении!), всё это очень приятно и очаровательно. Она с нетерпением ждёт возможности воплотиться у них в качестве их дочери.

У неё приятное детство. Она знакомится с прекрасным молодым человеком, перспективным инженером одного из лучших технических университетов, который, похоже, действительно сможет добиться успеха. Великая Депрессия всех отрезвляет, но они по-прежнему живут в достатке. Она ждёт ребёнка. Они образцовая пара.

Затем приходит Вторая мировая война. Её муж работает над новой технологией большого военного значения, и в мае 1940 года, когда Нидерланды вот-вот будут захвачены нацистами, через неделю после начала войны, его спешно переводят в Англию — работать на британцев, и чтобы его знания не попали в руки немцев.

Внезапно она остаётся одна с ребёнком. Банковский счёт быстро истощается, деньги на домашнюю прислугу вскоре заканчиваются, и она остаётся с новорождённым на руках. Она не научилась ничему практическому, например, как менять подгузник или пользоваться тряпкой. Её деньги истрачены или заблокированы за границей. Она в отчаянии.

Она учится кормить и заботиться о ребёнке, но есть риск стать бездомной. Что она умеет делать? Она хорошо образована, свободно говорит по-немецки, по-английски и по-французски, и в итоге устраивается в Транспортную службу немецкой армии на Фредерик-стрит в Гааге.

Помню, как я шестилетним мальчиком ходил через тот двор, и мне говорили, что там были «немцы». Где их только не было тогда в Гааге?

Она молода, приятна, хорошо выглядит и нуждается в защите. Немецкий офицер жалеет её, и через некоторое время они становятся любовниками.

Когда её муж в 1945 году возвращается из Англии и узнаёт, что она спала с врагом, то немедленно с ней разводится. Она обесчестила и его и свою собственную семью. Во второй раз она теряет всё и снова падает в чёрную дыру.

Господин ТенДам, ну почему всё это должно было со мной произойти?

Я вдруг выпаливаю:

— Из-за всего этого вам удалось не превратиться в высокомерную аристократичную стерву.

Её глаза расширяются от удивления и от внезапного понимания. Она выкрикивает, ещё более аристократичным голосом, чем раньше:

— Точно! Точно! Конечно, господин ТенДам, вы абсолютно правы! Точно!

У неё озарение. За несколько минут она впервые примиряется со своей жизнью. Она не может с этим справиться, и не может поверить, что это никогда не приходило ей в голову раньше. Благодарная и воодушевлённая, она уходит.

Когда она возвращается на третью и последнюю сессию, то озорно на меня смотрит.

Господин ТенДам! Я понимаю, что в вашей профессии не принято принимать подарки, но я надеюсь, вы сделаете небольшое исключение для пожилой дамы. Я принесла вам домашний торт. Нет ничего более буржуазного, не правда ли?

Я согласен, и я правда не могу отказаться от торта.

По окончании сессии ещё раз убеждаюсь, что удачное мимолётное замечание может оказать большее влияние, чем подобающая сессия.