Семейка (СИ)

Глава 1

Адриан Николаевич грузно прошагал просторный и гулкий коридор и вошёл в первое пустое помещение, отделявшее от спальни матери жилые комнаты, занятые гостями. Впрочем, гостями людей, которые здесь жили уже не один год, назвать трудно…

По инерции он прошёл было ещё пару шагов, но остановился. Здесь мерцали огромные окна, почти французские — в пол. Грязные, давно не мытые, тем не менее сквозь них отчётливо виднелся заснеженный сад. Как и всё в старинном имении, сад был здорово запущен. Финансов не хватало на уход за садом. Какое там — за садом. Еле хватало даже на содержание дома: квитанции за газ, отопление, воду, электричество и иные услуги, скреплённые скрепкой, валялись на тумбочке у входной двери хоть и оплаченными, но с ужасом думалось, что будет далее. Не хватало, чтобы обеспечить матери достойный медицинский или целительский уход в её затянувшейся болезни. Адриан Николаевич стоял, полностью развернувшись к окнам, и бессмысленно смотрел на деревья, погнутые громадными шапками снега…

«Так и мы все… Стареем, гнёмся… Прогибаемся перед жизненными неурядицами и… дряхлеем».

Но издалека снова раздался звон, глухо разносимый по всем помещениям старого дома. Мать не желала помнить, что в доме нет прислуги, и настойчиво давила в звонок для вызова… Вислые губы Адриана Николаевича скривились. «Знает же, что в доме никого, кроме нас. Домоправитель небось ушёл в свой домик. Маменька… Знает же, что мы не можем сразу приходить… И какого чёрта я должен идти на этот проклятый звон… Владиславушка моложе. Нет же — все посылают меня!»

Он прекрасно знал, что младший брат до истерики боится идти в комнату матери. Ведь, чтобы добраться до неё, надо пройти коридор-переход — в несколько помещений — между двумя корпусами старинного особняка. Так что Владиславушка предпочитает оставаться в кругу своей семьи, забившись в выделенные ему две комнаты…

Размышляя о не самом нужном, Адриан Николаевич вдруг горестно ухмыльнулся. А что делает он сам? Тоже страшится идти к больной матери.

Он повернул голову — посмотреть на далёкую дверь в конце этого помещения, когда-то бывшего частью галереи-перехода. Передёрнул плечами. Не то чтобы прохладно, как дОлжно бы в галерее, а промозгло… Скользнул взглядом по стенам. Портреты всё ещё висят. Не самые старинные. Те-то давно продали. Как ушли когда-то (недавно, вообще-то) в ломбардные лавки великолепные мраморные подставки, привезённые из Индии. Он помнил, что их использовали под небольшие статуи и напольные вазы, но так и не усвоил, как эти подставки назывались.

Звон, снова яростно взлетевший под потолки, заставил мужчину вздохнуть и продолжить путь по дому. Перед тем как открыть следующую дверь, он снова замешкался. Он знал, что ждёт его за этой дверью. Сколько раз они все ругались с матерью, предлагая ей переехать в комнаты поближе, к вернувшимся в родное гнездо сыновьям и их семьям! Эта упрямая… ведьма наотрез отказывалась.

Он потянул на себя дверь. Та открылась с еле слышным щелчком, и Адриан Николаевич замер на месте, всматриваясь в темноту. Та ещё была не настолько страшна и позволяла увидеть вдали своего пустого пространства следующую дверь. Стояла такая тишина, что послышалось — где-то неподалёку от дома проехала машина. Или… почудилось? Слуховые галлюцинации? Адриан Николаевич горячо пожелал, чтобы эти звуки и впрямь оказались всего лишь галлюцинацией.

Мужчина глубоко вдохнул и перешагнул порог. Нашарил на стене небольшую полочку, и вскоре в его руках вкрадчиво затеплилась свеча. Здесь, в коридоре, привычное электричество не работает. А мобильник с привычным фонариком он даже не подумал взять с собой. Мгновенно вся зарядка уйдёт… Пол скрипел под его весом, а он шёл, стараясь не смотреть на углы просторной и длинной комнаты-перехода. И на окна. Они здесь темнели так, словно за стенами дома утро мгновенно перешло в ночь. Даже здесь, в помещении, было светлее — от света в предыдущем помещении: дверь он предусмотрительно не закрыл… Только бы не смотреть по углам, в которых кто-то то и дело шевелился — кто-то ещё темнее, чем эта тьма, расползавшаяся пока что внизу… Он чувствовал, как его пульс постепенно начинает частить. Даже не чувствовал, а слышал болезненные молоточки, быстро-быстро и больно стучавшие в уши и в виски. Старался успокоить себя: «Давление поднялось — всего лишь! Приду к матери — возьму у неё таблетки, буду в норме…»

Давление давлением, но третью комнату — ещё более полную мрака, несмотря на те же французские окна, что в галерее, он пробежал, чувствуя себя испуганным носорогом. Старый пол, давно не ремонтированный, грохотал под тяжёлыми шагами так, что мельком проскочила мысль: «Проломлю же!» Но и эта рациональная мысль не сумела заставить его просто идти. Один раз не выдержал — бросил взгляд вниз. И рванул дальше ещё быстрее, не обращая внимания на одышку и замолотившее сердце: почудилось — или в самом деле из одного угла, из плотнейшей тьмы, блеснули на него два пронзительно-красных глаза?!

Дверь в следующую комнату захлопнул за собой так суматошно, что — показалось — от грохота содрогнулся весь особняк… Лестница наверх. Выдохнул.

Поднялся на второй этаж. Не сразу до конца. Здесь, пройдя лишь одну лестницу, не дойдя до спальни матери, он постоял, прижавшись вспотевшим от пережитого лбом к холодному стеклу. С той стороны влажная метель начинала лепить на стекле неразборчивые снежные пятна, сквозь которые всё-таки виднелся тот же утренний зимний сад... Опять потепление. Скоро всё растает, и на улице будет слякоть — каша из грязи и тающего снега.

— Адриан! — властно позвала мать. — Долго ты там копошиться будешь?

Как она узнала, что он недалеко?

Отдышавшись, он прошагал последнюю лестницу, деликатно стукнул в последнюю дверь и вошёл.

Спальня матери словно купалась в лучах зимнего солнца. Это первое, что всегда поражало любого, кто входил к ней из тёмных, мрачных помещений дома. Второе… Неизвестно, как другим, но Адриану Николаевичу всегда казалось, что с порога личная комната матери выглядит небольшой сценой-подиумом с пышными декорациями. Мать обожала всяческие занавески, шторы. Украшала ими, мягкими слоями ниспадающими до пола, все ниши в стенах. И даже маленький альков, куда мать однажды велела поставить пузатое старинное кресло, когда-то любимое отцом, щеголял огромными полотнами драпировки, небрежно навешенной на небольшой карниз над ним.

Адриан Николаевич огляделся и подтащил ближе к кровати матери лёгкое кресло-качалку, чья спинка тоже скрывалась под наброшенной на ней тканью. Прежде чем сесть, он невольно задержал взгляд на входной двери. Внутренне его передёрнуло. Надолго ли задержит его мать? Сумеет ли он сократить визит к ней до времени, пока вне дома только-только начнут сгущаться сумерки? Или придётся, задыхаясь, бежать назад по всем комнатам и коридорам в кромешной тьме?

— Зачем ты меня звала? — устало от одного только воображаемого пути назад, к семье, спросил он и поморщился. Хотелось бы и сесть удобнее, но как ни старался, расслабленным себя так и не почувствовал.

Мать же сидела на кровати с пышной постелью, словно королева на троне: огромная подушка за спиной, под локтями — тоже подушки. Холодным шелковистым блеском переливалось чуть спущенное с плеч розовое атласное одеяло — в любимых ею кружевных оборочках.

— Почему не явился на мой зов сразу? — неприятно просипела она.

— Был в саду, — неохотно отозвался старший сын.

Хорошо знал, что даже беглое упоминание о саде — лучшее оправдание для Ангелики Феодоровны.

На лице женщины пропала презрительная гримаска, когда она взглянула в окно, на обожаемый ею, сейчас белый сад, утопавший в снегу, чья поверхность переливалась разноцветными искрами.

Негласно простив сыну его опоздание благодаря саду, мать снова сморщила худенькое остроносое личико, и так уж очень мелко морщинистое, и впилась острыми блёкло-голубыми глазами в лицо сына. По выражению её лица Адриан Николаевич понял, о чём она сейчас заговорит, и едва заметно вздохнул. В глаза матери он старался не смотреть, так что, по собственному впечатлению — пялился чуть выше, на белоснежное кружево материнского чепца.

— Ну что… Все, что ль, так и сидят дома?

— Все. А куда нам… — безнадёжно напомнил он.

Мать злобно захихикала.

— Сидят в ожидании, когда я сдохну, и тогда можно будет продать этот дом? А потом влачить жалкое существование на те гроши, что вы получите за него? Младшенький мой, Владиславушка, небось слюной закапался, мечтая о новой машине? А твоя ущербная дочь, наверное, тоже думает, как бы эти денежки захапать да побыстрее на тряпки растранжирить?

Не сдержавшись, он нагрубил:

— Да тебе-то тогда не всё ли равно будет, маменька?

И осёкся, сообразив, что и кому сказал.

А мать поразглядывала его уже с добродушным интересом голодного людоеда и только головой покачала.

— Как получились у меня и такого сильного мужчины, как твой батюшка, такие хилые дети? А уж о ваших детях что говорить? Где у них семейная сила? Пустышки… Неудивительно, что даже правнуков я не дождалась.

— Мама!.. — раздражённо прервал её Адриан Николаевич.

— Что — мама? — неприятно скрипуче передразнила его мать. И замолчала, уставившись снова в окно. Молчала недолго. — Кто приходил?

— Откуда ты… — начал он и осёкся.

— От верблюда, — выразительно, чтобы он прочувствовал всю её иронию, отрезала мать. — Дай-ка, сама догадаюсь… Сосед ваш по городской квартире, да? Дружок твой старинный? Понравилось ему, как он легко у тебя и Владиславушки наши семейные квартиры отжал — теперь сюда явился? Загородный дом ему понадобился? Ты мне, сынок, скажи: он ведь не впервые сюда шастает?

Адриан Николаевич искренне удивился.

— Если ты имеешь в виду Мориса Дорофеевича, то нет. Его здесь не было и нет. С чего ты вообще решила, что он… чуть ли не преследует нас?

— Ты не ответил на мой вопрос, — сварливо ответила мать, сощурившись и всматриваясь в его глаза. — Кто приходил?

— Риелтор, — пожал плечами Адриан Николаевич.

— Смерти моей не дождались — уже начали… — зашипела мать и замолкла, так и застыв на оскале, но глазами уже уперлась в атласное одеяло, правда явно не видя его. А потом сомкнула рот, обозлённая до последней степени, и внезапно успокоилась — остро взглянула на старшего сына, который терпеливо ждал, что она ещё скажет. — И сколько… он предложил?

— Ну… он сказал, что надо оглядеть весь дом, а потом…

— Что-нибудь говорил о тех комнатах? — кивнула мать на входную дверь.

Адриан Николаевич досадливо отвёл взгляд.

— Сказал, что они занизят стоимость дома.

— То есть всё, как тогда, когда Морис Дорофеич ограбил вас, вынудив жить здесь, — равнодушно сказала мать. — Собирается взять и дом, и поместье за гроши… Что ж…

— Но мы можем нанять человека, который почистит эти комнаты — и таким образом… — начал Адриан Николаевич.

— Сын, тебе крупно за семьдесят, а ты всё ещё веришь в сказки, — сквозь зубы проговорила мать. — Где ты найдёшь такие деньги для магической чистки дома?.. Сиди здесь и молчи. Дай мне подумать… Я как-то не представляла, что риелторы уже постучались в наши двери… Твой Морис наступает на пятки… Ишь, не терпится ему.

— Маменька, но это нормально, что кто-то захочет купить наш дом, — воззвал к ней Адриан Николаевич.

Мать взглянула на него так, что он съёжился.

— А ты никогда не задумывался, почему Морис выгнал вас из своих квартир и заставил поселиться здесь? Да уж… Где тебе об этом думать… Напомню, сынок. Отсюда легче заставить вас побыстрее продать родовое гнездо! А поскольку вы все — слабые маги, ничему не учились, так вам и не дано понять, что дом стоит на источнике силы! И Морис хочет заполучить такой — такой! — дом за копейки! Была бы я моложе…

И затихла, раздражённо поморщившись и уставившись в одеяло на ногах. Через минуты её лицо расслабилось, его обвеяло покоем, а потом и горечью.

Её старший сын прекрасно помнил, что в таком состоянии маменька может сидеть часами, так что, опустив голову, и сам предался размышлениям.

Только сейчас он начинал — только начинал! — понимать, почему маменька требовала, чтобы он женился на выбранной ею девушке. А он, учась в университете, решил, что стал совершенно самостоятельным, что повзрослел и может себе позволить не подчиниться матери. И женился, как считал — по любви.

Но смешная и прелестная однокурсница быстро потеряла все качества, которые он, ослеплённый страстью, видел в ней. Но… привык к ней и уже не видел жизни без неё. Как привыкают к собаке или кошке в доме. Спустя годы он узнал о тех девушках, одну из которых маменька настоятельно пыталась сделать его невестой. Были и симпатичные, и умные, а главное — все из сильных семей магов… Но в нём самом была какая-то неправильность. Несмотря на то что он понял — сделал неправильный выбор для семьи, он уже не мог оставить свою жену. Мрачные пророчества матери сбылись: у них родилась дочь — ущербная, по оценке матери. Если у Адриана Николаевича ещё были слабые проблески, способности к работе с магией, то дочь оказалась абсолютно обыкновенной. Даже попытки маменьки, к которой девочку время от времени привозили, пробудить хоть каплю способности ни к чему не привели. Девочка пошла в женскую линию его семьи. Полная бездарь в магии…

Он жил все эти годы по инерции — по той же схеме, по которой живёт большинство давно семейных мужчин: есть семья — надо тащить. Лишь раз в своей жизни, пусть и недолго он познал странное счастье. Три дня странной, опасливой радости… Омут, в который впервые сумел окунуться с головой…

…Он забыл, что маменька не только задумываться умеет. И вздрогнул, услышав нетерпение в её резком голосе:

— Стой! Вот на этом воспоминании! Остановись!

Какое там — остановись! От материнского окрика Адриан Николаевич вообще забыл, о чём он только что думал! Уставился на неё заполошными глазами и рот открыл, отчего маменьку взбесил знатно.

— Идиот! Вспоминай о трёх днях радости! Я нечаянно увидела их в твоей памяти, но такого шанса уж точно не упущу! Почему ты на ней не женился, идиот?!

Маменька откинула одеяло и яростно всматривалась в его глаза, склонившись к нему так, что едва не падала с кровати.

— Рассказывай! — через минуту, уже более или менее успокоившись, но всё ещё дрожа от возбуждения, потребовала она, поймав его взгляд и не отпуская. — Я-то уж думала, что твоя жизнь — сплошная тягомотина, а ты у меня, оказывается, и в любовниках успел побывать!

Маменька всегда отличалась любовью к болтовне о магах, магии и делах, в которых замешаны маги — или она только подозревала, что они замешаны. Себя же, тем не менее, злорадно хихикая, гордо называла ведьмой. Однажды старший сын почтительно осведомился, почему маменька предпочитает называться не магом, коим, вообще-то, является. В ответ услышал то ли в насмешку, то ли всерьёз сказанное: «Ведьма» — слово звучное, роскошное. А «маг» — мявкнул это словечко и пропал, нет его. Я не такая!»

Сколько потом Адриан Николаевич ни раздумывал, так и остался в недоумении: шутила она? Нет?

Но, вспоминая о том разговоре, мысленно соглашался: хрупкая на вид маменька, любительница комфорта и аристократического антуража, в иные часы и впрямь превращалась в злобную ведьму. Чаще — когда вспоминала о двух своих сыновьях и их семьях. Тогда она, привычно обряженная в домашние одежды, в которых не грех было бы появиться и на дворянских балах для родовитых магов, внезапно оборачивалась в растрёпанную ведьму: подняв согнутые над головой руки, скрючив старчески тощие, словно куриные лапки, пальцы, она шипела на сыновей, выплёвывая проклятия, которые еле успевала затем нейтрализовывать; бегала по гостиной, запуская свои скрюченные «куриные лапки» в великолепную причёску, которая после такого отношения к ней выглядела как грачиное гнездо после долгой осенней бури.

И была права в своём гневе.

Как-то так получилось, что и Адриан Николаевич, и Владиславушка (никто не мог переломить традицию называть младшего другим именем) — оба женились на обычных девушках, да ещё и по жизни оказались неприспособленными. Богатые подарки на свадьбы — профукали, а ведь отец каждому купил по две квартиры: одну для жизни в ней новообразованной семье, другую — как подушку безопасности, ну и для будущих внуков или внучек!

Когда отец умер, не прошло и пяти лет, как дети стали собираться в родовое, или семейное, гнездо.

Сначала дочь Адриана Николаевича разошлась с мужем, которому до безумия хотелось детей, а их всё не было. А потом, до выхода на пенсию, Лизонька потеряла работу и, вынужденно продав добрачную квартиру, перебралась к родителям. Затем Адриан Николаевич обнаружил, что его и жениной пенсии не хватает не то что на продукты — на оплату коммунальных. Из пятикомнатной квартиры перебрались в трёх, получив за предыдущую почему-то очень мало. Правда, рассказывая матери о переезде из роскошной квартиры, он промолчал о том, что выручил за квартиру гроши, да ещё не выехал из неё — вылетел, как ошпаренный, вместе с женой и дочерью. Потом точно так же бежал из только что обжитой трёхкомнатной квартиры в двухкомнатную, в которой тоже долго не задержался. Да и потом, может, так и бегал бы — из однокомнатной в такую же однокомнатную…

Но узнал во время традиционного празднования Нового года в родительском доме, что младший брат с семьёй уже собирается переехать жить к матери. Выдержав год жизни в очередной однокомнатной квартире, старший сын умолил-таки мать принять и его семью в родовое гнездо.

А через несколько месяцев проговорился, каким образом потерял пятикомнатную: что вселилось в неё нечто, что начало распускаться глубокой тьмой, в которой это нечто и шевелилось, злобно моргая красными глазищами. А когда были призваны маги из особого магического отдела полиции, те не сумели разобраться, что это такое и как его изгонять. Сказали — слишком сложно… А маги-частники, введённые в комнаты с тьмой, — просто бежали из квартиры, аж пятки сверкали… Вот и продали за гроши, лишь бы что-то, да получить за жильё.

Маменька бушевала месяц — это если каждый день. Потом успокоилась и злобу выражала реже. Но одно обстоятельство её здорово даже не злило, а угнетало:

— Ну почему вы не привезли меня в ту квартиру?! Почему?! Олухи царя небесного!! Да, я стара и дряхла (Адриан Николаевич при этих словах опасливо втягивал голову в плечи), но всё ещё вижу и соображаю — в отличие от некоторых! Господи, кого же я вырастила?! Недоумки!

Но сейчас она жёстко поймала взгляд старшего сына и не собиралась его отпускать. В прямом смысле: Адриан Николаевич внутренне метался, но, как минимум, опустить взгляд или отвести его не мог. Даже он, слабенький маг, отчётливо прочувствовал, что маменька собралась с последними силами, несмотря на старческую немощь, на которую привыкла жаловаться, и нетерпеливо пролистывает всю его жизнь, стараясь найти промелькнувшую и пропавшую страничку его памяти, где для неё сверкнул некий маячок — знак, что исправить всё же их нынешнее положение можно!

Нехотя, слишком хорошо понимая, что иначе маменька так и не выпустит его из своей власти, Адриан Николаевич сам «вернулся» к той страничке. Естественно, с трудом сумев заблокировать интимные сцены. Знал, что маменька легко снимет его неумелый блок, но надеялся, что она поймёт: там, за блоком, то, что и она постесняется посмотреть (хотя слово «постесняется» она бы высмеяла!). Понадеялся на её деликатность. И сам мрачно принялся следить за тем, что она бесцеремонно выуживает из его памяти.

Маменька же, едва он «вернулся», немедленно качнулась к нему, забыв о приличиях — открыла рот, напряжённо всматриваясь в его память и следя за происходившим в его жизни когда-то.

К его облегчению — чуть не до признательных слёз, она и впрямь не стала лезть в постельные сцены. А когда откинулась на подушки, тем самым показав, что видела всё, что ей нужно, Адриан Николаевич машинально всей ладонью снял пот со лба. И, осторожно вытерев руку о штанину брюк, продолжил наблюдать, как маменька, полуприкрыв глаза, о чём-то глубоко задумалась.

Зачем понадобились ей именно эти странички его памяти?

Чтобы добавить к привычным оскорблениям и упрёкам обвинения в измене жене? Да нет вроде. Она же обрадовалась его… измене. К невестке-то всегда относилась с плохо скрываемым презрением.

И едва не подпрыгнул в кресле-качалке, когда она резко сказала:

— Вызови ко мне Игоря!

Игорь был единственным, кто ухаживал за особняком и всем поместьем, а также за его хозяйкой. Его умения распространялись даже на парикмахерские чудеса — персонально для хозяйки поместья. Взамен он бесплатно проживал на территории поместья, в домике-пристрое, и в свободное время писал пейзажи, на средства от которых еле выживал и сам. Насколько помнил Адриан Николаевич, этот художник, лет чуть за тридцать, числился не слишком сильным, да и редко практикующим магом. Но к маменьке относился так преданно, что старший сын хозяйки время от времени подозревал в этой почтительности — глубокую признательность Игоря за нечто, что сделала Ангелика Феодоровна для него однажды. Возможно, для исправления его судьбы.

Когда он открыл дверь выйти из комнаты матери, пришлось замереть на секунды:

— Сам можешь не возвращаться. Пока не позову.

Безродный художник — и наедине с маменькой? Хотелось возмутиться, но сил после прочитывания маменькой его памяти не осталось. Да и впервые, что ли… Адриан Николаевич собрал всё своё терпение и осторожно закрыл дверь. Спустился к площадке между лестницами. Шагнул к окну, чтобы снова увидеть заснеженный сад. Увидел и тут же забыл о нём, поглощённый своими мыслями. Покачал головой. Возмущение стихло, когда он вспомнил голос маменьки. Леденяще спокойный. Как будто она решилась на нечто, что должно… изменить их жизнь.

А если это так?

Адриан Николаевич внимательно посмотрел на дверь в самое тёмное помещение в доме. Нет, правда. А если маменька задумала…

И он решительно зашагал к страшному коридору, настраиваясь, что пройдёт его безо всяких непредвиденностей и живым покинет её.

За входную дверь особняка он буквально вывалился. Пришлось прислониться к ней спиной и отдышаться, ловя языком мохнатые снежинки и бездумно следя, как они упрямо валят на землю, и так скрытую снежным покровом. От крыльца плохо расчищенная тропа вела в две стороны — к воротам поместья и к домику Игоря. И почувствовал благодарность к маменьке, что она заставила его выйти на улицу. Здесь свежо и спокойно.

Мог бы тому Игорю и позвонить. Смартфоны есть почти у всех. Кроме маменьки. Создать щит между своей силой и телефоном для неё всегда было сложно, так что любые телефоны мгновенно ломались. А идти пришлось, поскольку из дома маменьки звонить тоже бесполезно. Особняк, наполненный различными магическими артефактами, с которыми маменька не желала пока расставаться, не позволял.

Адриан Николаевич оттолкнулся от двери. По узкой снежной тропе он шёл уже торопливо, с пока ещё не оформленной надеждой, что маменька нашла в его памяти что-то такое, что поможет им всем не дожить до нищеты.

…Старший сын забыл, что Ангелика Феодоровна в своё время славилась, как отменная гадалка на таро.

Еле дотянувшись до инкрустированного комодика, женщина с трудом выдвинула верхний ящичек и взяла колоду тяжёлых от долгого пользования карт.

Склонилась над раскладом.

Итак, сын пробыл с этой девицей трое суток.

Девица сама подошла к нему на черноморском пляже и легко увела его от семьи.

Легко, потому что семья не заметила его трёхсуточного отсутствия.

Легко, потому что девица — сильный маг.

Молодой Адриан, краснея, в конце третьих суток сказал девице, что готов развестись со своей женой и жениться на ней. Та только усмехнулась и объяснила, что в их роду женщины не выходят замуж… Ангелика Феодоровна, держа перед внутренним взглядом эту Ингу («Красотка! Не то что эта курица Адрианова!»), начала новый расклад. Когда карты легли в первый раз, она хмыкнула. А через некоторое время женщина, вглядываясь в новую картинку, торопливо облизала губы и повторила расклад. Инга. Не соврала. Надо же…

…Когда в спальню вошёл вызванный ею Игорь, он только кинул взгляд на занятие своей хозяйки и сразу бесцеремонно присел на край роскошной кровати. Ни его, ни Ангелику Феодоровну не смутила эта бестактность. Более того — Игорь, не спрашивая ни о чём, принялся время от времени дотрагиваться до запястий хозяйки дома, но так, чтобы не мешать их движению. Вскоре Ангелика Феодоровна закрыла глаза, продолжая выкладывать совершенно неожиданные композиции таро…

Художник спокойно сидел рядом, но внезапно отдёрнул правую руку от её запястья и схватил ручку, чтобы в стареньком блокноте с того же комодика поспешно записывать то, что для него, мага, появилось в пространстве над таро. А затем — и рисовать, запечатлевая на страничке тонкое девичье лицо.

Наконец Ангелика Феодоровна открыла глаза.

— Всё записал?

— Всё. Кто эта девушка?

— Моя правнучка, — с диким самодовольством ответила хозяйка. — Хороша, а?

— Хороша, — безразлично подтвердил Игорь. — Что делаем дальше?

Вопрос пристально взглянувшей на него хозяйки: «Откуда ты знаешь, что мы что-то будем делать дальше?» не прозвучал.

Оба слишком хорошо знали друг друга.

Ангелика Феодоровна надменно бросила взгляд на собранную колоду.

— Пока ещё утро. Ты успеешь приготовить меня к выезду.

И они переглянулись, объединённые общей тайной.

…Правда, выискивая хотя бы какие-то данные о своей неожиданной внучке, Ангелика Феодоровна просмотрела кое-какой нюанс. Точнее — она видела, что рядом с искомой девицей есть нечто странное, нечто вроде плохо опознаваемой тени, но девица ей в момент гадания была важнее, так что это нечто осталось за бортом внимания как хозяйки старинного особняка, так и мага-художника.