Семейный заговор

Глава 4

Занимаясь составлением отчета о пристрастиях читающей публики Чилболтона во время своего последнего вояжа в это местечко, Джордж откопал поистине золотой самородок в человеческом обличье. Ее звали миссис Грэдидж, и была она древней особой с внешностью Мафусаила, хотя давала себе не более шестидесяти девяти лет… Совершенно седая, с приплюснутым носом и проницательным взглядом, она была крайне словоохотлива и любила почитать прессу. В ее ежедневном рационе была «Дейли Миррор», по воскресеньям она прочитывала «Ньюс оф зе Уорлд» и еще еженедельник под названием «Сэтердей Титбитс». Пикантные новости, подобные тем, что печатались в еженедельнике, и были усладой старости миссис Грэдидж. Ничто не ускользало от ее внимания: ни зашторенное окно в дневное время, ни первые признаки беременности у какой-нибудь деревенской девушки, ни малейший ветерок скандала или сплетни, ни тень чьей-либо кровной обиды, ни просроченный кем-либо взнос за купленный в рассрочку телевизор или автомобиль. При всем при этом она редко покидала свою хибару с соломенной крышей, где проводила дни, сидя в штопанном разноцветными лоскутами кресле, невидимая снаружи за широкой вазой с искусственными розами, которая с этой целью и стояла на окне. Это была отвратительная злонамеренная старуха, бесцеремонно и радостно копавшаяся в жизни других людей. Джордж ее очаровал, и, шлепая рыхлым ртом с плохо подогнанной вставной челюстью, она призналась ему, что в свое время любила приударить за парнями, и вовсе не безуспешно, что в деревне можно еще отыскать несколько типов, которые теперь подло обходят ее своим вниманием даже днем, забыв, что когда-то их распирало от желания поскорей остаться наедине с ней в сарае. Джордж с трудом сумел удержать подступившую тошноту и умудрился разыграть очарованного принца, что в итоге и принесло ему желанную награду.

Ее давно почивший супруг (и, как представлялось Джорджу, почивший во благо себе) работал егерем в поместье Рейнбердов. Миссис Грэдидж периодически подрабатывала там же: сначала на кухне, а потом разнорабочей. То, что ей не удавалось узнать самой, она узнавала от своего мужа. Классовое неравенство так же естественно побуждало ее подслушивать у двери и подсматривать, что написано в лежащем на столе письме, как ее мужа — приблизиться на расстояние слышимости к группе джентльменов на охотничьем привале или, стоя в своем потрепанном защитного цвета плаще и бриджах где-нибудь в гуще деревьев или на лесной прогалине, украдкой наблюдать, как схожа тактика любовного ухаживания и совокупления у людей и животных.

От миссис Грэдидж Джордж узнал о том, как вел себя Шолто со служанками, гостьями дома и почтенными деревенскими матронами. Шолто никогда не настаивал на своих droits de seigneur,[2] частенько эти права ему даровались добровольно. При этом он ежедневно пил с завидной выносливостью, начиная с половины одиннадцатого утра до глубокой ночи. (Поджаривая тост на кухне, Джордж попытался воспроизвести в памяти свой разговор с миссис Грэдидж, и ему показалось, что он не мог не рассказать Бланш о падении пьяного старика Шолто с лестницы. Впрочем, все может быть… Во всяком случае, он действительно собирался это сделать. Возможно, просто упустил в общей массе всего, что он ей наговорил. Бог свидетель, какая старая гнусная стерва эта миссис Грэдидж. Очень хотелось верить, что ему не придется возвращаться к ней по новому заданию Бланш).

Самая богатая жила, которую ему удалось разработать при содействии миссис Грэдидж, относилась к истории с Хэриет, младшей сестрой мисс Рейнберд. Богатое воображение Джорджа без труда дополнило возникавшие пробелы в рассказе миссис Грэдидж о событиях тех лет.

Обе сестры были миловидными и даже привлекательными, но тогда как миниатюрная, смахивающая на пташку Грейс Рейнберд отличалась своенравием и чувством собственного достоинства, Хэриет, высокая и довольно неуклюжая дама, страдала от почти патологической застенчивости и неуверенности в себе. К тому времени, когда Хэриет перешагнула свой тридцатилетний рубеж (миссис Грэдидж прекрасно ориентировалась в датах и помнила даже отдельные дни, прожитые много лет назад), уже сложилось общественное мнение, что ни одна из сестер не выйдет замуж. С присущей ей бесцеремонностью Грейс отмела всех своих ухажеров, даже тех, кто ей нравился, догадываясь или внушая себе, что их по большей части привлекают ее деньги. Что касается Хэриет, то ее застенчивость и неуверенность стояли непреодолимым барьером на пути к романтическому приключению. В тех редких случаях, когда на горизонте появлялся какой-нибудь воздыхатель, движимый то чувством, а то интересом к приданому, тут же вмешивался Шолто, и под холодным потоком его неудовольствий зарождающаяся связь неизменно прерывалась. Делал он это, стремясь удержать при себе двух работоспособных женщин, которые поддерживали в доме порядок и с готовностью окружили его всем необходимым для пьянок и любовных похождений. Шолто был эгоистичным деспотом, только внешне сохранявшим одно грубое подобие доброжелательности.

Однако за три года до второй мировой войны у Шолто прихватило почки, и он угодил на три недели в больницу. Тогда-то природа-мать и сыграла одну из своих злых шуток. Грейс и Хэриет посетили благотворительный вечер в соседнем военном гарнизоне без традиционного присмотра со стороны Шолто. Грейс повеселилась в меру, а Хэриет вскружил голову подвыпивший молодой ирландский офицер-танкист. Она приняла лишнего и, захмелев, постепенно почувствовала себя свободной и целиком отдалась развлечениям. В итоге тот самый офицер соблазнил ее на заднем сиденье своей машины, пока Грейс танцевала с Полом Джоунсом. Хэриет была на седьмом небе от нового для нее удовольствия, но не доверилась Грейс и последующие три недели кряду встречалась со своим возлюбленным в лесочке на берегу реки. Сестра ни о чем не подозревала, чего нельзя сказать о Грэдидже, чутье которого за двести ярдов подсказывало, что рядом занимаются любовью. За день до того, как Шолто выписался из больницы, подразделение, в котором служил тот офицер, было отправлено на Ближний Восток. Хэриет больше никогда не видела возлюбленного и не получила от него ни одной весточки. Грейс она оставила в неведении, но когда ей самой стало ясно, что приключение не прошло бесследно, она рассказала обо всем Шолто. Реакция последнего была однозначной — удостоверившись, что Грейс не было дома, он начал рвать и метать, а потом быстренько отправил Хэриет надолго в гости к своему закадычному дружку в Нортумберленд. Там она благополучно родила и выхаживала ребенка в течение двух дней. Потом ребенка у нее забрали навсегда, не сказав, где и у кого он будет воспитываться.

Лишь много лет спустя Хэриет раскрыла свою тайну Грейс. К тому времени ирландский офицер уже погиб в танковом сражении под Тобруком.

Все это рассказала Джорджу миссис Грэдидж, а он передал Бланш. С особым злорадством миссис Грэдидж подчеркнула, что, несмотря на всю скрытность Шолто и мисс Грейс Рейнберд, эта тайна давно вышла за пределы дома.

В заключение миссис Грэдидж намекнула, что для внимательного слушателя у нее еще найдется что рассказать. И вовсе не потому, что она любила делиться сплетнями и скандальными историями. Иногда, например, Хэриет и ее любовник находили убежище в старом рыбацком шалаше, где Грэдидж держал солому. Туда же с этой целью заглядывали и многие другие. Миссис Грэдидж готова рассказать, кто. Но Джордж не мог все это выдержать и буквально удрал в «Аббатскую Митру», где заглушил неприятное ощущение во рту только после трех порций виски.

Вспоминая об этом за чашечкой кофе и тостом с джемом, Джордж подумал о Хэриет. Она ведь давно умерла, а он зачем-то роется в ее жизни, ищет факты для Бланш. Ему опять стало противно. Звезды что-то напутали. Подобная судьба и работа наверняка были предназначены кому-то другому. Тому, кто мог подхихикивать таким, как миссис Грэдидж, получая от этого удовольствий. Какой-то идиот там, наверху, перепутал карточки в картотеке, и в результате на его долю выпала эта мерзкая обязанность. Если бы у него было право выбора, то уж он бы нашел работу более романтическую и достойную… Например, он бы не отказался от роли того ирландского офицера-танкиста, конечно, за исключением финала со смертью храбрых. Еще не дурно было бы побывать в облике секретного агента, изощренного, тонкого ценителя иностранных красоток, старинного фарфора и нэцке, или все равно чего. В своем воображении он, рискуя жизнью, спасал томящихся в неволе красавиц, принимая от них впоследствии соответствующую благодарность, спешил на помощь сирым и слабым, боролся с тиранией и изобличал подлость.

Он взглянул туда, где притих Альберт на своей подстилке, и возмущенно воскликнул:

— Какого черта ты там делаешь?

Альберт жевал утреннюю «Дейли Мейл», которую принес незадолго до этого.

Джордж отобрал у него газету, встряхнул ее несколько раз и неожиданно принял решение. Ему необходимо изменить свою жизнь. У него есть все: и способности, и приятная внешность, и здравый ум, и даже что-то вроде цельности характера. К дьяволу все эти бездарные виляния из стороны в сторону! Его воротит от людей типа миссис Грэдидж. В какой-то мере даже Бланш вызывала у него чувство неловкости. Для него оставалось загадкой: то ли она стопроцентный жулик, то ли просто спятила от всех этих психических штучек. В любом случае он не намерен — теперь уже больше не намерен — дурачить почтенных дам и вытряхивать из них чеки ради какой-то идиотской идеи наподобие строительства храма Астродель. Что возомнила о себе Бланш? Что она — дочь царя Соломона? А этот мерзкий Генри! Где она могла его подцепить? Скорее всего, прочитала о нем в какой-нибудь книжонке вроде «Детской энциклопедии по истории железных дорог в Англии». Нет, хватит, он и так достаточно для нее сделал. Он не против, чтобы между ними сохранились дружеские отношения, но что касается ее поручений, то с него довольно. Он непременно поедет в Солсбери, зайдет в кафедральный собор и в святых стенах обдумает, как построить свою дальнейшую жизнь. Да, лучшего места не придумаешь. Потом он в одиночку отобедает в «Красном льве», а дома расскажет о своем решении Бланш. Может быть, ему удастся и ее увлечь идеей о смене образа жизни…

— Начиная с сегодняшнего дня все в этом доме будет по-другому, — заявил он Альберту.

В ответ Альберт довел поседевшими бровями и помахал хвостом.

В то самое время, когда Джордж за завтраком планировал, как он начнет новую жизнь, мисс Рейнберд тоже села за стол, чувствуя полное отсутствие аппетита. Она совсем не отдохнула после на редкость беспокойной ночи. Во сне ее снова посетила Хэриет и была очень настойчивой. Странно было то, что иногда сестра являлась молодой, а иногда уже в преклонном возрасте. От этих перемен во сне мисс Рейнберд все время смущалась и путалась. Неизменной, однако, оставалась просьба, с которой обращалась Хэриет: «Найди моего мальчика. Найди его и верни в семью. Он Рейнберд!» Часто при словах: «Он Рейнберд!» — ее интонация приобретала зловещую окраску.

Прошедшая ночь была ужасна. Хэриет скулила и металась, как плохая актриса в дешевой драме. Еще чего придумала — найти ее мальчика! Чтобы он вернулся в Рид-Корт и после ее смерти получил все в наследство… Десять к одному, что если он и найдется, то окажется абсолютно неприемлемой личностью. Хуже всего, что если он будет принят в ее доме, то вся история станет достоянием длинных языков в округе. Конечно же она не настолько глупа, чтобы не подозревать о том, что кое-кто мог догадываться о случившемся. Хэриет поступила очень неразумно. Не потому, что влюбилась — если это действительно была любовь, а не просто физическое влечение, — но потому, что вела себя как какая-нибудь глупая деревенская девчонка. Какая недопустимая неосторожность с ее стороны — найти убежище в том рыбацком шалаше! И еще, почему она не застраховала себя от… Да и любой более или менее приличный мужчина принял бы необходимые в этом случае меры предосторожности. Каким же может быть сын такого человека? Только негодяем. Постой-ка… Кажется, это не очень справедливо. Совсем не обязательно заявлять о себе, если он найдется. Сначала можно, не вызывая подозрений, понаблюдать за ним, и если выяснится, что он на самом деле ни на что не годен, то всю историю можно спокойно предать забвению. Хотя можно, наверно, еще сделать какой-нибудь анонимный подарок, чтобы ублажить и успокоить Хэриет.

Опомнившись, мисс Рейнберд внезапно поймала себя на том, что думала о Хэриет так, будто та была жива и представляла силу, с которой нельзя не считаться. Вот это поистине странно.

Она прикурила первую из четырех сигарет, которые составляли ее дневную норму, и постепенно прониклась мыслью, что она очень одинока. На целом свете у нее не было ни одного настоящего друга. Знакомых было предостаточно. Глупые женщины наподобие Иды Куксон, разумные мужчины вроде ее врача, адвоката и биржевого маклера. Ни одного друга. Какое-то время она намеренно удерживала в себе эту мысль, обдумывая ее со всех сторон и пытаясь определить свое отношение к ней. В конце концов она решилась. Она вызвала Ситона и, когда он пришел, сказала:

— Приготовьте машину, Ситон. Через полчаса я выезжаю в Солсбери.

Буш завтракал у себя дома: стакан неподслащенного виноградного сока, несладкие кукурузные хлопья с молоком и в завершение — импортное яблоко, по вкусу напоминавшее сдобренную дешевым одеколоном вату, одолеть которое удалось только наполовину. Настроение было мерзкое, и теперь, укрывшись от посторонних глаз, он с удовольствием дал волю чувствам. Он медленно поднял оставшуюся половину яблока и запустил ею через всю кухню, размазав по дверце холодильника.

Облегчения не наступило — воспоминание о вчерашнем совещании в Скотланд-Ярде все еще отзывалось саднящей раной. Над ним издевались — учтиво, но с плохо скрытым злорадством — помощник комиссара полиции, два его заместителя и два начальника управлений. Парень из департамента Грэндисона — умник Буш со всеми остальными шельмами, негласно угнездившимися поверх них на служебной лестнице, просил, как выразился кто-то слащавым голосом, «найти где-то в южной части Англии постельный матрац, из которого выпало перышко и неизвестно куда подевалось»! Были и другие, еще более неприятные и обоснованные замечания. Впервые с тех пор, как он поступил на службу к Грэндисону, его выставили дураком. Все знали, что он шел на это сознательно, и так же страстно, как ненавидели департамент, извлекали из этой ситуации максимальное удовольствие. Когда же он заявил, что, несмотря на очевидную скудность и незначительность имеющихся у следствия нитей, никому не удастся, ввиду особой важности дела, самоустраниться и умыть руки, какой-то шутник ехидно поинтересовался: «Какой водой, жесткой или мягкой?»

Воспоминание об этом конкретном эпизоде вновь вызвало в нем ярость. Не важно, что им придется делать все от них зависящее, чтобы выполнить его инструкции. Выбора у них не было. Важно, что каждый из них ни секунды не сомневался в безнадежности операции. Они пребывали наверху блаженства. Он согрел и осветил для них отвратительный, промозглый мартовский вечер.

Буш прошел в гостиную и сел за стол. Ощущение безысходности терзало его душу. Он написал жене письмо, выдержанное в холодных официальных тонах, в котором отказывался предоставить ей какие-либо основания для развода и уж тем более подавать на нее в суд по тем фактам, которые она может предоставить сама. Если она не согласна теперь же вернуться к нему, то пусть терпит положенные пять лет раздельной жизни, чтобы получить развод и снова выйти Замуж. Пусть вкусит сполна, думалось ему. Он вовсе не хотел, чтобы она вернулась, но привлекала возможность того, что ее приятель не удержится при ней без супружеских уз и ей придется помучиться в одиночестве, прежде чем найдется замена.

Сидя за столом, он запечатал письмо в конверт и начал машинально его рассматривать. Где-то сейчас Торговец готовил свое третье похищение, спокойно, со знанием дела и с уверенностью в успехе, которому мог бы позавидовать любой. А он, Буш, бессилен что-либо сделать. Утром в конторе его будут ждать донесения о гольф-клубах. Предстоит их тщательно изучить и проанализировать, хотя надежды на эту информацию он возлагал самые скромные.

Перед поездкой в Солсбери мисс Рейнберд позвонила мадам Бланш, чтобы выяснить, сможет ли она ее приняты Дом, где жила Бланш, находился в тихом респектабельном районе на небольшой возвышенности в северо-западной части города. Располагался дом на окраине, и из окон верхнего этажа можно было видеть просторы полей вплоть до заросшего зеленью холма с руинами Олд-Сарум и чуть заметной долины реки Эйвон. С левой стороны, в отдалении, над хаосом жилых строений заточенным карандашом торчал шпиль кафедрального собора. По вечерам на макушке шпиля зажигался красный предупредительный свет для самолетов.

Мисс Рейнберд расположилась в гостиной. Ей представлялось, что обстановка в доме мадам Бланш будет под стать ее ярким, кричащим одеждам. Даже сейчас, в одиннадцать часов утра, хозяйка облачилась в длинное фиолетовое платье с глубоким декольте, перехваченное по талии красной шелковой шалью. Жемчужные бусы плотно облегали шею, а рыжая копна волос, на этот раз распущенная по плечам (мисс Рейнберд отметила, что волосы отличались естественной красотой и, видимо, хорошо ухоженны), придавала ей какой-то задорный, моложавый вид. Комната, тем не менее, была обставлена со вкусом и в полутонах. На стене висели две очень приличные акварели с видами старого Солсбери.

Бланш сидела и слушала мисс Рейнберд, в поведении и манерах которой произошли разительные перемены. Ничего удивительного для нее в этом не было. Это она наблюдала много раз и у многих других своих подопечных. Мисс Рейнберд откровенно рассказала о своих снах, о Хэриет, а затем перешла к истории о любовной связи сестры и о том, какие действия предпринял Шолто. Бланш искренне пожалела Хэриет, хоть той уже и не было в живых. Она ясно представила себе происшедшее много лет назад. Долгие годы заточения, и вдруг появляется молоденький офицер и пробуждает чувства, овладевает душой. Шолто выглядел подонком в этой истории.

— Сейчас я понимаю, что мои сны стали результатом угрызений совести, — говорила мисс Рейнберд. — Сыну Хэриет, если, конечно, он жив, уже, должно быть, за тридцать. Что еще более важно, он — Рейнберд. И наконец, самое главное — он мой ближайший родственник. Все, что имею я, должно перейти к нему. Если честно, мадам Бланш, то я с большим трудом пришла к этому решению. Я имею в виду не то, что придется оставить все ему в наследство, а то, что его следует отыскать и привезти в Рид-Корт. Объяснения о его происхождении и пересуды в округе о подробностях романа бедняжки Хэриет неизбежны, все это мне очень неприятно.

— Вам просто не хотелось нарушать спокойное течение устроенной жизни, и это совершенно естественно, — понимающе сказала Бланш, кивая головой. — Но теперь ваша совесть требует, чтобы вы, несмотря ни на что, исполнили свой долг?

— Да, за этим я и пришла сюда.

— А вы не думали о том, что моя помощь может не потребоваться? Достаточно нанять частного детектива, который бы его нашел.

— Естественно, об этой возможности я тоже думала. Имеются две причины, не позволяющие мне обратиться к детективу. Во-первых, каким бы осторожным ни был этот детектив, ему все равно придется наводить справки, причем и в деревне тоже. Я не настолько глупа, чтобы не сообразить, что некоторые жители деревни могут обо всем догадаться. Людям вовсе не обязательно знать что-то наверняка. Они просто наблюдают, прикидывают что к чему и делают выводы. Меня совсем не радует, что моим друзьям и знакомым станет известно о предпринятых мною поисках родственника. Но в любом случае, даже если бы я сумела преодолеть свое нежелание огласки, остается еще одна, гораздо более серьезная проблема. После смерти Шолто я просмотрела всю его частную корреспонденцию и прочие бумаги в надежде найти хоть какой-то намек на то, какую судьбу он уготовил ребенку.

— Вам не удалось ничего найти?

— Ничего… Если и были какие-то документы, то он их уничтожил. Мой брат был очень трудным и эксцентричным человеком, отличавшимся чрезмерной заботой о добром имени семьи. Он поставил себе целью вычеркнуть ребенка из жизни Хэриет и восстановить статус-кво в Рид-Корте. Само собой разумеется, он так и не простил Хэриет.

— Уже простил, я в этом уверена, — улыбнулась Бланш. — Вы когда-нибудь разговаривали с ним об этом деле?

— Нет… Пожалуй, нет. Как-то раз я попыталась заговорить, но он быстро дал Понять, что не скажет ни слова.

— А ваши друзья в Нортумберленде? Они что-нибудь знают?

— В живых осталась только одна моя приятельница. Недавно я туда ездила и пыталась расспросить ее, но она ничего не смогла мне рассказать. Хэриет поступила в местную больницу как замужняя женщина. Через два дня после рождения ребенка его забрал оттуда Шолто с какой-то няней. Так поступать с Хэриет было крайне жестоко, но Шолто это сделал. Сама же она была не способна ему прекословить. Это было не в характере Хэриет. Так вот, как же могу я надеяться на частного детектива, если в этом деле нет даже мало-мальски достойной внимания зацепки, с которой можно начать следствие… Во всяком случае…

— Во всяком случае, в реальном, физическом смысле… — подхватила Бланш. — Именно поэтому вы пришли сюда, чтобы все это мне рассказать, ведь правда, мисс Рейнберд?

— Честно говоря, да.

— И тем не менее вы все еще не верите в то, что я смогу вам помочь?

— Откуда мне знать? — ответила мисс Рейнберд после некоторых колебаний. — Мне, естественно, очень непросто преодолеть сложившиеся за долгие годы представления о жизни. Однако если все будет происходить в строгой тайне, то я готова попробовать. Я хочу рискнуть. — Внезапно она улыбнулась. — Мне не доставляют удовольствия еженощные посещения и стенания Хэриет, мадам Бланш. Я люблю крепко спать по ночам. Если ребенок — теперь уже мужчина — найдется, то я согласна исполнить по отношению к нему свой долг. Опять же если это окажется приемлемым.

— Ну что же. — Бланш встала. — Тогда, пожалуй, нам лучше всего начать? Посмотрим, что по этому поводу скажет Генри.

Заметив удивление на лице мисс Рейнберд, Бланш доверительно дотронулась до ее плеча и сказала:

— Вам придется привыкнуть к моему отношению к этим вещам, мисс Рейнберд. Они составляют часть моей жизни. Вам мой дар может показаться сверхъестественным, странным и даже страшным. И тем не менее в нем нет ничего необычного. Каждый живущий в этом мире способен переступить порог своего тела и заглянуть в иную жизнь. Но деле немногие могут это сделать, потому что для этого нужна вера и преданность. Для меня Генри не менее реален, чем вы, сидящая рядом со мной. Я обращаюсь с ним точно так же, как и с другими людьми, — мы с ним смеемся, шутим, спорим. Сейчас мы просто поболтаем и узнаем, что он обо всем этом думает. Он уже довольно давно присутствует при нашей беседе.

— Откуда вам это может быть известно! — едва сдерживаясь, чтобы не осмотреть комнату, воскликнула мисс Рейнберд.

Улыбнувшись, Бланш изящным жестом смахнула пышную прядь волос с плеча.

— Я его чувствую, мисс Рейнберд, — весело заявила она. — Ну, пожалуйста, не смотрите на меня с таким удивлением. Ведь если бы вы сидели с завязанными глазами и ватой в ушах, а в комнату зашла женщина, от которой сильно пахнет духами, то вы непременно узнали бы о ее присутствии. Иногда Генри выдает себя волнением эфира, иногда я безошибочна определяю его ауру, а иногда я узнаю его по запаху. Это запах поросших вереском болот с резким привкусом костра — запах вернувшегося из странствий мужчины.

Бланш подошла к окну и, задернув внутренние полупрозрачные занавески, сказала:

— Я зашториваю окно потому, что комната хорошо просматривается из дома на другой стороне улицы. Нам не требуется темнота, но обстановка во время сеанса должна быть интимной. В один прекрасный день… когда у меня будет достаточно денег, я построю подобающий дом, где воцарятся духовность и милосердие. Мне больше нравится думать о нем, как о храме… храме соединения, в котором наш мир осенят любовь, свет и успокоение, ниспосланные миром потусторонним.

— Вы поистине замечательная женщина, мадам Бланш! — вырвалось у мисс Рейнберд.

В полутемной комнате было видно, как Бланш отрицательно покачала головой.

— Нет. Это вы — замечательная женщина, мисс Рейнберд. Я… ничем не примечательна, просто пользуюсь теми дарами, которыми наградил меня Бог. Вы, да и все люди, обладаете такими же способностями, что и я, но по какой-то причине не хотите замечать их, храните к черному дню на дне рождественского мешка, отдавая предпочтение другим, на первый взгляд, более привлекательным дарам. А теперь давайте повторим то, что делали в прошлый раз. Сядьте поудобнее, расслабьтесь, и мы послушаем, что нам скажет старина Генри. Надеюсь, сегодня он не будет в таком же поэтическом настроении, как тогда.

Мисс Рейнберд устроилась в кресле и расслабилась. На этот раз, отметила она для себя, расслабиться удалось по-настоящему. Она сделала выбор и приняла решение. Намерения отступать не было. Здравый смысл конечно же остался при ней, но она ощущала какую-то силу и понимание со стороны мадам Бланш, которых никогда не встречала ни у кого. Ее привлекала возможность хоть ненадолго отказаться от полного самоконтроля и отдаться воле другого человека.

Она наблюдала, как мадам Бланш закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Какое-то время ее пальцы медленно перебирали жемчужные бусы на шее, затем руки вдруг упали на красный шелковый пояс платья. Дышала она глубоко, с каждым вздохом плечи и грудь высоко вздымались. Постепенно дыхание ее выровнялось, стало почти незаметным. Мышцы лица расслабились настолько, что приоткрылся рот, и мисс Рейнберд могла видеть внутреннюю влажную часть губ сидящей перед ней женщины. Сейчас она более походила на восковую фигуру.

— Генри? — неожиданно громко прорезал тишину голос мадам Бланш. Последовала продолжительная пауза, потом она заговорила снова, резко, почти сердито:

— Генри, ну что ты со мной делаешь! Рядом со мной тот, кто ищет твоей помощи, и ты прекрасно знаешь, кто это.

Вновь наступившее молчание вскоре было прервано обрывками диалога, который мадам Бланш повела с кем-то невидимым.

— Да, да. Я вижу… Но почему не словами? Словами было бы намного лучше… Да, я понимаю. Им нужно время, чтобы подготовиться… Преодолеть многие трудности… Да, я ясно вижу. Молодая женщина и мужчина на берегу реки. У женщины светлые волосы и на голове… шляпа… соломенная шляпа. Мужчина одет в форму…

Прошло некоторое время, прежде чем она заговорила опять, быстро и оживленно.

— Да, вижу мальчика… Боже мой, Генри, он весь… в грязи. Такой же, как и все мальчишки. А что это у него там, на запястье, Генри?.. Нет, на руке у него что-то есть. Я не могу рассмотреть, что именно… Послушай, Генри, все это похоже на то, как будто я просматриваю чужой семейный альбом без всяких разъяснений. И потом… я не все картинки вижу достаточно четко. Ну, вот теперь лучше. Это мне нравится. Женщина с ребенком на руках. Она выглядит счастливой, и ребенок улыбается. Разве это Хэриет? Не очень похожа… Да, я так и подумала, что это не она. У Хэриет были светлые волосы… — У нее вырвался вздох недовольства. — Почему ты сегодня такой, Генри? Ну, пожалуйста, мисс Рейнберд хочет знать, что случилось с ребенком. Где его можно найти? Тебе стоит только привести их сюда… спросить… НО почему нет?.. Если не можешь, так и скажи, тогда я оставлю тебя в покое. Если они и не могут сейчас прийти, то тебе наверняка что-то известно о них… Скажи мне, он счастлив?.. Да, счастлив. Это уже кое-что. Он женат? — Внезапно она замолчала, потом продолжала почти сердито: — Ну хорошо, я это понимаю. История не нова и уже происходила со многими другими. Мог бы сказать об этом и пораньше вместо того, чтобы показывать все эти картинки… Да, конечно, она постарается понять… Да, да… да-а… — голос мадам Бланш постепенно затих на ленивой распевно-сонной ноте.

Мисс Рейнберд внимательно наблюдала, как она обмякла в кресле и задышала размеренно, будто во сне. Затем глаза ее медленно открылись. Как бы очнувшись ото сна, мадам Бланш встряхнулась и окончательно пришла в себя.

— Простите, — широко улыбнувшись, сказала Бланш, — иногда бывает и так. Сегодня я застала Генри в один из его плохих дней. — Она встала и подошла к столику. — Не знаю, как вы, мисс Рейнберд, а я бы чего-нибудь выпила. Вы не против?

Мисс Рейнберд кивнула головой и, не спуская глаз с рук Бланш, наливавшей в бокалы херес, задумчиво сказала:

— Я не совсем понимаю, что произошло?

— Все очень просто, — заявила Бланш, протягивая ей бокал с вином. — Примерно то же самое, что плохая телефонная связь. Генри всегда относится к таким неудачам с пониманием и принимает вину на себя. Но я знаю, что все дело во мне.

— На этот раз вы все помните?

— Да. Да, помню.

— Может, тогда попытаетесь объяснить?

— Попытаюсь, конечно, но должна сказать сразу, что иногда новичкам это кажется невероятным. Самое главное состоит в том… Как это лучше определить? Понимаете, люди там не имеют какого-то конечного состояния. Их жизнь полностью подчинена законам динамики. Они постоянно и непрерывно совершенствуются. Проходит очень много времени, прежде чем к ним приходит понимание Великой Тайны. У них большие, но не безграничные возможности. По крайней мере, эти возможности возникают не сразу. В результате многие люди с научным складом ума, или просто настроенные скептически, удивляются, что принимаемые оттуда сообщения не дают нам исчерпывающих ответов на вопросы о жизни после смерти. А объясняется это тем, что большинство ушедших еще не успели обрести достаточных знаний. Большая часть людей здесь, на земле, не смогут объяснить, как работает телевидение или, например, радарная связь. То же самое можно сказать и о них. К тому же усопшие не менее нас подвержены влиянию настроений и атмосферных воздействий. По этой причине, сегодня контакт не получился. Ваши брат и сестра привыкли видеть вас в Рид-Корте. Обнаружив, что вы находитесь в каком-то другом месте, они удалились. Мне кажется, будет лучше, если впоследствии мы продолжим встречи у вас дома.

— Хорошо, если вы считаете, что это действительно поможет.

— Да, я так считаю. Все, что смог сегодня добыть Генри, это несколько фотографий из семейного альбома, да еще выяснил, что ребенок Хэриет, теперь уже мужчина, живет счастливо.

— Почему тогда эта непутевая Хэриет не скажет, где его можно найти? — раздраженно спросила мисс Рейнберд.

— Позвольте, позвольте, так говорить не очень справедливо, — рассмеялась Бланш. — Я же вам говорила, что они не всемогущи. Некоторые вещи они действительно знают, но очень многое им предстоит выяснить самим. Случается и так, что Генри не передает всего, что им известно.

— Это еще почему?

— Странно слышать от вас этот вопрос. Вы бы дали ребенку награду до того, как он справится с вашим заданием? Не хотелось бы вас обижать, но я почувствовала, что у Генри еще остались относительно вас какие-то сомнения. Возможно, он улавливает ваши колебания. Может быть, он не уверен в вашей искренности. Не исключено, что то же самое чувствуют Хэриет и Шолто. Хэриет ничем не сможет помочь вам, если между вами останется стена недоверия. Даже учитывая то, что она ждет помощи.

— Все это мне представляется слишком сложным и нелогичным.

— Мы имеем дело с другим миром.

Мисс Рейнберд вынуждена была признать силу последнего аргумента, хоть и не могла отделаться от неприятного чувства, что мадам Бланш ведет с ней очень тонкую и умелую торговлю. Ощущение это было бы еще более сильным, если бы не одна прозвучавшая во время сеанса подробность.

— Вы помните тот эпизод, когда вы видели мальчика? — спросила она.

— Да, прекрасно помню. Он был неряшливо одет и запачкан грязью, как многие мальчишки после дня, проведенного на улице.

— Вы сказали, что у него на руке или на запястье что-то было. Вы не могли бы описать это поточнее?

— Нет, не могу. Видение было очень смазанным.

— Это было большим или маленьким?

— Довольно большим. Сначала мне показалось, что это ракетка для игры в настольный теннис.

Мисс Рейнберд договорилась с Бланш, что позвонит ей через несколько дней и известит о своем решении относительно дальнейших встреч в Рид-Корте. Но уже на обратной дороге, уютно устроившись в роскошном «Роллс-Ройсе», она утратила последние сомнения. Конечно, она хочет продолжать сеансы. Мисс Рейнберд постаралась скрыть от мадам Бланш, что описание мальчика произвело на нее сильное впечатление. Она представила себе Хэриет, прогуливающуюся со своим офицером по берегу реки, и из памяти всплыла одна мелкая деталь. Когда Хэриет пересказывала свою злополучную любовную историю, она упомянула о том, что тот ирландский офицер был страстным любителем соколиной охоты и во время одного из своих визитов принес показать вытренированную им пустельгу. Они вместе тогда ходили к шалашу и охотились на скворцов. Не исключено, что страсть отца перешла к сыну. Теперь мисс Рейнберд была почти уверена, что на руке у мальчика сидела какая-нибудь птица типа ястреба. Пока мадам Бланш описывала мальчика, она ясно представила себе эту картину: растрепанный школьник с ястребом на руке. Как всё это необычно!