Семь «шестерок»

Глава 2

До улицы Портовой, на которой жил Юрий Бицуев, сын Грабаря, езды было минут пятнадцать. Андрей умело вел машину, изредка поглядывая на дождевую тучу и тормозя у перекрестков, трогался на зеленый свет с таким видом, словно ему жмут туфли.

Проехав Нижний рынок, он свернул направо и вскоре сбросил скорость у нужного им дома, а точнее, возле нужного двора, в одном из флигелей которого и проживал Бицуев.

Подождав, когда перед машиной пройдет сутулый дед с ведром, вода из которого хлюпала ему на кирзовый чувяк, Андрей въехал под каменную арку.

Двор был большой, типичный для старых южных городов, сплошь затянутый бельевыми веревками.

Как только милицейский «жигуленок» вкатился в него и, развернувшись, стал напротив флигеля под номером 44-с, тюлевые занавеси на двери невзрачного жилища распахнулись и в их проеме показалась старуха с половником в руке. Простоволосая, в застиранном халате.

В глазах ее застыло отчуждающее любопытство.

«По-видимому, это она», — думая о теще Грабаря, решил Климов и вышел из машины. Андрей остался за рулем.

— Прощу прощения, — произнес Климов и казенной скороговоркой сообшил о цели своего визита. — Юрий дома?

— А то где? — поднырнула головой под занавесь старуха, и Климову пришлось проделать то же самое.

В тамбуре он чуть не опрокинул мусорный бачок и вынужден был снова извиниться.

Теснота.

Когда он прошел в указанную комнату, Бицуев лежал на кровати, согнув колени и закинув одну ногу на другую. Справа от него, на низком столике, стояла темная бутылка, а рядом с ней — стакан с вином.

На груди лежащего кричал магнитофон.

Щурясь от сигаретного дыма, Бицуев глянул на вошедшего с той независимостью, с какой смотрят люди, не ощущающие за собой вины. Он даже руки заложил за голову, чтобы удобнее было смотреть.

— Ты бы встал, когда пришли, — укоризненно-робко сказала старуха, и Бицуев нехотя поднялся, опираясь о стол.

— А что?

Климов разрешил ему присесть.

— Есть разговор.

Когда сын Грабаря опустился на кровать, Климов пододвинул к себе стул и не без опаски воспользовался им, доверив тело его расшатанно-скрипучему скелету. Усевшись, огляделся.

Над кроватью, там, где обычно висят ковры, был пришпилен чужеземный календарь — реклама надувных матрацев: упираясь лопатками в резиновое ложе, пляжная дива стаскивала с себя трусы, а на противоположной стене висело изображение Брюса Ли, кинозвезды и мастера кунг-фу.

Вот и все убранство комнатки, не считая семиструнки, прислоненной к столику, двух стульев, на одном из которых сидел Климов, и платяного шкафа ручной работы. Темное его дерево почти почернело от нехватки света.

Попросив выключить магнитофон, Климов снял фуражку и положил ее на колени, но сидеть так было неудобно, и он приткнул ее за спину.

Бицуев поубавил звук, нажал на клавишу. Гитарно-горловые вопли оборвались.

По сравнению со своим отцом, Юрий Бицуев выглядел хрупким, тщедушным парнем. Среднего роста, с тонкими чертами лица. Сигарету он по-прежнему держал в уголке рта.

Медленно затягиваясь дымом, он сидел с видом человека, у которого на уме одна лишь мысль: а не послать ли всех к черту? Не отправиться ли куда глаза глядят, если нет никаких сил изображать пай-мальчика?

Пепел он стряхивал прямо под ноги. Оно и понятно: человек пришел из армии. Отдал сержанту долг. Там ничего нельзя, а здесь все можно. Здесь он любимый и несчастный внук. Дембель есть дембель, и па-а-звольте ему отдыхать, как он того желает. Меньше всего человек связан условностями на нижней ступеньке социальной лестницы и на ее верху.

Знакомство Климов начал без обиняков:

— У твоего отца ружье украли. Знаешь кто?

Ему надо было увидеть реакцию, и реакция была довольно резкой:

— Давайте, шмонайте!

Бицуев встал.

— Вяжите!

— Ну, ладно, — как бы не соглашаясь с чем-то про себя, бесстрастно сказал Климов и поинтересовался, где Бицуев был сегодня утром.

— Ив обед? — спросил Бицуев.

— Ив обед.

— Купался, загорал.

— Друзья, подруги есть?

— Имеются.

Пришлось записать их фамилии и адреса. Правда, подруга была одна, но как понял Климов/в других Бицуев не нуждался.

Собравшись уходить и отпустив понятых, Климов еще раз пристально взглянул на сына Грабаря, помедлил и поправил на голове фуражку. Он боялся испортить дело торопливостью, казенным рвением и спешкой, этими несносными веригами, которыми еще недавно хвастались заядлые службисты. Хватай, сажай и рапортуй.

Взяв под козырек, он распрощался и вышел.

В пальцах рук, в самих подушечках и под ногтями неприятно закололо. Так бывает, когда отлежишь руку или обожжешься крапивой.